Въехал к вокзалу ГАЗон тот убогий. Спргынули из кузова да из кабины попутчики. Попрощались торопливо. Разбежались друзья временные, случайные, войной соединенные, по военным адресам неблизким. Подполковник побежал к начальнику гарнизона иль в военкомат, а старший политрук - на телеграф, чтоб материал в газету свою отправить. Попрощался с ними Степа. Просигналил водителю, чтоб без него никуда не ехал.
И к железнодорожному лейтенанту-дежурному подошел:
- Здравия желаю, товарищ военный комендант. Вы получили ориентировку?
- Здравия желаю, товарищ интендант третьего ранга. Какую ориентировку?
- Вот эту.
Пробежал лейтенант глазами лист бумаги с буквами жирноотпечатанными.
- Так точно. Получал.
И в этот момент Степа ощутил физически: Алька здесь. На вокзале. Рядом.
Он ее чувствует. Тепло. Радостно. Нежно.
Выдохнул Степа.
- У меня мандат. И ордер на ее арест. Требую...
- Товарищ военинтендант третьего ранга! Мы эту гадину час назад за...
- Что-ооо?
- ...задержали. Прямо здесь на перроне. А вы про что подумали?
* * *
Хлопнула дверь тяжелая. Поднялась со шконки простой Алька. Видок у нее - не лучший. Ворот распахнут, волосы растрепаны, рукава засучены, кобура пуста. Только что ремень застегнут. Да портупея накинута. И глаза - сияют - аки бриллианты в короне царской.
- Привет, Степушка милый. Зато ты молодцом. Как и всегда.
Хмыкнул Степа, нахмурясь и усмехнувшись одновременно.
- Выходи.
- Куда?
- Ко мне.
* * *
- Я беру свой грузовик, лейтенант. Он все равно обратно в Борисов идет. Имею право!
- Слушаюсь. Вот изъятый у нее наган. Только прошу расписку написать.
- Пожалуйста!
- Спасибо, товарищ интендант третьего ранга. Вам еще бойцов дать? Для конвоя.
- Нет нужды. Сами разберемся. Сами доставим врага, куда следует.
И, видя, как глаза лейтенанта недоверчивостью засветились, засмеялся Степа радостно, да лейтенанта по плечу-то и хлопнул, рявкнув весело-грозно:
- Все нормально. Все хорошо! Полная секретность. От лица Центрального Комитета партии благодарю за службу!
- Служу Советскому Союзу!
* * *
Развернулся на площади перед станцией ГАЗон. Запрыгнули в кузов Степа да Алька ловко. Набрал ГАЗон ходу, вырвался на шоссе. А там вновь на боковую дорогу свернул, чтоб в толпе беженцев да эвакогоспителей не вязнуть.
- Спасибо тебе, Степа, богатырь мой. Ты меня уже второй раз спасаешь.
- Пожалуйста. Только сейчас это приказ был.
- А без приказа бы не стал?
- А без приказа я бы и не узнал, где ты.
- Ну-ну. Только вопрос, почему Иван Иваныч вообще меня захотел отсюда вытаскивать.
- Как это? А задание твое?
- Задание мое потеряло смысл уже по двум причинам. Во-первых, война идет, потому о том, нападет ли Германия узнавать никому не нужно. Во-вторых, война идет не по плану "ГРОЗА", а по какому-то иному сценарию. Явно не московскому, а, скорее, берлинскому. Поэтому спрашивать, есть ли в Красной Армии заговор, тоже смысла особого нет.
- Почему? Ведь возможно, все наши временные трудности сегодняшние именно из-за заговора.
- Степа! Никакой заговор не смог бы сделать больше, чем то, что делает сейчас наше командование на всех уровнях! Hello Dolly!
* * *
И еще одна мысль озарила Степу внезапно - мучающая его уже недели три:
- А тогда, в Парке Горького, тот, ретушер, Газонов - почему же он вниз головой прыгнул? С чего? И куда потом ты исчезла?
Хохочет Алька, сука, заливисто:
- Туда, Степа. Туда. Ты про все то лучше у Иван Иваныча расспроси. Коль доедем.
