Аннотация: Фотографии замков аль-Лит (сейчас Аледо) и Байрен, а также иллюстрации - в приложении.
-3-
Ядовитый зуб
Аль-Лит,
Осень 797 года аята
Огромная четырехугольная Факельная башня громоздилась над укреплениями замка, закрывая внушительным телом вид на соседнюю плоскую гору. Проклятый аль-Лит растянулся на вершине как раз такого то ли холма, то ли горы-недоростка: лежал брюхом вдоль гребня, далеко выпячивая стены с массивными башнями. Мелкие зубчики их маячили повсюду: и над шумными кварталами пригорода-рибата, и высоко-высоко в бледненьком небе над цитаделью: та торчала над обрывистым меловым склоном, а с пологой стороны прикрывалась городом и рядами оливковых посадок на склонах.
- Как странно, что мы вынуждены терпеть столько горя и трудностей из-за одного маленького замка, - прошипел ибн Айша.
Впрочем, сын Юсуфа преуменьшал: аль-Лит никак нельзя было назвать маленьким.
Два ряда высоченных сплошных стен: один опоясывает алькасабу, второй замыкает в неровный прямоугольник цитадель. С началом осады северяне закрылись в алькасабе - огромной, говорили, что крепость вмещает более десяти тысяч жителей, вместе с их пожитками, скотиной и конями. А в пригороде остались люди. Верующие ашшариты, которых и пальцем нельзя тронуть, хотя они годами богатели, живя бок о бок с налетчиками: сумеречники притаскивали и приводили добычу, а люди ее продавали.
Восемь лет назад проклятый Гаденыш захватил аль-Лит. Восемь лет он сидел в самом сердце земель ашшаритов - убивал, угонял в плен, разорял и миловал кого хотел. И все эти восемь лет жителей аль-Лита нисколько не смущали деяния засевшего в замке тирана.
Впрочем, сейчас местные охотно торговали с воинами Юсуфа - на всех пяти базарах рибата. В аль-Лит стремились купцы со всей ар-Русафа: коней и рабов тут отдавали задешево, ткани тоже шли почти за бесценок. Рассказывали, что до подхода войск мурабитов из замка то и дело уходили на север караваны с пленными и награбленным - этот проклятый, Кайэн, отсылал часть добычи своему князю. И для того подряжал ашшаритских купцов - путь-то неблизкий. Аль-Лит с его гарнизоном налетчиков расположился в самом сердце ар-Русафа, с вершин башен в хорошую погоду озеро Джейхан можно разглядеть, рассказывали люди.
Осада длилась уже третий месяц, а замок даже не начал испытывать нужду в припасах. Во имя Всевышнего, как такое может случиться, спросите вы?
Кто-то говорил: это из-за того, что Кайэн Гаденыш с войском ушел в горы Беникадель и еще не вернулся. И вправду, державший аль-Лит проклятый выступил отсюда задолго до подхода армии Юсуфа, и о его действиях докладывали гонцы. Гаденыш строил замок над долиной Альбайды. Хотел наложить кошачью лапу на торговый путь из Малаки в Исбилью.
Что ж, неверному уже готовили роскошную встречу на обратном пути.
А кто-то говорил...
- Господин Ибн Айша! Барабан в лагере бьет! На судебное заседание всех созывают! - заорали от подножия холма.
Ну вот сегодня мы и узнаем, правду ли говорят те другие, что утверждают: поставками припасов осажденный замок обязан эмиру Мурсийа ибн Рашику, щедро снабжавшему неверных за стенами зерном, скотом и даже зеленью.
Ибн Айша бросил прощальный взгляд на замок - и на черный остов манджаника, который сумеречники успешно сожгли во время недавней вылазки.
Манджаник с трудом подволокли к крепости через улочки рибата: пришлось рушить дома и расширять проход, жители роптали, крича в спину воинам Всевышнего, что при северянах им жилось лучше...
Теперь в лагере мурсьянцы собирали новую осадную машину - и что они скажут, если их эмира осудят, знает только Всевышний...
В шатре Юсуфа стоял невообразимый гам.
Эмир Мурсийа ибн Рашик, в роскошном одеянии из тамошнего шелка-хазза - зеленого, крапленого "жемчужным" узором на мервский лад - не собирался сдаваться на милость своего главного врага:
- О враг веры! Да отсохнет твой язык! Я - друг проклятого аль-Каэна? Ты неверный, вот ты кто!
