- В Сандунах был первый, самый сложный этап твоего преображения. Ты и сама это почувствовала, я знаю. В Варсонофьевском - второй. А здесь - третий будет, попроще. Располагайся, будь как дома.
- Почему Сандуны мне понятно. Это мне еще факир из цирка объяснял про различные практики инициаций да испытания разные - как у тибетских лам да гималайских йогов до сих пор есть, - клонит лукаво голову Алька. - И с Варсонофьевским тоже. Тут кровью повязать надо было, заставить вкус ее сладко-мясной пропробовать. Хоть я Петру Ивановичу и проиграла. А вот с торговыми рядами...
- Торговые ряды - это в прошлом. Их к сносу готовят. Уже в следующем году. На их месте будет огромный дом наркомтяжпрома СССР возведен. А пока это закрытый комплекс ЦК партии и Правительства. Хорошо это здание тем, что можно уместить все, что угодно. И много чего здесь размещается. Все, что нам понадобиться может. Например, спецмагазины, спецраспределители, спец... красоты салоны.
- А зачем? - допытывается.
- Красива ты Василиса. Очень. От природы краса твоя дадена - но красотой еще пользоваться нужно уметь. Нужно уметь ее показывать. И еще нужно уметь скрывать ее - если это необходимо.
- Для чего, - дохнула она взглядом зеленосероглазым.
- Для дела.
* * *
- Но сперва я должен ответ твой услышать на вопрос один важный. Дело в том, что, принеся клятву, служить до смерти придется. Выхода назад не будет. Как не будет у тебя воли собственной. Ты теперь только приказы выполняешь. До того приказа, самого последнего. Его только в случае необходимости отдают. И я ведь не о том, чтобы ты застрелилась или яд приняла... Если прикажу - просто прикажу...
Не дослушала она:
- Умру!!!
- Понимаешь ли ты всю серьёзность задачи?
- Понимаю!
- Еще раз. Скажу, чтобы ты умерла - умрешь? Ты только что смерть видела. Ты только что ее сама несла. Подумай!
- Умру!
- Но приказать могу не только я. Есть еще один человек...
- Я его знаю. И тоже умру... Только как мне умереть - сразу? Или чуть погодя?
- Не позже, чем через пять часов после получения приказа.
* * *
Открылась дверь задняя, а за ней - все снова он, Кныш, товарищ. Зовет он ее, призывает. Проходи, говорит. Повел сперва ее Кныш в примерочную, мерку на платье снимать. Приложил в местах разных сантиметр длинный портной хмурый, прикинул, почесал нос, буркнул:
- Час... Нет, два!
- Хорошо, - кивнул Кныш. - Нам есть, чем время заполнить.
- А теперь что? - спросила Алька.
- Ничего особенного. Мы тебе оправу достойную сделаем. И огранку тоже. Пора уже Золушке нашей в принцессу превращаться.
- Как это? - не поняла Алька.
- Просто, - пояснил Кныш.
* * *
И новая дверь пред нею распахнулась широко-широко. Вошла Алька в комнату ослепительно-белую зеркальную. Вся комната - в зеркалах. Алиса в зазеркалье. У зеркал тех кресло. И мастер - по-русски не говорящий, француз или немец. Как в лучших салонах Парижа.
У мастера - фотографий коллекция целая. Тут и Мюриэль Энджелус, и Жозефина Бейкер, и Клара Боу и сама Фэй Рэй, что в кино снималась с обезьяной огромной.
Смотрит мастер на Альку в кресло присевшую. Испытывающее смотрит. Внимательно. То слева, то справа. Глаз чуть щурит. Приговаривает негромко:
- Hmm-m. Wie wird es besser sein? Blond oder Brünett? Kürzer oder länger? Lisse ou bouclé? Wie Garbo, wie Vivien Lee oder wie Dietrich? Et le maquillage est-il chaud ou froid?
