Со стороны виноградников донесся пронзительный крик муаззина - рассвет.
Потерев усталые глаза, аль-Мутамид потянулся к чашечке с вином - свет лампы разгонял полумрак шатра, в золотистом сиянии роспись на фарфоре выглядела как никогда прекрасной: три купальщицы сбрасывали длиннейшие одежды, распускали волосы, пальчиком трогали воду. Тончайшей кистью ханьский мастер выписал и подвески на шпильках, и мелкую рябь волн, и цветочный узор на ниспадающем шелке.
- Ты изнуряешь себя бодрствованием, о эмир, - улыбнулся над краем своей чашки ибн Абд.
Поэт прислушался к звукам военного лагеря: далекий клич муаззина разносился надо всей равниной Заллаки, ему вторили молитвенные возгласы, звон, топот ног и ржание коней.
Пригубив вино, эмир Исбильи печально улыбнулся в ответ:
- Я отосплюсь днем, о ас-Самад... Северяне поклялись, что не станут нападать в священный для правоверных день, и рассвет этой пятницы я хочу посвятить вину и стихам - как в прежние времена...
Ибн Абд осторожно поставил чашечку на тисненую золотом кожаную скатерть и великодушно прочитал стихи соперника:
- Чернокожий ночи сын, виночерпий,
Нас поил, а ночь была на ущербе.
Разгорался в небесах диск пунцовый,
И черней казался нам виночерпий...
Аль-Мутамид благосклонно покивал:
- Ибн Хафаджа - лучший среди слагающих стихи к востоку от гор, и я подумываю...
Закончить он не успел.
Золотая вилка с тоненьким звоном заколотилась о фарфор, чашечка перед ибн Абдом тоже задрожала и съехала в углубление на скатерти.
Под ними мерно сотрясалась земля. Жутковатой дрожи ответил рев трубы - хриплый, прерывистый, как голос раненого оленя. И крики в лагере.
Полог отшвырнули в сторону, в шатер сунулась светловолосая голова слуги:
- Я принес тебе кольчугу, о господин.
Эмир и поэт переглянулись.
- Каковы наши обстоятельства, о Гариб?
Тот нехорошо, по-кошачьи улыбнулся:
- Северяне пошли в атаку.
- Конница?
- Две тысячи. Идут галопом. Прямо от своего лагеря. Передовые разъезды заметили.
- Пусть Всевышний сделает так, что их кони устанут, - пробормотал аль-Мутамид, поднимаясь.
- А я говорил, что овцееды слова не сдержат, - зло оскалился Гариб. - Хотели б сдержать - на железе бы клялись!
Аль-Мутамид резко повернулся к черному мальчишке-виночерпию - тот смышлено блеснул глазами и метнулся к ларцу с письмами.
И подал эмиру Исбильи узкую полоску бумаги, на которой князь Асаи размашисто, с наглыми ошибками на ашшари отписал: "Эй вы, задницы! Разрешаю молиться, ежли хатите. Какая разница, кагда вас убить - в пятницу, не в пятницу. Разделаю как авец, ждите".
- Я глупец, о Гариб, - тихо сказал аль-Мутамид. - Тут даже прямого обещания нет. Чему я поверил?!
Из лощин, где стояли берберы, послышался тревожный бой барабанов.
Гариб ссыпал тяжелую кольчугу на ковер.
Она тут же зазвенела в такт посуде - с севера мчалась тяжелая конница. Всадники в железе, кони в железе.
Труба отчаянно, словно всхлипнув, ревнула снова.
Сбитая с ног кобыла жалко тянула шею и визжала, билась, взбрасывая тонкие бабки. Хрипло дыша, аль-Мутамид оперся о пыльную траву и вздернул себя на ноги. Рука отозвалась острой, как порез, болью - сломана.
Эмира тут же сбил с ног и опрокинул на спину какой-то пехотинец - люди бежали с выпученными глазами и оскаленными ртами, ничего не видя перед собой.
Над лицом аль-Мутамида мелькнули чьи-то ноги в грязных белых штанах, чуть не чиркнули по носу веревочные подошвы сандалий, потом через жалко растянувшегося во прахе эмира запрыгали ноги в сапогах.
