Мартовский Александр Юрьевич
Трясина. Книга третья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман в четырех книгах. Вам не хватало науки и техники? Будет вам и наука и техника, только с нашим русским подтекстом. Ну, не может русский человек заниматься наукой и техникой, как другие товарищи. Тот самый смысл жизни стоит за спиной и держит за горло.
  АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
  ТРЯСИНА. КНИГА ТРЕТЬЯ
  
  
   "Не ищи следов, когда рядом сам медведь".
   Вакхилид. Дифирамбы.
  
  
  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  
  Голова распухла, и проскочила туда не совсем высокоморальная мысль о бессмысленности многих и многих усилий. Ее не пускали, ее не звали, были другие, поверьте мне, вполне подходящие мысли, у которых с моралью практически без проблем. А эта мысль из наглых и вовсе не уважает мораль. Не соблюдая очереди выбрала более или менее подходящий момент и проскочила.
  Впрочем, еще вопрос, какой момент считать подходящим? Голова расквасилась от непосильной работы на предыдущем этапе. Мыслитель сидел за столом, в месте, где квасят голову наиболее профессиональным образом. Все тот же товарищ чего-то там колдовал с гигантским шматком хлеба под практически незаметными каплями масла. Рядом валялся еще один хлеб, и еще один выпирал из пакета румяным бочком, можно добавить, радовал взоры поджаристой коркой. Но более не было ничего. Обертка от масла давно опочила в помойном ведре, чистая аки невинная девушка, без единого инородного пятнышка. То есть пятнышка, содержащего в себе инородное вещество, что отличается или теоретически отличается молекулярной структурой своей от настоящей бумаги.
  Пример хороший. Почти основа для десятков, сотен, нет, тысячей мыслей, которые не имеют ничего общего с вышеупомянутой моралью. Я пожирал черный хлеб с вожделением гнусного чревоугодника, а на культурном языке, впитывал хлеб по крупицам, по капелькам. Нет, вы не о том подумали, самая обычная процедура на русской земле. Это когда закатываешь глаза, прищелкиваешь языком и облизываешься на вожделенный предмет не слабее голодно волка. А дальше? Дальше ломоть за ломтем таял в моей ненасытной утробе, проваливался туда, соответствуя требованиям нашего времени. Время чего-то там требовало. Хотя с другой стороны, габариты не были ограничены определенными рамками. Плотность и молекулярный состав опять же вошли давно в норму. Ломоть проваливался и исчезал. За ним следующий, за ним следующий, за ним следующий, ну и так далее.
  - Не пора ли остановиться, - это совет.
  Поверьте, вполне нормальное требование для больных и убогих товарищей, но ко мне оно не относится. Хлеб есть народная святыня. Народная святыня для меня есть закон. Мысли крутятся возле народной святыни, чувства крутятся возле опять же ее. Вы предвидели такой оборот? Ах, не предвидели. В голову не приходит морализировать над святыней? Или приходит? Хватит кощунствовать, то есть жрать! Согласен, не буду кощунствовать и жрать перестану. Вот этот ломоть последний. Нет, тот. Или нет, тот, тот и тот. Не пропадать же святыне.
  С другой стороны русские корни обязывают. Кто русский, тот первый берется за нож, он отхватывает от кругляка если не четверть то треть и вспоминает отчизну родную, когда разбирается с вышеотхваченной третью. Это Русь. Издревле повелось на Руси, что соответствует правильному поведению русского человека и что неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Сами понимаете, забугорное всегда неприемлемо. Русская душа не выносит подобную пакость. Душа засвербила, скажем так, от забугорной жратвы. Ее позывы передаются в желудок. Желудок крепкий, кажется, камни смолотит, но странная вещь, становится мягче, чем шелк на забугорной подпитке. Растягиваем, растягиваем, растягиваем желудок. После обвал, нет человека, нет русского.
  Я не ломаю бугры. Наш неприемлемый антипод со своей пакостью всегда пригодится в процессе русификации и так очень русской России. Посмотрели, повеселились, подебилизировали. Теперь хватит. Чужая дурь это чужая дурь. Чужая спесь это чужая спесь. Что наше, то наше. Ты не отнимешь в своих неприемлемых подвигах наше. Я не сумею отнять тошнотворное и чужое твое. Никто ни с какой стороны ничего не сумеет. Баловство приходит, баловство уходит. Побаловались все на том же определенном этапе товарищи, на том и спасибо. Вкусил одну забугорную штучку, другую вкусил, не то чтобы затошнило, но ладно. Подумал, чаво ащо принцы ядят. Оказалось совсем ничаво. Дрянь ядят, сущий яд. И возвращаешься к фетишу своему, к истинной силе природы, сокрытой в шершавом куске настоящего русского хлебушка.
  Слава богу не принц. Слава богу, я оказался на русской земле, родился и вырос, имею где-то там за спиной десятки и сотни проверенных поколений из русских, опять же проверенных предков. Ах, эти русские! Ах, эти предки! Они внутри, они во мне, их не выдернуть, не изничтожить, не перекрасить под кого-то другого нерусского. Например, под любителей ананасов, бананов, икры, лимонада, пирожных, тортов, нототении, палтуса, фикуса, ну и прочего мусора. Не перекрасить, сколько не бейся над ними, сколько не впихивай забугорную дрянь. Ешь ананас! Ешь, кому говорю! Все равно ничего не выходит, весь стол заблевал и загадил.
  Веселое дело бывает грустным, грустное бывает веселым. Существуют прочие варианты нормального существования на русской земле. Нажрался, заснул. Напился, заснул. Кто валяется под забором? Ты валяешься. Неужели себя не узнал? Нототения в горле застряла, вот и валяешься. Торт не выходит наружу, снова валяешься. Чухонский творог на тебя повлиял вроде атомной бомбы, и снова валяешься. Если бы наш доморощенный между прочим творог, тогда совершенно другое дело. Но попробовал ляпнуть чухонский. Поступок из самых дурацких, я так подскажу. И вообще, кто тебя подтолкнул на подобную дикость, кто надоумил довериться всяким чухонцам?
  Грустное дело бывает грустным, веселое бывает веселым. Это невостребованный вариант. Ради него складываются заводные глазенки до кучи. Куча опять же замешана не на твоем апельсине, не на твоей идиотской икре. Разве не прочувствовал, маленький мой, что химический апельсин делается из отбросов икры? Разве не догадался, какая химическая икра делается из апельсинов? Совсем глупенький, точно ребенок есть русский товарищ. Глаза окосели в сторону носа, закучковались и все. Больше над ними не производятся опыты. Они такие химические после неправильной забугорной жратвы, такие пустые. Фикус в каждом торчит. Думал уксус, а это фикус.
  Ночью хуже всего, ночью стучится кошмар в твою дверь. Рыгнул на подушки, рыгнул на жену. Нет, об этом лучше не думать, это страшнее кошмара. Спазмы мозга не так отвратительны, как последствия революции, происходящей в твоем изъязвленном желудке. Со спазмами у нас разбираются ответственные работники. Топором по балде и готово. Здесь не вылечат, здесь не решатся лечить никогда. Сам напакостил, сам убирай, пока не начистили морду. А для русского человека пакостить в радость, но с уборкой всегда возникали проблемы.
  Господи, сколько было потрачено сил, и все пошло прахом! Куры, яйца, селедка, треска, шербет, виноград, сухофрукты, орехи, изюм. Список гигантский. Он не то чтобы бесконечность внутри бесконечной вселенной, но почти бесконечность. Особенно если считать в порядке его поступления в яму. По граммам переползающим в килограммы. По килограммам переползающим в тонны. По тоннам и мегатоннам, что оседают где-то там в глубине среди прочих отходов. Сокрушительный список. Сколько времени выпало зря. Это бы время потратить на душу. Или хотя бы на маленькое бессмертие для якобы бессмертной души. Или чего-нибудь там запустить в будущее. Нет, не кусочек ненашей позорной жратвы, а чего-нибудь наше и светлое. Ишь чего захотели, какое-то будущее? Вот вам список, сводящий с ума. У грязных прилавков, в скотстве и разрушении, на той самой кошмарной помойке.
  Я разрушался и мир разрушался. С каждой лакомой баночкой и коробочкой, с каждой пастилкой и каждой конфеткой. Разум от этого исчезал безвозвратно. Ему следовало работать, а он глазел на свертки, обрезки, обвески. Не понимаю, какого черта глазел? Хлоп в голове, и включен разум. Слюни текут. Вожделение, ох ты, до самых до звезд. Звезды вообще принимаются за дыру в небосводе. Впрочем, зачем тебе звезды! Скомпенсировал скотство, и полный порядок.
  - Жрать и пить, - это главное правило.
  - Пить и жрать, - если не нравится главное, правило номер два.
  Спасибо, опять-таки дорогое отечество. Благодарствую, родная земля. Здравствуй и будь самой славной, страна героев. Вы спасли во мне человека. Вы изрубили скотину. Вы не оставили глупое детище обжираться и гадить на русскую землю. Снова гадить, затем обжираться и опиваться тысячи раз. То ли используя главное правило, то ли из альтернативного правила номер два. Как повезло! До сих пор не представляю, как повезло! Исправился извратившийся мальчуган, стал настоящим бойцом своей бедной, но очень разумной земли, уперся в рассудок. Подумаем про наиболее важную часть, которая раньше не думала, но вожделела. Теперь все не так. Спасибо, Россия, вытащила ребенка, вернула дурного на праведный путь. Дрянь закордонных поганчиков это не путь. Пока не притрагиваешься к закордонному гадству, внутри еще есть нечто русское, хотя бы надежда. Но только притронулся, и не осталось уже ничего, и какой же ты русский товарищ?
  Нет, с нашей страной можно взойти на любые вершины. Она чувствует, она понимает, она воспитала в тебе человека. Маромоев под пресс. Эти морды за этикетку готовы порвать и жопу и морду. Но разум не этикетка. Маромойское мышление всегда оставалось на примитивном уровне в состоянии маромойской морали. Хлебное мышление в состоянии мысли. Догадались, куда пошла мысль? На каких примерах надо воспитывать молодежь? Каким соусом требуется поливать нашу землю? Под какими углами ухнет наша, а не какая-та к черту вселенная?
  Приятная встреча. Приятно вернуться назад, в те неконтролируемые восьмидесятые годы, к потрясающей цивилизации технарей, созданной как бы на едином дыхании потрясающими пацанами и девчонками. Ты вернулся, и я вернулся назад. Ты потрогал, и я потрогал такое совсем недалекое прошлое. Ты достал, и я достал хлебушек. Кусок номер раз, кусок номер пять, кусок номер тысяча двести пятнадцать. Ой, как радует хлебушек! Родина позаботилась, родина испекла, родина сунула в рот. Сам понимаешь, какая красивая, чистая, светлая и насколько заботится о малейшей козявке своей родина. И еще с этой родиной у тебя будет хлебушек. А на хлебушек капелька масла и может быть махонький, но ядреный лучок. Без всяких там ананасов, лимонов, пирожных, без прочей херни. Так тебя любит и так заботится родина.
  Эй, буржуйская морда,
  Перестань горевать,
  Что не можется гордо
  И достойно рыгать.
  Нашей пищи отведать
  Наступила пора,
  Что рыгалово это
  Отведет на ветра.
  Что тупейные звуки
  Отметелит под нож,
  И почувствуешь нюхом:
  Русский запах хорош.
  А впрочем, я никого не насилую никого между рассудком и скотством.
  
  ***
  Судьба многострадального Станислава Ивановича Топецкого не изобиловала интересными поворотами. Прямая линия не обязательно должна оказаться прямой при более или менее детальном ее рассмотрении. Под микроскопом выискиваются некоторые ее недостатки. Тут задрожала рука, значит, линия задрожала. Там подкосилась нога, значит, линия сделала горку или какой иной перекос не в ту сторону. Микроскоп все выявит, все подскажет. А убери эту, можно предположить, бесполезную технику, и что тогда? Микроскопическое чудо исчезнет, вас уверяю, оно точно исчезнет. Случится вполне предсказуемая нивелировка. Тут поджали, там размозжили. Государство для того и существует, чтобы нивелировать кое какие незначительные отклонения и мелочи. Был талантливый, стал посредственный товарищ. Был размышляющий, стал засыпающий кусочек материи. Был интересующийся самой сущностью бытия, стал флегматичный дебил и религиозный фанатик. А если был просто дебил? Нет, не время ломать комедию, стал такой же дебил. С нижней гранью в согласии состоит государство.
  Собственно говоря, грех завидовать Станиславу Ивановичу. Прямая линия не самая легкая на нашей земле. Когда заносит, как бы чувствуешь жизнь. Тебя занесло, побарахтался и пролез. Не говорю, утонул в страшных муках и корчах. Утонувшему товарищу место в тихой обители, где ничего не волнует, где ничего не найти, где со всем, даже с червями согласен по определению. А ты побарахтался хотя бы чуть-чуть. Если барахтаешься, значит живешь. Можно пальцами двигать, можно дышать, можно прикидываться потрясающим гением и мессией для прочих товарищей. Больше того, кто сказал, что прямая линия есть основная линия? Прямую линию вообще навязали те самые остальные товарищи. В детстве поставили раком и навязали. Ты не спрашивал их, тебя не спросили они. Другое дело отнорочек.
  Нет, дорогие мои, вся красота состоит из ошибок, провалов, просчетов. Общепринятое явление не является красотой. Общепринятое понимание не является талантом или искусством. Язык общепринятого интеллигента включает несколько общепринятых оборотов, не больше того, и двести, ну двести пятнадцать более или менее устоявшихся слов из ограничительного перечня. Попробуешь щегольнуть чем-то новеньким, сразу зашикают, сразу поставят на место. Какой ты интеллигент? Придурок, скобарь, да и только. А ведь двести шестнадцатое, двести семнадцатое, все последующие слова, счет которых идет на десятки тысяч и тысяч, они самые, что ни на есть русские. Только их не рафинировали, только их не облизали, только с ними не провели подобающий инструктаж и не включили их в перечень. Ну, обнаглел! Тебе еще инструктаж? Каждое слово - это пять миллионов страниц, это гигантский и каторжный труд. Некому нынче трудиться на каторге. Шестидесятники вымирают, а остальные просто козлы, остальные не чувствуют слово.
