Аннотация: Опубликован в журналах "Техника - молодежи" и "Четвертое измерение" (Москва), "Ончыко" и "У сем" (Йошкар-Ола, в последнем - на горномарийском языке); сборниках "Мир, в котором живу..." и "Лабиринт" (Йошкар-Ола).
Это было самое обыкновенное дерево - ни высокое, ни низкое, в меру раскидистое, с ровным прямым стволом и простенькими округлыми, слегка заостренными листьями. Оно одиноко росло во дворе старого двухэтажного дома на одной из тихих окраинных улочек города. Его крона возвышалась над крышей, и со стороны улицы могло показаться, что дом надел небольшую аккуратную шапочку. Дерево исправно распускалось весной, наполняя воздух горьковатым запахом лопающихся почек, цвело мелкими невзрачными сережками, затем выпускало такие же малоприметные белые пушинки. Осенняя желтизна, едва появившись, как-то сразу, всего за несколько дней, охватывала листву, и этот свой прощальный наряд дерево сохраняло довольно долго. Наконец листья начинали бесшумно опадать на подмерзающую землю, и двор становился скучным и блеклым.
Жильцы дома, не особенно сведущие в ботанике, редко задавались вопросом, какой породы их дерево. Растет, зеленеет, цветет - чего еще надо?
Но один из жильцов, Петр Сергеевич Пухов, был к дереву неравнодушен. И даже не просто неравнодушен - его страсть принимала какие-то совершенно необъяснимые формы. Он, например, мог подойти к дереву и полчаса простоять возле него с закрытыми глазами. Само по себе это уже выглядело, мягко говоря, необычно, но - мало того! - выражение лица Пухова было в такие минуты очень странным, каким-то нездешним.
- Жалость берет глядеть на нашего Петра Сергеевича, - говорила пенсионерка Рожкова своей приятельнице, заглянувшей на чаёк. - Раньше-то, когда в ладу с женой жили, не чудил он, а как ушла она от него, так и стал сам не свой. К дереву привязался, будто нигде у него родной души нет. Вот оно как бывает-то...
Но не все считали Пухова безобидным чудаком. Особенно его невзлюбила Анна Федоровна, соседка со второго этажа. Повстречав Петра Сергеевича, она неизменно поджимала губы и, глядя куда-то вдаль, величественно проходила мимо.
- Колдун он, вот вам крест, колдун! - втолковывала Анна Федоровна бабкам, с утра до вечера просиживающим на скамейке. - С работы придет, поест - и шасть к дереву! А сам ворожит, ворожит... Ох, натворит он нам делов!
- Сосед, а сосед! Ты хоть лавочку там себе сооруди, а то все ноги отстоишь! Го-го-го! - Звук был такой, будто по двору катали бочку с камнями.
Пухов, как правило, ничего не отвечал на подобные реплики. Но однажды Ступин подошел и, хлопнув Петра Сергеевича по плечу так, что тот чуть не пригнулся, прогудел:
- Никак я, сосед, не скумекаю: клад ты, что ли, под корнями зарыл? Жуть как интересно! Ну, признавайся, будь человеком!
- Да это я... просто так, - нехотя ответил Пухов. - Пытаюсь его понять...
- Кого это - его? Дерево, что ли? Го-го-го! - Ступин хлопнул себя по коленям. - Так ты у нас, выходит, этот... как его... психопат. То есть, тьфу ты, телепат! Верно говорю, а? Ну и о чем таком оно у тебя думает? Ему, если хочешь знать, сейчас над одним вопросом кумекать надо: как целым остаться. Федоровна который день ноет - спили да спили. Ей оно, понимаешь, вид из окна закрывает! Вот и вчера ко мне бегала, только в цене не сошлись.
Петр Сергеевич побледнел и как-то весь напрягся.
- Я вас прошу... не делать этого, - произнес он неожиданно изменившимся голосом. - У нас ведь только одно дерево. Как же без него?.. Подождите минутку. - Он вдруг засуетился, полез в один карман, затем в другой, наконец вытащил измятую купюру и, протянув ее Ступину, повторил:
- Я вас очень прошу...
Шофер покосился на бумажку и отработанным движением сгреб ее с ладони Пухова.
- Да на кой оно мне сдалось!.. Думает, работника бесплатного нашла, карга старая. Пейзажи ей, видите ли, закрывает... Тьфу! - Ступин сплюнул и, грузно повернувшись, вразвалку направился к крыльцу.
Пухов проводил взглядом удаляющуюся необъятную спину, затем достал из кармана упаковку таблеток, вылущил одну из них и положил под язык.
Вечером у него был гость. Миша Гончаров, когда-то лопоухий сокурсник, а теперь - вальяжный ученый с "профессорской" бородкой, сумел выкроить время, чтобы заглянуть к давнему приятелю.
- Ну что, старик, - это последовало сразу после рукопожатия, - не забыл еще, что я люблю? Правильно, кофе. А поскольку его у тебя, естественно, нет, то я принес с собой. Действуй!
Разговор состоял из обычных "как жизнь?", "а ты слыхал?", "а помнишь, как однажды?"
- Слушай, старик, - сказал Гончаров, подув на дымящийся кофе, - у вас тут какая-то ненормальная бабуся живет. Специально проследила, куда это я, а как увидела, что к тебе, прямо вся перекосилась. У нее что, на тебя аллергия?
- Ерунда, Миша. Не обращай внимания.
- Могу и не обращать, но согласись, что это странно. Ну да ладно. На чем мы остановились?
- Мы... Знаешь что, ты не мог бы мне помочь? Ты ведь кандидат физико-математических наук? Мне бы биолога найти. Нет знакомых?
- А в чем дело-то?
- Видишь ли... Я расскажу, только постарайся отнестись к этому серьезно. Тебя, насколько знаю, удивить трудно, но то, что ты сейчас услышишь... В общем, так. У нас возле дома дерево растет, заметил? Не знаю почему, но я всегда любил на него смотреть. А как-то раз подумал: дерево-то живое? Живое. А раз так, то оно что-нибудь чувствует? Мы ведь с тобой чувствуем?
- Дерево? Чувствует? - Гончаров уставился на Петра Сергеевича. - Ну, старик, ты и выдал! Может, и высшую нервную систему у растений найдешь?
- Да выслушай ты сначала! Конечно, должно чувствовать. Правильно - у деревьев нет ни глаз, ни ушей. Ну и что? А вдруг они обладают своими, особенными органами чувств, о которых мы и понятия не имеем? Ты знаешь, эта идея настолько мной овладела, что я ни о чем другом и думать не мог. Нестерпимо хотелось проверить свою догадку. Только как? Не знаю, что бы предпринял на моем месте ученый, но я с полнейшим безрассудством полез напролом. Выбрал наипростейший путь. Вышел как-то поздно вечером, чтобы соседи не видели, подошел к дереву и попытался представить себе, что оно может ощущать. В общем, попробовал как бы настроиться на "волну" дерева. Внятно объясняю? Вот так стоял я и тужился представить себя деревом. Сам сейчас не могу понять, на что тогда надеялся, но только простоял полчаса, не меньше. И вдруг чувствую - что-то странное со мной начало твориться. Тело стало как будто не свое, перед глазами все расплылось, а потом я и совсем видеть перестал. Затем какие-то неправдоподобные ощущения возникли - даже описать их не могу. Тогда только и поверил: получилось! Вопреки здравому смыслу! Первый сеанс, правда, вышел коротким и довольно сумбурным. Следующей же ночью я его повторил, а потом и днем стал к дереву ходить. Ну а соседи... сам знаешь... Так что не удивляйся.
Наступило молчание.
- Если бы ты знал, Миша! - Глаза Петра Сергеевича блеснули. - Если бы ты знал, какое это диковинное ощущение! Дерево словно врастает в тебя каждой своей клеточкой, постепенно и безболезненно. Это стоит испытать...
Гончаров внимательно посмотрел на Пухова, но ни любопытства, ни удивления, ни даже насмешки не было в этом взгляде. Только жалость.
- Все Ирину забыть не можешь? - вполголоса спросил Гончаров. - Я тебя понимаю, Петя. Но, знаешь, не надо так... Это плохо кончится. У меня есть один знакомый психиатр. Так вот, он рассказывал мне кое-какие случаи из своей практики. Часто случается, что человек, не в силах вынести одиночества, начинает испытывать привязанность к самым неожиданным объектам. А потом оказывается в больнице.
Пухов опустил голову.
- Это совсем не то, что ты думаешь, - глухо произнес он. - Я здоров. Более того, уверен, что повторить мой опыт может любой. И не обязательно с этим деревом - с каким угодно. Вижу, ты мне не веришь. Что ж, переварить такое трудно. Хорошо, представь, что ничего со мной не произошло и весь разговор носит чисто теоретический характер. Я высказал гипотезу, но сделал это как дилетант. А вот ты, физик, ответь: возможны подобные поля или нет? Что думает наука?
- Ну... - протянул Гончаров, отхлебывая остывший кофе. - Это совсем не моя область. Биополями занимаются узкие специалисты, причем даже у этих самых спецов нет единой теории. И все они работают в направлениях, настолько далеких от твоего случая...
- Ну что ж, - Пухов вертел чашку в руках, словно забыв, что с ней следует делать. - Буду продолжать идти наобум. Пожалуй, так выйдет быстрее.
- Петь, да ты что, обиделся? - Гончаров тронул Пухова за плечо. - Сам же понимаешь: то, что ты рассказал, - фантастично. А ученые - народ серьезный. Вряд ли кто этим заинтересуется, разве что экстрасенсы. Но от этой братии я тебе советую держаться подальше. - Он задумался. - А, ладно, черт с тобой! Позвони на днях мне на работу. Я наведу справки. Авось, найдется какой-нибудь чудак.
- Правда? - Петр Сергеевич бросил быстрый взгляд на Гончарова. - Миша, да ты сам не знаешь...
- Брось! - Гончаров шутливо насупил брови. - Я тебе пока еще ничем не помог. Ого! - добавил он, взглянув на часы. - Мне пора.
Проводив Гончарова до перекрестка, Петр Сергеевич хотел сразу же отправиться спать, но как-то само собой получилось, что он оказался перед деревом. Постоял, вслушиваясь в легкий шелест листьев, затем протянул руку и коснулся ствола. Минуты через две Пухов ощутил привычное покалывание крошечных иголочек. Начавшись с кончиков пальцев, оно распространилось на все тело. Затем Петра Сергеевича обдало теплом, и наконец пришло то самое удивительное, ни с чем не сравнимое чувство сближения. Хрупкая, едва ощутимая связь на высочайшем, запредельном уровне сознания постепенно крепла, и в какой-то момент мир вокруг Пухова сдвинулся и поплыл. Начинались метаморфозы - самая захватывающая стадия контакта.
Силуэты домов, выстроившихся вдоль улицы, заколебались и стали таять. Сухие точки звезд, проступившие на глубокой, насыщенной небесной синеве, размазались в бледные пятна с нечеткими краями. Вскоре и это слабое мерцание погасло. Мир прятался в густеющую тень. Наконец она поглотила последние проблески света, и воцарился мрак. Зрение исчезло, как нелепая выдумка природы. Его сменило новое, совершенно необычное чувство. Лишенный глаз, Пухов тем не менее ощущал позади себя громаду дома, скособоченную скамейку у крыльца, пару низкорослых кустиков. Предметы существовали теперь как сгущения в неразрывной ткани пространства.
Мелкие, будничные заботы отхлынули. Пришло успокоение, понимание своей значимости в этом мире, сопричастности ко всему, что свершается вокруг. Спешка, суета - к чему они? Все это лишь отвлекает от главного - постижения удивительной связи живых существ, делающей даже ничтожную травинку членом грандиозного сообщества.
Время почти остановилось для Петра Сергеевича. Мысли текли медленно и спокойно, как соки в сосудах ствола.
Пухов "выпал" из этого странного состояния, как всегда, неожиданно. И сразу же все стало привычным, знакомым. Врезались в темноту одинокие желтые квадратики непогашенных окон, над головой льдисто заискрились звезды.
И вновь у Петра Сергеевича осталось чувство, что он подглядел в крохотную щелку лишь маленький кусочек великой тайны. Что-то мешало еще установить по-настоящему надежную связь, достичь полного слияния, растворения себя в дереве... или дерева в себе?
С работы Пухов, как обычно, возвращался пешком. Он искренне удивлялся тем, кто предпочитал, вдыхая спертый, пропитанный бензином воздух, трястись в переполненном чреве автобуса.
Едва завидев свой дом, Петр Сергеевич ощутил смутное беспокойство. Что-то было не так. Он машинально прибавил шаг, еще не осознавая, что же все-таки произошло. И вдруг понял: нарядная зеленая шапочка, летнее украшение дома, исчезла!
Пухова обожгло внезапным холодом. Мелькнула мысль, что дерево пригнулось, собравшись поиграть с ним в прятки. Петр Сергеевич остановился, растерянно переводя взгляд с одного дома на другой, словно пытаясь убедить себя в том, что его кто-то дурачит. Потом он побежал...
...Аккуратный пенек желтел свежим распилом. Само дерево лежало поодаль - жалкое, вжавшееся в землю. Листья, которые еще утром задорно топорщились, безжизненно обвисли.
- Как же это?.. - пробормотал Петр Сергеевич. - Ах ты!.. Как же это?..
И тут его словно толкнули в сердце. Всего один раз, но так, что он согнулся пополам. Перед глазами прыгали крошечные черные фигурки, а кто-то большой и грубый все не отпускал сердце, словно раздумывая, не сжать ли его еще сильнее, чтобы весь мир сузился в тонкую иглу непереносимой боли.
Вдох-выдох, вдох-выдох... Боль постепенно уходила. Несколько минут Петр Сергеевич не двигался, затем медленно, словно боясь разбудить зверя, притаившегося внутри грудной клетки, побрел в дом.
Дверь в квартиру Ступина была полуоткрыта. Уронив голову на стол и свесив до пола волосатую ручищу, шофер издавал могучий храп. На полу, возле плиты, не подавая признаков жизни, валялся тощий потрепанный мужичонка. Стол живописно украшали пустая водочная бутылка с двумя стаканами, яичная скорлупа и остатки копченой скумбрии.
Пухов вошел. Ступин всхрапнул как-то особенно протяжно, затем открыл глаза, и его опухшая физиономия расплылась в улыбке.
- Гля... сосед пришел. Ну, садись, выпьем. А, черт... ничего не осталось. Ну, ты, брат, значит, этого... опоздал.
- Вы зачем дерево спилили? - глядя прямо в мутные глаза Ступина, спросил Петр Сергеевич. - Обещали же!..
- Ну... обещал, - согласился шофер. - Так мне ж Федоровна два пузыря поставила! Во! - Он вытащил из-за стола вторую бутылку, тоже пустую. - Когда ко мне по-человечески, так и я... Ну, мы с Колькой, - кивок на лежащего пластом мужичонку, - и того... сделали. Выручать друг друга надо! Верно, сосед?
- Знаете, кто вы после этого? - В интонации Пухова было нечто, заставившее Ступина выпрямиться.
Петр Сергеевич продолжал стоять - маленький, усталый, немолодой человек с тихим голосом. Стоял и не отводя взгляда смотрел на Ступина.
- Не понял, что ли? - рявкнул шофер. И вдруг, остервенившись, вскочил, оттолкнул стол. Зазвенела посуда.
- Чего уставился?! Мразь интеллигентная! Чего уставился, говорю! Убью-у-у! - неожиданно завопил он, но почему-то не кинулся на Пухова, а, напротив, отшатнулся назад, прижался к стене, словно испугавшись, что этот мозгляк, поведший вдруг себя странно, "не по правилам", задумал какую-то пакость.
Петр Сергеевич постоял еще немного - спокойный, только неестественно бледный, - затем повернулся и молча вышел. Ступин за его спиной обалдело хлопал глазами.
Пухов бесцельно прошелся по двору, стараясь не смотреть на пенек, но тот, как нарочно, так и лез на глаза. И тогда Петр Сергеевич подошел к нему. По привычке закрыл глаза и попробовал сосредоточиться, ни на что не рассчитывая, лишь в глубине души суеверно надеясь на чудо.
И чудо произошло! Кончики пальцев ощутили покалывание, но не знакомое, ровное и чем-то даже приятное, а беспорядочное, словно десятки крошечных злых насекомых соревновались, кто больнее укусит. Надоедливых мошек становилось все больше, и вдруг Петра Сергеевича захлестнула темная волна непередаваемой жути. Что-то острое вонзилось в тело, терзая и умерщвляя плоть. Адская боль!
И тут Пухов перестал ощущать себя человеком. Это было слияние - то самое полное слияние, которое еще недавно казалось почти недостижимым.
В последние, предсмертные мгновения биополе дерева претерпело гигантский всплеск, и теперь жалкий обрубок ствола, вцепившийся корнями в землю, задействовав таинственный, неразгаданный механизм памяти, излучал волны боли и ужаса.
...Беспощадное железо рвет ткани, рассекает сосуды, несущие живительные соки. Ствол вибрирует в последних конвульсиях, затем начинает крениться. Стремительно приближается земля. Удар! Дерево подпрыгивает, пружиня на ломающихся ветвях. И - неподвижность. Мрак. Конец...
- Что это с ним? Ах ты, господи! Павел, беги сюда! Да подложите под него, ради бога, что-нибудь! Лизка, дуй, вызывай "Скорую"! Ах ты, господи!
Крики, беготня. Полдома высыпало на улицу.
- Пропустите, пропустите! - Молодой врач с холеным самоуверенным лицом склонился над телом. Крики и причитания оборвались.
Врач поднял голову. На его красивом лице явственно читалась растерянность. Казалось, он столкнулся с чем-то настолько необычным, что это поколебало его представления о таких ясных, с точки зрения медицины, понятиях, как жизнь и смерть.
- Жив?! - выдохнула старуха Рожкова.
Ничего не отвечая, врач полез в свой чемоданчик.