Аннотация: Текст главы целиком. Перезалить не получилось:)). Предыдущую ссылку оставляю ради комментариев.
- 3 -
Шайтанов выпас
Мары,
окрестности Мухсина
С неба лило, светильник чадил, раскаленный шар курильницы исходил жаром, человек перед ней надсадно кашлял и растирал грудь под лохмотьями. Он все пытался запалить тонкую палочку - раскурить трубку с опиумом. И кашлял.
В углу на одеялах грязный дед хрипло ревел под домбру, завороженные слушатели сидели на корточках, с блестящими глазами, даже под малахаями не чесались.
- Что мы делаем в этой дыре среди дикарей? - тихо спросил спутника смуглый худой ашшарит. - Неужели нельзя было остановиться в Мерве?
И плотнее запахнул ватный халат. Ветхая крыша карван-сарая протекала, капли гулко тренькали в погнутый нечищеный котелок.
- Уважаемый хазрат велел ждать здесь, - улыбнулся его спутник и погладил ухоженную бородку. - А ты, о Абу Салим, проявляешь нетерпение - нехорошо...
В ответ смуглый мрачно покосился и принялся вертеть в руках джамбию в серебряных ножнах:
- А вот скажи мне, Ахмед, как так вышло, что мы, два честных вора, ходим на поводке у какого-то аль-Хазрата? Что это за имя такое, а? Хазрат Али - понятно, это святой Али. Мурат-хазрат из Мерва - тоже понятно, это уважаемый имам, он в хадж ходил. А тут даже имени нет! Он что, святой, что ли, этот аль-Хазрат?
- Хазрат, о Абу Салим, на парсийском значит "средоточие". Из средоточия власти исходят приказы. Что тут непонятного? Еще говорят, что почтеннейший владеет магией не хуже суфийского шейха, - опуская глаза, проговорил собеседник. - А что на поводке... так мне, о Абу Салим, на поводке спокойнее.
И поднял глаза. Смуглый прищурился - и засунул джамбию за кушак. Ахмед снова улыбнулся и заметил:
- Исходящее из уст оскверняет человека, о Абу Салим. Не оскверняй уста суетными и напрасными словами.
- Мудро сказано, о Ахмед, - послышался из темноты тихий голос, и собеседники медленно повернули головы и посмотрели на вошедшего.
А тот выступил из тени, расправил степняцкий полосатый халат и сел перед ними на кошму.
- Хорошая песня, старинная...
- Какие новости? - мрачно поинтересовался смуглый. - Сколько нам еще торчать среди клопов и найманов?
Усевшийся невозмутимо расправил усы и вздохнул:
- Эх, жаль, ушло время, о котором поет старый ата, нет больше в степи Повелителя... И города джиннов в скалах больше нет, эх, некому встать из камня, некому повести потомков ханов на бой...
В ответ Абу Салим неожиданно расхохотался:
- А мне в Мерве четыре раза предлагали взять проводника на Мухсин, показать могилу Тарика, ха-ха-ха!.. Еле отвязался, говорят, местные хорошо этим промышляют!..
И, встретив черный, холодный взгляд степняка, осекся. А тот тихо сказал:
- Благослови Всевышнего, дурачок, что нынче не убивают за такие слова. В прежние времена, когда потомки ханов держали для Повелителя коня под седлом, за такое ломали хребет. И тебе - и этим глупцам, посмевшим неуважительно упомянуть его имя. Пути к могиле Повелителя никто не знает, и сон его после ухода джиннов будет вечным.
Степняк провел ладонями по лицу, его собеседники, опасливо переглянувшись, сделали то же самое.
А потом пришедший вздохнул и сказал:
- Аль-Хазрат прислал меня с приказом. К Марам приближается караван, он как раз подходит к Двум Волам.
Ашшариты переглянулись - узкий проход между двумя обрывистыми холмами пользовался дурной славой у путешественников и доброй у разбойников.
- Аль-Хазрат приказывает собрать людей и разбить караван. Все товары - ваши. Расплатитесь с почтеннейшим тем, что убьете одного человека.
Разбойники снова переглянулись.
- Кого? - улыбнулся похожий на купца Ахмед и снова погладил бородку.
- Юношу по имени Фахр. Он путешествует с матерью и невольником. Мальчишка не должен дожить до утра.