  Вы понимаете, линия определена? Уберите грязные лапы и впитывайте аромат потрясающего труда, который не повторить ни при каких обстоятельствах ни за какие самые сумасшедшие деньги. Ваше дело не линия, ваше дело отстой. Вот здесь устраивайте свою собственную красоту, вот здесь опошляйтесь и изголяйтесь до отупения. Оно много легче. Раз опошлился, и красота. Не то, что тома, одной строчки не надо. Слова все серые, все пустые, из тех, оказавшихся за чертой ограничительного перечня. Не "исконно" русские, как утверждают эксперты, слова. Двести пятнадцать слов теперь уже "исконно" русские слова, остальные нет. Зато красиво, зато соответствующие товарищи могут разобраться в твоей подготовке. Особенно, если на соответствующую вечеринку пришел, а там соответствующая компания так и блещет, так и бросается словами из ограничительного перечня. И тебе разрешили хотя бы разок сотворить то же самое. То есть они тебя приняли.
  Я не поэтизирую. Судьба Станислава Ивановича Топецкого вполне тривиальная судьба, как миллионы похожих ей судеб. Без пенька, без сучка, без царапины. Не попадаются Станиславу Ивановичу правильные вечеринки. Попадается некая шваль, с которой не то чтобы разговаривать тошно, но о которой даже думать не хочется. Времени у Станислава Ивановича не так чтобы не хватает на всякие швальские пошлости, но его и впрямь не хватает. А все потому, что судьба тривиальная. А что такое судьба, если она тривиальная? Думаю, вы и так догадались.
  - Зависть, - первая фраза.
  - Подлость, - вторая.
  - Вранье, - это самый заметный росток.
  Нет, ничего из области ненаучной фантастики, только реальность. Миллионы судеб так развиваются на любимой русской земле, так провожают прожитый день, так встречают новый рассвет, и довольные. Чертовски довольные. Почему бы и нет? Они масса, они миллионы. Не преступили закон, не опозорили фетишей, не подложили свинью на святыни.
  - Злоба, - это нормально.
  - Позор, - еще больший порядок.
  Достойнее не придумаешь, если даже захочешь придумать в кошмарном бреду, если даже совсем извратился своим извращенным умишком. И вранье тебе не поможет. Врут не так, по крайней мере, не так откровенно. Глаза честные, уши честные, зубы замерли, никакого постороннего стука. А чего им стучать? Правдивый товарищ, возможно, стучит. Попробовал ту самую пресловутую правду и заколебался, а вдруг не поверят. Не придуривайся, обещаю опять, не поверят. Будешь самым позорным лжецом со своей недорезанной правдой.
  - Я великий, - сказал Станислав Иванович столь благую для человечества весть, и почувствовал в сердце величие.
  - Я значительный, - он же увидел некий неподдающийся описанию знак в туалете, и душа запылала значением.
  - Я единственный, - наконец упала слеза на могилу кривых дурачков, что еще не прошли таковой аксиомы. А еще слеза превратилась в фальшивый алмаз, заменяющий солнце и звезды.
  Нет, не спорьте, родные мои, миллион это сила. Два миллиона вдвое сильнее, чем миллион. Двести два миллиона не просто сильнее на пару порядков, они разрушительная стихия, против которой нет никакого лекарства. Но для маленьких гениальных мальчиков с гиперкосмическими амбициями у меня кое-что найдется. Встали перед зеркалом и наблюдаем. Что в зеркале, какой великан, какое талантище, какая вселенная? Ах, тебе нравится? Ах, ты в восторге? Узенький лобик, безвольные губы, пустые глаза. Вид потрясающий! Вот это мокрое, это скользкое существо и есть гиперпространственный гений? Другого представил таким существом, и захотелось плеваться. Сопли замазали зеркало. Ни одного свободного, ни одного чистого места. Я повторяю, будешь плеваться, пока не засохнут харчки. Богу божественное, собаке кусок из помойки.
  Есть, конечно, надежда на вездесущие общественные организации, но она очень призрачная. Школьный курс превращает маленького скота в большого скота. Институтский курс превращает инертное скотство в воинствующее скотство. Я одолел, я добрался, я победил целый мир в звездах! Но страшная штука, лобик не увеличился, губы не тронула воля, не заблестели капельки мысли в глазах. Кто еще одолел? И куда он добрался? И вообще, что такое победа? Вот бы выучить двести пятнадцать слов из ограничительного перечня. Ну, хотя бы двести или сто пятьдесят. Первое слово есть в лексиконе Станислава Ивановича. "Скус" называется. Прилагательное "скусный", глагола пока что не знаю, но помогает первое слово.
  - Я великий, - следующий круг. Зеркало нравится. Скользкая мордочка при ближайшей нивелировке кажется мордочкой божества. Своего божества. "Скусного", мать моя женщина. Самое время "скусить" божество. Вот видите, подобрался глагол. Когда шевельнул мозгами или попробовал сделать нечто хорошее, все получается. Только будь терпеливым, только надейся и повторяй очень важное слово.
  - Я значительный, - и так далее до три тысячи триста третьего круга.
  
  ***
  Дураки собираются в пары, дураки плодятся и размножаются. То ли такая традиция на великой русской земле, то ли что-то еще. И сказал господь, каждой твари по паре. И добавил туда же, плодитесь и размножайтесь. Хотя дураков размножать не велика важность. Шлеп и тяп, вышел дурак. Не припоминаю, что отмечает по данному поводу наша статистика, но процент размножающихся дураков просто гигантский по определению Станислава Ивановича. То ли девяносто девять и девять десятых. То ли девяносто девять и девятьсот девяносто девять тысячных. Впрочем, вполне реальный процент. Если наоборот, и что тогда получилось с Россией?
  Боги рожали богов, боги и смертные производили героев. Богов мало, смертные бродят по русской земле без числа. При формировании пары надо чуть-чуть поработать извилинами, чтобы не вышла какая ошибка. И опять обращаемся к Станиславу Ивановичу. Ты, конечно же, бог, в чем нельзя сомневаться. Сомневающегося ублюдка на кол. Сомневающегося извращенца удавить на широкой площади. Сомневающуюся сволочь оставить без сладкого. Ты самый главный из всех богов, мир обращается возле тебя, вселенная создана ради тебя, все что вокруг только мелочь и комплекс твоих ощущений. Так легко догадаться, ты спустился на землю, чтобы помочь этим квелым людишкам разжидить процент дурачья и стать немного другими товарищами.
  Я понимаю, богини нет на земле. Искал, надеялся, она не спустилась на землю. На этот раз она подвела Станислава Ивановича. Жизнь земная слишком мизерной кажется с высоты Олимпа. Зевнул, почесался, а на земле проходят века. На такое время не запрограммированы смертные человечки. Их система действует по другим канонам и в совершенно иной плоскости. Да вы что? Двести лет, и все ждешь. Триста лет, и все молодой. Какого черта так долго торчать на земле? Отправляйся дружок восвояси.
  Обманула богиня Станислава Ивановича, но смертные есть. Плохие и очень плохие, хорошие и не то чтобы очень. Размножайтесь, я вам говорю, выбор разумный. Зачем еще боги? Ты размножился, он размножился, мы размножились. Будет тесно там наверху, если вмешаются боги. Не продохнуть, как будет тесно, придется снимать вопрос о бессмертии. Что за глупость? Не глупость, мой милый, а очень серьезный вопрос. Бессмертие хорошо, однако снимать придется. Иначе небо раздавит землю, а заодно и вселенную вместе со всеми ее галактиками.
  Довод стоящий. В первую очередь позаботься о собственном благополучии. Жертвуя малым, не забывает о прочей вселенной Станислав Иванович. Каждая жертва должна содержать рациональные зерна, чтобы не кончилось благополучие на данном этапе. И вот почему. Земля паршивенькая, земля недоразвитая. Чего не сделаешь для нее, проглотит и даже порадуется. Как не радоваться? Другой товарищ не сделает и половину подобного. Другой товарищ вообще крохобор. А ты великий, а ты вселенский герой, а ты задумал родить еще одного героя.
  Ладно, вернемся к тварям и парам. Смертная женщина не бессмертный мужик. Сегодня прекрасная женщина, завтра кошмарная баба с гнилыми зубами. Сегодня почти божество, завтра демон и, если хотите, исчадие ада. Она смертная, этим все сказано. Она с изъяном, что факт. Изъян не просто загладить, тем более уничтожить совсем даже с помощью божественного вмешательства. У самой лучшей из женщин изъян отразится в потомстве, он испортит предоставленную заготовку и материал, он сведет к нулю самые потрясающие начинания ее божественного господина и мужа. А значит? Господи, я вырываю глаза! Значит не будет героя, значит родится ублюдок.
  Сами чувствуете, не все просто на русской земле. Завалящаяся богиня проверена от и до по определению. На ней знак качества, бери не ошибешься даже на девять копеек. Но смертная женщина не такая. Ее необходимо проверить. Станислав Иванович понимает, необходимо. Его расположение не для каждой непроверенной дуры с большими и мягкими сисями. Его нельзя отнести к творцу ублюдков. Пускай другие творят, которые смертные, над которыми черной энергии ада много больше, чем белой энергии. И после которых ничего не останется, кроме тлена и праха.
  Станислав Иванович не зря спустился с небес. Выбор божественный, ошибки не может быть. Мелкая тварь ошибается, это ее предназначение всегда ошибаться. Станислав Иванович не ошибается. Вот земля, вот надежда на будущее земли, вот материал для героя. Сами напридумывали, лучший материал. Не имеет права на худший материал божественный мальчик.
  - Мальчик вырос, - это о нем говорят. И кто говорит? Какая-та тетка, бывшая Репина.
  - Вырос слюнявый, - опять разговор. И кто развонялся? Какой-то безумный придурок Владимир Иванович Топецкой, брат Станислава Ивановича.
  Если посмотреть на поставленную проблему с точки зрения божества, очень нужен Владимир Иванович. Божество не имеет права вот так выйти на свет, без какой либо там конспирации. А тупой старший братик Владимир Иванович есть отличная конспирация для Станислава Ивановича. Станислав Иванович родился в последний момент по определенной причине. Думали ничего после старшего брата не будет, а он был. Думали ничего не выйдет, тем более бог, а он вышел. Хорошее прикрытие этот тупой раздолбай для Станислава Ивановича. А еще этот самый тупой раздолбай не может обидеть бога, потому что из смертных. Тем более тетка, жена этого мелкого и позорного смертного не способна наехать на бога. Им развлечение, а на небесах благодать. Никто не воспринял божественных замыслов, никто не откроет великого плана, и есть еще шанс у вселенной.
  - Пора помогать, - самомнение Владимира Ивановича зашкаливает, даже противно.
  - Чем помогать? - много умнее Наталья Сергеевна Топецкая, бывшая Репина.
  - Сам не знаю, - опять старший брат, - Дитя повзрослело. Разумом слабое, но телом давно не дитя. Разум больше не в силах сдерживать тело. Он помрачается, он выдает такие кошмарные виды на жизнь, которые не подлежат контролю. А еще он выступил против природы. Или я ошибаюсь, природа борется с ним? Хватит быть одиноким, хватит быть однотипным, хватит, черт подери! Не хочу загадывать, чем закончит природа.
  Теперь убедились, Станислав Иванович бог среди смертных, очень похожий на смертного. А этих смертных миллионы вокруг. Одинаковые лица, одинаковая походка, одинаковые поступки. Бог среди нас. Он не выделяется, он в глубокой защите. Ради чего выделяться? Выделившееся существо проиграло еще до начала игры. Посадят в клетку, навесят ярлык, и будешь грызть прутья до той последней минуты, когда придется тебе возвращаться на небо. И жрать не дадут ни черта, и пить поднесут разве что малую капельку. Ну, покажи, как обходишься без жратвы, как производишь напитки из воздуха.
  Лучше не знать про бога. Человечество не остановится ни перед чем. Бог в толпе? Хорошо, посадим в клетку толпу. Те, кто обычные человечишки, быстро сдадутся, быстро подохнут. Бог в народе? Посадим в клетку народ. Последний и выживающий при любых обстоятельствах представитель народа, сами прикиньте кто. Ваш прикид не ошибка, не бред. Вы очень умные, вы полубоги, если так легко догадались.
  - Наша задача, - ворчит Владимир Иванович, - Помогать страждущим и обездоленным товарищам. Наш опыт вполне достаточен, чтобы выявить подобный субъект. Его поступки, его характер какое-то время находятся в наших руках. Он обездоленный субъект, поэтому такая позорная личность. Он одинокий товарищ, поэтому мерзок на вид. Он всего только жертва судьбы или природы, что все равно. Пора помогать этой жертве спасти свою жертву.
  - Ты уверен? - я повторяю, много умнее Наталья Сергеевна.
  - Да, уверен, - чужим умом не разживется Владимир Иванович, - Человек не скотина. Ему помогаешь, себе помогаешь. Его отвлекаешь, себя отвлекаешь. Человек зависит от тысячи тысяч причин. Действия человека, характер, мысли и чувства находятся опять же в прямой зависимости друг от друга. Вот позорная зависимость, вот хорошая. Если отвлекли от позорной зависимости, наступит хорошая. Если помогают в хороших делах, снова наступит оно. Не сомневайся в честности собственного "я", чтобы спасти человека.
  При таком подходе не помтрадает гений и бог. Это полочка, куда положили тебя, где присыпали, откуда в конце концов понесут. Конспиративная полочка. Не лучший, но худший из вариантов. Не спокойный, но бесноватый конец. Не расчетливая, но из самого низа судьба. А падать так долго и нудно. В глухой ослепляющей тишине ты все падаешь, падаешь, падаешь... Зачем заорал? Вот когда доберемся до самой последней и окончательной точки, тогда ори на здоровье. Или никак? Или обделал штанишки?
  - Не правильно, - упрямится бывшая Репина.
  - Не спеши, - в том же темпе Владимир Иванович, - Человек был животным с инстинктами. Был и будет всегда, без какой либо ссылки на разум. Пускай целая категория заучившихся профессоров подбирается через разум к инстинктам этого очень гаденького и тупого животного. Вот еще последнее усилие, и мы научимся управлять человеком, стоит только воздействовать на определенные точки. Нет, не научимся. Потому что какие-то неправильные точки. Со стороны кажется, что они правильные, что они из мира вещей, в котором живет человек, а отсюда и соответствующее воздействие.
