В конце лета 1940 года после открытия нового сезона цирковой режиссер Заслуженный артист РСФСР товарищ Ешенов, Владимир Емельяныч, задумал организовать к Новому году для всех счастливых советских людей программу совершенно новую. Да не программу, а целый спектакль, с единым сценарием, с единой режиссурой.
За основу решил товарищ Ешенов взять фильм "Волга-Волга", с Любовью Орловой в главной роли. И еще фильм "Цирк" с той же Орловой. Сюда же чуть-чуть оперетты добавить. И репризы новые. Но главное - широко привлечь молодых артистов провинциальных областных и краевых цирков, с которыми он во время гастролей своих последних познакомился.
Хороший получается спектакль. Веселый, умный, идеологически выдержанный. Здесь всё есть и все есть - и акробаты, и гимнасты воздушные, и клоуны, и дрессировщики, и фокусники-иллюзионисты. А главное - в конце демонстрируется нерушимое единство всего советского народа. В конце - парад-але! Под алыми стягами. Под портретом товарища Сталина. Под музыку славную.
В общем, подарим людям праздник.
А еще номера из этого представления можно будет показать в Колонном Зале Дома Союзов на главной Новогодней елке страны.
И потому сейчас в цирке - полный раскардаш. Разные коллективы, разные группы, разные артисты. Все со своими костюмами, программами, амбициями. Всех выстраивать нужно в общий порядок.
Бегает товарищ Ешенов по цирковым залам как проклятый. Графики репетиций летят. И акробаты под куполом тоже. Собачки скулят испуганно. Кролики в клетках в сено забились - только ушки торчат. Бобби даже морковку не ест сладкую да салатик свежий хрустящий. Шпрехшталмейстер, товарищ Буше, тоже мало чего ест, тайком коньяком в гримерке лечится.
Репетиции, репетиции, репетиции. На основном манеже - с утра. На репетиционном - все время для всех, в представлениях вечерних не занятых.
* * *
А Алька - как всегда, главная по уборке. Что ей еще делать, коли Иван Иваныч заданий своих уж месяц как не дает, да сам носа не кажет? И она делает. Все у ней чистотою блещет, все вычищено, вымыто, выскоблено - может быть, и получше, чем обычно. Даже товарищ Ешенов на нее не срывается, лишь лицом краснеет.
Старается Алька не только за совесть - но и за страх. В нашем советском цирке все идеально должно быть. Все по струночке.
И еще Алька - на всех репетициях. Ей можно, как всегда. Коли дело сделано - почему бы и не посмотреть. Эх, хороши провинциалы молодые да красивые. Эх, хорош Владимир Емельяныч как режиссер. Он ведь и не только режиссер, он еще и участник всего действа со своими клоунскими делами. Потому сидит он в ложе - прямо в гриме. С вечной алой улыбкой. То хмурится, то радуется.
А то и матерком сочным, с одесским акцентом, ломанет по полному.
Под общий-то хохот.
- Закрой рот и не гавкай! ...Миша, Катя, дрессировщики... хде вы пропали? Вы делаете мне так больно! Уберите своих медведЕй - или я за себя не отвечаю... Я ж за вас переживаю - вдруг у вас-таки все хорошо... Женщина, я ж вашу внешность в ответ не оскорбляю, хотя есть куда!..
И понятно, что не обидно никому. Что общее дело все делают. Что для всего советского народа на манеж все выходят, да комплименты воздушные в зал посылают.
* * *
Особенно Альке нравятся ребята из солнечного Поволжья, из славного города Куйбышева. Ребята - акробаты. Точнее, нечто среднее между акробатами и гимнастами воздушными. На этом стыке весь их номер и построен.
Троица. Пара - молодые парни, третья - девчонка, стройная, красивая, легкая. Работают они без страховки. Специально для их номера новое оборудование установили. Все - в полумасках черных. Парни - в трико облегающих. Девочка - в платье коротком, в блестках.
Летают акробаты по трапециям. Прыгают. Висят над ареною. Ловят друг друга за руки да за ноги. По проволоке ходят. Прыжок-соскок-комплимент.