Приподнял он чуть голову алькину вверх за подбородок пальцами тонкими, в глаза посмотрел пристально:
- Okay, good. I understood! Ferme les yeux, ma fille. La transfiguration commence.
* * *
Закрыла глаза Алька, как и велели. А потом открыла. Встретилась тут же в зеркале глазами с Алькою, но иной Алькой, незнакомой, преображенной. Много чего изменилось в ней за то время, пока глаза закрытыми были.
Стрижка новая - челкою ровно на лоб падающая, с затылком коротким, как у Луизы Брукс, актрисы заморской.
Макияж умелый - по векам тенью, по ресничкам тушью, по щечкам пудрою тонкой да губкам помадою алой.
Маникюр тонкий - по ноготкам на руках.
Педикюр, наконец - чтоб все и везде прекрасно было!
За всеми делами два часа незаметно прожурчали. Тут и портной хмурый платье вынес красное облегающее, с плечами чуть открытыми, чуть ниже колен. По фигуре по Алькиной подогнано идеально.
И белье - нежнейшее, французское. Напряженные сейчас отношения с Францией, но белье нашли.
И косметику "Guerlain" да "Coty" достали - прям из Парижа того самого.
* * *
А потом к другому зеркалу подошла Алька. Во весь рост.
Смотрит - насмотреться не может. Сама на себя смотрит.
Глядит на нее девушка: глаза распахнутые, губы алые, зубы в улыбке белые, фигурка точеная. Девушка, краше которой на свете нет.
Ресницы - черные: хлоп-хлоп.
И тут сама себе внезапно понравилась Алька сильно-сильно. Была бы Алька мужиком - в себя бы влюбиться смогла бы спокойно.
А что? - красота, она сила страшная.
Впрочем, логично. В человеке ведь все должно быть прекрасно. Важно лишь найти то, в чем прекраснее этот человек. Они нашли.
И сделали.
Профессионалы работают у них, подумала Алька. Белой завистью.
* * *
Тут на платье взгляд свой перевела Алька. Правильно, оно стоило того. И еще много чего. Платье - алое, в цвет губ. Вся фигура ее тонкая - как красным контуром обведена. А плечи - голые. И спина - открытая, с лопатками острыми.
И значок на груди - комсомольский.
Комсомолка, спортсменка, отличница.
* * *
И еще один значок на груди у нее. Значок Госцирка СССР. Парит на значке том силуэт легкий гимнастки воздушной, взмывающей над манежа кругом к звезде алой, с серпом да молотом.
Манит тот силуэт Альку - силою неземною.
Только вот - куда?
И зачем?
* * *
Смутилась Алька, на свое отражение глядя:
- А сейчас разве такое носят?
- В Москве еще нет. А в Америке - уже да. И в Лондоне. Коллекция этого сезона. От самой Эльзы Скиапарелли. Скоро и в Москве тоже будут. Мы же в будущее смотрим.
- А зачем значок комсомольский? Я в комсомоле не состою. Я же...
- Как это - не состоишь? - Кныш отвечает. - Вот же он, билет твой. Потеряла что ли?
Смотрит Алька, и точно - комсомольский билет на ее имя. И фото ее - то же, что на пропуске цирковом. А Кныш - дальше и дальше гонит, гаденыш хитрый.
- Ты и паспорт чуть не потеряла. В машине выронила. Внимательнее будь!
Протянул ей паспортину в обложке кожаной. И коробку с этикеткой заграничной.
- А это тебе туфельки. Тоже из самого Парижа. Нет ни у кого таких - эксклюзив, как говорят французы. Вашу ножку, мадам.
Туфельки красные, в цвет платья, лакированные лодочки на каблучке.
Надела она туфельки. Обняла кожа тонкая ногу малую. Удобно. Притопнула ноженькой стройной. И спросила откровенно.
- А откуда все это?
- Ну, нам, нашей революции и нашей борьбе не только авиаконструкторы, но и короли мод сочувствуют. И помогают.