  - Объяснись, - продолжает спорить Наталья Сергеевна.
  Можно и так:
  - Скажем, душа это вещь. Следовательно, в химических лабораториях создается определенный состав, активирующий или подавляющий душу. Состав впрыскивается в мозг не так чтобы одного человечка, но всего человечества, и вот вам всеобщее благоденствие, рай на земле, только счастливые, честные, добрые граждане, и никаких гадостей. Но пройдет день, или два, или три, как назло всем расчетам, прогнозам и прочей фигне появляются гадости.
  - Противоречие, - умеет спорить Наталья Сергеевна.
  Владимир Иванович сам не промах, но сегодня безжизненный какой-то, захлебнулся в миске с картофелем:
  - Не ощущаю противоречия. Не люблю перемен. Не люблю помогать. Если ты ничего не меняешь, есть шанс, не изменится ничего. И это лучший, но не реальный исход любого псевдонаучного эксперимента. Человек, привитый от злобы искусственным способом и нашпигованный искусственным счастьем, все равно остается слюнявым подлым животным. Его обратная регенерация просто вопрос времени. Его привыкание к химическому веществу произойдет так или иначе, не важно при каких обстоятельствах. А господа ученые не узнают, где проскочила ошибка. Потому что на самом деле не было никакой ошибки, а был человек, который изначально и есть ошибка.
  - А вот это правильно, - Наталье Сергеевне больше не нравится спор. Обед завершился, посуда грязная. Некоторые мелочи потребовали срочного вмешательства. Это пятно, это пятно и это пятно. Кто спорит, тот даром теряет свое драгоценное время. Скорее разбираемся с пищей (позорной, земной) и садимся за книги. В книгах есть утешение. В книгах совет и ответ. Книги всегда в ладах с жизнью, не то, что Наталья Сергеевна.
  Успокоились, накатила одна мысль. Скукоженная, затасканная, вроде обрывка бумаги. Ее оборвали, она живет в таком виде, не надоедает, не выползает. Живет и живет. Раз оборвали, два оборвали, три оборвали. Предмет не из самых великих и тем более не из самых крутых для дальнейшего понимания. Крутизна приличествует горе, в крайнем случае, живописному холмику. Нет ничего похожего в наших краях, нет, и не будет. Разве что кротовая кучка.
  - Мальчика надо женить, - решила Наталья Сергеевна.
  
  ***
  Женить так женить. Все сходится. Бог спустился с небес, выбирает для размножения смертную женщину. Выбор сложный, но согласуется с воплями и надеждами глупых людишек. Выбор кошмарный, промаха не избежать на любом из этапов. Или я ошибаюсь? Худшие кандидатуры практически позади. Худшие земли отброшены. На траверсе дорогая земля. Самая чистая, самая русская. Пускай подерутся со мной, кто выискал лучшую землю. Вцеплюсь зубами, буду рвать, буду грызть. Не оторвешь, ничего не докажешь.
  Короче, не стоит резать ножом по живому. Бог спустился, бог рассмотрел, чего следует. Кандидатура одна, второй такой не имеется. Рыжие волосы, острая мордочка, жилы и кости. Вам нравятся жилы? Вам нравятся кости? Ах, захотелось мясца? Первое доказательство, какие вы боги. Надоели с мясцом. С этой ляжкой, с этим коровьим выменем, ну и так далее. Горше смертного часа всем надоели. Сидите, жрите, не лезьте в наш праведный мир. Не ваше дело воспитывать бога.
  - Влип, дружочек, - как-то обмолвился Кирилл Петрович Ламерти в телефонной беседе со Станиславом Ивановичем Топецким.
  - Основательно влип, - снова он, но при личном контакте.
  Не распространяюсь, чем личный контакт отличается от телефонной беседы. В первом случае из глубины твоего бытия поднимаются обыкновенные гадости, и во втором поднимаются. В первом случае не удастся набить морду, и во втором это так же великая редкость. Идеологическая подоплека всего твоего поведения ограничивается очень простыми функциями. И если там начинается некая суррогатная мысль, здесь она продолжается. Опять же, оттуда пришедшая мысль здесь обретает конечную форму. Между первым и между вторым разговорами можно подумать каким образом справиться с мыслью. Хотя не верю, чтобы подумал Кирилл Петрович Ламерти. В первый раз вырвалась мысль, затем прошлась во второй, вылетит в третий, четвертый и пятый.
  - За спиной институт, - продолжаем контакт с Петровичем.
  Не понимаю, зачем подобная дикость? Для гениального и вселенского Станислава Ивановича Топецкого, ставшего предметом вышеозначенных разговоров, не найдется ни прав, ни обязанностей. Я хочу, вот тебе право. Я ненавижу, это обязанность. Гениальное нечто рассчитывается по другим правилам, и вселенское что-то определяется совершенно не так, как привыкли тупые людишки. Куда чихал Кирилл Петрович Ламерти со своим институтом? Нет, пора и честь знать. Есть свободная зона, есть запретная зона для всяких Петровичей Ламерти. В свободной зоне разрешается только общение с Максимом Леонидовичем Супенковым, как с представителем все тех же людишек. Как покушала твоя остзейская немочка? Как вздремнула она? Как отвечала большой и толстой любовью на твою так называемую любовь, что гораздо больше и толще. Ибо свободная зона в прямом смысле открытая. Освободившийся от предрассудков Максим Леонидович Супенков на все отвечает. Покушала плохо, вздремнула погано, любви никакой. Другое дело, запретная зона. Сюда не ходи и не квакай.
  - До института одно, - не понимает товарищ Ламерти, - После другое.
  Телефонными звонками замучил Станислава Ивановича. При каждой встрече гаденько так улыбается. Его супруга, теперь законная, разные приветы передает. Все темы сводятся на единый манер, даже приветы, хотя они разные. Маленький привет от Кирилла Петровича, большой от Елены Борисовны Ламерти (вспомнили про богатую женщину?) Маленький привет от Елены Борисовны, большой от Кирилла Петровича.
  Полный инфантилизм, твою мать. Тебя не трогали, когда выбирал себе женщину. С тобой обращались, можно сказать, человеческим образом. Почему бы не сделать нечто подобное? То есть отказаться от гнусных улыбочек и не доказывать при удобном случае, как же тебе повезло. Забугорные виды, забугорные шмутки, потрясающий интеллект. Какой такой интеллект? Все составляющие в видах и шмутках. Богу угодна Россия, а ты привязался со всякой хреновиной. Неужели не ясно, что богу не нравится забугор. Если понравится при случае чужая земля, бог заглянет туда своей божеской милостью, а пока там не нравится. И плевать на Елену Борисовну. Ах, она акробатка! Ах, она музицирует! Ах, она стройная, синеглазая, сплошь обаятельная и сама красота! Кто сказал красота? Богу все ниже пояса. Вы думаете, он не заметил Борисовну? Еще как заметил. Сразу отверг. Пускай достается низшему существу. Все той же породе ничтожного Ламерти.
  Нет, шалите, ребята. Очень настырный Петрович. Никак не успокоится, потому что ему повезло. Так и тычет в морду Борисовной. Вроде пора успокоиться и перейти к конструктивным решениям, но опять же какой-то неправильный Ламерти. Во, конфета какая! Вам жилы и кости, а мне? Честно скажу, ему те же жилы и кости. Но какие жилы? Но какие кости? Пальчики оближешь с позиции товарища Ламерти. Даже если немытые пальчики, все равно потянуло лизать. Красивая, богатая, талантливая Елена Борисовна, в еврейском хоре она. Не подумайте, что из тех, из ненаших товарищей. Она наша. Это по мужу Ламерти, а по родителям Иванова. Нет более русской, более настоящей фамилии.
  Смейся, паяц. Получил счастье, самое время смеяться. Лучше всего над собой. Счастье не долговечное. Тебе разрешили нечто не совсем тривиальное в нашем чертовски пустом и поганеньком мире. Тебе разрешили только любить и выполнять петушиные обязанности. И ты не так чтобы отказался, основываясь на собственном опыте и прочей фигне, якобы настоящий мужчина не ложится под женщину. Повторяю, тебе разрешили любить: горячо, основательно, без придурства и фальши. Только тебе одному, ну и ладно. Так что не очень кричи по углам о своем счастье.
  - У моей два образования, - снова Петрович.
  Наглый какой-то, нахальный пацан. Нахальнее морды еще не встречал Станислав Иванович. Ничего личного, боги предупредили товарища Ламерти. Счастье маленькое иногда попадает в весьма нехорошую переделку. Сегодня тобой выполняются петушиные обязанности, завтра на это место поставят кого-то другого, и ты превратишься в такого красивого козлика. Сегодня со шпорами, завтра с рогами. Неужели нужна консультация со Станиславом Ивановичем, как сохранить ненадежное счастье?
  Нет, совсем оборзел Ламерти:
  - У моей целых два диплома: одно музыкальное пэтэу, другое театральное. А твоя-то торговка.
  Здесь божественному терпению конец. Стена не выдержит, земля не выдержит, камень взорвется от вышеозначенной мерзости. Терпеливое божество покажется маромоем. Где ты встречал маромоя в облике бога? Здесь такие ублюдки не водятся даже за очень реальные денежки. Здесь настоящие пацаны и девчонки. Самые крепкие, самые мощные, из России, черт подери. Они знают, как говорить правильно и до какой степени разрешается шутка. В остальных случаях не обессудь. Даже Станислав Иванович завизжит не хуже стада свиней, подвергшихся обрезанию:
  - Сволочи!
  И замахает своими качковскими ручками:
  - Гады!!
  И затрясет своей правильной попкой:
  - Дерьмо!!!
  Он вам не мальчик, хотя скрывается под личиной невинности. Он вам не крохотное существо, хотя не открыл никому свою настоящую сущность героя и бога. Он обязан на данный момент завизжать. Иначе во что превратится ваша дурацкая жизнь? Сам не представляю, во что. Наступило время учить идиотов.
  - Принцессы, похоже, не водятся на русской земле, - не нахальный, скорее настырный Петрович.
  Ты что же, Кирюша, страх потерял? Милая заласкала, милая защипала, милая сделала циником и сумасшедшим во всех отношениях. Человек не имеет права быть сумасшедшим. Вот стул, назови его стул. Вот кровать, запомни кровать. Вот дорога, не гадь на дорогу. Я уверен, милую милой всегда называешь в кровати. Она милуется, значит, милая. С ней дьявольски хорошо. А ты опять же не догадался, что все хорошее исходит из ада? Точно не догадался? Умные люди теперь подсказали. Специально совет подаю. Из рая пришел аскетизм: один хлеб, одна рыбка, один огурец и то со вчерашнего дня. Не отвергаем пришедших из рая. Они управа на твой взбеленившийся ад. После отвержения никто тебе не поможет.
  Вот Максим Леонидович Супенков гораздо скромнее товарища Ламерти:
  - Наплодилось женатого хлама на нашей планете.
  Сначала раздумывает Супенков, впоследствии говорит:
  - Продались ребята за юбки.
  Разрешается посоветоваться с толстеньким мальчиком и его баронессой фон Грау. Или крыша поехала? Позавчера стояла на месте, вчера стояла на месте, сегодня где твоя крыша? Я не согласен, или неверно себе представляю действительность и положение ключевых точек на данный момент. Был такой рассудительный Ламерти, теперь безрассудный. Был такой уважаемый товарищ, теперь ноги врозь. Нет, мой праведник с очень влажными глазками, вечно праведной жизнью не прожить ни в каком государстве. Крыша почти на земле. А из-под крыши вылезла вся твоя глупость.
  - Перевелись принцессы, остались одни баронессы.
  Скажи спасибо, не слушает Супенков. Божественный Станислав Иванович слушает, а русский богатырь Супша ковыряется в носу толстым пальчиком. Занят мыслями, очень занят Максим Леонидович. Не встречал за последнее время более занятого человека. Просто в пене, просто в бреду. Готовится кое-чего предложить по большому блату. Я уверен, предложит. С красным дипломом Максим Леонидович вдвое загадочнее того прошлого Супенкова с собачкой. Его слова есть отзвук красного цвета. Его дело есть призрак дипломных корочек. Нет, не то говорю, не призрак, но яростный взрыв, но настоящее солнце:
  - Значит, скоро веселый денек?
  Раззудил плечо Максим Леонидович. Только-только доходит первая стадия речи. Вторая еще не добралась до толстого мальчика, вторая в пути, с фонами и баронессами, с богатой и вдохновенной любовью. Путь дальний, я не сказал, далекий. "Скусного" здесь не предвидится. Станиславу Ивановичу не щегольнуть божественной подготовкой. В дальнейшем свое возьмет Станислав Топецкой, но сегодня еще не пришло его время. Чешется богатырь Супша:
  - Скоро сыграем торговую свадьбу.
  Господи, а я его похвалил. Умные интеллигенты предупреждали, не будь остолопом, вообще не хвали всякую сволочь. Ибо сволочь в твоих похвалах не нуждается. И вообще надо жить в свое удовольствие. Ты любишь рыжие волосы? И я люблю. А если волосы черные? Снова люблю. А синие не слабо? Представьте себе, не слабо. Все люблю, всем доволен, никого не хочу нахваливать даже за праведные поступки. Или хочу? Пока не решил. А пора разобраться, не маленький мальчик.
  Вот Слава, он маленький мальчик:
  - Что за дрянь?
  Чуть не загрыз товарища:
  - Что за параша?
  Чуть не заляпал дерьмом:
  - Сам дерьмо!
  Короче, богу здесь не понравилось. Надумал жениться, женись, пока не набили морду, или другие не отобрали. Ты чего кочевряжишься? Или совсем отупел после своего института? Тогда какого черта гремит в ушах филармония? Дальше не понимаю. Божественный мальчик покинул смертных товарищей, истекая желчными слюнями. По дороге едва не взорвал взглядом два десятка машин, три десятка автобусов и два с половиной троллейбуса. Станция метро вместе с дебильными пассажирами едва не взлетела на воздух от порывов его сумасшедшей энергии. Могла взлететь, могла оказаться все тем же хламом, все той же помойкой. Но ей повезло, видит бог, повезло. В конечном итоге, жертвой великого человека стал полудохлый щенок. Великий человек так отпинал эту тварь, что едва не уделал помойку:
  - Убью!
