Аннотация: рассказ - финалист конкурса Мини-Проза-15 Опубликовано: Журнал "Реальность фантастики", Љ 3, 2009
Цыплят было десять. Дважды пересчитав снующие по столу желтые комочки, Громеньков откинулся в кресле, снял очки, потер переносицу и шумно выдохнул. Происходящее не укладывалось ни в какие рамки.
Выпитая по случаю сдачи проекта бутылка коньяка такого эффекта дать не могла, бессонницей Громеньков не страдал, в зеленых человечков и привидения не верил. Оставалось только одно - подчиненные наконец-то осмелели и решили подшутить над боссом.
Придя к такому выводу, Громеньков заметно повеселел, поднялся с кресла, и, потирая руки, пошел разбираться с шутниками.
Но то ли шутники оказались еще и неплохими актерами, то ли мысль о зеленых человечках была не так уж и неправильна, однако ни один из сотрудников не выказал совершенно никакой заинтересованности в появлении шефа: никто не пытался сдержать хитрую улыбку, не посмеивался в кулак и не обменивался с коллегами заговорщицкими взглядами. Громеньков настороженно оглядел офис, едва слышно хмыкнул, прошествовал к столику секретарши и вполголоса поинтересовался:
- Ну, и как это понимать?
Секретарша Лерочка перестала стучать по клавиатуре хорошенькими наманикюренными пальчиками и подняла на начальника донельзя честный взгляд:
- Васильвасилич, вы не сердитесь. Это не мы. Это все "Ирис" виноват.
- "Ирис"? - искренне не понял Громеньков, которому и в голову не пришло бы связать снующих по его столу представителей отряда куриных и солидную фирму "Ирис", уже более десяти лет являющуюся одним из самых лучших партнеров его собственной компании. - Хм. "Ирис", значит. Так в чем они виноваты, вы говорите?
- Ну, в том, что буклеты с опозданием отпечатали. - Лерочка запнулась. - А вы о чем?
Громеньков похолодел: всем и каждому в этом офисе было доподлинно известно, что Лерочка совершенно не умела врать. Даже произнося невинную ложь в оправдание пятиминутного опоздания на работу, она сбивалась на каждом втором слове, краснела, бледнела и так отчаянно теребила любой ненароком попавшийся в руки предмет, что однажды даже умудрилась погнуть разводной ключ, по забывчивости оставленный приходившим в тот день слесарем. Однако сейчас всё указывало именно на то, что Лерочка говорила правду.
Громеньков задумался. Незаметно пронести цыплят мимо секретарши было решительно невозможно. А раз так Лерочка ничего об этом не знает, значит... значит, никаких цыплят вовсе нет.
Придя к такой мысли, Громеньков хмыкнул и, притворно беззаботно насвистывая, отправился обратно в собственный кабинет в тайной надежде, что цыплята ему все же привиделись. Но сбыться этой надежде было не суждено: птенцы по-прежнему оккупировали стол, успев за время отсутствия Громенькова развить там кипучую деятельность. Страницы ежедневника были безжалостно измяты, по полу рассыпались карандаши из опрокинутой подставки для канцелярских предметов, а по экрану раскрытого ноутбука увлеченно стучала клювами добрая половина птичьей команды.
- Да я вам сейчас! - Громеньков рванул к столу и бешено замахал руками. - Кыш! Кыш! Пошли вон!!!
Цыплята разом передислоцировались на дальний конец стола, но спрыгивать на пол, а тем паче, пытаться разбегаться, никто из них, кажется, не собирался.
- У, изверги! - Громеньков бросил беглый взгляд на безнадежно испорченный монитор, погрозил кулаком сбившимся в кучу цыплятам и вылетел из кабинета с воинственным обещанием "ну, я вам щас!!!"
Не прошло и минуты, как он вернулся с большой картонной коробкой. Поставив ее на пол, Громеньков перевел взгляд на цыплят и то ли скомандовал, то ли попросил:
- Прыгайте уже, что ли?!
Однако ни одна недокурица даже и не подумала пошевелиться. Громеньков рыкнул, потянулся было к ним, собираясь собственноручно спихнуть наглых тварей со стола, но в последний момент остановился: покусал губу, осторожно вытащил из стеллажа папку с чьим-то отчетом и принялся брезгливо сталкивать цыплят вниз.
Когда с этим было покончено, Громеньков закрыл коробку крышкой, проверил, плотно ли та сидит, и с донельзя довольным видом открыл дверь в коридор.
- Это бумаги... ммм... старые бумаги. - отмахнулся он от немого Лерочкиного вопроса. - Вы не отвлекайтесь. Я сам вынесу.
В следующие два часа Громеньков успел полазать по интернету, подбирая себе новый ноутбук, сорок минут провисеть на телефоне с женой (чего с ним в последние десять лет не случалось ни единого раза) и разгадать половину кроссворда, до которых он был большой любитель. С кроссворда, собственно, всё и началось.
Порядком затупившийся карандаш сначала выводил до безобразия жирные линии, а потом, сточившись еще больше, принялся скрести по бумаге. Громеньков недовольно фыркнул и, не отрывая взгляда от кроссворда, приоткрыл ящик стола, где, как ему казалось, должен был обнаружиться канцелярский нож или хотя бы точилка. Но за мгновение до того, как он опустил руку в ящик, оттуда донеслось подозрительное шуршание и писк.
Вопросительно хмыкнув, Васильвасилич выдвинул ящик на полную длину, заглянул в него и окончательно скис: в ящике, задрав головы и с любопытством разглядывая то ли люстру, то ли самого Громенькова, сидели цыплята.
Не склонный к религиозности Васильвасилич шустро перекрестился, для верности сплюнул через плечо и трижды постучал по столу. Но ни одно, ни второе не помогло: цыплята остались там, где и были.
Громеньков рыкнул, рывком выдернул ящик из стола и, бормоча что-то недоброе, прошествовал к открытому окну.
Вытряхнув цыплят и с упоением проследив, как те, минуя этаж за этажом летят вниз, Громеньков опустился на подоконник и закурил. Однако ни первая, ни вторая, ни третья сигареты успокоения не принесли. Усевшись обратно за стол, Громеньков продолжал поминутно вздрагивать от малейшего шороха и бросать по углам настороженные взгляды - повсюду, решительно повсюду ему мерещились мерзкие желтые птицы: на полках стеллажа, в кожаных креслах для посетителей, и даже в щели под дверью, ведущей в его личный офисный гальюн.
Не в силах больше выносить это сумасшествие, Громеньков вылетел из кабинета, на ходу бросив секретарше, что едет по делам и вряд ли сегодня вернется. Но по делам он, конечно же, не поехал, а отправился в ближайший ресторан, где и просидел до самого вечера, поминутно оглядывая ближайшие столики - не мог отделаться от ощущения, что вот-вот и откуда-нибудь высунется крошечный любопытный клюв.
А когда на улицах зажглись фонари, Громеньков вызвал такси и велел везти его домой. Там, отмахнувшись от расспросов жены и для верности хряпнув двойную дозу снотворного, улегся в кровать, с головой укрылся одеялом и погрузился в блаженный сон, в котором не было ни цыплят, ни испорченного ноутбука, ни опасений за собственную вменяемость.
