Степан Медников давно вынашивал мысль переселиться на Дальний Восток, где, по слухам, земли не меряны, урожай сам сто, леса дремучие, зверей в них видимо-невидимо, а пошла рыба на нерест - сплавные бревна вверх против течения тащит. Село их - Неглюбка, что на Гомельщине, большое, да жили скученно, земли было мало, узенькие наделы, чересполосица, так что прокормиться на двух десятинах ему с женой Марией и сыновьями Андреем, Арсением и Афанасием не было никакой возможности.
Ранней весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, продав свой надел, избу, коня, корову и двух ярок, пустился Степан с семейством по чугунке в Одессу. Оттуда, как ему объяснили в переселенческом управлении в Чернигове, на Дальний Восток, "Зеленый клин" ходят пароходы Добровольного флота. В Одессе их разместили в низком, сложенном из белого пористого камня просторном доме недалеко от моря, но уже через неделю, которую Степан потратил на приобретение билетов, оформление документов и обзаведение на дорогу дальнюю всем необходимым, было велено собраться на пристани для посадки на пароход.
По высокому крутому трапу вскарабкались они на борт огромного черного трехмачтового с двумя высокими толстыми желтыми дымными трубами пароходища "Кострома". Хоть и боязно было пускаться в такое долгое путешествие через моря и океаны, но двойной ряд заклепок внушал надежду, что толстые железные листы пароходного туловища выдержат шторма и ураганы и все обойдется благополучно. Разместили их в просторном кубрике в кормовой части парохода. Степан помог Марии отгородить ситцевой занавесочкой на веревочке уголок сажени в четыре, уложить вещи и пять мешков с сеном на железные двухъярусные кровати, на которых и предстояло им спать долгие полтора месяца.
С неизъяснимой тревогой и волнением смотрели они на медленно и плавно отделяющийся берег, машущий белыми платочками, шелковыми цветными косынками и фуражками, на мутную гладкую воду, вспениваемую у кормы винтом и покрытую разноцветной всяческой дрянью, вроде синих конфетных бумажек, оранжевой кожуры апельсинов, красными шкурками бывших раков, желто-розовыми щепками, радужными пятнами мазута, тряпками, что всплывали, появлялись из пучины и, быстро мелькнув, исчезали опять, отчего, если смотреть с высокого борта парохода только вниз, на воду, голова кружилась, и нужно было покрепче ухватиться за крытые прозрачным лаком перила. Но полоса воды быстро отдаляла берег, город стремительно поворачивался другим своим боком, толпа тоже съехала за корму и, покрытая черно-серым, с бурым подвздохом облаком дыма, сильно поредела. Потом порывом свежего, уже морского ветра дым забросило вниз, на корму, и остро запахло гарью, сырым паром и пришлось крепко зажмурить глаза от летящей колючей сажи. Страх, что их в последнюю минуту ссадят с парохода, отчего Мария строжайше запретила сыновьям шалить, толкаться и драться, чтобы ругучий боцман или толстый серый жандарм не обратили на них внимание, проходил, но уступал место страху новому - перед бурным морем, дальней дорогой и предстоящим обоснованием на новом месте. Назад дороги уже не было - ни земли, ни хаты, а впереди тоже ничего пока нет - одни надежды... Но вот остался позади и каменный мол, и белый маяк и белый город Одесса. И пришла ночь с зыбким сном в тесном кубрике, заполненном громким храпом, и вздохами, и всхлипами, и запахом прелых портянок, и смазных Сапогов, и чеснока вареных колбас из домашних еще припасов, и сена и навоза с палубы, где в клетках везли кур, и свиней, и овец, и двух быков для питания экипажа и пассажиров.
Проснувшийся рано от звуков шлепанья босых ног по деревянной палубе и шипения воды, Степан тут же разбудил сыновей, и Мария проснулась, привыкшая подниматься рано, засветло, чтобы задать корм домашней живности, выгнать корову за ворота и приняться готовить завтрак своим мужикам. Но наводивший с матросами на палубе порядок боцман твердо велел им поспать еще с часок, и Степан с Марией виновато вернулись в кубрик, а мальчишки, хоронясь от взгляда свирепого дядьки, умчались вперед, на нос корабля, где на крышке первого трюма они еще вчера заприметили походные кухни, сопровождавшие солдат. Солдаты, молодые парни, еще спали. Но зато, принявшись основательно знакомиться с пароходом, мальчишки от матросов узнали, что толстые канаты от указывающего путь кораблю острого бушприта поддерживают первую, фок, мачту. Перед фок-мачтой расположился могучий брашпиль, и это он вчера, пыхтя струйками пара и постукивая звеньями цепи, вытягивал из морской пучины два облепленных тиной разлапистых толстых якоря. На месте ли они? И свесив головы сперва с одного борта, а затем с другого, они убедились, что да, на месте, вон висят, но уже чистые, тускло мерцая лишь сырыми, окрашенными черной краской лапами. И заодно они до кружения голов нагляделись на стремительно бегущую под нос парохода зеленую бутылочную воду. Больше всего, конечно, их притягивали зеркально блестящие стекла капитанского мостика, за которыми стоял морской офицер в белом кителе с большим, длинным биноклем на груди, не чета невзрачным маленьким биноклюшкам армейских офицеров, и два матроса перебирали спицы, крутили высокое рулевое колесо, но туда даже и голову просунуть нечего было думать - командир заругает и батька выдерет. А вот заглянуть через открытые световые люки в пахнущее нефтяным маслом, ухающее и шипящее, дышащее теплом помещение судовой машины было можно, и они вдоволь нагляделись, особенно поражаясь тому, как чумазый смазчик ловко подливает синей струйкой масло из большой с длинным носом жестяной масленки в мелькающие локти паровой машины. Смазчик почувствовал, что за ним наблюдают сверху, и приветливо махнул им рукой. Потом они попытались, взявшись за руки втроем, обнять сперва одну, а потом и вторую, желтые, только что помытые трубы, из которых едва ли не до горизонта вытянулись серые дымные хвосты, пушистые, как у их тоже оставленной дома кошки Мурки, но не получилось, кого-то четвертого не хватало. Затем наступила очередь осмотра второй, грот, мачты. Она была такая же высокая, как и первая, из толстого твердого, покрытого лаком дерева, поддерживаемого множеством туго натянутых колючих витых канатов, но без трех поперечных перекладин, как у фок-мачты, под которыми были увязаны белые полотнища парусины. - Если машина сломается, - догадались, посовещавшись, они. И отправились осматривать третью, бизань, как узнали, мачту, но попались в руки матери, а та, легонько шлепнув каждого, велела умываться и завтракать.
Кубрик уже подмели и проветрили, и все его население сидело, кто вокруг длинного стола, а кто на нижних кроватях, и завтракало. А потом ребята углубили знакомство с немногими сверстниками, пустившимися с родителями в новоселы на Дальний Восток. И Степан с Марией знакомились с такими же переселенцами, обменивались надеждами на новую жизнь и причинами переселения. Что-то их ждет? Этот вопрос звучал постоянно и люди в беседах друг с другом пытались утвердиться в правоте своего решения на переселение, заглядывали друг другу в глаза - не смеются ли над ними, не считают ли дураками. Ох, не легкое это дело - бросить родную деревню и увлечь семью в черте куда.
Еще через сутки, заполненные бестолковой суетой, когда привычные к работе руки не знали за что и взяться и вновь и вновь перебирали нехитрый и невеликий скарб, ведь на переполненном людьми пароходе особо не разгуляешься, тем более что их и в передвижении ограничили, всюду нельзя, пароход поутру зашел в Босфоров пролив. Землю видеть было радостно, хоть она и турецкая, со старинными каменными высокими крепостями на обоих берегах, а далее нарядными домиками в белой кипени цветущих садов и прямо у моря, кажется - рукой подать, и на склонах невысоких горушек. Под вечер справа проплыла и столица турецкая - Стамбул - Константинополь с золотыми куполами православных церквей и стрельчатыми мусульманскими минаретами.
И еще день прошел в бестолковой суете и беганье с борта на борт: пароход шел Мраморным морем и Дарданелловым проливом, и все было интересно, и все кричали - а вон, а вон, - и тыкали пальцем. Но уже приустали, любованье чужими красотами изрядно надоело. А более всего изнуряла ограниченность пространства. Уже и ссоры начались, ворчанье и взаимное недовольство.
Кроме четырех десятков пассажиров-переселенцев пароход вез в трюмах на Дальний Восток целую тысячу солдат, парней молодых, любопытных. Впрочем, всем было интересно побольше узнать о Дальнем Востоке, где придется жить, служить, кому и недолго, а кому и вечно. Хорошо, что среди пассажиров первого класса ехал Владивостокский городской голова господин Маковский, человек веселый, словоохотливый, большой патриот своего края и города, заинтересованный привить людям новым интерес к дальней российской окраине. Почти ежевечерне, когда немного спадала дневная жара, он, окруженный любопытствующими, начинал рассказ. Видимо, он был неплохой психолог, потому как заприметил, что там, где кучка, еще люди приткнутся, еще любопытствующих добавится, потому и пошел к переселенцам; с кем, как не с ними об истории освоения края гутарить, о житье-бытье на новом месте лясы точить, уж у них-то к этим делам особый интерес, ушки на макушке, слушать станут рты пораскрывши и уж сюда-то, едва ли не мигом, все население парохода перекочует.
- Манят человека неизведанные дали. А если к любопытству - что там, за горизонтом - добавляются еще и существенные интересы, нет, о наживе ли речь, коли, пускаясь в неизведанное, можно и голову потерять, а интересы практического свойства: что за земли там лежат, плодородны ли, богаты ли леса зверем, реки - рыбой, много ли народу живет в тех местах, торовато ли - а и торговлюшку какую завести; впрочем, если народцу местного маловато, то и самому не осесть ли на землях удобных, в краях щедрых, среди людей мирных, не воинственных? Отсюда и стремление русского человека в Сибирь бескрайнюю. Отразив татаро-монгольское нашествие и окрепнув государственно, стала Россия-матушка посылать своих сынов на восток, прирастать Сибирью. Славный Ермак Тимофеевич, основав город на реке Тоболе, положил начало широкому проникновению в Сибирь, на море Охотское, в Камчатку, Русскую Америку. И на Амур, на Дальний Восток. Тяжел и долог был тот путь, многие опасности поджидали сильных духом охотников за неизведанным, не единожды приходилось возвращаться им, исчерпав силы и средства и не достигнув цели намеченной. Но, отдохнув и набравшись сил, снова и снова пускались они в опасный путь, снова и снова принимались осваивать земли новые, закладывать остроги, умножать могущество и расширять землю Русскую. Атаман Поярков, отправившись со своим отрядом в 1643 году из Якутска вверх по Алдан-реке и перевалив Становой хребет, по Зее спустился на Амур-батюшку и на плотах скатился в море Охотское. Он и был первым русским человеком, прошедшим Амур от истоков до устья и указавшим удобный водный путь к Океану Великому. Семь лет спустя Ерофей Хабаров со своей дружиной вольных охотников, ранее прознавши об открытых богатых землях и получив дозволение воеводы Якутского, пустился в опасный путь и основал на Амуре острог Албазинский. С тех пор и началось широкое освоение Амура. Все новые и новые отряды казаков, промышленники пушнины и искатели золота, а иной раз и люди беглые, через Якутск и Становой хребет, либо через Забайкалье выходили на бескрайние амурские просторы, и основывали здесь острожки, садились на землю основательно, распахивали пашенку и огороды, крепкие дома строили, обзаводились женами - русскими редко, за неимением, а все более из местных красавиц, и радовались, глядя на детишек. А уж коли домами и пашнями обзавелись, да те дома голосами детскими заполнились, значит прочно осели люди, без оглядки считают освоенные земли своими и своею волей не расстанутся с ними никогда, разве что великим принуждением...