  И еще:
  - Раз-зорву на части!
  Божественная душа на этот раз переполнилась гневом.
  
  ***
  Я не выгораживаю Станислава Ивановича. Кто-то же должен навести порядок на грешной земле среди подлых людишек и гадиков. Маленькое серое существо, вцепившееся зубами в свою серую телесную оболочку не способно на вышеозначенный подвиг. Отсюда делаем выводы, откуда придет к нам порядок, и кто, то есть какой гипервселенский герой займется переустройством и удалением всяких свинских загашников.
  Земля великая, повторяю в двухтысячный раз. Земля огромная, опять и опять повторяю. Город гигантский раскинулся на такенном пространстве, что жизни не хватит его обойти своими двумя ножками. Но места хватает не всем. У этого есть квартира, у этого две, а этому не досталось. Не позаботились чертовы родственники, не разгадали гениальной души, не пожертвовали собственной шкурой, дабы радовалась настоящая душа настоящего бога. Вы не спорьте, оно похоже на родственников. Сам поем, а ребеночку хрен. И приходится гениальной душе куковать с недобитым братаном в склепе разврата, тоски и печали.
  Как не взвоешь? Всюду братан. Тумба его, шкафчик его, супруга его. Путаются под ногами. На диван не приляжешь, за столом не развалишься, в трусах не прогуляться из ванной в сортир, и даже в сортире не почитаешь газету. Все его, его и его. Мир перевертыш, жизнь каторжная, комната хуже гробницы, всех удавлю. Кушается из чужой тарелки, пьется из чужой кружки, одеваются чужие обноски. Своего ничего не осталось. Как не сдохнуть от злобы?
  - Униженный да возвысится, - хорошая мысль.
  - Возвышенный да унизится, - так думают только герои.
  - А пошли вы все на хрен, - а это то самое, что засело в высокомудрой башке гениального мальчика.
  Бог терпеливый, гений вселенский. Станислав Иванович из закаленной породы русских товарищей. Мордой кривит, сопли пускает, но денежки на сберкнижку кладет. Сперва стипендию, дальше зарплату, дальше еще зарплату, которая увеличивается потихоньку по мере его продвижения по служебной лестнице. Закаленный товарищ. В такой мерзости, в таком разврате только крепчает характер. Ну и как следствие, та самая пресловутая книжка. Проценты ничтожные, но добавляются каждый год. Обноски совсем износились, а книжка растет. Не сломать, не достать Станислава Ивановича.
  Конечно, родители подлецы. Сами окопались в отдельной квартире, сами на импортной мебели, сами с большим телевизором. А тут параша, пакость, склеп, коммуналка со старшим из братьев Ивановичей и его бабой. Старший братец не только братец, но злобный тиран. Для него не осталось ничего святого на русской земле, никаких талантов и гениев. Надо бы иногда поклоняться таланту или боготворить гения. А старший братец сбежал по своим дурацким делам. Морда сосредоточенная, ему видите ли некогда. Слово скажешь, так улыбнется, вроде ребенка обидел. И все усилия на красотку свою. Мамочка милая, какие у них извращенные речи и взгляды! В сумасшедшем доме не откопаете столь отвратительной белиберды. Ты моя звездочка. Ты мое солнышко. У тебя золотое сердечко и прочая хрень. Не мог отыскать страшнее красотки.
  Быт, говорите? Неправда. Старому пню с его хламом самое место среди этих потрохов. Но развивающемуся гению, но воспаряющему богу отсюда нет взлета, нет полосы для разгона. Чужие макароны отвратительнее только чужой картошки. Чужая картошка безобразнее только чужих макарон. Хлеб на столе, повторяю вам не совсем, чтобы хлеб, но зловонная плесень. Что понравилась плесень? Так жрите ее. После попробуйте разбежаться и сделать хотя бы единственный взмах крыльями.
  Сильный характер у Станислава Ивановича. Другой характер покатится вниз, в кипящую воду. Смола измажет другого товарища, ад обожжет и удавит. Его человеческое начало подчинится порочному и развратному естеству. Его божественное начало отвергнет божественный гений. От рая до ада есть шаг, даже пол шага. Так легко подчиниться. Сам зверею, более чем легко. Подожжем эту комнату, подожжем этот стол, подожжем оборзевшего братца с его недалекой супругой. Всех в огонь! Картошку, морковку, лапшу. А самое главное, плесень.
  - Проигравший характер ликует, - неплохая для мальчика мысль.
  - Ликующий характер проигрывает, - неплохая идея для гения.
  - Сдохните, свиньи, - думаю, разобрались откуда последняя блажь. Очень верный и подходящий источник.
  Горы сворачивать с характером Станислава Ивановича. Дома практически не находится младший из Топецких. Ночью находится семь или семь с половиной часов. На развалившемся креслице, где больше не выдержать даже гению, даже богу. Встает раньше всех, пинает на радостях креслице. Душ, прическа, уход за кожей. Иногда соскребает волосики по всему телу. Так мужественнее, когда общипанный, когда голяком. А может кое-чего прорастет после встряски. На подбородке вроде бы кое-что проросло. На груди пока глухо. Но ляжки в таких реденьких, в таких рыженьких волосках, что самое время смеяться.
  Впрочем, у старшего идиота много подобного барахла. Не подбородок, а лес. Ему бы дважды, нет трижды в день скубать подбородок. В противном случае он прямая копия доисторического человека и подтверждение правильности теории Дарвина. А если без шуток, фабрику пора открывать по продаже и переработке шерсти. А на вырученные деньги уход за кожей. Иначе, какой здесь уход? У жены небритого идиота мыла кусок, старый крем, старый шампунь. Не разживешься и не попользуешься. Жлобство, вокруг нищета. Приходится тратиться Станиславу Ивановичу. Мимо сберкнижки приходится проносить кое-какие денежки. А это уже не смешно, не так жиреет сберкнижка.
  Душ окончен, завтрак давно позади. Как уже говорилось, чем бог послал завтракает младший Иванович. В данном случае скудный бог. Конфет не послал, мясного опять не послал, фрукты не обнаружить даже под микроскопом, и стимуляторов нет ни капельки. После завтрака труд на благо отечества, обед за свой счет, от которого снова худеет сберкнижка. А ведь подлый братан. Мог расколоться на этот обед. Что ему рублик, что ему два? Сам жует точно жвачное. С такой щетиной быть ему жвачным животным. Но есть другие товарищи, которые без щетины, которым нужны конфеты, которым пора принимать шоколад для улучшения мужского достоинства, не повторяю про фрукты. А тут такая трата с обедом.
  И еще, вечер несет самую главную трату. Бог появляется перед смертной своей. Помытый, надушенный, выщипанный. Столько часов сберегал божественный запах. На работе старался особенно не перерабатывать. Лишний раз не пройдешься, не побежишь. Кто сказал, побежишь? Из-за стола не подняться, в ящик не заглянуть, слова не вымолвить. Вдруг испортится "скус". Наконец, запамятовал, цветы. Каждый вечер цветы. Не самые дорогие, но за три копейки не покупает цветы божество. Смертная не поймет, она такая кривляка.
  После вечера ночь. Домой возвращаешься, в этот ад, в этот склеп, в скопище низменного и порочного бытия, на чужие харчи, которые горше комка земли или грязи. Умнее не возвращаться сюда никогда, но божество не ночует на улице. Там собаки, там алкаши, там зараза. Значит, домой. Чем ближе, тем более свирепеет младший Иванович. Вышел от смертной свирепый товарищ, по дороге свирепства набрался, нет мочи терпеть. Как представишь, чего происходит в этом, так называемом доме.
  Ну, конечно, не стоит всегда начинать с гадостей. Вот на диване два идиота, две мелочевки, две дряни, которым сдохнуть пора. Рты раззявили, не рты, но бездонные бочки. Губищами хлопают, не губищами, но срамными местами. Слова вылетают, не слова, но настоящая желчь. Ежели попадет, то отравишься, такая едкая желчь, настолько подлая и гнилая:
  - Подрастает сморкунчик.
  - Куда там еще? До старости может и подрастет. Будет крохотным и извивающимся старичком. На помочах придется водить эту мелочь.
  - Очень прискорбно. Мы не воспитатели, не дом престарелых, не богадельня. Наши интересы разошлись. Мы не можем его изменить, даже если захочется. Он не может на нас повлиять, даже если выйдет из детства. Мы разные, он разный. Маловата для всех эта квартира.
  - Не прогонишь.
  - Идея хорошая, для которой не существует решения. Сперва не подумали, когда решили пригреть малыша. Он же робкий такой, он невинный, он из самого-самого детства. Стоило думать. Благодеяние хуже убийства. Облагодетельствованное ничтожество хуже червя. Червя раздавили, на этом конец. А ты избежал подобную участь в полном объеме и теперь обижаешься, что оказался под прессом.
  - Всему своя чаша.
  - Вот именно, что своя. Когда-нибудь чашу возьмут и выпьют со всеми ее удовольствиями. Что было, окажется прахом. Чего не было, станет дымом. Что могло быть, исчезнет в разверстой утробе. Даже стенки и те потускнеют в определенный момент. Они обязаны потускнеть или треснуть. Они соприкасаются с тем, что на дне. А на дне, сколько не выскребаем, остается осадок.
  Делай добро
  Для дурака -
  Схватишь в ребро
  Радость пинка.
  Будешь пленять
  Цветом лица,
  Вытянув кладь
  У подлеца.
  Пискнешь в гробу:
  "Мне невдомек,
  Как по горбу
  Вышел пинок".
  Бурно рыгнешь
  Счастьем своим:
  "Все это ложь,
  Все это дым!"
  Выплюнешь бред,
  Вызвездишь мрак
  Счастью в ответ,
  Точно дурак.
  Когда представляешь такое дерьмо, распадается сила самого божества на маленькие кусочки. Хорошая сторона направлена в меньшую сторону, плохая уходит почти в бесконечность. Как посмели кривляться и обсуждать божество всякие смертные гадики? Кто они такие под этими грешными небесами? И вообще, подыхать им пора, выметаться пора перед рассветом и взлетом великого гения.
  Теперь подбиваем копейки. Ночь, холодина, Всевышний (с большой буквы себя величает младший Иванович) не за горами. Визг согревает и распаляет божественную утробу. Вне его только сопли и слюни. С ним веселее, с ним можно звонить и стучать. Лучше стучать. Упражнение для суставов. Хлоп рукой в дверь, хлоп ногой в дверь:
  - Гады, чего не дождались меня!
  Правильно, так этим гадам. Позволяют уродствовать. Позволяют хамить. Словечки находят какие-то подлые. Взгляды бросают какие-то гнусные. Но не надейтесь, что скушало ваше дерьмо божество, и не вырвало. Вот вам целый букет рвоты. Тебе поганец. Тебе поганка. Подождите, покуда женится мальчик, покуда умчится к рыжеволосой своей Карине Ефимовне. На ее торговую площадь, на ее чистые простыни, на ее сногсшибательную жратву. Сегодня попробовал этой жратвы, ах повезло. Подождите, тогда и вам повезет. Скорчитесь, словно змеи. Скука станет вашим уделом. Солнце закатится, черт закуси. Без бога вам не прожить. Завоете гады.
  Прощальный штрих гениального дня, как две капли воды похожего на все остальное. Удары руками, удары ногами, удар головой, то есть самым вселенским и самым великим вместилищем гения. Слюна на дверном косяке, сопля на дверном косяке. Хочется выть и рыдать. Снова рыдать или выть. Потраченный вечер, убитое время, дурацкая ночь. Рыжие волосы душат, опутали, не развязать ни за что никогда. Господи, эти рыжие волосы:
  - Дура не отдавалась без свадьбы.
  
  ***
  Странный чудак человек. Сколько времени пакостил свет. Ну и заодно выделывал кучи делишек, не всегда благовидных по сути своей, не всегда подотчетных морали и приносящих благой результат для никому ненужного человечества. Видите ли, человечество должно на что-то надеяться. У человечества, твою мать, должна быть надежда. Вот такая маленькая, вот такая бессмысленная надежда. И это правильно. Комар не надеется, клоп не надеется, глист давно потерял свой последний шанс. Они живут без надежды. Они знают, как жить в определенной среде. Но неужели захочет так жить человечество?
  Вот и я повторяю, что человек настоящий чудак. С одной стороны напирает животная сущность со всеми дурными привычками, с другой подбирается собственное человеческое бытие, чего нет, чего не может быть у животного. Сколько выжрал жратвы в облике жирного или постного мяса, вчерашнего супа, протухшего молока или сладенькой кашицы. Кашица сладенькая, как говорится, в первых рядах. Она стирает любую сущность, она отметает любые конфеты. Она глубоко моральна. Она выше общества старшего или младшего брата. Этот женился, почему тому не жениться? Этот разумный, кто сказал, что другого побили мешком по дебильной головке?
  Вопросов масса. Вопросы сложные. Отвечая на первый вопрос, запутываешься в следующем. Отвечая на следующий вопрос, запутываешься опять. Не разобраться, кто кого любит, а кто кого нет. Коммунистическая пропаганда не разбирается в чисто животной любви. Справедливейшая родина не разбирается в любви человеческой. Врожденный иммунитет ничего не подсказывает. Источник жизни заполнили еще до твоего рождения всевозможными бонусами. Чудачества человека такие непредсказуемые, что лучше с ними не связываться. И кого интересует тот факт, что ребенок решил поиграться?
  Снова игра? Самый естественный симулятор жизни, подменяющий во многих случаях жизнь. Игровое поле широкое, авось никто не заметит, что оно только поле. Ходы скрытные, авось удастся пройти до конца. Результат, похоже, благой, здесь существует надежда. Тебе разрешили попробовать эту надежду. Не кашицу, помни, дружок. Не сладенькое, помни опять. Ты не просил, но тебе разрешили попробовать. Сама трясина толкнула тебя за надеждой. Вот эта отвратительная, вот эта зловонная жижа произвела столь необходимый толчок. Хлюпала, переливалась, и получился кое-какой результат. Маленький мальчик оставил твердую землю, чтобы пройтись по трясине.
