Матвеев Игорь Александрович : другие произведения.

Записки 13-го. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение "Дурацкого романа".

ЗАПИСКИ 13-ГО. ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

   В Н. произошло чрезвычайное происшествие: украли телевизионную вышку. Впрочем, если точнее, то не телевизионную, а ретрансляционную, и не всю, а только часть, верхушку. Он сути это не меняет - верхушки ретрансляционных вышек тоже крадут не часто.
   Первым, как и положено, обнаружил пропажу ночной сторож, только не ночью (тогда он спал) а утром. Проснувшись и выйдя из своего служебного помещения, сторож заметил, что за ночь знакомый пейзаж как-то неуловимо изменился. Сначала он не мог понять, в чем дело, Но, обратив взор вверх, обнаружил, что в стометровой вышке не хватает добрых двадцати метров. Сторож почесался, пробормотал: "Ити твою..." - и начал осматривать все вокруг: вначале он подумал, что ночью верхушку могло снести ветром, и она валяется где-нибудь поблизости. Увы...
   Все еще не веря в случившееся, сторож ходил кругами, как лошадь в дореволюционной шахте, и внимательно смотрел под ноги. Все было напрасно. Тогда он побрел в служебку и набрал номер милиции.

* * * * * * * * *

   Вскоре на место происшествия прибыл наряд милиции с собакой. Пока лейтенант Петров беседовал со сторожем, проводник с собакой осматривал и обнюхивал территорию. Находки были немногочисленны, но удивительны: метрах в двадцати от основания вышки начинались следы колес - несомненно, оставленные телегой. На траве четко отпечатались следы металлических ободьев. Следы тянулись метров десять, а затем... исчезали. Создавалось впечатление, что телега просто взмыла в воздух и растворилась в небесной лазури. Овчарка, взявшая поначалу след, потом передумала и бросила его. Кроме загадочных следов в траве были обнаружены окурки двух папирос "Беломорканал" со следами помады. У основания вышки лежал слой металлических опилок, указывающий на то, что злодеи спилили верхушку ножовкой для резания металла.
   Показания сторожа ничего не прояснили. Правда, он припомнил, что слышал ночью нечто похожее на шум самолета, летящего на небольшой высоте, но не придал этому никакого значения. На вопрос об окурках сторож ответил, что курит "Беломор" - но губы никогда не красил. Все было очень странно.
   Уже неделю город жил без радиопередач. Справедливости ради следует заметить, что изображение на экране все же было ( как-никак, метров восемьдесят от вышки осталось), но оно было такого качества, будто трансляция шла откуда-нибудь в островов Новой Гвинеи. Злоумышленники, равно как и спиленная вышка, найдены не были.

* * * * * * *

   На совещании у полковника милиции Матвеева присутствовали все, кто был занят по делу о телевышке. Сотрудникам милиции, занятым каким-либо головокружительным расследованием, положено выглядеть невыспавшимися и говорить устало - это традиция. Под глазами у полковника были темные круги - признак бессонной ночи или ночей.
   - Ваши соображения, товарищи? - устало произнес он, оглядывая сотрудников.
   Встал лейтенант Петров.
  -- Разрешите?
   Матвеев кивнул.
   - Все указывает на то, товарищ полковник, что преступники из сельской местности. Во-первых, телега на металлическом ходу, на это указывает характер следов. Нами установлено, что в Н. имеется лишь три телеги, и все они на резиновых шинах. К тому же у всех трех телег алиби. Значит, надо искать в окрестных деревнях.
   - Но ведь мы ищем неделю - и никаких результатов, - заметил Матвеев и потер виски.
  -- Пока никаких, товарищ полковник, - ответил Петров и сел.
  -- Есть еще что-нибудь? - спросил полковник.
  -- Анализ губной помады на папиросах показал, что это импортная помада польской фирмы "Полено", - сказал эксперт химмлаборатории Иващенко. - Значит, надо вести поиски женщины, которая курит "Беломор" и красит губы этим "Поленом". На мой взгляд, это значительно сужает круг поисков.
  -- Верно, товарищ Иващенко, - согласился Матвеев. - Только не "Полено", а "Поллена". Полено - это совсем другое.
   Дзержинский пристально смотрел со стены на собравшихся.

* * * * * * *

   О совещании у полковника Матвеева я узнал от Евлампия: у одной из сотрудниц газеты работал в милиции брат, который участвовал в расследовании.
   Евлампий сидел за столом и задумчиво рисовал на клочке бумаги загадочные многобедренные фигуры. Бедра были похожи на женские.
  -- Странный случай? - спросил он.
  -- Странный, - отозвался я.
  -- Все преступления - они как люди в бане, верно?
  -- Голые, что ли? - недоуменно проговорил я.
   - Не голые, а одинаковые! - воскликнул Евлампий. - Ты вот читаешь детективы, да? Если убрали человека, значит, он кому-то мешал, так ведь? А если убрали вышку, значит...? - Он вопросительно посмотрел на меня.
  -- Вы хотите сказать, значит она кому-то мешала? - недоверчиво спросил я.
  -- Да! - с торжеством произнес Евлампий. - Телега, папиросы, губная помада - это все лишь дымовая завеса, маскирующая факт : вышку убрал тот, кому она мешала. Скажи: ты знаешь человека, которому мешал бы телевизор?
  -- Нет, не знаю, - честно признался я. - Кино и мультики любят смотреть все.
  -- И я не знаю, - сказал Евлампий и задумчиво добавил: - В жизни не встречал такого человека, которому мешала бы телевышка. И тем не менее такой человек существует.
  
  

МИЛИЦИЯ НАПАДАЕТ НА СЛЕД

   Вот уже вторую неделю лейтенант Петров с опергруппой мотался по окрестным колхозам. Но как было проверить, которая из десятков телег с железными ободьями побывала в ту роковую ночь у телевышки? И как объяснить тот факт, что на месте происшествия не оказалось следов лошади?
   Сначала Петров взялся было расспрашивать в колхозах, нет ли у них самоходной телеги. Но первый же председатель с сочувствием спросил, которую по счету ночь тому не удается поспать. Петров смутился и больше о самоходной телеге не заикался. Он лично снял образцы грунта с колес тридцати восьми телег, под завязку набив предусмотрительно захваченный чемодан целлофановыми мешочками, в которых лежала грязь - погода была сырая - вперемежку с навозом.
   Когда "образцы" доставили в химлабораторию, поднялась такая вонь, что срочно были включены все вентиляторы, а халат главного эксперта Иващенко покрылся зеленоватыми пятнами навоза, и он стал отчасти напоминать пантеру или разведчика в масхалате.
   Однако Иващенко удалось обнаружить, что один из дурно пахнущих образцов идентичен с грунтом, взятым у подножия телевышки. На мешочке стояла цифра 29. Сверившись со своим блокнотом, лейтенант Петров установил, что земля была взята с ободьев одной из телег в колхозе "Заречный". Петров поспешил к полковнику.
   - Разрешите? Удача, Игорь Александрович! - радостно сообщил юный лейтенант. - Один из образцов грунта из колхоза "Заречный" идентичен с тем, который мы взяли у телевышки. Вот заключение эксперта.
   - Поздравляю, - он снял очки и внимательно посмотрел на молодого офицера. - А я, если честно, колебался, поручать ли это дело вам. Теперь вижу, что не ошибся.
   Петров расцвел.
   Эх, молодость! - вздохнул про себя Матвеев. Сколько ложных ниточек зачастую обрывается по пути к клубку, именуемому преступлением!
   Подполковник вспомнил собственного сына. Охломон, с неожиданной досадой подумал он. Не хотел учиться - загремел в армию. Теперь два года как псу под хвост! Да еще пишет, что во взводе одни чурки подобрались. Матвеев вздохнул, отогнал прочь невеселые мысли и вернулся к реальности.
   - Немедленно берите машину и отправляйтесь в "Заречный!, - приказал он лейтенанту.
   - Разрешите идти, товарищ подполковник?
   - Подождите, - суровый голос Матвеева смягчился. - Вы там... в общем, будьте поосторожнее, Сергей Борисович. Всякое бывает. Преступник, который чувствует, что ему сели на хвост, способен на все.
   Лейтенант четко повернулся и вышел из кабинета.

* * * * * * * *

   Искомая телега стояла напротив молочной фермы на самой окраине колхоза. Под телегой спал на фуфайке человек в кирзовых сапогах. Из левого торчал кнут - веревка с разлохмаченным концом, привязанная к кривой палке.
   Петров присел на корточки и постучал указательным пальцем правой руки по грязному голенищу. Человек пошевелился и через некоторое время открыл глаза.
   - Ты кто? - без особого интереса спросил он лейтенанта.
   - А ты кто? - спросил тот, показывая удостоверение.
   - Я здешний пастух, - ответил мужик. - Но удостоверения у меня нет.
   - Скажи, - начал Петров, пропусти колкость мимо ушей, - а где от этой телеги лошадь?
   - От этой телеги лошади нет, - доходчиво объяснил его собеседник.
   - Стало быть, почему? - спросил лейтенант. Ему показалось, что он очень удачно ввернул типично деревенский оборот речи "стало быть".
   - Стало быть, потому, что мы этой телегой не пользуемся, - проговорил мужик. - Мы на Кй не ездим.
   - И давно она здесь стоит? - Петров почувствовал, что его стройная версия начинает крошиться, как печенье под каблуком.
   - А с весны еще, месяца три.
   - И в последние две недели не брали?
   - Не брали. А чК, убили кого? - лениво поинтересовался пастух.
   - Ты уверен, что не брали?
   - А кому она нужна?
   Не исключено, что кому-то была нужна, подумал лейтенант и задал новый вопрос:
   - Ты все время здесь?
   - Да. Только я на поминки ездил. Две недели назад. Моей жены брат помер. По этому делу.
   Щелкнув себя пальцем по горлу, собеседник милиционера показал, по какому делу помер брат его жены.
   - Значит, телегу могли взять, когда тебя не было? - с проснувшейся надеждой спросил Петров.
   - А кому она нужна? - повторил пастух. - У Кй ведь лошади нет.
   Лейтенант сухо поблагодарил и ушел. Он побродил по деревне, потом, убедившись, что пастух сгинул, подошел и внимательно осмотрел телегу, измерил расстояние между колесами и ширину ободьев. Мужик сказал правду: телегу уже долгое время не сдвигали с места - вокруг нее не было не только свежих, но и вообще никаких следов. И все же лаборатория не могла ошибиться: грязь с колес этой телеги была точно такой же, как и основания телевышки. А ведь расстояние от "Заречного" до города превышало тридцать километров. Да и почва в колхозе совсем другая.
   Лейтенант вернулся в город поздно вечером и сразу же позвонил Матвееву.
   - Не спите еще, Игорь Александрович?
   Полковник лишь устало рассмеялся в ответ.
   - Ну и что там у вас, Сергей Борисович?
   Петров рассказал о своей неудаче.
   - Н-да, - протянул Матвеев. - Одно к одному: мне сегодня звонил генерал Борисов. Неприятный вышел разговор. Москва торопит.
   Лейтенант виновато молчал.
   - Не беседовали с председателем "Заречного"? - поинтересовался полковник.
   - Нет, Игорь Александрович, считаю рано.
   - Завтра же побеседуйте, - сказал Матвеев, пожелал спокойной ночи и положил трубку.
   Утром Петров вновь прибыл в колхоз и на крыльце правления столкнулся с самим председателем. Точнее, с председательницей. Или председательшей.
   Лейтенанта с ходу ждало ошеломляющее открытие: женщина дымила "Беломором", и губы ее были густо накрашены.

КОЛОНИЯ КОШЕК

   - Я помогу следствию, - заявил Евлампий. - Но позднее. Придется пока потерпеть без телепередач. Да и все равно, в милиции меня сейчас слушать не станут.
   - А что, у вас уже есть какие-то соображения? - недоверчиво спросил я.
   Евлампий кивнул.
   - Им кажется, что они напали на след, - продолжал он. - Сейчас в поле зрения милиции попала женщина, которая курит "Беломор" и красится такой же помадой, что и на найденных окурках. Да ладно, - оборвал он себя, - для меня сейчас важней другое. Вот, посмотри, получил разрешение горисполкома.
   Он протянул мне какую-то бумагу с лиловой печатью. В ней было написано, что Евлампию Федоровичу такому-то разрешается использовать помещение бывшего склада мебельной фабрики на окраине Н.
   - Для чего вам понадобился склад? - полюбопытствовал я, возвращая ему документ.
   - Для кошек.
   - Для...кошек?
   - Именно так. Я создам колонию кошек. Счастливых кошек. Где им не будет холодно и голодно, не будет страшно. Они не будут бояться пинков и камней мальчишек, когтей собак. Их не будут выбрасывать на улицу, когда хозяевам надоест возиться с ними. Кошка Должна греться на солнышке, мурлыкать от удовольствия, растить котят и, как сказал классик, гулять сама по себе. Пусть хоть кошки будут счастливы. Вот ты когда-нибудь видел счастливых кошек?
   - Нет, - не сразу ответил я. - Я не видел счастливых кошек. Но для этого... понадобится немало денег?
   - Для начала хватит этого, - Евлампий взял стоявший в углу чемодан, положил его набок и поднял крышку.
   Мне никогда не приходилось еще видеть столько денег. Они лежали пачка к пачке, аккуратно перевязанные - пяти-, дести- и двадцатипятирублевые банкноты.
   - Сколько здесь? - спросил я с благоговением.
   Девять тысяч пятьсот рублей. С копейками.
   Я твердо знал: у простого советского человека не может быть суммы, на которую запросто можно было купить двое "жигулей". Папа Борис уже половину жизни копил на "москвич", и тем не менее собственная машина по-прежнему была для него такой же нереальной мечтой, как, скажем, прогулка по Елисейским полям под руку с Клаудией Кардинале.
   Если у простого советского человека оказалось столько денег, решил я, значит он а) не простой или б) не советский. Поскольку Евлампий не попадал ни под пункт "а", ни под пункт "б", я уже не знал, что и думать.
   - Э... у вас умерла бабушка в Канаде? - предположил я. Как известно, все богатые бабушки живут и умирают в Канаде.
   - Моя бабушка всю жизнь прожила в Вологде, - заметил Евлампий.
   - Выиграли в лотерею?
   - Было такое, - согласился он. - Лет пять назад. Выиграл один рубль - серия совпала.
  -- Тогда... может быть, клад?

275-й сантиметр. ЗОЛОТОЙ УНИТАЗ СКИФОВ

  -- А вот сейчас ты почти угадал.
   Евлампий вышел в другую комнату и через минуту вернулся, держа в руке пожелтевшую вырезку из какой-то газеты. Заметка называлась "Клад в унитазе". Привожу ее полностью.
   "Ю. Васильев, уроженец деревни Калашникова Чертяевского района, вскапывал огород. Неожиданно он почувствовал, что его лопата наткнулась на какой-то твердый предмет. Аккуратно обкопав его со всех сторон, Васильев увидел в земле нечто большое и овальное. Вскоре его глазам открылся предмет, напоминающий собой унитаз. Сходство усугублялось тем, что сверху предмета имелась крышка. Когда Васильев приподнял ее, его взору представилось удивительное зрелище: груда золотых украшений и других изделий из благородных металлов.
   Очистив находку от земли и закрыв крышку, Васильев отнес клад в краеведческий музей, откуда находка была переправлена в Академию наук. Ответ специалистов гласил, что найденный предмет действительно является унитазом скифов, выполненным из слоновой кости. Стенки унитаза покрыты тончайшей резьбой, изображающей диких зверей и птиц. Находка датируется примерно IV - V вв. до нашей эры и, вероятно, поможет пролить свет на некоторые стороны жизни скифов, этого еще мало изученного кочевого племени.
   Ю. Васильев получит от государства вознаграждение, равное 25% стоимости клада".
   - Этот Васильев, - сказал Евлампий, когда я кончил читать, - был двоюродным братом моего отца. Вскоре он умер, и вся сумма перешла к моему отцу, так как других родственников у Васильева не оказалось. Отец распорядился деньгами своеобразно: купил пачку "Казбека" и килограмм шоколада. Папиросы выкурил, шоколад съел. Оставшуюся сумму положил на мое имя. Это мне потом мать рассказывала. Пока деньги лежали в банке, они обросли процентами. Вот и вся история.

КОЛОНИЯ КОШЕК (продолжение)

   Через несколько дней я зашел к Евлампию узнать, насколько он продвинулся в реализации своего кошачъего проекта. Нахмурившись, он сидел за столом и делал на листке бумаги какие-то расчеты. По лицу моего друга было видно, что он чем-то огорчен.
   - Что-нибудь случилось? - спросил я.
   - Не то, чтобы случилось, но... - он откинулся на спинку стула и бросил ручку на стол. - Денег не хватает.
   - Восьми с половиной тысяч - и не хватает? - изумился я.
   - Шабашники просят три тысячи, чтобы привести в порядок помещения. Кое-где придется настелить полы, застеклить окна, подлатать крышу. Все вроде по мелочам, а набирается. Теперь молоко, мясо, транспорт - база ведь в трех километрах от города - еще полторы. Ну и другик расходы. Все приходится решать через частников, а они, сам понимаешь, ничуть не лучше акул капиталистического мира. Так что тю-тю восемь тысяч. Только и остается рублей триста.
   - Значит, проект откладывается?
   - Нет, отступать нельзя.
   - Где же вы возьмете недостающие деньги? - поинтересовался я. - Кстати, а много не хватает?
   Евлампий заглянул в свой листок.
   - Тысячи полторы. Ну а насчет того, где я возьму - мин не без добрых людей.
   Через пару дней он показал мне стопку отпечатанных в типографии плакатов. Они были выполнены по эскизу Евлампия. На них была изображена рчень трогательная кошечка, под которой красовалась надпись: "Жизнь кошачья нелегка, кошка хочет молока!" Ниже, буквами помельче, был напечатан призыв жертвовать деньги в пользу наших меньших братьев. Далее следовал адрес Евлампия.
   Мы расклеили все пятьдесят плакатов по городу и стали ждать. В первый день никто не пришел. Возможно, жители Н. размышляли, не является ли кошачий фонд замаскировавшимся ОСВОДом, несмотря на существование которого граждане продолжали тонуть с завидным упрямством и которому в силу этого стало трудно объяснить свое право на существование и взносы.
   Евлампий не вздыхал, не чертыхался и был совершенно хладнокровен: по всему было видно, что он верил в успех своего мероприятия. Разложив на столе план города, он что-то помечал на нем или, сверившись с масштабом, измерял линейкой какие-то расстояния.
   Потом пришла бабушка. Она была очень древняя, плохо слышала и плохо видела. Трясущимися руками она достала из недр своей старой кофты платок, развязала два узелка и выложила на стол металличиский рубль, на котором стоял советский воин с очень маленькой девочкой, но очень большим мечом. Старушка стала говорить о своей внучке, о какой-то кошке и о пенсии в сорок шесть рублей, но мы мало что понимали.
   - Сынок, ты добрый. Дай тебе Бог здоровья, - сказала она Евлампию на прощанье, перекрестила его и ушла.
   Евлампий глубоко вздохнул и отвернулся к окну.
   Буквально через полчаса раздался новый звонок. На пороге стоял мужчина в помятом пиджаке и с не менее помятой физиономией.
   - Это, - сказал он. - Я насчет кошек. Деньги принес. Решил сегодня без этого, - он щелкнул себя по горлу. - Пивом ограничусь. Ты это хорошо. Молодец мужик.
   Он протянул замызганную трехрублевку, постоял, не зная, что еще сказать, и вышел.
   Потом пришла дама. Сентиметальная дама. Евлампий пригласил ее в комнату, по возможности незаметно отпихивая в угол свои носки. Дама села на стул и начала рассказывать:
   - У меня была кошка. Она любила одного кота. Злые люди их разлучили. Моя кошка больше никого так не любила. Скоро она умерла. Говорят: живучий, как кошка. А моя вот не выдержала разлуки. Возьмите, - она протянула Евлампию десять рублей. - Пусть все кошки будут счастливы. И люди тоже.
   К Евлампию шли люди. Были интеллигенты, рабочие, алкоголики, один непризнанный писатель, один поэт, еще кто-то. Приходили денежные переводы, письма, в которых добровольцы предлагали свои услуги. Когда сумма превысила тысячк двести рублей, Евлампий взял отпуск за свой счет на две недели и ушел в работу с головой. Целыми днями он пропадал в помещениях бывшего склада, руководя шабашниками. А я, по его просьбе, обходил кварталы и с двумя пенсионерками-добровольцами (или доброволками?) вел, как мог, перепись бездомных кошек. Но мы не ограничивались только этим, а заходили также в квартиры, где проживали "благополучные" кошки, знакомились с условиями их обитания. По настоянию Евлампия при горисполкоме была создана комиссия по делам кошек, он же стал ее председателем. Несколько семей, где кошки пострадали от грубости и ногоприкладства хозяев, были лишены, так сказать, родительских прав на этих безобидных животных.
   На исходе второй недели Евлампий позвонил мне и сказал, что к приему кошек все в основном готово. Оставалось лишь закупить блюдечки, мягкие подстилки, а также договориться с молокозаводом о ежедневном завозе молока и с мясокомбинатом о поставке колбасных обрезков.
   Через два дня началось переселение животных. Кошки, которые отчаянно кусались и царапалисб на руках у многих наших добровольных помощников, успокаивались и доверчиво смотрели на евлампия, едва лишь он протягивал руку, гладил возмуденное животное и говорил ему несколько ласковых слов. Хорошего человека сруза видно, подумал я.
   Кошек усаживали в автобуз ЛАЗ (шофер которого заломил поначалу огромную сумму - четвертной, сниженную в результате переговоров до двух бутылок "чернил") и отвозили на нефтебазу. За неделю мы перевезли триста семнадцать котов и кошек, причем некоторые были с малолетними котятами.
   Через неделю после торжественного открытия колонии кошек, которую Евлампий назвал "Проект "Мяу", в город прибыл корреспондент областной газеты. Он побывал в колонии, много фотографировал и хотя ему не удалось побеседовать с кошами, взял интервью у Евлампия, говорил с жителями города, представителями исполкома, санслужбой. Через несколько дней в газете "Скорей вперед!" появилась статья "Полезное начинание", снабженная несколькими фотографиями, на одной из которых был снят Евлампий с пушистой белой кошкой на руках. В статье отмечалось, что инициатором полезного начинания выступила Н-ская парторганизация.
   Статья была перепечатана одной из республиканских газет, и в город нагрянуло телевидение. Опять Евлампий давал интервью и снимался в белом халате с кошками и котятами на руках. Правда, телевизионщики порядком напугали животных своей аппаратурой, но Евлампий объяснил кошкам, что надо потерпеть. Те согласились, хотя одна из них, черная и вызвалась перебежать дорогу кому-нибудь из съемочной группы.
   Сообщение о "Проекте "Мяу" передал даже вражсекий "Голос Америки", но наше радио привычно опровергло клевету, заявив, что это не более, чем измышления злобствующих антисоветчиков, за спинами которых, естественно, стоит ЦРУ, и что советские люди заняты сейчас не какими-то абстрактными проектами, а вполне реальной задачей построения коммунистического общества.
   Примерно через месяц после съемок передача, которая получила название "Друг наш пушистый", была показана по телевидению. Но мы ее не телеувидели: часть вышки, похищенная злоумышленниками, так и не была найдена.

* * * * * * *

   - Ну вот, а теперь можно заняться и телевышкой, - заявил Евлампий.
   Со времени открытия "Проекта "Мяу" прошло полтора месяца. Колония процветала, и хотя накануне была завезена партия не совсем свежего молока, больших проблем не было. Даже вопрос с мышами удалось решить положительно: в окрестностях водилось немало полевок.
   - Как вы будете искать преступника? И главное - где? - спросил я.
   - Где искать преступника я пока не знаю, - признался Евлампий, почесывая женщину на груди. - Но если я выясню, какие мотивы ими двигали, я доберусь и до них самих.
   - Хорошо, а где вы будете искать эти самые мотивы?
   - А ты сам как думаешь?
   Я пожал плечами.
   На следующий день Евлампий отправился на областное телевидение. Скажу вам честно: мне показалось, что мой друг вел себя чересчур самоуверенно, когда заявил, будто милиция идет по ложному следу и что он мог бы помочь следстви. "Тоже мне, новый Шерлок Холмс объявился! - помнится, подумал я тогда. - Милиции, вон, деньги за это плотят - и то она бессильна."
   В общем, возвращения Евлампия я ждал с известной долей скепсиса.

* * * * * * *

   На телевидении Евлампия узнали, как основателя "Проекта "Мяу" и поначалу решили, что его привели в область кошачьи дела. Однако его интересовало совсем другое: не готовилась ли в середине или в конце августа (вышка был спилена тринадцатого числа) передача о летчиках сельскохозяйственной авиации. Ответ главного редактора был неутешителен: такой передачи в середине или конце месяца не готовилось. Евлампий вздохнул, поблагодарил и хотел уже уходить, но тут главный редактор добавил: "А какой нам был смысл делать вторую за месяц передачу о летчиках?" Услышав эти слова, Евдампий остановился, как вкопанный. "То есть как вторую передачу о летчиках?" - переспросил он. "В начале августа мы уже пускади по области передачу "Урожаю химия - вещь необходимая, - пояснил редактор. - А вы разве не смотрели?" - "Нет, - признался мой друг, - у меня телевизор сломался". - Это было... - редактор покопался в своих бумагах, - третьего августа".
   Тут Квлампий хлопнул себя по лбу и воскликнул: "Ну как же я не догадался об этом раньше! Ведь они не предотвратить ее хотели, они - мстили!" Главный редактор с некоторой тревогой взглянул на посетителя: "О чем это вы Евлампий...э-э Федорович? Что предотвратить? Кому мстить? Может, водички?" - "Простите, это я так, - взял себя в руки мой друг и поинтересовался: А кто готовил эту передачу?"- "Домодедов. Наш лучший тележурналист".- "Вы не можете дать мне его адрес?"
   Десять минут спустя Евлампий ехал на троллейбусе к Домодедову.

* * * * * * *

   - Да, эту передачу готовил я, - подтвердил Домодедов, молодой мужчина лет тридцати в джинсах "Внешпосылторга" и синей рубашке с погончиками, - по материалам, поступившим из колхоза "Заречный".
   - Могу я взглянуть на вашу... э, рукопись? - осведомился Евлампий.
   - Разумеется. Я всегда оставляю себе копию, - с готовностью отозвался журналист. - Тем более, своему коллеге покажу с превеликим удовольствием. Да вы, присаживайтесь.
   Он вышел в соседнюю комнату и через пару минут вернулся с несколькими листками машинописного текста. Евлампий бегло просмотрел первый и второй лист, где говорилось о том, какое большое значение уделяют химизации партия и правительство, третий же стал читать медлено и внимательно.
   "К сожалению, пилоты областного авиаотряда еще не прониклись сознанием важности опрыскивания ядохимикатами сельскохозяйственных посевов. Так, 27 июля подвесные баки самолетов вместо раствора хлористого дихлорфторида по непонятным причинам были заполнены раствором жидкого навоза. В резудьтате этого сорняки получили дополнительную подкормку и через несколько дней полностью поглотили сельскохозяйственные посевы как таковые. Обе вышеназванные субстанции, хотя и являются идентичными по цвету, существенно различаются по запаху. Как мог допустить такую грубую ошибку начальник отряда пилот 1-го класса Н. Трулин, не укладывается в голове. Об этом выходящем из ряда вон случае, который произошел в колхозе "Заречный", сообщила на телевидение председатель колхоза тов. Дуршлаг А.И...."

СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ...

   - Поймите же наконец, вас пока никто ни в чем не обвиняет, - устало говорил полковник Матвеев. - Но объясните, как на месте преступления оказались следы вашей телеги?
   - Колхоэной телеги, вы хотите сказать, - поправила его Анна Иосифовна Дуршлаг.
   - Пусть колхозной, - терпеливо согласился Матвеев. - И как оказалось там же два окурка папирос "Беломорканал", да еще со следами помады. Помада и папиросы именно таких марок, какие употребляете вы! А?
   - Можно, я закурю? - спросила Анна Иосифовна.
   Полковник кивнул. Глубоко и нервно затянувшись "беломориной", Дупшлаг обрченно проговорила:
   - Делайте, что хотите. Судите, сажайте. Не брала я вашей дурацкой телевышки!
   - Где вы были в ночь на тринадцатое августа? - строго спросил Матвеев, подвигая женщине пепельницу.
   - Я же говорю вам: не помню! Тот лейтенант уже сто раз спрашивал!
   - А вот свидетели показывают, что вы уехали куда-то накануне вечером.
   - Какие свидетели?
   - Ну, мы предъявим их вам позже. Если понадобится. Кстати, вы замужем? - поинтересовался полковник, хотя это было не совсем кстати, да и ответ он знал заранее.
   - Нет. Пока.
   - "Пока? - подумал Матвеев. - Ничего себе "пока" - тридцать шесть лет!"
   - И все же где вы были в ту ночь?
   - Неужели так трудно догадаться, где может провести ночь молодая женщина! А еще мужчина! Эх, вы! - Гражданка Дуршлаг залилась горькими слезами. Потом, подняв мокрое лицо, грустно сказала: - Он жениться обещал...

* * * * * * *

   Гражданин Агрофобов был довольно симпатичным мужчиной лет сорока в приличном костюме и галстуке. Такие нравятся женщигам, когда побреются. Он остановился на пороге кабинета Матвеева и возмущенно сообщил:
   - Мне ту пришлда повестка. Но я не понимаю...
   - Проходите и садитесь, - сухо перебил его полковник, поднимая взгляд от фотографий телеги, веером разложенных на столе.
   - Почему это я должен... - снова начал Агрофобов.
   - Потому что это ваш долг - помочь следствию, - строго сказал Матвеев. - Вы подтверждаете, что председатель колхоза "Заречный" Дуршлаг Анна Иосифовна была у вас в ночь на тринадцатое августа?
   Агрофобов вспыхнул, но промолчал.
   - Неужели вы не понимаете, что она подозревается в совершении серьезного преступления - спилении телевышки? Своим молчанием...
   - Ну, была, - выдавил Агрофобов, глядя в пол.
   - И сколько она у вас там... пробыла?
   - Сколько надо, - отрезал Агрофобов. - Вас это не касается.
   - Она никуда не отлучалась в ту ночь? - спросил полковник, хотя уже чувствовал, что Дуршлаг дейтсивтельно не покидала квартиры Агрофобова и что сколько ни проверяй, ее алиби все равно будет стопроцентным.
   - Отлучалась...в туалет, - мрачно сострил Агрофобов.
   - Что ж ты голову девке-то морочишь! - неожиданно вырвалось у Матвеева, вспомнившего горькие слезы председательши.
   - Сама ходит! Я ее силой не тащу! - огрызнулся Агрофобов. - И не ваше это дело!
   - А вот мы тебе на производство! За аморальное разлодение! - разозлился полковник.
   - Нет у меня любви! Нет! Ну?
   - Полюбишь, как миленький! Тринадцатой как лишат, коллектив как осудит, на парткоме как разберут, так сразу и задумаешься: может, все-таки полюбить лучше?
   "Жаль, не за что тебя привлечь, голубчик, - подумал Матвеев. - Не тунеядствуешь, в вытрезвителе тоже, видно, не был. Жаль..."

* * * * * * *

   В фабричной многотиражке "Наше завтра" появилось стихотворенье слесаря Поддубина. Писал он много и охотно, печатали его мало и с большим нежеланием. Дело в том, что в редакции многотиражки окопался один гад, литконсультант Л. Бестия, работавший на полставки. Сам он ничего путного выдать не мог, зато молодые таланты душил в одну кассу. Свои стишки он печатал сугубо по блату, потому что его жена работала на базе и доставала импортную мебель редактору С. Мерину. Стихи Бестии были все больше про разные времена года: летом про лето, зимой - про зиму, а про что осенью и весной - читатель и сам догадается без труда. Березы, липы, клены, желтые листья, дожди (летом грибные, осенью - тоскливые), зайцы, грачи, вороны, серое, а также голубое небо кочевали у Бестии и стихотворенья в стихотворенье.
   Поддубин справедливо полагал, что пейзажи сейчас мало кого колышут. Лично он писал по-новаторски, по-маяковски - вот его и не печатали. В душной комнате редактора и его сателлита литконсультанта талант задыхался. Но если талант - настоящий, он всегда всплывет наверх, подобно кой-чему.
   В тот день Поддубин принес свое новое стихотворение "Я видел...", которое начиналось такими чеканными строчками:
   Летела телега
   по воздуху прямо,
   Колеса попали
   В воздушную яму...
   "Совсем ошизел наш Поддубин", - сокрушенно подумал Бестия, а вслух поинтересовался:
   - Аллегория, надо полагать? Железный конь, как мы знаем, это поезд, а летящая телега, вероятно, самолет?
   - Знаем мы ваши подковырочки, Леонид Моисеевич, - с горечью молвил слесарь. - Лучше сразу скажите: берете или нет?
   К счастью для Поддубина, в литературной странице многотиражки осталось как раз незаполненное место. Бестия, конечно, сунул бы туда свой стих, но как назло погода, вдохновлявшая его на очередное сочинение, была так неопределенна, что литконсультант попросту терялся. То шел по-настоящему осенний дождь, но едва лишь Бестия хватался за перо (то бишь за машинку "Москва" с двумя западающими буквами, словно кто-то повадился отбивать на ней неприличное слово), как из-за туч проглядывало яркое летнее солнышко, то вдруг начинался град, но пока Бестия думал, куда его присобачить и с чем срифмовать, град сменялся шквальным ветром. По этой причине литконсультатнт решил дождаться от природы большей определенности, а потому - черт с ним, с Поддубиным и его летающей телегой, все равно место надо чем-то заполнить.
   Так стихотворение "Я видел..." появилось в многотиражке "Наше завтра".

* * * * * * *

   Развернув две сушеные воблы, Евлампий сел на стол и открыл бутылку "Жигулевского". Он не спеша постучал воблой о стол, и на этот звук из комнаты выкатился паук маку-маку, заметно поседевший за последнее время, но по-прежнему жизнерадостный. Евлампий ласково погладил его и, дльянувшись до холодильника, выудил оттуда кусок докторской колбасы, к которой испорченный цивилизацией паук пристрастился не меньше, чем к постным бабочкам и мухам.
   Маку-маку удовлетворенно зачавкал, а Евлампий начал чистить рыбу. Очистив вобблину и бросив в холодильник другую, он уже собирался смять газету, в которую были завернуты рыбины, как вдруг его взгляд упал на первые строчки стихотворения некого Поддубина "Я видел..."
   Евлампий расправил газетный лист с крупицами соли и стал читать:
   Летела телега
   по воздуху прямо,
   Колеса попали
   В воздушную яму...
   Куда ты и кто ты,
   Воздушный ямщик?
   Видать, в небесах
   ты кататься привык!
   Навстречу заре,
   в блеске утренних звезд
   Пегас белогривый
   Поэта унес!
   Непонятное волнение овладело Евлампием. Он еще раз внимательно прочитал стихотворение. "Надо поговорить с этим, как его, Поддубиным, - решил он. - Завтра же! Сегодня уже поздно, может, спать лег. Совпадение? А если нет? Чудес не бывает. "Летела телега..." Поэты, даже фиговые, они ведь образами мыслят, метафорами всякими. А образ откуда? Из жизни! Но вжизни телеги не летают. Не летают? А где же он тогда ее видел? Или все-таки не видел? Может, это просто сдвиг по фазе?
   В моей цепочке не хватает всего одного звена. Звенышка, можно сказать. Малю-ю-сенького, но самого важного. Я никак не мог понять...никак не мог понять..."

* * * * * * *

   Слесарь Поддубин старался смотреть и говорить в сторону. Он еще не отошел после вчерашнего: смешивать "чернила" с белой - равносильно тому, что есть натощак мухоморы. Но когда надо срочно добавить, а под рукой нет ничего, кроме "Солнцедара", поневоле приходится идти на рискованные эксперименты. Возможно и вы, читатель, бывали в таких безвыходных ситуациях.
   Но Евлампий не знал о муках поэта. Его интересовало только одно: имело ли стихотворение "Я видел..." под собой реальную основу? Иными словами, действительно ли Поддубин видел то, о чем написал? Пегас белогривый - это, может быть, гипербола. Но телега? Если бы слесарь выдумал все от начала до конца, то вряд ли бы он стал впрягать белогривого Пегаса в телегу. Он впряг бы животное минимум в такую же белоснежную колсеницу. Или посадил бы ямщика, то бишь Поэта, прямо Пегасу на загривок. Зачем же ему тогда телега? Сейчас все выяснится...
   - Могу я отнять у вас минут пятнадцать- двадцать? - спросил Евлампий Поддубина.
   - Щас, минутку, - отвернулся слесарь. Сделав вид, что ищет в кармане специовки, висящей на двери шкафчика, сигареты, слесарь глубоко рыгнул и поморщился.
   Они вышли во двор.
   - Я прочитал ваше стихотворение... - начал Евлампий.

* * * * * * *

   Пилот первого класса Николай Трулин шел по главной улице Н. , почти незаметно припадая на левую ногу. Она - эта нога - была короче правой на шесть с половиной сантиметров. Когда-то в юности, при поступление в училище гражданской авиации, Трулин сумел провести медкомиссию, положив в ботинок толстый, свернутый вдесятеро журнал "Огонек". Однако в кабинете хирурга поступающим велели раздеться до трусов и носков, и Трулин страшно испугался. Решение, однако, как это часто бывает в экстремальных ситуациях, созрело почти мгновенно. Пока хирург был занят остальными абитуриентами, Николай выскочил во двор и, спрятавшись за большой кучей песка, снял с левой ноги ботинок и носок. Он стал лихорадочно набивать носок песком. На все шесть сантиметров нога, конечно, не удлинилась, но цель все-таки была достигнута: врач ничего не заметил.
   Однако потом, когда курсанты стали летать, Трулину пришлось расплачиваться за обман: левая нога не не доставала в кабине до еужной педали и, чтобы дотянуться, ему приходилось сползать с сиденья в кабине самолета. Однажды это чуть не привело к трагическим последствиям: учебный самолет Трулина полетел в противоположную сторону: не вверх, а вниз. Лишь в последний момент Николаю удалось вывести машину из пике. Он получил строгий выговор за лихачество в воздухе (истиной причины происшествия никто не узнал), а начальник училища вызвал Трулина "на ковер" и сказал, что если бы самолет разбился, то из зарплаты Николая бухгалтерия до конца жизни высчитывала бы за порчу государственного имущества. На досуге Трулин подсчитал, что если бы вычеты равнялись, как в случае алиментов, двадцати пяти процентам, то ему пришлось бы работать сто пятьдесят три года.
   В тот день, в субботу, Трулин встал со злополучной левой ноги. Как водится в таких случаях, вскоре случилась неприятность. Тетя попросила Николая сходить на рынок купить кое-что из фруктов. Трулин позватракал, вышел на улицу и, помахивая сумкой, отправился на базар. Буквально через несколько минут к нему подошел человек и, невнятно назвавшись каким-то странным именем - кадется, Лампий - заявил, что им надо поговорить.
   Сначала Трулин хотел послать незнакомца по известному адресу, но природный такт взял верх. Летчик осведомился о предмете разговора, на что Лампий странно и многозначительно ответил, что энергослужбы города в последние несколько месяцев регулярно перевыполняют план экономии электричества.
   Летчик стал склоняться к мысли, что незнакомца все-таки придется послать. Он уже открыл рот, чтобы назвать тот самый точный и короткий адрес, который к тому же часто пишут, хотя и не на конвертах, а на заборах, но что-то в слловах странного гражданине насторожило его. Лампий заметил, что экономия электроэнергии проистекает из того, что никто в Н. Нынче не включает телевизоров. Далее незнакомец сказал, что Трулину, несомненно, причитается часть премии, полученной энергетиками.
   Николай побледнел и ответил фразой, неожиданно всплывшей в памяти из какого-то детективного фильма:
   - Это что, шантаж?

* * * * * * *

   - Скажите, товарищ Поддубин, что послужило прообразом летающей телеги в вашем стихотворении? - спросил Евлампий.
   - Так сама телега и послужила. А вам понравилось? - поинтересовался слесарь, борясь с желанием рыгнуть еще раз.
   - Понравилось, - заверил Евлампий. - Все уже было: летающие птицы, самолеты, бабочки, колесницы, тополиный пух, а вот летающую телегу я, признаться, встречаю впервые. Как это вам взбрело? Метафора, гипербола, аллегория?
   - В том-то и дело, что нет, - зашептал Поддубин, жарко дыша в лиуо собеседника перегаром вчерашней смеси. - Я ее видел!
   - Что - телегу?
   - Ее самую!- выдохнул слесарь. - Только я никому не рассказывал: все равно не поверили бы. Даже жене. Она все равно на развод подает. Не хочу, чтобы она меня в суде еще и шизиком обозвала. Это было ночью. Я стоял на балконе, тут она появилась.
   - Жена?
   - Телега! Летит. Сначала я шум мотора услышал. Смотрю: тень какая-то.
   - Телега с мотором? - недоверчиво осведомился Евлампий.
   - В том-тои дело, что нет. Вертолет ее нес. И лампочка красная внизу мигала. Он очень низко летел, не знаю, почему кроме меня никто не заметил. Наверное, только у нас, поэтов, такая привычка на балконах по ночам торчать. Из-за этого и жена на развод подает. Пренебрегаешь, говорит, своими прямыми обязанностями. Ну, не только из-за этого вообще-то...
   - На какой улице вы живете? - перебил Евлампий.
   - На Товарной. Знаете, недалеко от вокзала.
   - Знаю, - Евлампий на минуту задумался, прикидывая, каким маршрутом должен был пролететь вертолет. - А какого числа это было не помните?
   - Не помню, - признался слесарь. - Хотя нет, погодите. Э...у нас через два дня аванс на заводе был, я еще жене хотел что-нибудь купить, ну, духлв каких-онибудь. Да потом передумал, все равно, знаете, никакой отдачи. Это тебе не жена декабриста. У нее одно на уме: как бы румынскую стенук достать. Дура, одним словом. Да ладно, теперь все равно разводимся.
   - А какого числа была аванс?
   - Пятнадцатого.
   - Значит, телегу вы видели в ночь на тринадцатое?
   - Выходит так.

ПРИЗНАНИЕ

   - Зло меня взяло. Пашешь-пашешь, а они еще и недовольны. Хоть бы спасибо сказали, что не руками пришлось навоз разбрсывать.
   - Но ведь из-за разросшихся сорняков пострадали и посевные культуры?
   - А кто виноват, что у них сорняков больше, чем этих самых культур? Сажать надо было как положено! Между прочим, чему выше сорняк, тем лекче с ним бороться. Его издали видно и с сельхозкультурой не саутаешь. Верно?
   - И что было дальше?
   - Ну, приездает эта самая Дуршлаг и орет, что такого безобразия не потерпит, а будет жаловаться вплоть до. И пожаловалась: написала письмо в область. Прислали оттуда журналиста. Он по-быстрому сбацал очерк. Утром приехал, после обеда уже смотался. А потом смотрим - передача по телевидению. И всех нас бракоделами обзывают. А я, между прочим, пилот первого класса, заслуженный авиатор! И этот самый навоз мог бы вылить во двор Дуршлаг с точностью до метра. Особенно когда она белье сушить вывесила бы. Но мы все промолчали. А этой дуре, видно, мало показалось. Приехала еще раз и злорадно так объявляет, что эту передачу еще и по республиканскому телевидению покажут, она, мол, добьется. Сама замуж выйти не можеь, а на других зло срывает. Ну, тут уж мы не выдержали.
   - Где вы взяли вертолет?
   - Да у меня друг хороший в вертолетном отряде служит. Мы с ним с училища дружим. Ну, я попросил подлететь его на часок. Сказал, что нужно теще мешок картошки привезти. А он, знаете, ас вертолетного дела. Помню, в училище случай был: летел он как-то над парком культуры и отдыха, выполнял тренировочный полет. Видит: два хулигана девушку обижают. Так он завис над ними, сам по лестнице веревочной слез, по морде хулиганам надавал, а девушку доставил на вертолете по месту жительства. А еще помню...
   - Насколько я понимаю, вы решили спилить верхушку телевышки и подстроить так, чтобы подозрения пали на гражданку Дуршлаг? Отомстить ей?
   - Да.
   - Рассказывайте дальше.
   - Ну, подлетели мы в "Заречный", темнота была, как у негра в... вобщем, очень темно было. Подхватили телегу, прямо с воздуха зацепили, чтобы следов вокруг не оставлять. Потом полетели к телевышке. Летели прямо над городом, думали, вряд ли кто заметит - уж больно ночь темная была. Подлетели к телевышке, опустили телегу на землю...
   - Погодите, погодите, - прервал рассказчика Евлампий. - Мешок картошки, о котором вы сказали вашему другу-вертолетчику, как я понимаю, довольно существенно отличается от телеги, а от куска телевышки - тем более. Когда вы сообщили ему об истинной цели вашего ночного полета?
   - А тогда и сказали, когда в "Заречный" прилетели.
   - И он согласился?
   - Не сразу. Но потом согласился. Мы ему обещали бутылку поставить.
   - Понятно. Продолжайте.
   - Ну, вертолет завис над вышкой. Я по лестнице спустился, ножовку по металлу достал и начал пилить. А второй парень из нашего отряда, он фонариком мне светил. Мы, конечно, верхушку подстраховали, чтобы на землю не грохнулась. Часа три пилили по очереди. Наконец закончили. Аккуратно опустили на телегу. Потом я папиросы подбросил - такие, как Дуршлаг курит, "Беломорканал". Измазал их, конечно, помадой. Потом мы телегу метров тридцать по земле протащили, за вертолетом. Верхушка-то тяжелая была, и следы четко отпечатались. Потом с телегой и куском телевышки мы полетели назад в "Заречный". Там вертолетчик телегу точно на прежнее место поставил, след в след. Я же говорю - ас. А вышку мы в лесу спрятали.
   - Вы можете показать это место?
   - Могу. Что мне теперь будет?
   - Ничего, если в течение следующих трех дней вы поставите вышку на место.
   - Да, но как же теперь...?
   - А вот это уж ваше дело. Хотите - паяльником припаивайте, хотите - пластилином приклеивайте.
   - Значит, вы не из милиции? - с внезапно проснувшейся надеждой спросил Трулин.
   - Я чвстное лицо, - ответил Евлампий, и подумав, спросил: - Но почему вы выбрали такой странный способо мести? Могли бы... ну, например, дохлую крысу ей в окно подкинуть или выхлопную трубу в ее "газике" картошкой заткнуть.
   - У нас служить двоюродный брат этой Дуршлаг, - сообщил немного воспрянувший духом летчик. - Так он рассказывал, что она страсть как любит телевизор смотреть. Как вечером засядет, так до самой ночи и пялится. Понятное дело: семьи нет, куда время девать? Был у нее, правда, какой-то хахаль, да и тот бросил. Вот мы и решили лишить ее "телека".
   - Почему же вы не похитили антенну у самой Дуршлаг?
   - А она б другую купила. Или к соседям бы пошла, - простодушно сказал Трулин. - Нет, рубить уж - так под корень!
   - Ну а сами вы как же? Не страдали без телевизора?
   - Нет. Мы все равно после работы в "дурака" оедемся. На щелбаны, - и тут впервые за все время разговора пилот Трулин робко улыбнулся.

* * * * * * *

   Верхушка телевышки появилась так же неожиданно, как и исчезла. В домах загорелись голубые экраны, и телезрители Н. Успели посмотреть четырнадцатую, заключительную серию фильма "Буря мглою..." о буднях работников метеорологической службы.

ЗАПИСКИ 13-ГО ЧАСТЬ 3. ПОБРАТИМЫ

   Наш город имел побратима в далекой африканской стране Тарганьике. Как назывался город-побратим, знали немногие. Название это звучало примерно как Катачалкусватакха. Для удобства те, кому это было нужно, произносили языколомное слово просто как Катача.
   Никто не знал, когда же Н. и Катача стали побратимами, поэтому говорили, что дружественные связи уходят в офигенно далекое прошлое. Города регулярно, раз в тридцать лет, обменивались делегациями, причем последняя наша делегация так и не вернулась обратно. Ходили слухи, что самлдет сбился с курса, сел в джунглях, и всех пассажиров вместе с экипажем съели. После этого случая горкомовские работники Н. стали ездить за границу с еще большей неохотой и постоянно подчеркивали в разговорах, что поездки в ГДР, Болгарию или Чехословакию чреваты немалыми опасностями.
   Наша местная газета сообщила, что скоро в Н. С ответным визитом приедет делегация из Катачи, что гости ознакомятся с нашими достижениями и посетят промышленные и культурные объекты - в общем, все как тридцать лет назад.
   В понедельник вечером в нашей квартире раздался телефонный звонок. Трубку сняла Александра.
   - Тебя.
   Звонил Евлампий.
   - Дима, ты знаешь, что в среду к нам приезжает делегация из Тарганьики?
   - Знаю, - ответил я. - Читал в газете.
   - Ты не мог бы мне помочь?
   - Каким образом? - удивился я: лично у меня побратимов на далеком континенте не было.
   - Делегацию должен был сопровождать переводчик, - продолжал мой друг. - Но сегодня нам сообщили, что он приедет на день позже. Что-то там у него случилось: то ли жена рожает, то ли наоборот разродиться не может. Короеч, семейные обстоятельства.
   - Ну а я здесь при чем?
   - Ты ведь учишься...
   - Так не на акушера.
   - А как у тебя с английским?
   - Свободно читаю Конан-Дойля в переводе, - сострил я. - А если серьезно - тройка. Я ведь в школе французский изучал.
   - Вот видишь - "удовлетворительно". Значит, твои знания государство удовлетворяют.
   Я стал догадываться, куда он клонит, и напрямик спросил:
   - Вы хотите, чтобы я встретил делегацию из Тарганьики?
   - Я никогда не уставал восхищаться твоей догадливостью, - по-восточному витиевато загнул Евлампий.
   - А вы уверены, что ни говорят на английском?
   - Международный язык. Кто-нибудь из них наверняка его знает.
   - Допускаю. Но почему я?
   - Можно попросить любого учителя иностранного языка из какой-нибудь школы.
   - Лето, Дима, лето. Все в отпусках. Сейчас трудно застать кого-либо дома.
   - Не кладите трубку, - попросил я.
   Я отправился в комнату и разыскал на полке "Справочник международника". Открыв его на букве Т, я нашел Тарганьику и пробежал шлазами статью. Утешительного было мало: жители страны разговаривали на "пуку". Куда поставить ударение в данном слове, указано не было.
   Я вернулся к телефону и сообщил Евлампию:
   - Их язык называется "пЩку". Или "пукЩ". Не думаю, что он имеет что-то общее с английским.
   - Дима, я уверен, что кто-нибудь из них знает английский, - настаивал Евлампий. - Ну, пожалуйста. Кроме тебя мне никто не поможет. Меня назначили ответственным за встречу тарганьикской делегации. Оказали доверие, так сказать, а проще говоря - спихнули на меня почетную обязанность. От тебя много не потребуется: встретишь и разместишь в гостинице. А там и переводчик подъедет.
   Евлампию я не мог: слишком много лет страной, но крепкой дружбы связывали нас. А почему бы ему не попытаться наладить контакт с катачанами и на персидском - как-никак Евлампий переводил на этот язык самоучитель игры на арфе? - мимоходом подумал я, но вслух ничего не сказал. Нет, отказать
   - Ладно, попробую, - вздохнул я. - Что мне делать в среду?
   - Поезд прибывает в десять тридцать. Подъезжай на вокзал к десяти. Я там тоже буду. Ну, до встречи. И спасибо тебе.
   Я взял английскую грамматику и с большим удивлением узнал, что у англичан почему-то тр настояших времени. "На хрена им столько?" - подумал я и выбрал "презент индефинит" - настоящее неопределенное. Увы, полчаса спустя оно по-прежнему оставалось для меня неопределенным.
   Я отложил учебник и вновь открыл "Справочник международника". Еще раз внимательно прочитал полстранички, посвященной Тарганьике. Название страны происходило от "тарган", что на "пуку" означало "солнце", и "ньика" - "страна". Таким образом название государства переводилось как "солнечная страна", а мой словарь тарганьикского языка пополнился с нуля до двух слов. Денежной единицей этой страны являлся один "фиг", состоящий из ста "писиков". С небольшой натяжкой можно было предположить, что или "фиг" или "писик" означает "деньги". Правящая политическая партия страны (ориентировавшаяся, как было сказано в справочнике, на построение тарганьикского социализма с последующим построением тарганьикского коммунизма) называлась "Хактфу", что означало "Вперед", а ее центральным органом была газета "Коки!", что переводилось как "Ура!" или "Да здравствует!".
   Вооруженный пятью словами языка "пуку", я стал дожидаться встречи с представителями далекого континента.

* * * * * * *

   В среду в девять утра автобусом номер три я отправился на вокзал. Прокомпостировав талон, я сел возле средней двери и погрузился в невеселые раздумья о предстояшем испытании. Я свернул из талона тонкую трубочку с острым концом и, пренебрегая правилами гигиены, стал машинально ковырять дупло зуба.
   Дупло, которое я своевременно не запломбировал, стало напоминать со временем небольшую, но извилистую пещеру; в тот день в нем застрял приличный кусок котлеты, которую я торопливо сжевал за завтраком. Помогая себе языком, я стал поихоньку выковыривать из дырки мясо.
   - Товарищи, приготовьте к проверке талончики и проездные билеты, - раздался голос водителя.
   Я прекратил свое занятие и хотел извлечь талон из полости рта, чтобы предъяаить его контролеру. Потянув за трубочку, я некоторой тревогой почувствовал, что она не вытягивается.
   - Ваш билетик, молодой человек?
   Я дернул посильнее - и в руке у меня оказалась лишь половина трубочки, вторая осталась в извилинах дупла. Я развернул то, что осталось от моего проездного документа, и протянул контролеру.
   - Что это? - недоуменно спросил он.
   - Э... видите ли, - начал я, с тоской взирая на обслюнявленный кусочек талона.
   - Вижу. Вы с этой половинкой, наверное, во всех автобусах ездите уже месяц. Компостер-то определить невозможно. Чем вы можете доказать, что пробивали ваш талон именно в этом автобусе?
   - У меня вторая половинка во рту, - пояснил я. - В дупле. Я ее даже зубом чувствую. Загляните сами, - я открыл рот.
   Поколебавшись секунду, контролер наклонился и заглянул в мою пасть.
   - Мм... ничего не вижу, - сообщил он через какое-то время.
   - Вы не туда смотрели, - заметил я. - У меня дырка внизу слева, а вы смотрели вверху справа.
   Терпеливый контролер посмотрел внизу слева.
   - Темно, ничего не видно, - проговорил он. - Придется вам, молодой человек, платить штраф.
   Конечно, если бы у него был фонарик, он бы наверняка убедился в моей честности. Но контролеры не носят фонариков: вероятно, прецедентов с талонами, застрявшими в дупле или между зубами, пока не было. Я вздохнул и выташил два рубля. День начинался неудачно.

* * * * * * *

   Вскоре я был на вокзале. Александра заставила меня надеть новый костюм и даже темно-синий галстук. Евлампий стоял в окружении встречающих, среди которых выделялась девушка в начиональном платье. Она держала в руках круглый, похожий на противотанковую мину, каравай. Евлампий разговаривал с невысоким полным человеком. Увидев меня, он отвел мужчину в сторону и знаком подозвал меня.
   - Наш переводчик, - представил он. - Вячеслав Григорьевич, первый секретарь горкома.
   Первый секретарь горкома выглядел так, как и положено выглядеть первым секретарям горкомов, а также райкомов, обкомов и крайкомов - то есть, никак. Затерявшийся в толпе или, скажем, в автобусе, первый секретарь, практически ничем не отличался бы от любого другого гражданина, который, надев выходной костюм тоскливого цвета, спешит на свадьбу или похороны. Но секретари всех "комов" не теряются в толпе и не ездят в автобусах.
   Он критически оглядел мою худую фигуру и спросил:
   - Как у тебя с языком?
   Я уже хотел было ответить, что с языклм у меня, как и с другими органами - ушами, носом и проч. - все в порядке, но Евлампий опередил меня:
   - Нормально, Вячеслав Григорьевич.
   Тот кивнул, как могут кивать только начальники, когда подчиненные докладывают им о выполнении того или иного поручения - коротко, но веско - посмотрел на часы, бросил "Ну, ладно" - и отошел к группе встречающих.
   Я с упреком взглянул на Евлампия и опять подумал, что сыграть в переводчика он с таким же успехом мог бы и сам. Но я не успел ничего сказать, потому что по вокзалу разнесся металлический обезличенный голос:
   - На первый путь прибывает поезд номер семнадцать из Москвы. Стоянка три минуты. Повторяю...
   - В бой, - сказал Евлампий.
   Чертыхаясь про себя, я последовал за ним.
   Девушка в национальном костюме вытянула перед собой хлеб-соль и встала рядом с первым секретарем. "Приветственная речь, - с тоской подумал я. - Ну, началось..."
   Тепловоз приближался с такой скоростью, как будто у него отказали тормоза или машинист забыл, что в Н. надо делать остановку. Я направился к Вячеславу Григорьевичу с гораздо меньшей прытью и тут же зацепился за какую-то кишку. Кишка оказалась кабелем, тянувшимся к автобусу с надписью "Телевидение". Мой позор собирались транслировать на всю область, а может даже и на республику!
   - В третьем, в третьем вагоне! - прокричал кто-то.
   По славной традиции советских железнодорожников поезд шел задом наперед, то есть в "голове" находился самый последний вагон. Поэтому нам пришлось бежать к "хвосту". Девушка путалась в своем длинном платье и, засадив пальчик в соль, прижимала солонку к караваю. Вячеслав Григорьевич поправлял на ходу свои жидкие волосы и галсьук, оператор телевидения, взвалив на плечо камеру как бревно, спешил за нами.
   Поезд остановился, проводница люьерла поручни вагона тряпкой и спрыгнула на платформу. В тамбуре показались первые пассажиры: женщина с ребенком, офицер в чине старшего лейтенанта, двое молодых парней. Африканцев не было. Вячкслав Григорьевич беспомощно смотрел на третий вагон - оттуда выгружали коляску молодожены.
   - Девушка, - обратился Евлампий к проводнице. - В вашем вагоне случайно...
   Как раз в этот момент в тамбуре четвертого вагона появились смуглые граждане, надо сказать, не очень темные для африканцев. Одеты они были вполне по-нашему. Первый спругныл на перрон и стал принимать из вагона большие, кое-где перевязанные веревками или ремнями чемоданы и ящики.
   - Ну ничего поручить нельзя, опять напутали! - с облегчением ругнулся первый секретарь. - В четвертом вагоне, оказывается, а не в третьем! Держись возле меня, - бросил он мне вполголоса.
   Он подождал, пока выгрузка багажа и смуглых граждан закончится, затем развернул свою бумажку и затянул приветственную речь:
   - Дорогие африканские друзья! Разрешите приветствовать вас на нашей земле!
   Потом он толкнул меня в бок. Настал мой черед. В экстремальных ситуациях, как известно, у человека часто обнаруживаются скрытые резервы - и в моей памяти тотчас всплыла тема "Рабочий день Петра Иванова".
   - Диэр...эти... короче, эфрикэн френдз? , - начал я слегка дрожащим от волнения голосом. - В общем, питер Иванофф из э уоркер. Хи уоркс эт э биг фэктори?.
   Оставалось надеяться, что никто из тарганьикцев действительно не знает английского языка - тогда я, как говорится, умывал бы руки. В противном случае посланцы даоекой Африки наверняка решили бы, что их встречают пациенты местной психлечебницы. Что касается наших, здесь беспокоиться было не о чем: средний выпускник дксятого класса советской школы, оказавшись за границей, вряд ли смог составить бы на иностранном языке фразу: "Где здесь туалет?" - и истек бы мочой на улице чужеземного города.
   Африканцы, которые стояли вполоборота, повернулись к нам. Их лица выразиди некоторое недоумение, и самый пожилой из гостей, лысоватый гражданин в мятом светлом костюме, произнес что-то на своем языке.
   - Мы очень рады побывать в вашем замечательном городе, - выдал я перевод, соответствующий моменту.
   Один из тарганьикцев наклонился ко мне и тихо произнес:
   - Зачэм нэточно пэрэводишь, дорогой? Он говорит спасибо, конэчно, за встрэчу, но интэрэсуется, с каких это пор Грузыя стала находиться в Африке, а, дорогой?
   Я поспешил исправить ошибку.
   - Это не та делагация, - выдохнул я с облегчением. - Это из братской Грузии.
   Вячеслав Григорьевич опустил бумажку с речью и строго сказал кому-то:
   - Заберите у товарища букет назад! Вы же слышали, он не тот!
   После этого встречающие, сразу потеряв интерес к грузинским гостям, повернулись и пошли вдоль поезда, разыскивая загадочно исчезеувших побратимов:
   - Гдэ у вас здэсь стоянка такси, дорогой? - спросил пожилой грузин, вытирая лицо платком. - А то, понымаешь, на базар нам скорее надо, товар скоропортящийся!
   Я показал и поспешил вслед за первым секретарем и его свитой.
   Возле вагона номер двенадцать, почти в самой "голове" поезда, стояло четверо очень смуглых людей с курчавыми волосами.
   - Сначала спроси, откуда они, - предупредил меня Вячеслав Григорьевич. - Вдруг из какой-нибудь Туркмении?
   Это было проще простого.
   - Тарганьика? - осведомился я на языке "пуку". - Катача?
   Темнокожие граждане заулыбались и закивали головами.
   - Они самые, - сообщил я.
   Секретарь горкома выдвинулся вперед и затянул свою волынку про "разрешите приветствовать...".
   Для разнообразия я решил украсить свой перевод и французской школьной лексикой, поэтому первая, к примеру, фраза в моем исполнении звучала так:
   - Диэр эфрикэн фрэндз, кыль э вотр дывуар пур ожордуи, ну, и эсвие ле табле!?
   Дальше все пошло как по маслу: Вячеслав Григорьевич читал речь, я вспоминал обрывки устных тем по английскому и французскому и обрушивал их на уши африканских гостей. Те терпели. Я бегло познакомил их с рабочим днем Петра Иванова, кульпоходом в театр и моей любимой книгой. Когда я добрался до Москвы-столицы СССР, патроны у первого секретаря горкома кончились.
   - Йес! - громко произнес я, ставя точку в этой затянувшейся бодяге.
   После приветствия девушка дала гостям хлеб-соль, который тарганьикцы неловко передавали друг другу, очевидно, не зная, что с ним делать. Потом один из них, видимо, глава делегации, застенчивая улыбаясь сказал мне:
   - Ыхту тривандурам, - после чего сунул солонку в карман, а хлеб взял под мышку.
   Я незамедлительно перевел:
   - Говорит, что хлеб съедят вечером. За чаем.
   - А, ну, это, конечно, - закивал первый секретарь. - С колбасой очень вкусно даже.
   - Йес! - кивнул я африканцам.
   В ответном слове глава побратимов тоже что-то сказал. Честно говоря, я уже не вслушивался в его слова, а бойко тараторил:
   - От имени и по поручению нашей делегации, а также от себя лично хочу поблагодарить за теплый прием, за предоставившуюся возможность посетить ваг прекрасный город, который со времени предыдущего визита стал еще прекрасней.
   (Правда, последнее было трудно представить, стоя на заплеванном семечками перроне, но ведь я выдавал художественный перевод!) Потом я кпомянул про дружественные связи, уходящие куда-то корнями, про традиции, миролюбивую внешеюю политику и еще про что-то.
   В общем, все остались довольны, а я с облегчением подумал, что с честью выдержал первое испытание, а я с облегчением подумал, что с честью выдержал первое испытание.

ЗАГАДОЧНЫЙ ПАССАЖИР

   Двое бойких носильщиков подхватили чемоданы тарганьикцев и потащили их к автобусу. Погрузив багаж, они заствыли в ожидании. Вячкслав Григорьевич кивнул одному из своих подчиненных, и тот суеул носильщикам трешку. Носильщики укоризненно уставились на последнего: так смотрят люди, когда затраченный ими труд не соответствует вознаграждению.
   Африканские друзья заметили заминку, и один из них обратились ко мне с вопросом:
   - Писика най до?
   - Совершенно верно, - подтвердил я, услышав знакомое слово.
   Гость достал из кармана пиджака бумажник, открыл его и вытащил оранжевую бумажку с цифрой 1 и изображением пальм и африкагнского берега - по-видимому, это и был один "фиг", денежная единица Тарганьики. К сожалению, я не мог объяснить африканцу, что "фиг" советским носильщикам и на фиг не нужен, но он уже и сам догадался об этом: порывшись в бумажнике, он вытащил две мятые рублевки и вручил их труженникам вокзала.
   Аячеслав Гришорьнвич бросил на носильщиков испепеляющий взгляд, прошипел : "Я с вами потом поговорю" - и, повернувшись к побратимам, радушно улыбнулся им, приглашая в микроавтобус.
   - А теперь - в гостиницу, - объявил он и направился к "Волге".
   Я подошел к микроавтобусу, в который один за другим усаживались тарганьикцы и, продемонстрировав почти полное владение языком, о котором несколько дней назад еще и не подохревал, произнес:
   - Хактфу!
   Иностранцы заулыбались, закивали и тоже сказали:
   - Дэбил хактфу!
   Я в нерешительности остановился, не зная, ехать ли мне с ними или сесть в "Волгу". Вячеслав Григорьевич махнул мне рукой, и я сел в его машину. Здесь же находился и Евлампий.
   - Ты это... - начал первый секретарь, обращаясь ко мне. - о-то у тебя в переводе было много французских слов. "Дэрмэн"?, потом это..."Люрсоси"??. Я его в щколе учил.
   Я с тревогой подумал, что Вячеслав Григорьевич, пожалуй, поднапрягшись, смог бы составить после окончания школы про туалет. Тут ко мне на помощь пришел Евлампий.
   - Тарганьика - бывшая французская колония, - моргнув глазом пояснил он. - Потому и слов французских много.
   В это время микроавтобус замигал красными лампочками и съехал на обочину. Наша "Волга" тоже остановилась.
   - Узнай, в чем дело, - велел мне первый секретарь.
   Я вылез из машины и подошел к микроавтобусу. Глава тарганьикской делегации отодвинул боковое стекло и озабоченно произнес:
   - Джанди вил сакам мет, - потом, махнув рукой в сторону вокзала, добавил: - Дэбил пук-пук.
   - Ну, что там? - нетерпеливо крикнул Вячеслав Григорьевич, высовываясь из машины.
   Интуиция подсказывала мне, что африканцы забыли что-то на вокзале, но узнать, что именно, не представлялось ни малейшей возможности. Все-таки на всякий случай я спросил:
   - Писик?
   - Писик най! - загалдели гости. - Вил сакам! Вил сакам!
   Они стали что-то показывать руками, а один даже зарычал и взъерошил волосы, но я, как говорится, не врубился.
   - Возвращаемся на вокзал, - сказал я водителю. Тот беззлобно чертыхнулсяи стал заводить мотор.
   Я кивнул африканцам и пошел к "Волге". Я эти десять секунд я пришел не только к "Волге", но и логическому выводу, что гости могли забыть на вокзале только багаж: чемодан или какую-нибудь коробку. Так я и объявил первому, стараясь говорить веско и убедительно. Через пять минут мы снова въезжали на привокзальную площадь.
   И только тут вспомнили, что стоянка поезда была всего три минуты.

* * * * * * *

   Проводница вагона номер двенадцать Лыткина и сдела и пила чай, когда в одном из купе раздался страшный грохот. Лыткина была старой девушкой, пьяный муж никогда не бросал в нее табуретками и сервизами, поэтому шум переполошил ее чрезвычайно.
   Она поспешила в коридор и обнаружила, что грохот раздается из четвертого купе. Женщина постучала, потом вспомнила, что четверо пассажиров, вроде бы африканцев, сошли в Н. Тем не менее дверь была заерыта.
   - Откройте немедленно! - потребовала проводница.
   В ответ раздалось невнятное бормотание и звук покатившейся бутылки. "Пьяный", - догадалась Лыткина. - И как только он смог пройти? Я ведь никуда не отлучалась, а противоположная дверь тамбура закрыта. Видно перебежал из другого вагона. Зинка, наверное, опять поддавшая".
   - Гражданин, откройте! - прокричала Лыткина и похлопала ладонью по двери, но ответа не получила.
   Из соседнего купе высунулся любопытный гражданин в пижаме.
   - "Зайца" ловите? - сочувственно осведомился он.
   Женщина не ответила. Она вернулась в свое купе, взяла ключ и открыла запертую изнутри дверь четвертого купе.
   Посередине его лежал огромный ящик с дврками, который африканские пассажиры занесли с собой во время посадки в Москве. По полу каталась бутылка из-под "Пепси-колы". На столике валялось несколько окурков и обглоданный скелет селедки, которую на далеком континенте тоже едят, но запивают "Пепси". Еще на толе лежал обрывок центрального органа правящей партии Тарганьики со следами жирных пальцев или губ.
   Купе было пустым. А окно с трафаретной надписью "Закрыто на зимний период" - открытым.

* * * * * * *

   - Что будем делать? - спросил Евлампий. - Следущюю остановку поезд делает только в Почапинске, это четыре часа езды отсюда.
   - Сейчас позвоним в Почапинск, - заявил Вячеслав Григорьевич. - Там их чемодан снимут и перешлют нам. Переведи, чтоб не беспокоились.
   Я выругался про себя: легко сказать! Но делать было нечего. Я подошел к африканцам.
   - Э... вотр? чемодэйн уент ту?* Потшапинск, - махнул я рукой в ту сторону, где, по моим предположениям, дрлжен был находиться вышеупомянутый населенный пункт.
   Глава делегации понял и пригорюнился. Евлампий с первым секретарем пошли на вокзал звонить, а африканцы, стоя возле автобуса, закурили. Через несколько минут Евлампий и Вячеслав Григорьевич появились из здания вокзала и торопливо направились в нашу сторону.
   - Оказывается, поезд делает двухминутную остановку в Тюкино! - сообщил Евлампий. - Это станция в пятидесяти километрах отсюда. Если поторопимся, сумеем снять их чемодан. - Потом, наклонившись ко мне, очень тихо спросил: - Ты уверен, что это чемодан?
   - Когда приобрету словарь тарганьикского языка, выясню поточнее, - так же тихо, но с некоторым раздражением ответил я.
   Вячеслав Григорьевич нас не слышал. Он в это время похлопывал побратимов по плечам и говорил "хорошо". Те смотрели на меня, ожидвя разъяснений.
   - Короче так, - начал я. - Ваш этот, как его, вил сакам, едет ту Тюкино. Мы щас на машинах хактфу и заберем его. Это фифти?* * километров отсюда.
   - По машинам! - скомандовал первый секретарь.
   Делегация послушно погрузилась в микроавтобус, и он рванул с места. Мы поспешили к "Волге".
   - Коля, жми в Тюкино, - бросил Вячеслав Григорьевич водителю.
   Тот кивнул, выплюнул в окно окурок и врубил передачу. Вскоре мы уже выезжади из города по дороге, бежавшей параллельно железнодорожному полотну. Минут через десять на горизонте показался хвост состава. Оба шофера поддали газу, и мы сравнялись с поездом.
   Неожиданно из микроавтобуса высунулась смуглая рука, указывающая в направлении состава.ремили туда свои взоры - и открыли от удивления рты: по крышам вагонов к хвосту поезда бежал, пригибаясь, человек в мохнатой темной шубе. Насколько мы могли разглядеть с расстояния метров в семьдесят, у него были длинные руки, могучее телосложение и очень темное, вероятно, заросшее густой бородой лицо. Он добежал до последнего вагона, присел - и в следующий миг исчез. Очевидно, он или спрыгнул на насыпь или спустился в вагон.
   Микроавтобус затормозил так резко, что мы едва не врезались в него. Из машины выскочили все четверо гостей. Размахивая руками, и приплясывая от волнения, они стали кричать:
   - Вил сакам! Вил сакам!
  

СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ!

   - Значит, мы забыли одного члена делегации!? - закричал Вячеслав Григорьевич. - Но в телеграмме было сказано, что приедут четверо. И какого черта он бегает по крыше?
   Тем временем тарганьикцы, обгоняя друг друга, бросились к насыпи. Я побежал за ними отчасти из любопытства, но больше из-за того, что первый секретарь должен был вот-вот взяться за меня: ведь это я перепутал побратима с чемоданом. Хорошо хоть, что Вячеслав Григорьевич со своей комплекцией не мог передвигаться так же быстро как я. Он остался с Евлампием возле "Волги".
   На противоположной стороне насыпи мы увидели мы увидели небольшую березовую рощицу. Фигура в мохнатой шубе, петляя среди тонких стволов, быстро удалялась. Мы пробежали еще метров сто, но она исчезла.
   И вдруг тишину безмятежного летнего дня нарушил выстрел.

* * * * * * *

   Рядовой Мызин был на восьмом месяце. То есть, я хочу сказать, что он служил восьмой месяц. В тот самый момент, когда мы с тарганьикцами догоняли скорый поезд, рядовой Мызин стоял в карауле. Он охранял объект. Какой - я сказать не могу, так как, во-первых, это военная тайна, а во-вторых, я и сам не знаю.
   Рядовой Мызин полностью сосредоточился на поставленной перед ним задаче и не думал ни о чем другом. Он не думал ни о своем родном селе Нижние Нервотрепки, что на Полтавщине, ни о старушке-матери, ни о брате Витьке, которого тоже должны забрать осенью, и, разумеется, он не думал о дембеле, который, конечно, неизбежен, но, увы, только через семнадцать месяцев.
   Еще он не думал о старослужащем ("дедушке") рядовом Мордоворотове, который допусказ неуставные отношения с молодыми солдатами. Рядовой Мордоворотов, в частности, заставлял молодых солдат чистить ему сапоги, пришивать подворотнички, без запинки отвечать, сколько ему, Мордоворотову, осталось до приказа, а также прибегал к другим клпссическим штучкам "дедовского" репертуара. Рядового Мызина он заставлял залазить на тумбочку и смотреть, не идет ли "дембель". Рядового Мызина это очень обижало и однажды он уведомил старослужащего Мордоворотова о том, что расскажет все замполиту Баранину (тот просил солдат сообщать ему о всех случаях неустваных отношений в подразделении, чтобы бороться с ними - не с солдатами, разумеется, а со случаями). Мордоворотов внимательно выслушал молодого воина и вежливо сказал: "Я тебе, б...хохляцкая, так расскажу, б..., что ты всю жизнь, б... будешь на лекарства работать". И Мызин передумал. Теперь он ждал увольнения Мордоворотова в запас с таким же нетерпением, как и сам "дед".
   Так вот, ни о чем вышеупомянутом рядовой Мызин не думал. Он мысденно повторял разделы "Устава гарнизонной и караульной службы", касающиеся ообязанностей часового. Один из аунктов этой увлекательной книжки, а именно сто семьдесят четвертый, гласит, что "часовому запрещается спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, отправлять естественные надобности" и так далее.
   Рядовой Мызин задумался о том, что делать часовому, если как раз накануне заступления на пост он съел что-то не то и ему чрезвычайно необходимо справить эту самую естественную надобность, причем как можно быстрее. И если часовой все же решится отойти от требований устава и отправить эту срочную надобность, размышлял молодой солдат, в каком положении ему надо в это время держать оружие - "на ремень", "на грудь" или "за спину"?
   Неожиданно справа от Мызина послушался шорох, потом треск ветвей. Кто-то быстро шел, или даже бежал в направлении охраняемого воином объекта. Мызин взял автомат наизготовку и опустил предохранитель.
   - Стой, кто идет? - строго спросил он.
   Ответа не последовало. Вдруг часовой увидел между деревьев чей-то огромный силуэт.
   - Стой, стрелять буду! - закричал солдат, и его палец лег на спусковой крючок.
   Нкрушитель не останавливался. Мысли торопливо и беспорядочно, как тараканы на кухне при включенном свете, заметались под сразу вспотевшей пилоткой Мызина. Он хотел еще добавить "Стой, мать твою!" (два последних слова он часто слышал от старослужащих, а у них опыта больше), но потом все-таки решил не отступать от устава, в котором о родственниках нигде не упоминается.
   Он дослал патрое в патронник, задрал ствол "калашникова" вверх и выстрелил в воздух. Тревожно закаркала ворона: веротяно, пуля пролетела совсем близко от нее. Второй выстрел, прицельный, Мызину сделать не удалось: огромная мохнатая фигура в страшной маске протянула к автомату когтистут лапу.
   - Не дам! - закричал Мызин, прижимая к груди оружие, которое ему вручила Родина.
   Лапа рванула сверху вниз по гимнастерке часового. Послышался треск раздираемого материала, потом нарушитель взял солдата в объятия, и оба повалились на землю.
   За миг до того, как Мызин потерял сознание, в его мозгу промелькнуло родное село, Настя, старушка-мать, устав гарнизонно-караульной службы, Мордоворотов и злополучная тумбочка. Потом он лишился чувств.

* * * * * * *

   Мы выскочили на поляну через полминуты после того, как прозвучал выстрел. Впереди тянулись столбы с колючей проволокой, а напротив них сидела фигура в мохнатой шубе.
   Тарганьикцы зашумели и бросились к ней.
   Странная картина открылась моим глазам, когда я подошел ближе: на траве сидела огромная мохнатая обезъяна и растерянно чесала левой лапой затылок. Рядом лежал часовой, крепко сжимая в руках автомат. Какой породы было человекообразное чудище, я сказать не берусь: по биологии у меня была тройка. Для удобства назову его орангутангом.
   Глава тарганьикской делегации гневно выговаривал обезъяне за часового, а та слушала, виновато понурив голову. Из-за деревьев вышли Вячеслав Григорьевич и Евлампий; услышав выстрел, они поспешили к нам. Евлампий наклонился над солдатом и стал хлопать его по щекам. Наконец, тот открыл глаза и слабым голосом спросил:
   - Нарушитель... не прошел?
   - Не прошел, не прошел, - успокоил его Евлампий.
   - Хорошо, - прошептал часовой и хотел снова закрыть глаза, но спохватившись добавил: - Служу Советскому Союзу.
   - Служи, голубчик, служи, - материнским тоном проговорил Квлампий.
   К нам бежали несколько военных.

* * * * * * *

   - Что он говорит? - спросил Вячеслав Григорьевич, махеув рукой в сторону главы делегации, все еще распекавшего орангутанга.
   - Говорит, что тот поступил нехорошо, - пояснил я. - Испортил гимнастерку, а она казенная. Чуть не спровоцировал локальный международный конфликт. Напугал человека до смерти.
   - А орангутанг что?
   - Уверяет, что нечаянно, - ответил я, хотя человекобразный субъект не произнес до сих пор ни слова.
   - Н-да, неприятность вышла, - констатировал первый секретарь.
   К нам быстрым шагом подошли молоденький лейтенант и двле солдат. Офицер был, похоже, только из училища, зато солдаты - явно "дембеля", поскольку пряжки их ремней висели где-то на уровне сами догадываетесь чего, а сапоги по количеству складок превосходили меха баяна.
   - Почему возле объекта находятся посторонние? - строго спросил лейтенант.
   Евлампий ответ его в сторону и стал что-то объяснять. Лейтенант время от времени вяло огрызался: "А у меня устав... обязан доложить по команде..." Тогда в разговор вмешался первый секретарь, и вдвоем им удалось уговорить бдительного офицера отпустить нас с миром.
   - Но скажите хоть, откуда здесь взялась обезъяна? - поинтересовался напоследок лейтенант.
   - Подарок нашему городу, - пояснил я. - От Катачалкусватакха, города-побратима из далекой Тарганьики.
   - Катачала...? - попытался повторить наследник боевых традиций и чуть не вывихнул челюсть.
   Мы пошли прочь. Орангутанг, понурив голову, брел позади африканцев. Через четверть часа машины уже разворачивались, а через минуту мы на полной скорости неслись к городу.
   - Ты ничего не перепутал насчет подарка? - спросил Вячеслав Григорьевич. - Когда приедем, спроси у них поточнее.
   В вестибюле нашей гостиницы "Турист" я подошел к тарганьикцам. Хотя наша беседа напоминала, вероятно, первый разговор Миклухо-Маклая с папуасами, я тем не менее убедился, что орангутанг принадлежит теперь Н.
   - Гм... - озабоченно произнес первый секретарь. - Куда же нма его девать? Зоопарка у нас нет, в кабинет к себе не посадишь.
   "Почему бы и нет? - подумал я. - Вот и работали бы на пару".
   - Может, в школу какую, к юным натуралистам? - продолжал размышлять работник партаппарата. - Так начнет по углам гадить.
   - Вото что, - неожиданно вмешался Евлампий. - Я его усыновлю.
   Вячеслав Григорьевич изумленно уставился на него. Я я - я знал Евлампия много лет.

* * * * * * *

   Когда через пару дней гости из жалекой Африки уехали, увозя на родину большой бюст В.И.Ленина, а также по пятнадцать электробритв и кипятильников каждый - большой дефицит в Тарганьике - Евлампий отправился в паспортный стол прописывать орангутанга, поскольку граждане, "прибывшие из одной местности в другую", обязаны зареристрироваться "не позднее 3-дневного срока со дня прибытия" - так гласит "Положение о паспортной системе в СССР".
   Евлампий назвал приемыша Боря, выстроив лошическую цепочку: орангутанг - оря - Боря. Паспорта у Бори еще не было, но это, как известно, дело наживное. Пока же Евлампий решил вписать его в свой.
   Паспортистка, молоденькая девушка лет двадцати двух, торопливо спрятала зеркальце и вопросительно посмотрела на посетителя. Евлампий объяснил суть дела.
   Девушка пробежала глазами какую-то инструкцию, лежащую под стеклом на столе, потом полистала книжку, в которой, вероятно, также содержались руководящие указания и, наконец, заявила:
   - Гражданин, мы не можем прописать обезъяну. Она ведь животное.
   - Не совсем так, - мягко возразил Евлампий. - Она - человекообразная.
   - Ну и что?
   - А то, что если она будет хорошо трудиться, то превратится в человека. А человек, сами понимаете, это звучит гордо. Так ведь?
   - Ну... вроде бы, - неуверенно подтвердила паспортистка.
   - А если так - давайте мне какие там надо бланки, я заполню, - решил закоерить успех Евлампий.
   Девушка извинилась и вышла. Через минуту она вернулась в сопровождении начальника паспортного стола Еремеева.
   - Тут гражданин хочет прописать это... обезьянообразную человеку...то есть, человекообразную обезьяну.
   Еремеев подумал и сказал:
   Раз человекообразную, пожалуй, можно. А жилплощадь позволяет?
   - Позволяет, - заверил Евлампий. - У меня двухкомнатная. Живу один.
   - Место работы? - спросил начальник паспортного стола.
   - Мое? Газета.
   - Да нет же, вашей этой... обезьяны человекообразной.
   - Она не работает. - Увидев изменившееся лицо Еремеева, евлампий торопливо добавил: - Временно.
   - Значит, не трудоустроена? Таких мы не прописываем, - заявил Еремеев. - Сначала трудоустройте.
   - Но без прописки ее не трудоустроят, - заметил Евлампий.
   - Верно. Но здесь я вам ничем помочь не могу, - развел руками начальник паспортного стола. - Не мы пишем инструкции, мы их только выполняем.
   Евлампий ушел ни с чем.

* * * * * * *

   Через два дня к нему подошел участковый, лейтенант Скарабей.
   - У вам проживает без прописки человекообразный гражданин, - с ходу начал милиционер.
   - Да, - согласился Евлампий.
   - А почему?
   - Что "почему"? почему без прописки или почему прооживает? - спросил Евлампий.
   - Вот именно: почему без прописки - и проживает?
   - Без прописки, наверное, потому что не прописан, а проживает потому что живет
   - А почему не прописан?
   - Не трудоустроен.
   - А почему не трудоустроен?
   - Не прописан.
   - Ясно. Так вот: завтра же пропишите и трудоустройте, - велел Скарабей.
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант, - сказал Евлампий и хотел взять под козырек, но козырька у него не было.

ЭПИЛОГ

   В дурацком романе (если поните, такой подзаголовок дал я своему произведению) и конец, то бишь, эпилог, должен быть дурацким.
   Я шел по улице. Навстречу мне бежала собака.
   - Куда ты бежишь, собака? - поинтересовался я, но она не ответила.
  
   1975 - 1991 гг.
   Ивано-Франковская обл. - г. Таллинн - г. Барановичи
  
   Замеченные печатки:
   На стр. 1 следует читать: Вячеслав Григорьевич - первый секретарь горкома, Боря - орангутанг (а не наоборот!)
  
  
   ? Дорогие африканские друзья (англ.)
   ?? Питер Иванофф - рабочий. Он работает на большой фабрике (англ.)
   ? Что вам было задано на сегодня? Вытрите доску (искаж франц.)
   ? Завтра (искажю франц.)
   ? Искаж "Люрэсэс" - СССР.
  
   ? Ваш (франц.)
   ?? Уехал в (англ.)
   ??? Пятьдесят (англ.)
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"