Смотрит, замирая от восхищения, Алька. Вот где бы ей оказаться. Вот бы кем стать! Вот бы под куполом реять, взгляды ловя восторженные! Вот бы по проволоке прыгать, всем телом высоту ощущая!
Высота - это свобода. Высота - это воздух. Высота - это воля вольная.
Полет... Полет... Полет!
Парит над манежем круглым девочка стройная. Прямо как на эмблеме Советского цирка. И на значке том самом эмалевом, что на платьишке ее красном, коктейльном примостился.
А оркестр в ложе цирковой марш наяривает.
* * *
Закончила группа акробатов свое выступление. Орет в рупор товарищ Ешенов:
- Всем спасибо! Свободны! На сегодня все! Молодцы! Объявляю категорическое спасибо!
Разбежались все, гогоча весело. А с Алькой рядом та самая девчонка-акробат оказалась. Красивая, духами "Красная Москва" благоухает остро, глаза блестят, губы напомажены, волосы конфетти присыпанные прилизаны гладко, в пук на затылке сеткою стянутый забраны-закручены, вся серебристым светом сияет, платье по фигурке - закачаешься. Смотрит девчонка на Альку:
- Ну, привет!
- Привет.
- Ты кто?
- Я - Василиса. Точнее, Васька. Для самых близких.
- Ох, чудно! Прям как в сказке. Или в деревне-колхозе. А меня Римкой зовут. Риммой, то есть. Вообще-то, если честно, я Глашка. Глафира. Но Римма - интереснее. И для афиши звучнее.
Смущается Алька с настоящей артисткой цирковой общаться. А Римка - нет, так же трещит, как соловей летом на Брянщине.
- Ты на меня сейчас так смотрела!
- Как?
- Притягивающе. Я тебя аж с трапеции увидела. Аж мороз по коже. Думала, глазами всю съешь.
И улыбка - белозубо-неотразимая, прямо в глаза. В зрачки. Прямо. Залпом.
Но и Алька не промах. И она может улыбкой шарашить да блеском глаз лупить крупнокалиберно, как гаубица Б-4 по линии Маннергейма. И она может смотреть глаза-в-глаза безотрывно из-под черного ресниц покрывала:
- Не съем... А ты мне тот прыжок покажешь?
Хихикнула Римка:
- А не зассышь?
Хмыкнула Алька в ответ - да взглядом своим змеиным хлестанула. Не больно, но чувствительно.
- Сама будь сухой.
Хохотнула Римка звонко:
- Здорово! Слушай, мне тут тоже будет одна твоя помощь нужна. У меня тут кое-что не получается. Поможешь?
Да не вопрос.
Только главное - никому не ссать!
На трапеции.
И на трапецию.
* * *
Смыла грим с лица Римка, да облачение скинула сияющее, заменив кринолин с блестками платьем обычным. Распустила волосы, в пук на зытылке во время представления забранные. Подошли Римка да Алька вдвоем к зеркалу в фойе. И ахнули. Две. Глазастые. Стройные. Рыжие.
Впрочем, различия тоже есть. Алька ростом чуть-чуть меньше. А Римка - чуть щекастее да губастее.
И глаза у Альки попронзительнее, позмеиннее, польдистее. У Римки - добрее, теплее. Но то - еще присмотреться внимательно надобно.
Засмеялись на то Алька с Римкой. Повеселилась на них мать-природа.
Скопировала. Отзеркалила.
Смотря они друг на друга - словно в зеркало. Только непростое зеркало то. Не просто отражение увидеть можно, но еще и потрогать.
Разное в одном.
И еще есть различие существенное: у Альки волосы едва уши прикрывают - а у Римки до лопаток оказались. Прямо как у Альки когда-то - в далекой теперь уже жизни.
И предложила Алька, глаза змеиные сузив...
* * *
- А давай-ка до конца дело природы-матери доведем?
- Это как?
- Завта с утра идем в парикмахерскую ближайшую, на углу у Малого Сухаревского. Садимся к мастерам одновременно. Стрижемся одинаково. Как одна - также и другая точно. Слово "нет" не говорить. Слова "нельзя", "хватит" и "я ухожу" не произносить. Кто произнес - тот слабак!
