Аннотация: Пролог, и 1 и 2 глава романа. Он вышел в издательстве "Грифон" (Москва) в 2012 году и полная версия в издательстве "YAM Publishing" (Германия) тоже в 2012 году В ноябре 2015 электронная версия появилась на ЛитРес.ру
ОЛЕГ МАЗУРИН
УБИТЬ ОТСТУПНИКА
альтернативно-исторический роман
Для чего же русский народ и русское воинство несчастно?
Оттого, что цари похитили у них свободу.
Что делать христолюбивому российскому воинству?
Ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить
веру и свободу в России.
А кто, отстанет, тот, яко Иуда, предатель, будет анафеме
проклят. Аминь!
(С.Муравьев-Апостол "Православный катехизис")
ПРОЛОГ
ОН видел все как бы со стороны... Полупустой зал, паркетный пол. На полу - недвижимые тела его товарищей, накрытые белым холстом. А вот и его тело... Боже праведный, как же он плохо выглядит! Посиневшее лицо, вывалившийся язык, выпученные глаза. Смерть точно не красит человека. Тем более если она насильственная. Смерть подобного рода всегда запечатлевает на лице убиенного страшные гримасы.
ОН умер. Это очевидно.
Но... если ОН умер, то почему ОН так ярко видит эту картину? Почему ЕГОсознание свободно и легко парит под потолком? Почему ОН мыслит? Тела нет, а он мыслит. ОН существует? Ведь Cogito ergo sum. Но что это за состояние?.. Душа отделилась от тела? Это его душа видит?..
Что же с НИМ происходит?..
Светлой прохладной ночью 14 июля 1826 года к зданию Училища торгового мореплавания подъехала большая телега, на которой стоял огромный, высотою в два аршина и длиною в три, свежевыструганный сосновый ящик.
Извозчик крикнул привычное "тпру" и натянул сильнее вожжи - лошадь послушно встала у солдатского пикета.
- Стой, кто идет! - крикнул кто-то из служивых.
- Свои! - отозвался возничий.
- Кто свои?!
- Свои, здешние!
- Кому и дьявол свой! Далее нету хода! Слазь!
Извозчик ухмыльнулся.
- Вона как меня ласково здесь привечают.
- А ты что думал, - парировал солдат. - Мы свою службу крепко знаем. Посторонних мы здесь не потерпим. Можем и пальнуть для острастки...
- Ишь ты...
- А то! Кто таков?! Отвечай взаправду!..
Караул подступил к извозчику плотнее. Угрожающе блеснули стальные штыки...
- А, ну, погодь, братец... - из сумерек вынырнул старший караула - сержант, который и признал в возничем торговца из мясной лавки!
Вчера утром именно этот торговец по негласной договоренности с полицмейстером Дершау привозил к училищу тела пятерых казненных декабристов. А сегодня ночью мяснику предстояло забрать их обратно. Забрать и отвезти в условленное место. За это торговцу полицмейстер обещал заплатить хорошие деньги. А еще Дершау строго-настрого наказал торговцу держать язык за зубами и не распространяться о том, куда он путь держит и что за груз он везет. Не дай бог сболтнет кому-нибудь об этом - сразу в каземат бросят, а потом и в Сибирь сошлют на рудники. Не за грош пропадет человек! Ведь казненные в Петропавловской крепости преступники - птицы высокого полета, а их похороны - тайна государственной важности. И никто не должен знать об этом, никто.
- А, это ты, Никодим! - поздоровался с возницей сержант, и солдаты тут же отвели штыки.
Торгаш ощерился.
- А кто ж еще? Конечно я. Окромя меня в такой час никто сюда и не пожалует.
- Так оно-то так, да на всякий случай поспрошать-то надобно. Служба есть служба... Значит, стало быть, за грешными душами прибыл?
- За ними самыми, за ними. Как договорено.
- Тут в нашем воеводстве полный порядок. Лежат господа офицеры. Друг подле друга. Смирненько так лежат, тихо. Не балуют и не озоруют, упокой их душу, Господи.
Сержант перекрестился.
- Не озоруют, говоришь, - снова ощерился торгаш. - Так, дык, отозоровались они уже. Ишь какую смуту затеяли. И жизнью поплатились за то. Помогите-ка лучше, служивые, погрузить жмуриков. Сам-то я в одиночку не справлюсь с эдаким делом.
- Это можно. Щас, только подмогу позову... Эй, солдатушки, браво-ребятушки, а ну-ка живо ко мне!
Рядом с сержантом мгновенно, словно из сказки, возникли двое рядовых. Двое из ларца, красные с лица. Мужики дюжие, гренадеры! Встали в струнку: мол, что надо старый хозяин?
- А ну-ка, молодцы-удальцы, давайте-ка выносите покойников по одному! Во-он к той телеге, - приказал им сержант.
- Слушаюсь, - ответили двое из ларца и, перекинув ружейные ремни через шею, принялись выносить тела к телеге.
В это время извозчик, взяв топор, принялся выдергивать гвозди из досок. Вскоре импровизированная крышка была снята.
Вынесли первого казненного.
Сержант с мясником, стоя на возу, приняли покойника за руки и за ноги и небрежно, словно куль с картофелем, забросили в ящик. Мертвое тело с грохотом стукнулось об дно.
- Один на месте, язви его! - крикнул сержант. - Давайте братцы другого!
Солдаты снова метнулись в здание. Вынесли второго покойника, третьего, четвертого... Вскоре тела всех пятерых казненных заговорщиков перекочевали из просторного и торжественного зала в тесный и жуткий гроб. Почти сутки Училище торгового мореплавания служил мертвецкой для государевых преступников.