  Вот и я повторяю, чудак. Логики нет, теории нет, с практической стороны абсолютный провал, одно разрешение. Лучше два разрешения. Подготовиться, наладить связи, привлечь сильных мира сего никогда не мешает. После приходит игра. Кости легли в твою пользу, карты вполне подходящие, домино еще не покрылось козлиным запахом. Не перечисляю интеллектуальные игры. Чем основательнее интеллект, тем больше шансов пробраться вперед по трясине. Приготовился, при связях, под крылышком какого-нибудь толстосума. Но чудак, или почти сумасшедший придурок, все носится со своими богами, воспитывает гения, изыскивает посадочную полосу. Нет, ошибаюсь, взлетную полосу. Когда посадят, тогда посадят, а сегодня право на взлет. Не взлетел, будешь дрянью.
  К черту логику. Если бы каждое существо поступало по логике, жизнь превратилась бы в самые что ни на есть неудобоваримые экскременты и запачкала свои капища мразью. К черту ученый приоритет. Если бы каждое существо сочеталось с наукой или совсем есть компьютер, то пропали бы милые сердцу ошибки судьбы, на которых вообще закаляется сердце. К черту черта. Я не выругался, душа пожелала отбросить последний нагар. Она тоскующая, она очищающаяся. Она поддается капризам и понимает, логики нет. Ни в развитии человеческой особи, ни во взаимоотношениях между особями. Вместо логики существует каприз, такой непонятный, что глаза вылетают на яйца.
  - Мы слыхали, как изменяются люди после женитьбы. Как уходят в подполье здоровые весельчаки, как распадается общество. Веселое общество, доброе общество добрых и смелых мужчин страдает и распадается при одном только виде так называемого прекрасного пола.
  - Вы слыхали?
  - Мы щупали пол. И остатки на данном полу сокрушенного общества.
  Логики нет. Если Слава взлелеял каприз:
  - Вернуть для вселенной четверку!
  
  
  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  
  Странная мысль. К чему ворошить прошлое? Разве мало нового света и нового мрака возникло на небосклоне, вылезло из колодцев небытия, из гигантской развалины, из бездушной проплешины, прозванной бездной? Разве мало новых товарищей в свете и мраке скатилось обратно в небытие, в этот стальной механизм, в эту прорву, в это нечто или ничто, с которым у человечества не может быть ничего общего? Бог ты мой, человек надоел своей тягой к разным крючкам и извилинам. Крайнее положение отягощает его. Неодолимые препятствия угнетают. Он боится выглянуть за черту. А вдруг перевесился, а вдруг упадешь, а вдруг в данном месте непрочно и скользко.
  Середина есть истинный мир человека. К самой середине не дотянуться ни при каких обстоятельствах. Кошмар, толчея. Кто попробовал заняться подобной хреновиной, того задавили. Но середина приятнее, нежели край. Она подбадривает, она привлекает человеческие массы. Больше того, она инстинктивное продолжение жизни. На краю как-то неловко и можно упасть. Здесь упасть невозможно - поддержат и слева и справа. Другой разговор, кто поддержит. Свет и мрак здесь меняются в определенном порядке. Сумасшествие поглощает рассудок. Разум клеймит сумасшествие. Пороки стоят с добродетелями в равном ряду. Посмотри, кто прорвался вперед? Пустая трата здоровья, ряд до омерзения равный.
  Я продолжаю вопросы, к чему подобная гонка? Прошлое или будущее исчезает, когда отступаешь за край. Сделал шаг, грани начинают стираться. Кто ответит, где будущее, а где прошлое? После первого шага еще возможно собрать воедино какие-то мелочи. После второго еще возможно вернуться. А если прошло много тысяч и миллионов шагов? Да ты запнулся, откуда шагал. Все забыто, позор, пустота, а что осталось, сожрет середина.
  Мне пока повезло. Путь проторенный, путь вполне человеческий. Странность мысли не ощущается в точке пространства, где я задержался. Головы не видать, она свесилась вниз, она за чертой или, если хотите, за гранью. Плечи просматриваются, потому что не перетягивают тело в порыве необузданного кретинизма. В противном случае произойдет некое несанкционированное телодвижение и последующий полет в бездну. Об этом уже сообщалось. Какого черта полет? За гранью так интересно. Туда заглянул, сюда заглянул. Представляете, какая непредсказуемая вещица в руках? И как тебе нравится после вселенских глубин тупой кретинизм середины?
  Нет, это не бутерброды на спичках, не литературный вечер напыщенных павианов, не скукотища среди разрешенной поэзии. Стихи теперь просто как строки. Бросил фразу, она называется стих. Тявкнул, не представляю чего, снова стих. Обложился с шизоидального бодуна, и опять стих, которому одиноко и тесно. Спрашиваю, отчего одиноко? Все от того. Бодун закончился, поэзия унеслась на Парнас, чтобы забиться там в дыры и щели до очередного, можно сказать, подходящего случая. Интересуюсь, зачем? Причина та же, вокруг наблевали.
  Из-за черты нет бутербродов, нет спичек, нет наперсточной атрибутики великосветских салонов. Есть другая поэзия, которая не делится на стихи, которая существует назло мелочным маромоям и их подражателям, которую не зажать, не изничтожить, не поставить служить середине. Я не ошибся, поэзия есть. Она под солнцем, на небе, в земле. Эти простые понятия повторяются тысячи раз, нет, миллионы, однако они не теряют свою привлекательность. А еще они не доступны салонному бодуну. Питекантроп от культуры всего лишь питекантроп. Как не кривляйся, торчит голый зад с этого самого края.
  Стоп родимые, мы отклонились от темы, мы возвращаемся к прошлому. С опытом человек не пожелает туда возвращаться. Много ошибок, много провалов, сплошная неловкость и чепуха. Чего не припомнилось, за все покраснел и готов набить морду. Тут был слишком активным, там был слишком пассивным. Тут подумал, там рассказал. Кто тянул за язык? Кто вытягивал мысли по каплям? Не нравится прошлое. Будущее привлекательнее, потому что направлено в неизвестность. С ним веришь, с ним уважаешь себя, с ним понадеялся все изменить, все исправить в лучшую сторону. Но будущее наклоняется к середине и принимает вид прошлого.
  Лукавый попутал, сущая галиматья. Мне омерзителен этот вид. Но середина не спрашивает даже самых наглых товарищей. В крайней точке пространства осталось не так чтобы много крайних фигур. Раз, два, три, может, пять. С шестой фигурой почему-то не получается. Хотя предполагаю, что при ближайшем рассмотрении найдется шестая или седьмая фигура. Мне так хочется предполагать. Чем больше, тем лучше. Грех, когда развлекаешься в одиночестве. Голову снесли, и обалдел. Грех, когда никого. Нет, пускай кто-то будет. В другом месте, с противоположного края, но будет. Крикнул ему: "Ау!", он не услышит, но улыбнется. Катись к чертям середина.
  Дальше не спорю, галиматья. Для великого человека, для светоча мысли, для гениального мальчика оно неприемлемо без какой-либо особой причины. В сердце стоит неприязнь. Это подлость, если хотите так рассуждать. Великий рассудок не рассуждает, светоч не рассуждает, и то же самое относится к гению. Он дорассуждался давно, он скатился в нужную точку пространства, он в гуще, он работает локтями, чтобы пробиться еще и еще. Догадались? Тортик за мной. Или не догадались, тогда повторяю, он работает, точно осел или слон. Вот бы огромные уши ему, всех задавить и уделать. Вот бы хобот на еще копошащиеся остатки. И никаких гадостей. Будущее давно уже прошлое.
  Вы не верите? Тогда посчитаемся. Небосклон с горошину представляется как первый шаг. Земля с копеечку на позиции номер два. Солнце с яблоко где-то в самом конце. Скажем, шесть тысяч пятнадцать или шесть тысяч шестьсот пятьдесят пресловутых шагов в сторону середины. Туча с крапинку через шаг после солнца. Шагайте, товарищи. В конце концов, преодолели этап одиночества. Миллионы таких товарищей: думающих, шагающихся, удаляющихся от бесполезного края. Миллионы с узеньким лобиком и здоровенной губой. Миллионы будущих апологетов русской земли, которым не выйти из прошлого.
  - Там уважали, - чей это вздох?
  - Тогда уважали, - чей это стон?
  Что еще, мой талантливый мальчик. Да вроде бы ничего. За тобой самые чистые призраки детства.
  
  ***
  В конце концов, выбор пал на один смехотворный заводик с Отделом компьютерной техники и обеспечения электроснабжением производства. Сама форма заводика ни к чему не обязывала, ни чем не выделялась в городе промышленности и заводов, каким считался город на Неве в восьмидесятые годы. Раз труба, два труба, три труба. Ряд корпусов дореволюционной постройки, ряд довоенной и еще современного типа. Те корпуса, что дореволюционной постройки, они разваливающиеся и прокопченные. Остальные корпуса тяжелые и подавляющие. Самый свеженький экземпляр хуже всех. Двадцать лет его строили, строили, строили и не достроили. Короче, совсем обычный заводик. На Выборской стороне все такие заводики. На Петроградской опять-таки все. Что индустриальные карлики, что гиганты. Нет, извините, индустриальных карликов у нас не бывает. Промышленность развивается в цивилизацию технарей, корпуса прибавляются, вывески обновляются. Черт, снова свалял дурака. Какие такие вывески?
  Протеже Станислава Ивановича Топецкого вывески не имел. Лозунг "Да здравствует коммунизм!" - это да. Лозунг "Слава труду!" - сомневаюсь, но, кажется, так же висел над заводиком. Лозунг "Народ и партия едины!" - точно висел и даже в двух экземплярах. А с вывеской полный обвал. Чего не было, того не было. То ли гвоздей не хватило, то ли краски, то ли доску стащили в металлолом пионеры. Я не в курсе событий. Помню, первая буква "А", дальше цифры, и на стене кто-то мелом напакостил "Ящик".
  Теперь успокоились. Информации целый вагон, не то чтобы Ящик. Для любителей разгадывать кроссворды есть над чем поломать голову. Для прочих товарищей более чем обыкновенная среда обитания. До проходной один мир, за проходной другой мир. Снаружи являешься представителем одного мира, внутри совершенно другого. И уже точно снаружи не разобраться, как там внутри. Забор высокий, стены монолитные, колючая проволока стройными рядами, плюс ток. Вам еще не надоело? Ах, привыкли. Везде забор для спокойствия тех, кто снаружи. Везде проволока для спокойствия тех, кто внутри. А ток, это ни что иное, как дань моды и времени.
  - С битым стеклом оно надежнее, - не помню, кто говорил. Но стекло засоряет природу. Черт возьми, сколько лет перегнивает стекло? Или десятилетий, или веков? А ток неосязаемый, после чего никакого гнилья не останется. И вообще, веселая штучка. Отпугивает любопытных, злодеев, придурков. Самое главное, это средство против врага. Враг поинтересовался, где Ящик? Ответа нет, адреса нет, заводика нет. Пиши на деревню бабушке, может, откликнется дедушка.
  Мне пока не ясен замысел Станислава Ивановича. Но нить формируется в его божественной голове. Вроде есть, вроде нет. Вроде работаешь над проблемой, вроде не существовало тебя. Как это в нашей такой педантичной стране не отыскать корпусов, забора, колючей проволоки? Значит, не надо искать. Посмотри на громкие названия, потрогай великие вывески. На каждой улице, на каждом углу можешь глазенки залить: "Я оттуда, а ты откуда, свинья?" Твое право, твое счастье, что вывеска есть. А гениальному мальчику очень понравился Ящик.
  - Время пробило, - сказал полководец товарищам.
  - Время шальное, - прибавил для строгости.
  - Время открыло дороги свои, - еще немножко добавил.
  Ну, чего привязался? Каждый с глазами, заметит, поймет. Каждый с ушами, прослушает, себя успокоит полученной информацией и, кроме того, не станет путаться под ногами. Твои потуги такие слабенькие, такие жиденькие. В жидкость пальчик опустишь, испачкался пальчик. В слабость его окунешь, не прибавилось, не убавилось никакого добра, разве что потерял ноготь. Где мой ноготь, ау! Сам виноват, умные люди предупреждали.
  - Девять лет мы болтались по разным углам, - так сказал Станислав Иванович, - Девять лет оседали и затухали в различных шарагах, тратили собственное здоровье на шаражные гадости, страдали, не развивались, тем более не работали. Девять лет, я поверить теперь не могу, как это много для крохотной и как это мало для бесконечной вселенной. Все-таки не побрезговала вселенная и проглотила те самые девять лет, чтобы ни мне, ни тебе, ни кому не достались. А мы поставили саму жизнь на вселенную.
  Не знаю, как вы, дорогие товарищи, но предлагаю часа на четыре закрыть все окна и двери, отключить слуховой аппарат. Рядом знакомое и привычное действие. Разрешается пропускать кусками и пачками всю эту велеречивую лабуду, то есть включать ее изредка, когда совсем затошнило. А дальше слюни и сопли.
  - Мы не мусор, - льется слюна из божественного ротика Станислава Ивановича, - Мусору место на свалке вселенной. Он бессмысленный, он бестолковый, он перепутал хорошее и плохое начало, он испортил наши лучшие годы. Кажется, трудно испортить целую жизнь, но девять лет очень и очень можно испортить. Больше того, девять лет относятся к магии цифр. Умножаешь на дни, какая прорва, какая махина! А еще на часы, голова начинает стонать от избытка иллюзий. Понимаете слово "стонать"? И эта махина как будто прошла стороной. И эта прорва как будто исчезла навеки. А остались одни только стоны. Подумай, к чему тебе стоны?
  Разрешаю еще отдохнуть. Четыре часа слишком крохотный срок, чтобы осела слюна, слова устаканились, все остальное затихло. Повод добраться до сути вопроса и осознать, что происходит вокруг все-таки есть. А еще очень хочется разобраться, какого черта здесь извращается младший Иванович?