- Караван охраняют люди Баирбека, - задумчиво проговорил Абу Салим и снова принялся вертеть в руке джамбию. - Урууты перебьют моих молодцов. Нет, не нужны мне эти товары.
- Абу Салим говорит дело, - ласково заулыбался Ахмед. - Мы не пойдем на верную смерть. И что получишь от аль-Хазрата ты? А, батыр?
- Голову Баирбека, - невозмутимо отозвался степняк. - Он украл мою сестру и ограбил моего отца. Мы нападем на караван вместе - вы справа, мои молодцы - слева. Баирбек умрет, и я стану главным в нашем улусе.
- Ну это ж совсем другое дело! - расплылся в улыбке пухлый Ахмед и погладил бородку.
Все трое переглянулись, покивали - и согласно подняли ладони, призывая на свое начинание удачу и милость Всевышнего.
Снаружи хлестнул ветер, и капли заколотили в котелок частой барабанной дробью.
-...Вон они, Два Вола!
И верблюжатник мрачно ткнул палкой в горизонт.
Фахр поежился на своей шаткой верхотуре - про тамошнюю теснину он был наслышан. И оглянулся на мать - та ехала на большом сером верблюде следом.
Ее сильно укачивало. Но на конные носилки денег у них не водилось. Хотя сумеречник пару недель назад кого-то обчистил на дороге. Благодаря этому они ехали с караваном и под охраной. Похоже, Гариб снова решил поохотиться - на дичь или на чьи-то деньги. И то и другое сулило ужин.
Мать устало поправила платок на лице - он сполз к губам. Фахр мазнул ладонью по глазам. Глаза слипались. Еще беспрерывно хотелось по малой нужде. Прямо с тех пор, как они после полуденного отдыха въехали в этот странный край кривых камней и кривых сосен с длинными-длинными иголками. Походка верблюда убаюкивала, и Фахр чувствовал себя словно бы разделенным на кусочки: вот ноги, вот руки, вот беспрерывно зовущий спешиться мочевой пузырь. Верблюжатник после пятого раза стал странно на него поглядывать.
В голове мысли тоже плыли как-то отдельно. От Фахра. И друг от друга. Он тяготился собой, и все никак не мог собраться в одну точку - словно бы из середины вынули стержень, и руки и ноги и голова лежали порознь, не желая нанизываться на улетевшую душу, и из головы Фахра непрестанно что-то ускользало.
- Стой, - жалко попросил он верблюжатника.
Тот обреченно покачал головой, а юноша спешился и поплелся в обход странной, пятнистой от лишайника глыбы, словно бы растопырившейся на четырех толстых лапах. Под ногами хрустели камушки, хмуро покачивались пучки иголок на кривых ветках сосенок. За одну такую Фахр зашел - зачем, непонятно, каменюка в три человеческих роста и так закрывала его от звяканья и шарканья идущего каравана.
Склон перед ним полого уходил вверх, торчали, мал мала меньше, еще четыре сосенки, дальше серыми толстыми складками лежали плоские серые камни. Щербатые, бурые от лишайных проплешин, бугристые, поперек глыб чернели трещины - там, что проходы, щели, коридоры?..
Помотав головой, Фахр встряхнулся.
Именно. Щели. Трещины. Такую им показали по дороге от Мерва. Узкую, извилистую, темную. Она тянулась вдоль караванной тропы, потом пересекала ее и уходила на юго-восток.
У трещины не было дна.
Землетрясение, триста лет назад.
Да, в Годы Бедствий много чего случилось: ураганы, мор, голод, журжени к востоку от Биналуда всех вырезали. Говорят, раньше на берегу Восточного моря городов стояло несметное количество, порты, торговля. Все смыло. Маскат вон, рассказывают, заново отстраивали, прежний город под воду ушел, в фарсахе от берега до сих пор вершины минаретов торчат. Ахваз, говорят, раньше плодородным был - чернозем, поля, сады, красота. Все залило морской водой, страшная волна на фарсахи и фарсахи зашла вглубь суши, теперь там солончаки сплошные. Басру тоже вот перестраивали трижды - вода подступала, каналы и речка из берегов выходили, подтапливали берега.
Ну а про гибель Золотого города халифов, Мадинат-аль-Заура, и перенос столицы в Куртубу все знают.
А здешнее плоскогорье, Мухсин, трясло - и как трясло, несколько лет подряд. Говорят, раньше здесь сплошные скалы стояли, озер не было, не то что теперь. Еще рассказывали, что здесь город джиннов был. Сказки, конечно. А вот что Мерв разрушило до основанья - это чистая правда. Отстраивали его заново, и не на прежнем месте. И стены там теперь из глины, не из камня.
Так вот трещина. Караванщики сразу предупредили: много здесь таких трещин. И часто новые появляются. За то и прозвали здешние места - Шайтанов выпас. Говорят, здесь шайтаны скотину гоняют, а земля ее не держит, проваливается до самой преисподней, чтоб им пусто было, хвостатым...
Выйдя на тропу, Фахр вдруг спросил деда-верблюжатника:
- А как тут ходят, если не по караванной тропе? К озеру вон в той стороне, к примеру? Вдруг трещина?
Дед смерил его взглядом, пожевал травинку и тихо заметил:
- А тут не ходят. Не по караванной тропе.
И ткнул верблюда палкой.
Фахр качнулся в седле, голову повело, тут же - тут же! - опять захотелось отлить, и вдруг он понял.
Вот в чем дело. Страх.
Ему до смерти страшно. Точнее, не до смерти. А до уссачки. Страшно. Страшно на этом Мухсине.
А поскольку голова отдельно, Фахр отдельно, мысли отдельно, он полдня не мог понять, что с ним. Осознание страха провалилось между мыслями и головой. Как в трещину без дна.
Странное место.
Но ничего, скоро они отсюда выберутся.
Два Вола сползались широкими лбами к дороге, между холмами светлело небо, а по обеим сторонам все сплошняком затянуло серо-синим. Справа над серыми спинами холмов словно бы колыхалось темное полотнище - дождь.
Слева туча драно клубилась, из-под брюха свешивалась, как лапа, темная извивина облака. Над озером вдалеке, впрочем, тоже стояла серая стена ливня.
И только между Двумя Волами, на гребне перевала, золотилось и манило вечернее сияние.
- Сразу за перевалом - Мары, там заночуем, - обернулся Фахр к матери.
В ущелье между склонами резко стемнело, словно не светило здесь солнышко. Жухлая желтая трава прятала серые камни, склонялись над тропой высокие, разлапистые сосны, сквозь голые спутанные ветви изредка, в разрывы туч, било солнце.
А потом...
Потом со всех сторон - сверху, слева, справа - пронзительно засвистели. И покатились камушки. Верблюд замотал башкой, мать крикнула.
И все заорали, и на всех заорали, и караван быстро пошел вперед, всех трясло и никто ничего не понимал, а по сторонам быстро бежали бородатые люди и размахивали саблями и копьями. Звенело железо, сзади вопили, со склона покатилось утыканное стрелами тело.
Охранник крикнул, дал коню шенкелей, солнечный луч блеснул на клинке, кто-то упал под копыта, а потом со склона покатились камни. Торжествующие вопли, отчаянное ржание, коняшка упала, завалилась, кувыркаясь, их били камни, дед держал верблюда, тот уродливо, дико ревел.
Свистнуло - стрела?.. Фахр пригнулся, оглянулся, мать отчаянно держалась за луку седла, поверх платка таращились огромные, круглые от страха глаза, кругом вжикало, свистело, орали.
И вдруг все сорвались с места и помчались вперед. Впереди на большом двугорбом верблюде трясся купец в полосатой чалме, вдруг он резко откинулся назад, Фахр увидел древко в груди, тело рухнуло на песок, мелькнули красные сапоги.
Их всех выгнали в пологий распадок и окружили. Фахр вертел головой - на серых камнях стояли чужие люди с луками, сновали между низкими деревьями кожаные спины, ржали лошади. Теперь вокруг гоняли и свистели степняки в мохнатых шапках, крутились друг вокруг друга, звякали мечи.
А потом звон и крики кончились, и всех начали стаскивать с верблюдов и пинками гнать вверх по склону, на желтую бугристую полянку, словно бы огороженную серыми глыбами. Фахр удивился, что заметил, как странно стоит верхний камень - почти круглый, лежит на плоской лишайной плите, как нефритовое украшение на отцовской чернильнице.
- Только не убивайте, только не убивайте!.. - жалко голосил караван-баши, растопыривая пальцы, словно бы отстраняясь ладонями от острого железа вокруг.
- Ти-ииихо! Всем молчать! - рявкнуло надо головами.
И все примолкли, и Фахр понял, что вокруг стоит пустое, гулкое такое молчание, в котором не поют птицы, потому что их распугали, а люди даже плакать боятся.
- Ну мы ж не звери, - заметили сверху.
Фахр поднял глаза и увидел, что у круглого, как навершие чернильницы, камня, стоит крупный белолобый серый мул, а на муле сидит дядечка - пухлый и очень аккуратно одетый. И борода у него - крашеная, подвитая, волосок к волоску.
И дядечка бороду погладил и громко сказал:
- О люди! Мы не тронем вас, ибо Всевышний через посланника своего заповедал, что жизни правоверных не дозволены никому, и лишь Ему принадлежит власть над почитающими благословенное Имя!
И все заахали, и начали робко переглядываться, утирая слезы облегчения. Мать всхлипнула и придвинулась ближе, Фахр чувствовал, как дрожит ее плечо.
- Нам нужен юноша по имени Фахр! Фахр-ад-Даула! Пусть выйдет вперед, клянусь, мы не причиним ему вреда!
Мать впилась ему ногтями в ямку под локтем, остро и больно, сжала пальцы намертво. Фахр окоченел. Холодные ладони висели вдоль тела, ноги заледенели, он не мог ни двинуться, ни открыть рот.
- Фахр-ад-Даула, я сказал! Выходи, о юноша, и ничего не бойся, во имя Всевышнего, милостивого, милосердного!
Даже слюна во рту высохла, голова закружилась, темные пятна на камне под ногами стали болезненно четкими.
- Фахр-ад-Даула!
Вокруг переглядывались, пожимали плечами, кто-то крикнул:
- Эй, юноша, выходи! Слышь, выходи!
Хватка матери ослабла, теперь пальцы дрожали.
Караван-баши снова растопырил руки, поднял ладони:
- Почтеннейший, у меня при себе квитанция-бераат таможни в Мерве, нам там карманы вывернули, всех переписали, все неположенное забрали, пошлиной обложили, среди нас нет юноши по имени Фахр-ад-Даула!
Конечно. Да. Нет. Он записался в подорожную каравана как Муслим ибн Барзах из Кармоны. Чтоб не слишком щеголять исбильским происхождением, но и не сбиться в рассказах об ар-Русафа.
Ухоженный человек на муле благожелательно улыбнулся и ответил:
- Значит, это юноша путешествует не под своим именем.
И обернулся к смуглому верзиле, тот крутил в руках сильно, аж пополам согнутую здоровенную старинную джамбию.
- Эй вы! - крикнул смуглый. - Если этот Фахр не выйдет, мы убьем всех! Начнем с детей!
В толпе глухо крикнули, ахнули, завыли.
А потом все взорвалось гомоном:
- О юноша! Пощади наши жизни! Фахр! Фахр! Выходи!
Мать прошипела на ухо:
- Гариб спасет нас! Надо тянуть время! Я уже позвала его!
Гариб, да, Гариб, он же где-то рядом, и он слышит материну мысленную речь, сейчас сумеречник им задаст, сейчас...
- О юноша!
Люди вертелись, тыкали друг в друга, в Фахра тоже тыкали, с перекошенными лицами, ты ли это, а ну выходи, орали:
- Пусть один умрет, дабы не погибли многие! Да, да, лучше одному умереть, выходи!
Смуглый пожал плечами, махнул рукой, чернобородые молодцы с бритыми блестящими головами потащили из толпы ревущую девчонку в коралловом монисте, за девчонку цеплялась и выла женщина, женщину оттаскивали, и бритые бородатые, и родственники - чтоб и ее не зарезали, вон уж на нож поплевал один из шайки...
Материнский шепот в ухо:
- Гариб приказывает отойти в сторонку, пока все орут. Вон к тем кустам. Все будут смотреть, а мы...
Кругом заламывали руки, плакали, молились, девчонку поставили на видное место, бритый намотал косы на кулак и поднял нож.
Нет, так нельзя. Гариб, где ты, где тебя носит?!..
- Отходим, что ты уставился... - шипела мать.
Фахр сделал шаг вперед и выдернул локоть.
- Стойте!
Его никто не услышал. Кроме матери.
Она залепила ему рот ладонью, Фахр дернулся и крикнул:
- Стойте! Стойте! Это я - Фахр!
- Не смей! Что ты делаешь! Не смей!
Они сцепились, вокруг по-прежнему орали, и тут над толпой зычно рявкнули:
- Ага! Расступись!
И они расступились. Фахр увидел, почему. Рядом со смуглым стоял дед-верблюжатник и четко, спокойно и с улыбкой указывал пальцем. На него. На Фахра.
- Да вон же ж ваш юноша, - усмехнулся дед беззубым ртом. - Вон же ж, кричит, что это он - Фахр.
Оказалось, все притихли.
- А вы не видите, чуть девку не зарезали почем зря.
Девчонку пихнули в толпу.
Все смотрели на него. На Фахра. Вокруг них с матерью стало очень-очень тихо.
И Фахр понял - сумеречник его не спасет. В голове почему-то стало пусто и ясно.
- Взять его, - негромко приказал смуглый.
Дед-верблюжатник улыбнулся Фахру. Зачем?..
А потом мать заорала так, что стало страшно.
К нему подошли, взяли, повели, оглядываться сил не было. Мать грозилась, проклинала, проклинала всех, Фахра тоже проклинала, визжала. Видимо, ее тащили прочь, а она сопротивлялась. Люди расступались, виновато опускали глаза, кто-то оборачивался в сторону материного голоса, вздыхал, качал головой, проводил ладонями по лицу: человек воистину бессилен, какое горе у людей, "эх, совсем мальчик, а какой красивый"...
Смуглый смерил его взглядом с головы до ног, кивнул и приказал:
- Подальше отведите.
И махнул остальным:
- Бабу эту заткните, а? Сколько их там голов?
- Тридцать с лишним вместе с черными рабами, о Абу Салим!
- Зинджи пусть несут поклажу, девок получше оставим на ночь, остальных под нож.
Фахра уже вели прочь, он заморгал, дернулся, обернулся:
- Но...
Его пихнули вперед, смуглый уже что-то деловито обсуждал с сидящим на муле, считая на пальцах.
- Вы же обещали!..
Вокруг дико захохотали.
- Шагай вперед, благородный храбрец!
Фахр развернулся, ему тут же дали в челюсть, потом под колено, заливаясь кровищей и теряя себя от боли, он осел, его волокли по камням, а за спиной...
За спиной опять закричали.
А потом ему вывернули руки, поставили на колени и положили голову на камень.
- Уважаемый хазрат хотел видеть его голову, - доброжелательно, негромко сказали из-за спины. - Кадушка с медом-то готова?
- Готова, готова...
Лишайник был рыже-зеленым, перед носом полз муравей.
- Да примет тебя Всевышний в свой рай среди других правоверных, о юноша... - вздохнули над головой, и Фахр услышал скрежет вынимаемой из ножен стали.
На лицо упала тень вставшего над ним с мечом человека.
Скрипнула кожа, звякнули кольчужные кольца, солнце ярко сверкнуло на клинке, и Фахр зажмурился.
Дальше наступила полная темнота.
Итимад тащили, подхватив за руки и за ноги, она извивалась и дрыгалась, над ней смеялись.
- Эй, женщина, что ты кричишь, не кричи, ты красивая, мы тебя не обидим!
Хохот, вопли вокруг. Вокруг убивали, она не видела, она слышала - по крикам, диким, жалобным. Люди молили, визжали, захлебывались страхом, молитвами, поминали Всевышнего. Над ними смеялись. Густо пахло кровью, ее перехватили под плечи, она отбивалась, глупо сучила ногами, пыталась куснуть, поддавала задом, они сдирали штаны, держали ее под колени, потом задрали кверху ноги, прихватив за щиколотки, и ржали:
- Кобыла, чисто кобыла!
И размахивали ее шальварами, хвастаясь: вот, угощаемся.
- А с заду ее! С заду!
Затащили за камни, долго возились в темноте, судя по голосам, трое, других отогнали сердитыми возгласами, ее побили по щекам, по губам, больше чтобы не кричала - сопротивляться все равно сил не было, куда ей против троих здоровенных мужчин.
У того, кто навис над ней, вдруг странно задралась голова, блеснуло лезвие, и лицо Итимад залило теплым, да так, что она чуть не захлебнулась.
А пока отплевывалась, хрипло рыкнули и осели другие двое.
Сумеречник грубо мазнул ей по лицу какой-то тканью - ее же штанами?..
- Оботритесь, госпожа.
Острые белые зубы влажно блеснули в темноте. И Гариб протянул ей ладонь - ну, мол? Подымайся!
Сжимая в охапке шальвары, Итимад прислушалась к гаснущим крикам за камнями и тихо спросила:
- Фахр?..
Гариб молча цапнул ее за руку и вздернул на ноги.
- Фахр?!
Он тут же залепил ей рот ладонью - больно, вторая рука намертво вцепилась в волосы на затылке.
Итимад злобно замычала, он сделал ей еще больнее и прошипел:
- Молчите, госпожа. Иначе сделаю, как тогда.
Она широко раскрыла глаза и мысленно, уже все поняв, спросила: Фахр? Он жив?
Гариб молча покачал головой. Посмотрел, отнял ладонь от губ.
- Ты должен был защитить его, - прошептала она.
- Господин приказал мне защищать тебя и твоего сына, - прошептал он ей в ответ. - Он не сказал - которого из сыновей.
И он посмотрел вниз, а она помимо воли положила на живот ладонь.
- В любом случае, я не сумел бы защитить и вас, и его, - совсем по-человечески вздохнул Гариб. - Прости меня, госпожа. Я выбрал тебя и младшего.
Итимад затрясло, она вдруг вспомнила про кинжал - пощупала за поясом, нет, выпал.
- Не надо меня убивать, - снова по-человечески вздохнул Гариб. - Пожалуйста.
Итимад всхлипнула, он обхватил ее за плечи и развернул к темному склону.
- Нам пора. Возвращаемся в Мерв. В большом городе легче затеряться. Хотя, госпожа, - тут он снова вздохнул, - думаю, тебе больше ничего не грозит...
Итимад молча истекала слезами.
- ...пока они не узнают, что ты носишь сына эмира. Но мы что-нибудь придумаем.
В ночи наконец-то закричала птица, вверх по склону что-то прошелестело.
- Уходим, госпожа, уходим и побыстрее, - тихо проговорил сумеречник, и Итимад разрыдалась.
Агмат,
два дня спустя
Зайнаб даже не мяла в руках концы пояса, пока доверенный невольник осторожно снимал с лапки голубя крошечный деревянный футляр с запиской.
- Ну же? - все-таки не выдержала.
Этот новый, заменивший верного Аг Булу, был грамотный. Она попросила привезти из Саракусты грамотного. Ей привезли. Белокожего, светловолосого, красивого юношу родом с далекого запада. Евнуха, конечно. Оскопили его пару лет назад где-то в оазисе под Саракустой - в самом городе за это строго наказывали, Посланник Всевышнего запретил холостить людей и животных. Мальчик до сих пор плакал по ночам: видно, тосковал по родине. Хотя, уверял посредник, в занятиях преуспевал: быстро выучил ашшари, научился писать, Книгу Али знал почти наизусть. К Зайнаб он привязался, как верблюжонок к матери - был благодарен за то, что попал на работу секретаря, а не в харим. Посредник отдавал его дешево именно поэтому - мальчишка артачился и наотрез отказывался уединяться с клиентами, несмотря на побои и стояние у столба на солнце. Кожа тонкая, каждая жилка синяя видна. Щеки нежные. Золотистые вьющиеся волосы. Ашшариты, падкие до мальчишек, слюной исходили, глядя на такое сокровище. Но мальчик уперся, и посланник Зайнаб оценил добродетель юного невольника. Поэтому мальчик, которого она назвала Голубком, стал ее личным катибом.
Поправив локон над ушком, он развернул записку и приготовился прочесть присланное ее агентом из Мерва.
- Читай, о дитя, - благосклонно кивнула Зайнаб, беря себя в руки.
Голубок смешно прикусил розовую губу, нахмурился и прочитал:
- "Мальчишка мертв. Дело сделали не мы. Опередили люди тайного шейха по имени аль-Хазрат. Говорят, в Хорасане многие ему служат, но никто не знает, кто он и каковы его цели".
- Тьфу, - в сердцах плюнула Зайнаб.
И утерла лоб жестким от золотого шитья рукавом. Здоровенные коралловые шары подвесок забрякали.
Только непонятных хазратов ей не хватало.
Голубок, меж тем, старательно продолжил:
- "Женщина и сумеречник исчезли".
- Ну и шайтан с ними, - мрачно отмахнулась Зайнаб.
Слава Всевышнему, хотя бы сын ибн Аббада более не потревожит судьбу Юсуфа. Сегодняшний день выдался хлопотным, но обещал блага и процветания - правда, не всем.
И Зайнаб поморщилась, прислушиваясь к тому, что происходило на улице: там пронзительно завывали плакальщицы. Айша, старшая жена Юсуфа, сидела перед масджид с непокрытой головой, взрывала руками пыль и голосила, оплакивая своего сына. Ибо с утра прилетел еще один голубь - из ар-Русафа. И принес письмо, в котором говорилось, что ибн Айша погиб в сражении с неверным аль-Каэном у подножия замка Байрен. Тело сумеречники бросили на съедение зверям, а голову ибн Айши отослали Юсуфу, который стоял под Кункой.
Зайнаб снова прислушалась к плачу на улице.
И вдруг, не сдержавшись, улыбнулась.
Сын Итимад - мертв. Сын Айши - мертв. А Али, Али ибн Юсуф, ее сын, - жив. Теперь он наследник. Наследник империи мурабитов.
Какая удача!
И, словно расслышав ее мысли, от двери доложили:
- Госпожа, сейид Али пожаловали!..
Он вошел, а она вскочила и шагнула к сыну:
- Ты приехал.
Али улыбнулся матери. А Зайнаб глубоко вздохнула, сделала еще шаг и обняла первенца.
- Али...
- Я все знаю.
Отстранив его от себя, она посмотрела юноше в лицо и проговорила:
- Теперь ты - единственная надежда берберов.
Али молча поцеловал ей руку. А Зайнаб заглянула ему через плечо и встретилась взглядом с начальником сыновней гвардии:
- Отныне тебе запрещено спать, Акио.
Сумеречник вопросительно поднял бровь:
- Сколько продлится действие этого приказа, госпожа?
Али расхохотался:
- Матушка говорит иносказательно, мой друг!
Зайнаб отмахнулась: вечно она забывала, что сумеречники все понимают буквально...
- Охраняй моего сына день и ночь, самийа! - погрозила она пальцем с огромным золотым перстнем-грушей.
Тот молча поклонился.
И вдруг Зайнаб осенило. Удача к удаче. В один день. А вдруг...
Сумеречники - волшебные существа, и то, о чем умалчивал шейх Ясин, им может быть известно лучше, чем людям...
- Акио, не приходилось ли слышать тебе о... Ястребе?
- Ястребе, госпожа?
- Который служил... от кого там ведут свою родословную Бану Аббад, Али?
- Врут, что от халифов, - засмеялся сын. - Каждый ашшарит, кого ни спроси, в родстве с умейядами...
Акио вежливо улыбнулся.
- Значит, о Ястребе, который служил халифам, - осторожно проговорила Зайнаб, опасаясь спугнуть, промахнуться...
Ей ответили.
- Приходилось, госпожа.
Серые кошачьи глаза немигающе смотрели, алебастровое лицо не омрачала тень чувства. Сумеречник ждал вопроса.
- И... что же ты слышал, Акио?
Она боялась даже дышать.
- Под именем Ястреб халифа был известен один из князей Сумерек, служивший халифам Аммару и аль-Мамуну. Это было триста лет тому назад.
Зайнаб обнаружила, что вертит на пальце перстень.
- И... где он сейчас?
Веки на мгновение смежились, медленно, как у кошки - они не мигают, а просто щурятся, как коты, как коты...
- Он спал в городе джиннов на плоскогорье Мухсин, моя госпожа. До тех пор, пока город не погиб во время войны гнева.