- О люди! О дети ашшаритов! Вы слышали - этот враг Всевышнего назвал меня неверным! Ответишь за свои слова по закону!
А это орал управляющий-наиб Исбильи: хитрый и пронырливый, из старой исбильской знати, бывший при аль-Мутамиде смотрителем зернохранилищ. Они с ибн Рашиком друг друга ненавидели: не поделили мануфактуры в соседнем Альше, а Альш славился выделкой набивных тканей-мульхам, которые шли на базарах Куртубы и Исбильи в тройную цену.
- О люди! Да прикрутит ваши языки шайтан! Сядьте и дайте сказать свое слово факихам!
Это прокричал вольноотпущенник отца, Бадр.
Сам Юсуф в неизменном черном лисаме и грубой шерсти джуббе сидел и перебирал в руках четки. Отец не знал и знать не хотел о различих между шелком хазз и шелком харир, и о местных коврах-бизат, и о... Одним словом, не хотел знать. А зря. Северяне вникали в такие тонкости, одевались на ашшаритский лад и говорили на хорошем ашшари. Давно освоились и знали, за что цеплять местных острыми когтями. Если мы хотим остаться в ар-Русафа, нам тоже нужно стать своими. А это значит - перестать быть дикими кочевниками, одевающимися в верблюжью шерсть и пьющими верблюжье молоко...
С такими мыслями ибн Айша перевел взгляд на факихов.
Те, позванивая серебряными цепочками в седых волосах, раскладывали перед собой бумаги. И какие-то свертки. Присмотревшись, ибн Айша понял - это рулоны-шикка ткани. Причем перетянутые лентами-тиразами с надписями золотом. Что бы это значило?..
Собрание притихло, и старый законник поднял ладони и нараспев сказал:
- Во имя Всевышнего, милостивого, прощающего!
Все провели руками по лицу и прошелестели:
- Аминь.
Юсуф наконец подал голос:
- Я поручил вам расследование крайне запутанного и важного дела, уважаемые. Да пребудет с вами справедливость. Огласите решение.
Старик в бронзовой шапочке законника поправил рукава халата и хрипловатым, но твердым голосом, сказал:
- Среди вещей эмира ибн Рашика найдены пятнадцать свертков шелка для занавесок бирюзового цвета с клетчатым узором и белыми горошинами по краям. Свертки перетянуты лентами с узором и надписями, славящими Всевышнего, запечатанными печатями мануфактуры Финьяны. Печати не тронуты.
Ибн Рашик медленно поднес руку к горлу и попытался что-то сказать.
- Финьяна была разграблена неверным аль-Каэном, город сожжен, склады мануфактуры вывезены, жители уведены в плен. Эти шикка шелка суть доказательства вины названного ибн Рашика, ибо он мог получить эту материю лишь от неверного аль-Каэна в плату за предательство.
Эмир Мурсийа заорал:
- Это ложь! Мне их подбросили! Требую справедливого разбирательства!
К нему шагнули закутанные в лисамы воины и прихватили за локти. От ибн Рашика шарахнулись в стороны, как от зачумленного. За его спиной вскочил юноша в лазоревой фараджийе - и тут же осел на ковер, зажимая ладонями живот. Между пальцами текло темным, воин в лисами медленно отер об рукав красный от крови меч.
- Отдаю предателя тебе в руки, - кивнул Юсуф управителю Исбильи. - Ты обвинил его, тебе и казнить преступника.
Ибн Айша прикрыл глаза и сделал усилие, чтобы не прикрыть лицо ладонью. Отец, отец... Мурсьянцы поставляют нам припасы и строят осадные машины, эмира следовало взять под стражу и поместить в шатре, лишив права ездить на лошади, но не казнить! Нас ждет бунт в рядах войска!..
Эмира волокли к выходу, он орал и рвался из рук черных воинов. Юсуф с отсутствующим видом перебирал четки.
два дня спустя
Невольничий рынок аль-Лита протянулся на несколько кварталов. Над крышами домов и палаток уходила ввысь скала - неровная, словно изгрызенная. Среди шершавых выступов и жухлой травы расползались огромными шипастыми листьями агавы, над пыльной зеленью колыхались мохнатые трубы соцветий. А над скалой, над зубчатым верхом стены вырастала - она. Факельная башня. Желтоватые стены упирались в самое небо, подозрительно присматриваясь к копошащимся внизу людишкам мелкими глазками окон.