  - Хватит, - его искрометная речь, - Молодость раздавили, детство испортили, душа попала, кому на объедки, кому на подарки. Ты молодой, я молодой, все вокруг молодые товарищи. Но это позорная фикция. Правды вообще не бывает. Я повторяю, правду порушила фикция, не отрекаясь от первого варианта. Кто выглядит молодо, не обязательно молодой товарищ. Он сохранился во времени и пространстве, природа его сохранила для некоей непонятной цели, природа его удержала, не представляю зачем, если внутри все испорченное, все гнилое, да и вообще одна гадость.
  Повод пока ничтожный, догадки смутные. Слюней, конечно, хватает. Еще проволока и забор, опять корпуса за забором. Но об этом уже говорили чуть выше, и проволоку вроде как на экскурсии показывает Станислав Иванович прочим товарищам. Хотя я не совсем понимаю, зачем такая экскурсия, почему ее основным объектом стали забор и проволока. Но будем надеяться, что все рассчитал до конца великий стратег Станислав Иванович.
  - Гнилому ничтожеству, - проглядывается в разговоре стратегия, - Я повторяю, такой ерунде самое время подохнуть. Но сохранившемуся интеллекту после тяжелого детства пора позабыть про само детство, про те бездарные девять лет, что заняли институт и постинститутский период на стройках отечества, и пора действовать. Все-таки ты человек, который вошел в человеческий возраст. Все-таки ты не нуждаешься в небе и солнце, зеленой травке, прочей фигне с такой обстоятельностью, как оно требовалось в твоем детстве. Сегодня шум прибоя и запах морской волны не совершеннее закипевшего чайника. Я уже не говорю про ядерные установки, космические корабли, вычислительные машины, что стали игрушками для обновленного человечества в нашем сегодня. Они не имеют ничего общего с выброшенным за порог детством. А остальное время покажет.
  - А не покажет? - Кирилл Петрович изволил разверзнуть сахарные уста после продолжительного молчания.
  Больше не отключаемся. Экскурсия к автоматизированному Ящику завершена. Вокруг обошли. Внутрь не заглянули, но по крышам взгляд бросили. Крыши не очень высокие, зато трубы высокие. Одна дымит, другая дымит, все дымят. Не каждое человеческое существо прилепится сердцем к подобной дыре. Да кто придумал, что вместе с дырой полагается сердце?
  - Не богохульствуй, - наиболее верный ответ.
  - Мы интересуемся, - Максим Леонидович вставил пустые и бесполезные клинья.
  - Ах, вы интересуетесь?
  Для больных и раненых следующая попытка. Вы представляете, не часы, но недели пройдут, чтобы повторить прекрасную речь Станислава Ивановича. Ветер спутал с дымом ее, дым улетучился, более тяжелые частицы осели, более легкие растворились в пространстве. Получилась полная белиберда. Без легкого обрамления не играют тяжелые частицы. Без тяжелой закваски как-то не смотрится легкая поросль. Когда соберутся все вместе частицы, будет повторный этап, а пока не стоит сердить полководца и нарываться на новую плюху.
  - Вижу ток, - это Кирилл.
  - Вижу копоть, - это Максим.
  Слушали дураки и вообще ничего не услышали. Наблюдали точно слепые котята и вообще ничего не увидели. А по определению Станислава Ивановича они доигрались. Такой крохотный, такой непредставительный вывод из всего вышесказанного, что не смешно. Школа готовит мыслить стандартно и глупо. Институт подгоняет мыслить процентов на пять с отклонениями от школьных стандартов, но глупость при этом останется. Как достучаться до извращенных сердец, когда на пределе великий Иванович?
  - Маленькая шарага, - снова Кирилл Ламерти.
  - Масштабы не те, - Максим Леонидович вроде попки перефразирует глупые мысли товарища.
  Четыре часа, еще час, еще три. Стена глухая, глуше тока и копоти. За копотью теплится жизнь. Ток не самое удивительное явление, что изобрели маромои. Жизнь по-настоящему теплится. Слышишь, режут, колотят, метут? Какой еще чертов масштаб? Два миллиона идей в одной голове, точно в банке, пять миллионов, сто миллионов. Не завидую Станиславу Ивановичу.
  - Годы кончились, - он же опять, - Годы бессмысленные, если хотите, сорные годы. Вы мечтали попробовать отыскать смысл. Ах, самое крупное дело сюда! Ах, самый великолепный мачштаб! Ах, самое из самых и самых! Но попробовали или нет? Чего закрыли свой ротик? Или чертовски кормили вас в эти убойные годы большими и вкусными пряничками? Или пускали в шикарные кабинеты с новейшей, почти фантастической техникой? Что такое? Не слышу ответ? Что там булькает в ваших желудках? Может те самые пресловутые прянички?
  - Нет, не спорьте, - не дает вставить слово великий Иванович, - И не доказывайте избитые истины. Не доказать, не восстановить потерянного, утраченного, забытого времени. Вас использовали, первый факт. Вас надули, факт номер пять. Вас обобрали, семнадцатый номер. Можно обманываться только в деталях, не более. Вас использовали, надули и обобрали. Самый человеческий, самый естественный вывод из всего вышесказанного. Таких фактов косой коси. Кто не научился косить, тому даем серп или ножницы. А кто подрезать не умеет, есть у нас еще грабли, и марш на помойку. Вас обставили. Вы считались гигантами, вы представляли себя выдающимися бойцами русской земли. А оказалось не то, что бойцы, всего-навсего хилые карлы и гномы.
  - Будьте всегда в форме, - на своем стоит Станислав Иванович, - Не отдавайтесь мелким воришкам, которые используют, грабят и гнобят вашу бессмертную душу. Девять лет псу под лапы это не девять месяцев и не девять дней. Я повторяю, целая бездна. Кто не согласен, может идти к доктору. А может и не ходить, ибо ему помочь невозможно. Никакие лекарства, никакие процедуры не вылечат разлагающую болезнь, что укоренилась в твоем сердце. Только время лучший из докторов. Но вот его-то мы потеряли.
  Разрешается возражать Станиславу Ивановичу.
  - Пас, ничего, - что-то смутился Максим Леонидович Супенков.
  - Будь что будет, - гораздо тише ведет себя Кирилл Петрович Ламерти.
  Станислав Иванович не затаил в своей доброй душе ничего нехорошего на капризных товарищей:
  - Предлагайте другие идеи.
  А так как другие идеи не предлагаются, следующая реплика снова его:
  - Однако маленькая шарага много спокойнее разожравшегося кабана. Жира меньше, но более толстая кожа.
  Теперь точно пойдут реплики, напоминающие мячи только в одни ворота. Станислав Иванович расправил свои культуристские плечи, гордо вскинул мордашку, крохотный лоб навострил в еще более крохотный лобик и скособочил кое-куда свои маленькие крысиные глазки. Или я ошибаюсь, кто это там придумал пакость про глазки. За большими очками с темными стеклами ничего не видать. То есть вообще не видать, какие такие глазки у выдающегося гения русской земли Станислава Ивановича:
  - Ящик не нравится, ну и что?
  И последний аргумент:
  - Я работаю в Ящике.
  Друзья отступили. Станислав Иванович Топецкой входил во вкус полководца.
  
  ***
  Давно присмотрелся к общественному явлению, свойственному коммунистическому строю в развивающемся советском государстве: колючая проволока и забор везде на одно лицо. В больнице, в бане, вокруг Ящика. Устрашает со стороны, отпугивает нежелательных лоботрясов и лицедеев, предупреждает сволочь, сюда соваться не надо. Но если забрался сюда, тебя ожидает сюрприз не так чтобы из самых приятных. Вся бутафория не держится, не несет смысловой нагрузки. Шаг назад - снаружи. Следующий шаг - внутри. Страшная личность вахтера не остановит даже маленького мальчика, перелезающего через страшный забор за маленьким мячиком. Слышите храп, вот и все ваши страхи. Если оказался внутри, сам сливаешься с массой. Теперь настоящий товарищ, теперь свой, в бумажку обернутый и под литерой "А". Короче, сыграл в Ящик.
  Кирилл Петрович Ламерти сыграл первым. Нет, извините, вторым после Славочки Топецкого, который уже сидел в Ящике. Раздумывал двадцать четыре часа Кирилл Петрович Ламерти после знаменательной встречи товарищей. Затем три месяца ждал увольнения, но уже не раздумывал. Вспомнили, русский характер? Скоро сказка сказывается... Затоскуешь три месяца без настоящего дела, если горячий характер, если копытами бьешь, если ручонки совсем исчесались по новой работе. Хотя с другой стороны молодая жена, интеллектуальная, богатая, колыбельную завела, нет тоски, только обыкновенные петушиные игры. А если совсем плохо, по лысине погладила молодая жена Елена Борисовна, и снова нет ничего. Разве что испариной покрылась красивая лысина красивого мальчика Ламерти.
  Стоп, теперь наводящий вопрос, откуда взялась эта лысина? Да сами знаете, откуда она. Институт, три года на побегушках, не простая, но дьявольски напряженная семейная жизнь и такая же точно борьба за хрупкое семейное счастье. Волосок к волоску, вот и взялась лысина. Ладно, Кирилл Петрович нравится и без волос. По новой идеологии, лысина украшает мужчину. Вот маленький лобик, крысиные глазки или поросячий живот они точно не украшают мужчину ни на каком этапе его развития, а лысина украшает, что проверенный факт на примере Кирилла Петровича Ламерти. Плюс молодая жена, еще не рожалая, еще кое-что не обвисло. Потрогаешь, день пролетел. Приласкаешься, вся неделя и даже две пошли к черту. Попробуешь, месяца как не бывало. Занят товарищ Ламерти, дни не считает, за забор не стремится. Должен выложиться до последней ступени товарищ Ламерти, пока под руками жена, пока не отправилась просвещать заморские страны.
  Вот когда отправится, тогда за работу. Три месяца ничего не делал, я имею в виду, не работал красавчик Ламерти. Занятый человек, практически гений в домашних условиях, если не разобрались, герой. Интеллектуальное действо перемешивается с эстетическим бездействием. Раз театр, два концерт. Раз прелюдия, два рапсодия. Вечером продолжение красивой семейной жизни и до утра. Какая еще работа? Я уже говорил и повторяю для всяких придурков, вот только отправится в зарубежную командировку Елена Борисовна Ламерти, тогда начнется работа. Всякие там чертежи, и бумажки, и прочая дрянь, от которой так отупел Ламерти.
  Очень быстро летит время. Только сегодня была в твоих рученьках Елена Борисовна, только сегодня ласкалась и целовала твои красивые глазки. И вот уже улетучилось в неизвестность сегодня, а подвалило то самое завтра, которого ждал и не ждал Кирилл Ламерти. Ну, а завтра какая свобода? Или чем-то еще недоволен, мой мальчик? В коммунистическом государстве ты исчерпал весь лимит свободного времени, пора вести себя правильно. Да и Елена Борисовна оставила свой суровый наказ, хватит шляться, пора на работу.
  Впрочем, Кирилл Петрович не только лишился волосяного покрова за предыдущие годы. Растолстел, погрузнел, ослабел Ламерти. Печень паршивая, сердце паршивое, живот барахлит, ну и прочие гадости неизвестно откуда наехали. Здоровье нынче не просто здоровье. Ему зеленая улица. Чуть поволновался, дыра в печени. Еще поволновался, гвоздь в сердце. Еще и еще, рот открывается, а пища туда не идет. Того гляди перекинется в мозг моровая болезнь и понесут такого красивого мальчика неизвестно куда под ту самую очень известную музыку.
  Все-таки правильно рассчитала Елена Борисовна завтрашний день для Кирилла Петровича Ламерти. Если останется дома Кирюша, то обязательно будет дружить с холодильником. А в холодильнике много всего интересного держит Елена Борисовна. Там мясо, там птичка, там рыбка, и многие совершенно нерусские вкусности, от которых совсем обалдел Ламерти. Отсюда его округлившийся животик, ну и прочие физиологические изменения, о которых говорилось чуть выше.
  Короче, уехала Елена Борисовна. Покряхтел, постонал Кирилл Ламерти без своей второй половинки, натянул старенькие джинсы, все в забугорных наклейках, нацепил такую же курточку, и отправился в Ящик. Очень не хотелось идти туда Ламерти. Вроде бы согласился с Еленой Борисовной, что пойдет туда Ламерти, то есть пойдет в этот долбанный Ящик. А как до дела дошло... Оделся хуже чем в огород Ламерти, и с невыносимой тоской пошел в Ящик. Может не выгорит что? Может, отправят подальше?
  А там обалдели:
  - Какой мальчик, какой мальчик...
  Вот это по-нашему. Станислав Иванович зря принимал валидол. Имя с отчеством перепутал и обозвал Кирилла Петровича Петром Кирилловичем Ламерти. Все-таки в первый раз. Хочу добавить, в первый раз покровитель. Однако, чего расстраиваться? Если бы покровительствовал уроду Станислав Иванович Топецкой, но где вы видали даже намек на уродство? Уроды разбиты, вывернуты наизнанку, в помоях торчат. Накормили уродов лепехами из кизяка, теперь за нами победа. Ну и, конечно же, весь в наклейках Кирилл Петрович Ламерти.
  - Наш человек.
  Никто не спорит. Младший техник язык проглотил. Старший техник схватилась за юбку. Бескатегорийные инженеры согласились не получать категорию, даже выйти из инженеров, какой кошмар, в работяги. Категорийные инженеры поглядывают на кресло начальника. Через энное количество лет мы увидим кое-кого в этом кресле. И даже начальник товарищ Ингушин язык прикусил. Нет, он еще не оставил чертовски удобное кресло и, возможно, в ближайшие годы останется там же сидеть, радуясь светлому небу над головой и ясному солнцу в окошке. Но я повторяю, без зависти, без дурацких упреков подумал на этот раз о приемнике товарищ Ингушин:
  - Все для родины!
  Опять же другие товарищи переглянулись, и почему-то подумали точно так, как товарищ Ингушин. Удивительное единомыслие сконцентрировалось в инженерных рядах. Хорошая у нас родина! Правильные товарищи! Интересная работа и очень ответственная! Лучшие люди мечтают работать у нас и почему-то именно к нам приходят лучшие люди. Сие ни какая-та глупость, но факт. Добро пожаловать в наш коллектив, Кирилл Петрович Ламерти.
