Матвеев Игорь Александрович : другие произведения.

Прах пустыни (фрагмент)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    От автора сенсационного романа "Прощай, Багдад..." и остросюжетной повести "Проект "Ляньюнган"! Переводчик Игорь Силантьев приезжает на одну из строек в иранскую провинцию Хузестан - и оказывается втянутым в водоворот жутких и загадочных событий...

Игорь МАТВЕЕВ

ПРАХ ПУСТЫНИ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

(иранские дневники)

  
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
   Переводчик Игорь Силантьев приезжает в одну из южных провинций Ирана для работы на строительстве электростанции. Через какое-то время он оказывается вовлеченным в водоворот загадочных и жутких событий. Не скоро Силантьев осознает, что причиной всего происходящего является он сам...
  

От автора

   Я не претендую на стопроцентное знание жизни на Востоке вообще или в Иране в частности, тем не менее 8 месяцев, проведенных мною в этой стране, причем отнюдь не в качестве туриста, который видит лишь отлакированную действительность, что-нибудь, да значат - согласны? Я часто бывал в Ахвазе, где и происходят некоторые события моего романа, немало поездил по Хузестану - провинции на юге страны, проезжал и через Дизфуль.
   Побывал я и в Ираке, где завершалась работа над рукописью, беседовал с бывшими военными - участниками ирано-иракской восьмилетней войны 1980 - 1988 гг. До сих пор в Иране существуют и выставки, и музеи, где собраны экспонаты тех лет. До войны 2003 года было подобное и в Ираке. В Иране я даже видел в продаже открытки (!) с кровоточащими героями. Веселенькая тема! Разумеется, каждая из сторон обвиняет в агрессии противоположную. Как всегда, правда наверняка лежит где-то посередине. Аллах им судья...
   Такие явления иранской действительности, как сухой закон, запрет на рок-музыку, спутниковые антенны, западные кинофильмы и проч., упомянутые в романе - тоже вовсе не плод больной фантазии. Увы, все это есть. Ирак в этом отношении был посвободней.
   Образ главного героя, переводчика Игоря Силантьева, где-то даже автобиографичен, он во многом "списан" с вашего покорного слуги. Другие персонажи тоже вполне реальны, причем до такой степени, что в ряде случаев я счел возможным оставить даже их подлинные фамилии и имена или лишь слегка изменить их. Надеюсь, за это они не будут на меня в обиде.
  

Игорь МАТВЕЕВ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПРОЛОГ

  
   Все говорят, что после командировки в Иран я сильно изменился. Что бывают такие моменты, когда я - вроде бы не совсем я. Или даже совсем не я. Многие не могут пояснить свою мысль и лишь чертят руками неопределенные круги в воздухе - мол, какой-то ты не такой, что раньше. Мол, трудно объяснить, но...
   Когда я смотрю на себя в зеркало, я действительно временами вижу чужое лицо. Особенно глаза, чужие глаза. Чужие губы складываются в кривую усмешку. Тоже чужую, так я никогда не усмехался. Я знаю, что в голове моей часто кружат совсем чужие мысли. От уголков рта к подбородку пролегли угрюмые складки, как будто мне открылось что-то такое, что уже не даст мне жить радостно и легко, как прежде, и будет напоминать о себе, в самые неподходящие моменты, преследуя меня до конца моих дней. Но почему я пишу "как будто"? Так ведь оно и есть на самом деле.
   Да, я бываю другим. Если бы они только знали, насколько другим. Но я стараюсь не показать этого. Я не хочу говорить знакомым и родным, что они правы...
  

ЧАСТЬ 1

В ПУСТЫНЕ ПОД ДИЗФУЛЕМ. ПЕРЕД АТАКОЙ

  
   Где-то неподалеку разорвался снаряд. Земля вздрогнула. Песок тонкими струйками посыпался на дно окопа. С бруствера на ботинки Маджида упало несколько автоматных гильз.
   Реза, раскорячившись, разматывал набухший от крови бинт, длинный, как пулеметная лента.
  -- Реза! - окликнул его Маджид.
   Тот повернул к товарищу серое от пыли лицо, на котором горели глубоко запавшие воспаленные глаза.
  -- Помочь?
  -- Не надо, уже приспособился, - ответил Реза. Он свернул в комок окровавленный бинт, бросил его и присыпал песком.
   Осколок мины раздробил ему правое бедро. Он не мог ходить, не мог стоять, он был теперь в состоянии только ползать. Но куда здесь ползти? Вокруг на много километров - пустыня, кишевшая скорпионами и змеями. Дизфуль где-то к юго-востоку от них, до него - километров сорок. Откуда только у Резы берутся силы? Маджид слышал, как он стонал во сне от боли прошлой ночью.
   Недели две назад, когда их было больше, Хамиду Наджафи, солдату из их взвода, пулей оторвало половину уха. Кровь лилась ручьем, а он - улыбался! Журналист из столичной газеты, приехавший по заданию редакции на передовую, так и сфотографировал его и сказал, что этот снимок обязательно появится в одном из выпусков: народ должен знать героев Священной Обороны. На следующий день Хамида убило шальной пулей. Теперь от него осталось на свете лишь то фото.
   Маджид хотел, чтобы Аллах и ему дал силы улыбаться вот так, когда ранят его, а если рана окажется смертельной - хотел умереть с улыбкой на лице. Душа шахида всегда попадет в рай - это всем известно. "Поистине, Аллах введет тех, которые уверовали и творили благое, в сады, где внизу текут реки. Разукрашены они там будут браслетами из золота и жемчугами, и одеяния их там - шелк"- разве не так сказано в Коране? Маджиду было только жаль родителей и Джилу. Сестра собиралась замуж, когда началась война. Он не знал, что с ними - от них было всего одно письмо. На передовую письма привез тот самый фотограф. Но оказалось, что многие из них вручать уже некому.
   Маджид много раз перечитывал листок, покрытый аккуратным почерком Джилы - родители были неграмотны - и гнал от себя мысль, что их, может быть, уже нет в живых. Ахваз, наверное, тоже бомбили, как и многие другие иранские города. День за днем звенья иракских "мигов" уходили на восток, и спустя некоторое время небо затягивалось черным дымом: горели нефтехранилища и нефтеперерабатывающие заводы. Самолеты врага подвергли бомбардировкам даже столицу страны, Тегеран.
   По радио передавали, что иракские войска обстреливали из тяжелой артиллерии Хорремабад, Дизфуль, где один из снарядов разрушил мечеть, что среди мирного населения много убитых и раненых. Пока у них был старенький, перемотанный изолентой, транзистор Хамида, они не чувствовали себя такими оторванными от внешнего мира. Несколько дней назад, сквозь треск и шипение эфира, солдаты услышали обращение к нации аятоллы Хомейни , призывавшего отдать, если надо, и саму жизнь для защиты завоеваний великой Исламской революции. Они понимали, что он обращается и к ним. Потом радиоприемник разнесло на куски осколком снаряда.
   Прислонив автомат к стенке окопа, Реза достал из сумки перевязочный пакет и разорвал его. Маджид старался не смотреть на кровавое месиво, которое тот сейчас начнет неумело перетягивать бинтом. Увидев его напряженное, даже испуганное выражение лица, Реза улыбнулся:
  -- Аллах нас не оставит! - убежденно проговорил он.
   Маджид тоже надеялся на это. Не они начали первыми, они только защищают свою землю - вот почему эта война называется Священной Обороной. Аллах накажет агрессора. Вот только Маджиду почему-то казалось, что пока все складывается не в их пользу.
   Уже с самых первых дней, когда иракские войска форсировали Шатт-эль-Араб и вторглись в Хузестан, иранская армия начала отходить по всему фронту. Десятки, сотни тысяч беженцев потянулись на восток. Иногда, когда их бесконечные вереницы, смешивались на дорогах с отступающими армейскими колоннами, солдаты ловили на себе угрюмые, а часто и презрительные взгляды гражданских - взгляды, от которых становилось не по себе. Каким-то чудом им удалось оторваться от преследовавшей их вражеской пехоты и, отрыв окопы, закрепиться на маленьком клочке пустыни в нескольких десятках километров от Дизфуля.
   Маджид бросил взгляд в самый дальний конец окопа - туда, где лежал Мохсен. Тот был из Малосани - почти что земляк Маджида. Во время минометного обстрела ему срезало половину головы - где-то на уровне переносицы. Это случилось прямо у них на глазах. Каску и верхнюю часть окровавленного черепа забросило куда-то далеко в пустыню... Мохсен так и упал, не выпустив "калашников" из рук. Весь песок вокруг его головы - или того, что от нее осталось - облепленной мозговым веществом кровавой полусферы с рваными краями - почернел от крови. Они с Резой не смогли похоронить своего товарища как следует - просто выкопали саперными лопатами в дальнем конце окопа неглубокую яму и опустили туда изуродованное тело. Маджида потом стошнило, вывернув на бруствер остатки скудного ужина. Помолившись за душу Мохсена, они поделили между собой магазины от его автомата.
   Батальон редел с каждым днем. После нескольких атак, когда иракская пехота, оставив на поле боя десятка два убитых, откатилась назад, противник больше не возобновлял попыток продвинуться к Дизфулю. Зато в ход пошла тяжелая артиллерия, которая методично и неторопливо начала расстреливать их позиции. Прямым попаданием снаряда в командный пункт, убило нескольких офицеров и радиста - последним приказом, который он принял, был приказ держаться до последнего солдата. Что ж, позавчера их осталось всего трое - Реза, Мохсен и Маджид. Мохсена убило в тот же день, около полудня. А вчера утром ранило Резу.
   Жарко. Маджид снял каску и вытер лоб грязным платком, облизнул потрескавшиеся губы. Потом взял фляжку, отвинтил крышку и сделал два осторожных глотка. Вода кончалась.
   Послышался далекий гул. Маджид выглянул из-за бруствера. Танки. Значит, скоро начнется атака. Реза, привалившись к стенке окопа, продолжал перевязывать свою ужасную рану.
  

