Аннотация: рассказ - финалист "реалистичной" Грелки. Озвучен в радио-проекте "Темные аллеи"
Душно. Господи, как же душно. Волосы липнут ко лбу, пальто и шарф давно брошены на заднее сиденье, лобовое стекло запотело и истекает тонкими мутными струйками. Но нельзя даже приоткрыть дверцу. Один глоток морозного воздуха и мир плывет: пропадает громада заснеженных гор, тает петляющая лента дороги, одна за другой исчезают сотни машин. Еще один вдох - и автомобильную пробку на горной дороге сменяет пустырь. Вездесущая желтая пыль, палящее летнее солнце, маячащие в отдалении свечки высоток.
Трясу головой. Что за черт?! Откуда всё это? Да, я пропустил кружечку пива перед дорогой, но ведь... Нет, не верю. Решительно невозможно. Тру переносицу и ловлю на себе обеспокоенный взгляд жены:
- Бернард? Тебе нехорошо?
Выдавливаю из себя улыбку и отмахиваюсь как можно беззаботнее:
- Всё нормально. Просто жарко.
Ильзе поправляет на шее тонкий шелковый шарфик и вздыхает:
- Я же говорила: лучше было остаться в городе. А теперь...
Да. Теперь мы торчим тут, в этой дурацкой пробке - и вокруг только горы и сотни машин тех невезучих, кого судьба заперла здесь за несколько часов до рождества.
Ильзе, как всегда, оказалась права. Но мне так хотелось повидать старину Генриха! Мы не виделись больше года, да и предложение провести рождество в домике посреди гор показалось мне более, чем просто заманчивым. Потрескивающие в камине сучья, коньяк, мерцающая огоньками рождественская елка. Чем не сказка?
И вот теперь вместо этой сказки мы четвертый час сидим в машине. Где-то впереди - далеко за пределами видимости - обвал. Хрипящий помехами приемник пытается хоть как-то скрасить бесконечное ожидание, сообщая, что часть завала уже разобрана, и работы ведутся в ускоренном темпе. Однако, посудите сами, что толку от таких новостей, если до рождества осталось всего ничего, а за последние несколько часов мы не продвинулись ни на сантиметр?
Словно прочитав мои мысли, Ильзе вздыхает и тянется за сигаретой. Непроизвольно морщусь. Я не курю и совершенно не выношу сигаретного дыма. Зато моя женушка дымит, как паровоз: две пачки в день - в порядке вещей.
- Ильзе, пожалуйста...
Жена бросает на меня недовольный взгляд и собирается что-то ответить, но тут тишину разрывает длинный автомобильный гудок. Понимающе переглядываемся: прямо за нами, в сияющем белизной "Опеле" сидит парень лет двадцати. Сказать, что на его лице написано нетерпение - значит, не сказать ничего. К кому он торопится? К жене, подруге, шумной компании приятелей?
Неловко поворачиваюсь - как я, однако, затек! - и достаю с заднего сиденья пакет с продуктами. Протягиваю жене булочку с корицей, встряхиваю термос и хмурюсь: судя по звуку, чая там почти не осталось.
Кошусь на часы и вздыхаю. Время тикает, а мы так и не сдвинулись с места. Ильзе давно дожевала булку и теперь неторопливо обирает налипшие на свитер крошки.
- Спать хочется, - она зевает и прикрывает рот ладошкой.
- Ну, так перебирайся на заднее сиденье. Вздремнешь чуток.
- Думаешь, стоит?
- А почему нет? Ничего интересного точно не пропустишь, - усмехаюсь я собственной шутке: тут, в пробке, довольно сложно что-нибудь пропустить, даже если очень постараться.
И тут, начисто опровергая только что высказанное мной предположение, в небе над перевалом появляется крошечная черная точка. Ильзе взвизгивает и тычет в нее пальцем. Не проходит и минуты, как до нас доносится отдаленный гул, в точке начинают угадываться очертания вертолета. Еще немного - и он зависает прямо над нами.