* * *
Едет ГАЗон по дороге проселочной. Мотает шинами ухабы да колеи километрами. Петляет проселок. То в бор елово-сосновый завернет. То лугом ярким откроется. То березняком веселым изумрудит аки картины Куинджи. А то и чащей непролазной обочину стиснет, аки Билибин.
Повернул ГАЗон в который раз уже. А за поворотом аккурат - военные. Мотоциклы стоят. Два красноармейца с винтарями. Командир в фуражке с синим верхом. Да милиционер с сумкой противогазной через плечо.
Взмахнул рукой навстречу машине военный в фуражке:
- Стой!
Затормозила машина заранее, ход убавляя неспешно.
И почувствовала Алька сразу два чувства-ощущения внезапно нахлынувших. С одной стороны - напрягся Степа. С другой - что-то подозрительное мелькнуло в том патруле. Что именно - сложно сказать.
Ибо то было лишь мгновенным озарением. То ли сапоги у солдатиков новенькие яловые. То ли обмундирование у всех необмятое, незапыленное, свежее. То ли лица чистенько-чистенько выбритые. То ли взгляды колюче-напряженные излишне.
* * *
Вынул Степа пистолет из кобуры незаметно. И наган из кармана достал - да Альке протянул.
Шепнула ему быстро Алька:
- Клоуны!
Шепнул Степа еле слышно в ответ, губами не двигая:
- Мои слева, твои справа... Вали всех без предупреждения! Приказываю.
* * *
Тормозит машина близ патруля.
Поднял вновь руку, вперед выступив, командир в фуражке с верхом синим:
- Стоять! Капитан Несносный, командир отряда этапно-заградительной комендатуры НКВД. Документы!
Улыбнулся ему Степа открыто и ясно:
- Здравия желаю, товарищ капитан! Военинтендант 3-го ранга Васнецов. А вы не родственник, случайно, товарищу капитану Несносному из 204-й воздушно-десантной бригады?..
Поднял брови капитан недоуменно:
- Что?
И тут же получил промеж бровей девять грамм. Свинца.
Раскрылась рана на лбу капитановом под козырьком фуражки широким. И только после этого звук выстрела ушей достиг.
* * *
Прыгнул Степа из кузова вбок - и в прыжке еще два раза на курок нажал. Вскрикнули двое болезненно.
В тот же миг - и Алька выпрыгнула, распрямившийсь аки пружина туго сжатая. Ударила в плечо правое отдача наганная. И в плечо левое - ударила. Но и те среагировать уже успели - грохнули выстрелы ответные. Отлетела Алька сразу за колесо, и оттуда - понизу пальнула. По ногам. А пулька-то семь-шестьдесят-два в сустав голеностопный или в стопу - это, вам, я скажу, болезненно. Очень. Стоять на своих двоих невозможно никак.
Взвыли те яростно. Рухнули в пыль дорожную. А тут-то им и еще прилетело. Только не по ногам, а прямо в головы.
Бум! Бум! Бум.
Брызгают оскольки черепа вместе с мозгами в травушку солнцем повысушенную да в пыль-то поутоптанную.
Газанула полуторка, выхлопом оглушительно стрельнув - вдавил, похоже, газа педаль в пол до упора водила испуганный. Крутанулись покрышки вхолостую, пыль подняв. Рванул грузовик по дороге вперед, скорость набрав стремительно, след пыльный клубящийся за собой оставляя.
* * *
А ведь не одни те ребята, что патруль изображали, на дороге стояли. Ведь их прикрывать кто-то должен был. Их и прикрывали. Хлестанули выстрелы из-за кустов придорожных. Хлопнули пули в кузов грузовика удаляющегося. Ударили в пыль проселочную.
Но готова была к тому Алька. И Степа готов. Упали они в кювет в сторону противоположную от кустов среляющих почти одновременно. И - по кустам тем из оружия своего врезали ладно.
Плохо, что у Альки патроны закончились, а других у нее нет. Но у Степы в ТТ - еще парочка осталась. И еще запасной магазин. И еще "Браунинг" тот самый, потайной.