Уши давно оглохли, аль-Мутамид зачихал в рыжеватой взвеси. Слева прогрохотала огромная черная конная тень - северянин, оскалившись над гривой коняги, гнал перед собой визжащих от ужаса пращников. Приподнявшись в стременах, с размаху всадил копье в серо-бурую спину ашшарита, тот заплелся ногами, с губ потекло черным. Аль-Мутамид видел, как из груди выдрался темный мокрый наконечник.
Сзади кто-то подхватил его под мышки и отчаянно дернул вверх. Мухаммад заорал, рука вывернулась, голос Гариба жарко ворвался в ухо:
- Вставай! Вставай!
Земля дрожала, в ушах звенело.
Вопя от боли, эмир сел и увидел - на них шел еще один эскадрон. Темные тростинки копий, слабо блеснув, качнулись над головами конников и упали вперед. Уже вскарабкавшись на ноги, понял - все, конец. Одинаковые склоненные головы в железных шлемах, одинаковые лошадиные морды в железных налобниках. С грохотом и кольчужным звоном на него мчался строй ангелов смерти.
- К реке! - орал в ухо Гариб.
- Не уйду! - выхаркнул аль-Мутамид. - Умру во имя Всевышнего!..
Он уже мог разглядеть черный цветок дома Асаи на попонах коней.
Огромные копыта взрывали землю, комья травы и грязи летели вверх.
- Господин!
Эмир повернулся на голос, Гариб отскочил и тут же прыгнул на него, как кошка, с отчаянным визгом. Они улетели, сцепившись, на несколько шагов, покатились через торчащие руки и ноги, по трупам и растоптанным знаменам. Потом Гариб хрипло орал по-своему, ругался, волок его, дрыгающего пятками, прочь - к огромным валунам на берегу Альгара.
В спину ударила россыпь камней и комьев земли - всадники рвали мимо, пластаясь в галопе, в пыльном мареве кружился пронзительный вой. Северяне топтали ополчение Исбильи, как траву, и мчались дальше, к лагерю берберов.
Лагерь берберов
Гонец задыхался и еле шевелил растрескавшимися от жажды губами. Ему поднесли воды, исбилец брезгливо сморщился, отер щербатый край чашки рукавом - многоцветная вышивка поблекла от пыли, накидка из лазоревой стала серой.
Пил он долго, дергая кадыком и шумно сопя.
- Н-наши п-порядки см-мяты... - выдохнул он наконец.
Юсуф ибн Ташуфин поднял руку и еле заметно пошевелил пальцами - убрать, мол. Разряженного труса подхватили под локти и поволокли прочь от ковра.
- О милостивый султан! - хрипло орал глупец в роскошной бесполезной одежде. - Соблаговоли выслать подкрепления! Наши храбрые воины истекают кровью, подобно раненым львам!..
- Отошлите обратно, - тихо сказал Юсуф. - Пусть примет мученичество рядом с эмиром.
- Милостивый султан! - продолжал голосить изнеженный сын злосчастья. - Разве не мой господин составил для тебя гороскоп ради сегодняшнего дня?! Положением твоего лагеря...
Шейх Лимтан ступил на ковер, и Юсуф склонился перед его грязными босыми ногами. Святой старик не покрывал лица, как то подобает шейху-учителю, говорящему с духами, его редкую бороду развевал утренний ветер.
- Выбрось ту мерзость, что передал тебе нечестивый эмир, - тихо сказал Лимтан ибн Нафир. - Не надейся на гороскопы и мудрость людей, о нерадивый раб Всевышнего. Лишь у Всевышнего сила и слава. Астролябии людей из ар-Русафа не подскажут тебе верный путь, о Юсуф.
Предводитель берберов молча вынул из-за пояса свиток с гороскопом и изорвал его в мелкие клочья - позавчера эмир Исбильи пришел к нему с этой бумагой и заверил, что лагерь необходимо перенести вглубь долины, ибо место несчастливо. Юсуф послушался аль-Мутамида и перенес лагерь.
- На то, чтобы перенести лагерь от Альгара в эту лощину, была воля Господа Миров, - громко объявил старик. - А ты, Юсуф, получишь от меня пять ударов веревкой перед вечерним намазом - за оставление упования на Милостивого, Прощающего.
- Гонец от Давуда ибн Айша! - крикнули впереди.
- Пусть подойдет.