Замялась Римка, волос своих коснувшись легко:
- Что мы, как дети малые на спор друг друга вызывать будем?
Хлестанула Алька взглядом льдисто-змеиным:
- Боишься? Ну-ну.
Посмотрела Римка на Альку искоса. Повела плечами решительно:
- Хорошо. Только не отступать!
- Уговор! Ты первая струсишь!
- Посмотрим.
- Эх, жалко - сейчас уже закрыто все.
* * *
Вошли утром следующего дня Алька да Римка в коридор, одеколоном плотно пропахший едким. За руки взявшись. Ладошка - в ладошку. Даже оделись одинаково - в шорты синие да рубашки клетчатые. Сентябрь на дворе стоит теплый - даже чуть жаркий.
Качают головами им от порога: а мест в женском зале-то, девоньки милые, и - нету. Совсем. И очередь в коридоре. Народу много очень, хотя и час ранний. Суббота. Все девушки и женщины хотят в стране советской красивыми быть. Как в Париже, Лондоне или фильме "Девушка с характером".
А женский-то зал Альке да Римке для забавы той, ими вчера вечером придуманной, не нужен совсем. Им мужской нужнее. Вошли они, как очередь подошла, да в кресла опустились. Рядом те кресла - руку протянуть.
Видят они себя в зеркалах широких отраженьями многократно помноженными. В перекрестье зеркал - и не поймешь, где кто, где челка чья, где чье ухо, прядью рыжей прикрытое да чей затылок где.
Поглядели на них да на гривы их рыжие тетки-мастерицы недоуменно:
- Девушки, вам, наверное, не сюда, вам в соседний зал надобно.
Кивнули тем теткам-парикмахершам Алька да Римка одновременно задорно-улыбчиво, бесконечно в отражениях своих отзеркаленные:
- Нет-нет, именно сюда.
- Что делать будем, красавицы?
- Нам покороче. Но главное - чтобы одинаково. Как одной - так и другой.
Покороче? А это как?
А это уж - как получится. Поглядим-посмотрим. Вы стригите. Главное одинаково. Как одной - так и другой. Если что - мы сами скажем, когда достаточно будет.
Вздохнули тетки-мастерицы. Накрыли их простынями белоснежными, взяли в руки гребёнки да ножницы:
- А жалеть не будете, гражданочки? Лучше бы уж к лету стриглись...
- Ничего, там мы еще подстрижемся.
* * *
Рассыпались под ножницами острыми по простыням, на плечи накинутым, пряди волос светлые рыжие крупные. Так хорошо, барышни? Нет-нет, ну что это, нам еще короче надо. Еще - пожалуйста. Достаточно? Нет-нет, отвечают девоньки. Еще. И еще. И еще.
Смотрят Алька с Римкою в глаза сами себе сквозь зеркало. На преображение свое. Едва-едва останавливаются тетки - так кто-нибудь из них тут же и торопит: еще и еще. Покороче.
Так достаточно? Глядит Римка на Альку глазами умоляющими. Смаргивает слезы набегающие. Но молчит. Улыбается Алька. В зеркало сама себе подмигивает:
- Да что вы. Мы ведь в кружок Осоавиахима записались, а там - строго. Там плавание, бег, стрельба. Там противогаз надевать надо на время. А стрижка короткая для противогаза - самое то.
Весь зал мужской на них таращится - любопытно ведь!
Даже из коридора заглядывают.
* * *
Молчит Алька. И Римка молчит. Вздохнули тетки-мастерицы утомленно. Это все? Неужели? Посмотрели Алька с Римкою друг на друга. Увидела каждая себя в иной. Оценила. Вздохнули. Обе. Кивнули - не сговариваясь.
Сдернули тетки простыни, стряхнули на пол паркетный крашенный волосы срезанные. Струйно-сбрызнули "Шипром" колючим.
Смотрите теперь. Любуйтесь.
Глядят Алька да Римка в пространство зеркал, сердцами упавшие. Смотрят на них мальчишки, словно отражение раздробилось не в зеркалах, а в реальности: худощавые глазастые, рыжие да стриженные. Коротко. Очень. Даже очень-очень. Зато - одинаково. Как и просили.
Вышли они из парикмахерской той. Остановились. Посмотрели вдруг друг на друга. Провели ладошками по макушкам мальчишечьим. Не так уж и плохо, только шеям да затылкам оголенным прохладно-свежо да волос своих жалко немного.
Впрочем, чего волосы те жалеть - не зубы, отрастут.
Тут - смех разорвал Альку да Римку от макушек до копчиков. Не простой смех, а - страшный. Ах-ха-ха-ха!
Отсмеялись. И дальше... дальше, дальше побежали. За руки держась. Все веселей каждой будет - со своим-то отражением!
Есть что-то в этом во всем.
Дьявольское. Хулиганское.
* * *
Поднялись девчонки на площадку под куполом. Дрожит площадка под весом двух тел молодых, хоть и худых, хоть и легоньких. Подвела Римма Альку к трапеции. Сунула в руки поручень скользкий, тросами к куполу принайтованный. Стоят они на площадке почти под куполом. Руки алькины перекладину сжимают. А рядом - Римка, лапкой обхватывает, в ушко нежно пошептывает, слова растягивая:
- Ты не бойся ее, трапецию. Ты возьми ее - и прыгни. Прыгни! Это как с парашютом. Давай.
И к краю Альку подталкивает. Знает, что у Альки пояс страховочный - лонжа - пристегнут. Знает, если Алька сорвется с перекладины, страховка медленно, но верно ее на опилки манежа опустит.
Да и сделать-то надо - пустяк: спрыгнуть на трапеции вниз, в прыжке трапецию отпустить и другую трапецию в полете ухватить. Все просто. Все ясно. Только на словах это все просто и ясно - а прыгни, попробуй!
Толкает в спину Альку Римка. Шепчет ей слова горячие, успокаивающие. Стоит Алька с перекладиной в руках на краю площадки. Глаза на пол-лица расширила.
Страх охватил Альку. Вот и - на тебе!
* * *
А Римма-девонька губами ее уха касается, щекой к щеке прижимается, рукой за дрожащую под платьем талию обнимает да к себе притискивает плотно и горячо:
- Спокойно, Василисушка, спокойно. Все хорошо. Ничего страшного...
Но страшно Альке до пота холодного. До подмышек мокрых. До ладоней влажных. До зрачков расширенных. До дрожи в коленях. До тяжести внизу живота. Как на вышке перед прыжком с парашютом. Тогда тоже Алька испугалась последний шаг сделать. Спасибо инструктору - столкнул вниз.
Здесь Альке тот же Бог, похоже, помогал: Римка взяла, да и толкнула ее в спину. Сильно-сильно. Ухнула Алька вниз, качнулась на трапеции взад и вперед. Отпустила руки. И почувствовала, как время замерло. И все вокруг тоже.
Мир превратился в картинку на пленке прозрачной, нарисованную красками яркими. Мир стал единым, плотным, уютным.
И перекладина второй трапеции сама Альке в руки пошла...
Хвать.
Прыжок.
Соскок.
Спрыгнула Алька на опилки манежа. И вновь на площадке возле Римки оказалась. Стоит - дышит грудью полной, глаза распахнуты, из-под челки сияют. Выдохнула:
- А теперь - без страховки!
Отстегнула карабин от пояса страховочного, сжала в руках перекладину - и быстро вниз ухнула.
- Оп-па!
И еще раз.
Чувствует Алька, что покорилась ей трапеция. Теперь на ней Алька все, что угодно, сможет.
* * *
- Теперь давай сальто. Хочешь?
- Хочу!
- Ты сальто делала когда-нибудь?
- Да. На турнике, на брусьях...
- Отлично! Здесь все то же самое. Только на высоте в несколько десятков метров. Да нам и мало просто сальто сделать, нам надо спрыгнуть именно в точку конкретную... Сможешь?
- Покажешь - смогу!
- Помни, главное - не ссать. Зассышь - все дело провалишь. И костюм еще испортишь... Потом попробуем двойное. Если захочешь.
- Я? Захочу!
* * *
- А теперь, - покраснела чуть Римка, - мое самое сложное сальто попробуешь?
- Я все попробую!
- Знаешь, а у меня самой оно пока не очень выходит... если честно... Мы его поэтому пока в программу не ставим - но очень поставить хотим.
- Все у нас получится!
- Слушай, а давай-ка вместе наш номер репетировать. Ты меня подстрахуешь, я тебя подстрахую...
- А - давай!
- Только никому! А то Ешенов узнает - всех выгонит!
- Могила!
* * *
Весь цирк теперь их воспринимал только как двоицу простую. Рыжую. Стройную. Красивую. Глазастую, гибкую да прыгучую.
Даже братья-акробаты их уже почти не различали.
Тем более что они и сами старались не расставаться надолго. И рука к руке ходить - везде и всегда.
Поселилась Римка в каморке Алькиной - на радость товарищу Ешенову, над нехваткой мест в общежитии цирковом бьющемуся безрезультатно. Вышло, наконец, сальто, над которым бились они столь долго. И в программу вошло. Доволен товарищ Ешенов. Всем в пример Римку ставит. Или Альку? Да кто их разберет - отзеркаленных!
Установилась промеж них та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами.
Все время - рядом.
* * *
Нежданно-негаданно - неожиданность случилась большая: Римка ногу потянула. Сильно. На выступлении в Колонном зале Дома Союзов, на новогодней елке перед детьми счастливыми советскими. Не мудрено - ведь там зал бывшего Дворянского собрания, а не манеж цирковой. И пол наборный, паркетный, дубовый, лаковый.
А Римка как всегда на выступлении - искусству отдалась. Прыгнула чуть выше, да приземлилась неудачно. Номер доработала, конечно, смеясь сквозь слезы, но в конце - наступить на ту ногу уже не могла.
Забинтовал врач, пощупал, лед приложил, новокаина вколол, чтоб боль снять острую, и сказал - две недели покоя. Или - акробатика и гимнастика заказаны.
Рвет на себе волосы товарищ Ешенов, Владимир Емельяныч. Кем заменить Римку? Да некем!
И тут его взгляд на Альку упал.
- Ты же с ней номер разучивала?
Похолодела Алька. Но ответила:
- Так.
- Она тебя страховала?
Еще больше похолодела Алька.
- Да, конечно.
- А ты ее на подстраховке держала?
- Нет.
- А честно?
- Ну, держала...
Задумался Владимир Емельяныч на мгновение. И решил.
- В общем, так - пусть она Римку подменит. Фигуры у них похожи, в концертном костюме - не отличить. Я лично как-то наблюдал тайком. Обе рыжие. Обе стриженные. Разницы никто не заметит. Номер Васька работает не хуже Римки. В афишах и программках не исправлять, все равно она ведь в маске. Пусть на сцене все Римку видят! Чтоб вопросов лишних не было. В случае чего, и у нас всегда замена будет.
Интересное кино. Покрутила головой Алька. И товарищ Буше покрутил. Спросил:
- А вдруг...
Сверкнул глазами Владимир Емельяныч:
- Сделает. На репетициях ведь делала.
Укололо Алькино самолюбие. Выйдет она - но не узнает ее никто. Выйдет Алька, а слава Римке. Но не беда это. Ведь только так можно было на манеж выйти. А под именем Альки-Васьки или Римки - не важно.
Главное - выйти. И потому забилось сердечко Алькино сладко-сладко - в предкушеньи тожества великого.
И вышла.
И еще раз. И еще.
* * *
Римка зла не держала. Как и всякий умный человек. Ведь под алькиным именем была всегда она, Римка. В маске. Рыжая. Стройная.
Не злоупотребляла своими талантами и Алька.
Они и потом стали друг друга подменять негласно. Когда Алька Римку подменит. Когда Римка за Альку уборку произведет. Даже Бобби, ревновавший поначалу, Римку признал.
Главное, чтобы спектакль шел, да чисто все везде было.
Хотя Бобби все равно больше Альку любит.
* * *
А как-то в мае Римка ей и говорит:
- Васенька-масенька, выручай! У нас программа сегодня, а меня человек один в кино пригласил! Ух, какой человек! Культурный. Образованный. Кандидат наук. Москвич! Из управления Мосметростроя. Военинженер второго ранга! Всего двадцать пять лет, а ему уж третья шпала прописана. Красивенький... Ну, Васенька...