Хватило, врочем, и того, что уже выстрелено было.
Ибо замолкли кусты.
Захлебнулись дождем свинцовым.
* * *
Лежит патруль в пыли дорожной в полном составе. Без звуков да стонов.
И в кустах еще двое. Рядом с двумя мотоциклами с колясками.
Дышит тяжело Степа. Оседает пыль грузовиком сбежавшим да пулями поднятая. А Алька сразу, даже наган дымящийся не перезарядив, не убрав, в карманы убитых - оп! Вынула удостоверения командирские да книжки красноармейские. Смотрит на скрепки блестящие без признаков ржавчины.
А Степа тут еще и по карманам гимнастерки габардиновой капитанской новенькой похлопал, да цилиндр странный вынул с крышкой завинчивающейся. На цилиндре том надпись: "Previtin. Wachhaltenmittel. Vorsicht!". Раскрыл Степа цилиндр, отвинтил крышечку блестящую, вытряхнул на ладонь пару таблеток плоских. Лизнул, морщась:
- Че за хрень?
Смотрит Алька на Степу глазом хитрым. Язычком быстрым губы сухие лижет, зубы белые скалит:
- Это, Степа, превитин. Иначе - метамфетамин. Специальное средство - влияет на центральную нервную систему и позволяет мыслительные и физические процессы в организме стимулировать. Например, не спать сутками. Или сложные задачи решать. Или творчеством каким заниматься. Чего душа пожелает. Еще оно бдительность повышает. Да еще и с оттенком эйфории явным. Его в армии немецкой летчикам, десантникам, подводникам да танкистам дают.
Выкинул Степа таблетки те в траву пыльную, да цилиндрик тот каблуком смял:
- Вот же гадость! Своих же травят! Одно слово - фашисты!
- Почему? Химия в современной войне - великая вещь. И еще много где. Возможности человека простого позволяет в разы увеличить. Англичане тоже своим пилотам-бомбардирам бензедрин дают, чтоб не заснули над Ла-Маншем. Только злоупотреблять этим нельзя. Иначе крыша может шифером зашуршать отчетливо.
Сплюнул Степа.
- Все ясно теперь. Предельно. Немцы. Переодетые.
- А как же ты, Степушка, догадался, что то немцы-диверсанты?
- Никак. Почувствовал. Я ведь и сам диверсант бывший, потому и породу эту знаю внутренне, да и чуюю ее на расстоянии. Только нас химией всякой не травили. А ты?
- А я на сапоги их новенькие посмотрела. Да на звание капитанское. Многовато для командира отряда мелкого. Да на обмундирование милицейское тоже глянула. Ведь летняя гимнастерка, которая ХБ, в милиции не окантовывается. И еще - у мильтона кубари на петлицах есть, а нарукавного знака нет. Непорядок. Не так ли?
Покраснел тут Степа. И ушами, и носом, и лбом.
* * *
Победа одержана, но победа почти пиррова. Они живы. Это хорошо. Все диверсанты мертвы. Это неплохо. Хорошо было бы, если б хотя бы одного живым бы взять удалось. А вот то, что ГАЗон укатил в направлении неизвестном - плохо. Очень.
Что ж, почему бы трофеями не воспользоваться. Ведь два мотоцикла здесь. И вроде исправны. С колясками. Но - сорвал пробки Степа с бензобаков, и приуныл:
- Блин, бензобаки сухие, как "Мукузани" хорошее. Понятно, почему они здесь на охоту вышли. Им не столько мы нужны были, сколько бензин наш.
Открыл Степа карту из планшета диверсантского. Ух-ты, замечательна карта. Лучше, чем степина, помеченная грифом Военно-топографического управления Генерального штаба Красной Армии. И метки на ней тоже замечательны. Все отмечено - все дороги, все проселки, все деревни да хутора дальние. Подробнее, чем на нашей карте. Качественнее. Точнее. Сложил Степа карту ту да в планшет сунул.
- Хорошо! Будет в дополнение к нашей!
Поправила Алька ремни да платье свое. И на Степку-то посмотрела.