Пыль покрывала и лицо, и лисам гонца - так черное не отличалось от смуглого, и лишь глаза блестели.
- Господин! Войска эмиров Гарнаты и Батайюса перебиты и рассеяны, остатки их обратились в бегство! Они уходят через виноградники к крепости! Полки аль-Мутамида не покинули поле боя, но у него не осталось ни знаменосцев, ни гвардейцев!
Все переглянулись и покачали головами - иного и не ждали. Шейх поднял темный кривой палец:
- Всевышний знает своих! Лицемеры-двоедушники да погибнут! Такова участь тех, кто предпочитает разврат намазу!
Юсуф медленно перебирал сухие зерна четок:
- Что твой вождь, Давуд ибн Айш?
- Каждый из нас готов принять венец мученичества! Многие уже наслаждаются согласием со Всевышним, и Давуд ибн Айш среди них!
Юсуф медленно кивнул и оборотился к командующему пехотой:
- Абу Бакр! Возьмешь воинов ламтуна, заната и масмуда. Вы пойдете вперед и ударите на неверных, забывших страх.
Потом обвел глазами родичей и громко выкрикнул:
- Когда мы пришли в Саракусту, эти глупцы показывали на нас пальцами и смеялись над нашей бедной одеждой! Когда неверный Асаи узнал о нашем приходе, он насмешничал и писал - дай мне верблюдов и лошадей, о Юсуф, я и мои воины сядем на них, приедем и освежуем вас, как баранов на бойне!
Люди склоняли головы, кивали - воистину это так. На улицах Саракусты им кричали: эй, грязный кочевник, ты пришел умирать? Какое добро может произойти от берберов, вопили эти маловерные, забывшие благочестие...
- Воины санхаджа! Сейчас мы сядем на резвых коней и помчимся вдоль берега реки - прямо в лагерь неверных! Мы ударим северянам в спину, а Абу Бакр изорвет их кольчуги об острия своих копий!
Ему ответил согласный рев и блеск вздетых сабель.
- Да пребудет с вами милость Всевышнего и благословение шейха Ясина! - звучно объявил старый шейх. - Всякая победа - от Всевышнего!
Юсуф торжественно склонил голову в знак согласия.
И приказал:
- Бейте в барабаны.
Командующий черной гвардией, зиндж огромного роста по имени Фатах, вскинул руку с алым платком.
Из лагеря ирафат ас-суд донеслась резкая быстрая дробь.
А потом грохнуло, да так, что мир разом утонул в сотрясающем землю и позвоночник мерном, гулком бое.
Грохотало, гулко ухало, трясло. Лошади сбесились - поддавали задом, свечили, закусывали мундштуки и гоняли диким зигзагом между трупами. Оступались, падали, остервенело бились в обшитых железными бляхами попонах - тяжело вставать в такой, тяжело.
Гнедой под Мурао тупо замотал башкой, завизжал под новую волну барабанного боя - оглушающего, вбивающего колом в землю. Вскинулся с заполошным ржанием в отвесную свечку. И опрокинулся. Набок.
Ноги Мурао вынуть из стремян успел, и потому откатился с яростной руганью. Тупая скотина жалобно ржанула и пару раз вскинула переднюю ногу, словно отмахиваясь.
- Пехота берберов! Они наступают!
Ровный черный строй четко шел через пыль - в ногу с гулким, как храмовый колокол, барабанным боем. Черные плащи, черные тюрбаны, черные лицевые покрывала - племена умели сражаться строем, говорили, что шейх Ясин в прошлом командовал гарнизоном Саракусты. До того, как получил откровение от странного айсенского бога и ушел в берберскую пустыню.
- Господин Мурао! Господин Мурао!
Оруженосец спешился и кинулся сначала к гнедому, потом к ворочающемуся в пыли и считающему целые ребра всаднику. Локоть болел. Ушиб. Не перелом.
Над ними загудели трубы - длинно ревнули раз. Другой. Третий. Тревога? В лагере?.. Но как?!
Затопали, запылили, заорали:
- Господин Мурао! Приказ от князя Асаи!
Вот так вот - не услышал ты князя, Мурао, пришлось вестового посылать... Падал ты в это время, что ли...
- С-слушаю, - баюкая локоть, он все-таки сумел сесть.
