Аннотация: Рассказ озвучен в радио-проекте "Темные аллеи" - октябрь 2008.
Homo homini
Человек пришел с запада. Появился из клочьев тифозно-желтого тумана, с прищуром вгляделся в простирающуюся до самого горизонта пустошь, поудобнее перехватил оглобли старой телеги и двинулся к озеру.
Люди в наших краях редкость. Им тут не выжить. Холод, сырость, туман этот треклятый. Жрать, опять же, нечего. На нас охотится - пустое занятие. Это мы там, в городе, тихие да смирные были, а тут - извините, подвиньтесь - еще неизвестно, кто чьим обедом будет. А что? Неправ, скажете? Нечего нас было из города выгонять. Кому мы там мешали? Жили себе, никого не трогали, раз в месяц в волков перекидывались, на пустошь уходили. Город-то, почитай, скоро уже пятый век как стоит, а мы еще ни единого человека не задрали. Что бы там о нас ни говорили.
Не понравились мы им. Чего это, мол, волчата, с нашими детушками за одной партой сидят? Почему это мы оленину у оборотня покупать должны? А где вам мясо это взять, как ни у оборотня? Кто этого оленя выследит? Кто загонит, кто освежует? То-то же.
И вот, поди, жили-жили, а потом - оп! - выметайтесь, дорогие вы наши! И чтобы духу вашего, волчьего, здесь не было!
А как ушли мы из города, начала вокруг него стена расти. Мы сначала думали - отгораживаются от нас люди, ан нет - сама она растет. И что ни день - то выше. Да вы сами посмотрите, если не верите, вон она - на западе. Скоро до облаков дорастет, чтоб её!
И бог бы с ней, со стеной - да только стало с нами что-то неладное твориться. Вроде, и полнолуние уже закончилось, а мы как волками были, так и остались. Только шерсть гуще расти начала, да глаза зорче стали. Мы уж и второго полнолуния дождались, и третьего. А толку? Так теперь и живем. Из людей в волков превратились, со стойбища в лес ушли, имена человеческие забыли. Так теперь друг друга и зовём: один - Клык, второй - Вислоухий, третий - Поджарый.
Ну, это я отвлекся. Едва старик Клык рыкнуть успел, а уж вся стая, что от холодов в подлеске пряталась, носы выставила. Стоят, на человека смотрят, ощериваются. А он, знай себе, телегу тянет. Дорог у нас нет, сплошные кочки да канавы - телега то вправо, то влево кренится, поклажа из угла в угол перекатывается. Напряглась стая. Ждет. А человек, тем временем к озеру сворачивать стал. Дернул ухом Поджарый, покосился на Клыка Вислоухий - куда его, мол, несет? А человек всё вперед и вперед идет - будто не знает, что нет на всей пустоши места хуже озера. Недоброе оно. Что ни день - висит над ним дымка, а в ней голоса - то ли зовут кого, то ли плачут. Не разобрать. А уж коли снесет эту дымку в сторону леса, так и у самого смелого оборотня шерсть дыбом станет. Страшно в ней, в дымке этой, хоть вой.
Дотянул человек телегу до берега, оглобли на землю опустил, осмотрелся. А смотреть-то и не на что. Лёд озерный, камни серые да пыль. Вздохнул человек. Поплотнее пальто запахнул, кашлянул да и принялся нехитрый свой скарб сгружать. А за мешками, поди ж ты, девчонка малая. Косички светлые, да шапочка полосатая по самые глаза. Спрыгнула на землю, стоит притопывает да в ладони дышит. И не удивительно. От нас до города полдня пути. А с такой поклажей - и все сутки выйдут. Тут кого хошь холод проберет.
Всё утро мы за ними из леса приглядывали - как они телегу разгружали, как мешки рядком укладывали; как, согнувшись и подставив спины вездесущему ветру, ели что-то из покореженных консервных банок.
Ночью меня разбудил Лютый. Ткнул мордой под ребро, вытянул шею и завыл. Гляжу я: луна дымкой коричневатой подернулась, а ровно посередке пятно застыло - черное, расплывчатое.
- Медвежий глаз это, - не спит старик Клык, тоже на луну поглядывает
- Какой глаз?
- Медвежий. Не к добру это. Много зла луна принесет, много боли.
Поджарый сглотнул и с надеждой покосился в сторону озера. - Э-э-э..."Медвежий глаз" смотрит на человека?