Парень из "Опеля" выскакивает на дорогу, со всей дури шарахает дверцей и, размахивая руками, орет:
- Забери-и-ите! Заберите меня отсюда! Я денег дам! Забери-и-ите!!!
Дверь вертолета открывается, и изнутри высовывается человек. Оглядев зажатые в пробке машины, он вновь ныряет внутрь вертолета, но через секунду появляется снова. На этот раз у него в руках основательных размеров сверток. Человек тычет в сверток и что-то кричит, но за шумом винтов разобрать хоть что-нибудь решительно невозможно.
Ильзе осеняет:
- Они нам еду привезли! - она шустро цапает пальто и распахивает дверцу.
Нет! Нет! Нет! Только не это!!! Но поздно. Вдыхаю морозный воздух и проваливаюсь в странный, неизвестный мне мир. Огромный шар полуденного солнца окатывает меня волной зноя, дурманит, тянет к себе. Я хватаюсь за руль и краешком сознания отмечаю, что сижу совсем не в нашем новеньком BMW, а в какой-то видавшей виды развалюхе: обивка на сиденьях истерлась, под ногами шуршит песок, а лобовое стекло надвое распорото трещиной.
- Бернард! Бернард! - Ильзе трясет меня за плечо. - Ты что, уснул?
Что-то бурчу в ответ и чувствую, как по шее за воротник стекает тонкая струйка пота.
- Ну ты даешь, милый! - жена хихикает и протягивает мне небольшой запаянный пакет. - Гляди, что нам с вертолета сбросили!
На дорогу спускаются сумерки. Мутнеют горные вершины, чернеет, наливается темнотой обрыв, утекает вдаль алая лента сотен габаритных огней.
Мы устали, чертовски устали. Затекла спина, при каждом движении стреляет в боку, а коленки и вовсе не хотят разгибаться. Уже дважды звонил Генрих - сначала интересовался, где нас носит, а потом без особой надежды спрашивал, ждать ли нас к рождественскому столу.
Погода тоже не радует. Небо затянулось низкими серыми облаками и вот уже полчаса, как сеет холодной мелкой изморозью, которая тут же застывает на лобовом стекле, рисуя на нем тончайшую вязь переплетенных букв. Мне неизвестен язык дождя, но я без труда могу угадать смысл написанного: рождество пройдет без нас - мы останемся в этой треклятой пробке до самого утра.
Ильзе шумно вздыхает и берется за ручку на дверце:
- Всё. Я - курить. Больше не могу.
При одной мысли о возвращении на пустырь мне становится плохо. Рывком перевешиваюсь через сиденье, пытаюсь удержать дверь.
- Ильзе, пожалуйста, не надо. Прошу тебя.
Ильзе хмыкает и насмешливо косится на меня из-под густых черных ресниц:
- Я тоже тебя просила, милый. Просила остаться на рождество дома. Но ты уперся и сказал, что поедешь к Генриху. Или я что-то перепутала?
Не дожидаясь ответа, Ильзе распахивает дверцу. Задерживаю дыхание и зажмуриваюсь. Раз, два, три, четыре. Хлопок двери. Пять, шесть, семь, восемь. Приоткрываю один глаз. Я всё еще в машине: никакого пустыря, никакого солнца, никакой пыли. Облегченно выдыхаю и чувствую, как в груди гулко колотится недовольное такими фокусами сердце.
А Ильзе стоит там, на трассе. Стоит, запрокинув голову, и пускает в ночное небо зыбкие колечки сигаретного дыма. Ильзе улыбается и что-то говорит. Мотаю головой: не слышно. Ильзе прикуривает вторую сигарету, склоняется к окошку и, четко артикулируя каждый звук, произносит:
- Го-ло-лёд.