  И несколько конфиденциальных замечаний со стороны товарища Ингушина в сторону Станислава Ивановича Топецкого:
  - Видит бог, удружил.
  Растет Станислав Иванович, поднимается Станислав Иванович. Люди глупые, трясутся за место свое, не рискуют, никого не приводят. Станислав Иванович не трясется за место. Что он маленький или слабак? Любит русскую землю. Подбирает великолепные кадры для русской земли. Он давно разобрался, куда и какие нужны кадры. Ему не надо подсказывать, его не надо водить на помочах. Давно и навсегда разобрался Станислав Иванович. Дайте ему развернуться, ох, как засветится Ящик.
  - Поздравляю, - следующая реплика со стороны товарища Ингушина.
  Можно еще произвести впечатление на новобранца. Показать ему новейшую автоматику, и компьютеры, и микросхемы. Не важно, что наши советские микросхемы отличаются увеличенными размерами от мирового стандарта, они при этом работают. И автоматика наша работает, и компьютеры. Можно даже включиться прямо сейчас, поиграть в покер на раздевание с одной очень ласковой девушкой. Облизал сухие губы товарищ Ингушин. Интересно, а приходилось ли так играть в покер товарищу Ламерти? Облизал, и передумал что-либо показывать. А вдруг все видел, а вдруг все знает новый сотрудник? Он весь такой правильный, он такой современный, он в зарубежных наклейках. Знает про покер товарищ Ламерти. И ничего не сделал товарищ Ингушин.
  Зато друзей стало двое.
  
  ***
  В следующие рекруты попал Максим Леонидович Супенков, русский богатырь Супша. Этот товарищ отнесся к задаче спустя рукава, то ли из-за отсутствия верной жены, напоминающей нам Елену Борисовну Ламерти, то ли из-за присутствия верной подруги фон Грау.
  - Не валяй дурака, - вот и все, что сказала подруга. Не экипировала, не погладила, не постирала. Пинок под зад, и послала богатыря в люди. Мол, негоже русскому богатырю пресмыкаться перед всякими смердами, корчить из себя яблочного мальчика, ломать комедию за три копейки. Если ты богатырь, так оставайся богатырем, все равно не выйдет из тебя мальчик. Примерно так, или чего-нибудь в том же роде сказала фон Грау. Ну, и для пущей солидности этот самый пинок, который впитал в себя русскую ширь и духовность.
  Постоял, почесался Максим Леонидович Супенков, пошел в Ящик. Если выражаться немного точнее, ничего не убавил и не прибавил к своему былинному образу Максим Леонидович. Только красный диплом. Ту самую пресловутую бумажку, к которой тянули лапки и пускали слюньки многие нерусские товарищи известной вам национальности. Только они не получили красный диплом, потому что не получили и все, а получил красный диплом Максим Леонидович.
  Короче, такой расклад, не считая кое-какие пикантные мелочи. Вместо общественного транспорта сел на велосипед Леонидович. Вместо кепки обмотал бритый череп бинтами. Ах, простите, не есть какой-то там панк Леонидович. Просто в одно очень теплое, чертовски приятное утро наскочил богатырь Супша на никому ненужный балкон и слегка пробил себе голову. Нет, ничего серьезного. Не изуродовал гениальный мозг Леонидович. Я же вам говорю, он пробил себе голову, он содрал нехилый лоскут кожи. Что было с балконом при этом, подумать страшно, но в конечном итоге пришлось побриться богатырю Супше. И как следствие, не совсем свежие бинты, а под ними не совсем свежая вата.
  Еще авоська с картошкой. Русские богатыри питаются не хлебом единым. Попросила остзейская немка фон Грау Максима Леонидовича Супенкова чего-нибудь принести на обед. Ну, так ненавязчиво попросила, без наездов и зуботычин. Ты, значится, всякой ерундой занимаешься, тратишь свое драгоценное время на разных придурков и потрохов, которые заплатки на твоем дырявом носке не стоят. А платить тебе будут так мало, что нам останется денег разве что на картошку. Вот и приучайся лопать картошку.
  Ничего не сказал Леонидович. Выбрал авоську из общей кучи, да подырявее. Поправил повязку на голове, взгромоздился на велосипед, как мы уже говорили, поехал. Между жилищем фон Грау и Ящиком продавали картошку. Остановил велосипед Леонидович, приценился, цена показалась вполне подходящей, стандартные десять копеек за килограмм. Как не купить такую картошку? Вот и купил Максим Леонидович.
  Дальше этот самый дурацкий Ящик (пишется с большой буквы). С его дурацкими человечками, видом не видавшими и нюхом не нюхавшими настоящего русского богатыря. Например, такого, как богатырь Супша. Им бы заткнуть свою грязную пасть и не всматриваться в дырявую футболку Леонидовича. Это ведь не душа Леонидовича. Всего-навсего никому не нужная тряпка. Вот под тряпкой находится самая главная вещь, которая и есть душа Леонидовича. Широкая, умопомрачительная, с видом на будущее, все с той же неуправляемой русской тоской, которую может исправить только духовность русской земли, ну и сама жизнь, опять-таки русская.
  Нет, никого не обманывал Максим Леонидович, ни к кому не подлизывался, как иные товарищи. В его арсенале нет ничего такого, за что может быть гадко и стыдно. Пришел сюда (или приехал) Максим Леонидович точно таким, как он есть, со всеми его достоинствами и недостатками, даже с красным дипломом, который на этот раз почему-то произвел отрицательное впечатление.
  Ах, ты человеческая зависть! Ах, до чего докатились маленькие гаденькие человечки! Или почему-то не понравился красный диплом Леонидовича. Видите ли, выпендрежная штучка. Не просто так притащил свой диплом Леонидович, он перед всеми нами выпендривается. Ни у кого, понимаете, ни у кого в Ящике нет такого диплома. Как мы уже говорили, есть здесь инженеры, есть техники, есть даже партийный работник, тот самый товарищ Ингушин, но ни у кого, в том числе у товарища Ингушина нет диплома с красными корочками.
  Да что вы себе позволяете? Вот вернется Максим Леонидович в свой институт (Военмех называется), стукнет дипломом о стол и скажет:
  - Дорогие товарищи, в одном гаденьком Ящике ни за что не принимают на работу с красным дипломом.
  Удивятся дорогие товарищи, но виду не подадут:
  - Как же так, Максим Леонидович, ты был у нас лучшим без всякого блата, мы оценили тебя по достоинству.
  И слезно попросит Максим Леонидович:
  - Поменяйте диплом.
  И ответят опять же товарищи:
  - Черта лысого мы тебе поменяем?
  Нет, до чего докатилась родная земля? Русских богатырей держат за каких-то уродливых потрохов. Ладно, кому-то здесь не понравился красный диплом. Могу согласиться, что и повязка на голове не очень понравилась. Хотя по большому счету, раны всегда украшали богатырей, открывая для всяких придурков их истинное мужество. То же самое можно сказать о занюханной футболке, за которой нет ничего, только толстый живот и широкая богатырская грудь Леонидовича. Это еще можно понять, но как вы поймете почти животную ненависть к авоське с картошкой?
  - Подумаем, сказал товарищ Ингушин.
  Ответ стандартный, вроде бы ничего особенного. Собралось чуть ли не все население Ящика. Стоят, молчат, головами мотают, засмотрелись, как падает на пол картошка. Сквозь дырочки падает, черт подери! И что вы такого нашли интересного в обыкновенном процессе, как падает на пол картошка? И как матерится Максим Леонидович, ползая под ногами всех этих придурков и собирая картофелины.
  - Кого притащил?
  Станислав Иванович тихо срыгнул в уголке:
  - Холостой выстрел.
  
  ***
  Номер три Владимир Иванович Топецкой. Самый нерасторопный и бесполезный член общества. Другие товарищи закончили свои счеты с жизнью и вышли на более или менее стоящий уровень, а он еще начинает. Другие товарищи подсуетились с приличной работой, а он ничего для себя не решил. Так не договаривались, мой правильный мальчик. Разве не чувствуешь, где накручивает обороты система? Ах, у товарища кое-какой дефицит с чувствами, не смотря на семейное положение, он все еще не вышел из детства. А это уже ошибка. Темп нынешней жизни бешеный, и лик бешеный, потому что несется жизнь комками и струпьями. Она всего-навсего жизнь. Она по любому счету непредсказуемая, даже если ты нанялся чего-то там предсказать, исходя из своего недалекого опыта, жизнь все равно осталась такая как есть. Потому что твой опыт пустая труха по сравнению с той самой жизнью, до которой ты почему-то дорвался. Ну, и парочка замечаний насчет свободы. Не знаю, о чем это вы? Существует всем нам известная жизнь, и никаких разговоров насчет никому не нужной свободы.
  И вообще, не обижайте Владимира Ивановича Топецкого. Человек переболел, человек перемучался. Постоянная игра в догонялки стала его уделом. Человечество убегает, он догоняет. Но человечество не стоит в ожидании догоняющего элемента, опять убегает. Не говорю, вокруг суета. Но в определенный момент вывалился из потока Владимир Иванович Топецкой, пропустил из-за болезни целый год в институте и отстал от своих товарищей. А, следовательно, не оперился как полагается Владимир Иванович Топецкой, не подготовился к высшему пилотажу в мутных и бешеных водах. Ему по вкусу застойная лужа, болотца кусок или, господи упаси, неужели трясина?
  Не будем такими строгими, не время верить в трясину. Кодекс молодого строителя коммунизма ее отвергает во всех направлениях. Это кодекс коммунистической чести. Не дрянь, как вы понимаете. Не пустая фиговина, как понимаете снова на твердой коммунистической платформе, подписанной величайшими умами всего человечества. Молодой человек есть строитель. Строитель есть сама молодость. Пересеклись две вершины. Они настоящие, потому что иначе не может быть. А для всех сомневающихся некоммунистов у нас адекватный ответ. Если ты, нехорошая тварь, сомневаешься в правоте идеологов коммунизма, то ничего не поможет тебе. Проглотит трясина.
  Счастье подвалило:
  Раньше был студентом,
  А теперь в пол рыла
  Стал интеллигентом.
  Раньше отсыпался
  До хрипцы в коленях.
  А теперь зазнался -
  Позабыл о лени.
  Дисциплину шкуру
  Не считаю вздором,
  Не желаю сдуру
  Пачкаться позором.
  И спешу на смену
  Истекая потом.
  Пусть набавят цену
  За саму работу.
  Пусть прибьют цепями
  К самовару с чаем:
  "Посиди с друзьями,
  Вместе поскучаем".
  Послюнявлю ножик,
  Карандаш почищу,
  Чтобы местным рожам
  Подготовить пищу.
  Смотришь, до обеда
  Солнышко клонится.
  Тут не до советов,
  Надо подкрепиться.
  А набьешь за харю -
  И дремать охота,
  И опять какая
  Сонному работа.
  Там пора в читальню
  Кругозор повысить,
  Улыбнуться сально,
  Мол, гуляют мысли.
  А затем с повидлом
  Ожидает встреча.
  Очень деловитым
  Подобрался вечер.
  И домой с разборок
  Топчешься усталый:
  "Чертова контора,
  Как заколебала!"
  Повторяю вам, не судите Владимира Ивановича Топецкого по его не совсем, чтобы взрослым поступкам. Голова не задница, особенно если травмированная голова, как у Владимира Ивановича. А вы понимаете, что даже здоровая голова у разных людей реагирует по-разному. У одного реагирует стремительно, у другого вовсе не реагирует. Пока повернул эту самую голову, птичка выпорхнула и улетела, счастье прошло стороной, ручеек пересох. Нет кристальной воды, нет журчащего и потрясающего ручейка. Все поднялось и улетело. Есть обыкновенная русская блажь. Никуда не стремиться, никуда не бежать. Та самая пресловутая блажь-матушка. Сидишь на печи да мечтаешь о благоденствии любимой России. Закосил, обалдел, снова мечтаешь на ту же тему. Мечты дурацкие, почти бесполезные. Они оторвались от русской земли, они пробили вселенную, они не имеют ничего общего с внутренним меркантилизмом родного народа. Меркантильные шестидесятники, меркантильные семидесятники, да собственно и все прочие, кто якобы очень страдал за Россию, а на самом деле слинял за бугор, на жирную пищу, на пьяную жизнь, на остальные извращенные мерзости. Нет, они не отразились в мечтах. Им не завидует этот глупышка Иванович.
  
  ***
  Нож и бумага. Нож режет, бумага режется. Нож острый, бумага любая. Если отыщите режущую или острую бумагу, пусть будет острая. А так бумага от старых тетрадей, от сыра и колбасы, от ботинок и от трусов, я не сказал туалетная бумага, хотя и она подойдет в крайнем случае. Короче, любая бумага за маленьким исключением. Книги не подойдут, это кощунство. Пресса не подойдет, это мерзость. Прикоснувшийся к прессе товарищ может запачкаться навсегда и перейти в тот же самый разряд пачкунов. Ну и выводы? Лучше жирные пятна, чем мерзость.
  Владимир Иванович Топецкой вдумчивый малый. Разобрал на столе уголок. С левого края тарелки и вилки. С правого шорты и гольфы. В середине Владимир Иванович, нож и бумага. Нет, я не оговорился, товарищи. Нож иногда очень нужен, чтобы нарезать бумагу на равные стопочки. Почему-то такие вот стопочки вдохновляют старшего из Ивановичей. Прежде чем взяться за карандаш, очень надолго задумался Владимир Иванович Топецкой. Затем все-таки вытащил нож и разрезал бумагу. И только в конечном итоге в дело пошел карандаш. А Владимир Иванович вывел первую, очень красивую надпись:
  - Воспоминания русского.
  Мы не вникаем, зачем ему надпись, зачем карандаш, ну и прочие вещи, что расположились в данный момент на столе? Вот эти тарелки и вилки, шорты и гольфы. Владимир Иванович просто использовал нож, как мы уже говорили, для перевода бумаги в ровные стопочки. А карандаш, заступивший на место ножа, сделал свое маленькое, но только ему присущее дело, то есть вывел на первом из вышеописанных огрызков ту самую пресловутую надпись.