- Что ж, раз нельзя ехать - пешком пойдем.
Улыбнулась весело, на туфельки свои глядя. Замечательные туфельки - чтоб по паркету, по коврам да по мрамору в штабе округа ходить. Да по тротуарам минским довоенным, дворниками тщательно вычещеным.
А здесь - проселок белорусский. Пыльный. С камешками. С навозом засохшим. И ноженьки малые тоже - не казенные. Сколько им топать? Километров двадцать-тридцать?
Сколько ни было километров тех - а все ихние.
Хорошо хоть патронами смогли запастись. С этим теперь проблем нет.
* * *
Не долго думал Степа думу тяжкую - что делать да как поступить. Приучен ум его решать задачи такие стремительно. Созрело решение в секунду следующую. Быстро открыл Степа планшет свой, вынул блокнот товарища Кныша покойного. В блокноте том набросал Степа записку карандашом в двух экземплярах химическим под шапкой типографской "Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Особый сектор. Секретно". В записке той говорится:
25 июня 1941 года в период с 18-00 до 18-30 м.в. в районе автомагистрали Минск-Москва (участок Смолевичи-Борисов, примерно 5-7 км. южнее трассы) мною и младшим воентехником тов. КРАСНОВОЙ был уничтожен диверсионный отряд противника, действующий в ближних тылах Красной Армии под видом заградительных комендатур и войск по охране тыла. Всего убитых - шесть человек, из них пятеро в форме войск НКВД, один - в форме сотрудника РКМ. При них обнаружено оружия - пистолет ТТ (1 шт.), револьвер Наган (1 шт.), карабины обр. 1938 г. (2 шт.), пистолеты-пулеметы ППД-40 (2 шт.). Захвачено в полной исправности два мотоцикла ТИЗ АМ-600 с коляской (без топлива). Оружие и техника выведены из строя. О произошедшем немедленно сообщить командиру Истребительного отряда лейтенанту милиции тов. ПАНЧЕНКО или любому представителю Красной Армии, НКВД и Советской власти.
Подумал, как лучше подпись поставить, как назваться - вымышленным званием интендантским, что сейчас на его петлицах красуется, или настоящим, милицейским. Вывел, тщательно подпись поставив: "Следователь Прокуратуры СССР, лейтенант милиции ВАСНЕЦОВ". Один экземпляр в блокноте так и оставил. Другой - из блокнота вынул, в конверт водонепроницаемый положил, запечатал, в планшет лжекапитана спрятал, да планшет тот в коляску мотоциклетную сунул.
Кивнул Альке:
- Давай-ка мы их с дороги в сторону уберем да из оружия, коль здесь его бросить приходится, затворы, барабаны да механизмы ударно-спусковые повынем-повыкинем. Не с собой же тащить. Чтобы ясность во всем была полная, пусть здесь рапорт останется - кто на них наткнется, сообщит куда следует. Копию рапорта сам сдам в комендатуру или отделение по дороге ближайшее. Рано или поздно, сегодня-завтра, обнаружат их как миленьких - вот тот, кто обнаружит их, тот пусть и разбирается. А нам с тобой задерживаться тут некогда. Нам в Москву выбираться надо.
Хихикнула Алька:
- Как скажете, товарищ военинтендант третьего ранга! Главное - до дождя убрать. Только вопрос - ты дорогу знаешь?
* * *
Идет дорога длинная, ползет дорога дальняя - проселочная пыльная, вечерняя печальная. Летят к горизонту столбы телеграфные с проволокой в свете солнечном золотящейся. Пусто вокруг. Только пролетит высоко в поднебесьи самолет невидимый быстрый, да гул разольется глухой за горизонтом - и вновь тишина.
Решили Алька со Степою не возвращаться на большак. Точнее, решил Степа, а Алька лишь головою в знак согласия кивнула. Во-первых, отъехали они от большака того прилично, обратно идти - время терять. Во-вторых, над большаком тем немецкие летчики гуляют, за целями легкими гоняются. Где народа скопления - там самолеты вражеские появляются тут же - это Алька со Степою прочно усвоили. Значит, нужно подальше от народа того держаться, значит нужно искать дорог неторных-нехоженных, куда если и залетит ас вражеский, то лишь на мгновение краткое, вновь устремясь к шоссе да грунтовкам, на которых легко можно взять легко кровавую свою жатву.