- Сдерживать наступление пехоты! Князь разворачивает свой корпус! Нас обошли с фланга, прорвались в лагерь!
Мурао посмотрел на север - небо над полем смерклось. Из тучи звенело, орало, пылило.
Красноватая туча над Заллакой ложилась брюхом на задние ряды копейщиков.
- Им не нужен лагерь. Они ударили в тыл пехоте... - просипел Мурао и сплюнул набившийся в рот песок.
Опираясь на плечо мальчишки, встал. Гнедой всхрюкнул и тоже встал.
- Держать линию!
Надсадно выла труба - в линию, в линию.
Кони били копытами, звенели лошадиные барды.
Мурао со стоном вставил ногу в стремя. Сцепил зубы. Потом молча закинул себя в седло.
Справа Тавара опустил забрало и белозубо улыбнулся из-под железа, по губам прочлось:
- Атакуем?
- Да, - злобно ощерившись, зашипел Мурао.
Взял у оруженосца щербатое, но целое копье и упер его в седло.
Словно заслышав это, берберы заорали в ответ и перешли на бег.
- В копья! - крикнул Мурао, хотя его никто не слышал.
И тронул гнедого.
Галоп, удар в пехотный щит, отдача в локоть, слепящая боль, копье полетело щепками. Черный человек упал навзничь с прибитым к груди щитом. До шестого ряда мы проломились, не меньше.
На Мурао лезли сразу трое - с длинными кривыми кинжалами, с пустыми, горящими глазами. Северянин ощерился, нюхая их по-котиному, через нёбо - черные не пахли страхом. Ни чуточки.
Зарычав, отмахнулся длинным мечом, черному через лицо и шею - для пущего фонтану. Брызнуло во все стороны, но двое все так же лезли, не сморгнув и не отвернувшись, на окровавленных мокрых лицах горели пустые глаза.
До лагеря они не доскакали.
Визгливая туча замотанных по самое глаза берберов неслась на них, как саранча. Асаи приходилось видеть такое в приозерных степях: над серо-стальную гладь Тургая падала широкая тень, и небо скрывалось в мельтешении мириадов крыл, глушило стрекотом. Потом тень падала на травы - и сжирала все подчистую, выстригая зелень.
Вороной под Асаи тяжело поводил мокрыми боками, всхрипывал. Полфарсаха до врага, теперь полфарсаха обратно - устал. Все устали. Лошади устали.
Сшиблись, сшиблись хорошо, все смешалось, копье пробило бербера насквозь, тот упал вместе с конем, забирая из руки древко.
По шлему чиркнуло и сухо осыпалось на кольчугу - чье-то копье разлетелось щепками. Из лагеря уже не трубили. Бербер с темной россыпью капель на плаще кинул дротик, Асаи прикрылся щитом, дал шенкелей, вороной вынес его прямо на черную морось на чужой груди. Полоснул мечом - и не попал! Чуть не рухнул набок вместе с замахом! Бербер, подлюка, крутанул коняшку, и та - прыгнула в сторону! Как заяц!
Вороной со звоном и грохотом протопал дальше, не замедляясь, тараня серую кобылку, бербер в красном замахал руками, заваливаясь, Асаи достал его подмышкой, отсеченная рука упала за плечо и повисла на лоскуте ткани.
От реки, от виноградников, визгливо затрубило, перерывая адский грохот барабанов. Айсенский горн чего-то требовал от неведомого кого-то.
А следом накатило такое, что вороной присел на задние ноги.
Землетрясение!!!
Заполошная дурная мысль рванулась в голове, как хлопушка.
Нет. Барабаны. Только другие. Похоже, очень большие. Низкий, могучий, гуляющий мурашками по мокрой спине бой пер, как прибойная волна. Хотелось нагнуть голову и упереться лбом, чтоб не сбило с ног, как во взбаламученной пене.
"Мурао, что там?", спросил Асаи свою Правую руку.
"Зинджи из ас-Суда. Они двинули в бой гвардию".
"Я иду к тебе", прищурился Асаи и показал знаменосцу четыре сложенных пальца: собери вокруг меня сорок всадников с личными гербовыми флагами. За ними пусть идут все конники с их гербом, сколько их ни есть.
Высоченный зиндж метнул копье, Асаи свесился набок, копье свистнуло над ухом, зиндж остался без оружия.