Молодые хлопцы-солдаты слушали внимательно, а Степан с Марьей при последних словах переглянулись, погладили по вихрам сидевших рядом сыновей и почувствовали себя более уверенно. Ведь червь сомнения который день неотрывно грыз изнутри: а не напрасно ли бросили место обжитое, дедово, и сломя голову пустились в такую даль.
Отдавая должное мужеству первых землепроходцев - покорителей Сибири и Востока Дальнего, красноречивый господин Маковский, воодушевленный благородной задачей поднять настроение переселенцев, и вселить в них уверенность, не то, чтобы сознательно обманывал слушателей благодарных, а как бы льстил им, поднимал душевно, и едва ли не приравнивал к славным предшественникам, утверждал в них сознание правоты дела задуманного. Ведь по чьим следам непосредственно идут переселенцы, чью славу наследуют? Людей, можно оказать, великих, твердых духом и телом, преумноживших земли Российские, православные. Впрочем, могло быть и так, попросту и не ведал Владивостокский городской голова о том, что далеко не горячая надежда отыскать землю обетованную "христолюбивыми" атаманами Поярковым и Хабаровым и отважными их сподвижниками двигали, а напротив, жадность зверская, неудержимая жажда наживы, наглая уверенность, что не встретят они от населения местного - лесных охотников и оленных людишек отпора должного; не о коротком и легком пути на восток они думали и не о новых землях для царства Московского, а о том, как бы безнаказанно поживиться чужим добром, долгими годами и тяжким трудом нажитым, заставить аборигенов платить ясак в казну, да и свои котомки набить мягкой рухлядью, бабами их попользоваться, покняжить на новых землях. Ватажки-то собирались, главным образом, из люда беглого, тертого, звероватого, и в начальники они себе выбирали самых лихих злодеев отчаянных, ни в чем не знавших удержу. Отсюда-то и главная причина неудач их в освоении Амура-батюшки. Не с добром и ласкою обратились они к населению туземному, а как убийцы и насильники, отчего и встречали вооруженный отпор. Казак Юшка Петров, к примеру, атаманом Поярковым посланный разведать дорогу от Зеи к Селимдже и найдя там городок Пельничегду, не добрым словом отблагодарил князя местного за гостеприимство, еду и приют, а устроил резню повальную, от чего сам же и пострадал - из семи десятков казаков к Пояркову вернулись менее половины. И атаман Хабаров воеводе в Якутск докладывал, кичась своею удалью богатырскою, что, поймав сестру князя местного Лавкая, "Тое бабу расспрашивали и на пытке пытали и огнем жгли". А еще он отписал, что "Божьей милостью и Государевым счастьем тех Дауров в пень порубили всех с головы на голову"; "А в тех улусах многих людей побивали и ясырь имали"; "И мы их в пень порубили, а жен их и детей имали и скот".
Господин Маковский продолжал знакомить людей с историей освоения Приамурья и востока Дальнего.
- Прослышав о появлении в тех местах маньчжурских отрядов и не желая пограничных столкновений с Китаем, царь Алексей Михайлович в 1675 году направил в Пекин посольство Николая Спафария - грека на русской службе. Но соглашения о разделе земель достичь тогда не удалось. Московские же власти придавали огромное значение вновь обретенным землям и для укрепления на Амуре своих позиций объявили Албазин отдельным воеводством. А воеводою там был посажен Алексей Толбузин, воин отважный и хозяин справный, круто взявшийся за устройство из острожка настоящей крепости. Да не успел он. В 1685 году пятнадцатитысячное маньчжурское войско с громадной артиллерией подступило к частоколу острожка и вынудило защитников Албазина, которых и было-то всего четыре с половиной сотни при трех пушченках, отступить. Довольные победой, маньчжурцы тот час сравняли острог с землей. А Толбузина, едва он прибыл со своим отрядом в Нерчинск, завернули и вместе с дружиной сотника Бейтона в двести казаков отправили возвращать острог. Стоял август месяц, и они до зимы успели построить жилища и восстановить частокол, но в июле следующего года маньчжурское воинство вернулось и вновь осадило острог. Целый год мужественно защищались казаки, но силы их быстро таяли под огнем неприятеля, да и цинга, начавшаяся вследствие прекращения подвоза свежей пищи, забирала щедрую дань. Во время одной их вылазок на неприятеля погиб и сам воевода Толбузин. А начавшиеся вскоре переговоры между русским правительством и китайским императорским двором положили конец осаде. Албазин выстоял! Переговоры проходили в Нерчинске по инициативе русского правительства, желавшего соседствовать на востоке с другом, но не с врагом. И пришлось поступиться с таким трудом обретенными землями - по настоянию китайского императорского двора Амур перешел во владение Китая, а России отводились земли от впадения в Шилку реки Горбицы и далее на север к Становому хребту.
- Связь с русскими владениями на побережье Охотского моря, в Камчатке и Русской Америке через Якутию была очень затруднительна и приходилось постоянно обращать взоры на Амур - великую водную магистраль, тем более, что, обладая формальными правами, китайцы никак эти земли не заселяли и хозяйственной деятельности здесь не вели. Иркутский генерал-губернатор Мятлев в 1753 году, озабоченный доставкой продовольствия и хозяйственных припасов в Охотск и Камчатку, вновь предложил воспользоваться Амуром, но на сделанный русским правительством запрос китайский императорский двор ответил отказом.
Слушатели явно неодобрительно отнеслись к действиям китайского императора. - Ишь, - мол, - как собака на сене...
Господин Маковский с явным наслаждением воспринимал всеобщее внимание и движением руки успокоил слушателей.
- Хотя атаман Поярков и спустился по Амуру в Охотское море и на построенных судах достиг устья реки Ульи, где уже было зимовье русских землепроходцев, но все же бытовало мнение, что Амур теряется в песках и в нижнем течении несудоходен. Экспедиция Крузенштерна в 1804 году, сделав промеры в Татарском проливе, что между материком и островом Сахалином и в который впадает река Амур, определила глубину его только в четыре сажени и, не дойдя до устья Амура, пришла к выводу, что Сахалин на севере соединяется с материком, а Амур несудоходен. Через сорок два года штурман Гаврилов на бриге "Константин" вошел в устье Амура и поднялся до гиляцкой деревушки Чныррах, но сомнений в доступности Амура с моря не рассеял. Не желая ссориться с Китаем, русское правительство имело и веские доводы внутриполитического характера препятствовать освоению Амура. Граф Нессельроде, канцлер при императоре Николае I, говорил, что отдаленная Сибирь до сего времени была глубоким мешком, в который спускались наши грешки и подонки в виде ссыльных и каторжных; с присоединением Амура дно этого мешка окажется распоротым, и ссыльным и каторжникам представится путь для бегства по Амуру в Великий Океан и страны иноземные.
- Что вскоре и сделал Михаил Бакунин, - хмыкнул слушавший эту импровизированную лекцию молодой офицер-моряк.
- О, этому событию предшествовала самовольная экспедиция капитан-лейтенанта Геннадия Ивановича Невельского. Отправленный на бриге "Байкал" доставить припасы для Камчатки, он в мае сорок девятого года, зная, что ему придется отвечать за самовольное предприятие, пустился к Сахалину и, огибая его с севера, к устью Амура. Пройдя Татарским проливом между Сахалином и материком, он доказал, что Сахалин остров, а устье Амура доступно для всех судов. Невельской по требованию графа Нессельроде был предан суду Особого комитета и разжалован в рядовые, да благо вмешался генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, сумевший убедить императора в необходимости присоединения Приамурского края в состав России. И вовремя. Уже в следующем году в тех водах появились корабли английского адмиралтейства и американские китобои. Положение стало острым - иностранцы вот-вот установят здесь фактории и объявят эти земли своими владениями, что они постоянно и делали едва ли не по всему свету. И Невельской вновь решается на самовольный поступок. Двенадцатого июня пятидесятого года он поднимается по Амуру до гиляцкого селения Тырь, высаживается там на берег и объявляет местным жителям, что отныне они переходят под власть государства Российского. Спустя полтора месяца Геннадий Иванович поднимается до мыса Куегда, где, собрав туземцев, дает салют из фальконета и шести ружей, поднимает русский флаг и от имени императора заявляет, что отныне устье Амура, Сахалин и побережье Татарского пролива являются владениями России. Там, у мыса Куегда, он основал город Николаевск. Вот отсюда-то через одиннадцать лет и бежал Михаил Александрович Бакунин, - последние слова господин Маковский адресовал персонально молодому офицеру.
- Для китайцев же, считавшихся владельцами всего бассейна Амура, было заготовлено объяснение, что Николаевск-де не более чем лавка Российско-Американской компании, так себе, крохотная фактория, и не следует опасаться там наших территориальных захватов. Но буквально тут же, не прошло и двух лет, как русские корабли осмотрели и нанесли на карты многочисленные удобные заливы и гавани к югу от устья Амура, а кое-где и установили военные посты. В пятьдесят третьем году вышло Высочайшее повеление о занятии острова Сахалина, и были образованы поселения в заливе Анива и устье речки Кусунай. Осложнившаяся международная обстановка, возможность скорой войны с Англией и Францией и незамедлительная в этом случае блокада западных наших портов ставили под угрозу подвоз снабжения в Камчатку, Русскую Америку и на Охотоморское побережье. Поэтому генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев решительно рекомендовал правительству уделить особое внимание Амуру как удобнейшей транспортной артерии для доставки грузов на восток. Из Санкт-Петербурга по этому поводу был сделан запрос в Пекин, но китайцы высокомерно отмалчивались, и император Николай I разрешил Муравьеву сделать пробный сплав. В середине мая пятьдесят четвертого года, на только что построенном в Шилкинском заводе пароходе "Аргунь", обеспечивавшим движение вниз по реке пятидесяти барж и множества плотов, с более чем тысячей казаков Муравьев, предварительно уведомив местные китайские власти, за месяц благополучно спустился к посту Мариинскому, где оставил сотню казаков и два горных орудия. Доброе начало доказало всем сомневающимся важность этого пути: он короток, пригоден для сплава, удобен для заселения и позволяет регулярно доставлять грузы. Но главным же было то, что прибывшие вовремя в Камчатку люди и припасы обеспечили отражение англо-французского десанта. Да и разведанные Амурский лиман и гавани дали приют российскому флоту, когда взбешенные неожиданным разгромом в Петропавловске-Камчатском, союзники ринулись его искать. А в пятьдесят пятом году со вторым сплавом по Амуру в его низовья прибыли уже и первые мирные переселенцы - крестьяне Забайкальской и Иркутской губерний.
Неведомый Бакунин Степану Медникову был безразличен, а вот что за земли там, на Дальнем Востоке, какой климат, не затеряется ли он с семьей в таежной глуши, не нападают ли на эту землю иноземцы, это его беспокоило. И господин Маковский хорошо знал, что именно волнует переселенцев.