Наутро Громеньков поднялся в мрачноватом настроении, однако в первые же десять минут сумел убедить себя, что всё, случившееся вчера, не более, чем сон. А после чашки чудесного кофе жизнь и вовсе вернулась в свое русло. Сверившись с ежедневником и обнаружив, что через час у него запланирована важная встреча, Громеньков легким аллюром направился в гардеробную, на ходу соображая, что жена уже ушла по каким-то только ей известным делам, и сегодня ему самому придется завязывать галстук.
Дверь гардероба чуть слышно скрипнула и легко пошла вбок. Громеньков протянул было руку, чтобы снять костюм с вешалки, и замер. Задумчиво склонив голову набок, на плече роскошного светло-бежевого пиджака сидел цыпленок и самозабвенно гадил на стоявшие внизу туфли.
- Да откуда ж вы берётесь-то?! - Громеньков не выдержал, сгреб цыпленка и приготовился лично повыдирать вредной твари все перья, как тот вдруг повернул голову и внимательно уставился на что-то за спиной Громенькова.
Зная, что от этой птицы можно ожидать каких угодно пакостей, Громеньков постарался, не оборачиваясь, вспомнить, что находится на противоположной стене. И вспомнил: там не было ровным счетом ничего. Однако стоять с цыпленком в руке и бояться сделать лишнее движение было глупо, и Васильвасилич, вздохнув, повернулся. То, что он увидел, не поддавалось никакому объяснению.
Пропала стена с нежно-зелеными обоями, пропал дорогущий светильник, привезенный женой аж из самой Англии, пропали ковер и дверь в гостиную - вместо них взгляду пораженного Громенькова предстало огромное голубое небо без единого облачка.
Далеко внизу темнели тянущиеся ввысь горы, у горизонта маячило аж два солнца, а сам Громеньков сидел в огромном гнезде. Соседями по гнезду оказались два еще неоперившихся птенца. Впрочем, на эту мысль Громенькова навел только факт неоперенности - ибо размерами каждый из птенцов не уступал хорошо откормленному взрослому индюку.
Громеньков машинально перевел взгляд на собственный кулак, где, по его расчетам, все еще должен был находиться злополучный цыленок. Цыпленка в руке не было, зато издалека, тревожа горное эхо протяжным клекотом, приближалась еще одна птица. И, судя по размерам, она приходилась близкой родственницей его новым желторотым соседям. Громеньков напрягся, судорожно перебрал в памяти всё, что ему было известно обо всех птицах крупнее воробья, и пришел к самому неутешительному выводу. Пернатая мамаша или выбросит его из гнезда, или устроит своим горластым потомкам экзотический ужин, главным блюдом в котором будет свежайшая отбивная из директора одной преуспевающей компании.
Ни одна из этих перспектив Громенькову не приглянулась. Подойдя к краю гнезда, он плюхнулся на живот и принялся рассматривать окрестности. В процессе наблюдения Васильвасиличем был обнаружен уступчик, находящийся чуть ниже гнезда. Уступчик был невелик, но при известном желании на нем мог поместиться один человек.
Набрав в грудь побольше воздуха и вознеся молитву всем известным ему богам, Громеньков полез вниз. Мгновение, два, три - и вот он уже нащупал край площадки, опустился на обе ступни, придвинулся поближе к скале и вздохнул. Дело было сделано. И, надо признать, весьма вовремя: пернатая мамаша опустилась в гнездо, бросила птенцам шмат мяса, в котором смутно угадывалось какое-то очень крупное животное, и принялась расхаживать туда-сюда, отчего на сидевшего внизу Громенькова периодически сыпались мелкие ветки, перья и еще какой-то сор, о происхождении которого Васильвасиличу думать категорически не хотелось.
А еще пару минут спустя, над головой Громенькова что-то зашуршало и через край гнезда перевесилась огромная птичья голова на неожиданно длинной и гибкой шее. Голова скосила на Громенькова недобро поблескивающий глаз, на мгновение замерла, а потом так хищно щелкнула клювом, что Васильвасильич позорно, по-девчачьи, пискнул и вжался в скалу.
За весь остаток дня ничего принципиально нового не произошло: Громеньков всё так же сидел под гнездом, а сверху, не давая расслабиться ни на минуту, свешивалась птичья голова и щелкала клювом.
А когда на горы опустилась темнота, и пернатая тюремщица Громенькова наконец-то угомонилась, Васильвасилич тяжело вздохнул, как можно ближе придвинулся к скале и, стараясь не уснуть, принялся повторять наизусть все известные ему стихотворения. Но весьма скоро, на строчке "уронили мишку на пол", Громеньков и сам уронил голову на грудь и зычно захрапел.
Утром его разбудил будильник. Автоматически хлопнув по пищащему поганцу, Громеньков перевернулся было на другой бок, но тут же вздрогнул и сел в кровати, пытаясь понять, где находится. Знакомый интерьер и спящая рядом жена указывали на то, что Громеньков у себя дома, но Васильвасилич, основательно напуганный произошедшим в последние два дня, решил не рисковать и изо всей силы ущипнул жену за упитанную розовую ляжку.
Жена ойнула, приоткрыла один глаз и деловито поинтересовалась:
- А в глаз?
- Ура! Настоящая!!! - Громеньков радостно взвизгнул, чмокнул ничего не понимающую супругу и, приплясывая, направился в кухню.
Несмотря на раннее время из кухни доносился подозрительный шорох. Громеньков приподнял бровь, для порядка кашлянул и открыл дверь, собираясь поинтересоваться у домработницы, какого рожна она явилась в столь ранний час.
Впрочем, задать этот вопрос Громенькову не удалось, ибо на кухне вместо домработницы обнаружилась стайка цыплят, воинственно снующих возле холодильника, на верху которого, часто-пречасто моргая, сидела насмерть перепуганная персидская кошка Жози.
- Не-е-ет! - Громеньков схватился за сердце.
Впрочем, нахлынувшая слабость вскоре прошла, и ее место заняло очень-очень серьезное недовольство, которого весьма небеспричинно боялись сотрудники Громеньковской фирмы.
- Измором меня брать решили, да? - прорычал Громеньков и, крадучись, направился к холодильнику.
Цыплята кинулась врассыпную, и в следующие две минуты занимались тем, что уворачивались от рук Громенькова и весьма язвительно пищали, знаменуя этим очередную победу над неповоротливым охотником.
Однако их радость была преждевременной: на третьей минуте неравного сражения Громеньков таки сумел схватить одного представителя желтой братии.
- Всё! - заявил он. - Кончились шутки. Голову буду каждому сворачивать, поняли?
На этом монолог Громенькова закончился, ибо кухня вдруг исчезла и сменилась до боли знакомым пейзажем: огромным гнездом, двумя неоперившимися бройлерами и остроконечными скалами вокруг.
Громеньков чертыхнулся, с трудом удержался оттого, чтобы вышвырнуть "за борт" одного из птенцов, и уже привычно полез через край гнезда. Спасительный уступ и сегодня был там.