- Бросайте старых жен, покупа-аайте молодых рабынь! Броса-ааайте старых жен, покупа-аайте свежую зелень!
По вторникам на этой площади торговали невольницами: рабынек выводили к огромной нории при колодце и привязывали к ободу ворота. Девки ходили по кругу, колесо со скрипом вращалось, шлепали по воде плицы, к водоему то и дело подходили женщины и зачерпывали воду. От альхиба тянулись длинные поилки, к ним подводили верблюдов и коней.
Ашшаритки неодобрительно косились на прикрученных к ободу простоволосых девок в одних рубашках - те медленно брели по кругу, загребая босыми ногами пыль. Патлы обвисли, рубашки сползают с плечей - тьфу! Бесстыдство!
К рабынькам то и дело подходили прицениваться: колесо останавливалось, девкам заглядывали в рот, засовывали руки за ворот, ощупывая груди, задирали подолы.
На рынке под стенами разбойничьего гнезда не чинились и плевали на правила приличия - продал-купил-увел прочь. Купчую тоже никто никогда не спрашивал: а вдруг людей только вчера угнали из соседнего вилаята, и по закону они свободные, а не продажные? А отдают дешево, так дешево, что устоять невозможно...
Говорили, что вот этих, что сейчас колесо крутят, недавно привели из Морельи - Кайэн вдоволь порезвился, разоряя предгорье.
- Броса-аайте старых жен, покупа-аайте молодых рабынь! Подходите, уважаемые, подходите, вах, какие девушки! Девственницы, искусницы, стыдливые лани! Покупа-аайте молодых рабынь! Только у нас белокожие рабыни, только-только из Саракусты, белоко-ооожие рабыни из западных земель, подходите, правоверные!
Тоже вранье. Белокожих приводили как раз из Морельи - горянок наскоро отмывали и всучивали приезжим за бешеные деньги. Местные на такие фокусы не велись, конечно.
Солнце поднималось, припекало. По воде ходили ослепительные блики, ревели верблюды.
- Зачем ты привел меня сюда? - тихо спросил Юсуф.
Ибн Айша, не поворачивая головы, поставил чашку с холодным молоком и так же тихо ответил:
- Ты не поверишь моим словам, поверь своим глазам.
Сквозь прозрачные занавески в арке он хорошо видел площадь, поникшие силуэты женщин и торчащие над толчеей базара высоченные столбы с перекладинами - четыре, по числу казненных. Ибн Рашика распяли вместе с сыновьями, мальчишку, убитого в шатре в день разбирательства, тоже подвесили рядом с братьями. Их закидали копьями, и из почерневших на солнце трупов до сих пор косо и криво торчали древки.
Эмира Мурсийа казнили у подножия Факельной башни осажденного замка - чтобы неверные видели, чем кончил их союзник.
В трупы кидались камнями уличные мальчишки, кто-то пытался палкой с крюком выковырять из тела копье из тела сына ибн Рашика - денег же копье стоит. Но оно вонзилось под углом, пробив подвздошье, обтекло черным и до сих пор оставалось скользким. Разлагающийся труп испускал из себя жидкости, и ковыряющему не везло, крюк елозил по древку, раскачивая его туда-сюда, глубоко вошедшее оружие ворочалось в темной влажной дырке, в которой уже белели ребра.
Скрип колеса, меж тем, опять стих. Девок неторопливо осматривали внушительные черные евнухи в огромных полосатых бурнусах. А поодаль... Ага. Вот они.
- Смотри. Там, под навесом, в тени.
Под тентом торговца устраивались на подушках состоятельные покупатели. Один - уже без шапочки с серебряными цепочками. В простой чалме. Главный факих, осудивший эмира. А другой - худой, длинный, с ястребиным лицом. В легких белых одеждах. Наиб Исбильи.
Один из факихов поднял руку и легонько согнул пару раз пальцы - мол, подведите сюда.
Девку тут же отвязали и подтолкнули к старику. Законник, улыбаясь в седую бороду, потягивал что-то из стаканчика, с рабыни стащили рубашку и завертели, голую, прихлопывая по бедрам и по заднице. Евнух взялся за груди - высоко, мол, стоят, еще не рожала-не кормила. Факих благосклонно махнул рукой - пойдет.