Для охраны своих Дальневосточных рубежей Россия давно нуждалась в удобной гавани, не замерзающей максимальное количество зимних дней. Ведь и владения России здесь были обширны: устье Амура, побережье Охотского моря, Чукотка, Камчатка, Курильские острова, Сахалин, Командорские, Алеутские острова, Аляска... Кроме того, водрузив русский флаг в устье Амура, Невельской намеревался исследовать побережье Японского моря до Кореи и, возможно, колонизовать его. Но средств, а главное - людей, у него было мало совсем, так что от этой задачи ему пришлось отступиться. Но годы шли, и время диктовало необходимость укрепления обороны дальневосточных рубежей империи. Отдаленность России-матушки, трудность доставки людей и снабжения через всю практически бездорожную Сибирь подвергали риску утраты всего здесь с величайшим трудом добытого и обжитого, ставили под сомнение способность удержать то, что уже привыкли считать едва ли не исконно своим, на что уже давно смотрели как на неисчерпаемую кладовую, далекую, правда, но безмерно щедрую - бесценной мягкой рухлядью, лесом, золотом, рыбой, морским зверем, да и бог весть что сулила эта неизведанная, не хоженая, не освоенная дальняя земля.
Исследования в Японском море начали русские моряки на фрегате "Паллада". Глава дипломатической миссии адмирал Путятин, возвращаясь из Японии к устью Амура, прошел вдоль всего побережья от Кореи до Амура. Карта, составленная штурманами "Паллады", правда, небольшого участка побережья к северу от Кореи, была опубликована в Петербурге в пятьдесят седьмом году. А годом ранее, в пятьдесят шестом году, во время Крымской войны английский фрегат "Винчестер" в поисках ушедших из Петропавловской гавани от многократно превосходившего численно неприятеля русских кораблей, случайно зашел во Владивостокскую бухту, дав ей имя Порт Мэй, а самый полуостров, где сейчас стоит город, обозначил именем их принца Альберта. Наше благо, что в азарте поисков маленькой российской эскадры, англичане не придали должного внимания очень удобному расположению бухты и тому значению, которое имела бы она в их умелых и опытных руках. Стоило им высадить на берег с десяток солдат, да срубить крошечный форт, да поднять флаг своего королевства, как вся эта громадная территория от Кореи до наших поселений у Амурского лимана была бы безвозвратно утрачена для России. А вместе с Владивостокской бухтой мы утратили бы и удобный выход к Восточному океану. Ведь помимо весьма важного стратегического положения - у северного стыка границ Китая и Кореи, да в сутках с небольшим морского хода до Японии, да со здоровым северным климатом, этой бухте для "Владычицы морей" не было бы цены. Позже, по слухам, англичане каялись в своей нерасторопности, да поздно.
Немедленному освоению Россией этой грандиозно важной по своему значению территории препятствовали наши весьма сложные отношения с Китаем. Обитавших здесь многочисленных народностей тунгусского происхождения - орочей, удэгейцев, гольдов, нивхов - китайские императоры считали своими вассалами, хотя официальных сношений с ними не имели и не требовала даже дани. Экономические связи, впрочем, существовали: в обмен на дешевые ткани и изделия из железа, тазы - да-цзы, - что в переводе с китайского означает "туземец" - поставляли считающийся на востоке драгоценным корень женьшень, чудодейственные оленьи панты и меха. В пятьдесят девятом году, да, тридцать дет назад, осматривая побережье Японского моря от Императорской гавани до Кореи, генерал-гуґбернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский решил, что в бухте Золотой Рог, названной так им же из-за несомненного сходства с константинопольской бухтой, необходимо, вследствие очень уж удобного ее расположения, основать военный порт. И имя порту подобрал благозвучное - Владивосток, памятуя о ранее возникшем Владикавказе и отводя будущему городу не менее важную роль. Тем более, что в мае пятьдесят восьмого года в китайском городе на Амуре Айгуне "ради большой, вечной взаимной дружбы обеих государств" был заключен трактат, определивший границу между нашими державами, который спустя полмесяца подкрепился Тяньцзинским договором. Утвердив Айгунский и Тяньцзинский трактаты, китайский император Сяньфэн стал колебаться: Хоть и далеки те земли и населены они варварами, да вдруг в будущем понадобятся. Но тут такие беды обрушились на императорское семейство, что стало им не до далеких северных земель.
Воспользовавшись длившимся уже десять лет тайпинским восстанием и вызванной им гражданской войной, английские и французские войска подступили к Пекину. Император Сяньфэн очень испугался и из города убежал, скрылся в далекой своей провинции. Русский посланник генерал-майор граф Игнатьев оказал помощь императору Китая, уладил вопрос о выводе иноземных войск из столицы и содействовал заключению мирного договора. Китайское правительство было благодарно России за спасение столицы и помощь в выводе войск захватчиков и тогда же подписало Пекинский договор, который смел последние неясности ранее заключенных трактатов и подтвердил, что граница между Россией и Китаем будет проходить по Амуру, затем вверх по Уссури до впадения в нее реки Сунгачи, по руслу этой реки до озера Ханка, которое граница разделит пополам, далее пограничная черта пойдет до реки Туменьула, за которой начинается уже Корейское королевство, и закончится в устье этой реки в Японском море. Благо и поселений китайских там не было, а русские довольно густо заселили уже левый амурский берег. Таким образом, присоединение Приамурья произошло путем чисто дипломатическим и не стоило России ни единой капли крови, ни единого выпущенного патрона.
И вот, двадцатого июня шестидесятого года военный транспорт "Маньчжур" под командованием капитан-лейтенанта Шефнера в три часа пополудни вошел в бухту Золотой Рог. Туман рассеялся, и взорам моряков открылась великолепная просторная бухта с изумрудными от зелени отлогими берегами, с густым строевым лесом, полным дичи, со звонкими речушками, сбегающими с невысоких окрестных сопок... Моряки доставили на шлюпках на берег тридцать человек солдат с командиром прапорщиком Комаровым, шанцевый инструмент, бревна и доски, заготовленные еще в Николаевске для постройки жилья. Ступив в густые береговые заросли, кто-то заметил странное рыжее животное и громким криком оповестил об этом товарищей. Страх, к счастью, оказались напрасными, это был не тигр, а любопытный пугливый дикий козел. Тигры, впрочем, и до сего времени частенько навещают город, любят они полакомиться собачками. А в бухту каждый год заплывает кит, - добавил он, заметив округлившиеся от изумления и радостного восторга глаза мальчишек.
Господин Маковский рассказывал живо, увлекательно, обращался к крестьянам-переселенцам и солдатам-новобранцам подчеркнуто уважительно, и они платили ему молчаливой благодарностью и симпатией, которую переносили уже на дальние земли, освобождаясь внутренне от неясного страха перед томившей неизвестностью.
- Установив границу с Китаем, Россия была крайне заинтересована как можно скорее заселить вновь приобретенные земли, и чтобы укрепить там нашу государственность, и чтобы возникли села и казачьи станицы с обильным населением, чтобы земли обрабатывались и производили достаточно продуктов не только для быстро растущего населения, но и для войск, охраняющих восточные рубежи гигантской нашей империи, да и для вывоза на обмен товарами иных стран. К тому же существует и постоянная необходимость в скорейшем развитии Владивостока как береговой базы Сибирской военной флотилии, крупного военного и торгового порта. Грузы для всего Дальнего Востока удобнее и дешевле завозить морем, а для этого нужно строить порт с причальными стенками, судоремонтными мастерскими, сухими доками, пакгаузами для хранения грузов, и позаботиться о населении, которое и станет строить город с его домами и улицами, заводами и фабриками, складами и мастерскими; трудолюбиво начнет производить тысячи и тысячи вещей, без которых жизнь современного человека с его неутолимой жаждой деятельности и привычкой к определенному комфорту просто невозможна. Ощущая настоятельную необходимость заселения обширного края, военный губернатор Приморской области решил водворять в южные ее районы отслуживших срок военной службы солдат и отбывших наказание ссыльных. Уже в сентябре шестидесятого года из Николаевска в залив Святой Ольги были направлены четверо мужчин и три женщины из числа ссыльных и водворены на жительство в поселке Новинка, в полуторах верст от военного поста. Через год к ним присоединились еще четыре семейства ссыльных, ранее отбывавших каторгу. Для обзаведения на новом месте и чтобы нацелить на крестьянский труд каждой семье выдали по лошади и корове, по две овцы, семена овощей и злаков, а так как на поселение прибыли они поздно, то их поставили на довольствие - мужчинам давали солдатский паек, а женщинам - половину.... Но бывшие обитатели острогов оказались малоподходящим контингентом для долгого и упорного труда на необжитой земле, да и женщины, не венчанные со своими хозяевами, переходили от одного к другому и служили лишь яблоком раздора, а не основой хозяйства. Поселенцы не занимались сельским трудом, а перебивались случайными заработками в гавани. Не увенчалась успехом и попытка заселить край отслужившими срок воинской службы солдатами. Надежды возлагали на поселившихся в шестьдесят втором году близ Святой Ольги и основавших деревню Фудин на левом берегу реки Аввакумовки пятнадцать солдат, но из них только четверо были женаты, а остальные бобыли, и хозяйство вести они не стали. Каждому поселенцу сразу вручили по сто тридцать рублей, но и этой суммы оказалось совершенно недостаточно для приобретения сельскохозяйственного инвентаря и продовольствия до первого урожая. Поэтому отслужившие солдаты занялись либо охотой, либо поисками случайных заработков в гавани.
Молодые солдаты веселыми издевками прошлись по своим неудачливым предшественникам и в своем озорстве даже несколько переусердствовали, от чего присутствовавшие женщины возмущенно зафыркали. Впрочем, батальонный командир, пожилой усатый подполковник, тут же призвал свое воинство к порядку.
- А отчего не попытались организовать вольное переселение? - поинтересовался морской офицер.
- В шестьдесят первом году в американских газетах, издаваемых на чешском языке, было напечатано письмо, в котором горячо расхваливались природные богатства Приамурского края. Автор письма выразил надежду, что русское правительство не откажет чехам в позволении колонизовать эти пустующие земли, поможет им материально на первоначальное обзаведение и разрешит сохранить управление в собственных селениях по обычаям поселенцев. В то время в Америке жило довольно много чехов и значительная часть их обратилась в русское посольство в Вашингтоне с просьбой о переезде в Южно-Уссурийский край. Ими были выбраны два делегата - издатели чешских газет Мрачек и Барто-Летовский, отважно пустившиеся через океан. В конце июля шестьдесят второго года на клипере '"Наездник" они прибыли во Владивосток, выбрали для предполагаемого заселения участок на берегу Уссурийского залива и подали прошение о выделении земель, но их условия не устроили Удельное ведомство русского правительства. А немного ранее, в апреле шестьдесят первого года Удельным ведомством в газетах было опубликовано сообщение о заселении Амурской области и Южно-Уссурийского края и сообщены правила для привлечения желающих поселиться. Вкратце эти правила сводились к следующему. Государство отводило будущим поселенцам по их избранию свободные участки казенной земли во временное владение или в полную собственность, в последнем случае с уплатой трех рублей за десятину земли. Селиться можно было как отдельными хозяйствами, так и целыми обществами, состоящими не менее чем из пятнадцати хозяйств. Земли для поселенцев не жалели - отводили по сто десятин на семью. К тому же поселенцы освобождались от отбывания рекрутской повинности в течении десяти наборов, и навсегда от подушных податей. Лишь по истечении двадцати лет, предусматривали правила, поселенцы будут обязаны платить государству поземельную подать, которая к тому времени будет установлена.
Крестьяне-переселенцы слушали внимательно, заинтересованно, и одобрительно кивали головами столь привлекательным правилам Удельного ведомства. Однако Степан имел несколько иное мнение и осмелился его высказать, чувствуя молчаливую поддержку жены, - Земли далекие, неизведанные, да и переезд в копеечку выйдет. Дело сомнительное.... Вон и сейчас не много охотников перебраться туда находится.