ГЛАВА 1

  
   Все началось с телефонного звонка из московского "Промэкспорта": мне предлагали поехать поработать на полгода в Иран в качестве переводчика.
   - Вашу кандидатуру предложил Александр Мелкушев, - раздался на том конце провода густой баритон. - Сказал, вы вместе учились. Дал о вас неплохой отзыв.
   С Сашей Мелкушевым я действительно учился на переводческом факультете института иностранных языков и жил в одной комнате в общаге где-то три года. После института наши пути разошлись: он женился на москвичке, работал сначала в ТАСС, потом в каком-то другом российском агентстве новостей, я уехал в Индию, а по возвращении одно время преподавал технический перевод в училище, потом устроился переводчиком в небольшое минское издательство. Мы не виделись уже лет пять, лишь изредка перезванивались.
   - Ну что, согласны?
  -- В принципе - да, - ответил я, понимая, что лучше Иран в руках, чем Америка - в мечтах. А когда ехать?
  -- Подъезжайте к нам на будущей неделе с паспортом, трудовой книжкой и дипломом. Медицинскую справку пришлете или привезете потом. Формальности займут месяца полтора. Реально - к началу июня будете иметь иранскую визу.
   Через две недели после этого разговора я написал в издательстве заявление об увольнении, сознавая, что после возвращения из командировки у меня не будет никаких шансов устроиться на прежнее место: безработица в Беларуси набирала темпы. Однако тяга побывать в экзотической стране оказалась сильнее.
   Формальности заняли два месяца. 21 июня 199...года я стоял во внушительных размеров офисе "Промэкспорта", уставленном компьютерами, ксероксами и прочей оргтехникой, а начальник отдела кадров Александр Алексеевич Мдивани давал мне последние указания:
   - Спиртного, смотри, не бери. Там у них сухой закон. Найдут - проблем не оберешься.
  -- Понял, - коротко ответил я.
  -- Карты тоже. Игральные, я имею в виду. Книжки с обложками, где девицы полуголые, журналы. Изорвут все в мелкие клочья, если обнаружат. Шариат, короче.
  -- А сало?
   Вышеупомянутый продукт, если кто не знает - верный спутник всех наших командировочных, желающих сэкономить в "загранке" заветные баксы.
  -- Это как повезет. Найдут, так истопчут прямо у тебя на глазах. Бывали такие случаи. Ну а не найдут - считай, повезло, - Мдивани закашлялся и прикрыл рот ладонью. Он кашлял долго и беспомощно, как очень старый человек, хотя ему было не больше сорока. Но потом, когда приступ утих, он полез в карман пиджака и достал пачку сигарет. - Билет, командировочные, паспорт свой получишь в бухгалтерии.
   Он закурил сигарету, глубоко затянулся, потом, глядя на меня сквозь дым прищуренными глазами, добавил:
   - Вообще-то мы стараемся не отправлять спецов в одиночку - всякое может быть, но ты парень грамотный, за границей бывал, язык знаешь. А язык, тем более, английский, не то, что до Киева - до Тегерана запросто доведет!
   Я вежливо улыбнулся.
  -- Это точно. А встречать там меня будут?
   - А как же! - Мдивани снова затянулся. - Завтра отобьем факс в наше представительство в Тегеране. Встретит Мельников, Владимир Владимирович. Отвезет в гостиницу.
  -- А если...
  -- Не встретит? Возьмешь такси, доедешь сам. Наша ведомственная гостиница находится на Валиаср-авеню. Андрей, - он обратился к парню, сидевшему через стол от него за компьютером. - Напиши ему адрес на фарси. Покажет таксисту в случае чего.
   Парень взял листок бумаги и персидской вязью вывел несколько слов. Потом подал его мне.
   - От аэропорта это не больше двух долларов. Скажи в бухгалтерии, чтобы выдали немного мелкими купюрами. Но Мельников должен встретить.
  -- А доллары у них берут?
  -- Официально - нет, - улыбнулся Мдивани. - А так - за милую душу. Доллар, он же и в Африке доллар, верно?
   На следующий день, 22 июня, переночевав у брата-москвича, я сидел в "Шереметьево-2" на сумках, набитых консервами и салом: наша совковая привычка экономить за рубежом валюту поистине неистребима.
   - Начинается регистрация пассажиров на рейс компании "Иран-эр" номер 563, Москва - Тегеран, - объявил голос, и я потянул свои тугие сумки к стойке регистрации.
   Таможенник бегло просмотрел декларацию, скользнул по моим вещам равнодушным взглядом и не стал ничего открывать. Потом обе мои сумки окольцевали полоской бело-зеленой бумаги с надписью THR-563, и они уплыли по черной ленте конвейера.
   Девушка-пограничник (или как это там у них называется) в погонах прапорщика, напротив, долго изучала авиабилет, иранскую визу в паспорте, сверяла фото с "оригиналом", опять листала странички и, наконец, стукнула штампиком на последней странице.
   "Магнит" я прошел почти без приключений. "Почти" - это потому, что мне все-таки пришлось выложить полдюжины юбилейных металлических рублей, которые я захватил с собой в качестве сувениров и которые заставили тревожно жужжать хитроумный прибор. Минут сорок, пока не объявили посадку, я слонялся по залу вылета, не пропуская ни один магазин беспошлинной торговли.
   Но вот объявили посадку, и по металлической изогнутой "кишке" я с другими пассажирами прошел в салон самолета. Мое место оказалось в правом ряду, к счастью, у иллюминатора. Говорю к счастью, потому что в сумке - той, которую я не сдал в багаж, как ручную кладь - лежала недавно купленная за шестьсот с небольшим долларов любительская видеокамера "JVC": я хотел поснимать и в самолете. Рядом уселся мужчина лет сорока с небольшим в побелевшем от многочисленных стирок джинсовом костюме, с пачкой газет в руках. Пока неулыбчивые иранские стюардессы с густыми бровями, закутанные в черные накидки (позднее я узнал, что они называются хиджабами) ходили по салону, проверяя, все ли пассажиры пристегнулись, мы разговорились.
   - До Тегерана? - спросил мой сосед, как будто по пути можно было сойти где-нибудь в районе Красноярска или Вашингтона.
   - Не совсем, - ответил я. - До Ахваза.
   Работать мне предстояло на тепловой электростанции "Рамин" в одной из южных провинций со скрипучим, как пружина, названием Хузестан. Ахваз был главным городом этой провинции.
  -- Знаю, - кивнул мужчина.
  -- Работали там?
  -- Ну, как сказать... Работал я, в общем-то под Исфаганом, а в Ахваз приезжал несколько раз в командировку. Если честно, не завидую я тебе, парень. Раньше в Хузестан ссылали преступников. Там они и загибались.
  -- Почему? - наивно поинтересовался я.
   - Самое жаркое место во всем Иране. Летом - пятьдесят градусов, а то и выше. Тебе что, не говорили перед отъездом?
  -- Говорили, что будет жарко.
  -- Жарко, парень, не то слово. Сейчас июнь, так что в самое пекло едешь. Впрочем, сам увидишь. И надолго?
  -- На полгода.
  -- Как раз в сезон дождей уедешь. А там только зимой и можно работать.
   Самолет вздрогнул и стал выруливать на взлетную полосу. Бровастые стюардессы толкая по проходам тележки, раздавали взлетные леденцы. "ТУ-154" начал разгоняться по бетонной дорожке, потом с легким толчком оторвался от земли и стал стремительно набирать высоту. Через минуту мы ушли за облака.
   Мой попутчик развернул газету и углубился в чтение.
   Громкоговорители салона разразились приветственной речью на фарси, в которой я уловил лишь одно знакомое слово - "Техран". Потом девичий голос повторил сказанное на плохом английском:
  -- Ледиз энд джентльмен, уэлком он борд аур плейн...
   Поднапрягшись я уловил, что расчетное время прибытия в столицу Исламской Республики Иран - шестнадцать часов пятьдесят минут.
   Через полчаса стюардессы в сопровождении немногословных смуглых молодых людей - сменных пилотов или стюардов, не берусь сказать - прикатили обед, основной составляющей которого была жареная курица со множеством овощей. Каждый пакетик соли, перца и сахара был украшен фирменным значком компании "Иран-Эр" - грифоном (если, конечно, мои познания в мифологии меня не подвели) и надписью "Эр лайнз ов Исламик рипаблик ов Иран". Еще был джем, фисташки, миниатюрные кексы и некие лакомства, названий которых я не знал.
   Насытившись, пассажиры принялись ковырять во рту зубочистками, лениво поглядывая в иллюминаторы, как ватой залепленные густыми облаками. Сытная пища располагала ко сну. Мой сосед, отложив газету, вскоре задремал. Я последовал его примеру: снимать в таком густом тумане не было никакой возможности.
   Часа через два я открыл глаза. В редких просветах между облаками на короткие промежутки появлялись изломанные гребни гор, покрытые снегом. Было пятнадцать минут пятого. Я вытащил видеокамеру, и поймал в видоискатель далекие пики.
   В громкоговорителях снова послышалось что-то на фарси с упоминанием "Техрана", но догадаться уже было нетрудно: наш полет подходил к концу. Сосед зашевелился, его газеты упали на пол.
  -- Подлетаем? - спросил он, открывая глаза.
  -- Да, - ответил я. - Вы в Тегеран? Или дальше куда?
  -- На пару дней задержусь в Тегеране... Потом - ман то Бушер миравам, - поймав мой непонимающий взгляд, он улыбнулся: - Это по-персидски "поеду в Бушер".- Мой спутник поднял газеты с пола и сунул их в дорожную сумку. - Трудно здесь, парень. Жара, скорпионы... Ну нам-то ничего: геологам по контракту двухнедельный отпуск каждые три месяца.
  -- Ладно. Потерплю как-нибудь полгода.
   Самолет стал снижаться. Показались желто-коричневые пригороды иранской столицы, и я вновь включил камеру.
   Неожиданно из динамиков послышался голос, который на довольно чистом русском языке объявил следующее:
  -- Уважаемые пассажиры! Мы подлетаем к столице Исламской республики Иран Тегерану. Из уважения к законам шариата просим всех женщин надеть платки.
   С какой стати? подумал я. Ведь приезжая в Японию, никто из женщин не надевает кимоно, из "уважения к японским традициям"? А прибыв в Шотландию, никто из мужчин не спешит облачаться в национальную одежду шотландцев - юбки? Ничего себе - "уважаемые пассажиры"! Уважением здесь как раз и не пахнет. А впрочем - восток, как сказал красноармеец Сухов, дело тонкое...
   Моторы взвыли, наш "ТУ" сделал крутой разворот и пошел на посадку.
  

В ПУСТЫНЕ ПОД ДИЗФУЛЕМ. БОЙ

  
   Маджид надел каску и за ремень подтянул к себе автомат. Потом он вытащил из нагрудного кармана цветной портрет аятоллы Хомейни и поцеловал его. Как-то, когда этого великого старца попросили перечислить своих главных врагов, он ответил: "Первый - шах, второй - американский сатана, потом - Саддам Хуссейн и его партия неверных Баас".
   Это враги и его, Маджида.
   Шах изгнан из страны, заокеанский сатана безмерно унижен захватом в Тегеране американских заложников, остался Саддам Хуссейн. Это его самолеты бомбят иранские города, это его танки и солдаты сейчас приближаются к окопу Маджида и Резы...
   Его губы прошептали слова молитвы. Пусть же Аллах поможет им в самую трудную минуту.
   Реза закончил перевязку. На белой ткани бинта, туго охватившего его изуродованную ногу, почти сразу проступило пятно крови, напоминавшее большой алый цветок.
   Маджид осторожно высунул голову из окопа. Почти на горизонте, так далеко, что пока своими размерами они уступали даже половине ногтя мизинца, по пустыне ползли иракские танки. За ними, растянувшись цепью напоминающей тонкую ниточку, шли пехотинцы.
   - Танки! - закричал он. - И пехота.
   Реза передернул затвор "калашникова".
   - Подпустим ближе - и пусть Аллах даст нам силы забрать с собой как можно больше наших врагов! - с чувством сказал он.
   Маджид опять позавидовал товарищу: тот так спокойно, почти весело, говорил о близкой смерти. Маджид желал только одного: чтобы она наступила быстро и не больно. И чтоб его родители и сестра узнали, где он принял свой последний бой: потом ему хотелось покоиться на настоящем кладбище под настоящей могильной плитой, а не гнить в выжженной солнцем унылой пустыне.
   Прошло несколько минут. Низкий, зловещий гул становился все отчетливее. Танки превратились в спичечные коробки, окрашенные желто-коричневой, под цвет пустыни, краской. Сплошная ниточка наступавших приблизившись, распалась на отдельные фигурки - в касках, в песочного цвета форме, с автоматами и карабинами в руках.
   Воздух дрогнул от залпа танковых орудий. Первые снаряды упали с недолетом метров в двадцать. Земля подпрыгнула. Подхваченный ветром песок хлестнул по лицу. Когда песчаные тучи разошлись, Маджид увидел, что танки уже достигли проволочных заграждений и давят их гусеницами, облегчая проход пехоте. Впереди цепи солдат шел офицер, грудь которого была обмотана красно-бело-черным иракским флагом.
  -- Бей короткими! - крикнул Реза.
   Маджид поймал в прицел фигурку офицера и нажал спусковой крючок. Отдача ударила в плечо. Но тот продолжал идти, словно был неуязвим для пуль. Еще одна очередь. Рядом застучал автомат Резы. Маджид заметил, как один из солдат, словно запнувшись за невидимую преграду, дернулся, потом вскинул руки и ничком рухнул в песок. Второй, видимо раненый, упал на колени и выронив автомат, прижал руки к окровавленному животу. Но тех, кого пули Маджида и Резы не задели было в десять, в сто раз больше.
   Столб яркого огня и дыма, как фантастический, гигантских размеров куст, вдруг вырос перед самым бруствером. С опозданием на какую-то кратчайшую долю секунды, послышался чудовищный грохот. Взрывной волной Маджида бросило на противоположную стенку окопа, и он выпустил из рук автомат.
   Окоп заволокло едким дымом, и когда он чуть рассеялся, Маджид увидел, что ствол его лежащего на дне окопа "калашникова", наверное, перебитый осколком, изогнулся почти под прямым углом. Автомат Резы на миг захлебнулся, и Маджид услышал, как он выругался.
  -- Маджид!
   Тот открыл рот, но ни одного слога почему-то не сорвалось с его потрескавшихся губ.
  -- Стреляй, стреляй, стреляй! - как безумный кричал Реза.
   Тень танка, навалившегося на окоп, закрыла от Маджида и солнце и небо. Он подумал, что песчаные стенки не выдержат, и многотонная машина осядет и раздавит его в лепешку. Но Аллах даровал ему еще полминуты жизни: танк миновал окоп, обдав Маджида запахом масла и горячей брони.
   Последним, что увидел в своей жизни Маджид, была огромная фигура иракского солдата в потемневшей от пота камуфляжной форме. Он был молод, очень молод, наверное, моложе самого Маджида. Солдат крепко сжимал в руках карабин с примкнутым штыком и что-то кричал, искривив рот. В следующий миг он прыгнул в окоп - и блеснувший на солнце клинок на всю длину вошел в грудь Маджида.
   Аллах услышал его просьбу - ему было почти не больно.