Н-ну все... Щит у тебя, да?! Н-на! Попробуй железа!
Клинок шарахнулся о дубленую кожу щита и вывернулся в руке.
Ни царапины!
Шкура здоровенной, на свинью похожей речной твари из Ханатты не поддавалась северной стали!
Зиндж ударил щитом в морду вороному, тот горько взвизгнул - больно, ай, больно!
Асаи яростно рубанул по кромке - а вот так тебя, сука! Меч глубоко вошел в толстенную кожу - и залип в ней намертво, как в трясине.
Зиндж вывернулся из-за щита, цапнул поводья и всадил кинжал Асаи в бедро. Прямо сквозь кольчугу.
Оказалось, он заорал так, что услышали в шуме боя. Оруженосец пробил зинджу горло малым мечом, тот дрыгался под копытами вороного, в уши заплывала толстая, как зимний кафтан, ватная тишина, голова тяжелела.
Сквозь вату и стрекот Асаи еще услышал:
- Принимай! С седла принимай, перевязывай!..
Дальше была только вата.
И угасающий в мыслях голос Мурао:
"Потери трое к одному нашему, не справляемся, выбивают коней. Прошу позволения отойти к Асагале..."
Да, Мурао, уходи. Мы уходим, уходим с Заллаки...
Вечер того же дня
Юсуф медленно ехал к ставке. По сторонам не смотрел, глядел прямо перед собой. Конь его шел степенно, обходя трупы, наступая на щепки. Юсуф видел лишь сутулую фигуру старого шейха. Ибн Лимтан говорил с кем-то, наклонившись, и ветер развевал его бороду.
Абу Бакр за спиной тихо сказал:
- Большую добычу взяли в лагере. И пленных много. Раненые все, правда. Перемрут ведь, да проклянет их Всевышний...
Юсуф процедил:
- Не понимаю, как этот свинья Асаи сумел вырасти до таких размеров. Я занимался делами ар-Русафа серьезно, пока не увидел эту землю. Она населена бесполезными людьми, и они упали в моих глазах ниже некуда.
Племянник фыркнул:
- Глупцы и сыны глупцов, да проклянет их Всевышний!
Спешившись, Юсуф отдал поклон шейху. Тот тихо сказал:
- Тебя ожидают нечестивые эмиры Гарнаты и аль-Батаюса. Хотят свидетельствовать почтение, поздравить с победой над неверными. Прикажи прогнать этих трусов.
Юсуф молча склонил голову.
- Эмир Исбильи тоже ждет. Ты...
- Я приму его, - холодно перебил предводитель берберов. - И окажу ему много милостей. Выслушаю его дурацкие стихи. А потом объявлю о своем решении покинуть ар-Русафа.
Шейх непонимающе наморщил губы:
- Покинуть ар-Русафа?..
- Да, мы возвращаемся.
- Но...
- Так надо, о шейх. Я благодарен тебе за молитвы. Сегодня же я прикажу сделать из захваченного в лагере неверных шелка знамя, и вышить на нем золотом: "Лишь у Всевышнего сила и слава", как напоминание о победе.
- Юсуф! Ты...
- Что еще я могу сделать для тебя, о шейх?
Они долго смотрели друг другу в глаза. Ибн Лимтан первым отвел взгляд. И прошамкал:
- Близится время намаза. Неверные уши да не услышат призыва на молитву!
Юсуф медленно покивал. Потом вздохнул и обернулся к племяннику:
- Пленных обезглавить. Всех до единого. Мертвецам тоже рубите головы. Из голов складывайте минареты. Сегодня правоверные услышат такбир с высокого места, подобающего Всевышнему!
Шейх просиял, Абу Бакр хихикнул, поправил на поясе саблю и замахал руками своим.
Старик облизнул губы и прищурился:
- Головы неверных хорошо бы разослать по городам ар-Русафа, о Юсуф!
- Да, - покивал предводитель берберов. - Я захвачу несколько сотен в Саракусту.
- Обязательно пошли сотню-другую в Исбилью, - хищно раздувая ноздри, предложил шейх.
- Непременно, о наставник. Непременно, - покорно склонил голову Юсуф.
