Бирюков страстно, до хруста в стиснутых кулаках, ненавидел помещиков. Казалось бы, именно с ними ему обычно и приходилось иметь дело, и эта мещанская нелюбовь должна мешать предприятию, но Бирюков испытывал неестественное удовольствие от собственной муки. Ручкался с ними, ненавидел и наслаждался отвращением в ожидании любимого момента.
Вот стоит перед ним барин - благодушный, краснощёкий, смотрит свысока, сам важный, словно все тотчас должны кинуться ему сапоги лобызать, а Бирюков скромный, в невзрачном сюртучке, сразу видно - государев человек невысоких чинов, протягивает вдруг официальную бумагу и просит содействия, и этот важный господин читает, хмурит лоб, глядит на просителя сначала с неудовольствием, потом с недоумением, а в конце и вовсе с ужасом, когда повертит бумагу, проверит подписи, рассмотрит печати, да чуть ли не на зуб их попробует. И вот ради этого ужаса в глазах и "чего изволите-с" Бирюков и терпел. Да, он так и оставался маленьким, скромным чинушей, но за этой скромностью и невеликим окладом стояла служба, про которую мало кто знал, да и тот помалкивал. Служба ответственная и опасная, требующая редких талантов и особого отношения, так что все сотрудники были наперечёт.
Бирюков ступил из брички в грязь и принюхался. Живот одобрительно отозвался на запах пирогов, доносящийся со стороны усадьбы, но не он заинтересовал Бирюкова.
- Егор, слышишь? - обратился Бирюков к дюжему кучеру. - Ну?.. Ну?! А, ничего-то ты не понимаешь, дубовая твоя башка. Село, а собак не слыхать. Оставь покамест лошадей мальчишке, пойдём, пригодиться можешь.
В передней усадьбы, на лавке, с книжкой на груди дремал лакей. Он источал могучий дух, словно год не мылся и даже специально не стирал платье, чтобы, не дай бог, не позабыть какого праздничного события или позапрошлого обеда, оставившего след на сюртуке - памятке из жирных пятен и разноцветных клякс. Бирюков сгрёб человека за ворот и спросил:
- Барин где?
Лакей очумело мотнул головой куда-то в сторону.
Барин нашёлся за рабочим столом в кабинете, с пером и бумагой - что-то увлечённо писал. Лакей провел Бирюкова, Егор остался сторожить в передней.
- Вот. Такие дела, Павел Иванович, - развел руками лакей.
Барин отложил перо.
- Ступай, Петрушка, - с тоской молвил он, явно всё поняв, но по привычке любезно привстал. - Извольте представиться, Чичиков Павел Иванович. С кем имею честь?
По следу колдуна Бирюков шёл долго. Тот отличался какой-то отчаянной удалью, обделывая делишки у всех на виду. Ну кто бы мог подумать на обходительного господина, скупающего за бесценок мёртвые души крестьян, что делает он это отнюдь не для обогащения, пусть и незаконного. Четыре сотни душ с уездного города за неполную неделю, любой чернокнижник от зависти собственный картуз бы съел, кабы прознал. Но необычный покупатель заинтересовал не редких коллег по цеху, а тайную службу Бирюкова, да и то после случайного доноса, переданного из другой инстанции. Найти же Чичикова удалось аж под Херсоном, в дремотной глуши.
- Ну что, братец, гореть тебе скоро на костре? - не скрывая злорадства, спросил Бирюков после подробного изложения похождений Чичикова.
Бирюков млел от мысли, что ещё один ненавистный помещик скоро поплатится за свои грехи. Не всё ему пить кровь народную.
- Увы, вы ошибаетесь, - Чичиков грустно улыбнулся. - Я ведь человек подневольный.
С минуту Бирюков молчал, потом сорвался с места и выскочил за дверь. У порога в прихожей скорчился бледный Егор, а в соседней комнате на полу догорали свечи в углах пентаграммы. В центре её исчезало пёстрое пятно, да в воздухе ещё витал запах серы и немытого тела.