ГЛАВА 2

  
   "ТУ" коснулся посадочной полосы в пять часов вечера. Из прощальной речи экипажа на английском языке с пожеланиями вновь увидеть нас на борту самолета компании "Иран-Эр" я сумел "выловить" необходимую мне информацию о погоде в иранской столице: в Тегеране сейчас было 33 градуса. Разумеется, выше нуля. Это еще терпимо, решил я, пробираясь к выходу из салона.
   В таможенном зале Тегеранского аэропорта я расстался со своим попутчиком. Он, судя по всему, путешествовал налегке, я же тянул за собой две тяжеленные сумки.
  -- Ну, счастливо тебе. Тележку возьми, не мучайся, - посоветовал он напоследок, кивнул мне и растворился в толпе прибывших.
   Я нашел на стойке таможенную декларацию, аккуратно переписал данные паспорта и выбрал "зеленый коридор".
  -- Спиртное везете? - на ломаном русском спросил таможенник.
  -- Только здесь, - пошутил я, похлопав себя по животу.
   Он улыбнулся и, не проверив ни одной сумки, жестом пригласил меня проходить.
   Мне не пришлось ехать до гостиницы на такси. Владимир Владимирович Мельников, средних лет мужчина с благородным орлиным профилем и седыми прядями в редеющих волосах, наметанным глазом выхватил меня из толпы.
  -- Силантьев? С прибытием, - он протянул мне руку.
  -- Спасибо. А вы - Мельников?
  -- Мельников. Багаж весь получил?
  -- Весь.
  -- Не трясли? - поинтересовался он.
  -- Даже не открывали. А у меня там кило три сала, не меньше.
  -- Кому как повезет, - заметил он. - Ну, пошли.
   Я подхватил сумки и мы вышли из здания аэропорта. Смуглые суетливые таксисты наперебой предлагали свои услуги, но Мельников что-то коротко говорил им на фарси, и они отставали. До машины пришлось идти метров двести.
  -- Здесь близко не разрешают парковаться, - пояснил мой провожатый.
   На тенистой алее, скрытой от солнца высокими деревьями, нас ждал "джип".
   - Вещи положи на заднее сиденье, - сказал Мельников, отпирая ключом дверцу кабины.
   Я сел рядом с ним, и "джип" рванулся с места. Мельников мастерски ориентировался в густом потоке автомобилей, среди которых преобладали иномарки, наверное, еще шестидесятых или семидесятых годов, и лишь изредка коротко ругался, когда менее опытный водитель совершал какую-то невидимую мне оплошность.
   Впереди показалась необычной формы башня белого цвета, уходящая усеченным конусом в ярко-синее безоблачное небо. Когда мы подъехали ближе, оказалось, что она не менее полусотни метров высотой и стоит в центре площади, по которой густо-густо, бампер к бамперу, мчались по кругу автомобили.
  -- Это что? - поинтересовался я.
  -- Азади-тауэр. Иначе говоря, Башня Свободы. Вообще-то это культурный комплекс. Там внизу музей.
   Мы миновали башню, минут пять мчались по широкой улице, обгоняя большую часть машин, потом Мельников лихо свернул в какой-то переулок, пояснив:
   - Здесь быстрее будет. А то дальше пойдут сплошные пробки, будем плестись, как черепахи. А, чтоб тебя! - ругнулся он на какого-то зазевавшегося пешехода, едва не оказавшегося под колесами нашего джипа.
  -- На Ахваз завтра, да? - на всякий случай спросил я.
   - Завтра. В 14.30. Так что сегодня можешь знакомиться со столицей, и завтра до обеда тоже. Смотри только не заблудись. И вообще, старайся ходить по центральным улицам. Сам понимаешь, всякое бывает.
   Минут через пять "джип" затормозил у спрятавшегося в тесном проулке трехэтажного дома.
   - Приехали, - объявил Мельников. - Ведомственная гостиница "Промэкспорта". Бери вещички и пошли оформляться. Да, кстати, Мдивани мне ничего не передавал?
  -- Да вроде нет. А что, должен был?
  -- Нет, это я так, на всякий случай.
  -- Это Валиаср-авеню? - поинтересовался я.
  -- Нет, вон она, - Мельников махнул рукой в сторону улицы, в которую как перпендикуляр, под прямым углом, врезался переулок. - Валиаср мы называем для ориентира - а этого переулка таксисты, как правило, не знают.
  -- Чтоб таксисты - и не знали? - усомнился я.
  -- Что ты хочешь: Тегеран - не просто большой город, громаднейший! Здесь более десяти миллионов жителей.
   Мы поднялись на второй этаж. Симпатичная девушка записала мою фамилию и паспортные данные в разлинованную книгу и выдала комплект сероватого от многочисленных стирок белья и ключ.
   Бросив сумки в комнате, я взял с собой видеокамеру, фотоаппарат и поспешил на улицу. Уже начинало темнеть. Я выбрался из переулка на залитую ярким светом витрин и рекламы Валиаср-авеню.
  

В ПУСТЫНЕ ПОД ДИЗФУЛЕМ. РАСКОПКИ

  
   Аббас Ибрахими тяжело опустился на брезентовый стульчик, выставленный у входа в палатку и вздохнул. Еще только восемь утра, а уже такая духота. Хорошо Али: он худощавый, жару переносит легко. Да и помоложе. А в нем, Аббасе, почти сто килограммов веса, да и сердце что-то стало пошаливать в последнее время, но по закону подлости именно его и послали в эту экспедицию. Ладно, если бы только жара - при подобных раскопках в прошлом году на мине подорвался его коллега Камаль Мусави. К счастью, если здесь уместно это слово, мина была противопехотная, и ему оторвало лишь ступни обеих ног. Отлежав три месяца в больнице и перенеся несколько сложных операций, он долго учился ходить заново - на протезах и с палочкой. И все ради чего? Ради нескольких мумифицированных трупов, о которых, наверное, и родные-то забыли думать - столько лет прошло! А сотни или даже тысячи останков безымянных солдат останутся лежать, разбросанные на огромном пространстве пустыни! В этой жуткой и бессмысленной войне погибло около полумиллиона иранцев, военных и гражданских, так теперь-то какая разница? Мертвых все равно не вернешь. Разумеется, Аббас никогда не высказывал своих мыслей вслух. В этой стране с ее системой повсеместного доносительства такие вещи не проходят безнаказанно.
   Неслышно ступая по горячему песку к нему подошел, попыхивая дешевой сигареткой, Али Ходаи.
   - Ну? - Ибрахими вопросительно взглянул на него, кончиками пальцев сбрасывая со лба капельки пота.
  -- Есть!
  -- Где?
   Али выплюнул сигарету на песок, достал из планшета крупномасштабную карту местности и ткнул пальцем в обведенный красным карандашом участок.
  -- Именно там, где мы и предполагали!
   - Что ж, пусть начинают копать, - Аббас вздохнул: значит, придется задержаться еще на несколько дней. - А я сейчас подойду.
   - Да они уже давно начали, - заметил Али. - В семь часов.
   В его словах Аббасу почудилась скрытая насмешка. Что он хочет этим сказать? - сердито подумал Ибрахими. Что они уже час работают, а я бездельничаю? Он поднялся, откинул полог палатки и вошел внутрь. Взял флягу с чаем и сделал несколько глотков. На этот раз тепловатый напиток даже не утолил жажду. Идти страшно не хотелось, но - надо. Что за человек этот Али Ходаи, Аббас не знал: тот был не из их отдела. Темная лошадка, что и говорить. Держится уверенно, как человек, знающий себе цену - или имеющий влиятельных покровителей. Такой настрочит рапорт наверх - и прощай карьера! Ибрахими положил фляжку на свой рюкзак и вышел из палатки.
   Приданные им в помощь трое солдат саперного взвода с марлевыми повязками на лицах, в резиновых перчатках, осторожно, слой за слоем, снимали лопатами песок на участке, где много лет назад, во время Священной Обороны, тянулась линия укреплений иранских войск. Они уже углубились почти на метр, и теперь им все чаще попадались автоматные гильзы, иногда - каски, пробитые пулями или осколками, иногда - пулеметные ленты.
   Вдруг под лопатой одного из солдат что-то громко звякнуло.
  -- Тише ты! - вырвалось у Аббаса. - А если мина?
  -- Не стоит беспокоиться. Они проверили весь участок миноискателями, - проговорил Али.
   При этих словах Али посмотрел на него, и опять Аббасу показалось, что в его глазах загорелся насмешливый огонек.
   Солдат, опустился на колени и принялся руками разгребать песок.
  -- Автомат!
   Он потянул за полусгнивший ремень и вытащил автомат "калашникова" с загнутым почти под прямым углом концом ствола. Осмотрел его, попытался отсоединить рожок магазина. Со второй попытки это ему удалось.
   - Патроны остались..., - проговорил он и положил автомат на край выкопанной траншеи.
   - Конечно, если бы его оружие не было повреждено в бою, он бы сражался до последнего патрона, как и любой солдат, защищающий завоевания Исламской революции! - с пафосом произнес Ибрахими, бросив взгляд на своего напарника.
   - Разумеется, - согласился Али, потом задумчиво проговорил: - Возможно, где-то поблизости покоится и владелец этого автомата.
   Аббас хотел возразить, что это вовсе не обязательно, что тот солдат мог остаться жив, уйти с отходящими частями, да и вообще "изувеченный" автомат могли просто бросить за ненадобностью - но промолчал.
   Али оказался прав.
   Через минуту из песка показалась скрюченная рука мертвеца, обтянутая потемневшей высохшей кожей. Она как будто тянулась к солнцу, которого была лишена все эти годы. Работая в две лопаты, солдаты осторожно обкопали останки со всех сторон. Тело, или то, что от него осталось, лежало на спине в неестественной позе, подтянув к животу колени, как младенец в утробе матери, череп с сохранившимися лоскутьями кожи осклабился в жуткой гримасе, обнажая пожелтевшие зубы. Аббас старался не смотреть в лицо мертвеца - и не мог.
   На останках сохранилась и форма, и знаки различия.
  -- Наш..., - проговорил Али.
   - Ищите опознавательный номер, - велел солдатам Аббас, вытирая платком вспотевший лоб.
   Один из солдат, склонился над мертвецом, расстегнул две верхних пуговицы почти истлевшей куртки. Несколько секунд он что-то пристально рассматривал, после чего выпрямился и сказал:
  -- Есть.
  -- Сними! - приказал Аббас, тут же поймав себя на мысли, что он сам ни за что на свете не смог бы прикоснуться к останкам. Брезгливо поджав губы, и повернув голову так, чтобы Ходаи не видел выражения его лица, он наблюдал, как солдат пытается снять цепочку с медальоном с шеи мертвеца. Потом солдат отошел к краю ямы, где стояла сумка с инструментами, достал оттуда кусачки и вернувшись перекусил цепочку.
  -- 228372! - громко прочитал он.
  -- Ну что ж, теперь в военном архиве без труда определят, кем был этот герой, отдавший жизнь за Исламскую Республику Иран в годы Священной Обороны, - с некоторой напыщенностью произнес Аббас. Его реплика опять-таки целиком предназначалась для Али Ходаи, чтобы тот не заподозрил его в отсутствии или недостаточности патриотических чувств.
   Но Али вроде и не обратив особого внимания на всплеск патриотизма своего коллеги, взял медальон, внимательно осмотрел его и сунул в карман.
   - Посмотрите, не осталось ли каких-нибудь бумаг, - велел Аббас солдату и тот послушно склонился над мертвецом, ощупывая карманы брюк и куртки. Ткань расползалась под его пальцами. Минуту спустя он выпрямился и отрицательно покачал головой.
   Тем временем двое других солдат принесли длинный ящик, предназначенный для перевозки останков.
   Аббас Ибрахими отошел в сторону.
  

ГЛАВА 3

  
   Честно говоря, проезжая с Мельниковым по улицам иранской столицы, я не заметил какого-то особого национального иранского колорита. Если не считать, конечно, зелено-красно-белых флагов, а также многочисленных портретов духовного лидера нации аятоллы Хомени и президента Хатами на стенах домов и больших щитах. Или, может, мы просто ехали не по тем улицам? Если уж Тегеран и напоминал мне что-то, так это, пожалуй, европейский город средней руки.
  -- Хелло, мистер! - послышалось за моей спиной.
   Я обернулся. Передо мной стоял аккуратно одетый молодой иранец с "дипломатом" в руке. Образец правительственного чиновника.
  -- Хелло!
  -- Уэр фром, мистер? - поинтересовался он.
  -- Беларус.
  -- А, йес. Рус, - кивнул он и улыбнулся. - Ай уоз ин Русия.
   Потом я неоднократно убеждался, что нашу республику в Иране знают крайне слабо - в отличие, почему-то, от той же Украины. И это даже несмотря на то, что где-то в иранской столице уже вовсю функционировало белорусское посольство.
  -- Ай уоз ин Моску. Гуд. Йес.
  -- Ю спик вери гуд инглиш, - сделал я ему комплимент.
   - Вери литтл, - произнес он, но по его довольному лицу я понял, что моя реплика попала в цель.
  -- Май кард, мистер. Ай уорк травел эдженси, - он протянул мне визитную карточку, покрытую персидской вязью. - Ю кам ту Техран, кам ту май эдженси.. Окей?
   Я вежливо заверил, что так и сделаю, мы пожали друг другу руки и расстались почти друзьями.
   К моему удивлению, большинство городских автобусов было хорошо знакомых нам по Беларуси "икарусами"-гармошками. На остановках выстраивались аккуратные очереди, одна мужская, другая - женская. Женщины шли в задние двери, мужчины - в передние. Дань уважения слабому полу, или - наоборот? - задумался я. В любом случае, не то, что у нас в часы пик в городском транспорте, где, как известно, действует принцип "побеждает сильнейший".
   Размышляя об этом я буквально уткнулся в огромный универсальный магазин с надписью "Kurosh" на английском языке. Его вход был украшен разноцветными мигающими неоновыми огнями. Меня атаковало с пяток молодых ребят, потряхивающих пачками банкнот, перетянутых резинками.
  -- Доллар, мистер! Доллар!
   Ошибиться было невозможно - валютчики. Почти как у нас. Разве что здесь они, судя по всему, чувствовали себя более привольно. Я с некоторой досадой подумал, что забыл спросить и в "Промэкспорте", и у Мельникова какой сейчас курс "зеленого" по отношению к риалу.
   Я решил рискнуть и расстаться с пятеркой, по какому курсу бы ни шел сейчас "бакс": в конце концов, на ошибках учатся. Но соблюсти форму было необходимо, поэтому я спросил у парня с высоко взбитым "под Элвиса" хохолком темных волос:
  -- Хау мач?
  -- Пят и пят, - с сильным акцентом ответил тот, каким-то неведомым образом распознав во мне русского.
   "Пять и пять. Черт побери, что это может значить?" - задумался на минуту я, потом снисходительно бросил "о'кей" и протянул ему 5 долларов. Парень отсчитал из пачки несколько иранских купюр и отдал мне. Для виду пересчитав бумажки, я сунул их в карман и двинулся дальше. (Уже потом, в гостинице, я вычислил, что "пять и пять" означало пять тысяч пятьсот риалов за доллар. )
   В "Kurosh" я решил не заходить, во-первых, потому, что покупать все равно ничего не собирался, а во-вторых, не ожидал обнаружить там ничего особенного. Разговор по-английски с иранцем, который был в Моску, натолкнул меня на мысль о том, что здесь наверняка есть пресса и на английском языке. В первом попавшемся киоске среди обилия газет и журналов, обложки которых были усыпаны персидскими закорючками, мой натренированный глаз не заметил ни одного англоязычного издания. Во втором тоже. Что ж, либо подобной прессы здесь не "водится" вообще, либо она раскупается утром.
   Улицы были заполнены народом. Мужчины были в легких рубашках пестрых расцветок или майках, украшенных снимками знаменитых футболистов и кинозвезд, женщины, напротив, закутаны с ног до головы в хиджабы черных или серых тонов. Впрочем, у многих из-под хиджабов виднелись джинсы и кроссовки. Что ж, вероятно, и в исламских странах мода борется за право на существование, подумал я.
   Я достиг большой круглой площади, в центре которой располагался зеленый газон, обильно усеянный фонтанами и фонтанчикам, подсвеченными разноцветными прожекторами. Я расстегнул сумку и вынул видеокамеру. Красиво, конечно, хотя, в общем-то, ничего особенного. Высотные здания, окружавшие площадь, сияли рекламой известных западных фирм - "Айва", "Ролекс", "Дэу".
   Стало совсем темно, и я, отсняв на пленку фонтаны и яркие витрины магазинов, повернул назад.
  

В ПУСТЫНЕ ПОД ДИЗФУЛЕМ. НОЧЬ

  
   Он долго ворочался с боку на бок, но так и не смог заснуть. С завистью и некоторым раздражением он слушал, как похрапывает во сне Али. Просыпается рано, ложится поздно, засыпает сразу - вот что значит молодость!
   Какое-то гнетущее чувство владело Аббасом Ибрахими последние два дня. Причину его он не мог для себя определить, да в общем-то причины и не было - но ему казалось, что это началось с того самого момента, как лопаты солдат освободили из песчаного плена скрюченный труп. И это ощущение тревоги, ожидания чего-то неотвратимого, висело над ним, подобно свинцово-синей туче в сезон дождей. Аббас украдкой наблюдал за Али, но тот, как и прежде, был энергичен и деловит. Он даже предложил расширить район раскопок, но Ибрахими возразил, ссылаясь на то, что продуктов и воды осталось в обрез, а потому надо готовиться к отъезду. Солдаты поддержали его, Аббаса, хотя вообще-то держались от них особняком и в дискуссии не встревали. В свободное время они валялись в своей палатке, откуда попеременно раздавался то храп, то раскаты смеха.
   В предыдущую ночь Аббас принял две таблетки снотворного, которое - как чувствовал! - предусмотрительно сунул в рюкзак накануне поездки. Он сумел забыться тяжелым сном где-то часа в три утра. Второй раз трюк не сработал - может, надо было проглотить сразу штуки четыре?
   Аббас вздохнул и тяжело поднялся с койки. Пошарив по полу, нащупал фонарик. Откинув полог палатки, он вышел наружу.
   Душная, липкая ночь обволокла его словно невидимая плотная мантия. Полчища комаров наполняли воздух монотонным звоном. Полная луна заливала пустыню безжизненным, бледным светом. Аббас постоял немного, потом нерешительно сделал два шага в сторону второй палатки, где спали солдаты, и снова остановился. Нет ничего неприятнее бессонницы - тем более, в пустыне. Слава Аллаху, осталось потерпеть совсем немного: завтра на рассвете - домой! Раскопки продолжались два дня и ничего не дали. То есть, почти ничего. Им удалось найти останки лишь одного солдата, несколько автоматов, десятки стреляных гильз и три пробитые пулями каски, которые Аббас тоже распорядился забрать - как экспонаты для музея Священной Обороны в Тегеране.
   При мысли о мертвом высохшем теле неизвестного солдата со скрюченной, обтянутой темной кожей рукой, Аббас непроизвольно взглянул в ту сторону, где на песке стоял ящик с останками. Его темные очертания ясно просматривались слева от второй палатки. Спать по соседству с мертвецом... брр. Аббас зябко повел плечами. Впрочем, не спать еще хуже.
   Он вновь посмотрел на ящик, на этот раз не зная почему, противясь своему желанию, но будучи не в силах совладать с ним - как будто какая-то сила мягко, но настойчиво повернула его голову в сторону темного прямоугольного силуэта.
   Ему вдруг показалось, что ящик излучает некое сияние, такое слабое, что уловить его можно было лишь напрягая зрение. Или это всего лишь лунный свет проделывает такие трюки? Аббас пригляделся: сияние, если это только не было игрой его воображения, исходило не от стенок ящика - оно шло изнутри!
   Аббас Ибрахими почувствовал, что на его лбу выступили капли холодного пота. Он стоял, как вкопанный, словно вдавленный внезапно в песок непонятной тяжестью, разлившейся по всему телу. Он хотел и не мог оторвать глаз от ящика - и вдруг каким-то непостижимым образом на миг, на кратчайшее мгновение, его взгляд проник сквозь боковую стенку, словно она бесследно растворилась в душном ночном воздухе, и уперся в лежащие там останки покойника с ухмыляющимся черепом, уставившимся на него провалами глазниц. Труп, окаймленный неясным дрожащим ореолом, лежал теперь на боку, его обтянутые полусгнившей материей колени были все так же подтянуты к животу, а скрюченная рука, что под лопатами солдат так жутко поднималась над выкопанной траншеей, как будто тянулась к Аббасу...
   Видение длилось какую-то долю секунды. В следующий момент сияние исчезло, стенка вновь скрыла содержимое ящика от Ибрахими. Струйка холодного пота соскользнула за шиворот Аббаса и покатилась по спине. Это ощущение вернуло его к действительности. Тело вновь обрело возможность двигаться, и он уже хотел повернуться к своей палатке, но вдруг поймал себя на мысли, что ни за что на свете ему не хочется оказаться сейчас спиной к зловещему ящику с мертвецом.
   Аббас Ибрахими попятился, сделав осторожный маленький шаг назад, потом еще один, потом еще и вытянув руку, нащупал край брезента. Из палатки по-прежнему раздавался храп Али. Только тогда Аббас повернулся и нырнул в спасительный душный мрак, зацепив ногой котелок, который громко звякнул в темноте. Ходаи даже не пошевелился.
   Нервы! Нервы! Нервы! - пульсировало в мозгу Аббаса. Ничего он не видел, ничего не было, это - нервы! Игра лунного света, распаленное воображение - и нервы. Надо по приезде сходить к психиатру, посоветоваться - и все будет в порядке. Но почему-то эта мысль не принесла облегчения.
   Аббас лег.
   И вдруг в его мозгу мелькнула мысль - такая простая, что даже удивила его: останки надо вернуть земле. Они должны принадлежать только ей. Место живых - среди живых, место мертвецов - среди мертвых. Надо оставить покойника здесь, в пустыне. Нельзя нарушать покой мертвых, с какими бы благородными намерениями это ни происходило. Изобретать всякие научные словечки вроде "эксгумации" хорошо в тиши прохладных кабинетов.
   Иначе... Аббас не знал, что может произойти "иначе" - и даже не хотел думать об этом. Какое-то шестое чувство или, может быть, животный инстинкт самосохранения подсказывал ему, что именно в этом его, Аббаса Ибрахими, спокойствие и, главное, - спасение. А может и не только его, но думать о других он не желал. Если Али ничего не чувствует, его ли, Аббаса, в том вина?
   Али повернулся на другой бок и что-то пробормотал во сне.
   Али... Если он предложит вновь закопать найденный труп, Али не подчинится. Прежде всего, просто не поймет. Скажет, герой должен быть перезахоронен с военными почестями и все такое. Как объяснить ему, если он ничего не чувствует? Рассказать о том, что он, Аббас, видел сегодня ночью? Но было ли это на самом деле? И вообще - было что? А вдруг это лунный свет сыграл с ним дурную шутку, а вдруг...
   Даже если бы Али и подчинился его приказу, то по возвращении все равно доложил бы начальству. Да и солдаты молчать не будут: повод выслужиться - это же для них как дар небес. В этой стране каждый только и ждет, что его сосед, сослуживец, собеседник или сделает что-то не так, или скажет что-то не то. Буквально за полторы недели до командировки Аббаса, один из его знакомых, о котором он был в общем-то неплохого мнения, донес на своего коллегу за то, что тот играл по вечерам в карты - хотя все отлично знали: колоду контрабандой провезенных в Иран карт можно купить в любой подворотне.
   И то - просто карты, а здесь вообще могут пришить политику - неуважение к памяти защитников родины или что-нибудь в таком духе. И тогда - прощай не только карьера, вероятней всего, прощай даже работа. Сердце Аббаса Ибрахими сжало предчувствие неминуемой беды...
  

ГЛАВА 4

  
   Вернувшись в гостиницу, я съел бутерброд с колбасой - один из двух, которые жена брата почти насильно сунула мне в сумку перед отъездом в Шереметьево, запил водой из крана (в Москве меня сказали, что в Тегеране еще можно пить сырую воду, в Ахвазе же - упаси Бог).
   Только теперь я почувствовал усталость - такую страшную, что не раздеваясь рухнул на кровать. Проспав час или два, я проснулся и обнаружил, что даже не выключил свет в комнате. Я разобрал постель, разделся и погасил свет. Через пару минут я снова уснул и проспал на этот раз до самого утра.
   Меня разбудил стук в дверь. Комнату заливал солнечный свет. Была половина девятого.
  -- Войдите!
   На пороге появился Мельников.
  -- Доброе утро!
  -- Доброе утро, Владимир Владимирович.
  -- Игорь, когда встанешь и позавтракаешь, зайди в офис. Мне кое-какие документы в Ахваз передать надо. Это во втором подъезде, на втором этаже, четырнадцатая комната. Ну, что видел интересного в городе?
  -- Всего понемногу, Владимир Владимирович. А что, у них газеты на английском не выпускаются? Я вчера ни в одном киоске не заметил.
  -- Почему не выпускаются? Есть "Техран таймз", "Иран ньюз", еще кое-какие. Наверное, утром разбирают. Кстати, можешь взять газеты у нас. Не самые свежие, но читать можно. Мы выписываем пару штук для переводчика, чтобы, так сказать, быть в курсе. Только напомни.
  -- Хорошо, Владимир Владимирович.
  -- Ну, жду, - он закрыл дверь.
   Я умылся, заправил кровать и "прикончил" второй бутерброд, мысленно поблагодарив жену брата.
   Я подошел к окну, отметив, что с третьего этажа гостиницы открывается удивительно красивый вид: на фоне ярко-синего неба, в просветах между высотными домами, были видны горы, зазубренные хребты которых были покрыты ослепительно белыми шапками снега.
   Все, надо идти к Мельникову: начальство не любит ждать. Я замкнул дверь на ключ, вышел на улицу и зашел во второй подъезд. Кроме Мельникова в офисе был еще один молодой парень и девушка. Парень, склонившись, что-то искал в нижнем ящике стола, а девушка печатала на компьютере.
   Мельников протянул мне большой заклеенный пакет.
  -- Вот, передашь Савину. Он знает.
   Я взял пакет, аккуратно положил его в сумку и напомнил:
  -- Вы еще обещали газеты.
   - Да, верно, - Мельников повернулся к парню: - Юра, где у нас там были иранские газеты? Вот, дай человеку. Можно не особо свежие. Это у нас новый переводчик в Ахваз едет.
   Девушка на секунду оторвалась от компьютера и бросила на меня любопытный взгляд.
   - Владимир Владимирович, - парень выпрямился. - Вы же сами просили навести порядок в офисе. Было?
  -- Ну, было.
  -- Вот я все и выбросил, - смущенно объявил Юра.
  -- И что, ничего не осталось?
  -- Нет. Хотя погодите..., - он подошел к стоявшему в углу шкафу, распахнул дверцу и начал рыться в бумагах. Минуту спустя он с просветлевшим лицом вернулся к нам с несколькими газетами.
  -- Вот. Но это старые.
  -- Ничего страшного, - заверил я. - Спасибо. Почитаю в самолете.
  -- Значит так, Игорь, - сказал Мельников. - Сейчас можешь быть свободен. До часа дня. В половине второго поедем в аэропорт.
   Я вышел на улицу, намереваясь с толком использовать оставшиеся пару часов. На этот раз я решил пройти по Валиаср-авеню в противоположном вчерашнему направлении. Магазины, магазины...Золото, ковры, книги, салоны по продаже автомобилей. Через пару кварталов я наткнулся на небольшой магазин с компакт-дисками. Вывеска его была выполнена на фарси, но среди букв-завитушек мой глаз выхватил привычную аббревиатуру "СD". Зная, что после Исламской революции 1979 года всякая западная рок-музыка была в Иране запрещена, я решил полюбопытствовать, чем торгуют в подобных заведениях.
   Витрины ломились от обилия кассет и компакт-дисков. Все это было, однако, местной продукцией. Правда, при внимательном рассмотрении я обнаружил компакты Вангелиса, Джеймса Ласта и Морриконе, но дальше этого дело не пошло.
   - Рок-мьюзик? - задал я продавцу провокационный вопрос и для убедительности добавил: - "Битлз"? Элвис Пресли?
   Тот усмехнулся и красноречиво провел ребром ладони по шее. Жест очень был понятным и убедительным. Бросив последний взгляд на витрину, я направился к двери.
  -- Эй, мистер! - послышалось за моей спиной.
   Я обернулся. Продавец поманил меня пальцем.
   Я вернулся к прилавку. Он щелкнул клавишей, и ящик кассового аппарата выдвинулся. Продавец сунул руку под донышко и, бросив осторожный взгляд на дверь, в лучших традициях русских подпольщиков вытащил свернутый вчетверо листок бумаги. Корявым почерком на английском языке там был написан список запрещенной продукции, в котором присутствовали "Битлз", "Металлика", "АББА", Селин Дион и еще много всякого другого.
  -- Хау мач? - полюбопытствовал я.
   Продавец взял калькулятор и выбил цифру "18", после чего добавил:
  -- Долларз, мистер.
   - Круто берешь, - сказал я и вышел из магазина, размышляя о том, что жизнь иранской молодежи, лишенная западной рок-музыки, наверняка, лишена по этой причине своей важной составной. Уже позднее я узнал, что в стране запрещены также и "тарелки" - спутниковые антенны.
   Время до обеда пролетело незаметно. Я зашел еще в два-три магазина, снял на "видео" пару городских пейзажей, после чего повернул в гостиницу.
   "Джип" Мельникова подъехал где-то без четверти два, я с сумками уже ждал на улице, скрываясь от яркого солнца в тени здания.
   - Это еще цветочки, - заметил Мельников. - Сегодня всего-ничего - 36 градусов. В Ахвазе будешь жариться, как на сковородке. У тебя контракт на сколько?
  -- На полгода.
  -- Ну, это еще ничего. Потерпишь.
  -- Потерплю, - согласился я, укладывая сумки в машину.
   В аэропорту Мельников подошел к стойке регистрации с надписью "Ahwaz", у которой уже стояло несколько человек, поговорил о чем-то со служащим, потом подозвал меня.
  -- Регистрацию еще не начинали, но я договорился. Чтоб потом не дергаться.
   Давай свой билет.
   Я сдал багаж и получил посадочный талон.
  -- В общем жди, когда объявят рейс. Это где-то минут через сорок. А я поехал.
  -- До свиданья. Спасибо.
  -- Всего тебе, Игорь.
   Мы обменялись рукопожатием, и Мельников направился к выходу.
   Откуда мне было знать тогда, что я отправляюсь в те края, где мне доведется испытать наибольшее потрясение в своей жизни?

В ПУСТЫНЕ ПОД ДИЗФУЛЕМ. ОТЪЕЗД

  
   Бессонная ночь не прошла для Аббаса Ибрахими даром. На утро боль маленькими молоточками колотила в затылок, отдаваясь во всей голове: вероятно, поднялось давление.
   Из соседней палатки слышались негромкие голоса солдат. Аббас вылез из палатки, нагрел на спиртовке воду и сделал себе кофе. Обернув чашку носовым платком, чтобы не обжечь пальцы, вернулся к своему спальному мешку. Густой аромат напитка разбудил крепко спавшего Ходаи.
   - Салам, - зевая, проговорил он и повернулся на спину. - Хорошо поспал.
   - Вроде бы кто-то начинал работу с раннего утра? - Решил поддеть его Ибрахими. - А сейчас уже половина восьмого.
   - Работу? Не вы ли сами приказали свернуть раскопки? - спокойно парировал Али. - Осталось погрузить наши находки в джипы - и отправляться домой. Сейчас прикажу солдатам собираться.
   Он пошарил рукой в кармане куртки и достал сигареты.
  -- Не кури в палатке, - раздраженно попросил Аббас. - И так дышать нечем.
   Али пожал плечами и на четвереньках полез к выходу. Через несколько минут Аббас услышал, как он переговаривается с солдатами. Ибрахими маленькими глотками допил кофе и потер виски. Боль не проходила.
   Полежав еще немного, Аббас вылез из палатки. Один из солдат, подняв капот первого джипа, копался в моторе, двое других собирали на разложенный на песке кусок брезента все вещи, обнаруженные в ходе раскопок: два автомата, несколько магазинов с боеприпасами, каски, несколько фрагментов пулеметной ленты, противогаз, погнутую саперную лопатку.
   Аббас бросил осторожный взгляд на ящик с останками. Скрюченная рука мертвеца, лежавшего на боку, все так же тянулась к нему, и все также скалились в жуткой улыбке истлевшие губы - сейчас только в его воображении, поскольку стенки ящика надежно скрывали от него страшную картину. Он поежился и отвернулся. Али, все еще попыхивая своей отвратительной сигаретой, подошел к нему.
  -- Будем снимать палатку?
   Ибрахими с кислой миной кивнул.
   - Ладно, я сам, - бросил Али, заметив выражение его лица. - Что-то вы неважно выглядите сегодня.
   Доживи до моих лет, раздраженно подумал Аббас.
   Али нырнул внутрь палатки, откинул клапан и принялся выбрасывать на песок их "пожитки": рюкзаки, спальные мешки, котелки и фляги. Через пару минут он закончил.
   Он быстро и ловко извлек из песка обе алюминиевые стойки, вытащил колышки и брезент палатки, как сдувающийся шар, осел на землю. Али туго свернул плотную, защитного цвета, ткань и засунул в чехол.
   Минут через десять все было готово к отъезду. Али сел за руль первого джипа, Аббас разместился на заднем сидении. Солдаты уложили во вторую машину ящик с останками и свернутый брезент с находками, и Ибрахими махнул им рукой.
   Ходаи включил зажигание, и джип рванул с места, разбрызгивая во все стороны песок. Примерно через полчаса машины выехали на дорогу, ведущую в Дизфуль, и напарник Аббаса прибавил скорость.
   Устраиваясь поудобнее на сидении, Ибрахими с радостью почувствовал, что головная боль, наконец, потихоньку отступает, поэтому и настроение его, соответственно, начало меняться в лучшую сторону.
   - Не гони, - бросил он Али, но не зло, не раздраженно - просто ворчливо. Таким тоном люди старшего поколения поучают зеленую молодежь, понимая, однако, что та все равно будет делать по-своему.
   Али принялся что-то насвистывать. Потом, придерживая руль одной рукой, полез в карман куртки за сигаретами. Шоссе в ранний утренний час было пустынным, лишь по встречной полосе, еще довольно далеко, но стремительно приближаясь, летел огромный зеленый самосвал.
   ... Если бы Аббас остался жив, он бы потом поклялся памятью своей матери, сестры, самим Аллахом, что за миг до столкновения на дороге не было абсолютно никаких препятствий.
   Они увидели это одновременно: прямо перед джипом возникла из ниоткуда серая фигура - скорее, даже не фигура, а неясный, колеблющийся силуэт человека с вытянутой рукой, как будто "голосующий" пешеход-призрак, отчаявшись остановить хоть какую-то машину, вышел на проезжую часть.
   Видение длилось всего лишь мгновение, но и этого было достаточно, чтобы Али резко вывернул руль влево. Джип вылетел на встречную полосу. Последним, что увидел Аббас, было побелевшее лицо молодого водителя за ветровым стеклом, украшенным портретом аятоллы Хомейни. Скрежет тормозов заглушил предсмертный крик Аббаса Ибрахими. Огромный зеленый самосвал смял их машину, как картонную коробку, и отбросил в сторону.
   Сориентировавшись в долю секунды, солдат-водитель второго джипа, до отказа вогнал в пол педаль тормоза. Машину развернуло поперек дороги, и от резкого толчка ящик с останками выбросило из джипа. Пролетев по воздуху метра три, он с силой ударился об асфальт. Крышка отскочила в сторону, и содержимое ящика выпало на землю.
   ...Окровавленное тело Аббаса лежало в кювете. "Жизнь ближняя - только пользование обманчивое..." - мелькнуло в его угасающем сознании. Но почему-то эта строчка одной из сур Корана не принесла ему облегчения в последнюю минуту его жизни.
   Али придавленный превратившимся в груду металла джипом, слабо стонал. Мертвец, глядя на них, улыбался своей жуткой загадочной улыбкой.
  

ГЛАВА 5

  
   "Аэробус" медленно выкатился на взлетную полосу. Салон был заполнен до отказа. Позднее я узнал, что благодаря наличию больших запасов нефти в стране, билеты на авиалинии внутренних маршрутов в Иране отличались исключительной дешевизной.
   Стюардессы разнесли карамельки и доходчиво разъяснили, как пользоваться в случае аварии кислородными масками. Других развлечений в ходе предстоящего полета не предвиделось, и я достал из бокового отделения сумки газеты, которые дал мне переводчик Юра.
   Развернув первую, я пробежал глазами заголовки. Ничего сногсшибательного: "ЮНЕСКО: вопросы образования в исламских странах", "Иран помогает в решении региональных разногласий", "Комиссия продолжает работу", "Министр торговли Болгарии прибыл в Иран", "Президент осуждает покушение на Мохаджерани".
   Это случайное, одно на миллион, совпадение - или всего лишь очередная, давным-давно написанная глава книги моей жизни, которую скрупулезно, независимо от моих действий и желаний, читает Судьба? Мог ли я представить себе, что одно из этих дежурных сообщений будет иметь ко мне самое прямое отношение!
   Тогда я, конечно, не знал об этом и, отметив лишь, что статью о вопросах образования в исламских, равно как и в прочих странах, можно читать только с большой информационной "голодухи", взглянул на дату. Точнее, на даты, потому что их оказалось целых три - 17 июля 199... года, 26 тира 1374 года и 22 рабиул-аваля 1416 года. В оригинальности персам никак не откажешь, подумал я. Уже в Ахвазе Акрам, переводчик-фарсист из Баку, объяснил, что в стране действует три календаря - грегорианский, лунный и солнечный.
   Стюардессы разнесли угощение - на этот раз довольно скромное: маленькие кусочки кекса и баночки яблочного сока. Я взглянул в иллюминатор: внизу простирались желто-коричневые квадратики полей, кое-где прорезанные ниточками рек Под крылом "Аэробуса" летели редкие клочки облаков, которые, конечно, никак не могли спасти от безжалостного солнца тех, кто трудился сейчас на этих полях.
   Минут через сорок голос в динамиках сообщил, что самолет идет на посадку - по крайней мере, я пришел к такому выводу, разобрав слово "Ахваз", и с удвоенным вниманием уставился в иллюминатор.
   Город, подобно гигантской кляксе на желтой скатерти пустыни, расползался на многие километры, и судя по всему, являлся типичной иранской провинцией: многоэтажных домов было мало, и они теснились ближе к центру, в пригородной же "архитектуре" господствовал стиль "строю, как могу" и наблюдалось засилье кривых узких улиц и переулочков. Кое-где виднелись голубые "луковицы" мечетей - похожие я видел когда-то в Узбекистане. Широкая река неспешно несла свои мутные коричневые воды, разделяя столицу Хузестана на две неравные части; на совсем небольшом промежутке я насчитал четыре больших моста.
   "Аэробус" чуть вздрогнул - вышли шасси - и стал резко снижаться. Дома, мечети, улицы, машины росли на глазах. Минуту спустя самолет уже катил по посадочной полосе, стремительно замедляя бег.
   Жара, такая густая, что ее, казалось, можно было потрогать руками, обволокла меня со всех сторон, едва я ступил на бетонную полосу. Сначала мне показалось, что горячий воздух идет от турбин самолета, я отошел от "Аэробуса" на несколько метров, но прохладней от этого не стало. "Если честно, не завидую я тебе, парень", - вспомнил я слова моего московского попутчика.
   Как и большинство пассажиров решив не дожидаться автобуса, я зашагал к небольшому зданию аэропорта, вдыхая маленькими порциями раскаленный воздух.
   Ждать багаж пришлось минут двадцать. Я обежал взглядом толпу встречающих за стеклянными дверями, но так и не понял, кто приехал за мной. Толкая перед собой тележку со своими сумками, я вышел в зал ожидания и в растерянности остановился. Толпа прибывших постепенно редела: через двойные двери люди выходили на площадь, запруженную такси и автобусами. Белобрысый парень лет двадцати пяти в джинсах и рубашке с закатанными рукавами подошел ко мне и осведомился:
  -- Силантьев?
  -- Он самый.
   - Я Сергей Галушко. С "Рамина". Встречаю вас.
   Мы обменялись рукопожатием.
  -- Вещи все взяли? - спросил он.
  -- Вроде бы.
  -- Тогда поехали.
   Он снял с тележки одну из моих сумок, я подхватил другую, и мы вышли из здания аэропорта. Сергей указал рукой в дальний конец площади.
  -- Вон автобус.
   Мы пересекли окаймленную пальмами площадь и сели в небольшой автобус, напоминающий наш "пазик" или "Лиаз".
  -- Салам, мистер, - приветствовал меня молодой водитель-перс, и я ответил:
  -- Салам.
  -- Поехали, - бросил ему Сергей, устраиваясь на переднем сиденье.
  -- Сколько нам ехать? - поинтересовался я.
  -- Полчаса, - ответил Галушко, задергивая занавеску на своем окне .
  -- Жарко у вас, однако.
  -- Что вы! Сегодня еще прохладно, - мой собеседник улыбнулся. - Всего сорок восемь.
   Автобус выехал с площади, через пару минут миновал развязку, в центре которой правильным кругом были посажены пальмы и било несколько фонтанов, и вырвался на широкую магистраль, ведущую из города.
   Галушко закурил. Я с интересом смотрел в окно, прикрываясь от нестерпимо палящего солнца мятой занавеской. Пошли грязноватые пригороды с автомастерскими, маленькими магазинами, свалками и чумазыми ребятишками, самозабвенно гоняющими на пыльных пустырях мяч - воротами служили камни или воткнутые в землю палки. Как оказалось, в стране вообще очень любят футбол, а звезды этого вида спорта почитаются в Иране не меньше, чем у нас - знаменитые рок-исполнители.
   Потом потянулись поля, плантации финиковых пальм. Автобус притормозил: старик гнал через дорогу стадо овец. На обочине я заметил мертвую корову со вздувшимся животом.
  -- Будете жить в шестьдесят втором, - нарушил молчание Сергей.
  -- Шестьдесят второй - это что?
  -- Номер дома. Вашим соседом будет Ильин. Он тоже недавно приехал, месяца два назад.
   Слева промелькнула воинская часть - ряд построек, окруженных столбами с колючей проволокой. У ворот с зелено-бело-красным флагом стоял солдат в каске. Затем потянулись невзрачные лавчонки, домики с плоскими крышами и стенами песчаного цвета, кривые переулочки, в одном из которых я заметил двух мальчишек, ехавших на ослике.
  -- А это... ?
  -- Поселок Вейс, - ответил Сергей. - Наши ездят сюда за продуктами.
  -- Странное название, - заметил я.
  -- Почему?
  -- Больше смахивает на еврейское. Исаак Абрамович Вейс. Звучит?
   Галушко засмеялся, приоткрыл окно и выбросил окурок.
  -- А вот и станция.
   По правую сторону я увидел три огромных серых трубы, уходивших в небо словно зубья щербатой гребенки. Станция занимала огромную территорию, которую автобус огибал в течение нескольких минут. Часть территории, по углам которой стояли вышки, по-видимому, для охранников, была завалена грудами ржавеющего металлолома, какими-то внушительных размеров ящиками, катушками кабеля и незнакомыми мне агрегатами.
  -- "Рамин"?
  -- Он, голубчик.
   Минуты две спустя мы въехали на окруженную оградой из металлической сетки территорию поселка, где проживали специалисты, работающие на станции, и где в течение полугода предстояло теперь жить и мне.
  
   Из рапорта инспектора дорожной полиции г. Дизфуля Саида Рафсанджани о дорожно-транспортном происшествии. 10 шахривара 1375 года по солнечному календарю.
  
   Докладываю, что 8 шахривара 1375 г. около 9 часов утра в 20 километрах от Дизфуля произошла автомобильная авария, повлекшая за собой человеческие жертвы. По невыясненным пока причинам легковой автомобиль марки "джип-чероки", регистрационный номер 1337 АН, перевозивший двух участников раскопок на месте боев в годы Священной Обороны, на скорости не менее 100 километров в час выехал на встречную полосу движения и столкнулся с самосвалом. От лобового удара оба пассажира "джипа" погибли на месте. Личности погибших опознаны мною по найденным у них документам. Водитель самосвала с травмами средней степени тяжести доставлен в ближайшую больницу. Допросить его пока не представляется возможным.
   Второй легковой автомобиль с солдатами, также участвовавшими в раскопках и перевозившим обнаруженные в ходе поисков останки одного из героев Священной Обороны, не пострадал. Никаких внезапно возникших помех или видимых препятствий, заставивших водителя "джипа" выехать на встречную полосу, по заявлению солдат не было.
   К рапорту прилагаются снимки происшествия и схема участка дороги.
  

Саид Рафсанджани, дорожный инспектор

3-го полицейского участка Дизфуля".

  
   Сообщение иранского информационного агентства ИРНА в газете "Иран ньюз" от 13 шахривара 1375 года по солнечному календарю.
  
   "Как известно, в настоящее время в местах боев, происходивших на территории страны в годы Священной Обороны 1359 - 1367 гг., продолжают работу группы Военной комиссии по поискам останков воинов Исламской Республики Иран. Недавно в районе Дизфуля в ходе раскопок были обнаружены останки одного из солдат. Сохранившийся опознавательный жетон, несомненно, позволит определить личность героя.
   При перевозке останков в результате автокатастрофы, обстоятельства которой выясняются, погибли двое участников Комиссии - Аббас Ибрахими, 49, и Али Асгар Ходаи, 26. Министерство обороны Ирана выражает соболезнование родным и близким погибших".
  

ГЛАВА 6

  
   Территория поселка имела форму квадрата со стороной примерно в один километр. На ней находилось около сотни жилых одноэтажных домов. Каждый из них имел свой порядковый номер и был разделен на две половины, в которых могли проживать одновременно четыре семьи или в два раза больше "холостяков". Еще здесь были три магазина с товарами первой необходимости, бассейн, клуб с библиотекой, спортзалом, бильярдом и небольшим концертным залом, футбольное поле и даже теннисный корт.
   Поселок окружала распаханная пустыня, перерезанная ирригационными бетонированными каналами. По полям вяло ползали допотопные тракторы. Вдалеке виднелись палатки и импровизированные шалаши курдов. Как мне потом сказали, летом они жили на равнине, зимой уходили в горы.
   Автобус миновал несколько "улиц", свернул налево и остановился у домика с белой цифрой "62".
   - Здесь вы и будете жить, - объявил Сергей. - В левой половине. Вот вам ключи. Один от входной двери, один от комнаты. Ваша комната налево. А сосед, Ильин, сейчас на смене. Вернется часам к шести, тогда и познакомитесь.
   Я вытащил свои сумки, Сергей махнул мне рукой, и автобус уехал.
   По бетонной дорожке я приблизился к дому. Вставив ключ в замочную скважину, я обнаружил, что дверь не заперта. Я вошел в просторный холл с большим зеркалом, вешалкой, переносным телевизором в углу - и двумя кошками, лениво развалившимися среди аккуратно сложенной обуви. В холле находились четыре двери: первая открывалась в небольшую душевую, вторая вела на кухню, еще две - в жилые комнаты. Из-за той, что была направо, доносилась музыка и голоса: там, очевидно, жили наши с Ильиным соседи.
   Вторым ключом я открыл дверь своей комнаты.
   Работал кондиционер, прохлада помещения была приятным контрастом умопомрачительной жаре, царившей на улице, и я наконец-то перевел дух. В противоположных углах комнаты стояли кровати, на одной лежало несколько газет и спортивные брюки, на второй, очевидно, предназначенной для меня - чистое постельное белье. Еще здесь имелся внушительных размеров стол, шкаф, два кресла, в изголовье той и другой кровати стояли тумбочки. Два больших окна были закрыты шторами, защищавшими комнату от безжалостного солнца.
   Я поставил сумки у своей кровати, сбросил кроссовки, расстегнул рубашку. Теперь скорее в душ, смывать с себя дорожную пыль!
   Минут десять спустя в дверь комнаты постучали. На пороге стоял средних лет мужчина в очках, светлых брюках и майке с пальмами, украшенной надписью "Hawaii".
  -- Здравствуйте. Владимир Федосеев, переводчик.
  -- Очень приятно. Игорь Силаньтев, - я пожал протянутую руку. - Садитесь.
   Мы сели за стол.
  -- На "вы" будем или на "ты"? - спросил он.
  -- На "ты". Так проще.
  -- Верно, - согласился Владимир. - Хочу коротко ввести тебя в курс дела, - Я здесь уже полгода, так что, по сравнению с тобой, старожил...
   Мы говорили минут двадцать. Я узнал, что работать в основном предстоит в офисе с документами, так как персы на станции знают английский плохо или не знают совсем, что рабочий день начинается в семь утра, а заканчивается в три пятнадцать, когда жара достигает пика, что пять раз в неделю ходит автобус в Ахваз, и что дешевыми продуктами можно также запасаться в двух близлежащих поселках - Вейсе и Малосани. Кроме Федосеева, на станции работал еще один переводчик, но с персидским языком. Звали его Акрам, и он был из Баку.
   - Завтра познакомитесь. Он сейчас поехал на станцию техобслуживания, машину Савина чинить.
  -- Да, кстати, у меня для него пакет из Тегерана. От Мельникова.
  -- Для Акрама?
  -- Для Савина.
  -- Давай, передам, а то ты пока не знаешь, кто где живет. В Шахраке все так напутано, черт ногу сломит. Кстати, это наш поселок так называется - Шахрак. В переводе с персидского - "поселок". Получается поселок под названием "Поселок", - он ухмыльнулся.
   Я отдал ему пакет Мельникова, и на какую-то минуту в комнате воцарилась тишина. Федосеев, очевидно, не знал, что еще сказать, а я - о чем спросить.
  -- Словари какие привез? - поинтересовался мой новый знакомый.
   - Захватил пару штук, технических, - я потянулся к сумке, расстегнул "молнию" и достал один из словарей.
   Федосеев полистал его и одобрительно кивнул.
  -- Пойдет. Выходной здесь - пятница, - добавил он безо всякого перехода, - так что в четверг можно расслабиться.
  -- В смысле...? - начал я.
  -- Именно, - он щелкнул себя по горлу.
  -- А сухой закон?
   Федосеев улыбнулся.
   - Да здесь, в поселке, в каждом втором доме - самогонный аппарат. Наши умельцы такие агрегаты отгрохали - не дай Бог. Гонят бимбер.
  -- Что за бимбер?
  -- Ну, самогонку. Слово, вроде, польское - здесь в начале 90-х поляки работали. Персы, конечно, знают, но смотрят на это сквозь пальцы, процессу не мешают.
  -- Почему? - наивно поинтересовался я. - Мне говорили, что у них с этим строго.
  -- Для своих может и строго, - ответил Федосеев. - А для русского человека выпить, тем более в выходной - дело святое. Отбери у него здесь эту радость - и стройка встанет.
   За полгода пребывания в Иране я убедился в справедливости его слов. Временами персы устраивали по отношению к русским мелкие провокации - отбирали фотопленки, фотоаппараты, даже видеокамеры, кого-то задержали при обмене долларов у местного валютчика - но самогонные аппараты, обнаружить которые в поселке было раз плюнуть, не трогали никогда.
  -- Ну, ладно, устраивайся здесь, - Федосеев встал. - Завтра к половине седьмого на автобус. Это рядом, - он подошел к окну, отодвинул штору. - Вон там, у магазина остановка.
   Федосеев ушел, а я быстро разделся, поеживаясь под струями холодного воздуха, бьющего из кондиционера, вытащил из сумки мочалку, мыло и полотенце и направился в душевую. Ту самую, где потом все и случилось.

ТЕГЕРАН. ВОЕННЫЙ АРХИВ

  
   Мухаммед Бехешти оторвался от бумаг, покрытых столбиками фамилий и колонками цифр. Даты рождения, даты гибели, даты пропажи без вести - сколько разбитых человеческих судеб, трагедий, надежд... Первые годы после окончания Священной Обороны их отдел был буквально завален письмами от родителей, жен, родственников солдат, не возвратившихся с войны. Иногда, после долгих и трудных поисков им удавалось вернуть имя еще одного героя, но чаще приходилось давать стандартную отписку. Шло время, и надежды угасали. Поток запросов постепенно иссяк, и теперь уже они, сотрудники архива Министерства обороны Ирана, разыскивали родственников и родителей найденных солдат. Мухаммед закурил.
   - Это Маджид Дарейни. Родился в Ахвазе в 1340 году, оттуда же и призывался. Пропал без вести 16 бахмана 1360 года во время боя под Дизфулем. Теперь его родители, если только они, конечно, живы, узнают, что их сын пал в бою как герой. Странная эта штука, жизнь, - он вытянулся в кресле и потянулся, разминая члены, затекшие от долгого сидения за столом. - Война, здесь, конечно, все ясно: смерть, кровь и все такое... А вот Аббас погиб в мирное время, глупо и непонятно, - он бросил взгляд в дальний угол комнаты, где стоял стол Ибрахими, пустующий уже третью неделю - ему пока еще не нашли замены. - Есть человек - нет человека.
   - Ты помнишь, как он не хотел ехать в ту командировку? - отозвался коллега Мухаммеда, Равсан Сулейман, сидевший от него по правую руку и подшивавший в папку ветхие пожелтевшие бумаги. - Словно чувствовал...
   Бехешти кивнул. Сулейман не знал, что это он, Мухаммед, должен был ехать на раскопки в район Дизфуля, и только вовремя оставленный на столе у начальника отдела конверт с несколькими пятитысячными купюрами решил исход дела в пользу Бехешти. Теперь оказалось, что он купил себе жизнь - и совсем недорого.
   - Так чем все-таки закончилось расследование той аварии? - поинтересовался Равсан.
   - Да ничем. Тормоза их "джипа" были в порядке, рулевое управление тоже. Видимость на дороге отличная. Ну что ж, Аллах дал жизнь, Аллах забрал жизнь, - философски закончил Мухаммед. - Созвонитесь с полицейским управлением Хузестана, пусть наведут справки о родственниках этого Дарейни. Возможно они захотят похоронить его на родине.
  

ГЛАВА 7

   С обратной стороны двери в комнату переводчиков висел пожелтевший листок с напечатанным на компьютере - никак не менее, чем 48-м размером шрифта - следующим четверостишьем:

Во глубине пустынь Ирана

Мы все загнемся, господа...

Каким же надо быть бараном,

Чтобы отправиться сюда!

   Перехватив мой взгляд, Федосеев улыбнулся:
  -- Работа неизвестного художника 20-го века. В смысле, поэта.
   Он показал мне мое рабочее место - довольно обшарпанный деревянный стол с довольно приличным компьютером, кипу каких-то документов, предназначенных для перевода - и мой первый рабочий день начался.
   Через пару дней я вошел в курс дела, и время потекло - не очень быстро и довольно скучно. Рабочий день начинался для нас в 7 утра. До десяти мы с Федосеевым переводили инструкции, программы, рекомендации и замечания, деловые письма и прочее - в общем, все то, что составляет неотъемлемую часть работ по техническому содействию. В 10 на "Рамине" открывалась рабочая столовая, и мы шли обедать.
   Иногда в комнату заглядывал начальник, Сергей Николаевич Савин, интересовался, как идет работа, или давал для перевода какое-нибудь срочное письмо. В три часа дня приходил автобус, и мы отправлялись в Шахрак, поселок, построенный как раз накануне ирано-иракской войны неподалеку от места возведения электростанции "Рамин". Как местную достопримечательность вновь прибывшим показывали одну из труб станции, поврежденную иракским снарядом и потом "залатанную" бетонной заплаткой.
   Жара спадала к шести вечера. К этому времени автобусы с желающими уходили в Ахваз. Местный рынок был наполнен ширпотребом, очень напоминающим ту турецко-китайскую продукцию, которой забиты и вещевые рынки в Беларуси, поэтому я очень скоро потерял к магазинам интерес и сосредоточил свое внимание на достопримечательностях города. В основном, это были весьма однотипные мечети, памятники неизвестных мне иранских деятелей науки и культуры или фонтаны, устроенные в виде лебедей, кувшинов и всяких диковинных цветов.
   Не раз, увидев в моих руках фотоаппарат или расчехленную видеокамеру, ко мне подходил полицейский, что-то строго выговаривал или требовал показать документы. Ксерокопия паспорта с размазанной, неаккуратно проставленной визой и "уорк пермитом" - разрешением на работу - обычно утихомиривала бдительного стража порядка. Правда, как я уже говорил, бывали случаи и конфискации аппаратов и камер, и даже приводы в полицию - иностранных туристов в Иране не любят, а туристы платят этой стране тем же.
   Как-то в выходной я отправился пешком в Вейс - выше я упоминал об этом поселке, в который наши специалисты ездили (или иногда ходили) за продуктами. Меня интересовали не столько продукты, сколько небольшое кладбище, расположенное где-то в полукилометре от Вейса. Мы проезжали его каждый раз, когда ехали автобусом в Ахваз. Не могу сказать, что оно представляло из себя что-то особенное: так, окруженный хилыми деревцами участок, на котором были довольно беспорядочно разбросаны ряды украшенных надписями серых бетонных плит. Скорее, я хотел запечатлеть кладбище на пленку "для галочки", да и убить длинный и скучноватый выходной - ездить автостопом по провинции я в то время еще не научился.
   Кладбище впритык подходило к автотрассе, ведущей на Ахваз, а почти сразу за дорогой начинались постройки "Рамина". Фотографировать было довольно рискованно: а вдруг кто-нибудь из местных заметит, доложит (в смысле "заложит") и придется потом объяснять, что ты фотографировал отнюдь не станцию с ее безнадежно устарелым оборудованием, а вполне "невинное" кладбище?
   Я огляделся. Нафаров поблизости не было. По шоссе с грохотом проносились грузовики, самосвалы и легковые "пейканы". Стоя на обочине дороги, я вынул из сумки аппарат, открыл объектив, торопливо "взял" общий вид кладбища и нажал спуск. После чего сбежал по насыпи и направился в поселок.
   На пыльном пустыре мальчишки с криками гоняли мяч, устроив ворота из пустых ящиков, тощая корова выискивала на потрескавшейся иссохшей земле редкие травинки. Чумазый карапуз "расстреливал" камнями пузатую бутылку из-под абджува - ячменного напитка, очень отдаленно напоминающего пиво.
  -- Хело, миста! - прокричал мне кто-то вслед.
   Я не ответил, будучи уже осведомленным, что никто из "аборигенов" кроме этих двух слов по-английски ничего не знает.
   Рынок Вейса был завален овощами и фруктами, хотя чего-то подлинно экзотического, кроме фиников, я не заметил. В базарном пейзаже преобладал желто-грязноватый цвет. В горячем воздухе висел тяжелый пряный запах специй.
  -- Миста, миста! - слышалось со всех сторон. - Памидор! Миста, лук!
   Я сфотографировал рыночную площадь и, побродив минут десять между торговыми рядами, решил возвращаться домой. Счетчик моего "кодака" отсчитал положенные 24 кадра - на следующий день можно было везти пленку в Ахваз для проявки.
   Обратный путь в Шахрак занял у меня раза в полтора больше времени. Воздух раскалился до предела, на зубах скрежетала пыль. Собаки с подведенными боками, вывалив языки, валялись в тени под пальмами, не имея сил даже поднять голову и проводить меня взглядом.
   К двенадцати дня я тяжело ввалился в 62-й домик и глотнув из пластиковой бутылки минеральной воды, повалился на кровать. Ильина не было: в пять утра он ушел на смену. Я перемотал пленку и положил кассету в боковое отделение сумки. Потом принялся размышлять, чем мне занять оставшееся до вечера время. Можно было сходить в бассейн, но как раз в это время для жаждущих поплескаться наступал час пик, а мне не хотелось плавать, постоянно сталкиваясь с чьими-то голыми спинами. Можно было сходить в библиотеку, книг было много, но все они датировались пятидесятыми - шестидесятыми годами, на некоторых еще сохранились выцветшие штампы "Библиотека посольства СССР в Иране". Кроме того, я не прочитал еще и тех, что взял на прошлой неделе.
   Я достал из тумбочки ручку и листок бумаги и начал писать письмо домой.
  

ПРИГОРОД АХВАЗА. ПОЛДЕНЬ

  
   Бело-зеленая полицейская машина долго петляла по узким и кривым переулкам на окраине Ахваза. За рулем сидел тучный полицейский, под мышками его вылинявшей форменной рубашки расплылись темные круги пота. Время от времени он сверялся с мятым клочком бумаги, на котором был написан адрес.
   Был полдень, жара нарастала. От разлагающихся в канавах отходов стояла невыносимая вонь. Вдоль полуразрушенной стены неуверенно брел изнемогающий от духоты и жажды черный пес. Увидев машину, он поджал хвост и бросился прочь.
   Наконец, автомобиль, подняв столб пыли, затормозил у убогого, с растрескавшимися стенами, жилища. Несколько испуганных кур метнулось из-под колес. Старик в серых лохмотьях, выгонявший через ворота в задней части двора десятка полтора грязных худосочных овец, остановился, вопросительно и испуганно глядя на неожиданного гостя.
  -- Подойди, - велел полицейский. Его пальцы отбивали нетерпеливую дробь на липкой от пота пластмассе руля.
   Старик поспешно пересек двор.
  -- Твоя фамилия Дарейни?
  -- Да, господин.
   - Есть сведения о твоем сыне, - сказал полицейский, вытирая платком пот со лба. - Явишься в участок, там все скажут. Ясно? И чтоб не позднее, чем завтра. А еще лучше сегодня.
   - Господин, я не знаю, где управление. Мы уважаем закон, господин, и никогда не имели дел с полицией.
   Досадливо взглянув на своего жалкого собеседника, полицейский проворчал:
  -- Бульвар Хомейни, 15, пятая комната. Спросишь у дежурного.
  -- Да, господин, - старик низко поклонился. - Я могу идти?
  -- Иди. Да, еще вот что..., - полицейский не закончил, потому что на пороге хижины появилась седая сгорбленная старуха - такая же жалкая и грязная. Сильно припадая на одну ногу, она сделал пару шагов и неуверенно остановилась.
  -- Это твоя жена?
  -- Да, господин.
  -- Значит, и ей скажи.
  -- Господин, мой сын... жив? - набравшись смелости, едва слышно пробормотал старик. - Может быть, он в иракском плену? Говорили, они держат в застенках многих наших солдат.
   Полицейский посмотрел в его выцветшие слезящиеся глаза и впервые испытал что-то вроде сочувствия - такой безысходностью и убогостью веяло и от этого жилища, и от старика, и даже от его овец.
  -- У тебя еще есть дети?
  -- Да, господин. Но Аллах послал нам только двоих. Потом жена тяжело заболела, и ее еле спасли, господин. После этого она уже не могла иметь детей. С тех пор, как Маджид пропал на войне, нашей единственной радостью в жизни стала дочь, Джила. Но она давно вышла замуж и живет сейчас в Малосани.
   Полицейский вздохнул. У него самого было четверо детей, двое старших сыновей служили на афганской границе. Он и думать не хотел, что с ними может что-то случиться, хотя в последнее время газеты были полны тревожных сообщений...
  -- Твой сын погиб, старик. Его останки обнаружили недавно в пустыне под Дизфулем. Если захочешь перевезти их сюда... В общем, все узнаешь в управлении.
  

ГЛАВА 8

  
   В Ахваз в тот день я попал с немалым трудом: большая группа украинцев готовилась к отправке домой, а потому стремилась "отовариться" в городе до упора, и автобусов-маломерок на всех жаждущих не хватило. Я сел в последний.
   Получасовая поездка в душном автобусе, насыщенном самогонными парами (поскольку большинство обитателей Шахрака после работы имели обыкновение "принять на грудь") нельзя было назвать особо комфортным. Устроившись на заднем сиденье и стиснутый с обеих сторон потными телами хохлов, я все-таки умудрился задремать.
   Особых планов у меня не было: побродить по городу, перебраться по мосту на противоположный берег Каруна, куда наши спецы обычно не добирались по причине жаркой погоды и лености, как тела, так и ума, купить немного фруктов. Но сначала я решил сдать на проявку последнюю отснятую пленку. Фотоателье было много, но наши ребята выбирали обычно те, где при проявке каждой пленки бесплатно выдавали, пусть и немудреный, альбом для снимков - на халяву, как говорится, и уксус сладок. Одно из таких находилось на проспекте Салман-э-Фарси, совсем недалеко от того места, где нас высаживал автобус. Я даже помнил по имени одного симпатичного молодого перса, работавшего там.
  -- Салам, мохандес! - приветствовал он меня.
  -- Привет, Саид!
   Я пожал ему руку и достал из сумки коробочку с пленкой.
  -- Одын пленка?
  -- Один, Саид, один. Ну и, как всегда, по одному фото с каждого негатива, - для верности я продублировал цифру, подняв указательный палец.
   Саид кивнул, взял пленку, передал ее своей напарнице, молодой неулыбчивой девушке, пересчитал мои риалы и дал сдачу.
   Размышляя о том, как мне провести время до проявки пленки, я опустился на скамейку в сквере возле пяти медных, а может и бронзовых, бюстов молодых людей, которые судя по всему были шахидами, павшими в годы Священной обороны. Их невидящие взгляды были устремлены через дорогу, где стояла серая, с синим куполом, мечеть. Мимо пролетела стайка школьниц, завернутых в унылые одинаковые хиджабы, но во вполне модных кроссовках. Одна с любопытством посмотрела на меня, но едва я поднял глаза, сразу же отвернулась. "Их женщины, как в кокон, завернуты в хиджаб - нашли надежный способ своих упрятать баб!" - припомнилась мне строчка из еще одного стихотворения "неизвестного поэта 20-го века", на поверку оказавшегося рифмоплетствующим от скуки Володей Федосеевым. Важно и медленно проплыл страж порядка. Казалось, в пятидесятиградусной жаре время почти остановилось.
   В ближайшем киоске я купил "Техран таймз" и лениво перелистал ее. "Президент Хатами заявил...", "Аятолла Хаменеи призвал...", американские империалисты опять сделали что-то не так... Все, как обычно
   Передумав идти на противоположный берег реки, я зашел в часовой магазин, полюбовался изделиями японских мастеров - если только это были не подделки - потом купил у уличного торговца пару миниатюрных китайских замков, перебрал открытки в одном из небогатых книжных магазинов, и не найдя для себя ничего подходящего, решительно направился в фотоателье. Саид улыбнулся, выудил из-под прилавка пакет с проявленной пленкой и фотографиями, приложив к ним простенький альбом.
  -- Уан ноу гуд. Адын.
   Я бегло просмотрел снимки и обнаружил, что один из них действительно был "ноу гуд": фото кладбища, которое я сделал по пути в Вейс. Середину изображения перечеркивала наискось темная неровная полоса, отдаленно напоминающая толстую ветку дерева.
   Я пробормотал универсальное "ноу проблем" и вышел. Остальные снимки получились отлично. В Иране едва ли не десять месяцев в году светит яркое солнце, так что даже у самого плохого фотографа с самой китайской "мыльницей" обязательно получится немало хороших фотографий.
   Сунув альбом в сумку, я пошел отовариваться фруктами: здесь, в Ахвазе, они были все-таки дешевле, чем в поселке.
   Вымокший насквозь от пота, я вернулся в Шахрак. Уже темнело. Толя Ильин, вернувшийся со смены, лежал, уставившись в потолок. На полу рядом с кроватью валялся сборник Сименона, который он почему-то не мог одолеть уже третью неделю.
   Он явно ждал моего возвращения.
   - Игорь, привет! Что нового в Ахвазе? Что купил?
  -- Да по мелочам, - ответил я, выкладывая из сумки пакеты с финиками, виноградом и сливами. - Главное, пленку проявил, фотки напечатал. Будет что отправить домой.
  -- Покажи.
   Я достал альбом со снимками, которые успел разложить на обратном пути и подал ему.
  -- Ничего получилось, - прокомментировал он. - Это, кажется, Вейс?
  -- Вейс.
  -- А здесь что за черная полоса?
  -- Понятия не имею.
   Я отправился в душевую смывать с себя пот и пыль, благо проблем с водой в Шахраке почти не было. Поужинав, достал купленную в Ахвазе газету и углубился в чтение. Ильин уже задремал. Часов в девять я закрыл входную дверь и выключил свет.
  
  

ЧАСТЬ 2

СМЕРТЬ В ДУШЕВОЙ

  
   Когда я вернулся с Каруна, по берегу которого любил бродить по вечерам, когда жара спадала, уже начало темнеть. Еще издали я заметил, что в прихожей нашего дома горит свет. Кожемякиных, соседей, проживавших на второй половине, не было: они уехали в Ахваз. Ильин, вероятно, вернувшись со смены, смотрит телевизор, решил я.
   Я сунул ключ в замочную скважину, но входная дверь оказалась не заперта. Я вошел в дом.
   Телевизор в прихожей работал, звук был приглушен. Напротив телевизора стояло кресло. Никого.
  -- Толя! - крикнул я.
   Ответа не последовало. Я прошел в комнату. Ильина здесь тоже не было. Я бросил взгляд на его кровать: подушка примята, край одеяла свешивается на пол. На столе стоял стакан и двухлитровая пластиковая бутылка, именуемая здесь пружиной по причине сходства с последней - в таких местные умельцы хранили самогон. Странно. Во-первых, он не пил. По крайне мере, до последнего времени и тем более в одиночку. Во-вторых, никогда не уходил, не закрыв дверь на ключ. После серии недавних краж в Шахраке Ильин сам несколько раз предупреждал меня не бросать дом открытым. Вся валюта, которая шла не в московский "Интербанк", а выдавалась на руки, хранилась у нас дома. В
  
   последнее время нафары обнаглели настолько, что снимали с веревок даже белье, представлявшее какую-никакую ценность.
  -- Толя! - позвал я еще раз, намереваясь отчитать его за беспечность.
   Кухня тоже была пуста. Я вернулся в прихожую. В душевой вяло капала вода.
  -- Толя, ты моешься?
   Ответом мне было приглушенное ворчание телевизора. Я осторожно приоткрыл дверь душевой - и отпрянул, пораженный жуткой картиной. В полумраке прямо на меня смотрел невидящими выпученными глазами Толя Ильин. Он висел на натянувшемся, как струна, брючном ремне, закрепленном на ржавом крюке, вделанном в потолок. Он был в одних трусах. Лицо моего соседа по комнате приобрело невообразимый лиловый оттенок, язык вывалился наружу, пальцы рук были скрючены, словно когтистые лапы птицы - может быть в ту, последнюю, минуту он попытался разорвать ужасную удавку, туго охватившую его толстую шею?
   Я не помню, как выскочил из дома и заорал на всю улицу:
  -- Эй! Эй! Помогите!
   Какая-то женщина, проходившая по противоположной стороне улицы, удивленно посмотрела в мою сторону. В сгущавшихся сумерках я узнал жену Ляховича, нашего старшего инженера.
  -- Лиля! Сюда! Сюда! Ильин... повесился!
   Она ахнула и бросилась ко мне.
   Мы вместе вбежали в дом.
   - Нож!...Нож где у вас? Нож, Игорь! - закричала она, бросив один короткий взгляд через полуоткрытую дверь душа. - Может еще...
   Я метнулся на кухню и схватил со стола нож.
   - Держи... придерживай его, я буду резать, - она выхватила из моей руки нож, и принялась "пилить" ремень, а я, стиснув зубы, испытывая одновременно какую-то брезгливость и страх, ухватил Ильина за талию и сразу понял, что он мертв. Его кожа была сухая и лишенная тепла жизни - не холодная, но уже начавшая холодеть. В следующий миг ремень уступил и стокилограммовое тело рухнуло на пол, увлекая меня с собой. Его голова глухо стукнулась о кафель.
  -- Осторожней! - запоздало крикнула Лиля.
  -- Он мертв...
  -- Подожди..., - она бросила нож и попыталась ослабить петлю. - Да включи ты свет, черт возьми! И врача - беги за врачом!
  -- А кто сегодня дежурит?
  -- Булахов! В сто тридцать пятом, на второй улице!
   Я бросился на вторую улицу. Черт его знает, кто и как застраивал этот поселок двадцать лет назад, но номера домов, на мой взгляд, давали просто "от фонаря". Рядом с шестым домом вполне можно было обнаружить тридцать второй, а шестнадцатый, которому полагалось быть на первой улице, почему-то находился на пятой. Тем не менее Булахова я знал: это он лечил меня три дня, когда я маялся желудком от некого экзотического фрукта в первый месяц моего пребывания в Иране.
   В течение двух минут я уже был у сто тридцать пятого дома и что есть мочи давил на кнопку звонка.
   Булахов, в шортах, в майке с ярким рисунком, открыл дверь и встал на пороге, загораживая вход. Он был уже прилично навеселе, а из комнаты доносилась музыка, раскаты смеха, шум. Четверг в Шахраке, как было сказано выше, всегда был "пьяным" днем.
  -- Ну, что там?
  -- Сосед... у меня сосед...повесился!
   Булахов мгновенно протрезвел. Ну, может не до конца, но с лица его слетела пьяная беспечность, и он как-то мгновенно подобрался.
  -- Сейчас, - бросил он одно-единственное слово и скрылся в прихожей.
   Через полминуты он уже выходил со своим черным саквояжем с инструментами.
  -- Когда это случилось? Ты нашел его?
   С трудом сдерживая нервную дрожь, я ответил:
   - Я...только что вернулся с Каруна. Смотрю: дверь открыта, телик работает... в прихожей свет горит... Я позвал. Он не отвечает. Потом зашел в комнату... там никого... Бутылка самогонки... а в душевой...
   В следующую минуту мы входили в наш дом. Лиля стояла в прихожей, прижав ладонь к губам. Кажется, ее била дрожь. Ильин лежал ногами к выходу из душевой. В раковину продолжали с глухим стуком падать капли воды из потускневшего медного крана.
   Булахов опустился на колени, заслонив от нас неподвижное тело. Через полминуты он встал и объявил:
  -- Мертв. Уже часа два.
   Как будто это было неясно с самого начала. Лиля заплакала.
  -- Надо сообщить Савину, - сказал Булахов. - И в полицию. А его пока прикрой чем-нибудь... простыней.
   Я пошел в комнату и сдернул с кровати Ильина смятую простыню. При этом на пол упал сложенный вчетверо листок бумаги. Я машинально сунул его в карман джинсов и пошел в душевую. Там я набросил простыню на труп, стараясь не смотреть в мертвое раздувшееся лицо.
  -- Я пойду к Савину, - вызвалась Лиля.
  -- Вместе пойдем, - сказал Булахов. - Оттуда позвоним в полицию. Ничего не трогай, - бросил он мне. - Вообще-то..., - он заколебался. - Ты говоришь, там бутылка самогонки? Ее убери куда-нибудь. Занеси к соседям. Нафары приедут, надо чтоб не видели. А впрочем - все равно ведь вскрывать будут...
   Они ушли. Я прикрыл входную дверь и уселся на ступеньках крыльца, стараясь привести в порядок разбегавшиеся мысли и тупо повторяя: как это могло случиться? Как? Я уже давно заметил, что с моим соседом что-то не в порядке. Последние несколько недель Ильин казался мне каким-то подавленным, он стал угрюмым, задумчивым, разговаривал мало и неохотно. После смены часами мог лежать неподвижно, уставившись в потолок.
   Совсем недавно у нас состоялся странный разговор. Или не состоялся.
   Как-то вечером, когда мы оба уже лежали в кроватях, он задал мне совершенно нелепый вопрос:
   - Послушай, Игорь, ты не замечал..., - он замялся, видимо, не в силах подобрать нужные слова, чтобы точно выразить свою мысль. - Тебе не кажется, что... ну, - он опять запнулся. - Знаешь, у тебя никогда не возникало такого ощущения - ну, ты в комнате один, а тебе кажется, что в ней есть еще кто-то? Ты вроде как чувствуешь, что кто-то рядом, близко...? Но никого как будто нет. А потом ты видишь - и понимаешь, что не ошибался..., - он смущенно, с жалкой улыбкой уставился на меня.
   Признаюсь честно, при этом мне стало как-то не по себе. Не потому, что меня напугала перспектива встретиться с привидениями, в которые я никогда не верил - или на что он там намекал - мне стало страшно по другой причине: мой сосед, похоже, начинал потихоньку свихиваться. Что было для меня немалым потрясением: Ильин регулярно ходил в бассейн "накручивать метры", как он выражался, занимался зарядкой и даже раз в неделю баловался гирями в спортивном зале - и это несмотря на то, что ему было уже за пятьдесят! Я всегда считал, что в здоровом теле - здоровый дух, а вот сейчас, кажется, это правило дало сбой. Иранская пустыня, конечно, не самое лучшее место для обретения душевного равновесия, но и особых причин для "сдвига по фазе" я не видел.
   Я решил перевести все в шутку.
   - Ну, ты даешь, Толя! Еще и полгода не прошло, а у тебя уже "крыша едет". Что дальше-то будет?
   Неудачно я пошутил, не вовремя - и сразу понял это. Ильин замолчал, и по его глазам я понял, что он обиделся.
   Он повернулся лицом к стене.
   - Извини, Толя, - попытался я загладить свою оплошность, но он лишь коротко бросил:
  -- Ладно, давай спать. Мне в пять на смену.
   Я проверил, заперта ли входная дверь, закрыл нашу комнату на ключ и погасил свет. В ту ночь я спал плохо, часто просыпался и слышал, как Ильин лежит тихо-тихо - так, что даже не слышно его дыхания. Так лежит не спящий, а бодрствующий человек. Человек, о чем-то напряженно думающий. Что хотел он сказать мне? Какими сомнениями поделиться? Мне уже никогда не было суждено узнать об этом. Своей неудачной репликой я все испортил.
   Мелкие странности за своим соседом я замечал и раньше. Но они были безобидными. Например, в свободное время он любил посидеть с удочкой на берегу мутного Каруна, но пойманную рыбу отпускал, отшучиваясь, что главное - не результат, а участие. Мог ни с того ни с сего дать первому встречному нафару тысячу-другую риалов. Или, демонстрируя свою недюжинную силу, подхватить на руки какую-нибудь из наших химичек и пронести ее по поселку метров пятьдесят, не обращая внимания на притворно возмущенные вопли последней.
   Теперь же в нем открылась странность совершенно другого плана, и было в ней нечто зловещее. Человек, который видит что-то по ночам в комнате - повод для серьезного беспокойства как психиатра, так и соседа этого человека. Замкнувшийся в себе индивид с отклонениями, накапливающий отрицательные эмоции, может взорваться в любой, даже очень неподходящий момент.
   Прошло несколько дней. Больше к этой теме мы не возвращались. Для окружающих Ильин оставался все тем же Толей, многие знали его еще по Новолукомлю. Перемены же в нем мог заметить лишь тот, кто наблюдал за ним постоянно и внимательно - то есть я. Он похудел, забросил спортзал, почти перестал ходить в бассейн. Последнее, впрочем, не очень бросалось в глаза: в начале октября жара, наконец, утихомирилась, уступив более прохладной погоде, и бассейн закрыли на ремонт. Пару раз Ильин ходил к землякам и возвращался пьяный - чего я никогда не замечал за ним прежде - но по-прежнему молчаливый. В Шахраке пили все, и подозрение вызывал скорее человек непьющий, так что если кто и заметил перемену, то посчитал ее переменой к лучшему. А если кто-то заходил к нам в гости или по делу, Ильин еще мог как-то поддержать разговор, поделиться новостями из дома, хотя я видел, что это дается ему с трудом.
   ...К дому подъехал "ниссан". Вместе с Булаховым из кабины вылезли Савин, Лиля и Акрам.

ВИЗИТ ПОЛИЦИИ

  
   Савин, Акрам и врач прошли в дом. Я последовал за ними. Лиля Ляхович осталась на улице.
   Некоторое время Савин смотрел на покрытое простыней тело.
  -- Игорь, подойди, - попросил он меня. Я подошел и встал рядом. - Он ничего... не говорил тебе ничего такого в последнее время? Не намекал как-то, что... ну, ты понимаешь?
  -- Он очень изменился в последнее время, Сергей Николаевич, - начал я. - Вялый какой-то стал, равнодушный. Зарядку свою эту почти забросил. Раньше, помню, даже гири тягал в спортзале. Говорить особо ничего не говорил, однажды спросил только, не бывает ли со мной такое, когда кажется, что ты в комнате один, а будто еще кто-то есть. Странный такой разговор у нас был. В общем, я не понял о чем это он, посмеялся, а он обиделся и больше меня не спрашивал.
  -- Может, дома какие-то неприятности были? - вставил Акрам.
   Савин вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
   - Вроде нет. Он звонил раз в две недели. Да и письма отсылал с каждой оказией. Говорил как-то, что сыну доверенность надо на "Жигули" оформить, да выслать с кем-то - все равно, мол, машина зря стоит, пока он здесь. А так больше ничего.
   Савин направился в комнату. Увидев на столе пружину, спросил:
  -- Он что, пил сегодня?
  -- Не знаю, Сергей Николаевич, я был на Каруне. Когда уходил, его еще не было. Они же со смены в начале седьмого возвращаются.
  -- Запах-то чувствовался, - вставил Булахов.
  -- Ладно. Убери ее, - кивнул мне Савин.
   Я взял пружину, отнес ее на кухню и поставил в холодильник. Савин тихо говорил Булахову что-то явно не предназначавшееся для чужих ушей, и мы с Акрамом вышли на улицу. Лили уже не было.
  -- В полицию звонили?
   Акрам кивнул.
  -- ЗАИНТЕРЕСОВАЛИСЬ? НАПИШИТЕ МНЕ!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"