В дальшейшем день шел строго по сценарию вчерашнего, с одним лишь изменением: Громеньков уснул, пытаясь процитировать самому себе "Дядю Стёпу", а проснулся на жестком и неудобном диване в собственной приемной.
Заранее ожидая подвоха, Громеньков поднялся, обошел офис, тщательно осмотрел стеллаж, не обнаружив нигде ни одной жёлто-пищащей особи, выглянул в коридор.
- Ой, Василий Васильевич, как вы сегодня рано! - уборщица удивленно всплеснула руками и поманила Громенькова за собой. - Пойдемте, вам тут кое на что взглянуть надо.
Вытащив начальника к дверям черного хода, уборщица заговорщицки подмигнула и скомандовала:
- А ну-ка, закройте глаза на минуточку.
А мгновение спустя протянутая рука Громенькова коснулась чего-то теплого и пушистого.
- Сегодня утром прямо тут нашла, - похвасталась уборщица, поудобнее перехватывая коробку, в которой, пища и толкаясь, сидел уже знакомый желтоклювый спецназ.
- Опять вы! - успел рыкнуть Громеньков, а в следующую секунду уже ожидаемо оказался в гнезде длинношеей и остроклювой птицы. Провести третий день на крошечном каменном пятачке в опасной близости от хищно щелкающего клюва Громеньков не хотел, поэтому шустро полез прочь из гнезда.
Мысль о спуске была бы совершенно сумасшедшей, если бы Громеньков не знал, что наутро все равно проснется где-нибудь в своем, привычном мире. Поэтому, для порядка прочитав "Отче наш", принялся спускаться вниз по скале. Первые два метра удалось преодолеть с грехом пополам, но потом вцепившиеся в камень пальцы соскользнули, и Васильвасилич полетел вниз.
- Сейчас ка-а-ак грохнусь на камни, - пронеслась в его голове предательская мысль, - ка-а-к разобьюсь...
Но этого не случилось: несколько раз Громеньков шлепался на скалу то одним, то другим боком, но камень весьма ощутимо пружинил, мягко отправляя Громенькова в дальнейший полет.
Через пятнадцать минут, зеленый от непрерывных кульбитов в воздухе, Громеньков рухнул в кусты, широкой полосой опоясывавшие подножие горы. Надо было выбираться, но сил не было - хотелось только одного: забыться и не просыпаться до самой ночи, когда неизвестная магия этого странного мира и очередное детское стихотворение не вернут его домой.
Впрочем, не прошло и минуты, как кусты вокруг зашевелились, Громенькова бесцеремонно схватили за лодыжку и выволокли на небольшую зеленую поляну. Васильвасилич заморгал, пытаясь разглядеть нежданных спасителей, открыл рот, чтобы сказать слова благодарности и замер: вокруг него, соблазнительно выставив оголенные бедра и груди, стояло не меньше десятка златокудрых девиц. Одежды на них почти не было, зато оружия имелось - хоть отбавляй. Луки, абалеты, праща и короткие мечи на удивление легко соседствовали с трехлинейкой, автоматом Калашникова и какой-то ультра-новой серебристой винтовкой, марку которой Громеньков опознать не смог.
- Здорово, девчата, - тише, чем хотелось, поздоровался Васильвасилич, и поднялся на ноги, отряхивая с брюк налипшие травинки. - Спасибо, что выручили. Мне бы теперь домой. Где тут у вас выход?
- Что?!! - ближайшая девица уперла руки в боки и с презрением поглядела на Громенькова. - Мы его спасли, а он, понимаешь, бежать собирается!
- Не уважает! - поддакнула вторая девица.
- От обязанностей увильнуть хочет!
- О-от каких обязанностей? - с дрожью в голосе уточнил Громеньков.
- От прямых! - хором гаркнула девица с калашом в руках. - Хватай его, девки!
То, что произошло дальше, не шло ни в какое сравнение с самым изощренными фантазиями режиссеров порнофильмов. Девицы, на поверку оказавшиеся амазонками и не первый год страдавшие от отсутствия мужского внимания, оторвались по полной. Первые пару минут Громеньков пытался сопротивляться, потом понял безрезультатность своих усилий и сдался. А к вечеру, заморенный до полусмерти, уснул прямо на траве.
- Ты где был?!!
Громеньков приоткрыл один глаз. Он сидел на полу в собственной прихожей, в ногах бесформенной грудой валялась одежда, а рядом, с мокрым полотенцем в руках, кружила разъяренная жена.
- Говори, где шлялся, морда пьяная!
- Я не пьяная, - попытался оправдаться Громеньков, - и не морда. И не шлялась... то есть, не шлялся. Я на работе был, с уборщицей разговаривал.
- С уборщицей?!! - по лицу Громенькова прошлось мокрое полотенце. - А вот это у тебя откуда?! Тоже от уборщицы, да?!!
Громеньков скосил глаза в зеркало и охнул: из всей одежды на нем были только носки, а на шее, делая хозяина чем-то похожим на леопарда, фиолетово темнел добрый десяток засосов.
Дальше события развивались, как в плохом, насквозь предсказуемом кино: за избиением полотенцем последовал скандал с битьем посуды, мало похожие на правду оправдания Громенькова и классический уход с хлопаньем дверью.
Впрочем, не прошло и десяти минут, как дверь хлопнула второй, а затем и третий раз. Второй хлопок ознаменовал возвращение дражайшей супруги, а третий - позорное изгнание Громенькова из его собственной квартиры.
Посидев на лестничной клетке и дождавшись, пока уймется звон в голове, а перед глазами перестанет дрожать призрак чугунной сковороды, Громеньков поднялся. Сидеть на лестнице было глупо, вернуться в квартиру - невозможно. Оставалось только одно: двигаться по направлению к собственному офису, по дороге придумывая, как объяснить подчиненным появление на начальственном челе огромной сизой шишки.
Однако стоило Громенькову выйти из подъезда, как все мысли о сохранении репутации разом пропали: удобно расположившись на спинке массивной литой скамейки сидели цыплята и любопытно вертели головами по сторонам. Громеньков попятился, хотел было снова юркнуть в подъезд, но вовремя вспомнил, что домой его все равно не пустят. Делать было нечего: по-шпионски вжавшись спиной в стену дома и опасливо оглядываясь на пернатых хулиганов, Громеньков принялся пробираться прочь от опасного соседства. Поначалу цыплята не проявляли к нему ровным счетом никакого интереса, но когда до спасительного угла оставалось не более пары шагов, вдруг захлопали крыльями, загомонили, и заметались по скамейке как сумасшедшие.
- Поздно, голубчики, - хмыкнул про себя приостановившийся на мгновение Громеньков. - Ушел я от вас!
Секунду спустя сверху донеслось подозрительное шуршание, Громеньков поднял голову и судорожно дернулся в сторону, пытаясь увернуться от пикирующего на него желтоклювого камикадзе. Но было поздно. Цыпленок приземлился ему на плечо, по-бойцовски пригнув голову и шустро перебирая лапами, пронесся к белеющему из-под пиджака воротничку рубашки и так больно клюнул Громенькова в шею, что тот взвыл и подскочил на месте. Стоит ли упоминать, что приземлился он совсем не у своего подъезда, а во вполне знакомом гнезде на вершине затянутой облаками горы?