Насчет последнего - не обманулись они на пути своем нисколько. Нет самолетов в воздухе. Никого не встрели по пути Алька со Степою, кроме незнакомого лейтенанта верхом, делегатом связи оказавшимся. Сапоги пыльные, гимнастерка от пота в подмышках темная, шашка в ножнах царапаных, да звезда на фуражке примятой с ремешком опущенным - красная. Разыскивал лейтенант какую-то часть воинскую, спешил, на вопросы отвечал неохотно, а на предупреждения о диверсантах рукою махнул, да ускакал дальше, пыль поднимая.
На развилке - свернул Степа еще на один проселок. Уже без телеграфных столбов. Так проще показалось ему, ближе, километров пять срезать можно. Да и компас есть с картами - не заблудимся. Пожала лишь молча плечами Алька. И еще на развилке одной свернуть им пришлось - в лес темный, сосновый, жаром июньским, разбавленным прохладой вечерней, распареный.
Склоняется солнце к закату. Сменяется зной дневной свежестью сумрачной. Сгущаются по горизонту тучки быстрые полосками фиолетово-синими.
* * *
Пустынна дорога. Молчит лес вокруг. Умолкли птицы. Стих ветерок летний, духотою разлившись. Кончился лес. Открылся безлюдный луг, холмами вдаль уходящий. Не видать - что за холмами теми. Не доносит ветерок ни звука, ни запаха человеческого. Не тянет ни лаем собак, ни дымом печей, ни пылью дорог езженых, ни выхлопом автомобильным.
Скучно молча идти. Мочит Алька. А Степа - вопрос кидает, чтоб разговор завязать:
- Слушай. А что еще в твоем сочинении том было, а, Василис?
- Что, заинтриговала?
- Конечно. Ведь, с одной стороны - чистая антисоветчина, вражеская пропаганда. С другой - но ведь на правду похоже. Все с фактами согласуется.
- Вижу, Степушка, что образованием тебя Бог не обделил. Как говорится, учили тебя всему, не шутя!
- Угу. И моралью строгой не докучали...
- Хочешь послушать - послушай! Итак: "...поэтому Партия и товарищ Сталин могут менять свои точки зрения на текущие вопросы современности хоть по сто раз на дню - глупый этого просто не заметит, поскольку просто верит Партии, товарищу Сталину и Советскому народу (частью, субъектом и субстанцией которого он и является), а умный, если и усомнится, то только в себе в силу своей единичности. В этом состоит сила Партии, Народа и товарища Сталина, но в этом же состоит и их слабость. Слов нет: если бы единство всех трех феноменов реализовывалось в их естественной - то есть, в феноменально-идеальной - среде, то такой проблемы бы никогда не возникло.
Но дело в том, что всякая идеализация требует своего бытия в материальном мире, поскольку человек существо не только разумно-сознательное, но и материально-телесное. С народом здесь проблем нет - система образования, созданная в славнои могучем сталинском СССР, решает вопрос о восполнении потерь и естественной убыли. Новые поколения, воспитанные в духе искренней любви к товарищу Сталину и огромной счастливой советской стране, легко заменят ушедших в физическое небытие. С партией дело обстоит примерно также. А вот с товарищем Сталиным - все сложнее.
Во-первых, товарищ Сталин имеет своего физического репрезентанта, о котором уже было исчерпывающе сказано выше. Физическое тело не может быть вечным. Оно смертно. Более того, оно внезапно смертно. Но это еще не самое страшное.
Ведь, во-вторых, товарищ Сталин представляет собой идеальную конструкцию, которая существует ровно до того момента, пока в нее верят. Объявить товарища Сталина богом, конечно, можно. Но сам товарищ Сталин как живой реальный человек, почти окончивший духовную семинарию, кое-что знает о христианской религии, о тринитарности и filioque - и потому на самообожествление он не пойдет никогда. А это значит, что символическая фигура товарища Сталина не просто разрушима, не просто легко разрушима - она саморазрушима при определенных условиях..."