Господин Маковский согласно кивнул и продолжал, давая понять, что главное еще впереди, - Для скорейшей колонизации южной части русского побережья Японского моря у Удельного ведомства родилась новая идея. Доверенное лицо Удельного ведомства Фуругельм, брат капитан-лейтенанта Фуругельма, командира транспорта "Князь Меньшиков", первым обследовавшего эти берега еще в пятьдесят четвертом году, отправился в Приморье и выбрал для начального заселения остров Казакевича, который с семьдесят первого года стал называться Русским, и район побережья от реки Майхэ, что впадает в Уссурийский залив, на юг до залива Америка, названного так экипажем русского парохода-корвета "Америка", открывшего его в пятьдесят девятом году, Всего Фуругельмом было выбрано для заселения около полумиллиона десятин. Удельное ведомство отводило переселенцам по пятьдесят десятин земли на семью. И льготы предусматривались большие. В первые двадцать четыре года подати с них не взыскивались, а по истечении этого срока устанавливалась арендная плата в пятьдесят копеек за десятину. Если семья бралась обрабатывать больший участок земли, то бога ради, и оброк устанавливался за площадь, превышающую пятьдесят десятин. Однако и требования выдвигались, чтобы на представленном участке колонисты в течении первых же двух лет построили дом и распахали пашню.
- Я слышал, иностранцы охотнее брались колонизовать южное Приморье, чем русские и малороссы. Видимо, деловая жилка в них больше развита. Как у них, получается? - поинтересовался пожилой чиновник народного образования, с семьей направляющийся к новому месту службы.
- Как сказать.... Вот, к примеру, в шестьдесят восьмом году из Финляндии на пароходе "Александр II" в бухту Находка, что в заливе Америка, прибыли сто шестнадцать человек - компания была пестрая - фельдшеры, фотографы, колбасники, кирпичники.... Здесь располагалась фактория Удельного ведомства и люди надеялись найти землю обетованную и кущи райские. Но климат оказался непривычным - холодная бесснежная зима, промозглые сырые весна и лето, вековая дремучая тайга, никогда не паханые земли в распадках горных рек... Впрочем, нет. Сучанская долина - одно из лучших для земледелия мест в крае. Как бы то ни было, навыков к крестьянскому труду финны не имели, поэтому их затея провалилась и через год-полтора колония распалась, а колонисты разбежалась кто куда. Часть их, впрочем, осела во Владивостоке, ремеслами занялись, торговлюшкой. Но с тех пор и до начала восьмидесятых годов морем новые переселенцы в Приморскую область не прибывали. Заглохло и поселение сушей - от двух до трех лет на телегах через всю Сибирь, бездорожьем - невыносимый, трудный, мучительный, голодный путь, и одолеть его удавалось далеко не каждому крепкому взрослому человеку, а уж детям и подавно.... К тому же неудачники, что не смогли осилить дикую природу и утвердиться на новых местах, вернувшись в родную деревню, такое рассказывали о тяготах в пути, невыносимых лишениях, падеже скота, нетронутой целине, вековой тайге, редких и весьма малочисленных поселениях, беглых каторжанах, грабивших всех на дорогах Сибири, что даже задавленные нуждой и безземельем крестьяне перенаселенных центральных губерний России и Малороссии не рисковали пытать счастья. Между тем дальневосточные богатства привлекали внимание англичан, французов, американцев, немцев, да и Китай энергично принялся заселять прежде безлюдные пограничные с нами просторы Северной Маньчжурии. Все это создало большую опасность для владений России на Дальнем Востоке. Вон, в семьдесят восьмом году английский военный корабль пренаглейше вторгся в бухту Золотой Рог, а после требований наших военных властей покинуть ее, перебрался в соседнюю бухту Диомид. Там англичане даже высадили на берег военный десант! Хорошо, до стрельбы дело не дошло, наши солдаты срочной службы кулаками и пинками согнали англичан в воду, и они убрались восвояси.
Здесь солдаты дружно засмеялись, а их бравый командир воинственно подкрутил правый рыжий ус и, словно после одержанной крупной победы, принялся закуривать папиросу.
- Но военных сил на Дальнем Востоке у нас было явно мало, - развел руками господин Маковский, - и поэтому крайне опасно зависеть от Европейской России - пока оттуда получишь подкрепление, блокируй неприятель Владивосток с моря, или, не дай бог, высади он десант на суше. Словом, сама жизнь настоятельно требовала широкого привлечения людей на далекую нашу окраину и скорейшего создания здесь даже и не форпостов военных, а обжитых многочисленных населенных пунктов с обильным населением и развитой промышленностью. Вот тогда то генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин и предложил заселять Южно-Уссурийский край морским путем. Генерал Анучин был опытным администратором, хорошо знал пути к видным сановникам, наделенным правом принимать государственные решения, умел должным образом подать необходимые факты, да и императором Александром II был принимаем. И вот, первого июня восемьдесят второго года Государственный Совет вынес нужное решение. Принятию этого решения способствовало то, что с семьдесят девятого года из Одессы на Сахалин-остров пароходами регулярно доставляли партии ссыльнокаторжных, а еще через год из Кронштадта во Владивосток на пароходе добровольного флота "Россия" была доставлена тысяча с лишком человек солдат.
- Конечно, хоть морем и боязно, но гораздо быстрее. Два месяца - это не два-три года. Там проешься, пообносишься, да и коня, быков погубишь, пока до места доберешься, - дружно поддержали генерала Анучина мужики-переселенцы.
- И детей жалко, - вторили им жены.
- Однако же родные избы, скот, землю продали, нажитое бросили, с собой и взяли то самую малость, а как на новом месте удастся устроиться, только богу ведомо..., - не соглашались некоторые.
- Генерал Анучин настолько был заинтересован в заселении земель окраинных, что сумел провести через Государственный Совет положение о том, что переселение морским путем должно осуществляться за казенный счет. Он доказал сановникам, что побудительных мотивов для переселения в такую даль у крестьян внутренних губерний существует предостаточно - и громадная скученность населения, и безземелье, и низкая урожайность. Но все же русский мужик крайне неповоротлив, да и моря боится изрядно. Словом, ему нужны были веские, ощутимые льготы для переезда. И в восемьдесят втором году был принят закон о переселении. Крестьянам центральных губерний России и Малороссии, ежели кто надумает, было предложено на казенный счет послать своих гонцов для выбора земель. Во Владивостоке Удельным ведомством было создано переселенческое управление, которое построило бараки для жилья переселенцам после их прибытия во Владивосток и до отправки на выбранные места жительства. Начиная с восемьдесят третьего года, была установлена норма в двести пятьдесят семей ежегодно, сроком на три года для отправки переселенцев морским путем из Европейской России на Дальний Восток. Государственная казна взяла на себя все расходы по перевозке, снабжению их продовольствием, орудиями труда и устройству быта на местах поселения. Прибывшим на новые земли поселенцам отводилось в пользование не менее пятнадцати десятин земли на каждую мужскую душу, но не более ста десятин на семью. И что главное, землю эту можно было выкупить в полную собственность по три рубля за десятину. На первые пять лет жительства на Дальнем Востоке переселенцы освобождались от государственных податей и всяческих повинностей.
- В одной нашей Неглюбке народу поболее будет, а землицы нету. Да и что семьсот пятьдесят семейств для такой громадной области, - махнул рукой Степан, - горсть малая.
- Конечно, правительственное решение переселять семьсот пятьдесят семейств за три года никоим образом не могло решить проблему широкой колонизации края, но важен был пример, надеялись, что за ними последуют тысячи и тысячи новых переселенцев. Ведь кроме бесплатного переезда, переселенцам предоставлялось продовольствие на полтора года из расчета шестьдесят фунтов муки и десяти фунтов крупы в месяц на человека, по сто рублей пособия на каждую семью, пара волов или лошадей, корова и семена для посева. Экономическое бремя взяло на себя государство немалое - один только переезд члена семьи переселенца обходился ему почти в тысячу триста рублей. Для более равномерного расселения переселенцев на новых землях было принято решение селить их не в уже существующих деревушках, а создавать новые, да притом на расстоянии не ближе десяти верст одна от другой и с числом дворов не более двадцати пяти. Поощрялось и хуторское хозяйство. В том же, восемьдесят третьем году на "Зеленый клин" отправились и первые переселенцы, а в следующем году к двумстам пятидесяти казеннокоштным переселенцам прибавились сорок пять семейств своекоштных, то есть принявших расходы по переселению на свой счет. Уже в восемьдесят пятом году количество своекоштных возросла до ста тридцати одного семейства, и было бы еще большим, будь тогда в достаточном количестве пароходов для переселения.
- Своекоштные... Это как мы, значит, - особо заинтересовались переселенцы и теснее придвинулись к рассказчику. - Ну-ка, расскажите, на каких условиях им переселяться было предложено?
- Своекоштным переселенцам местные власти были очень рады - ведь расходов переселенческому управлению приходилось нести значительно меньше, да и народ подбирался более надежный. Но для обзаведения на месте переселения необходимым хозяйством требовалась определенная сумма денег, и весьма немалая. Поэтому было установлено, что кроме расходов по перевозке морем, поселенец, прибыв во Владивосток, обязан был иметь шестьсот рублей наличными, не менее, для строительства жилья, приобретение скота, сельскохозяйственного инвентаря, семян... Впрочем, тем, у кого этой суммы не было, переселенческое управление приходило на помощь и выдавало ссуду, вначале полностью шестьсот рублей, а через несколько лет выплачивалась сумма, недостающая до шести сотен. Причем ссуда выдавалась на тридцать три года, из которых первые пять были льготными, а в следующие двадцать восемь предусмотрено было брать по шесть процентов годовых.
- Точно, так нам в переселенческом управлении в Чернигове и сказывали, - кивали головами мужики, довольные, что Владивостокский городской голова подтверждает прежде слышанное, и утверждаясь в правоте сделанного шага.
- Но необходимость заселения дальневосточного края путем доставки туда избытка населения центральных губерний России и Малороссии имела и многочисленных врагов, прежде всего в лице влиятельных землевладельцев, дворянской верхушки, традиционных столпов трона. Переселение существенно затрагивало их интересы - ведь чем больше народу, тем выше цена на землю, которой они владели. Помните, царским манифестом и Положением девятнадцатого февраля шестьдесят первого года за помещиками признавались все права собственности на землю в имении, в том числе и крестьянскую надельную. Да и заводчики заинтересованы в избыточном населении: длинные очереди ищущих работу позволяет им устанавливать низкую заработную плату и жесточайшие условия труда. Поэтому, после упорной борьбы в Государственном Совете, с восемьдесят седьмого года переселение за казенный счет было прекращено.
На сорок шестой день рейса, во время которого переселенцы пережили и изнурительную качку и несусветную жару долгого перехода Индийским океаном вдоль экватора, и тропические грозы с буйными ливнями у Малакки, и жесточайший шторм в Желтом море, и потрясение смертью трехлетнего малыша от кори и похороны его в морской пучине, и радость свадьбы юной полтавки и сумского хлопца, которых по православному обычаю и морским законам окрестил облачившийся по этому случаю в узорчатую, золотом шитую епархиль батальонный священник, а капитан парохода в белом, обшитом золотым галуном парадном мундире сделал о том запись в судовом журнале, и отдых трехдневной стоянки для пополнения запасов угля и свежей воды в изматывающе душном и влажном порту Сингапуре, где пассажиры парохода разбрелись почтительно поглазеть на нарядные, белые под кокосовыми пальмами виллы колониальной администрации, грязные, тесно набитые дочерна смуглыми полуголыми обитателями малайские хижины вдоль медленной тинной речушки под миллионноногими мангровыми деревьями, грозные английские пушки, охраняемые черноусыми, в белоснежных чалмах и красных суконных мундирах солдатами-индусами, "Кострома" поутру, приблизившись к серебристой пелене густого тумана, замедлила, было, ход, но, протяжно закричав толстым и хриплым голосом сирены и звонко ударив в до блеска начищенный бронзовый колокол, храбро нырнула в туман, который вскоре рассеялся и обнажил сперва зеленые уже берега Русского острова, потом острые пики скал-близнецов "Ослиные уши" и обрывистые высокие кручи полуострова Шкота, и просторный рейд, и спокойную гладкую воду бухты Золотой Рог, и прижавшийся к ней узенькой полоской на северном берегу город Владивосток - столицу Южно-Уссурийского края.