Проникшись жалостью к себе-любимому, Громеньков взвыл и, схватившись за голову, принялся нарезать круги по гнезду и просить высшие силы избавить его от этого наваждения. Однако долго это продолжаться не могло: на третьем или четвертом круге Васильвасилич споткнулся о сунувшегося под ноги птенца длинношеей птицы, в панике замолотил руками по воздуху, но так и не смог удержаться и с воплем полетел через край гнезда.
Гора привычно спружинила, и через несколько минут сумасшедшего подскакивания на резинистых камнях, Громеньков хлопнулся в уже знакомые кусты.
- Сейчас явятся. - вспомнив об амазонках, Громеньков поморщился и принялся поспешно выбираться из предательски шипастых кустов - и весьма вовремя: издалека уже доносилось бряцанье оружия и топот нескольких десятков ног.
А несколько мгновений спустя, стараясь не отвлекаться на воинственный клич "Окружай его, девки!", Громеньков уже со всех ног несся прочь от подножия горы. В груди тяжело ухало сердце, в ушах поселился тонкий, надрывный звон, камни и желтеющая трава слились в одно грязно-коричневое марево, но Васильвасилич продолжал бежать, впрочем, уже очень хорошо понимая, что уйти от амазонок ему сегодня не суждено.
Но вот впереди мелькнул частокол низенького заборчика, и преисполнившийся надежды Громеньков рванул к нему. И, о чудо: стоило ему тяжело перевалиться через забор, оставив на нем основательный лоскут когда-то дорогих брюк, и отбежать еще шагов на десять, как топот за спиной смолк, уступив место гневным и не вполне литературным выкриками обиженных девиц.
Громеньков на бегу бросил взгляд через плечо и от увиденного остановился как вкопанный. Три десятка сплошь увешанных оружием амазонок стояли за забором, перебраться через который для них не составляло ни малейшего труда, и тянули руки к так некстати ушедшей добыче.
Соблазн остановиться и отдохнуть был велик, но Громеньков, наученный опытом предыдущего дня, на такое безумство не решился и, перейдя на шаг, устало побрел прочь.
Метрах в пятистах от спасительного забора обнаружилась речка, и Громеньков, у которого от бега и переживаний давно пересохло в горле, опустился на колени и припал к воде. Однако стоило ему сделать пару глотков, как из-за высоченного камыша донесся истошный крик:
- Спасите! Помогите! Тону-у-у!!!
Громеньков поперхнулся, привстал и, услышав вторичный зов о помощи, рванул в сторону камыша. За камышом, совсем недалеко от берега, поднимая фонтан брызг, барахтался белобородый старик.
Старик диковато хохотнул, наскоро ощупал всего себя и радостно закивал:
- Кажись, живой!
- Ну, вот и хорошо, - Громеньков извлек из внутреннего кармана плоскую фляжку с коньяком и, опускаясь на песок, протянул ее старику. - На, отхлебни. Быстрее согреешься. И вообще, папаша, в следующий раз осторожнее будь. Не лезь в воду, коли плавать не умеешь.
- Так я ж это... не сам. - старик сделал несколько глотков из фляжки, разом повеселел и принялся объяснять. - Я ж за цыпой полез. Дырок-то в пространстве ого, сколько, а цыпа хоть и глупая, а всё равно жалко будет, коли пропадет.
Громеньков хотел было полюбопытствовать на счет дыр в пространстве, но почему-то спросил совсем о другом:
- Только что в твоей цыпе такого ценного, что ты, батя, за ней в речку сиганул?
Старик с подозрением оглядел Громенькова:
- Ты чего? Неместный, что ль?
- Ну, вроде того. - уклонился от прямого ответа Громеньков. - Я тут временно. Проездом.
- А... - старик кивнул. - То-то я и смотрю, одежды у тебя странные, ненашенские. А цыпы у нас это... вроде лошади, только лучше.
Васильвасилич вопросительно приподнял бровь, и старик продолжил:
- Ну, если тебе, к примеру, в соседнее село надо, можно лошадку впрячь и трюх-трюх - своим ходом туда добираться. А можно ко мне придти, деньжат дать - и получай себе цыпу: пользуйся на здоровье, пока она в курицу не вырастет.
--
То есть как, "пользуйся"? - не понял Громеньков.
Старик в это время занятый окончательным опустошением фляжки, хохотнул и закашлялся:
- А ты, кхе-кхе, как я погляжу, совсем темный. Цыпа - она, кхе-кхе, чем ценна? Надо тебе, скажем, за тридевять земель по делу съездить. Сел, глаза закрыл, представил хорошенько то место, куда тебе попасть надобно, и цыпу рукой - ать! А как дотронулся, можно глаза открывать - перенесла она тебя, куда следует.
- Телепортатор! - выдохнул изумленный Громеньков.
- Но главное тут, - как ни в чем не бывало продолжил старик, - цыпу в клетке держать, ну, или в сарае запереть. А то она всё время к людям лезет. Бывает, сидит человек, о своем думает, а цыпа к нему - шасть и в руку тычется, внимания требует. Только какое там внимание - нет уже человека, занесло его в ту даль, о которой думал. А вернуться он сможет, только когда уснет. А это, как ни крути, совсем не хорошо - считай, целый день насмарку.
Громеньков шумно сглотнул, а старик горестно шмыгнул носом и пожаловался на судьбу:
- И вообще мне в этом луновороте не везет. Почти дюжина цып порченными оказалась. А я их холил, лелеял. А они, перья у них повылезай, творят, что им вздумается. Я их на внучке пробовал. Она колодец задумает, а они ее на гору закинут, задумает у кузницы оказаться - а они ее опять на гору. Одна морока.
- А нельзя ль этих цып, - Громеньков запнулся, понимая, что сейчас скажет совершенно крамольную вещь, - как-нибудь извести?
Старик, к этому времени окончательно разомлевший от коньяка, громко икнул, удивленно оглядел Громенькова и вздохнул.
- Ох, и странный ты, человече. Кто ж от такого добра сам отказывается? - и, не дождавшись от собеседника хоть сколько-нибудь внятного ответа, продолжил. - Хотя, слушай.
И, взяв с Громенькова слово, что тот никогда и никому не расскажет об услышанном здесь, старик пустился в путаные объяснения. Из сказанного выходило, что для того, чтобы избавиться от надоедливого птенца, надо накормить его самым чистым и горьким, что есть на всем белом свете. Исчезнуть цыпа не исчезнет, а вот качества волшебные потеряет. А если человека опять путешествовать потянет, нужно ему раздобыть курицу, напоить ее самым крепким и сладким, что есть в мире, и ждать, когда эта курица начнет нестись. Все цыплята, что вылупятся в первый луноворот, будут волшебными. Хватай их и в любой конец света - фьють! Главное - не забыть, что всё "чистое, горькое, крепкое и сладкое" должно быть из того места, где цыпу угораздило вылупиться, иначе рецепт не подействует.
Вторая часть сказанного Громенькова интересовала крайне мало. Всё, чего сейчас просила его душа, было прозаично до невозможности: избавиться от пернатых преследователей раз и навсегда. Поэтому, наскоро поблагодарив словоохотливого старичка и принявшись составлять в уме списки чистых и горьких продуктов, он торопливо зашагал вдоль берега.