Выдохнул Степа весело:
- Здорово! Теперь понятно, почему товарищ Сталин так сильно досье того опасался!
И захохотала тут Алька, сменив серьезность на смех колокольчато-звонкий:
- Ай, Степ! Ты что, решил, что это досье существует?
Смутился Степа, вновь покраснев густо:
- Ну, конечно... И товарищ Сталин так считает. Мы ведь искали досье то неделю целую, по тоннелям да клоакам лазили разным. А потом еще и роту Кремлевского полка подключили со спецтехникой.
Хохочет Алька - да так, что еле-еле слова из губ алых обветренных выпускать может:
- Да уж! Я думала, ты более подкован в том, что у нас диалектикой кличут. Пойми - не было никакого досье. Но нужно было, чтобы оно было. Оно и появилось.
Потер Степа лоб, сдвинув на затылок пилотку:
- Ничего не понимаю!
А Алька сквозь смех-то ударом кличет:
- Одно место, одно - время. И - одно в едистве.
- А причем тут единство?
- Да не при чем. Подумай.
* * *
Темнеет. А Алька в уме своем остановиться никак не может. Посоветовала подумать Степе, да сама думу все думает да текст свой вспоминает заветный:
...Исторические условия возникновения советского народа, товарища Сталина и партии уникальны - как уникальны и исторические условия возникновения христианской церкви, существующией в своем современном виде (и структурно, и канонически, и догматически) достаточно давно, на протяжении веков. Народ и партия не могли сложиться в прошлом столетии и, скорее всего, никак не возникнут с нуля в столетии будущем, поскольку и то, и другое представляет собой переходную форму от одного типа общества к другому в относительно небольшой промежуток времени.
Точно также в будущем никогда не возникнет персонификация связи народа и его истины в некой фигуре вождя. Дело в том, что в условиях Империалистической войны, называемой в буржуазных кругах Великой, и последовавших за ней катаклизмах разрушились практически одномоментно сложнейшие социальные системы прошлого с развитыми институциональными связями. Связь Народ-Партия-Вождь эти связи пытается компенсировать. Поэтому внутри нее не могут долго существовать "сложные", глубоко мыслящие индивиды - ученые, инженеры, политики, военные. Правда, следует заметить, что речь здесь идет не об отдельных индивидах, а о социальных слоях и их позициях в институциональных...
* * *
Стемнело быстро - и как-то сразу. И луны нет. Темно на шляху проселочном. Да и шлях укатанный постепенно в простой проселок двухколейно-наезженный превратился, а там и вовсе - в тропу, да в поле неторное, в перелесках. Синеет вновь сумерках мрачных лес далеко-близкий, темный. А Степа-то, даром что профессионал в делах таких - тоже, похоже-то заблудился. И как не заблудиться-то: коли наши и немецкие карты показывают разную местность, да коли луны и звезд не видно за тучами плотными, да коли еще и компас чудит, стрелкой по кругу прыгает беспокойно-настороженно.
Хихикает Алька туфлями своими полуразбитыми проселок тот меряя:
- Что, Степушка, подвела удаль-то солдатская?
Злится Степа, хоть и понимеет, что не на Альку злиться надо, да не на погоду, а на себя самого:
- Хоть ты не мешай, а?
Пытается Степа направление правильное найти. Подсвечивает карту фонариком быстрым. То нашу - то немецкую. И все без толку. И народу на дороге - никого. И гул орудийный дальний, служивший ориентиром неявным вроде к ночи затих. Тишина - только комары в духоте тяжелой звенят проклятущие.
А пока шли да на небо да на карту смотрели - дороженька-то вновь до лесу того, темного дошла - да в лес и нырнула.
* * *
Встал дремучий лес темный вокруг дороги - аки каре пехотным плотным, как 1-я Московская Пролетарская мотострелковая дивизия на первомайском параде.
- Ну что Степа, как оно там?
- Хреново. Здесь даже неба не видно.