Следом подвели еще одну, тоже раздели. Белокожая плаксиво скривилась, затрясла патлами, попыталась прикрыться ладонями. Вокруг собирались люди, завистливо цокали языками. Девку держали за локти, зиндж, хохоча, пытался развести ей ноги - пощупать фардж.
- Зачем мы здесь, о ибн Айша? - холодно спросил отец.
Ибн Айша стиснул кулаки:
- За этих невольниц расплачивается наиб Исбильи. А выбирает - факих Байрена. Тебе не кажется это странным, отец?
Юсуф приспустил край лисама и омочил губы в молоке. Он все так же смотрел прямо перед собой, не глядя на сына.
От столбов послышался хохот и радостные крики. Ковырятель опять не сумел добыть копье - оно выдралось из развороченного живота трупа и свесилось на кишках.
К законнику подвели сразу двоих - тоже белокожих.
- Такие рабыни стоят дорого, отец. Дороже, чем местные.
Старик развел руками, благодаря Всевышнего, и погладил девку по внутренней стороне бедра. Та кокетливо изогнулась, отводя другую ногу в колене, показывая то, для чего служит женщина. Вторая бесстыдно улыбалась, показывая белое-белое плечо в сползшей рубашке и поводила грудями.
- Если их отведут в дом факиха, ты поверишь мне, отец?
- Говори прямо, о ибн Айша.
- Люди шепчутся, что законника подкупили. Наиб Исбильи подкупил, а эмиру подбросили товар из разоренного города. Отец, как ты не...
Юсуф, отпивая из чашки, вскинул руку - помолчи, мол.
Ибн Айша покорно умолк.
- Сынок, - сказал наконец Юсуф, отставляя молоко в сторону. - Ты, верно, желаешь сказать мне, что из-за казни эмира мурсьянцы взбунтовались, рассеялись по равнине и стали перехватывать караваны с провизией. И бросили осадные машины.
- Отец, я...
Темная большая ладонь снова взметнулась вверх.
- Еще ты хочешь сказать мне, что эмира Мурсийа казнили по ложному навету. Так вот, сынок. Теперь послушай, что скажу тебе я.
Отец проводил взглядом довольно шествующих ашшаритов и их евнухов, уводящих с рынка четырех девиц.
- Я знаю, что этих баб отведут в дом факиха. Я знаю, что наиб Исбильи подбросил шелк эмиру Мурсийа. У меня есть человек среди исбильцев, и он загодя доложил нам об этом деле.
Ибн Айша сглотнул и опустил глаза.
Юсуф вздохнул:
- Я знаю, сынок, что ты поступил бы иначе. Но ты - мой сын, и ты сделаешь так, как скажу я. Помни, о ибн Айша: нет ничего дороже семьи. Все тебя предадут - а родные нет. Так вот, слушай.
И отец повернулся к нему и посмотрел - глаза в глаза.
- Не думай, что ибн Рашик невиновен: он и в самом деле помогал неверным, но у нас не нашлось доказательств. Бить мурсьянцев ты отправишь горе-воинов Исбильи и остального хашара, это как раз по ним дело. Наиб Исбильи - тоже наш враг, он вступил в сговор с местной знатью, они злоумышляют против твоего брата Мухаммада, желая отказать ему и его воинам в постое в городе. Поэтому через неделю ты займешься наибом, факихом и этим делом. Обличишь их и предашь смерти. Эмира с сыновьями похоронишь с почестями. После казней местные присмиреют и ты получишь вдоволь еды и скота, а наши враги истребят друг друга своими руками.
Матушкин совет. Точно. Ибн Айша был готов поклясться в этом разводом жен и освобождением рабов. Только матушка могла расставить столь хитроумную ловушку. Рассказывали, что Зайнаб видит помыслы людей так же ясно, как шерстинки в молоке верблюдицы, и от ее ведьминского глаза не ускользнет ни друг, ни враг.
- Я понял, отец, - сглотнув, выдавил ибн Айша. - А где в это время будешь ты?
Юсуф тяжело вздохнул под черной тканью лисама.
- Лишь один Всевышний знает, где я буду, сынок. Однако наши друзья в Кунке пишут, что их эмир стал хуже, чем неверный: он решил отложиться и снова перейти под руку Асаи. Я отправлюсь туда с половиной нашего войска, а половину оставлю тебе.
- Ты доверяешь мне взять аль-Лит?