- Так отпросись. Объясни все. Товарищ Ешенов ведь - не зверь какой. Все понимает.
- Как я отпрошусь? Кто меня отпустит? У нас ведь премьера идет да еще под конец сезона! Номер ведь тогда из-за меня сорвется! Прогрессивки лишусь, премии, зарплаты тринадцатой да еще строгача влепят, в Куйбышев начальству сообщат, на комсомольском собрании песочить начнут. Или вообще привлекут по статье как за прогул. И бюллетень ведь не возьмешь на день - у врачей наших все строго. Без вариантов.
Знала Алька про мечту Римкину сокровенную - найти жениха знатного, с отдельной квартирой московской да с машиной. Понимала она Римкин интерес. Видела огонь в глазах распахнуто-пьяных. Чувствовала римкин жар да промеж ноженек стройных.
- Есть вариант. Пригласи-ка ты его на выступление свое. Он и растает, как увидит тебя под куполом. Одним выстрелом двух зайцев убьешь!
Выдохнула Римка:
- Ты с ума сошла, Васька? Белены объелась? Не дай Бог он узнает, что я циркачка, да еще и куйбышевская. Это ж такая публика - интеллигенция! Москвичи! Им людей своего круга подавай. С образованием. С культурою.
Подумала Алька, что осталось в нашей стране еще тяжелое наследие режима царского, хоть и прошло почти двадцать четыре года после октябрьской революции великой, социалистической. Живет еще внутри нас закваска мещанская, живет характер мелкобуржуазный, проклятый.
И решила она взять минуту на размышление:
- А где же ты с ним познакомилась?
Хихикнула Римка.
- На "Музыкальной истории". Повезло сильно, что интеллигенты московские тоже кино уважают, особенно если там Лемешев снимается. Ну как? Подменишь? У меня шанс такой, какой раз в жизни бывает. Упущу, потом слезы лить буду.
Пожалела Алька подругу. Но на всякий случай прикрыла тылы:
- А ребята из группы?
- Они в курсе. Они же тебя знают прекрасно, с тобой работали, проблем здесь не будет.
Подумала Алька. И сказала:
- Ну, хорошо.
Посмотрела Римка на Альку хитро-лукаво:
- А платишко мне не дашь? Красненькое... И пальто. И косметичку герленовскую... И туфельки.
* * *
Работает Алька программу. Рука-в-руке. Рука-в трапеции. Ногами - хоп - на манеж, на опилочки еловые. Комплимент - поцелуй воздушный на все четыре стороны. Рукоплещет зал. Смотрит в зал Алька внимательно.
Вообще-то зал она еще из-за полога разглядела - это главное правило. Нужно увидеть зал перед выступлением обязательно. Увидеть тех, кто будет в восторге. Тех, кто будет сопереживать. Тех, кто будет злорадствовать, если свалишься. Всех! Всех! Всех!
Хорошее у Альки зрение. Потому она и увидела. Сразу. Рядом с оркестром, по центру - мужчину молодого, чернявого в гимнастерке военной с петлицами лазоревыми.
Да с усами поверх губы тонкими.
И глазами - влюбленными.
Летчик. Летун. Сталинский сокол.
Летуны - они летают. Да ведь и она тоже - летать умеет.
По трапециям. А они на своих птицах железных - по бочкам. Да по эскадам-глиссадам.
Хоп-хоп-хоп-поворот-соскок-комплимент.
Прыжок.
Соскок-комплимент.
Как учили.
Отработала Алька программу. Уходит с арены, воздушные поцелуи посылая. Да взгляд сам к трибуне с летчиком - и тянется.
И взгляд героя-летчика того отчего-то ей знакомым кажется.
* * *
Вспомнила Алька внезапно - видела она того чернявого, с глазами сливово-телячьими неделю назад, когда из-за кулис за представлением наблюдала.
В тот день в центре группа летчиков военных в кителях наглаженных расположилась. Все с петлицами голубыми да орденами блескучими. Красавцы.