- А с компасом твоим что?
Промолчал Степа. Ведь с компасом-то тоже творится хрень какая-то. Да не какая-то хрень-то, а самая полная. Скачет стрелка снова и снова, аки белка иль собака бешенная. Как ни тряси. Похоже, здесь где-то месторождения железа или еще каких металлов имеются.
Мелькнула в небе над деревьями вспышка белая-далекая. Громыхнуло у горизонта. Потянуло ветром свежее-влажным.
Глянул вверх Степа инстинктивно:
- Бля, сейчас нас накроет. А рядом - нет ни хрена, ни деревни, ни хутора... Только лес.
И тут их накрыло. Ливнем тяжелым, липким, сильным, свежим.
Да так, что все обмундирование сразу - насквозь. А вокруг - не видно ни зги.
* * *
Чуть приотстал дождь. Уже не ливень. Уже просто дождь сильный.
Бредут они по лесу - промокшие, озябшие, водой слюдяной сверху вниз обтекающие. Хлюпают туфельки алькины водою грязной холодной. Ноет рана степина от сырости сильней и сильней. Ломит ноги и спины усталой тяжестью.
Бредут Степа да Алька все дальше и дальше. Уже несколько часов - под дождем, по чащобе мрачной, в направлении заданном. Понимает Степа, что нет смысла дальше идти. Что лучше сесть где-нибудь да утра дождаться. Утро вечера мудренее - утром можно и по солнцу легко сориентироваться. А в темноте - и зверь лесной подкрадется, и овраг крутой под ногами разверзнется нежданно-негаданно, и в болото-то трясинно-тягучее угодить можно запросто.
Понимает все Степа - но идет вперед и вперед. На Альку поглядывает - как она? Ждет, что привала запросит - тогда и самому остановится как бы не грех. Но и Алька на него посматривает, на героя-десантника, глазом лукавым. Молчит Алька, но читает в ее глазах Степа смех затаеный. Ну что, дескать, товарищ командир, куда нас завел? Где дорога?
И от смеха того скрытого, искрами быстрыми играющего, хочется Степе идти и идти дальше, дальше и дальше, будто он ей, словно мальчишка, доказать что-то хочет.
Решил, наконец Степа, наплевав на все, остановиться. Хотел он уже было команду отдать соответствующую.
И тут - спасение пришло нежданно-негаданно.
* * *
Вышли Алька со Степой из бора темного на опушку редколесую перед пустошью небольшой. Замаячил впереди огонек неясный. Увидали его Степа да Алька одновременно почти. Кивнули друг другу. Побежали по траве мокрой, по глине скользкой, сквозь ветви колючие да промеж деревьев дремучих, по пустоши холмиками горбатящейся да сквозь траву высокую мокрую. Разгорелся огонек перед ними жарче да жарче. И тут - изгородь плетеная вдруг поперек дороги встала.
Прекратился дождь, разошлись тучи прогалом, выглянул в небе высоком летнем молодой месяц. Открылся за изгородью хуторок маленький. Точнее, не хуторок, а мельница древняя с колесом водобойным над ручьем пересохшим да со шлюзами сгнившими. Постройки хозяйственные, низкие. Двор небольшой. И - дом бревенчатый, хоть и старый, но ладный, на подпорках высоких, фундамент чуть приподнимающих.
Со светом в окошке, с крыльцом высоким да наличниками резными.
Перемахнули Степа да Алька ту изгородь стремительно. Добежали до крылечка низкого, ног не чувствуя. Ударил Степа в дверь кулаком быстрым:
- Открывайте, хозяева.
И пистолет из кобуры правой рукою - дернул.
* * *
Распахнулась дверь из горбылей серых сбитая. За дверью - бабка страрая, в платок замотанная, морщинистая, шамкающая ртом беззубым.
- А коли вы командиры, так чего на восток идете, а не на запад, где Красная Армия ваша с немцем сражается?
- Нам так надо.
- Надо - так надо. Вот, кваску-то поперед всего испить не желаете? Чай намаялись.
- Кваску-то? Свежего? Ух!