И нащупал за пазухой простой кожаный футляр, перевязанной ниткой некрашеной шерсти. В футляре лежало письмо, доставленное накануне. Письмо от Зайнаб. Жена писала:
"Тебя ждет победа. Победив, возвращайся. Перед людьми ар-Русафа сделай вид, что счастлив пить пену с их молока и не желаешь ни титулов, ни земель. Спустя время мы вернемся и выпьем молоко вместе с пеной".
Припадая на ушибленную ногу, аль-Мутамид подковылял к расположившемуся на ковре предводителю берберов.
Колено отказывалось сгибаться, но Мухаммад упрямо сцепил зубы и преклонил его перед человеком с закрытым покрывалом лицом. Черный лисам бербера оставлял открытыми лишь глаза - "ни дать ни взять женщина", непрошено мелькнуло в голове. Аль-Мутамид подавил эти недостойные мысли и воскликнул:
- Да изольются на тебя милости Всевышнего, о эмир верующих!
Он произнес титул - эмир аль-муслимин - четко и громко. На мгновение над коврами повисла страшная тишина, а потом люди разразились радостными кликами.
- Да славится халиф Юсуф! Да умножит Всевышний дни халифа Юсуфа!
Черные, как маслины, глаза над краем лисама даже не смигнули.
А потом бербер вдруг поднялся, шагнул к аль-Мутамиду и обнял того за плечи:
- Поднимись, брат! Ты достойнейший из эмиров ар-Русафа!
Вокруг радостно голосили.
Мухаммад прочистил горло и сказал:
- Я недостоин слагать стихи в твою честь, о эмир верующих, позволь же прославить бейтами твоего несравненного скакуна!
И прочел:
Красный конь, зажигающий битвы огонь,
Факел доблести, бешено скачущий конь,
Своим цветом похож ты на спелый гранат,
Словно миртовый лист, твои уши блестят,
И украшена грудь твоя белым пятном,
Словно воздух попал в кубок с красным вином!
Юсуф некоторое время молчал - и с ним молчали остальные. Потом бербер смигнул, причем растерянно. Потом смигнул еще и еще.
Стоявший за спиной Юсуфа племянник сунулся ближе и весело крикнул:
- Этот человек хочет от нас коней гнедой масти! Дядя, сделай его наездником!
И прежде чем ошалевший аль-Мутамид успел возразить, Юсуф с явным облегчением вздохнул и похлопал эмира по плечу:
- Хорошо, я сделаю тебя наездником. Я пошлю тебе десять лучших гнедых кобыл из табунов санхаджа. А также подарю десять верблюдов и десять смуглых невольниц. Клянусь Всевышним, если бы я знал другое достойное верховое животное гнедой масти, я подарил бы тебе и его.
Развернулся и сел на ковер. Вокруг аль-Мутамида уже снова орали и вовсю хлопали по плечам - грязными берберскими ладонями с нестрижеными, черными ногтями.
Юсуф отвернулся и занялся другими просителями, Мухаммад покачнулся, горько вздохнул, оперся на локоть верного Гариба и поплелся к себе.
Он хромал и бормотал про себя:
- Это мне наказание от Всевышнего за подлог! Ведь я прочитал не свои стихи, а бейты ибн Хафаджа!
Гариб не ответил. Мухаммад разозлился и со всей силы ткнул локтем ему под ребра:
- Эй, оглох, что ль?!
Но слуга лишь зашипел - причем так злобно, что аль-Мутамид резко обернулся. Гариб продолжал шипеть, неотрывно глядя куда-то вдаль.
Мухаммад проследил его взгляд и тихо охнул.
На фоне расплывающегося красным закатного неба чернели странного вида башни - широкие в основании и сложенные будто бы из круглых неровных камней. Наверху копошились люди, то и дело вываливая из мешков новые... головы. Да. Головы сумеречников-северян.
Гариб оскалился и принялся по-котиному, с взрыкиванием, нюхать воздух - да, у них же железы во рту чувствительные, вспомнилось Мухаммаду. Сумеречник щерился, острые уши стояли торчком.
- Ты ж их не любишь, - хрипло и глупо выдавил аль-Мутамид.
Гариб разом пришел в чувство и глубоко выдохнул. А потом развернулся и уставился, не мигая:
- Смотри, как бы они не закатали в минарет и тебя, господин.