...И вот доски снова заколочены. Гроб закрыт. Теперь путь наемного возницы лежал к Васильевскому острову. Служивые угрюмо отступили назад, а сержант махнул рукой вслед извозчику: мол, езжай, торгаш! И прощай! Прощайте и вы благородных кровей покойнички! Лежали вы в училище как последние бродяги, безымянные, не отпетые, не оплаканные. Может хоть похоронят вас по-человечески. Дай бог, снизойдет государь император до такой милости. Не зверь же он, в конце концов.
...Когда импровизированный катафалк доехал до Тучкова моста, из будки вышли вооруженные солдаты и полицейские-офицеры. Поодаль в зашторенной карете сидели полицмейстер, полковник Карл Федорович Дершау, военный министр, граф Петр Каземирович Дубов и его адъютант, пехотный капитан Павел Макаров. Именно этим людям высочайшим повелением было поручено организовать и провести тайное захоронение декабристов. Экипаж с важными лицами охранял конный отряд из казаков и жандармов.
Один из полицейских, помощник квартального надзирателя Богданов, смело схватил лошадь под уздцы и крикнул извозчику:
- Тпру! Стой! Это я Богданов. Узнаешь, Никодим?
- Как не узнать вас ваше благородие. Узнаю.
- Всё ли благополучно, любезный? Все пятеро здесь? - кивнул на ящик офицер.
Мясник утвердительно затряс головой.
- Ага, туточки, ваше благородие, все пятерка. Лежат смирно, не шелохнуться.
- Тогда вот что, братец, слазь! Вместо тебя поедет другой. Телегу и лошадь вернем. Как только управимся. А покамест посиди здесь в будке, подожди немного. Эй, Дубинкин, залазь на телегу, бери вожжи... Повезешь этих...- Богданов запнулся, не зная как обозвать казненных. Подумал, подумал и добавил. - Мятежников. Понял, братец?
- Как скажите, ваше благородие.
Мясник без излишних возражений слез с воза и его отвели в будку. На место возницы сел другой квартальный надзиратель, унтер-офицер Дубинкин с пышными усами.
Молчаливая траурная процессия двинулась в сторону острова Голодай. Впереди четверо конных жандармов. За ними - та самая телега с жутким грузом. За ней - тарантас с тремя солдатами инженерной команды Петербургской крепости, двумя палачами и одним лекарем. За телегами - возок с четырьмя надзирателями. Замыкала процессию карета Дубова и трое всадников-казаков.
- Поделом этим мерзавцам, - продолжил прерванный разговор граф. - Вот, что удумали, подлецы, посягнуть на государственные устои, на самого нашего императора, помазанника божьего. Ах, злодеи. Да я бы на месте его высочества четвертовал бы всех главных смутьянов, причем прилюдно, а остальных отправил бы на виселицу или шпицрутенами засек до смерти, а наш монарх, откровенно говоря, проявил неслыханное великодушие. Не стал казнить, а лишь выслал в Сибирь. Весьма мягко поступил. Весьма. Уверяю вас сударь, сии якобинцы его высочество вряд ли бы пощадили, попади он им в руки в случае успеха мятежа.
- Вы правы, ваше сиятельство, - как-то неохотно согласился с министром Дершау. - А объяснить великодушие нашего императора к мятежникам мне отнюдь не трудно. Не секрет, что многие из бунтовщиков в прошлом боевые офицеры, которые храбро сражались, как и с французами, так и с турками. И на этих войнах они отличились, причем с самой наилучшей стороны. И за свои подвиги герои получили награды, чины, именное оружие, продвижение по службе. Вот почему монарх был так добр с ними, Петр Каземирович...
Голубые глаза министра засверкали яростной злобой.
- Сие... бред сивой кобылы, милейший Дершау! Простите, коли я невежлив! Я тоже воевал, имею награды, ранения. И что из сего полагается, сударь? Я же не бунтую, не веду крамольных речей, не призываю к свержению существующего строя. А они бунтуют! А им никто не давал права затевать революцию. Никто! Коли ты истинный патриот, то должен быть верен отчизне всегда, при любых обстоятельствах, даже самых затруднительных. Коль ты защищал Россию-матушку, то тем более не вправе губить ее. А они, несомненно, учинили бы сие злодеяние, утопив страну в море крови и людских страданий. Ах, злодеи! Ах, бандиты!
- Так точно, ваше сиятельство, потопили бы все в крови, - скрепя сердцем согласился Дершау.
Полицмейстер не стал больше спорить с министром: что толку препираться с начальником, ведь, как известно вышестоящий чин всегда прав перед нижестоящим. К тому же Дершау было жалко казненных бунтовщиков. Некоторых он даже хорошо знал. Это были яркие неординарные личности, превосходные вояки, настоящие офицеры. Да, безусловно, они виноваты перед молодым императором, но они не были злодеями, по крайней мере, не такими как их рисует общественное мнение. Их вина от заблуждения ума, а не от испорченного сердца. А эти пятеро, что теперь по-скотски свалены в ящик, погибли во цвете лет. Самому младшему из них Бестужеву-Рюмину было всего лишь двадцать пять, а самому старшему - Пестелю - тридцать три года. Им бы еще жить и жить.
"Господи, отпусти им грехи! Ибо не ведали, заблудшие души, что творили!"
Дершау незаметно перекрестился, а Петр Каземирович все никак не унимался:
- Возомнили себя якобинцами, благородными революционерами, тоже мне Робеспьеры и Мараты! Бунтовщики они и есть бунтовщики. Разбойники с большой дороги! Злодеи, мерзавцы, негодяи! Казнить их мало! На месте нашего монарха я бы выкорчевать сию пакость с корнями - и все тут! Чище бы стало в армии, пристойнее, да и в обществе тоже! Поутихли бы позеры-революционеры и их восторженные и экзальтированные последователи.