- Уфф..., приехали!
ВАТАЦУБАСИ. КАГОСИМА
Заря бледно-розовым светом окрасила восток, четко обрисовав за неглубоким и нешироким заливом контур дымящегося вулкана Сакурадзима.* В древнем замке сацумских князей, которым он верно служил всю жизнь, Сайго но-Такамори**, великий воин, генералиссимус, знамя самураев страны Ямато, начал приготовления к своему последнему сражению. Внешне он был спокоен, в движениях нетороплив, распоряжения отдавал ровным, четким голосом. Но гнев душил его. Подняв восстание, он был убежден, что император не считает его поступок нарушениям вассальной верности. Разве не он, Сайго Такамори, нанес поражение последнему сёгуну Кэйки, разве не он собирал самураев под лозунгом "Сонно" - почтения и верности императорскому дому? А восстание..., что же, оно было поднято против тех, кто воспользовался его победой, отверг принцип "Дзёи", призывавший к изгнанию гайдзин - рыжеволосых варваров, так густо заполнивших божественную землю страны Нихон, против его бывшего соратника, коварством захватившего фактическую власть. Сейчас, окруженный на горе Сирояма*** императорскими войсками, набранными из простолюдинов - крестьян, горожан, даже париев-эта и потерпевший в последнее время от этого сброда несколько поражений, Сайго уже и не рассчитывал на победу. Что же, значит, это его карма... Но, посылая жалкие остатки своих войск на верную гибель, он и себе не искал ни убежища, ни спасения. Проведя жизнь в боях, он перестал бояться смерти. Да и честь самурая, кодекс Бусидо - Путь воина, который он истово исповедовал и которому учил своих подчиненных, требовал уйти в мир предков через сэппуку. Душу его саднило. И даже не поражение - настоящий воин должен быть готов скорее не к победам, а к поражениям. И если из иных, очень редких поражений он выходил лишь окрепшим, вновь готовым к сражениям, то сейчас он чувствовал, что ему уже не воскреснуть духом... Это сражение - последнее. Ведь гибли не только остатки его войск, верных старым традициям самураев, гибла вера в
* Сакурадзима - вулкан на острове Кюсю
** Сайго Такамори - 1827 -1877, Военный министр в правительстве Японии, весной 1877 г. поднял на Кюсю мятеж, известный как "сацумская война".
***Сирояма - гора в окрестностях Кагосимы.
возрождение духа страны Ямато, незыблемость привычного уклада жизни, гибла высокая мечта и цель жизни: именно ему, как никому из трех его давних предшественников, покорить сперва Корею, а затем и Китай..., и стать подлинным обладателем титула Сэйи тай сёгуна - Великого военачальника, Покорителя варваров!
Со стороны города раздались звуки трубы, знак готовящегося штурма, и несколько выстрелов из ружей. Но мысли Сайго уже не принадлежали ни сражению, ни соратникам, ни императору, ни даже личному его врагу. Врагом сейчас занят его ики-райо - дух смерти, который почти год как отделился от Сайго и незримо витает над Окубо,* ищет возможность застать его врасплох и нанести верный удар. Но не только на свой ики-райо полагался Сайго. Он послал верных ямабуши - ниндзя и куноичи - женщин-ниндзя, которые в традиционных черных, плотно облегающих фигуру одеждах, либо в праздничных кимоно хозяек чайных домиков гейш, или великолепных, доступных лишь высшей знати проституток-ойран, отыщут удобное мгновение и пошлют острую стрелу из короткого лука хэнкау, который можно удобно спрятать под одеждой, или ударят отточенным стальным краем тэссена - боевого веера, или точно метнут шурикэн - плоский диск со смертельными зубцами.
Мысли Сайго принадлежали собственной судьбе-карме. В додзо - небольшом и тщательно охраняемом дворцовом дворике, он отдал последние приказания са-конай и у-конай - генералам левой и правой сторон обороны, велев им спешить в бой, жестом приказав остаться телохранителю и еще нескольким верным воинам. Телохранитель, бесстрашный и сильный воин, искусно владевший мечом, принадлежавший ему не только душой, но и телом, отпрыск древнего и знатного рода, должен был послужить ему кайшаку - секундантом и палачом. Те же, другие, будут действовать как кэнши: они официально засвидетельствуют, что Сайго ушел из жизни истинным самураем.
* Окубу Тосимити - 1832 -1877, министр финансов, внутренних дел.
Стряхнув легкие сандалии, Сайго шагнул на новый, сплетенный из свежей желтой рисовой соломы татами, сел, скрестив ноги, и спокойно посмотрел на алеющий восток. Он твердо знал, что Бусидо - Путь воина, это каменистая, трудная дорога к смерти. Он честно прошел этот путь. Верно служа сперва сацумским князьям Симадзу, а затем и императору Мэйдзи*, он всегда был готов достойно умереть: в бою воином, а потерпев поражение - без малейшего колебания души или внутреннего сожаления - через сэппуку. Час настал: его кайшаку осторожно и бережно повязал Сайго хачимаки - широкую белую налобную повязку, знак того, что воин готов к последнему усилию души и воли и, встав перед ним на колени, наполнил и подал чашу рисового вина. Сайго ощутил легкий аромат сакэ, поднес чашу к губам и сделал четыре глотка: ити - раз, ни - два, сан - три, ши - смерть - четыре!
В это время, легко поднявшись на ноги, его кайшаку быстро и ловко обернул рукоять своего длинного двуручного меча белым, как символ чистоты и смерти, шелком, и низко поклонился Сайго.
* Муцухито - 1852 -1912 -японский император (1867-1912). Годы его правления носили официальное название Мэйдзи - Просвещенное правление.
Развязав оби, Сайго распахнул халат и плавным движением сбросил его с плеч, обнажив свое еще не старое, мускулистое тело. Один из кэнши в поклоне подал ему на лакированном подносе короткий меч, подал так, что Сайго пришлось потянуться за ним, вытягивая шею. Видя это движение, телохранитель поймал себя на мысли, что страстно желает резко взмахнуть мечом и предотвратить страдания любимого вождя. Но удержался, не желая ни замутить чистоту последней воли Сайго, ни вызвать возможных усмешек многочисленных его врагов, да и зная, что он не даст ему мучиться в агонии.
Сайго взял с подноса меч, бегло взглянул на синеватое лезвие, обхватил рукоять обеими руками и вонзил острое лезвие слева в живот. Проведя его направо, он открыл средоточение духа, энергии, воли, гнева, доброты, мудрости и всей жизни, и освободил чистою и не оскверненною свою душу. Затем, спокойно и бестрепетно повернув в ране меч, Сайго провел его немного вверх, сделав таким образом дзамондзи - сэппуку настоящего буси. Сейчас, он знал, все самураи, друзья и враги, будут чтить его величайшую честь и достоинство. Выдернув из раны меч, потянувшись вперед и вытягивая шею, он горизонтальным движением правой руки положил его на поднос. В ту же секунду блеснул длинный меч кайшаку и голова Сайго упала на землю. Так ушел Сайго но-Такамори и вместе с ним ушла старая, феодальная страна Ямато.
А на востоке в ясном небе поднимался оранжево-красный шар солнца. Грядущий день сулил непогоду.
Два самурая, молодой и пожилой, осенним днем десятого года Мэйдзи (1877 год) грустно сидели в жалком трактире на самой окраине Кагосимы за пустым, в сущности, столом, и прощались. Одному из них завтра предстояло отправиться в Нагасаки и затем за море, а второму суждено было остаться по-прежнему служить в замке сацумского князя.
Прежде дружны они не были, скорее, так, едва знакомы, да и разница в возрасте была ощутимой - лет тридцать, но после всего случившегося, когда для молодого самурая рухнул весь мир, и в душе плескалась лишь горечь поражения, только старый Андо и пошел вместе с ним распить прощальную бутылочку сакэ. Впрочем, в Кагосиме и друзей у него почти не осталось - кто погиб в битве на горе Сирояма, кто трусливо бежал, спеша ускользнуть от правительственных войск, и сейчас скрывается в домах родных и знакомых, кто, подобно ему самому, мужественно выслушал суровый приговор и должен был подчиниться... Однако, с кем же ему осталось развеять душевную горечь, с кем перекинуться словом прощальным, с кем выпить последнюю, может быть, чашку сакэ на родной земле? Вот, хорошо, что Андо, старый воин, служивший в охране кагосимского князя уже лет сорок, составил ему компанию. Конечно, не по особой душевной близости, а скорее потому, что Андо всем в замке известен как большой любитель вкусно поесть и попить, да и случай посетить веселый квартал никогда не упустит, а может и потому, что Андо просто по-человечьи сочувствует, знает, что и ему суждена была подобная, если не хуже, судьба, да, видно, повезло...
- Андо-доно, закажем еще сакэ?
- Нэйсан, - помахал рукой Андо, - иди сюда, голубушка. - Во-первых, выгони-ка ты мух, вон сколько их вокруг кружит, к нашему сакэ подбираются, пусть прежде сами заплатят, отвлекают от разговора и мешают любоваться твоим личиком, а затем принеси еще одну бутылочку. Да раздвинь сёдзи, дай нам вволю насладиться видом курящегося Сакурадзима, освещенного закатным солнцем.
Девушка приветливо улыбнулась давнему своему знакомцу, отважному и веселому самураю Андо, часто храбро вступавшему в единоборство с бутылками сакэ и оставившему немало иен в их трактире, небрежно махнула полотенцем на мух, отчего они гневно зажужжали, до глубины души оскорбленные неожиданной ее непочтительностью, раздвинула легкие деревянные оклеенные местами уже давно лопнувшей бумагой перегородки, впустив порыв свежего осеннею ветерка, и живо принесла узкую и высокую в три го* бутылочку священного напитка, столь уважаемого настоящими мужчинами.
* Го - единица измерения жидкости в 0.18 литра
- А поесть что принести?
- Лети, птичка, лети, нам вполне достаточно вон тех крошек печенья. Еда, она понапрасну занимает в животах место, предназначенное для напитка. Лети, птичка...
- Так вот, - продолжил Андо их разговор, - я утверждаю, что во всем случившемся виновен испанский миссионер Франсиско Ксавье* высадившийся здесь во времена Тэммон** и вселивший смуту в души народа проповедями веры в Эсу Киристо-сама и Санта Мария-сама.
* Франсиско Ксавье высадился в Кагосиме в 1549 году
** Годы правления императора Тэммон - 1532-1555
Молодой самурай изумленно вытаращил глаза, - Так давно?
- Конечно. Все где-то берет начало и куда-то исчезает. А наши смутные времена начались триста лет назад, и корни их проросли из зерен, брошенных на нашу землю всеми этими отвратительными рыжеволосыми чужеземцами.
Молодой самурай нетрезво покачал головой, - Что-то не верится мне, что из-за испанского миссионера, тем более триста лет назад, могло случиться то, что случилось...