- На всех. На всех он смотрит. И всех видит. - прикрыл глаза Клык, замолк.
* * *
Клык оказался прав. На следующее же утро человек пришел в лес. Нарубил сучьев помельче, в вязанку собрал. А за плечом-то ружье. Оно, конечно, плохонькое, а всё равно мороз по коже. Да только в тот раз всё обошлось бы, если б не Хромоног. Дурной он у нас. Вбил себе в голову, что сможет когда-нибудь обратно в человека превратиться. А коли ты человек - стало быть, у тебя и пальцы есть, и ружьишко лишним не окажется.
Не успели мы его остановить. Ринулся он сквозь кусты, рык на весь лес поднял. А человек сноровист оказался - мигом вязанку бросил, ружье с плеча сорвал.
Ох и грохнуло же! Так грохнуло, что и не опишешь. По всему лесу эхо страшное пронеслось, и обратно хохотом зловещим вернулось. Упал Хромоног как подкошенный. Лежит - лапы по земле скребут, уши подрагивают, и дыхание от пасти - облачками. И облачка те всё меньше, да реже.
А Хромоног, хоть и дурень, а всё же свой. Ощерились братья, переглянулись. Миг - и уж несутся за человеком: по кустам, по кочкам, по земле промерзшей. А ему на бегу отстреливаться несподручно: а пуля то в сосну угодит - иней с веток на землю осыплет, а то и вовсе в небо уйдет.
Выскочил человек из леса, к озеру свернул. А братьям того и надо - в два счета догнали, кольцом окружили. Стоят, исподлобья сморят - рык низкий, гортанный над берегом клокочет.
Сглотнул человек и ружье поднял - медленно-медленно. И тут уж всякому понятно - задерет его стая, но и он на месте стоять не будет.
Да только в тот самый момент по озеру будто шепот пронесся. Лед, что только летом сходит, трещинами пошел, заскрипел. Вздрогнул человек, голову в плечи втянул. Глянул я на стаю - и не по себе мне стало. Мечутся взгляды волчьи, шерсть на загривках дыбом встает. Вислоухий и вовсе хвост поджал, на лес косится.
Не успел я это подумать - вздыбился лёд, полетели во все стороны брызги, прокатился над озером рёв. Утробный. Рокочущий. Страшный.
Сначала из воды только клешни показались. Большие, поблескивающие, с зазубринами по краям. Охнул где-то за спиной Поджарый. Да. Такие клешни даже зубра в два счета пополам переломят, а уж о волке-то и речи нет.
Выбралось существо на берег - с панциря вода ручьями льет, восемь ног в мерзлой земле как в масле утопают, жвала из стороны в сторону ходят.
А Рыжий наш, будто рассудком повредился - рыкнул, уши прижал, да твари этой в ногу и впился. Ну, а она-то себя ждать не заставляет: как пушинку Рыжего от земли оторвала, в воздух подбросила, а сама приподнялась, пасть раскрыла и ждет.
Упал Рыжий, заверещал. Страшно так - тонко-тонко.
Замер я, сил двинуться нет. Да и стая словно к месту приросла. Тут бы нам всем и конец.
- В лес! Живо!!! - рявкает Клык, в один прыжок через валун перемахивает.
Опомнились волки, сорвались, к лесу мчат. Человек тоже на месте не стоит - со всех ног улепетывает. А тварь клешни подняла и давай всё вокруг себя крушить - валуны в крошево рассыпаются, осколками мелкими на лед падают. Носится тварь по берегу, неистовствует.
C детства так не бегал. В боку колет, в голове молот бьет, дыхание срывается - а остановиться нельзя. Хрипит рядом Поджарый, чуть поотстал Клык, а сбоку Айк - волчонок малый. Велел же Рыжему за ним приглядывать, из лесу не выпускать. А он... Эх, недотепа. Холку бы ему за это надрать, да только нет больше Рыжего.
Добрались мы до леса, в кусты нырнули, да любопытство сильнее - высунули носы, на озеро смотрим. Добралась тварь до камней, у которых человек телегу оставил, клешню подняла - вот-вот опустит. Только стоит зверюга эта как замороженная. И тишина такая, что не описать - ветер замолк, сосны выпрямились - не скрипят, озеро водой потревоженной не плещет, только небо серое снежинками сеет.
Постояла тварь, клешню медленно опустила, на месте потопталась и к воде побрела. Смотрю - и глазам своим не верю: перебирает она ногами, всё глубже и глубже под воду уходит. И минуты не прошло, а уж весь панцирь подо льдом скрылся.
* * *
Наши весь день с озера глаз не сводили, но не появилась тварь. Только человек иногда по пустоши шныряет, от камней - к берегу, от берега - к камням.
- Эй, Палёный!
О! Это меня. Уж простите, забыл сразу представиться. Меня Палёным за то зовут, что шерсть на боку рыжая, словно подпалил кто.
- Палёный!!! - крутится у ног малыш Айк, мордой из стороны в сторону крутит. - Палёный, а зачем оно Рыжего съело? А почему за нами не погналось? А камни почему разбивало? А...
- Не знаю, - отмахиваюсь от него, - вон Клыка спроси. Может, он тебе что скажет.
- Клык! А, Клык! - плюхается Айк на брюхо, к старику подползает. - Кто это был, а?
- Арха.. - устало приподнимает веки Клык. - Арха это. Я о них еще, когда человеком был, слышал.
- Арха? - елозит на сосновых иголках Айк. - А они какие - эти архи?
- Глупые они. Памяти на пяток вдохов хватает. Потому и замерла она - забыла, зачем клешнями размахивала. Но вернется она. Проголодается и вернется.
* * *
День за днем проходит, а мы из лесу выйти боимся - только из-за деревьев высунешься, в сторону отбежишь, вспенивается вода в озере, шагает на берег Арха. А она, хоть и в самом деле глупая оказалась, в клешни попасться никому не хочется. Так и сидим среди кустов. До воды не добраться - снег жрать приходится, а с едой и вовсе худо - рыбы в озере этом сроду не водилось, а всё мелкое зверье как сквозь землю провалилось, даже мышей полевок нет. Клык говорит - они в первую же ночь прочь из леса подались.
Живот сводит, а поделать ничего нельзя. Ждем. И человек тоже затаился. Целый день из-за своих мешков не показывается. Девчонку обнимет, к себе прижмет - и сидит, не двигается.
Лютый давеча с голоду сову попытался поймать - да так увлёкся, что из леса на пустошь выскочил. А Архе два раза напоминать не надо - мигом из воды поднялась, к Лютому метнулась. Она на вид и хоть неуклюжая, бегает, когда надо, будь здоров. Понял Лютый, что до леса добраться не успеет, но просто так сдаваться тоже не захотел. Разбежался, прыгнул, вцепился в клешню. Да только как ни силен Лютый, с тварью этой озерной всё ж не сравнится - помотала его Арха, да в пасть и закинула.
А как сожрала она Лютого, опять на нее безумие какое-то нашло, как тогда, с Рыжим. Носится по берегу, клубы пыли поднимает, ревёт. Но мы-то уже ученые, знаем, что дальше будет. И верно. Остановилась Арха, на месте потопталась и в воду ушла.
На душе тоскливо - слов нет. А тут еще Вислоухий ходит, глазами странными смотрит. Он у нас вообще - того. Волчонком был - всё порядком было, а потом рассказов о городе наслушался и сбежал. Ночью. Мы только утром опомнились. Вслед за ним бросились, да только поздно. Опередил нас Вислоухий, до стены городской первым добрался. А стена - она ж там не просто так стоит. Ткнулся в нее Вислоухий и отлетел как ошпаренный: шерсть дымится, слюна нитками на землю стекает, глаза распахнутые - а в них пустота. Ничего нет. Ни страха, ни боли, ни мысли. Насилу его тогда до леса доволокли. Оклемался он потом, говорить начал. Да только драно как- то: два слова скажет и замолкнет. Еще два слова - и опять молчит.
Задремал я к вечеру. Просыпаюсь, слышу - мечется стая среди деревьев, по самой кромке леса снует. Подошел я, из-за куста выглянул:
- Мать-волчица! Куда ж вы смотрели, братья?!!
Идет по пустоши малыш Айк. Легко идет, головой из стороны в сторону крутит. И всё ближе и ближе к озеру. Поджарый дернулся было, хотел за ним через кусты пролезть, да остановил его Клык.
- Сам вернётся. Коли суждено. А коли нет - он волчонок, проку от него всё равно никакого. А ты волк взрослый, бывалый. Кто стае полезней будет?
Помедлил Поджарый, да обратно за деревья и отступил.
Шел Айк шел, да вдруг остановился, нос по ветру поднял. Постоял с минуту, принюхался, да в сторону камней потрусил. А как до них добрался, тут же к земле припал, мордой в камень уткнулся - упирается, тянет из-под него что-то, а что - не понять. Да только не долго нам так гадать пришлось. Не успел Айк приманку из-под камня вытащить, взвилась в воздух петля веревочная, хлестанула, опутала лапы - упал Айк на спину. Визжит. Вырывается.
Вот что человек у камней делал. Ловушку на нас ставил. Ну, что ж - тоже понять можно. Попадется в нее волк - сразу и одним врагом меньше станет, и об ужине заботы никакой.
Смотрю я на мешки, у которых человек с девчонкой сидели, и глазам не верю. Спит человек. Ссутулился, ружьишко к себе прижал, к мешкам привалился и спит. А вот девчонка приподнялась, шею вытянула - на Айка смотрит. Всё, думаю, сейчас она папашу разбудит - и конец волчонку. Ан нет. Встала она, на человека оглянулась - словно проверила, крепко ли спит, и бегом к камням. А там - на колени опустилась и давай веревки распутывать. И Айк - как понял - верещать перестал, замолк, замер, ждет. Руки человеческие в этом деле куда лучше лап: и пары минут не прошло - выбрался и сети Айк, в сторону леса попятился. Два шага сделал и остановился. Стоят они друг напротив друга: девчонка и волчонок. Молчат, смотрят. Потом девчонка возьми да улыбнись. И Айк, вроде понял что - голову набок склонил, хвостом завилял. А ведь он тут, в лесу, родился - людей в жизни не видел.
Постояли они так еще с минуту, тявкнул Айк и к лесу бегом. И девчонка поднялась, снег с коленок отряхнула, к человеку вернулась: уселась у мешков, руки в рукава спрятала и глаза прикрыла. Будто и не было ничего.
Не спал я той ночью. Всё в сторону города смотрел. Верите или нет, а она до сих пор растет - стена эта. И, сдается мне, день ото дня толще становится.
А обратно в город, страсть, как хочется. Только, упаси мать-волчица, не волком туда попасть - человеком. Чтобы по пыли босиком; чтоб на рынке яблоко у торговца стащить - и стрелой в переулок, пока не поймали; чтобы по утрам хлебом свежим пахло. Да только мечты это всё. Стена, она ведь не только нам в город войти не дает, она ненавидеть учит. Подходишь к ней, и сразу такое накатывает - взял бы и всех, кто за этой стеной этой, в клочья. И ведь, не жалко ничуть. Вот я и думаю, раз стена так на нас, волков, действует, что ж там за ней люди думают?
А утром пополз по стае шепот нехороший. Надо, говорят, человека загнать и съесть. Да только, как это сделать - непонятно. Далеко от леса отходить нельзя - Арха из воды вылезет, да и человек тоже не дурак - в лес по своей воле ни за что не пойдет. Пока судили-рядили, Вислоухий сквозь кусты пролез, перед Айком гроздь смоляники на землю положил. Хохотнули братья. Не станет волчонок ягоды есть, ни в жизнь не станет.
Да только ошиблись мы. Опустил Айк голову, принюхался, носом ягоду черную, инеем покрывшуюся, по снегу покатал, да и слизнул. А потом и остальные - одну за другой. Съел и на Вислоухого смотрит, хвостом виляет. А того два раза просить не надо. Понесся через опушку, только пятки засверкали. Рявкнул я, хотел Поджарого предупредить, чтобы он этого малахольного остановил, да только поздно. Выскочил Вислоухий из леса и в сторону от озера, где кусты смоляничные растут, рванул. От кустов до озера - шагов пятьдесят, не больше. Оно и для волка немного, а уж для Архи - и подавно. Не успел Вислоухий и пары гроздьев сорвать - вспенилась вода, блеснул на солнце панцирь черный, поднялась из озера Арха, в два счета на берегу оказалась, клешню растопырила - и Вислоухого, как игрушку, хвать!
Взвизгнул Вислоухий, дернулся, да из клешни на самые камни и выпал. Перекатился он через валун, вскочил и бегом к лесу. Неровно бежит, спотыкается - мотает его из стороны в сторону. Добежал он, у старого пня наземь рухнул. Гляжу я на него, а сам Айка подальше отталкиваю - негоже ему, волчонку малому, такое видеть. Бок разорван, лапа перебита, и хрипит Вислоухий так, что мороз по коже.
Окружила его стая - да только уж ничего не поделать, всякому видно - не жилец он уже. А Вислоухий голову приподнял, глаза мутные-мутные, смотрит на стаю, что-то сказать силится. Я на брюхо лег, поближе подобрался, слушаю.
- Арха. Злая. Не всегда. Злое съест - злится. Какое съест, такой и...
Не договорил Вислоухий, мордой в снег ткнулся и затих.
Пролетел над стаей шепоток недобрый. Не слова даже, а мысли в ветер лесной перекинувшиеся. Переглянулись волки - а в глазах у всех одно: не было человека - не было и твари озерной.
Обо всём забыли братья, ринулись через лес, через пустошь, к камням, к человеку. Найти, загнать, разорвать, от Архи, как от наваждения страшного, избавиться. А человек, как почувствовал - уж ждет нас: ружьишко поднял, исподлобья на стаю смотрит, да девчонку за собой прячет.
Мелькнул на поверхности озера панцирь черный, выбралась на берег Арха. Только странная она какая-то. Стоит на месте, из стороны в сторону покачивается.
- Сытая, - хрипит чуть слышно старик Клык. - Жрать не хочет, а зачем вылезла - не знает.
И ведь прав Клык. Ой, как прав. Сейчас бы застыть, не двигаться, не шуметь - и уйдет Арха, никого не тронет.
И тут, как на зло, Айк вперед вылез. До того за спиной Поджарого прятался, а тут девчонку углядел - и к ней рванул. Бежит, хвостом виляет, морда - счастливее некуда. А человеку-то всё равно: большой ты волк или маленький. Выстрелил он: пронеслась над Айком пуля, в камень угодила, срикошетила - и прямёхонько Архе по панцирю.
А, ей много и не надо - тут же на задние ноги поднялась, клешни в стороны раскинула и вперед шагает - к человеку, к девчонке, к Айку. Лес далеко, за камнями не спрячешься. Что делать? Что делать?!! Что де...
И как туман - картинка перед глазами встает. Лежит Вислоухий на снегу, из разорванного бока кровь хлещет, а над пригорком хрип его плывет:
- Злое съест - злится. Какое съест, такой и...
Моргаю я, в горле ком, лапы ходуном ходят. А вдруг Вислоухий прав был? Вдруг - не ошибся? Вот так бы взять сейчас - и всё решить. Одним махом. Надоела мне эта жизнь волчья, осточертела ненависть, какой нас стена подкармливает, не хочу детёнышй своих волчатами видеть - дети они: маленькие, вихрастые, с конопушками на носу. И глаза у них не волчьи - карие с рыжиной, а человеческие - зеленые, серые, голубые.
Ээээх, мать-волчица! Была не была!!!
* * *
Палёного в стае всегда уважали. Вторым после Клыка считали. И, уж поверьте мне, не зря. Я тот вечер как сейчас помню:
Пустошь. Лес вдалеке чернеет. Тихо-тихо. Снежинки - и те, словно застыли. Стоит стая: с одной стороны человек с ружьем, с другой - тварь озерная. И страшно так, что не вздохнуть.
Он прыгнул. Сверкнул рыжей подпалиной на боку, в струну вытянулся, пасть ощерил - и прямо на Арху. Тут я, признаться, не выдержал, зажмурился - уж больно страшно было. А когда глаза открыть смелости хватило - не было уже Палёного. Только следы волчьи, что возле Архи заканчивались, да пятна алые на снегу.
Замерла Арха, взглядом стаю окинула - да только нет уже в том взгляде ни зла, ни ненависти. Будто и не было никогда. Потопталась она по берегу, клешней разок клацнула, да в воду и ушла.
Гляжу я - и глазам не верю: кружит у ног девчонки малыш Айк; опустил ружье человек; белеет, затягивается льдом озеро - а далеко-далеко на западе рушится, оседает в снег стена, что изо дня в день нас ненавистью поила. Радуйтесь, братья! Будет нам теперь и покой, и мир, и глаза голубые - человеческие.