- Как вы правы, ваше сиятельство, - поддакнул адъютант Макаров и преданно посмотрел на шефа.
Дершау на этот раз промолчал.
...Телега дернулась.Дубинкин оглянулся на мертвецов. Ему показалось, что один из них открыл глаза. Озноб страха пробил полицейского. Он отвернулся и перекрестился.
Свят, свят, свят! Чур, не меня!
Только не оглядываться назад!.. Только не оглядываться. Скорее бы придать покойников земле и тогда успокоятся их души. Унтеру по-человечески было жалко господ. Ведь за народ они шли, за правду-матушку. За этого и пострадали, горемычные! При казни унтер стоял возле одного из них. Кажется, его звали Петр... Точно, Петр. Петр Каховский. Единственный из декабристов кто перед казнью сильно оробел. Вцепился в батюшку, да так крепко - насилу оттащили к эшафоту. Помощник надзирателя Карелин стоял около Пестеля, старший караула - квартальный Богданов - подле Бестужева, помощник Попов - возле Муравьева. Перед тем как им накинули мешки на голову, взглянули господа мятежники в последний раз на небо, да так жалостливо, что у всех надзирателей все внутренности перевернулись, аж мороз продрал по коже! Подопечному Дубинкина явно не подфартило. Во время казни веревка Каховского оборвалась, но его снова повесили. Как и двух других. А по русскому обычаю, если преступник сорвался с виселицы - значит, по всевышней воле не виновен и подлежит помилованию. А его повтороно казнили. Не по-божески царь поступил, не по-божески, раз повесил их повторно.
Свят, свят!..
Дубинкин снова перекрестился.
Только не надо оглядываться назад. Не должны его мертвецы тронуть. Никак не должны. Он же им не сделал зла. О, Боже Иисусе, сохрани и помилуй бедного надзирателя!
Свят, свят, свят!..
ОН продолжал созерцать себя со стороны...
ОН видел все в мельчайших подробностях. Свое недвижимое тело в синяках и кровоподтеках, застывшую гримасу смерти на лице, веревочный след на шее, окоченелые руки.
Боль не ощущалась, присутствовала лишь легкая эйфория. Боль была тогда, когда веревка захлестнула горло. Сильнейшая боль. Потом резко отпустило - и сразу кромешная темнота, затем черная труба. И ОН летит по ней вверх. Там виден свет. Свет все ближе и ближе. И вот он заполонил все пространство. Стало невероятно блаженно и хорошо. Душа ЕГО воспарила над землей легче облака. Сознание стало ясным и свежим. И это состояние все никак не проходило. ОН продолжал все ясно видеть вокруг...
Вот он, вернее его бездушное тело, а вот и его товарищи в импровизированном гробе. Смерть их примерила. Разногласия остались за роковой чертой. Неужели это и есть та загробная жизнь, о которой в миру все рассуждают и спорят? Выходит, за Харона - усатый унтер, а в качестве лодки - телега? Интересно куда их везут? В царство мертвых - Аид? Или в рай?.. Как забавно, господа!
Процессия остановилась. Из кареты вылезли согласно ранжиру адъютант, полицмейстер и министр.
Дубов осмотрел пустынный остров и на минуту задумался... Озабоченно погладил свою вспотевшую лысину, почесал двойной подбородок, пощипал пышные светло-русые бакенбарды, поморщил лоб, нахмурился, еще раз кинул взгляд на безлюдное пространство и указал место для захоронения. Солдаты с палачами дружно взялись за лопаты и стали копать яму. Полицейские с казаками с помощью веревок спустили гроб с телеги на землю. Снова оторвали доски. Трупы закидали негашеной известью, гроб закрыли крышкой и забили гвоздями. Когда яма была готова, ящик на тех же веревках спустили в могилу. Всех пятерых спустили, а именно: отставного подпоручика 12-ой конной роты 1 резервной артиллерийской бригады Кондратия Рылеева, отставного поручика Астраханского кирасирского полка Петра Каховского, подполковника Черниговского пехотного полка Сергея Муравьева-Апостола, полковника Вятского пехотного полка Павла Пестеля и подпоручика Полтавского пехотного полка Михаила Бестужева-Рюмина. В мундирных сюртуках, в белых рубахах.
- Закапывайте! - дал команду граф. - Поторапливайтесь, канальи! Скоро утро!
Дубов вытер лысину платком.
Уф! Ну и удружил ему император службу - врагу не пожелаешь! Заведовать похоронным обрядом - еще не доводилось ему в своей долгой и насыщенной жизни. Хлопотно это все это, суетливо, неприятно.
Уф, жарко!.. Скорей бы домой да на мягкую постельку с белоснежными шелковыми простынями.
- Шевелитесь быстрее, служивые!
Солдаты засуетились. Лопаты послушно вонзились в грунт. Комья свежевскопанной земли вперемежку с песком полетели в яму. Постепенно черно-буро-серая масса заполняла последний приют декабристов. Вскоре под толстым слоем земли скрылся ящик.... Ускоренный обряд погребения завершился. Могила готова. Правда, ни креста на ней, ни памятника, ни дощечки, даже не камня могильного. Словно бездомных собак похоронили, а не офицеров русской армии. Отныне эта могила будет считаться безымянным захоронением. Тайной за семью печатями. Секретом государственной важности. Так повелело его высочество. И так будет исполнено.
- Выставить караул, хорунжий! - распорядился граф. - Никого сюда не подпускать.
- Есть ваше сиятельство, - подчинился хорунжий, и четверка казаков осталась у могилы в похоронном карауле.