А-а-а... Вот оно что. Впрочем, ничего удивительного. Если из-за этой мороси начинает леденеть стекло, то что уж говорить о дороге. Включаю дворники и какое-то время слушаю, как они со скрежетом сдирают со стекла мутные холодные слезы рождественского неба.
Но вот впереди наметилось какое-то движение. Заскользили по скалам ожившие лучи фар, замигали огни, нестройно загудели клаксоны. Не проходит и минуты, как дюжина машин, медленно катясь по обледенелой дороге, скрывается за поворотом.
Ильзе отбрасывает окурок и тянется к дверце, но дорога слишком узка, и ей приходится отступить на шаг - к приземистым полосатым столбикам, отгораживающим дорогу от пропасти внизу.
- Осторожнее там! - грожу я ей через стекло.
Ильзе отмахивается, открывает дверцу и на мгновение замирает, глядя, как поток наконец-то получивших свободу машин тает за поворотом. Мгновение. Такое короткое, такое непостижимо малое. Но именно его не хватает моей жене. Или парню за рулем "Опеля".
Гудок. Резкий, короткий, оглушающе громкий после стольких часов тишины. Ильзе вздрагивает и начинает медленно, словно во сне отклоняться назад. Я забыл о том, что мне нельзя дышать, я тянусь через сиденье, пытаюсь поймать жену за руку и с ужасом понимаю, что уже поздно. Скрежещет по льду каблучок-шпилька, взлетают в воздух роскошные каштановые локоны, в распахнутых глазах плещется ужас, разжимаются, отпускают дверцу тонкие, нежные пальчики.
Лето. Окраина города. Вдалеке виднеются свечки высоток, уходит в зыбкий зной серая лента дороги, а полуденное солнце окатывает волнами жара пустырь с притулившейся возле него заправочной станцией. Из-за поворота выезжает серебристый "Ауди", медленно сбавляет скорость, останавливается возле заправки.
Из-под навеса появляется рыжий мальчишка в форменном комбинезоне:
- Заправиться, подкачать шины, помыть стекла?
Усатый водитель "Ауди" улыбается и качает головой:
- Не совсем. Не подскажешь, как отсюда на Хольцштрассе выехать? А то я что-то совсем запутался.
- Сейчас поедете прямо, а за мостом свернете налево, - мальчишка пытается подавить зевок и чуть виновато косится на случайного собеседника.
- Да, жара такая, что только спать и остается, - соглашается с невысказанной мыслью водитель. - И клиентов, как я погляжу, у вас тут немного.
- Немного, - мальчишка кивает и хитро косится на пустырь, - зато один постоянный. Каждый день тут.
Водитель ловит взгляд мальчишки и приподнимает бровь: в самой середине пустыря стоит насквозь проржавевшая машина. Спущены колеса, разбиты фары, дверцы со стороны водителя и вовсе нет. Но за рулем, по глаза замотавшийся теплым шарфом, сидит мужчина. Одна рука покоится на руле, а вторая машет, указывает на место рядом с собой, зовет, требует.
- Это кто? - водитель "Ауди" переводит взгляд на мальчишку.
- Не знаю. Говорят, профессор какой-то. Видите, рукой машет? Это он жену зовет. Он раньше нормальным был. А как жена в пробке умерла, так и чокнулся.
- То есть как - "в пробке"?
Из глубины заправочной станции доносится требовательный трезвон.
- Телефон! - мальчишка срывается с места и исчезает за скрипнувшей дверью.
Минута, две, три.
Водитель "Ауди" вздыхает, поворачивает ключ в замке зажигания и совсем уж собирается тронуться с места, как с востока налетает порыв ветра. В воздух поднимаются тысячи желтых песчинок, и на какое-то мгновение в трепещущем летнем зное вырастает мираж: тянутся ввысь горные вершины, кружит, петляет вдоль них серпантин дороги, а на нем, упершись одна в другую, стоят сотни запертых в пробке машин.