Заглянув в нехорошие, бледно-голубые глаза, Мухаммад сглотнул и отвернулся.
Взгляд тут же уперся в черный холм на фоне красного неба. На вершине торчала одинокая человеческая фигурка. Человек на башне из голов поднял руки и громко выкрикнул призыв на молитву.
Из рассказов о деяниях правителей и хроник:
"В 706 году аята халифат пал.
Во дворце в Куртубе скончался последний халиф аль-Хишам II, и через несколько лет уже несколько человек называли себя так, говоря, что избежали рук убийц и обрели союзников. Один из таковых умер в Исбилье, другого повесили в Балхе.
Самый удачливый из мошенников переправился с кучкой сторонников через горы Биналуд и отправился в Заброшенные земли на востоке в поисках древних реликвий. Одни говорили, что его съели гулы среди развалин прежней столицы, другие полагали, что он направился в южные города и сгинул где-то в окрестностях Фаленсийа.
Каждый вождь восстал в своем городе или укрепился в своей крепости, взяв власть, собрав войско и скопив деньги. Боролись они между собою за власть над страной, и каждый стремился уничтожить другого.
Ни один из них не имел наследственных прав стать халифом, никаких оснований сделаться эмиром, ни воинской родословной, ни способностей быть имамом. Знающие писцы писали им грамоты, поэты воспевали их, канцелярии работали под их именем. Ученые стояли возле их дверей, а достойные и знающие искали их расположения. Но были эти самозваные правители евнухами-скопцами, переселенными берберами и людьми безвестными, никогда не принадлежавшими к знати. Но никто из них не соглашался называться мятежником, восставшим против правого дела. В крайнем случае говорили они: "Держу я то, что попало мне в руки, покуда не объявится тот, кому должно это принадлежать". Оставили они после себя следы, хоть и не замечали этого в своем самолюбовании. Как сказал поэт:
Отталкивают меня в ар-Русафа
Имена вроде "Мутадид" или "Мутамид",
Почетные имена державы не на своем месте, -
Так кот, надуваясь, пытается походить на льва".
Северные княжества не замедлили воспользоваться слабостью самозванцев, и вскоре вся ар-Русафа платила дань неверному по имени Асаи, безродному сумеречнику, по слухам, сыну женщины из квартала развлечений и пришлого наемника. Этот проклятый захватил славный город Толайтол, грозился подчинить все владения-тайфа ар-Русафа и искупать своего коня в озере Джейхан.
Среди прочих эмиров выделялся заносчивостью и гордыней эмир Исбильи Мухаммад ибн Аббад, бесстыдно присвоивший себе тронное имя аль-Мутамид, - человек незнатный, из рода местных кадиев, унаследовавший правление от отца, который обманом возводил свою родословную к якобы уцелевшему сыну халифа аль-Амина. Многие верили его небылицам и почитали как потомка угасшей династии Умейядов. Однако подобным россказням нельзя давать веры, ибо всем известно, что сын халифа аль-Амина был убит вместе с матерью и похоронен вместе с ней же в Мадинат-аль-Заура после воцарения халифа аль-Мамуна. Однако Аббадиды внушали легковерным, что мальчик чудесным образом спасся и воспитывался в степи у родичей матери, и этим оправдывали свое родство с дикими кочевниками из южных степей, внушавшее отвращение и вызывавшее негодование. Этому родству Аббадиды обязаны были процветающей торговлей шелком на пути из Хань в Ауранн, ибо степняки охотно подряжались на охрану их караванов.
Видя несчастия верующих, эмир Исбильи отправился в Магриб и там встретился с вождем берберов именем Юсуф ибн Ташуфин, повелителем многих племен. Этот Юсуф был человеком диким и невежественным, однако крайне усердным в вере. Берберов подвластных ему племен еще называли аль-мурабитунили мурабиты, по имени секты, основанной шейхом Ясином.
Призываемый эмиром Исбильи, в 786 году аята Юсуф ибн Ташуфин привел своих воинов в ар-Русафа и нанес неверному Асаи поражение на поле Заллаки, а затем вновь удалился в Магриб.
Однако подобное решение стало началом погибели эмира Исбильи, и многие говорили: "Аль-Мутамид отправился за мечом, думая, что этот меч для него, и не зная, что вскоре тот меч обратится против него самого".