Как интересно! ОН существует отдельно от тела. Тело погребено, а сознание существует. И куда же его Боженька определить? В рай? А может в ад? Да, право, какая разница, милостивый государь! А Дубов? Вот порядочная сволочь! Сам сочувствовал нашим идеям, а теперь за государя императора, за этого тирана проклятого, глотку рвет, нас поносит. Какая же он первостепеннейшая сука! Мразь!
...Внезапно в воздухе появился святящийся шар. Он вращался и пускал в разные стороны серебристые лучики. Лошади испугано шарахнулись, некоторые встали на дыбы и заржали. Все открыли рот от изумления и стали усердно креститься.
Знамение?!
Чудо?!
Шаровая молния?!
Сатана?! Что это?!
Кто-то бросил лопату и упал на землю, прикрывая голову руками. Кто-то встал на колени и молился матери божьей. Дершау открыл в ужасе рот, глаза его широко округлились. Раздался сдавленный крик. Хотел осенить себя крестным знамением, но рука застыла в воздухе. Дубов схватился за сердце и повалился на землю. К министру кинулся поручик. Он первым очнулся от ступора
- Немедленно, сию минуту лекаря сюда! - крикнул Макаров. - Ну, живо! Что стоите, ротозеи?! У его сиятельства удар! Спасайте его! Что же вы?! Лекарь! Где же он? Ну! Не стойте истуканами, живее!..
А Дубов уже закатывал глаза: он умирал от сердечного приступа. Все кинулись искать врача. Еле отыскали. Бедняга лекарь забился под телегу и трясся от страха: так его напугала шаровая молния. Врача взяли под белы рученьки и подвели к графу.
- Ну, давай, давай же! Что ты медлишь, братец, спасай его сиятельство! - прикрикнул на врача Макаров.
Эскулап упал на колени, расстегнул верхние пуговицы министерского мундира...
- Сейчас, сейчас, господин офицер, я уже осматриваю больного...
Снова уставившись на летающий шар, побледневший эскулап машинально нащупал пульс у его сиятельства. Пульс еле бился. Сердце министра все слабее и слабее качало кровь, хлипкие его толчки постепенно затихали. Человеческий двигатель ломался на глазах, душа постепенно покидала тело. А шар все выше и выше поднимался в небо. Наконец остановившись в одной точке, он на секунду, ярко блеснул и мгновенно исчез, словно его и не было.
- Все кончено, господа! - громко сказал врач и встал с колен. - К глубочайшему сожалению, его сиятельство, Петр Каземирович Дубов, скончался.
Все охнули. Теперь внимание всех присутствующих устремилось на неподвижно лежащего министра. Кто-то снял головной убор и скорбно склонил голову, кто-то сронил слезу, кто-то перекрестился.
- Какое несчастье! - воскликнул Дершау. - Как же так? О, боже!
- Не может быть! - чуть не заплакал Макаров.
Адъютант никак не хотел верить в скоропостижную смерть его сиятельства. Он до последнего надеялся, что шеф его все-таки оживет. И вера его не подвела. Чудо свершилось! Когда шефа переносили в карету, сердце министра неожиданно затрепыхалось. Дубов открыл глаза и застонал! Значит, приступ не до конца сразил генерала. Его сиятельство переборол смерть!
Все вновь были потрясены, но теперь уже этим происшествием, и даже на какой-то миг забыли о зловещем шаре...
Дубова в сопровождении жандармов и лекарей срочно повезли домой. Вскоре карета министра миновала будку на Тучковом мосту. Приблизительно через полчаса за каретой проследовал тарантас с солдатами, а еще через десять минут к будке прибыли две телеги: одна пустая - с унтер-офицером Дубинкиным, другая - с его сослуживцами. Богданов по поручению Дершау заплатил мяснику деньги и разрешил забрать свою повозку. Дубинкин завязал вожжи за штырь и слез с облучка. Торговец удивленно взглянул на унтера: вояка заметно поседел.
- Вот беда! Беда-то какая! Страху видимо натерпелись, господин офицер? - взволновано заговорил торгаш. - Аж поседели как лунь. Мертвецы всегда жуткое зрелище. Вот беда...
Подавленный унтер молча кивнул, потрогал свои волосы. Движения его были замедленными, механическими. Человек явно пребывал в шоковом состоянии. Даже стал немного заикаться.
- Пос-се-дел... гов-в-воришь?..
- Да, засеребрился весь... Хорошо, что меня туда не отправили, насмотрелся бы всякой жути, опосля ночами не спал, кошмары бы мучили. Все мы там будем. Нам ли людям смертным переживать об том. Все равно никто живой из этой жизни не вышел. То-то. Но-о!.. - философски изрек торговец и подстегнул лошадь.
Колеса натужно заскрипели, и телега, покачиваясь и громыхая, покатилась прочь от сторожевой будки. Мясник был несказанно рад, что так удачно от всего этого отделался: во-первых, не участвовал в жутком спектакле под названием "погребение заговорщиков", а во-вторых, еще и деньги получил.
- Прощавайте, люди добрые! Не поминайте лихом! - крикнул напоследок торгаш и снова подстегнул лошадь.
Животина пошла шибче.
Унтер ничего не ответил. Перед глазами как наяву все стоял и стоял этот загадочный серебряный шар. Даже смерть министра не так взволновала унтера как это необычайное явление. Но что же это? Чертовщина какая-то? Или божий знак? А может знамение? Так или иначе, Дубинкин до конца жизни будет помнить об этой дьявольщине. Если конечно проживет эту жизнь, жизнь хорошую, долгую. Да чтобы он еще раз согласился присутствовать на казни и или похоронах жмуриков такого разряда - да ни за что на свете! Нет, нет и еще раз нет! И пусть за неповиновение сошлют в Сибирь или на Кавказ. Пусть отходят шпицрутенами по спине, пусть прогонят сквозь строй! Любое наказание приемлет. Пусть! Но не будет Дубинкин участвовать в таких делах, не будет! И все тут! Хоть режь его!