* * *
Скользнула в сени Алька за Степой - а Степа уж первую кружку квасу-то выдул да вторую пьет. Выпил. Кружку на лавку поставил. Уста рукавом гимнасторочным вытер:
- Ну, спасибо, бабка. Давно такого ядреного не пил. А теперь скажи-ка...
И, не докончив мысль, вдруг упал Степа на доски пола широкие, струганные, принанные плотно-тщательно, задергался, хрипя, - да ворот гимнастерки разрывая, да за голову хватаясь, скрюченно-больно, ногами табурет отшвырнув сильно:
Глянула Алька на бабку. А бабка-то - засмеялась смехом деревянным:
- Вот, милка моя. Смотри. Больно командиру красному. Очень. Видишь - в животе боль, в глазах туман, в голове дурман. Только, коль он красный - то чего тогда метамфетамин немецкий жрет? А? Ведь коли б не жрал - сейчас бы так не колбасило...
- Случайно, похоже, одну таблетку съел. Мы на диверсантов напоролись - и у них превитин тот обнаружили. Он, наверное, и попробовал.
- А, может быть, вы и сами диверсанты? Ась?
- Диверсанты. Только наши, красные.
- Наши-ваши. Где сегодня кто - никто не разберет. Да и по хер на него и тебя. Мне. А тебе? Теперь жизнь его руках в твоих. Белена она свое дело знает, дурь-трава, трава ведьмина. Свежашая. Аккурат сезон. Хочешь помочь ему?
Выпрямилась от слов тех Алька:
- Хочу.
Хмыкнула бабка сквозь смех:
- Ну и дура. Ведь убить тебя ему приказано, коль время придет.
- Я - с ним теперь. До конца самого.
Округлились глаза бабкины:
- Муж он твой разве?
- Нет.
- То, что ты не сестра, и даже не медицинская - и так ясно. Или племянница?
- Нет. Снова не угадала.
- А чего тогда?
Устала Алька от расспросов тех. А еще раньше - от дороги тяжелой. И потому выдохнула она, не церемонясь особо. На лексику нецензурную срываясь.
- А тебя не...?
* * *
Вы скажете, что порядочная и образованная девушка такого себе позволить никак не может. Не может она старшим грубить. Не может она грязно ругаться.
Отвечу вам: а вы побывайте во фронтовом Минске под налетом ребят из 2-го флота Люфтваффе, да в поезде с ранеными, в крови и гное, да на дорогах белорусских, да под огнем диверсантов, да под дождем в пуще чащобной - вот тогда и говорить будем.
Ответила ей бабка удивленно-весело:
- Нет. Меня уже давно это самое нихера. Ничто. И никто.
* * *
Подошла бабка к ведру с водою холодой да ковшиком водицу ту зачерпнула вволюшку. Сглотнула сытно.
Да и разговор-то -продолжила:
- Загадаю тебе загадку. Ответишь - спасешь. А не ответишь - нет. И его не вытащишь, и сама погибнешь. Живой я тебя - не выпущу, ты ж понимаешь. Будет у тебя на ответ - минута. Как?
Пожала Алька плечами:
- Сейчас пристрелю тебя - и делов!
Взмахнула бабка ладонью, новый взрыв смеха прогоняя:
- Дак - стреляй. Давно уж туда хочу - да, видать, грехи не позволяют. Да и ты, вижу - тоже туда стремишься внутренне. И давно. Думаешь, что с людьми близкими там встретишься. И тоже не можешь с этим миром никак порвать. Слишком плотно ты с ним, с миром этим связана тысячей нитей незримых.
Захихикала бабка уже в открытую. И тут - тормознула Алька. Задумалась вновь. Почему-то. А - почему? Что ее связывает со всем происходящим вокруг? С войной? Со Степой? Почему ей нужно в Москву идти? Почему нужно спасать товарища Сталина и страну советскую? И Степу этого спасать - почему?
Есть ответ?
Нет. Молчит разум. Не дает ответа!
И к бабке той повернулась порывисто.
Другой ответ искать.
* * *
Прищурилась тут Алька, да губы растянула улыбочно: