Если вечером пройтись по нашей измученной летним зноем и укутанной наконец вечерним прохладным туманом деревне, то проходя мимо двора Анечки можно слышать, как поскрипывает и заедает на потрёпанном проигрывателе Вальс цветов из "Щелкунчика". Может выпорхнуть сама Аня, в спортивном костюме и с торбой через плечо. В торбе мыло, полотенце. На озеро. Вот-вот опустится августовская темень и она торопится искупаться перед сном. Она преподаёт латынь в колледже, приезжает редко .В мае - со своими учениками на пару дней. Таскает их по местным музеям, полям и заповедникам. Потом в июле на целый месяц со своим младшим Мишаней. Приезжают прямо с раскопок, с морей - обветренные и солёные. В середине июля на пару дней из душного Питера к ним вырывается старший Михаил, муж Анечки. Приезжает со своими друзьями отметить в деревне свой день рождения. Шашлыки, курицы в коптильне, собаки, кошки, дети, красное вино и Вальс цветов.
Дальше подходя к дому Агафоновых,с веранды слышится приглушённый смех. Можно даже не поворачивать головы, что бы знать, что Калясик - Николай Алексеевич, измученный в городе вечно убегающей Музой, бессонницей, студентами, выставками, заседаниями в приёмной комиссии и дорвавшийся наконец до воли вольной и своей страсти рыбацкой, сидит на крылечке и налаживает на утро снасти. Татьяна склонилась над своим вязанием. И я больше, чем уверена , что в голове у неё сейчас звон бескрайней Пустоты или в крайнем случае она прикидывает с наслаждением, как Калясик уйдёт завтра на озеро и она дорвётся наконец до своей бензокосы и целый день будет махать ею вокруг дома, и не слышать, как ей обрывают телефон турагенты со всей страны. Она будет недоступна. Она улыбается. Серёга вместе со своим другом Мишкой насупились над шахматной доской. И над всем этим Дарья читает Венечку или иной раз про Осю Бендера. Книжки эти зачитаны до дыр, испачканы спелой черникой и летними дождями, выучены наизусть. Но в каждый свой приезд , кто-нибудь обязательно достанет мягкий истрёпанный переплёт и все пристраиваются неподалёку... Вечер.
Откуда- то издалека слышатся барабаны, то сбавляя, то наращивая свой африканский замес. Это наши растаманы вечеряют у костра, дым от которого смешивается с туманом, делает его гуще и непроходимей. Сквозь эту пелену виднеется освещённое открытое окно Серёгиного дома. Перед ним в длинной цветастой юбке, его жена танцует танец живота. Какая-то индийская мелодия увязывается за мной хвостом, то исчезая за кустами, то появляясь вновь. Наконец и её пожирает туман. Я подхожу к дому Инессы. У неё тишина. Соня - внучка наконец уснула, измотанная за день жарой и комарами. Мама её растянулась во дворе на лавке и отсутствующим взглядом пялится на восходящие звёзды. Скорее всего так и уснёт, зажав в руке Сонькины носки.
Мой дом. Тишина. Меня нет. Если я есть, то я на крыльце с Инессой, 80летней старушкой - искусствоведом. Сижу, открыв рот, забывая затягиваться. Лишь изредка смахиваю пепел с колен и внимаю её рассказам о её переполошной жизни, о её именитых современниках и друзьях, мужьях, детях, родственниках, родителях, войне, концлагере, оккупации, Японии и Германии, солении грибов, выращивании чеснока, истории искусств, теологии, философии, охоте, Иоане Крестьянкине, боге, Карлосе Кастанеде, золотом сечении, о мальчике Диме Медведеве и его маме, о КГБ и стукачах, о моде, наркотиках, Индии и Китае и ещё много- много о чём. Рассказы её уходят только с рассветом.
И вся наша несуразная , полукрестьянская деревня отходит к короткому летнему сну.