Дубинкин с благоговейным страхом посмотрел на небо.
"Не к добру сей шар! Предзнаменование какое-то что ли? Неужто сызнова какой-нибудь Наполеон Бонапарт объявится? Тогда перед началом войны люди огненную комету в небе видели. То было настоящее знамение. И оно же сбылось! И шар оный - тоже знамение? Пожалуй, так. Представляю, каково будет тем казачкам служивым, что остались у страшной могилы. Вот страху натерпятся! Я бы ни за что там не остался - хоть стреляй! Итак, побелел как снег. Хватит с меня чудес чудных!"
Дубинкин тяжело вздохнул. Сейчас он придет к себе, нальет пару стаканов водки, употребит по назначению и завалиться спать. Надо на время забыться, избавится от этих ужасных впечатлений - иначе с ума можно сойти. Придя домой, квартальный надзиратель сразу же достал штоф с водкой. Только выпил служивый не два стакана, а три и, упав на кровать, моментально отключился.
А у безымянной могилы декабристов на острове Голодай еще четыре месяца стоял караул. А пока стоял, мистические явления продолжались. Пару раз появлялся серебряный шар, раза три - призрак в военном мундире, а однажды воющий бестелесный дух. За это время от увиденного двое солдат точно с ума сошли, трое поседели навсегда, остальные пережили сильнейший эмоциональный стресс, который потом снимали ударной дозой спиртного. И когда похоронный пикет оттуда сняли, солдаты караульной службы вздохнули с огромным облегчением.
А что потом на этом месте происходило, уже никто не видел. И никто не мог поведать об этом. Лишь только небо, солнце и река, как вечные и немые свидетели всех без исключения исторических событий происходящих на Земле. Могли поведать, но не хотели. Природа умеет хранить чужие тайны, умеет и скрывать следы человеческих преступлений. Пройдет время - и оно с помощью ветра, дождя и песка сравняет безымянную могилу с землей и навсегда скроет от человечества ее точное местонахождение.
Где она теперь никто не знает. До сих пор ее ищут.
Ищут.
Но никак не найдут.
Вечный покой, вам, господа декабристы!
ГЛАВА 1
Конец лета в Енисейской губернии выдался на редкость дождливым и холодным. Вот и сегодня 13-го августа 1831 года в уездном городе Белояре к вечеру поднялся порывистый ветер, налетели свинцовые тучи, громыхнул раскатистый гром, и серебристые молнии кривыми клинками разрезали непроницаемую темень - и над избами пронесся косой и шумный ливень.
Ближе к ночи дождь сбавил свой натиск и нудно забарабанил. По крышам, по крылечкам, по ставням, по окнам... Забулькал в лужах и бочках. Батюшка-Енисей, осыпаемый дождевой дробью, рокотал и катился вдоль черных утесов, играясь как малый дитя вихрастыми волнами...
Все в округе было тихо, покойно...
Бывший казачий острог, убаюканный монотонным дождиком, плавно растворился в мирном покойном сне. В изголовье город бросил антрацитовое небо, вместо перины - мягкую песчаную площадь, а вместо одеяла - ночной покров. Глаза-ставни, бесчисленные и разноцветные, прикрыл до самого рассвета. Город заснул сном праведника...
Часовые - гигантские ели и могучие сосны вкупе с фланкерами из осинового и березового братства, перекрыв все подступы к городу, не давали никому не обойти, не объехать дружную лесную заставу. Ни пешему, ни конному. А вдоль улиц в ночном карауле притаились уже другие "дозорные" - елочки, березки, клены... В палисадниках и вокруг домов сгрудились "сторожа" похлипче и помоложе - черемуха, яблоня, сирень, ранет...
В одном из бревенчатых домов, что находился на краю города, бодрствовал постоялец. Он сидел за круглым столом в комнате, служившей ему одновременно кухней, обеденным залом и гостиной, и что-то увлечено сочинял. В соседней комнате спала жена и полуторагодовалый сын. Свеча на столе догорала, чай давно остыл, а пирожок с капустой так и остался не доеденным. В доме царила мирная тишина, был слышен лишь торопливый скрип гусиного пера и шелест бумаги.
Михаил Боташев - в прошлом штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка, а ныне ссыльнокаторжный - с особым вдохновением писал о событиях 1825-го года. С тех пор прошло уже немало времени, но воспоминания о той драматичной и молниеносной революции были свежи и ярки. Казалось, что она случилась не шесть лет назад, а буквально накануне. Порой воспоминания болезненно жалили, тяготили, вынимали жилы, ныли как незалеченные раны, но все проклятые никак не покидали измученное сердце. Ну, просто никак! Эти воспоминания будто огромным железным якорем вонзилось в его душу. И как штабс-капитан не пытался избавиться от него, но все безуспешно. Особенно тяжелы были воспоминания о роковом дне - четырнадцатого декабря. Да и разве можно было забыть ЕГО?! Даже после стольких лет?! Он стоит пред глазами как наяву. Промозглая холодная погода, пронизывающий до костей леденящий ветер, грохот пушек, визг картечи, стоны, крики, горячая кровь, растапливающая снег и тут же превращающаяся в лед. Бегущие толпы солдат. Убитые, раненые, тонущие в полыньи. И горькое и полнейшее отрезвление: что же я наделал, глупец?! А потом этот этап в жуткую Сибирь, острог, завод, поселение. Рухнувшие надежды, мечты, цели... Сколько пережито, сколько выстрадано, сколько прочувствовано - вспомнить страшно!