* * *
Вышла Алька к Ивану Иванычу - Иван Иваныч аж вздрогнул и лицом побелел. А потом покраснел смущенно - как знамя бордовое на его ордене.
-Ты прекрасна... Василиса Прекрасная, спору нет. Теперь наши мастера по размерам полный гардероб тебе организуют. По высшему классу.
- Понимаю, что по высшему. А зачем?
- Ты думаешь, сегодняшнее задание мое - первое и последнее? Счас! Не для того я тебя из дерьма вытащил да при себе держал, да учил уму-разуму - чтобы так и оставить в цирке все то же дерьмо за слонами убирать. Работать будешь - и работать много... Тоже с дерьмом, конечно. Но сорта особого.
Улыбнулась довольно Алька. Работа - это хорошо. Работа это возможность всех целей своих достичь.
Работа - это способ по лесенке невидимой на самый-самый верх подняться.
* * *
Скалит зубы белоснежные в улыбке прелестной помадою алой очерченной Алька. А Иван Иваныч наоборот - хмуро-насторожен:
- Все это лирика. К делу. Объясняю задачу. Сейчас мы едем на дипломатический прием в Наркомат иностранных дел СССР. Прием дает сам нарком по случаю мира с Финляндией. Будет официальная и неофициальная часть. Тебе нужна только последняя.
На стол фото выложил мужика молодого, красивого, блондинистого:
- Это - твоя цель. Господин Франц-Вайсхазе - первый секретарь посольства Германского Рейха в СССР. Звать его Иоганнесом. Иоганнес Франц. Тридцать лет. Выпускник Берлинского университета, магистр философии. В НСДАП с 1935 года. Характер нордический. Беспощаден к врагам рейха. Работал в Риме, Праге, Варшаве и Мадриде. Но дипломатия - это его прикрытие. Хобби, так сказать. Он помимо того, что дипломат - еще и чёрный человек, оберштурмфюрер СС, офицер Шестого Управления, СД-Аусланд, Имперского Управления безопасности, одновременно он сотрудник Института "Аненербе", Учебно-исследовательского отдела философии.
* * *
Нахмурила Алька лоб покрасневший под прядями тонкими. И щеками полыхнула:
- Я проститутка под прикрытием?
Хмыкнул в ответ Иван Иваныч:
- Эй, а не слишком ли слова умные?! Не перебивай старших! Он не клиент твой, а цель. Понимать надо! Ясно тебе? Нам он очень интересен и очень нужен. Не буду долго объяснять, ибо не твоего ума это дело. Скажу только, что под него копает внешняя разведка, 1-е Управление ГУГБ НКВД. Мы не будем им мешать, но нам важно знать, что это бачок сливной им сливать будет. Поэтому он не должен догадаться, кто ты и кто за тобой стоит. Пусть думает, что это НКВД вездесущее. Мы не за ним, мы за НКВД следим.
- А почему он на меня клюнет?
- Чекисты наши славные ведь не просто так на него вышли, они давно под него роют. И мы, соответственно, тоже. Так бывает. Живет себе человек - а под него копают. С двух сторон. Только чекисты думают, что он у них на крючке, а мы знаем, что он им много всякого сливает, вплоть до дезы прямой. А нам не только компромат на чекистов нужен, нам вообще неплохо знать, как они работают и с кем. Вот и мы охотимся за чекистами, в том числе и через Франца этого. Пытались еще год назад за вымя его взять, но не вышло ничего. Обмишурились. Но есть на что брать. Смотри. Истинный ариец, но голодный, гад, до тела бабского. А когда хочешь мяса, часто забываешь про все запреты. Тут случай классический - тело указывает голове, а не голова телу. То есть, голова понимает, что нельзя, а тело требует. И победу всегда тело одерживает. Твоя задача - вывести его на базу и сделать так, чтобы мы могли работать. Иначе говоря, привезти на квартиру и напоить.
- А как же чекисты его взяли?