Впрочем, путь его был недолог. Не прошло и получаса, как Громеньков добрался до переброшенного через реку моста, на противоположном конце которого о чем-то неспешно беседовали два человека. Первый из беседующих был высок и щеголял начищенными до блеска средневековыми рыцарскими доспехами, а второй, низенький и толстенький, был одет в одно исподнее, но груда валяющегося на земле железа указывала на то, что и он не чужд рыцарского духа.
- П-простите, уважаемые, - Громеньков, которому никогда прежде не доводилось разговаривать с настоящими рыцарями, запнулся и почувствовал, что колени начинают предательски подрагивать, а по спине бежит липкая струйка пота. - Не будете ли вы столь любезны сообщить мне, где в этом чудесном месте можно раздобыть...
Оба рыцаря, до этого мгновения, кажется, не замечавшие Громенькова, разом повернулись в его сторону, радостно хмыкнули, обменялись многозначительными взглядами и скороговоркой выпалили:
Громеньков икнул, смутился и поспешил объясниться:
- Вероятно, я не совсем ясно выразился. Дело в том...
- С-кем-из-нас-благородный-дон-желает-сражаться-первым?! - уже серьезнее рявкнули оба рыцаря и, не дождавшись ответа, схватили Громенькова под руки и молча поволокли в сторону темнеющего в отдалении леса.
Уговоры отпустить его и не совершать насилия над личностью должного действия не возымели, а за попытку вывернуться, Громеньков получил весьма ощутимый удар по уху рукой в железной перчатке.
Возле леса обнаружилась добрая сотня раскинутых под солнцем шатров, верхушку каждого из которых украшал вымпел с затейливо вышитыми вензелями. Приостановившись и основательно тряхнув Громенькова, толстый рыцарь зычно крикнул "Эге-гей" и продемонстрировал добычу высыпавшим на поляну собратьям. А когда крики ликования утихли, Громенькова дотащили до крайнего из шатров, заволокли внутрь и оставили сидеть там под присмотром паренька лет четырнадцати.
- Чего им от меня надо? - Громеньков потер затекшие руки и вопросительно покосился на паренька.
- Как чего? Сражаться, конечно.
- С худым или с толстым?
- Со всеми. По очереди. - на лице паренька читалось явное недоумение. - Или благородный дон не знаком со здешними порядками?
- Не знаком. - сознался Громеньков. - Ты бы мне рассказал, а?
- Ну, значит так, - паренек, казалось, был только рад нежданному слушателю, - в тех шатрах, что вдоль леса, живут рыцари. Дюжин десять, я так думаю. Они сюда три солнцеворота назад на турнир съехались. Турнир давно закончился, а разъезжаться никто не хочет - шибко сдружились. Только наскучило им за это время друг с другом сражаться, вот и ищут соперников, где придется.
- А когда находят, что делают? - опасливо уточнил Громеньков.
- Ясно что - на поединок вызывают. Только за все три года ни один из пришлых у них еще не выиграл. Если благородному дону будет интересно, я могу показать поляну, где зарывают этих несчастных.
Лицезреть поляну Громенькову не хотелось. Он возмущенно фыркнул и заявил, что лучше бы благородные доны развлекались с амазонками, благо до них рукой подать, а приличных людей не трогали.
Паренек, все это время лениво покусывавший высохшую травинку, удивленно хмыкнул и покачал головой:
- Постыдились бы, благородный дон. Амазонки - они ж дамы, создания нежные и хрупкие. С ними так нельзя. Им только подвиги посвящать можно, ну, или оды слагать.
- Оды, - захихикал Громеньков, вспоминая, что эти "хрупкие создания" вытворяли с ним днем раньше. - Слушай, а чего они сюда сами не идут? Их ведь, небось, тоже скука одолевает.
- Может, и одолевает, - паренек пожал плечами. - Только им за границы их земель строго-настрого выходить запрещено - шуму от них больно много, и урон тоже не маленький. Вот и скучают за своим забором.
Громеньков кивнул и собирался спросить еще что-нибудь, как полог шатра откинулся и внутрь заглянул давешний толстенький рыцарь.
- Выходи. Сражаться будем.
Сощурившемуся от яркого солнечного света Громенькову предстала достойная восхищения картина. Выстроившись в ряд, перед ним стояла добрая сотня облаченных в доспехи рыцарей. Рыцари поигрывали копьями и мечами и победоносно улыбались. Громеньков сглотнул: дело принимало совсем нехороший оборот. Нечего было даже и думать о том, чтобы справиться со всей этой оравой. Поэтому, Васильвасиличу не осталось ничего иного, как прибегнуть к старому доброму трюку: Громеньков вытянул шею, испуганно распахнул глаза и, тыча пальцем за спины рыцарей, сдавленно поинтересовался:
- Это кто?!!
Рыцари, как по команде, развернулись в противоположную сторону, а Громеньков, прекрасно понимающий, что долго эта заминка не продлится, изо всех сил рванул в лес.
Первую пару минут Громеньков слышал только звук собственного сбивающегося дыхание и хруст веток под ногами, а потом со стороны поляны донесся шум лязгающей брони и крепкие ругательства обманутых рыцарей. Васильвасилич напрягся, припустил еще быстрее, запетлял между деревьями и, наверное, ушел бы от преследования, если бы не споткнулся о выступающую из земли кочку. Перелетев через нее и основательно ударившись коленом, Громеньков непечатно выругался и совсем уж собрался продолжить состязания в беге, как кочка зашевелилась.
Громеньков охнул и попятился. Кочка, между тем, продолжала лениво подниматься, рассыпая с себя комья сухой земли и слипшиеся желтые листья. Несколько мгновениями спустя перед Громеньковым стоял чудовище с телом исполинской ящерицы и головой японского дракона - клыкастой и пучеглазой.
Громеньков громко икнул, развернулся на месте и припустил обратно, в ту часть леса, откуда доносился топот преследующих его рыцарей.
Секунды летели с сумасшедшей скоростью, в каких-то пяти метрах за спиной увиливающего от опасности Громенькова хрипела и плевалась тонкими струйками огня ящерица-великанша, а впереди уже мельками фигуры рыцарей в начищенных до блеска доспехах.
Когда расстояние до преследователей сократилось до критического минимума, Громеньков взвизгнул и с неожиданной для самого себя ловкостью полез на сосну. Сосна была старая, невероятно высокая и начисто лишенная веток на первых пятнадцати метрах от земли. Впрочем, до смерти напуганный Громеньков этого даже не заметил, придя в себя только тогда, когда большая часть пути уже осталась позади.
Выбрав ветку потолще и понадежнее, Громеньков уселся на нее, искренне жалея о лоскуте брюк, оставшемся на заборе у амазонок: поросшая длинными иголками ветка нещадно кололась и мешала наблюдать за происходящим внизу. А происходило там следующее: разъяренные рыцари и пыхающая огнем драконо-ящерица несколько секунд неподвижно стояли друг напротив друга, задрав головы вверх и наблюдая за ушедшей добычей, а потом, словно по команде кинулись друг на друга. Драконо-ящерица плевалась огнем, била хвостом и царапалась когтистыми лапами, каждая из которых без труда могла придавить к земле здоровущего быка, а рыцари, видимо, решившие потратить боевой задор на более благое дело, чем сражение со странным чужеземцем, резво наседали на рептилию с криком "Во имя трепетных амазонок!"
И, как не сильна была ящерица, силы оказались неравными. Не прошло и нескольких минут, как рептилия была повержена и рухнула на землю, где быстро сменила цвет с темно-зеленого на ядовито розовый, принялась уменьшаться в размерах и вскоре исчезла совсем.
Рыцари постояли под сосной еще с полчаса, уговаривая Громенькова быть мужчиной и спуститься, но, поняв безрезультатность своих попыток, ушли, оставив вместо себя того самого паренька, который так любезно развлекал Громенькова разговорами в шатре.
- Слушай, - окликнул паренька осмелевший и свесившийся с ветки Громеньков, - а куда эта ящерица делась? Вроде была-была и фррр - нету.
- Какая еще ящерица?
- Ну вот эта, пучеглазая, которую твои рыцари только что прикончили.
- А, - понимающе усмехнулся пацан, - это огнепых был. Его убивать можно.
- В каком смысле? - поперхнулся Громеньков, - на них что, сейчас сезон охоты открыт?
- На них всегда сезон охоты, - паренек захихикал. - Огнепых - он зверь необычный. Сегодня помер, а завтра на том же месте возродится. Охоться сколько влезет.
Следующие несколько минут Громеньков молчал, прикидывая, не является ли огнепых родственником фениксу, а когда решил уточнить у своего юного сторожа численность этих дивных созданий, оказалось, что паренек сладко спит, привалившись спиной к стволу сосны.
Громеньков задумался. В принципе, ситуация выходила не такая уж страшная. Если досидеть на дереве до ночи, и уснуть среди ветвей, утром всё равно проснешься в своем мире. Дело портил только один факт: ужасно хотелось есть. Громеньков повертел головой, сорвал с ближайшей ветки шишку в надежде наковырять из нее съедобных семян, но потерпел жесточайшее фиаско - чешуйки лежали одна к одной и ни за что не хотели отламываться.
Впрочем, на вершине соседнего дерева, чем-то похожего на пальму, болтались небольшие коричневатые плоды размером с картофелину. Громеньков осторожно пробрался на край ветки, которая, на его счастье, оказалась достаточно толстой, чтобы выдержать его вес, протянул руку и вцепился в неизвестный плод. Один рывок, и добыча перекочевала в карман пиджака, а еще через пару минут к первому плоду добавился еще пяток новых.
Вернувшись к основанию ветки, Громеньков вытащил из кармана неизвестный фрукт, критически оглядел его, и решился - надкусил. Под коричневой кожурой обнаружилась светлая мякоть, не имевшая ровным счетом никакого вкуса.
- Как картон жуешь! - возмутился про себя Громеньков и с сожалением подумал о шашлыках, которые они жарили на даче у приятеля меньше недели назад.
И стоило мысли о шашлыке придти в голову Громенькова, как коричневатый плод в его пальцах начал менять форму, стал мягче, потемнел и покрылся аппетитной поджаристой корочкой. Громеньков судорожно сглотнул и принюхался: плод весьма явственно пах мясом. Васильвасилич закрыл глаза и, боясь, как бы чудесное наваждение не развеялось, впился в загадочный фрукт. Впрочем, через пару секунд он был готов со всей ответственностью подтвердить, что в его руках никакой не фрукт, а кусок самой натуральной баранины, причем зажаренной самым достойным похвалы образом.
Извлеченные из кармана плоды также оказались шашлыком. Насытившись и вытерев пальцы о брюки, Громеньков блаженно улыбнулся и принялся разглядывать сидящего под сосной мальчишку. Но мальчишка спал так сладко, а съеденный шашлык так хорошо улегся в желудке, что не прошло и несколько минут, как Васильвасилич задремал.
- Еще что-нибудь заказывать будем?
Громеньков открыл глаза. Перед ним, нетерпеливо постукивая карандашиком по открытому блокноту, стояла миловидная барышня в белом фартучке. За спиной барышни просматривался дымящий мангал, а вокруг, за расставленными прямо на тротуаре пластиковыми столиками сидела и обедала самая разношерстная публика.
Громеньков открыл было рот, собираясь ответить официантке, но в этот момент во внутреннем кармане пиджака завибрировал и запищал телефон:
- Да, солнышко, - притворно ласково отозвался Громеньков, увидев на определителе номер жены.
- Где тебя черти носят?!! - хрипло рявкнули в трубке. - Вчера по бабам шлялся, а сегодня решил, что домой можно не вообще приходить?!!
На этом и без того короткий разговор оборвался: жена бросила трубку, а Громеньков спрятал телефон обратно в карман и задумался. Возвращаться домой было опасно (кто знает, что может придти в голову разъяренной женщине?), идти на работу в таком виде, с прорехой на штанах и в пыльном измятом пиджаке, Громенькову не позволяла гордость. Васильвасилич вздохнул и затарабанил пальцами по столу, выстукивая услышанную накануне простенькую мелодию. Секунду спустя сверху донесся аналогичный стук. Громеньков вздрогнул и поднял взгляд.
На ветке старого каштана, тесно прижавшись друг к другу, рядком сидели десять цыплят и слаженно стучали клювами по коре. Громеньков судорожно дернулся и даже начал отодвигать пластиковое кресло в надежде сбежать подальше, когда вспомнил, что теперь у него есть рецепт избавления от этих надоедливых пернатых. Как там говорил старик? "Самое чистое и горькое"? Хе-хе. Где взять самое горькое Громеньков уже знал и не минуты не сомневался, что с "чистым" тоже разберется. Но для этого надо опять попасть туда, в тот мир. Громеньков ехидно ухмыльнулся и полез на стол.
- Мужчина, вы что делаете?! - официантка вытаращила глаза. Слезайте сейчас же!!!
Но Громеньков только отмахнулся и привстал на цыпочки, стараясь дотянуться до ветки с цыплятами. Но пернатые поганцы, раньше так и норовившие попасть под руку, на этот раз возмущенно распищались и, разделившись на две группы, торопливо разошлись к противоположным концам ветки.
Громеньков чертыхнулся и подпрыгнул на столе, что привело к весьма ожидаемым последствиям: стол, не предназначенный для таких акробатических этюдов, заскрипел, плюнул в сторону официантки отломившейся ножкой и завалился на бок, а Громеньков, успевший таки уцепиться за ветку, болтался в полутора метрах от земли, потешно размахивал ногами и предпринимал не слишком успешные попытки взобраться на дерево.
И только тогда, когда раскричавшаяся официантка наконец умолкла, Васильвасиличу наконец удалось закинуть ногу на ветку и, подтянувшись, усесться на ней верхом. Однако напуганные подобными экзерсисами цыплята ловко поперескакивали на соседние ветки и теперь наблюдали за Громеньковым оттуда.
Следующие десять минут были ознаменованы шнырянием между ветвей каштана, не вполне цензурными обращениями к потенциальной пернатой добыче и свалившимся с ноги Громенькова ботинком. И только тогда, когда на зов охрипшей от криков официантки явился милиционер, Громенькову, наконец, удалось вцепиться в крыло одного из цыплят.
В ушах еще стояла трель милицейского свистка, а Громеньков уже восседал в ставшем родным гнезде и, стараясь отдышаться, наблюдал за бегущими по небу облаками.
Дальше все пошло как по нотам. Пружинящая гора, кусты у ее подножия, воинственные крики амазонок, топот преследования за спиной, деревянный частокол и речка, из которой днем раньше Громеньков вытащил говорливого старика.
Впрочем, старик оказался у реки и на этот раз. Едва завидев идущего по песку Громенькова, он, ковыляя и опираясь на палку, заспешил навстречу.
- Здравствуй, папаша! - улыбнулся Громеньков. - Как жизнь? Не простыл после вчерашнего?
Однако, вопреки всем ожиданиям, старик не изъявил ни малейшего желания переброситься с Громеньковым парой-тройкой любезной. Вместо этого он мертвой хваткой вцепился в лацкан Громеньковского пиджака и недобро прищурился и прошипел сквозь зубы:
- Ты меня чем опоил, чужеземец?
- Коньяком, - честно признался Громеньков. - Только я опаивать не планировал. Я просто так дал - для сугреву.
- Врёшшшь! - прошипел старик. - Сначала опоил, потом тайну выведал!
- Ничего я не выведывал! - возмутился Громеньков. - Делать мне больше нечего. Я спросил, ты ответил.
- Слушай, - старик вдруг перешел на просительный тон. - Раз уж я так опростоволосился, будь человеком, никому про рецепт мой не рассказывай, а? У меня и без того забот хватает - пяток дней назад целый выводок цып в дырку пространственную провалился, где теперь бегает - не знаю. Они хоть и порченные были, а всё равно жалко. А тут еще и я опростоволосился - проговорился о чем не надо.
Громеньков едва слышно хмыкнул, подумав, что уж кто-то, а он точно знает, куда занесло беглых цыплят, пообещал старику не рассказывать его секрете ни одной живой душе и двинулся дальше.
До моста, где вполне могли ошиваться скучающие рыцари, Громеньков не дошел - перебрался вброд через речку в полукилометре оттуда. А выбравшись на берег и вылив воду из единственного ботинка, осторожно потопал в сторону леса.
На цыпочках обогнув мирно спящего огнепыха, отыскал нужное дерево и, стараясь не шуметь, полез наверх. Среди листьев обнаружилось столько плодов, что ими запросто можно было бы накормить два десятка человек. Более того, с вершины дерева открылся замечательный вид на лес, и Громеньков радостно присвистнул, заметив, что то тут, то там, через ветви сосен и елей пробиваются верхушки таких же волшебных деревьев, на одном из которых он восседал в данный момент. Впрочем, решив не тратить время на излишние размышления, Васильвасилич сорвал ближайший из плодов, зажмурился и представил стручок горького перца, который его теща все время норовила нашинковать в борщ. Плод послушно изменился: вытянулся, покраснел и через минуту его уже было не отличить от настоящего горького перца. Но Громеньков решил не рисковать: заранее кривясь, он осторожно откусил самый кончик стручка, тщательно разжевал и принялся отплевываться, ликуя всем сердцем - сработало!
Опустив стручок на самое дно внутреннего кармана пиджака и для верности закрыв его парой сорванных листьев, Громеньков осторожно спустился с дерева. Теперь надо было найти второй компонент волшебного зелья. Нечто "самое чистое".
Вариант воды из реки Громеньков отмел сразу. Зеленоватая и отдающая запахом тины она никак не могла быть искомым компонентом.
Побродив среди деревьев, Васильвасилич наткнулся на узкую тропинку, которая уже через какие-то полчаса стала ощутимо шире, а еще через час вывела его на мощеную булыжником дорогу. Возликовав, он пустился по ней легкой рысью и совсем скоро вышел к окраинам небольшого городка. Некоторое время Громеньков бродил по улочкам, заглядывал в небольшие окошки харчевен, внимательно осматривал товары уличных торговцев, а один раз даже проехал пару кварталов на телеге, куда ему благосклонно разрешила сесть пышнотелая девица с гусем подмышкой.
Телега вывезла Громенькова на площадь, посредине которой журчал и плевался тонкой пенистой струей небольшой фонтан. У фонтанчика толпились люди с кувшинами. Громеньков радостно потер руки, понимая, что искомый компонент с кодовым названием "самое чистое" сейчас находится перед ним. Однако, стоило ему подойти ближе, как его радость мгновенно рассеялась: вода в фонтане имела желтоватый оттенок, а в воздухе висел густой запах спиртного. Громеньков протолкался сквозь толпу, стал одним коленом на опоясывающий фонтан каменный борт и пригоршней зачерпнул воду. Сделав глоток, Васильвасилич поперхнулся и вновь уставился на фонтан, решительно отказываясь верить своим глазам: к августовскому небу из медных труб била струя крепчайшего самогона.
- Ну и дела! - охнул Громеньков, когда к нему вновь вернулся дар речи.
- А у нас все неместные поначалу удивляются, - поддакнула ему тётушка в цветастом переднике. - Говорят, в других землях такого нет.
- Нету, - кивнул Громеньков и, решив не упускать подвернувшийся случай, поинтересовался. - Не подскажете, где бы мне тут водицы почище раздобыть?
- Подскажу, как не подсказать. - тётушка опустила на землю наполнившийся самогоном кувшин и указала в сторону городской стены. - Вот там ворота есть. Выйдешь через них и пойдешь по дороге, справа от тебя луг будет. А как он кончится, увидишь старый дуб. Сворачивай к нему. Он на самом утесе стоит. Внизу море, на море остров... Да не смотри ты на меня так, он не далеко. Любой мальчишка доплывет. А на острове родник - чище этой воды нигде не сыщешь.
Громеньков, порядком расстроенный тем, что придется проделать такой долгий путь, все же не забыл поблагодарить добросердечную горожанку и даже предложил ей помочь донести кувшин до дома.
- Иди уже, герой, - усмехнулась тётушка. - какой из тебя помощник? Ты вон второго ботинка - и то раздобыть не можешь.
Громеньков покосился на собственную ногу. Выглядела она и в самом деле жалко. Когда-то черный носок теперь стал серым от пыли, а на большом пальце зияла дыра.
- То-то же, - тётушка по-родственному потрепала Громенькова за щеку, водрузила кувшин на плечо и скрылась в переулке, а Васильвасилич вздохнул и направился к городским воротам.
Спустившись с обрыва по тоненькой, вихляющей из стороны в сторону тропинке, Громеньков бросил прощальный взгляд на дуб, сунул руку в карман, удостоверяясь, что стручок перца никуда не делся, перекрестился и полез в воду. До острова было не более пятисот метров, но Васильвасильич добрался до него гораздо позже, чем планировал: сквозь нежно-голубую воду идеально просматривалось песчаное дно, поросшие дивными кораллами камни и сотни ярких рыбок, стайками снующих среди колышащихся водорослей. Не засмотреться на эту красоту было просто невозможно. Однако оба солнца, которыми был одарен этот мир, опускались все ниже и ниже к горизонту, и Громеньков заторопился на сушу.
Найти родник не составило ни малейшего труда. Строго говоря, на крошечном островке не было ничего, кроме него и двух десятков поросших мхом камней. Громеньков подставил руку под струю, отхлебнул воды и блаженно улыбнулся - вода была ледяной и на удивление вкусной.
И только в этот момент Громеньков с ужасом осознал, что не запасся никакой, хоть самой плохонькой тарой. Наливать воду было решительно некуда.
После минутных раздумий, Васильвасилич стащил с ноги ботинок и зачерпнул им воды из крошечной запруды между камнями. Но ботинок, которому за последние несколько дней досталось ничуть не меньше, чем его хозяину, воду удерживать категорически не хотел. Она вытекала сквозь мелкие трещинки в коже, сочилась сквозь отверстия для шнурков и мощным потоком выливалась из носика ботинка, который с самого утра "просил каши".
Громеньков был готов взвыть от обиды. Если бы переход в его собственный мир осуществлялся по мановению руки, можно было бы просто набрать воду в пригоршню, но это было, увы, невозможно - за то время, которое понадобится Громенькову, чтобы уснуть, вся вода успеет вытечь.
Пробродив по острову и с грустью отметив, что до захода обоих солнц осталось совсем немного, Громеньков решился на крайний шаг. Набрал в рот воды, уселся на песок, прислонился спиной к большому шершавому камню, поднял с песка обточенный морем голыш, попросил у судьбы хоть капельку везения и со всей силы саданул себя по лбу.
За окном, надрываясь, выла сигнализация соседской машины, рядом, тихонько посапывая, спала жена, а Громеньков лежал в кровати, смотрел в потолок и боялся вздохнуть. Получилось! Все-таки получилось! Во рту плескалась и вкуснейшая вода, а в кармане, больно утыкаясь Громенькову в бок, лежал стручок горького перца.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, Васильвасилич протопал на кухню, вытащил из сушилки фарфоровую тарелку, склонился над ней и, стараясь не потерять ни капли, открыл рот.
Дело оставалось за малым - отыскать желтоперых негодяев, которые так изощренно портили ему жизнь последние несколько дней. Громеньков обошел всю квартиру, посмотрел в ящиках стола и платяном шкафу, заглянул под кровать и даже не поленился открыть сейф - цыплят не было нигде. Васильвасилич тяжко вздохнул и решил, что пернатые разбойники вполне могут ждать его и на работе, как из коридора донесся оглушительный мяв, и на кухню влетела кошка Жози. В полуметре от нее, пища и дико молотя крыльями по воздуху, несся цыпленок. Громеньков было дернулся в его сторону, но вовремя одумался и даже влез с ногами на стул - рисковать сейчас, когда все необходимые для зелья ингредиенты уже лежали на столе, было крайне неосмотрительно.
И, не прошло и нескольких секунд, как Васильвасилич убедился в том, как правильно только что поступил: Жози таки догнала цыпленка, прижала его лапой к полу и даже успела раскрыть рот, как в кухне раздался легкий хлопок и кошка пропала.
Не желая повторить судьбу пушистой красавицы, Громеньков дотянулся до подоконника, где стояла пустая двухлитровая банка, вцепился в нее, аккуратно перевернул вверх ногами и мгновение спустя опустил на пол, запирая цыпленка под прозрачным куполом.
С остальными девятью красавцами тоже удалось справиться без особых проблем - семеро из них нашлись в кошачьем домике, а еще двое - в новом сапоге жены. Аккуратно собрав всех пернатых в коробку из под принтера и опустив туда тарелку с водой, в которую предварительно был мелко покрошен сорванный с волшебного дерева горький перец, Громеньков выволок временную цыплячью тюрьму на застекленную лоджию, закрыл крышкой и для надежности заклеил скотчем. Потом, натыкал в стенах коробки небольших дырочек, которых, по его расчету должно было хватить, чтобы птенцы не задохнулись раньше времени, и с довольным видом пошел принимать душ и переодеваться из подранного костюма во что-то более приличное.
Весь день супруга Громенькова разыскивала неизвестно куда запропастившуюся кошку и очень удивлялась странностям мужа, накрепко запретившего ей выходить на лождию, где, по его словам, стоял ящик с безумно дорогим японским оборудованием. Впрочем, жену Громенькова в тот день крайне мало заботили какие-то коробки. Сказав, что убегает по делам, Васильвасилич ушел рано утром, и вернулся через два часа с огромным букетом роз и не менее огромным золотистым пакетом, в котором, к неописуемой радости любимой супруги, обнаружилась шикарная норковая шуба.
Через два дня, решив, что к этому времени цыплята почти наверняка должны были отведать оставленной им воды с перцем, Громеньков осторожно открыл коробку и опустил туда пытающуюся вырваться из рук Жози. Потыкав кошачьей лапой в каждого из цыплят и убедившись, что кошка никуда не делась и деваться не собирается, Громеньков по-детски захлопал в ладоши, и заплясал вокруг открытой коробки. А полчаса спустя та же коробка уже в качестве подарка перекочевала в руки консьержки Клавдии Ивановны, не раз рассказывавшей Громенькову о том, что живет в пригороде и мечтает разводить хоть какую-нибудь живность.
Всю следующую неделю Громеньков был невероятно счастлив. Улыбался всем без разбору, не переставая, напевал что-то бравурное и даже выдал каждому сотруднику по внеочередной премии. Но этой безмятежности было суждено кончиться.
Громеньков проснулся среди ночи, какое-то время лежал, глядя в полотолок, а потом прошлепал на кухню, закурил и тяжко вздохнул. Родившаяся идея была простой как две копейки и гениальной до невозможности: Васильвасилич решил организовать турфирму "Рай для настоящих мужчин". Название выходило длинноватым, но Громеньков ни секунды не сомневался в том, что дело окажется прибыльным, а от клиентов не будет отбоя - мало кто способен отказаться от всего того, что можно испытать за сутки пребывания в волшебной стране. Громеньков даже представил себе красочные рекламные буклеты. Они зазывали клиентуру и за весьма небольшую сумму обещали каждому мужчине все возможные развлечения и радости жизни: экстремальное скалолазание, дайвинг, ночь в компании знойных амазонок, любые блюда любой кухни мира, неограниченное количество спиртного, возможность поохотиться на дикого зверя или даже совершить ратный подвиг.
Перебрав в голове все вышеперечисленное, Громеньков еще немного побродил по кухне, улыбнулся собственному отражению в чайнике и, предчувствуя скорую наживу, довольной потер руки.
На следующее утро секретарша Лерочка, приходящая на работу раньше всех, заглянула в кабинет шефа и обомлела. На столе Громенькова стояло пять бутылок водки и огромная банка меда, в углу кабинета громоздились ящики, из которых доносилось недовольное кудахтанье, а сам шеф, зажав подмышкой вырывающуюся курицу, с улыбкой выводил на стеклянной доске загадочную надпись "самое крепкое и сладкое".