Вот об этом, а также о своих изменившихся взглядах и убеждениях и писал бывший гвардеец. Рукопись Михаил планировал закончить к середине месяца и как можно скорее, через надежного человека, переслать в Москву, к старшему брату Василию, командиру 19-го пехотного полка. Причина такой поспешности - недавнее письмо от брата. Он тоже, как и Михаил, принял решение выйти из тайной организации. А эта рукопись - ниточка к спасению. И только ради этого спасения он даже изменил сроки написания и содержание последних глав. Возможно, получив важную рукопись, Василий отважится на поездку в Петербург, к его высочеству. Отдаст молодому монарху записки и покается. Вероятнее всего, император накажет братьев Боташевых, зато великая Россия спасется от будущей кровавой и беспощадной междоусобицы.
"Хватит заговоров! Хватит тайных союзов! Достаточно уже пролито крови! Не надо больше загубленных жизней! И сломанных судеб тоже не надо! Пришло время созидать! Пора браться за реформы и воспитывать общественную мысль! Революцией ничего не изменишь, только навредишь".
От прилива вдохновения сердце Боташева возбужденно стучало. Перо размашистым почерком стремилось донести до читателя вскрывшийся нарыв мыслей, чувств и воспоминаний.
"В оное время, меж многочисленных тайных союзов и уний существовала еще одна организация вольнодумцев. Она была строго засекречена и являлась самой мощной среди всех обществ революционного толка. Мощнее даже, чем Северное и Южное общества. А возглавлял ее генерал-губернатор М.А.Милорадович. В нее входили его личный адъютант А.П. Башуцкий, а также всеми известный..."
Залаяли собаки. Ссыльный закончил предложение, поднял голову, прислушался...
"Опять брешут, проклятые. Ни днем, ни ночью покоя от них нет. Выйти что ли, прикрикнуть на них?.."
Боташев хотел, было, встать из-за стола, но вскоре собачий лай прекратился, и ссыльный вновь склонился над рукописью... Окунул кончик пера в чернильницу, отряхнул и быстро вывел на бумаге новое предложение: "Именно сия персона после трагической кончины графа Милорадовича взял на себя руководство оным Союзом..."
Скрипнула дверь. Послышались чьи-то шаги. Перо в руке Боташева застыло...
- Фёкла?.. - не повернув головы, спросил декабрист.
Ответа не последовало. Значит, это не служанка. А кто? Боташев недоуменно оглянулся... Вместо служанки в комнату вошел неизвестный мужчина в крестьянской одежде. Его лицо скрывали поднятый воротник и надвинутый на лоб картуз. Боташев, бывалый вояка, не оробел и нарочито грозно спросил:
- Кто вы, любезный? И что вам здесь надо?..
Незнакомец ничего не ответил, а только подступил к Боташеву. Вдруг декабрист удивленно поднял кустистые брови и раздвинул толстые губы в подобие улыбки. Он, кажется, узнал таинственного гостя.
- Ты? В такой час?.. Да что за надобность, извольте, спроси...
Штабс-капитан не успел договорить. В руках крестьянина блеснул нож - и острое лезвие вонзилось Боташеву в шею! Кровь брызнула горячей струей! Убийца выдернул нож и для верности ударил жертву со всей силы в бок. Боташев охнул и с шумом повалился на пол. Декабрист мгновенно скончался. Душегубец хотел, было, вытащить нож, но лезвие прочно засело в теле.
- Черт, - тихо выругался неизвестный.
- Михаил?.. - послышался встревоженный голос.
Это от шума проснулась жена Боташева. Она не успела ничего понять, ни закричать, как убийца резко подскочил к ней и стал душить. Жертва попыталась освободиться от цепких объятий, но тщетно: негодяй ни на миг не ослаблял своей мертвой хватки. Женщина покраснела, захрипела, засучила ногами, натянулась струною - и вмиг обмякла...
Кажется, все. Она не дышит...
Убедившись, что женщина мертва, преступник снял с ее безымянного пальца обручальное кольцо. Покрутил украшение в руке, полюбовался и сунул в карман. У Боташева изверг тоже забрал кольцо, вернее, содрал. С трудом, чуть ли не с кожей. Рукопись преступник тоже не обошел своим вниманием: схватил ее со стола, пробежался глазами по страницам, удовлетворительно хмыкнул и сунул за пазуху. Пошарил глазами по комнате... Чем бы еще поживиться?
Ага, кажется, нашел...
Под кроватью виден большой деревянный сундук с большим навесным замком. Вот где наверно хранится куча добра и денег! А может, и золотишко там припасено! Надо проверить. А, ну-ка!..
Преступник с трудом вытащил сундук из-под кровати. Нашел под подушкой ключ, открыл сундук и пошарил внутри...
Есть!
Вот повезло, так повезло! Добыча просто невероятная! Надо же! Ассигнаций на две тысячи рублей, двести рублей серебром, золотые украшения, фамильный перстень с рубинами и сапфирами. Вот оно криминальное счастье! А ведь мог и не разжиться такой добычей, соблюдай его жертва одну из императорских директив, которая гласила, что всем ссыльнокаторжным по делу декабристов в строжайшем порядке предписано хранить все свои деньги у окружного начальника (если ссыльный на поселении) или у коменданта (если осужденный в тюрьме или остроге). Но Боташев периодически нарушал это распоряжение, оставляя часть присланных родительских денег у себя. За что и поплатился.
Убийца набил добычей карманы и снова осмотрелся. Подошел к люльке, где безмятежно спал младенец, взглянул на него и на минуту задумался. Постоял, постоял и вышел из дома. Бросил мимолетный взгляд на приоткрытую дверь во времянку: там лежали зарубленные топором служанка и ее муж. Во дворе валялись отравленные собаки, а возле них - кусочки мяса, начиненные ядом. Преступник удовлетворенно хмыкнул: Степан не подкачал его! Сделал свою работу добросовестно.
Главарь притворил калитку, оглянулся по сторонам и нырнул в начинающийся прямо за забором сосновый подлесок. Там его уже поджидал подельник Степан. Рябое лицо, мощный подбородок, косая сажень в плечах. На лбу выжжена буква "В", а на щеках - буквы "О" и "Р". Степан держал за поводья пару гнедых коней. За спиной преступника висел охотничий карабин, а за поясом торчал топор. Увидев главаря, каторжник радостно осклабился:
- А я переживаю - душа наизнанку. Ну, так как? Все прошло без сучка и задоринки?
- Само собой, Степан. Гляди-ка, да у тебя вся одёжа в крови.
- Да и у вас тоже кровь на рукаве.
- Ничего, почистим.
- И куда мы тепереча?
- Прежде на Захаровскую заимку. А далее в город Солнца, там нас точно не достанут полицейские ищейки.
- Знамо дело, туда нужно двигать... Добыча-то, чай, добрая, а?
- Добрая.
- Это хорошо. А нож мой, чай, не при тебе?
- К сожалению, обронил я его в избе, Степан. Прости, друг, я тебе другой нож подарю, не хуже твоего будет.
Каторжник тяжело вздохнул.
- Эх, жалко моего самодельного кинжала, я к нему уже привык за два года. Выручал меня не раз. Да-а...
Главарь развел руками.
- Веришь, Степан, казню себя за сию потерю, очень казню. Но возвращаться назад и искать его, думаю, смысла нет. Да и время поджимает. Уходить нам надо отсюда и как можно скорее. Ну, братец, пора в путь... Вот и дождь нам в подмогу.
Злоумышленники, сев на лошадей, направились вдоль реки. Дождь припустил еще сильнее. Стихия постепенно размывала конские следы, тем самым уничтожая свидетельства человеческого злодеяния. Отъехав версту, убийца остановил коня и огляделся... Подельник, следуя примеру главаря, натянул удила и вопросительно взглянул на него.
Внимательно осматривая каменистый берег, главарь подошел к темной, в клочках пены реке, подцепил ладошками воду и выпил. Оглянулся назад - его подельник отвлекся на пролетающих мимо уток. Убийца незаметно для спутника взял увесистый камень и спрятал за спину. Подошел к Степану, изловчился ...
- Однакож, дождь, кажись, кончае... - подельник не успел договорить фразу как главарь резко и точно ударил его камнем в висок.
Главарь забросил далеко в воду карабин, топорик, торбу, схватил остывающее тело под мышки и поволок к Енисею. Каждый шаг давался душегубу с трудом: умерщвленный подельник весил прилично.
Вот еще одна сажень, другая... Вот и край реки. Преступник чуть не упал. Чертыхнувшись, отер ладонью пот со лба и с висков...
- Ну, боров, тяжелый, зараза... Уф...
Убийца отыскал на берегу большой камень, привязал к ногам жертвы и, схватив труп за шиворот, затащил в реку. Когда труп полностью погрузился в воду, злоумышленнику стало легче его тянуть. Потом отвязался камень - и стало еще легче. Едва вода стала по пояс, главарь пустил труп вниз по течению.
Бурная река, подхватив недвижимое тело, быстро сплавила его до ближайшего водоворота. Будто легкое бревнышко. И могучая пенистая воронка, черная и страшная, напоминающая собой гигантскую беззубую пасть, с чудовищной силой впилась в мертвеца и, закрутившись стремительным волчком, утащила на самую глубину черной бездны. Душегуб переоделся в чистую одежду, а старую, запачканную кровью, набив речной галькой и завязав крепким узлом, закинул далеко в воду.
- Свобода и процветание, - сказал убийца и сел на коня. Взяв под уздцы другого, лихо поскакал в сторону города.
А капли дождя усердно били по окровавленным камням, смешивая ее с песком и грязью, тем самым, уничтожая последние улики человеческого вероломства.
Кап, кап, кап, кап...
Всадник постепенно растворился в темноте.
Дождь прекратился. Стало рассветать. Алая полоска едва-едва просвечивалась сквозь пасмурное небо. Утро бесцеремонным и всесильным хозяином вторглось во сны горожан, распугивая, словно мелкую рыбешку, разноцветные сновидения, и вырывая петушиными криками людей из блаженного небытия. И люди, открыв глаза и сладко потянувшись, покидали теплую постель...
Город еще не ведал о свершившемся злодеянии.
***
Разносчики старались изо всех сил переорать друг друга. Зеленщики, коробейники, лоточники. Их зычные крики летели поверх оград, решеток, фонарей и заборов и навязчиво проникали в открытые окна солидных особняков. Крики были различны и по тону и по тембру. Мальчишечьи - звонкие, озорные, радостные; мужичьи - низкие, басовитые; бабьи - тонкие, визгливые, порой истошные; а стариковские - надтреснутые и хрипловатые.
- Вот петрушка, салат, укроп, огурчики, помидорчики!
- Пироги румяные да с пылу, с жару! С капустой, картошкой и грибами!
- Купишь, барин, сей орех, в жизни ждет тебя успех!
- А вот баранки маковые! Какие вкусные и ароматные!
- А вот украшения для барышень! Духи, румяна, ароматная соль! Ленты, платки! Все превосходного качества! Подходите, не стесняйтесь!
В Москве заканчивалось бабье лето...
День выдался ясным и безоблачным. Но тучи все равно присутствовали. Пасмурные, тяжелые, непроницаемые. Правда, не на небе, а на челе генерал-майора Василия Боташева. У него было дурное настроение и выражение "мрачнее тучи" как нельзя лучше подходило для его душевного состояния. Боташев неторопливо мерил шагами свой кабинет и о чем-то напряженно думал. Вот он подошел к распахнутому окну и выглянул на Петровку... Быть может, уличная панорама отвлечет от мрачных дум?
Как всегда после полудня на Петровке царило оживление. И дело не только в коробейниках. На улице было полным-полно и другого народа. Различных чинов, сословий, возрастов, пола, рода занятий. В спешащей по своим делам толпе то и дело мелькали скромные картузы разночинцев, разноцветные шляпки и капоры барышень, строгие черные цилиндры господ, разномастные фуражки и кивера военных.
Возле Высоко-Петровского монастыря шатались убогие и попрошайки, неспешно гуляли прихожане и сновали монахи с прислужниками. Жандармы - два усатых унтер-офицера в голубых мундирах - не торопясь, прохаживались вдоль улицы и о чем-то весело переговаривались, а один жандарм - рядового звания - застыл в карауле у черно-белой будки со шлагбаумом.
Петровка считалась центральной улицей, поэтому худо-бедно была замощена булыжным камнем в отличие от других, окраинных улиц и переулков, замощенных только накатами из бревен или вообще ничем. На этой улице селились в основном состоятельные и сановитые люди. Недалеко от Боташева, по правой стороне, находился огромный и длинный особняк Раевских, слева - заново отстроенный после пожара 1812 года дом Волковых. За каменными домами и монастырскими стенами ютились огородики, избенки, сараюшки, а далее - текла заключенная с недавних пор в трубу речка Неглинная.
То и дело раздавался топот и цокот лошадиных копыт, гремели по мостовой неповоротливые крестьянские телеги и водовозки с огромными деревянными бочками, с грохотом, гиканьем и свистом, проносились коляски лихих извозчиков и возки разудалых купцов, плавно, тихо стуча, проплывали рессорные экипажи состоятельных господ. За ними иногда бежали чумазые мальчишки и свора бродячих собак. Шавки злобно и пугливо лаяли, а мальчуганы озорно горланили. На улице стоял один сплошной неумолкаемый гул.
Взъерошенный шустрый воробей уселся, было, на карниз генеральского дома, но, качнувшаяся в окне человеческая фигура напугала его, и он тотчас же упорхнул прочь.
Жизнь кипела...
А в том году, в это же время, по улицам древней столицы, почти пустых и мрачных, бродила ее высочество Смерть. Пылали костры, уныло звонили колокола и увозили на подводах умерших людей. Холера, проникшая из Бухары на Кавказ, а затем опустошившая Астрахань, вверх по Волге проникла в Москву. Многие тогда москвичи померли от Колеры Морбус, а генерал еле отбился от смертоносной заразы. Хорошо, что стал лечиться на начальной стадии болезни. Принимал всевозможные лекарства, обильное питье, медик во избежание распространения эпидемии окуривал комнаты особняка хлором. Исхудал Боташев, ослаб, но выжил. Хвала богу за то чудесное исцеление.
...Сумрачный Боташев тяжело вздохнул и отошел от окна. Жизнь идет своим чередом, и никому нет дела до его переживаний. А одно несчастье следуют за другим. Что за напасть! Поистине, беда беду родит. Месяц назад он покинул свою дивизию в Тульчине и приехал в Москву в отпуск, и, казалось, впереди достаточно времени для полноценного отдыха и семейного счастья, а оно вот как получилось. Отпуск быстро пролетел, к тому же из далекой Сибири пришло ужасное и трагическое известие: его горячо любимого брата Михаила убили беглые каторжники. Не пощадили мерзавцы и его жену - местную жительницу, а также слугу и служанку. Слава богу, что ребенка не тронули. Негодяев-душегубов ищут, но пока все усилия тщетны: словно испарились куда-то. Да и где их найдешь, если сибирская тайга непомерно велика, там не только добрая тысяча людей может затеряться, а целые страны подобные Испании и Франции вместе взятые.
Матушка, батюшка, сестры - все они безутешны от великого горя! Василий успокаивал родных как мог, но разве можно было их утешить! Отныне он их единственный сын, брат, наследник, опора княжеского рода. И на него они молись. Не дай бог что-то с ним случиться, они же не переживут...
А еще Боташева тяготили мысли о его принадлежности к тайному союзу. С некоторых пор генерал престал разделять взгляды и идеи своих товарищей и уже подумывал о том, как безболезненно покинуть ряды заговорщиков. Но как решиться на это? Ведь выступить открыто против Союза - значит навлечь на себя и свою семью смертельную угрозу. А встать под защиту государя - значит предать тысячи людей. А у этих людей есть семьи, родные, близкие. Количество безвинно пострадавших во много крат увеличится. И все они окажутся в незавидном положении, вне общества, без средств к достойному существованию и в жестокой царской опале на много-много лет. Жалко их было генералу. И в тоже время нельзя было допускать новой революции. Зачем России новая кровавая междоусобица!
Генерал беспокойно ходил по кабинету.
"И что же мне делать? Какие действия предпринять? Где же выход?! Боюсь, что смерть Михаила была не случайной? Может статься, сие - дело рук людей Диктатора? А что если они перехватили мое письмо к брату, где я выказывал готовность выйти из Союза? В таком случае я приговорен к немедленной смерти! И шанса не спасения нет! Оным займется, безусловно, верный пес Диктатора - Максимилиан и его опричники. Они безжалостны и неумолимы к врагам революции".
От этой мысли генералу стало не по себе. Он поежился. Осторожным тихим шагом в комнату вошел камердинер. Вежливо произнес:
![[]](/img/m/mazurin/otrywok-2/1005489757.jpg)