Юсуф долго смотрел на него и наконец уронил:
- Победы суть очень явные дары Всевышнего, а я уже получил от Него огромный дар на поле Заллаки. Настало время испытать и тебя.
Отец подобрал полы джуббы и поднялся.
- Кайэн собирается возвращаться. Мы готовы перехватить его на марше, - быстро сказал ибн Айша. - Неверной свинье конец. Мы возьмем его в клещи либо в ущельях, либо между скалами и озером. Флотилия из аль-Хадра готова к отплытию.
Юсуф пристально посмотрел на сына и тихо сказал:
- Это хорошо, сын мой. Ты - мой наследник. Помни, что с властителем должна быть не только доблесть. С ним должна быть еще и удача.
Ибн Мукла в отчаянии уцепился за полу кафтана князя и поволокся по гладким лаковым доскам. Асаи, как вазир и рассчитывал, замедлил шаг и даже вовсе остановился, ибн Мукла воодушевленно заголосил и немедленно перехватил князя покрепче - за оба колена. И, тяжело дыша, уперся лбом в пропыленную узорную ткань.
Скрипнула кожа, Асаи процедил:
- Пусти, о Абу Зура. Сказал - убью, значит, убью.
Вазир на всякий случай вцепился сильнее, ухватившись для верности за голенища сапог князя. И твердо сказал в жесткое от вышивки сукно:
- Ваше сиятельство, всем святым заклинаю, соблаговолите пощадить княгиню Кэйга.
Сумеречник взорвался:
- Пощадить?! Пощадить?! Она меня опозорила! Сука! Сука подлая! Я давал слово?! Давал! За всех! А она его нарушила! Пусти!
Вазир зажмурился, но не пустил.
- Пусти, кому сказал, - очень тихо сказал Асаи, и ибн Мукла зажмурился еще сильнее.
Потому что когда князь орал, он орал для того, чтобы вокруг слышали то, что Асаи предпочитал выдавать за правду. А когда сумеречник говорил едва слышно, он сообщал о подлинных намерениях. Обычно не слишком хороших.
В данном случае подлинные намерения, похоже, не отличались от оглашенных.
Так же тихо ибн Мукла ответил:
- Вы ее убьете, а нас всех порешат.
- Тем более убью! - заорал князь.
- Вот ее родственники нас всех и порешат! - уперся вазир.
Асаи наклонился, взялся за запястья ибн Муклы и чуть сжал пальцы. Вазир пискнул и отцепился. Князь шагнул вперед, но ашшарит сдаваться не собирался.
Он забежал вперед и рухнул на колени, перегораживая проход. И стукнулся лбом о дерево - вышло достаточно гулко.
- Умоляю, ваше сиятельство! Да шайтан с ними, с этими ворюгами, кто их вспомнит! А нас порешат! Из-за двух воров!
- С дороги!
- Да сделайте же что-нибудь! - заорал вазир и снова вцепился в полы княжьего кафтана, а двое других советников отважно повисли у Асаи на рукавах.
Уже хором они заголосили:
- Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!
- Вы что, на женскую половину решили за мной заволочься? - зарычал сумеречник, и ибн Мукла облегченно вздохнул - отходит.
- Ваше сиятельство, - комкая тонкую шерсть, смущенно проговорил вазир, - да пусть ее. Всевышний послал нам даму Кэйга в наказание, это дело ясное. А вы плюньте на нее, да и пойдемте лучше делами займемся!
- Какими это? - тут же прищурился Асаи.
- Новости у меня, - преданно выдохнул ибн Мукла. - Хорошие.
- Да ну? - вдруг горько, совсем по-человечески, усмехнулся сумеречник. - Даже не верится...
- Господин Мурао прибыли! Встали лагерем в долине! - вдруг подал голос ибн Укайша.
О Всевышний, кто ж отпустил поводья его языку...
Повисло молчание. Асаи стоял, не шевелясь, и вазир остро почувствовал собственную ненужность на этой чужой лаковой галерее среди расписанных хвостатыми птицами стен. И неуместность сказанного - он-то хотел сообщить о письме, доставленном из аль-Мудаввара...
А о приезде господина Мурао но-Аннайа рассказать позже. Потом. В благоприятный момент. Чтобы головы не полетели.
А князь вдруг наморщил лоб и глухо ответил:
- С каких это пор приезд изменника - хорошие новости?
И решительно вытащил полу кафтана из пальцев ибн Муклы:
- Ладно. Раз ты так просишь - не убью.
И спокойно добавил:
- А Мурао передай, что я выслушаю его, раз он приехал. Убивать не стану. Хоть ты и не просил.
Обойдя вазира, Асаи подошел к ширмам. Перед ними сидел мальчишка-паж - неподвижно и обманчиво безучастно, как умеют сидеть сумеречники. На фарфоровом личике не отражалось ни следа чувства - парнишечка, казалось, и ухом не повел, пока тут вопили, волоклись и грозились.
Князь коротко кивнул, паж перетек в другую позу и почтительно отодвинул ширму.
За ней обнаружилась коленопреклоненная женщина - ибн Мукла успел заметить острые черепаховые шпильки и белые-белые ладошки, упершиеся в циновки. И черно-золотые рукава.
Асаи шагнул за порог - как был, в пыльных сапогах. Против всех приличий и правил вежества. Вазир улыбнулся - какая-никакая, а все-таки месть. Так тебе и надо, Кэйга-гадюка.
Из-за ширм послышалось протяжное оповещение на аураннском:
- О-оон прише-ооол!
Ибн Мукла улыбнулся еще раз.
Возглас означал, что князь отдал черно-золотой даме оружие.
И - не считая обуви, конечно - решил пройти на женскую половину мирно.
Потому что если его сиятельство пребывали не в мирном расположении духа, они изволили вышибать любые двери ногой.
Княгиня сидела на возвышении в полном одиночестве.
Асаи неспешно подошел ближе, не забыв наступить на заботливо положенную плоскую подушку. Кэйга молча склонилась в низком поклоне, показывая молочно-белую спину в глубоком вырезе черного шелка.
Поглядев на тяжелый узел волос на затылке женщины, Асаи наклонился и с наслаждением запустил туда пальцы. Вздернул Кэйгу на ноги, прижал к подпирающему кровлю столбу и стиснул пальцы на белом горле.
Она не издала ни звука. Асаи сжал пальцы сильнее и пристукнул ее спиной о дерево. Женщина смотрела ледяным, неподвижным взглядом сквозь рассыпавшиеся по лицу волосы.
- Я ведь запретил, - скрипнув зубами, выдавил наконец он.
Бледные губы разжались:
- Моя мать и мать моей матери ели их сердца каждый день.
Он пристукнул ее снова, Кэйга слабо улыбнулась и положила тонкие пальцы ему на запястье:
- Эти смертные были ничтожествами... Сердце Юсуфа я оставлю тебе...
Холодные пальчики перебирали по коже. Асаи зашипел:
- Я дал им право суда! Я дал им слово! А ты убила их прямо на улице! И выдрала два - два! - сердца! На глазах у толпы!
И он снова треснул ее о столб. Потом, тяжело дыша, отпустил. Кэйга вздохнула полной грудью. И медленно отвела волосы с лица.
- В следующий раз я убью тебя, - тихо пообещал Асаи, развернулся на каблуках и пошел прочь.
Из-за спины послышалось негромкое:
- Ради тебя я всадила кинжал в спину одного брата. И приказала отравить другого.
А следом она зарычала.
Асаи медленно повернулся к ней лицом.
Кэйга выглядела как сущая демоница: растрепанная, оскаленная, когти выпущены.
Он сделал шаг, женщина отступила. Еще шаг, она снова попятилась.
- Князя Никкана, - тихо проговорил Асаи, - я убил бы сам. А его брат был таким ничтожеством, что об него не следовало пачкать благородную сталь. Он сдался в плен ибн Амиру, не удержал Нару и отправил тебя улаживать дело.
- Да, - отвела за ухо черную прядку Кэйга. - А ты сказал, что такие споры должны решать мужчины - копьями. А не женщины...
- ...этим самым местом, - жестко продолжил Асаи.
Раздувая ноздри, она прищурилась:
- Когда ты ехал драться за меня сюда, в Тулайтулу, ты любил меня. Не смей отрицать это!..
- Кэйга, я...
- Ты любил меня!
И закричала, отчаянно, топая ногами и некрасиво морща лицо:
- У меня будут дети! Я рожу тебе сына! Я рожу тебе много сыновей! Нет, нет, нет на мне никакого проклятья!!!
А когда она умолкла и шумно задышала, Асаи горько сказал:
- Умирая, Никкан проклял нас обоих. Детей не будет ни у тебя, ни у меня.
Она вскинула руку в расшитом тяжелом рукаве:
- Я...
- И я это знаю, и ты это знаешь. Потому и не ревнуешь меня к наложницам.
- Я...
Он повелительно поднял ладонь:
- Хватит об этом, женщина. Я приехал из Нары. Туда пришли вести.
Кэйга отшатнулась, прикрывая рот ладонью. За ширмами грохнуло и гулко покатилось. Послышался пуганый шепоток придворных дам.
Асаи вытащил из-за пазухи свиток, тряхнул его и развернул узкую полоску бумаги перед ее лицом.
Она попятилась еще, губы дрожали, рот жалобно кривился:
- Аааа... Не-ееет...
Князь медленно скатал свиток и покачал головой:
- Через неделю я еду обратно в Нару. Там соберутся все остальные. А ты... ты, Кэйга, оставляешь меня перед походом на север с нарушенной клятвой.
С шелестом шелка она рухнула на пол, поползла к нему на коленях, плача, заливаясь слезами, ломая руки:
- Я не хотела... Я не знала... прости меня, прости меня, убей меня, прошу прости...
Он молча развернулся и вышел из покоя.
Хаджиб треснул посохом о мраморный пол и крикнул:
- Господин Мурао но-Аннайа!
- Пусть войдет, - отозвался Асаи.
Заложив руки за спину, князь стоял спиной к дверям и созерцал роскошную потолочную резьбу: позолоченные квадраты с изузоренным золотом же красным дном. "Хорасанские лепестки", чередуясь с "жемчужинками", уходили в удушающе правильную перспективу зала. Парчовый занавес перед тронным возвышением оставался раздернутым, женские места за ширмами тоже пустовали.
Звеня оплечьями по кольчуге, Мурао с очень прямой спиной вошел в зал. Одна рука держит шлем под локтем, вторая лежит на рукояти меча. "Братец" уткнулся взглядом в спину сюзерена, замедлил шаг, остановился. Асаи не обернулся. Но-Аннайа не изменился в лице. Просто опустился на одно колено и громко сказал:
- Мой князь.
Асаи очень неспешно повернулся к вассалу.
Ибн Мукла удовлетворенно погладил бороду: молодец его сиятельство, быстро выучился правильным манерам. А то эти сумеречные поклоны и подползания с "разрешаю приблизиться" - тьфу! Разве это церемониал? Вот так нужно принимать непокорных! Не зря князь - ну как, тогда еще не князь, конечно, а простой наемник, выбившийся в командующие гвардией эмира - шесть лет служил здесь, в Тулайтуле, под покровительством покойного аль-Кадира: насмотрелся и научился. Многому научился, да... Потому что потом вернулся с войском и взял город себе.
Мурао зазвенел доспехом, скрипнула кожа. "Братец" поднялся и сделал шаг вперед.
Асаи резко вскинул ладонь - стой, мол. И плавно-плавно пару раз отмахнул пальцами - отойди. Не дозволяю приближаться к своей особе.
Вазир одобрительно усмехнулся и снова провел по крашенным хной колечкам бороды. Улыбались - насмешливо, зло - все сидевшие вдоль стен. И люди, и сумеречники.
А потому что нечего было хвостом эдак решительно отмахивать и с Кайэном в изгнание уходить. И потом девять лет рядом с Гаденышем подвизаться на правах знаменосца и управителя. А разговоров сколько про это дело велось - особенно за женскими занавесками! Ах, господин Кайэн, герой юга! Ах, господин но-Аннайа, уступающий в славе лишь Кайэну Воителю! Ах, песнями об их подвигах полнится вселенная, поэты толкутся у ворот аль-Лита, наперебой слагая касыды во славу героев, затмевающих славу древних!
Чтоб вас всех замотал хвостом иблис, вот что, а не "ах!".
Вазир украдкой кинул взгляд на господина Исэ, княжеского альфереса, и погладил бороду в третий раз. Исэ Отойа сидел с ничего не выражающим лицом - и очень прижатыми ушами. И плавился внутри себя от гнева. О вражде Гаденыша, в смысле, Воителя, и господина Выдры-из-Рамлы тоже слагали поэмы, и предлинные.
А неласково принятый господин Мурао, меж тем, закончил пятиться. И снова покорно опустился на одно колено. Очень сосредоточенно глядя в мраморный пол.