Много их было, но узнала Алька среди них только генералов товарища Рычагова, товарища Пумпура и товарища Смушкевича, героев Испании и Халхин-Гола, чьи портреты в газетах печатают. Им, героям-летчикам, сталинским соколам славным, советским, овацию еще перед началом программы сделали все залом.
Среди них и тот, чернявый, был. Не генерал тот чернявый - но с генералами рядом сидел да переговаривался весело, на арену огненным взглядом поглядывая.
Тогда, когда Римка на манеж выходила - также точно тот чернявый на нее пялился, также аплодировал жарко, также поцелуйчики воздушные отпускал. И сегодня он примерно на том же месте - только без своих героев-друзей знаменитых. Без поддержки. Но взгляд - все тот же. Испепеляющий. Обжигающий.
Только теперь не на Римку, а на нее.
Спутал он ее что ли с Римкой?
Интересно... Может - и спутал.
* * *
Окончена программа, ушла Алька в каморку-гримерку свою. Стянула с лица полумаску картонную, клеем пахнущую. Сидит перед зеркалом - таращится, волосы растрепанные приглаживает да дыханье и сердце успокаивает.
И тут...
Стук-стук в дверь ей.
Отопритеся-отворитеся!
Открыла дверь Алька. Стоит на пороге красавец-летчик: пальто-реглан кожаное, фуражка с шитьем золотым коверкотовая, да гимнастерка с орденами, ремнями новенькими перечеркнутая. Петлицы лазоревым сияют, в петлицах по две шпалы да по знаку золоченому летному. А в руках букет роз алых благоуханных. Пробуйте в Москве в мае 1941 года розы достать. Да чтоб благоухали. Я - даже пытаться не буду. А у летуна - в руках коричневоперчаточных штук сорок пять. В одной руке. В другой - конфет коробка. Из чистого советского шоколада. Фабрики "Красный Октябрь".
И сам - глазами сияет, бровями союзит, усами тонкими над губою шевелит, зубы белые скалит в улыбке. И парфюмом от него разит за версту - "Красной Москвою".
Оторопела чуть Алька от блеска летного, красноармейско-хромово-кожанного.
- А вам чего, товарищ командир, и кого надобно?
Прет летчик вперед, как танк КВ на укрепления белофинские:
- А тебя мне, свет-девицу надобно. Увидал тебя, аж в сердцах темно! Люблю я таких - стройных да рыжих. Люба ты мне, дева красная, солнышко ясное!
Отошла Алька вглубь комнаты, а летчик за нею - сапогами скрыпит да кожаным пальто. И ремнями хрустит сытно.
- Да, красавица, позволь представиться, - положил летчик коробку с конфетами на столик, а ладонь - к козырьку фуражки кинул ловко, - майор Красной Армии Байсаров. Летчик. Герой Испании, Халхин-Гола и Финляндии. Для всех просто - Мусаиб!
И пальто распахнул, чтоб ордена виднее были. Ордена - немалые: Красного Знамени, Красной Звезды и еще один, монгольский, большой, круглый. А чуть ниже - медаль серебряная "ХХ лет РККА" на ленте алой, муаровой. Сияют ордена светом ярким - глаз не отвести. И цветы пахнут - как только любовь пахнуть может.
Значит, не ошиблась она. Действительно, влюблен герой-летчик, человек горячий. Только вот в кого? В нее? Или в Римку?
- Постойте, - попятилась еще дальше Алька, - постойте, вы ошиблись, наверное...
- А-а-а, как ошибся - ты же сейчас выступала, под куполом по проволоке ходила да на трапеции прыгала. Не ты? Ты! Римма Новикова, гимнастка-акробатка, ведь так?
Хотела было Алька раскрыть всю тайну, да призадумалась. Ведь тайна эта не только ее, но и Римкина. Да и ребята из группы к сегодняшней подмене причастны. Что будет, если до начальства дойдет? Что начальство во гневе с Римкой сделает? А Римке и этому летуну все потом объяснить можно, главное его сейчас из цирка увести. Уйдет - все замечательно, не пойман - не вор. И потому промолчала Алька. Улыбнулась она Мусаибу как умела - ослепительно-мило.