- А он их сам нашел. Обставил, правда, сукин сын, все грамотно - они до сих пор считают, что его вербанули вчистую. Дескать, попался дипломат иноземный на ювелирке, брюликах да антиквариате.
- Но почему НКВД против немцев работает? Как же наш договор с Германией? Германия же наш друг?
- Запомни - для разведки договоров не существует. Тут война тайная идет - и не прекращается та война никогда. А договор - бумажкка, ей, как говорит товарищ Сталин, в сортире подтереться, и всего делов-то.
Задумалась Алька на секунду. И перевела разговор в плоскость более практическую:
- А он, что - женат?
- Конечно! Арийка в пятом поколении, иначе в СС никак нельзя.
- А жена что, не удовлетворяет?
- Как думаешь, кого может удовлетворить арийка в пятом поколении? Разве что Фридриха Великого. Жена у него двойню месяц назад родила на радость фюреру и Фатерлянду. В Берлине. В Москву быстро приехать не сможет - факт. А ведь у нашего-то клиента еще кровь молодая по жилам струится, приключений любовных требует да разнообразия женского.
* * *
- А он с кем-нибудь уже... был?
- Да. Потому и пытаемся на этом поймать. В связях, порочащих его, замечен неоднократно. Но хитер - никаких следов. Меняет точки сразу. Больше одного раза - ни с кем. Никаких публичных контактов. Формально его никто ни в чем уличить не может.
- Квартира?
- Он снял. У нашего человека. Все чисто. Недалеко от посольства ихнего, на Станиславского. И от дома клиента нашего тоже недалеко, а обитает он на улице Герцена.
- Немецкий дипломат снял просто так еще одну квартиру в Москве?!
- Это многие делают. На день-два, не больше. По договору негласному. Сразу деньги - и большие. А деньги всем нужны и всегда. Пришел-ушел, деньги дал, прописку не спрашивают, милицию не привлекают. И про все остальное не спрашивают. В том числе, семейное положение и паспорт. Шучу.
- Алкоголь?
- Заказал. Из Елисеевского. Мы и привезем. С клофелином. И еще одной добавочкой. Сперва давай ему вино с добавкой. Потом - с клофелином. Пару капель того и того, но сработает. Выпьет - и заснет. Но сначала попристает вдоволь, без последствий. Последнее - гарантирую.
- Почему же я его заинтересовать должна?
- А вот это уже - твоя работа. Для того я тебя сюда и вызывал. Без тебя не справимся. Последний наш шанс. Работай, но его нам достань! Только условие - ни слова по-немецки. Только по-русски.
- На дипприеме - и не говорю на языках?
- Ты со мной. Я твой двоюродный дядя. Я говорю на десяти языках. Не считая древних и мертвых.
Ахнула Алька, ибо всегда ум человеческий уважала. Даже чужой.
- На каких же?
- На немецком точно. На диалектах. Еще на английском, французском, итальянском, испанском. Остальное - потом узнаешь, если нужно будет.
* * *
Впору тут бы Альке и обидеться, но интерес влечет ее вперед, обо всем забывать заставляя мгновенно.
- Разве на дипприемах могут быть случайные люди?
- А ты не случайная. Ты - артистка нашего лучшего в мире советского цирка. Молодая, подающая надежды. Он любит - актрис, циркачек, кровь молодую, спортивную. Как и все особи пола мужского. Так что вариант беспроигрышный. Это просчитано.
Покоробило последнее замечание Альку. Аж мочки ушей с точечками сережек бриллиантовых покраснели:
- А мое поведение вы тоже просчитали?
- Это просчитать нельзя. Потому и используем тебя, а не кого-то еще. Ты сама работаешь. Если не ты - то никто!
- Хорошо - он поедет со мной на квартиру. Но ничего же не будет серьезного, сам сказал... что ему предъявить-то смогут тогда?
- Для офицера СС, пусть и под прикрытием, объятия с неарийкой да зафиксированные публично-официально, доказанные - это уже приговор. Осудят и из СС выпрут. А там иди, бывший ариец в рядовые партайляйтеры да на фронт. В Африку, к Муссолини, например.
- Но он же разведчик...
- И что? Они здесь в резидентуре не напрягаются, а нас крупно недооценивают. Ведь, по большому счету они нас вообще за людей не держат, хоть и дружат внешне. Мы для них - тупые, примитивные, унтерменши, куда нам. Считают, что здесь у них самый простой участок работы. Типа, мы сами им все покажем, а не покажем, так все это говно полное (на этом слове Алька, хоть смысла и не поняла, поморщилась, ибо еще отец ей такие слова употреблять запретил)! Так что на своем высокомерии он и проколется. Уже, точнее, прокалывался, только мы его взять за жопу не могли, шифруется грамотно, сволочь. Теперь, если ты правильно сработаешь, возьмем. Я же говорю, коли ума нет, то тело рано или поздно возобладает.
- Ума?..
- Если человек всех вокруг считает идиотами и недочеловеками, то идиот и недочеловек, скорее всего, он сам.
Поглядела Алька еще раз на фото. Жалко ей вдруг стало господина Франца. Молодой, надежды подающий, умный, а на таких мелочах подставится. А то, что подставится - не сомневается Алька.
Ведь все это арийство по крови - хрень полная. Учила биологию Алька. Знает, что все расы и особи биологически равны. Тем более обидно ей, что погорит Франц некий не из-за бабы даже, а из-за этой самой хрени какой-то кем-то выдуманной.
- Все ясно? - зазвенел голос Иван-иваныча металлом. - Тогда идем.
- Последний вопрос, - задумчиво Алька выдохнула, на фото мечтательно глядя да прядь волос у скулы теребя. - Если немцы так рациональны, то как же они иррациональность такую допускают? Арийцы-неарийцы... Судьба разведчика решается - из-за бабы какой-то...
- А кто тебе сказал, что они рациональны? Завязывай, давай, с Гегелем своим. Ты Шопенгауэра почитай. Да Ницше.
* * *
Вновь спустились к машине. Иван Иваныч ей пальто подает - легкое, теплое, с воротником меховым. Рванула машина с места - проехали минут пять по улице Двадцать пятого Октября вылетели на площадь Дзержинского, а с нее - как раз к зданию Народного комиссариата иностранных дел СССР, на площадь Воровского. Вполз "Паккард" неспешно во двор большого старинного дома доходного. Дал круг. Остановился. Дверь хлопнула.
Выскочил товарищ Кныш, дверь для нее распахнул. Вышла Алька. Под ногами - асфальт сухой, хотя в Москве еще март стоит снежно-сопливый. И Иван Иваныч через другую дверь выбрался. Кнышу - по затылку кааак даст:
- Сколько раз говорить, что дверь с моей стороны сперва открываешь!
Смутился Кныш:
- Виноват-с-с-с!
Подает Альке руку Иван Иваныч.
- Прошу... Добро пожаловать на бал, Василиса Прекрасная.
Пошутил. Второй раз за вечер.
* * *
Вошли Алька с Иван Иванычем в двери распахнутые, зеркальные, двухметровые. За дверями аванзал, а дальше - еще зал, побольше. Переступила Алька порог - и в глазах зарябило: мундиры в золоте, смокинги вечерние, ордена яркие, платья коктельные, драгоценности блескучие.
Гул стоит в зале парадном. Дипломаты с женами, деятели науки, деятели культуры. Официанты вышколенные в белых пиджаках - шампанское разносят на подносах да бутерброды крохотные, канапешки, с икрой белужьей да осетровой.
Расступается толпа перед Алькой. Красоту ведь все ценят. И замечают. Товарищ Молотов, Председатель Совнаркома СССР, ей улыбается. И замнаркома товарищ Вышинский разговор с посланником Манчжоу-го, китайцем хитрым желтолицым, прервал - улыбнулся. И посол Германского Рейха в СССР граф Шулленбург - тоже. Зубы фарфоровые из-под усов седых скалит.
Улыбается Алька в ответ ослепительно. Сразу всем, всему залу. Взяла с подноса бокал с шампанским, пригубила игристую хмельную жидкость. Праздником веет от шампанского да улыбок.
Вкусняшкою.
* * *
Так бы и улыбалась - и шампанское пила бы, до бесконечности. Но - помнит Алька о своем задании. Взяла в руки себя. И сразу клиента своего определила. Стоит ее Франц-Вайсхазе справа от выхода. Положена немецким дипломатам специальная форма черная, серебром шитая, но не в форме Франц, а в костюме темно-синем. Только партийный значок золотистым кругом на лацкане сияет.
Увидела она его. Улыбнулась и ему тоже. Чего бы и не улыбнуться - она ведь всем улыбается. Хорошо жить в Советской Стране. Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи. Закончилась война с финнами. Взяла Красная Армия город Выборг. Слава Красной Армии! Слава товарищу Сталину! К фашисту поганому, дипломату-союзнику, впрочем, Алька, ближе не пошла.
Взяла еще один бокал шампанского да к итальянскому атташе бочком. А итальянец - красавец. Стройный, черноволосый, смуглый, как дерево палисандровое, черноглазый. Увидел он Альку - сразу к ней развернулся. Молодец, Алька решила. Тебя-то мне и надо! И Иван Иваныч сбоку подыгрывает, подмигивает ей незаметно, да локоть сжимает - соберись:
- Позвольте... Сеньор Галеаццо, позвольте представить вам мою двоюродную племянницу, восходящую звезду советского цирка и советской эстрады...
- О, очень рад! Позвольте представиться, молодая донна, Галеаццо Римини, атташе посольства Итальянской Империи.
Иван Иваныч куда-то сразу растворился. Осталась Алька одна. Но и одной ей тоже неплохо. А итальянец смотрит на нее, лопоча, да взглядом косит сливово-оливковым.
- Ох, я очень рад быть с вами...
- Я тоже. Позвольте... Как вас звать... Галеаццо? А я Василиса. Wasilisa Red-Beaty. Ха-ха! Позвольте, господин, Галеаццо выпить с вами за мир во всем мире...
- Да, Италия всегда была мировой державой. В смысле, всегда была за мир...
Лопочет итальянец, смотрит неотрывно-немигающе все тем же глазом черносливовым. А она - за немцем блондинистым, Францем, глазами следит. Видно - зацепила. Стрельнула глазками Алька. Поняла, что попала. Попала взглядом в самое сердце. И еще раз стрельнула. Для контроля.
Убойный у нее взгляд, оказывается. Поплыл Гензель, как кролик Бобби перед удавом. Недаром - Хазе кличется.
Что же испытывает кролик, когда к удаву в пасть бросается? Страх? Ненависть? Любовь? Или думает кролик, что удава того изнутри поймет?
* * *
О том обо всем Алька не думает, потому как не до теорий ей, у ней практика сейчас чистая. Тут времени терять нельзя на размышления пустые. Тут нужно успех свой закрепить. Но и на размышление времени не хватило - Галеаццо Франца увидал и кивнул ему, дескать, подходи, что ж не подходишь-то?
Тут-то Гензель минут через пять-десять и нарисовался.
- Добрый вечер, мадам...
- Добрый вечер...
- Сеньор Франц-Вайсхазе, позвольте представить донну Василису, артистку советского цирка.
- Очень рад. А я Иоганнес. Почти Иван... Я люблю цирк. Особенно советский.
- Добрый вечер, Гензель ...
- Мы с Иоанном такие дела делали в Испании!
- Очень интересно.
- Да уж, пошумели мы с тобой в Барселоне!
- А как мы гуляли в Мадриде!
- Поздравляю вашу великую страну с победой.
- Спасибо, господин Вайсхазе, - хлещет она его серозеленью глаз из-под рамы ресниц. А он, как будто дар речи потерял. Еле-еле слова мямлит. И - глаз с нее не сводит телячьих.
- Вообще-то, я Франц. Франц Иоганнес. Или Гензель Франц. Без Вайсхазе. Это от предков. Мне больше Гензель Франц нравится. Неофициально. И еще - просто Гензель.
Хорошо говорит он по-русски. Лучше иных русских.
- А я - Василиса. Тоже - без добавок.
* * *
Улыбнулась своей улыбкой очаровательной. Поймала его взгляд заинтересованный. Завязала взгляд тот в узелок тугой.
И сказала:
- А жену вашу, конечно, зовут Маргарет.
Дерзко сказала. Даже очень. Поняла внезапно, что все испортила. Что нельзя было о жене упоминать... Но Гензель лишь улыбнулся виновато:
- Да, фрау... Марго, Гретель, Грета. Она в Рейхе сейчас. Как вы догадались?
- Ты Гензель, твоя жена - Гретель. Нам бы еще волшебный горшочек каши сюда, гусей-лебедей да домик пряничный!
Заглянул Гензель в ее глазища змеино-зеленые, и увидел...
* * *
Стоит Галеаццо рядом - уж пожалел, наверное, что Гензеля позвал. Но третий здесь явно лишний. И рубанула Алька концы - резко и без жалости.
- Простите, господин Галеаццо... Рада знакомству, господин Галеаццо.
Помнит она наставления умные. Дипэтикет требует на каждую беседу уделять не больше десяти-пятнадцати минут. Поговорил о погоде и молодежной моде - да и отвалил вежливо. А если долго говоришь, то истолковать неправильно могут.
Отпустил ее Галеаццо, губами прядя, аки конь породистый.
Отошла Алька к окну, бокал задумчиво теребя в пальцах нежных.
А Гензель - следом. Как пес на поводке привязанный. Бокал с подноса еще один взял и к Альке подходит.
- Может быть, еще один тост? За Красную Армию? Auf dein Wohl Mädchen he - Mädchen ho!
Взглянула она на него. Ударила взглядом. Глотнула шампанское со дна бокала. И поняла, что икнуть хочет. Стоит, хрюкая.
И - икнула громко. И тут пробил ее смех. От макушки до копчика.
Сильный.
* * *
Смеется Алька. Но смех змеиному взгляду не помеха. Наоборот - смех маскирует взгляд. Но это потом она поняла. А тогда почувствовала, как обмяк Гензель от смеха ее, как затеплело в груди у него, как затуманился взгляд серо-арийский, как пошла от него волна любви и желания.
И - ударила она его взглядом. Еще раз. Но теперь уже сильно-сильно.
Ведь Гензель тоже молод. Ему и тридцати еще нет. Вспомнил о том Гензель от взгляда Алькиного, всколыхнулся. Ему ведь эти приемы дипломатические тоже - никак. Скукота. Эх! Ему бы оружие переправлять нелегально под дипприкрытием, как в Испании. Или с друзьями лису иль зайца затравить на охоте порфосной в деревушке своей баварской, близ Альп. Э-э-эх-х-х! Разбудил тот взгляд чувства, для дипломата Рейха недопустимые.
Потерял Гензель контроль над собою. Будто молотком в затылок хлопнуло глухо.
* * *
Ушли лица официальные - попроще атмосфера стала. Рванул народ военно-культурно-дипломатический к столам с бухлом дорогим да закуской грамотной. Развернулся банкет в сторону пьянки веселой.
Чего ж не веселиться, чему ж не радоваться: война против белофинских захватчиков, которую вели все народы Советского Союза, победоносно завершена! Начали люди наедаться да напиваться. И Иван Иваныч позади всех - мелькает. Далеко, правда, мелькает. Но и не нужен он ей - она и сама по себе змея. Ядовитая.
Смеется Алька. И Гензель улыбается. Как кролик перед удавом. Или коброй.
* * *
Ночь коротка, спят облака - и лежит на ладони у Альки немца Гензеля тихо рука.
Снова и снова.
Оттанцевали. И еще. И еще. И отдышаться к окну отошли вновь.
Гензель ей воду подает. Холодную. Со льдом. В стакане хрустальном. А ей, Альке, все смешно. Смеется она сквозь губы. И Гензель глядя на нее прыснул. За портьеру увлек. И там вдвоем они - захохотали. Как дети. Захлебываясь от веселья.
И говорить начали. Обо всем. По-русски. Но и по-русски с Гензелем очень интересно было. Ведь Гензель бутыль "Мартини" с собой со стола прихватил. Хоронит их портьера от шума буйного, да от тостов да с языком заплетающимся. И от музыки громкой. И от взглядов посторонних.
За окном, за стеклом холодным - площадь с памятником да автомобилями блестящими, фонарями подсвеченная, мокро-мартовская. А здесь, за портьерой - уютно, как в детстве под одеялом с фонариком книжку читать интересную.
А как вышли из-за портьеры, бутыль ту допив-добив, - Иван Иваныч ей знак глазами восхищенными делает.
Ай, молодец, Алька-Васька.
* * *
Вышли, и тут Гензель и говорит ей голосом нежно-шепотным:
- Есть предложение покинуть общую массу и продолжить банкет.
Сыграла в дурочку Алька. Бровки-домиком, глазки-блюдечком.
- Как это?
- Есть местечко. Сейчас снизу по аппарату позвоню, все закажу, такси вызову. Я уйду, а ты спускайся через пятнадцать минут к подъезду...
Подмигнул Гензель, поставил бокал пустой на стол, а бутылку пустую под стол - и исчез, растворился в стороне лестницы. Обидно, конечно, Альке, что он все без нее сам решил, ее не спросясь. Захотелось даже бросить все - и самой уйти-убежать. Но вспомнила, что у немцев женщина - лишь помощник мужчине, Hielferin: Kinder, Kuchen, Kirche. И...
* * *
...не стала обижаться зря. Ведь все это ее работу очень-очень облегчало.
Спустилась Алька через десять минут, получила пальто в гардеробе, из подъезда парадного выскользнула мимо охранников хмурых в форме НКВД - а у подъезда уж и такси стоит: ЗиС-101, лакированный, малиновый, с шашечками по борту. У такси - Гензель ей дверь открывает, сесть помогает. А в такси - товарищ Кныш за водителя. Вот те и раз! Смеется товарищ Кныш, лыбит харю под фуражкой таксистской:
- Куда едем, молодые люди...
Дохнул Гензель, на товарища Кныша не глядя:
- На Станиславского... К Никитским воротам.
* * *
Всё у Альки сложилось в тот вечер мартовский... С Гензелем они говорили долго-долго. В такси. По-русски.
А товарищ Кныш - все хмырился. В зеркало заднего вида. Сволочь.
Потом приехали они на квартиру. На углу Герцена и Станиславского. Ничего квартира. Отдельная. С туалетом и кухней. И одной комнатой. На кухне - вино, виноград, яблоки, персики. Все то, что в весенней Москве просто так не найдешь-не купишь.
И кровать в глубине - с бельем шелковым.
Выпили они с Францем-Вайсхазе. И еще. И закусили виноградом крымским. И черешней кавказской.
Потом и до объятий в кровати дошло. Выдохнул Гензель шепотом страстным:
- А ведь настоящую акробатку полагается видеть раздетой. И не в цирке, а на квартире, на скатерти, посреди ананасов...
Ответила Алька. Шепотом. Одними губами.
- Ну и раздень...
А потом все закончилось.
Как и планировали.
* * *
В дальнейшем у нее тоже получалось всё. Ну... почти всё.