- Древняя поговорка гласит, - назидательно поднял указательный палец Андо, - что крестьяне, как кунжутное семя, чем больше жмешь, тем больше получаешь. Так оно и было испокон веков, да вот сомнение в истинности религии предков, неуважение к нашим божкам-ками мало-помалу и сделали крестьян непослушными, дерзкими, и в конце концов обрушилось лавиной восстаний голытьбы, крушением сёгуната* и, наконец, поражением Сайго...
- Да откуда ты знаешь про этого Ксавье, не триста же тебе лет?
- Нет, мне не триста, всего-то пятьдесят. Я ровесник Сайго, такой же самурай-госи и службу мы начинали вместе в кагосимском замке у старого князя Симадзу Нариоки.
- Вот видишь?
- Не только вижу, но и слышу. И знаю вдвое больше, чем ты, - Андо внимательно глядел на поднятый палец, то приближал его к лицу, то отставлял подальше.
- Во-первых, я вдвое старше тебя, а во-вторых, вот, посмотри, я знаю, что показываю тебе один палец, но сам-то я вижу два...Так и во всем!
- Два, это потому, что мы уже достаточно выпили...
- Чем больше я пью, тем больше трезвею. Учти, что вдвое больше прожить, означает не только вдвое больше выпить и съесть, но и вдвое больше видеть, слышать, знать, уметь и помнить. А что касается Ксавье и других красноголовых, то даже давно умершие старики рассказывали, со слов своих отцов и дедов, что прежде крестьяне были послушны и исполнительны, но новая религия вконец испортила их.
- Так отчего же даймё** и сёгуны**** не искоренили такую вредную религию?
Пытались, и неоднократно, и Тоётоми***** и Токугава*****, да ничего у них не вышло. Заморская религия хитра и коварна, предчувствуя опасность, она уходила в низы, в чернь, как набежавшая волна в прибрежный песок.
* Сёгунат - форма правления в Японии с конца 12 века до 1868 г.
**Даймё - владетельные князья в феодальной Японии.
*** Сёгун - (япон. - полководец) - титул верховного военачальника в феодальной Японии. В руках сёгунов фактически была сосредоточена вся власть в стране.
**** Тоётоми Хидэёси - 1536 - 1598. Сёгун.
***** Токугава Иэясу - 1542 - 1616. Сёгун.
- А я слышал, что крестьяне стали дерзки и непослушны потому, что если прежде они малыми семьями обрабатывали свои горные делянки, то сейчас их внуки большими группами работают на заводах и фабриках... Волки сбились в большие стаи и потому стали дерзки и особенно опасны.
- Возможно и потому, - согласился Андо, - но главная причина - чужая вера. Когда человек забывает религию отцов - не жди добра.
Они еще налили сакэ и в десятый раз помянули Сайго.
-Андо-доно, расскажи, каков был князь Симадзу Нариоки?
Андо тыльной стороной руки вытер усы, бросил в рот кусочек сэмбэй - сухого печенья, поднял указательный палец, внимательно на него поглядел, удовлетворенно крякнул и, вспоминая, недовольно ответил, - Ну, какой? Обыкновенный... Очень любил играть в сугороку... Ходил всегда в черном кимоно с гербами, был строг, мрачен и гневлив. Характер имел независимый, но с сёгуном старался не ссориться. И очень был восприимчив к чужеземным новшествам. Посылал своих молодых самураев в Англию и Голландию учиться заморским ремеслам, пригласил заморских умельцев и построил отражательную и доменную железоделательные печи, пушечный завод, текстильную фабрику, фабрики пороха и парусины. Он же и построил первый в стране Ямато больший военный корабль с шестнадцатью пушками, такой же, как у иноземцев.
- А народ был им сильно недоволен?
- Не то, чтобы сильно, - раздумчиво протянул Андо, - да и восстаний в княжестве помню лишь два. Крестьянам, выращивавшим сахарный тростник на княжеских землях, было строжайше запрещено лакомиться сладкими стеблями. За это били кнутом нещадно, а за вязанку украденного тростника могли и убить. Вот они и восстали.
- И что?
- Что, что...? Приехали мы, княжеская дружина, и все..., - Андо, мрачнея, замолчал.
- Но восстали-то не верующие в Эсу Киристо-сама?
- Кто знает, во что они верили? Симадзу Нариоки сам исповедовал синто и в своем княжестве уничтожил не только храмы Киристо-сама, но и Будды.
- Значит, не красноголовые миссионеры раздували недовольств?
- Раздували недовольство не красноголовые миссионеры, их здесь давно и не было, но причиной восстания они стали. И своей религией, и своими товарами.
- Андо-доно, ты что-то не то говоришь. Товары-то здесь причем?
- Ах, не понимаешь? - пьяно засмеялся Андо. - Они вывозят в трюмах своих кораблей такую бездну наших товаров, что их не стало хватать в стране, и ввозят массу своих дешевых, и все цены в стране перепутались, и простому люду стало покупать их не по карману. А озлобленные люди подобны кучке сухого пороха...
- Зачем же тогда пустили этих красноголовых в страну Ямато?
- А они и не спрашивали разрешения. Пустили торговать сперва одних португальцев, за ними пролезли голландцы, потом испанцы, французы, англичане, американцы, русские... Их настойчиво выгоняли, но в шестом году Каэй* в Урагу на громадном броненосце приплыли американцы и под угрозой пушек заставили сёгуна подписать договор о дружбе, а затем и о торговле...
-А вот мудрецы-конфуцианцы в Эдо говорят, что все беды происходят от того, что народ забыл о своем долге перед даймё и сёгуном...
Андо презрительно наморщил нос, - Есть такая притча. В поисках пищи два голодных волка ночью обшарили всю деревню, но ничего не нашли. Вдруг в одном из домов открылась дверь, и на улицу вышел мудрец-конфуцианец, бормоча свои наставления. Не умирать же волкам с голоду? Вот один из них и проглотил мудреца, но тут же с отвращением отрыгнул. Другой волк, позавидовавший было ему, с изумлением спросил, - Чем же тебе не пришелся по вкусу такой упитанный мудрец? - Тухлятина, - был ему ответ.
- И все же, неужели хотя бы тогда, в годах Каэй* и Ансэй** у правительства бакуфу*** не хватило ума и сил выдворить красноголовых?
* Годы правления императора Каэй - 1848 - 1853
** Годы правления императора Ансэй - 1854-1859
*** Бакуфу -(сёгунат) - форма правления в феодальной Японии
Андо нехотя ответил, - Я состоял в охране князя и часто присутствовал при его разговорах с советниками и чиновниками бакуфу и понял, что ума-то у них хватало, да вот с силенками было плоховато. К тому же разброд был великий среди даймё. Одни были заняты внутренними проблемами своих княжеств, другие не желали подчиняться правительству бакуфу, а третьи, как наш князь, тогда уже Симадзу Хасимицу, хотя на словах и выступали за изгнание иноземцев из Японии, однако к себе их приглашали. Знали силу пушек иноземцев, и что без их помощи из дикости не выберешься, но не понимали, что отдельными княжествами красноголовым противостоять невозможно. Помню, какой переполох был в кагосимском замке, когда в первом году Бункю* стало известно, что русский военный корабль "Посадник" захватил княжество Цусиму. Цусимский князь оказался бессилен и помочь-то ему было некому. Хорошо, что через некоторое время английские военные корабли заставили русских убраться, но как всех напугали наглость и бесцеремонность красноголовых...
* Годы правления императора Бункю - 1861 - 1864
Молодой самурай сокрушенно покачал головой, - Точно, против иноземных пушек и ружей с мечами и в кожаных латах не пойдешь.
- Вот и надеялись некоторые даймё, воспользовавшись помощью красноголовых, сперва хорошенько вооружиться, а уж затем...
- Правильно, правильно, - горячо поддержал их молодой самурай, - сперва хорошенько вооружиться, а потом...
- А уже затем, - насмешливо продолжил Андо, - они поняли, что для того, чтобы вооружиться, надо либо пользоваться уже готовым их оружием, то есть попасть в полную зависимость от красноголовых, чего они очень не хотели, либо строить свои заводы и фабрики, что без больших денег и помощи тех же красноголовых невозможно...
-Точно, - растерянно согласился молодой самурай, - не то, что военный корабль, даже пушку, ружье в кузне не выкуешь, это не самурайский меч.
-Учти, красноголовые сразу сообразили, что на вражде партий, одна из которых поддерживала сёгуна, а другая - императора, можно погреть руки, и принялись их вооружать. Французы - сёгунат, а Англия - их противников.
- А сацумский князь был сторонником какой партии ?
- Я уже оказал, что князем в то время был Симадзу Хисимицу, отец нынешнего князя. В его душе смыкались и княжеская спесь, и ненасытная жадность, и желание возвыситься над всеми даймё и стать вровень с сёгуном, и хитрость, и трусость, и коварство. Да вот пример. Во втором году Бункю в месяце хадзуки в Намамуги во время прохождения процессии князя Симадзу попались ему навстречу трое им же в княжество и приглашенных англичан, желавших полюбоваться необычным для них зрелищем. И до того взыгралась княжеская спесь у Хисамицу, что он велел изрубить их. Я там не присутствовал, оставался в кагосимском замке, но по рассказам, одного англичанина зарубили мечом, а двоих ранили. Не прошло и года, как англичане в отместку с военного корабля обстреляли Кагосиму. Представь панику в нашем маленьком, застроенном легкими деревянными домишками городке, когда на него обрушились вражеские ядра. Хисамицу неустанно твердил, что он за закрытие страны и удаление иноземцев, но в Сацуме все знали о его контрабандной торговле. На словах он был против чуждого истинному самураю торгашеского духа и технических новшеств красноголовых, но в своем княжестве настойчиво их вводил, развивая торговлю с иноземцами.
- Все мы сейчас двоедушны, - горько пробормотал молодой самурай.
- Душа его металась. С одной стороны, он был сторонником партии возвышения императора и изгнания варваров, а с другой считал, что правительство бакуфу обеспечивает в стране хоть какой-то порядок; а что будет, когда к власти придут молодые и пылкие сторонники почитания императора, не известно. Душа его рвалась на части. Как верный вассал, он поддерживая сёгуна, но сам стремился возвыситься над всеми даймё и навязывать свою волю империи Ямато. А для этого ему нужно было современное оружие красноголовых, то есть торговля с ними. Я хорошо помню, как, несмотря на действовавший еще строжайший запрет на всяческие сношения с красноголовыми, князь Симадзу Хисамицу пригласил к себе в замок английского посла Паркса и командира их эскадры Кинга. Зачем? - спросишь ты. Конечно же, они с Сайго просили оружие.
Молодой самурай слушал старого воина с живейшим интересом. И видно было, что не простое любопытство, а какие-то глубокие тайные мысли владеют им. Когда Андо, выговорившись, надолго замолкал, молодой самурай подливал в чарку сакэ, чтобы смягчить булат его души.
- Сайго тогда был уже советником князя?
- Бери выше. Сайго уже командовал сацумской армией !
- А что же ты, Андо-доно, ведь, говоришь, ты начинал вместе с Сайго?
Ты хочешь сказать, почему я оказался простым воином? Эх, тут, знаешь, никому не известно, кто выиграл, а кто - проиграл, кто получил больше, а кто - меньше, кто в жизни оказался счастливей... Вот, скажем, где сейчас Сайго? А я - вот, сижу с тобой за чаркой сакэ и поминаю его душу. Сайго очень любил распоряжаться чужими судьбами, любил власть, любил командовать людьми, любил вмешиваться в политику... А я люблю сакэ... Он и меня втягивал в свои дела, говорил, что за помощь даст мне должность в княжестве. И я, было, пошел за ним. Но вот, однажды, собрались мы в Фусими, чтобы обсудить план нападения на дворец сёгуна в Эдо, и меня внезапно стала мучить большая жажда. Я не любитель осуждающих взглядов, и поэтому отправился в веселый квартал, надел там широкую шляпу амигаса и растворился в сакэ на неделю. А когда вернулся в гостиницу Тэрада, то узнал, что ее постояльцев частью перебили, а частью уволокли в тюрьму. Вот и суди, что получили они - любители интриг и заговоров, и что получил я - любитель сакэ.
А что же Сайго Такамори ?
- Ему тогда тоже повезло - князь отправил его в ссылку на остров Токуносима и в Фусими он не приехал.
- А вот сейчас не повезло, - воскликнул молодой самурай.
- Всякому везению рано или поздно приходит конец. Сайго долго везло, всю жизнь, можно оказать. Но все имеет начало и еще имеет конец, - философски заметил Андо и опять наполнил чарку.
- А почему ему всегда везло?
- Ты молод и, видно, честолюбив. Такие, как ты и как Сайго, любят в одиночку карабкаться на вершины, но рано иди поздно срываются вниз...
- Я в меру честолюбив и в меру любитель покорять вершины, и мне льстит, что ты сравнил меня с Сайго. Недаром же я был его личным телохранителем. Но мне очень важно знать, почему Сайго и Окубу Тосимити, простые сацумские самураи-госи, сумели подняться на вершину власти в стране Ямато, уничтожили сёгунат, восстановили императорское правление, а затем... Сайго сделал себе сэппуку. Окубу - застрелили...
- А почему это для тебя важно? - пьяно ухмыльнулся Андо.
- По семейному преданию, мой дальний предок Фудзивара-но-Ёсифуса в царствование пятьдесят шестого императора Сэйва, когда тому было всего девять лет, был назначен верховным правителем страны Ямато. А еще через несколько лет император Сэйва издал указ, по которому потомки Фудзивара Ёсифуса должны пользоваться наследственным привилегированным правом быть назначаемы в правители при малолетних императорах и в министры-президенты при достижении императорами совершеннолетия. Таким образом, Фудзивара Ёсифуса был первым сёгуном.
- Не стремишься ли ты наследовать это древнее право?
- Конечно же, нет, после всего случившегося тем более. Но меня всегда мучил вопрос власти. Хорошо, я понимаю, что существует наследственная власть императора. А почему же вознеслись на вершину Ода Нобунаги, Тоётоми Хидэёси, Токугава Иэясу, почему стал генералиссимусом Сайго, а едва ли не диктатором министр финансов Окубу Тосимити?
Двумя руками, чтобы не расплескать, Андо донес чарку к губам, влил в себя желтоватую жидкость и неожиданно трезвым голосом ответил, - Я тоже как-то думал над этим. Про Нобунагу, Тоётоми Хидэёси и Иэясу я не скажу ничего, очень уж давно они жили, а Сайго и Окубу - что же, их стремительный взлет происходил на моих глазах. По-моему, главная причина - красноголовые варвары и их новая религия. Кроме того, в стране стало слишком много молодых самураев, недовольных тем, что должности наследовались, что к их мнению не прислушивались, что их роды нищали, что им приходилось, как простым тёнин, городским обывателям, а то и париям-буракуминам идти работать на фабрики и заводы и выполнять там грязную, грубую работу. Вот и ты, если из знатных Фудзивара, то чем сейчас владеешь? Крохотным наделом, иначе не сидел бы со мной в этом жалком трактире. Вот Сайго и повел таких недовольных. Он же устраивал и князей, не желавших подчиняться правительству бакуфу, враждовавших между собой, с завистью и страхом глядевших на красноголовых варваров...Ведь самураев, да взять хотя бы у нас в Сацуме, почти треть от мужского населения; что же по всей Японии? А какая бездна денег и власти была в руках даймё? Эти могучие силы не только возвысили Сайго и Окубу, - тут Андо таинственно понизил голос, настороженно оглянулся, не подслушивает ли кто-нибудь их беседу. Но соседи, такие же пьяные самураи в донашиваемых фиолетовых кимоно с выцветшими гербами, в полупустом трактире были заняты своими проблемами. Андо продолжил, - Не зря же десять лет назад столичные гости князя Хисамицу шептались, что император Комэй умер не своей смертью. Божественный император! А почему? Говорили, что он противился уничтожению сёгуната. Наследник же, Муцухито, по существу - мальчишка, стал пленником Сайго и Окубу и делал то, что ему велят...
Молодой самурай рукавом вытер внезапно выступивший на лбу пот, тоже настороженно огляделся и, чуточку поколебавшись, спросил, - Значит, для того, чтобы вскарабкаться на гребень власти, надо суметь опереться на даже противоречивые интересы возможных союзников?
Андо потряс бутылкой, но она была безнадежно пуста.
- Нэйсан, - громко позвал он, - неси еще!
-Трудно вскарабкаться на гребень власти, - довольно глядел он на спешащую к ним девушку, - но еще труднее на нем удержаться. Тут надо вовремя изменять и изменяться самому. Сайго и Окубу, используя лозунг сопротивления иноземным государствам, выбрали тактику возвращения всей власти императору и изменили князю, не пошли на поводу его стремлений к феодальной самостоятельности. Я хорошо помню, как взбешенный князь Хисамицу жаловался, что не желал, чтобы император получил право на управление княжествами, потому что для прочности страны необходимо, чтобы все князья в стране владели своими землями и имели собственные войска. Сайго и Окубу на словах были согласны с князем, но сами подготовили указ о возвращении императору права на управление княжескими землями. А ведь прежде, с помощью тех же князей, Сайго и Окубу разгромили армию сёгуна Кэйки и подавили сопротивление северных даймё...
- Да, я участвовал в тех походах, - горделиво воскликнул молодой самурай, - и в бою при Тоба, и в битве при Фусими, и в сражении у Хакодатэ...
-А я за ваши успехи пил сакэ, - насмешливо взглянул на него Андо и опять потянулся к бутылке
- Сайго и Окубу предали сацумского князя, а их приятели по центральному правительству предали своих князей, верными вассалами которых прежде были. Где теперь даймё? Где их княжества? Нету... И вместо сопротивления иноземным государствам, Сайго и Окубу открыли для них страну, ввели их порядки, вместо княжеств сделали префектуры, упразднили деление самураев по рангам, уравняв их всех... Кому-то это и пришлось по вкусу, да не всем...
- А почему Сайго попал в опалу и вышел из правительства?
- Он оказался недостаточно гибким. Окубу изменил даймё и своим прежним друзьям-самураям и утвердился у власти, а Сайго не нашел в себе мужества на эту измену.
Они помолчали, обдумывая сказанное.
- Вот лично ты, чего ты добивался, служа у Сайго, - спросил Андо, прерывая затянувшееся молчание.
- Не знаю, - нерешительно ответил молодой самурай, - в общем-то ничего...Я был сукэтати - оруженосцем, и верно служил Сайго...
- Хорошо, поверю. Ну, а другие, им то что было нужно?
- Ты же знаешь, Андо-доно, очень многие самураи были недовольны и земельной реформой и высокими податями, и запретом носить мечи, и фактическим упразднением самурайства...
-Вот то-то же. Нашего брата-самурая расплодилось великое множество, а после поражения бакуфу им и делать-то стало нечего. Но они все чувствовали себя победителями, требовали себе почестей и благ, вели себя вызывающе... Вон сколько восстаний самураев прошло в те годы - и в провинция Сага, и в Симпурэн, и в Акидзуки, и в Хаги... Вот тогда-то правительство и решило было направить лишних самураев на завоевание Кореи. По примеру красноголовых спасителей гроба Эсу Киристо-сама. Однако Окубу, тогда министр финансов и фактический диктатор, решительно воспротивился этому решению, ссылаясь на значительные внутренние проблемы и острую нехватку денег, а главным образом на то, что из всех стран, окружавших страну Ямато, самой опасной является Россия; ее тяготение к югу всем давно известно, и в случае войны Японии с Кореей они обе могут стать легкой добычей великой соседней хищницы. Эти доводы убедили императора и явились причиной отставки правительства и удаления Сайго в Кагосиму, а за ним последовали и все офицеры набранной им из сацумских самураев императорской гвардии. Вот они-то и толкали Сайго на восстание против центрального правительства. И маленькая война племянника Сайго на Формозе не спасла положение. Самурайству нужна была большая война и большая победа. И если Окубу не хотел войны в Корее, то он получил мятеж на Кюсю. И вот итоги - мятеж разгромлен, Сайго сделал себе сэппуку, а Окубу убит преданными Сайго самураями. Мятеж разгромлен, Сайго и Окубу погибли, но проблемы-то остались. Чтобы стать великой державой, стране Ямато непременно придется воевать на материке. И именно против России! Иначе Япония останется мелкой, зависимой страной, какой до сих пор и является и каких множество в Азии.
- Значит, Сайго был прав, требуя военный поход на материк?
- Прав, не прав, какое это имеет для него значение?
-А для нас?
-Мне тоже это довольно безразлично, - потянулся к бутылке Андо, - я дослужу как-нибудь при старом князе. А вот что ожидает тебя, неизвестно...
- Меня в наказание за участие в мятеже посылают в Россию...
- Вот видишь! Я же говорю, что все имеет начало. Это тоже было лишь начало!
Они еще помолчали, а потом молодой самурай нерешительно спросил, - Скажи, Андо-доно, ты никогда не думал, не могло ли случиться так, что бог красноголовых Эсу Киристо-сама, поселившись на нашей земле, постепенно, за триста лет, обрел силу, стал помогать тем, кто в него верит? Вот, посмотри, все, что происходит сейчас на наших островах, угодно именно красноголовым и их последователям. Сёгуна нет, император фактически сам не волен принимать важные решения, народ стал совсем дерзок и непослушен, и даже мы, верные императору самураи, выступили против его воли... А они, красноголовые, уже едва ли не распоряжаются здесь, заполнили многие наши города, продают везде свои товары, становится модным одеваться, как они, есть их пищу, даже мясо, строить их дома, ездить в Европу и Америку.
Андо решительно и категорично махнул рукой, едва не сбив со стола бутылку, но во время ухватился ее за горло.
- Нет! Такого не должно быть! Я тоже как-то думал об этом, и мне тоже становилось страшно, что приплывшие из-за горизонта красноголовые варвары обстреливают из пушек наши города, вводят свои новые обычаи, заставляют во всем подражать им; и я тоже думал, что их бог сильнее нашего Хатимана - бога самураев. Но постепенно я прозрел. И помогло мне в этом сакэ - наш священный напиток. Я понял, что один их бог не может быть сильнее многих наших. Наши главные боги Амэ-но Минакануси, Камимусуби, Такамимусуби, великая богиня света Аматэрасу и О-кунинуси по-прежнему владеют душами истинных самураев. Всем известно, что лучший из цветков - сакура, а лучший из людей - Буси. Поэтому, если даже их бог Эсу Киристо-сама и его жена Санта-Мария-сама и сумели несколько потеснить наших богов в душах подлых буракуминов и жадных тёнин, то это не так уж и страшно, хотя вызывает тревогу и озабоченность. И еще я понял, что это у себя дома их боги сильнее, а на наших островах они все равно покорятся нашим богам. Наши боги живут везде - и в горных речках и озерах, и в лесных чащах, и в прибрежных водах, и в пещерах, в деревьях, в цветах, в ветерке, везде везде. Их богам просто нет здесь места. А если они и сумели поселиться в душах некоторых наших соотечественников, то лишь потому, что они уже совсем и не боги красноголовых, они уже сами стали желтолицыми и с раскосыми глазами, да и имя-то они уже приняли наше, японское. А то, что произошло, все случилось по воле наших богов: им стало обидно, что красноголовые обстреляли из пушек Кагосиму и Симоносэки, поэтому они заставали нас таким образом учиться новому.
- Хорошо, ты немного успокоил меня, Андо-доно, но вот что еще... Меня надолго отправляют в Россию и я боюсь, что, живя в окружении красноголовых, я сам, постепенно, уподоблюсь им, возьму их женщину, буду жить как они, перениму их обычаи и нравы, научусь думать как они, и, что самое страшное, их бог овладеет моей душой... А потом, когда-нибудь, если я вернусь, то наши боги отвернутся от меня.
- Что же, в молодости люди боятся оторваться от своего племени, не чувствуют в себе достаточно душевных сил, чтобы в одиночку противостоять возможным опасностям. Но ты уже достаточно закаленный воин, если с шестнадцати лет служишь у Сайго. Отправляясь в дальний путь, укрепись молитвой нашим богам, Дзодзо - богу путников, возьми с собой из родного дома амулеты, а самое главное - помни, что в пути дорог спутник, а в жизни - добрая душа. Поэтому, мой тебе совет - женись. Возьми с собой в чужую страну добрую женщину, она станет тебе хорошей опорой в жизни, поможет избежать душевной слабости и многих соблазнов; будущие ваши дети скрепят вас с родиной; ваши мысли будут принадлежать родине; и бог красноголовых не найдет себе места в ваших душах, - ответил Андо и опять потянулся за бутылкой.
- А я думал, что ты подскажешь мне положиться на этот напиток, как на самое надежное средство, - грустно улыбнулся молодой самурай.
- Вот уж нет. Держись от него подальше. Сакэ хорош дома, там, где ты чувствуешь себя в полной безопасности и можешь позволить себе расслабиться. А в чужой стране он смертельно опасен, особенно если едешь туда воином. Ты не только рискуешь потерять лицо, ты рискуешь потерять честь - что самое опасное для буси, а то и саму жизнь. Возьми лучше с собой женщину и у вас будут дети, возьми с собой какэмоно с изображением цветка сакуры или курящегося Сакурадзима, возьми с собой книги, ну, скажем, "Тайхэйки" и "Сказание о братьях Сога", возьми сацумский бива, возьми с собой нашу одежду и обувь и носи дома только их, словом, заполни свой дом в России нашими вещами. Все это внесет покой в твои мысли и прочность в твою душу.
- И еще одно, Андо-доно. Судьи сказали мне, может быть для того, чтобы успокоить мое смятение, что, осуждая мое неповиновение центральной власти, мое участие в мятеже, они высоко ценят мою преданность и верность Сайго Такамори, мое воинское искусство и боевой опыт. И еще они сказали мне, что я не должен воспринимать их решение послать меня в Россию как суровое наказание, хотя наказанием в какой-то степени оно и является. Главным образом, сказали они, это будет высокая честь для меня послужить дозором на дальних рубежах, дозором против сильного врага.
Воле грозной подчиняясь
Государя своего.
Должен дом родной покинуть я
Чтобы Родину охранять, - стихом из Манъёсю* сказали мне. Они еще добавили, что эта высокая честь оказана не только мне одному. Она оказана многим высокородным самураям, доказавшим своей воинской службой верность стране Ямато. Они сказали, что император не гневается на Сайго, наоборот, он высоко ценит его верность и одобряет его лозунги; и воины Сайго, прежде офицеры императорской гвардии, по-прежнему являются его личными вассалами.
- Но у тебя возникли сомнения в искренности твоих судей? Ты считаешь их слова не более, чем хитрой уловкой, ты подозреваешь своих бывших врагов в отточенном коварстве, в стремлении освободиться от тебя, ближайшего соратника Сайго, и тебе подобных, чтобы не бояться повторения мятежа? Ты думаешь, что они отсылают тебя за пределы страны Ямато потому, что боятся казнить, ведь это вызвало бы вспышку ярости у многих самураев? Ты не веришь им?
- Да, Андо-доно, примерно так. И в то же время я задумался, смогу ли я, находясь в чужой стране, в чужом окружении, строя добрые отношения с людьми, живя рядом с ними, прибегая часто к их помощи и услугам, и оказывая сам им посильную помощь, должен ли я одновременно питать к ним ненависть, высматривать уязвимые их места, готовить им ловушки, желать им страданий и гибели? Да и смогу ли я? Ведь все это расходится с кодексом Бусидо, нашими представлениями о чести.
- А ты не считай, что едешь к ним врагом, что будешь готовить им гибель. Вспомни, что в стране Ямато испокон веков существовал обычай самураям носить два меча, а тёнин - один меч. Но ведь никто и не думал, что мечи предназначены для убийства. Если бы мы, жители островов, считали главным и единственным предназначением мечей - убивать, то кровь лилась бы рекой и острова давно бы обезлюдили. Конечно, бывали случаи нападения людей друг на друга с мечами, но в качестве смертельного оружия можно использовать и палку, и камень, и мотыгу, обычные бытовые предметы... Нет, мечи были предназначены для того, чтобы предотвратить возможные нападения, своим присутствием они охраняли владельца от покушений на жизнь, честь и достоинство, своим видом они воспитывали слабых душой, способных на зло негодяев. Внуши себе, что едешь в северную страну дозорным, что твоя обязанность все видеть, все слышать и знать, все важное своевременно сообщать, чтобы предотвратить возможную беду. Не возносись в своей гордыне, знай лишь свой долг и выполняй его. А главное - помни о стране Ямато, далекой и всегда нуждающейся в тебе.
-Да, Андо-доно, я запомню твои слова...
- И на прощанье, если ты из Фудзивара, то тебе интересно бы знать и хранить в душе стихи из Манъёсю*, соответствующие твоему случаю:
Кристально дно в воде,
Сверкающей как пламень,
Что блеском фудзи** лепестков озарена,
И оттого водой покрытый камень
Блестит как жемчуг дорогой!
* Манъёсю ( Собрание мириад листьев), сборник стихов периода заката древности и зари средневековья -VIII век.
** Фудзи - глициния.
МЕДНИКОВЫ. ИВАНОВКА.
Во Владивосток пароход "Кострома" пришел в конце апреля месяца. Во время плавания на пароходе вспыхнула эпидемия кори, от которой умер ребенок, поэтому всех пассажиров с детьми переселили в карантинные бараки на мысе Шкота и держали там под охраной вооруженных солдат, чтобы хворь не распространилась по городу. Еще через две недели Степан принес из переселенческого управления бумагу, которая определила им место для поселения в деревне Ивановке.
На пароходике "Новик", недавно купленном местным купцом Шевелевым в Англии и совершавшим свой первый рейс, они добрались до устья недалекий реки Суйфун, вдоволь налюбовавшись прекрасными видами Амурского залива, и в поселке Рыбачьем пересели на пароходик "Пионер". В сравнении с большущим пароходищем "Кострома" эти суденышки кроме как пароходиками и назвать было нельзя.
После недавних проливных дождей Суйфун вздулся, нес в море массу коричнево-желтой воды и по этому половодью пароходику удалось добраться до самого Никольского - крупного села, откуда переселенцы разъезжались едва ли не по всей Южно-Уссурийской круге.
Сторговавшись на базаре за пару низкорослых, но крепеньких маньчжурских волов и скрипучую телегу, они загрузили на нее свой жалкий скарб и - цоб-цобе - отправились к месту нового жительства.
По узенькой до крайности лесной дороге, скорее тропе, утопая по чеки колес в грязи, тяжело наваливаясь грудью, подталкивая телегу, тащились они к месту заселения, уже проклиная тот день, когда совместно решились ехать.
- Ох уж и дичь! - охал Степан, и ему вторили жена Мария, сыновья Андрей, Арсений и Афанасий.
И впрямь, проселок тонкой ниточкой едва пробивался сквозь вековую дремучую тайгу. Грозно шумели над головами кронами высоченные деревья, толстые их корни, обильные густые кустарники и необыкновенной высоты травы оплетали землю, преграждали путь и уже страшно было вообразить, что придется им еще и пилить, рубить. вывозить лес, раскорчевывать, выжигать и выдирать пни и корни, уничтожать сорные травы, испокон веков хозяйничающие здесь.
У страха глава велики, и Мария уже подвывала от подступившего ужаса. Но Степан, тоже поперву опешивший, начал прикидывать, как быть дальше. Уж если втравил семью в такой дальний переезд, через восемь морей трех океанов, наобещал им на новом месте жизнь безбедную, нарисовал перед ними картины бескрайних пустующих просторов, тучных земель и строевого леса, то не дозволяй терять веру, настраивай на труд. Он по собственному опыту знал: глаза боятся, а руки делают... И начал Степан исподволь, потихонечку ободрять сыновей и Марию.
- Смотри, Мария, какие деревья - высокие, ровнехонькие. Вот приедем на место, напилим лесу, вывезем, годик дадим просохнуть, да и дом поставим.
- И стайку, - оглядев подступившие к дороге могучие кедры, робко напомнила Мария.
- И стайку, и сараюшку, и сеновал, и амбар..., - разгорячился Степан, и сыновья, податливые к душевному настроению бати, воспрянули духом.
- А я построю большую конуру, чтобы там жили сразу две собаки, и буду с ними на охоту ходить, - радостно закричал младший, Афанасий.
- Травы-то какие, - продолжал Степан. - Накосим, высушим и корову, и вторую, и третью заведем.
- Козу бы купить сперва, - охладила его мечтания Мария, - чай забелить.
Недалеко, камнем добросить, из лесу выпрыгнула и перед ними застыла стройная, на высоких тонких ножках зверушка с маленькими рожками на голове и без робости принялась разглядывать их блестящими выпуклыми глазами, задирая точеную головку, словно принюхиваясь к будущим соседям.
- 0й, кто это? - забоялась Мария.
- Вот коза и прибежала, услышала, небось, что ты ее позвала.
Сыновья, успевшие за месяц с лишком жизни в Приморье по своим мальчишечьим каналам многое разузнать о тайге, охоте и рыбной ловле, сразу бурно вмешались в разговор.
- Нет, батя, это олень-цветок!
- Нет, не олень, у него по бокам белые пятна. Это кабарожка!
- Или изюбрь, сохатый!
- Ты и сказал, изюбрь с быка ростом и рога у него, как корни от дерева.
Сошлись на том, что это была кабарожка.
- Охота, видать, здесь знатная, ели-пали, если зверь сам прямо на человека бежит, - предположил Степан.
- Ух, и зверья здесь, - хором, перебивая друг друга, спешили выплеснуть обширные свои познания сыновья, - И медведи, и изюбры, и олени, и кабаны, и косуля, и барсуки, и еноты, белки, выдра в речках, дикие козы и кабарги...
Мария с тревогой огляделась, но дальше как рукой подать сквозь густые заросли ничего не было видно.
- Не бойся, Мария, он вола скушает и уйдет к себе домой картошку окучивать, - подтрунивал Степан и от веселого гомона и громких восклицаний стало легче толкать телегу, и волы зашагали поживее, отмахиваясь чахлыми кисточками хвостов от висевшей над ними тучи слепней.
Афанасий сломал густую ветку и пошел помогать волам отбиваться от изнуряющих кровопивцев.
- Вола нельзя, нам и землю пахать, и лес возить, никак нельзя, - не соглашалась Мария.
- Тогда, кроме тебя, и некого, - пошутил Степан и тут же ощутил увесистый шлепок по спине.
- ... комарика..., - пояснила Мария.
И тревога перед неизведанным исчезла, уступила место тысячам повседневных мелких забот и волнений, из которых и складывается жизнь.