Викто́р стряхнул волглым пипидастром пыль с винтажного Карбон Кюви Розе, взял бутылку в руки и моментально возбудился до парестезии. Он судорожно сорвал мюзле и хлопнул ладонью по пунту. Пробка вылетела, и аромат божественной амброзии перебил привычный петрикор погреба. Виктор пил прямо из горлышка, захлёбываясь и не обращая внимания на перляж. Буквально в минуту магнум опустел, а Виктор повалился на пол. Счастливая улыбка приклеилась к лицу, словно мушерон к ланите модницы. Виктор не перестал улыбаться, даже когда из дальнего угла, скрываясь в тенях словно тать, выполз Он. Она. Оно.
Огромный арахнид (Паук? Паучиха?) шевелил хелицерами и педипальпами и в упор рассматривал лежащего навзничь Виктора десятью круглыми, словно отлитыми из мрака, глазами. В них отражался живой свет, падающий из зарешеченного окошка под потолком, так что в медиальной паре Виктор различил даже торсировку прутьев решётки. А сами глаза - пустые, бездонные, как чёрные дыры. Упадёшь ниже горизонта событий - пропадёшь без следа.
- Кто ты? - спросил Виктор.
Странно, но он совсем не боялся пришельца. А зря, потому что паук подался вперёд и укусил ягодицу Виктора. Яд быстро растёкся по венам, сковал члены, Виктор погрузился в дурную хмарь и с трудом осознал, что его от темечка до эглетов шнурков запеленали в кокон. А потом паук подвесил кокон под потолок.
Сколько он так провисел, Виктор не понял, не осознал. Не меньше эона, как ему показалось. Иногда паук выбирался из тёмного угла, замирал возле кокона, вожделенно взирал на Виктора, но всякий раз снова убирался в тень.
"Ждёт, когда закончится ферментация и я созрею, - решил Виктор. - Интересно, когда?"
Вялые мысли перебил удар двери о каменную кладку. В погреб буквально влетела фривольно одетая синеволосая красотка и с боевым криком "Ракамакафо!" двинула паука ногой, вонзила шпильку каблука (Лабутены? Касадеи? - не разобрал Виктор) в право-средний глаз чудовища. Нет, не в тот, повыше. Арахнид издал утробный взбульк и забился в конвульсиях. Девушка же сняла туфельку и остервенело лупила ей паука по головогруди, так что сизые брызги полетели во все стороны.
"Добрая грудь не может срастись с головой. Значит, всё-таки, самец, - сообразил Виктор."
Потом тенёта пали, и Виктор провалился в забытьё. Когда очнулся, о пауке ничего не напоминало, словно всё привиделось в пьяном угаре. Только пара треугольных шрамов на ягодице заставляла сомневаться в трансцендентности видений.
Туфельку на высокой шпильке он снова увидел гораздо позднее, когда опустошал погреб в следующий раз. Тогда, после двух бутылок игристого, тело стало меняться, выросли лишние лапы и шерсть, а из носа пошла пена, застывая липкой паутиной. В таком виде его и нашла Синевласка.
- Не дай бог опять так нажраться! - воскликнула она и вонзила в Виктора острый, как шпага, каблук.