Тут его сиятельству, видать, надоело пребывать в образе ашшаритского величия, потому что Асаи смерил бывшего своего знаменосца мрачным взглядом и так же мрачно спросил:
- Чего явился? Вассальную клятву решил припомнить?
Мурао тихонько кашлянул и проговорил:
- Я привез хорошие новости, мой князь.
Из-за княжеской спины послышался холодный голос господина Исэ:
- Голову Кайэна на пике?
Послышались смешки, сидящие зашевелились, зазвякали кольчужные кольца, белые пальцы господина но-Аннайа стиснули черную рукоять малого меча. Вазир осторожно приподнялся на подушках: обнажит оружие "Братец" - голову снимут... Но малый меч сумеречники могли кидать подобно метательному ножу - далеко и очень прицельно. Так что сейчас господин Исэ тоже рискует...
- Я привел тысячу всадников на помощь Кунке, - Мурао все-таки справился с яростью и разжал пальцы. - Как ты и приказывал, мой князь.
Поздно прискакал, "Братец", поздно. Судьба эмира Кунки, несчастного дурака, теперь в руках Всевышнего... К городу подошел Юсуф. О горе нам горе...
- Я приказывал не тебе. Я приказывал Кайэну, - отозвался Асаи и прошел к своему креслу у подножия возвышения.
Мурао снова кашлянул. И сказал:
- Он не придет.
Через мгновение ошеломленной тишины тронный зал взорвался возмущенными воплями. Ибн Мукла обнаружил, что орет вместе со всеми, причем искренне:
- Подлый изменник! Да проклянет его Всевышний! Враг веры!
Сумеречники верещали, конечно, по-своему, честя Гаденыша "вонючим" и "очень вонючим". Почему-то у северян это почиталось страшным оскорблением, за которое они свирепо били друг другу морды.
Коленопреклоненный Мурао жалко склонил голову, униженно слушая, как чехвостят его двоюродного брата. Тут уж за меч хватайся - не хватайся, а возразить нечего: неисполнение приказа князя, призывающего явиться на помощь - о, такое не прощается, ни среди людей, ни среди северян-имин...
- Хвати-ииит! - рявкнул наконец Асаи и плюхнулся в кресло. - Хватит, я сказал!
Все постепенно умолкли.
- Это, по-твоему, хорошие новости? - желчно поинтересовался князь у "Братца". - Каковы же тогда плохие?
Мурао снова прочистил горло и ответил:
- Я привел войско, мой князь.
- Почему не пришел Кайэн? Что это за дерзость?!
- Он ответил, что не встанет щитом к щиту с убийцей своего сына.
Шевелящийся и хихикающий зал поперхнулся тишиной, а Исэ процедил:
- Это ложь.
И тут Мурао наконец взорвался:
- Ложь?! Тогда что же правда?! Расскажи, расскажи всем, кто не был под ас-Сабуром, как ты забыл послать им вестового! Ты отступил, а они остались на месте! Их взяли в клещи и перебили по твоей вине, Отойа! Ты все равно что убил его! Убил мальчишку, потому что не мог дотянуться до отца!
- Хватит! - треснул по ручке кресла Асаи.
- Я отвечу господину но-Аннайа, как выглядит правда, - ледяным голосом проговорил Исэ. - Пусть он расскажет, что делал в лесу Иги шестнадцать лет назад. Потому что правда такова: они с Кайэном сговаривались убить тебя, князь, а в лесу Иги ждала хорошая, годная засада.
- Это ложь.
Мурао ответил тихо - побелевшими от гнева губами. Ибн Мукла быстро переглянулся с хаджибом, и тот кивнул арбалетчикам на галерее. Вазир знал: вот такое белое, как высохшая кость, лицо обещает большие бедствия. И лужу крови на мраморе. Причем не одну. Болт всаживали в плечо или в бедро, сумеречник, даже в доспехе, отлетал, его успевали прижать к полу. До того, как мрамор успевал пойти неотчищаемыми бурыми пятнами под отсеченными головами и конечностями.
- А ты, Мурао, понял, что вас раскрыли, и потому приполз к князю с доносом. Якобы ты увидел чужих всадников, и не советуешь ехать, - безжалостно и так же холодно закончил Исэ.
И, не выдержав, зарычал.
Вазир прикрыл глаза: он не любил смотреть на то, как брызгает мраморная крошка из-под арбалетных болтов - жалко работу полировщиков.