  Вроде бы все правильно. Нет, остановился Владимир Иванович. Я уточняю, задумался, покачал головой. Представляете, недоволен Владимир Иванович. Всего два слова, не двести, не тысяча, не миллион, а сколько сомнений в его голове. Какие такие воспоминания? О чем такие воспоминания? И кто разрешил, какой такой русский? Вот это последнее "кто" почти доминирует на прилегающих над листами вершинах. И оно же чертовски не нравится старшему из Ивановичей, можно сказать, раздражает товарища.
  - Слишком приторно, - вывод номер один.
  - Слишком слащаво, - ну и так далее.
  Можно поспорить, можно вообще согласиться с тем, что написано на огрызке бумаги. Русских хватает на русской земле, воспоминаний хватает в десять раз больше. Чтобы чего-то помнить, не обязательно быть русским товарищем, скорее наоборот, чтобы быть русским товарищем, помнить на этот раз обязательно. Если ты утерял память о прошлых событиях на русской земле, кто поверит, что ты это ты, что относишься к величайшей на свете нации, что имеешь право представить нацию хотя бы вот в этих воспоминаниях. Никто не поймет. С тобой разберутся, тебя отринут, к тебе приладят один или два из бесчисленных ярлыков. И получится еще один маромой. Черт подери, куда не плюнешь, везде маромойские морды. А где они русские?
  Все равно недоволен старший Иванович. Голова чешется, ухо чешется, мысли ползут. Оно верно, когда кое-где чешется, значит, ползут мысли. Но странная взаимосвязь товарища с мыслями. Попробовал выгородить себя в отдельную популяцию. Вон глядите, я видный питомец земли. Не выгородил, в последний момент удержался от вышеозначенной борзости. Раз вы такие, то я не такой. Удержался и выбросил к дьяволу лист, вместе с претенциозным намеком на память и русского. Вместо этого новое слово досталось бумаге:
  - Дневник.
  Начало вроде положено. Сокращая рукопись вдвое, Владимир Иванович уподобился яркой плеяде бойцов за сестру таланта. Его талант поднялся на пятьдесят процентов, если считать по словам, и гораздо выше, если считать по буквам. Сие немаловажный фактор, то есть почти запредельный талант. Общество не стоит на месте. Общество развивается и сокращается. Если не сокращать общество, развивающаяся его часть вырастет до бесконечности и все захламит. Звезды утонут в жидкой среде, которая предназначена, как вы знаете, утопить звезды. Жидкая среда не есть твердое вещество. Попал, остальное могила.
  Не согласен Владимир Иванович. Отдыхает после тяжелых трудов. Минуту, четыре, семь и так далее. Другие товарищи бегут за талантами, словно привязанные на веревочке. Владимиру Ивановичу нечего сокращать. Два слова в одном еще не вселенная. Пускай будет два, или три слова, или сто миллионов чуть ли не идентичных по смыслу страниц, не в этом вопрос. Общество переходит с места на место. Оно не стоит, не перепрофилируется, отметая худшие стороны и принимая лучшие. А кто сказал, что Владимир Иванович полюбил какую-то дрянь? Пока не слышал такого, следовательно, никто не сказал. Не спеши, мой талантливый мальчик, распоряжаться за общество.
  Прогрессивная сторона. Владимир Иванович поработал. Владимир Иванович отдохнул. Отдых не тетка, тем более не сестринский подход. Каждый талант вправе распоряжаться своим талантом, а тем более выбирать, куда подобную штучку использовать. Ты выбираешь одно направление, я подожду в стороне и не буду мешаться. Я выбираю нечто совсем непохожее, но и ты подежурь на канаве и не суй сюда носик. Вот когда настоящий выбор, когда разрисована куча листов, разрешается ставить победную точку:
  - Мысли.
  Выдержки времени.
  - Максимы.
  Снова споткнулся, снова буксует Владимир Иванович. Помойка наполнилась. Колбасный лист и тетрадный, сырный и обувной, все попало туда. Очередь соблюдена согласно сценарию: по словам и по буквам, по светлой дорожке и тайному замыслу. Я повторяю, здесь полный порядок. Позади некоторые вполне осознанные поступки и действия, но результат нулевой. Однако начальная стадия кончилась. На нее не поставить и к ней не примазаться на следующем этапе. Что соответствовало русскому характеру, с тем не согласуются максимы Владимира Ивановича:
  - Очень хочется написать.
  Хорошая фраза. После всего пройденного и отброшенного материала это уже шаг вперед. Переполненное сердце, переполненная душа, переполненные легкие, переполненная печень. Счет раскручиваем на десятки, на сотни шагов. Счет жесткий и переполненный. Для пишущего товарища, для так называемого писателя, для создающего форму письма выгоднее шагать, чем считать всякие глупости. Но шагать не просто по ямам и кручам. Процесс затянулся, мелочь тебя задавила в самом начале пути. Она не умеет смиренно высматривать, кому это хочется и как это хочется лезть не в ту сторону. Она мелочь. Для нее хорошая фраза все равно, что смертельная фраза.
  Пятый лист, семнадцатый, двадцать девятый. Позавидуем старшему Топецкому. Он еще начинает прорыв в бесконечность, он еще не накушался. Наивный такой, глупый такой, в любом варианте смешной мальчик. Он начинает, чего не следовало начинать никогда. В его руках сосредоточилось счастье, в его голове сосредоточились звезды, над ним, только над ним, опять же над ним. До очередного листа. Не бери этот лист, я прошу, не бери ты его. Станешь совершенно другим человеком. Жизнь изничтоженная, судьба раздавленная, вечный странник и вечный борец на просторах вселенной.
  И что у нас получается? Падают дни, корчатся месяцы, годы ложатся под пресс. Ты наращиваешь обороты. Ты более мощный, более яростный осколок русской земли, чем в предыдущий период, если хотите, чудовище, монстр. Вот именно, монстр. Слова в твоих пальцах вроде воды. Давишь, и капают. Сильнее давишь, и льются. Еще сильнее, и получил водопад. Да какой. Ниагара похожа на лужу. Забудь. Потерялся контроль, тебя понесло на волнах твоей собственной ярости.
  Вот это я понимаю, маленькое почти детское начинание вышло из-под контроля. Больше не радуешься той малой удаче, которой радовался на начальном этапе. Больше не ерничаешь, не называешь себя потрясающим гением. Тем более не выводишь себя рядом с Пушкиным, Тургеневым и Толстым, или с какими-нибудь зарубежными шишками, типа Шекспира, Гете, Золя, Гомера, Вергилия и Ксенофонта. Довыводился, забыл. Выводы утомили. Пускай другие таланты выводят подобную ересь. Те самые начинающие, те же с писклявыми голосками и мелочевщики, которые до седых волос, нет, до гроба останутся мелочевкой и хламом. Им позволительно, это их хлеб. Не выведут, не подсуетятся, не вспомнит никто, а так хотя бы иллюзия, что рядом с великими именами засмердит их ничтожное имя.
  Тысячи имен, тысячи путей. Мировая мысль разрослась в мировом пространстве. Нормальный человек кощунствует, что пополнит пространство. Ты совершенно другой человек. Все известно, все пересказано, ничего нового не происходит в твоей обалденной вселенной. Кто сказал, происходит? Монстр сказал. Скучающее чудовище, один из бойцов, которого не побороть никакими способами. Слишком долго боролся, чтобы чудовище завалилось на обе лопатки. Какая борьба, если нового нет, если все повторяется на планете людей, и ты дошел до витка преодоленного круга?
  - Хочется, черт подери!
  Я не спорю. Будем завидовать старшему из братьев Ивановичей в его оптимизме. Это ребячество. Пускай оно так. Жизнь большое ребячество или маленькое ребячество. Не стоит кривляться, что мышь на крупу. Кто кривляется, тот потерял очень многое. Не добавляю штамп про крупу. Если тебе дорога подобная мелочь, мы остановимся на крупе, а если ты от крупы отказался, пойдем дальше. Наша отчизна великая, наша система противоречивая, русский человек соткан из черных и белых пятен. Почему пятна черные? Или почему они белые? Когда подберете цветные пятна, можно перевести разговор в эту сторону. Но только цветные пятна не есть принадлежность всего русского, они далеко, они ложь. Перед глазами прыгают и исчезают, снова прыгают и исчезают в который раз. Побежишь за подобной хреновиной, сам облажался по полной программе. Я не бегу, мне хватает черного с белым. Эта отчизна моя во всем ее потрясающем величии и при всех ее недостатках. Черт возьми, мне хватает.
  Вселенная проще, чем кажется со стороны. Умеешь выразить свои чувства вселенского уровня, отметь их одним словом. Если не получается нечто подобное, можно перевести это слово в роман, но переведенное слово должно соответствовать оболочке романа, чтобы воспроизводилось без промаха, без пустоты во всех направлениях. Я так не умею, никто не умеет. По крайней мере, подобных искусников не встречал на узкой тропинке по имени жизнь. Ничтожества думают, что умеют. Однако они гораздо дальше от истины, чем обезьяна, паук или клоп. Они копаются в слове своем, произошедшем вообще от ничтожного корня. Они надеются на мышонка, родившего гору. Вы понимаете, всего-навсего на мышонка, не то чтобы мышь. Они воспевают некий народ, нереальный, несуществующий, которого нет во вселенной. Я наглею, как оно так, воспевать чего нет? Но ничтожества воспевают и точка.
  В этом русский характер. Выпустил мышь, точнее мышонка, крохотного, почти незаметного, а любуешься между прочим горными кряжами. Сам любуешься, другой талант не любуется. Достаешь окружающих, полюбуйтесь, пожалуйста, они не любуются, но обстановка обязывает. Ты говоришь, хорошо. Он говорит, хорошо. Они опять-таки говорят. Я не расслышал, чего говорят. Вроде чего-то они там сказали на нехорошую букву. Значит, черт подери, хорошо. Значит, любуешься.
  Эх, ты русский народ. Мрак и свет, боль и радость. Горькое горькому, сладкое сладкому. Красивое произведение это дрянь. Куда привлекательнее ужасное произведение. Все в дырах, все в червоточинах. Его на помойку самое время отнести, чтобы в струпьях скончалась помойка. Но и этого нет, и не будет. Земля такая блаженная, душа такая веселая. Развлекайся и веселись среди острых камней, мрачных паводков, злобных проплешин и всяческой сволочи.
  Не порицаю народ. Все мы оттуда, все из народа. Разумные и придурошные осколки русской земли. Развивающиеся и загибающиеся товарищи. Кто-то словом единым пытается выдрать вселенную. Кто-то низринут потоком с непредсказуемой высоты, но ничего уже не пытается. Вам повторяю, народ. Мир материи, если вам не понравилось. Мир совершенно непревзойденной души, где захлебнулась материя и протянула свои не совсем, чтобы аппетитные ножки. А еще здесь доступен только начальный этап. Вы портите лист за листом, вы счастливы, что не продвинулись дальше.
  - Но хочется...
  Так всегда. Доказывал, никаких результатов. Показывал и не показывал ничего. Вроде бы убедительный товарищ во всех отношениях, но вышла дырка от бублика. По крайней мере, Владимир Иванович Топецкой не убедился, что поступил плохо. Уголок на столе дороже поиска истины. Бумага от колбасы дороже дружеского совета. Два или три слова проникли к сердцу вселенной. Не возражаю. Своей головы не приставишь. И нужно ли приставлять эту дурацкую голову? Если сердце сию минуту, сейчас переполнено счастьем.
  
  ***
  Существуют светила настоящие и будущие. Одни светила всегда настоящие, другие всегда будущие. Одни светила сияют над русской землей, другие над русской душой. Собственно говоря, почему не сиять этим светилам и тем, тем и этим. Владимир Иванович Топецкой не отказывается сиять. Работа с двумя или тремя словами благотворно сказывается в данной области. Заменил два или три слова на десятки, на сотни тысяч других слов, область укрупнится и здорово расширится уже без твоей помощи. Там где были темные пятна, появятся солнечные проплешины.
  Или может ошибочка вышла? На начальном этапе поставил себе слишком значительную задачу. Нет, чтобы описать лист бумаги, тарелку, стул или стол. Согласен, здесь пахнет школой и ученичеством. В школе ты не учился, в школе валял дурака. Подходящий момент выбросить дурака, все переделать и попробовать как-то иначе. Другой вопрос, как? Не так оно просто в мире однообразной материи. Только душа насыщает и делает бесконечной материю. Вот мы и остановимся на состоянии "делать". Но остановимся, не обращаясь к штампам школьного прошлого. Делай раз, делай два, делай три. Такая остановка уместна на заднем дворе и в туалетной комнате. С душой оно не уместно.
  Пошли еще дальше. Две стихии, душа и материя. Два светила, два времени, два образа жизни. Не скучает Владимир Иванович. Соединил несоединимое нечто, состыковал нестыкующееся что-то, перемешал антиподов на всем охватываемом пространстве. Получилась адская смесь. Владимир Иванович не почувствовал, что получилось. Слова его слабые и бедные. Фразы смешные и глупые. Напыщенности больше, чем такта. Его не учили, научить некому. Хотя это не оправдание для Владимира Ивановича. Никого не учили, сами учились, черт подери! Лучший учитель земля под этим поглощающим солнцем, под этим бешеным небом, под этими почти сумасшедшими звездами.
  Наконец, свет. Он есть, он существует. Взял карандаш, и крохотный лучик состыковался с тобой. Лучик сильный не смотря на то, что он крохотный, лучик могущественный, как отрицание пути в никуда. Со временем все переменится. Даже несуществующие ошибки превратятся в большую удачу. Ну и есть шанс выдавить из себя тонны рабского, лживого, извращенного мусора. Просто так не получится. Тонны подобной фигни достались как бы в наследство в наиболее благоприятный момент твоей жизни. Они утратили свой город, настроили крепостей, вооружились практически современным оружием и не уступят без боя. Разве, что свет. Последняя опять же надежда.
  Владимир Иванович в лабиринте собственных домыслов. Его задачи крохотные задачи, его идеи крохотные идеи, пока претендуют на звание величественных и гипервселенских ошибок. Лабиринт практически непроходимая величина, практически бесконечная. Каждый пишущий товарищ поступает туда и там остается. Кто напоролся на кол, кого посадили на цепь, кто упал в яму. Кольев масса, посаженных товарищей еще больше, падших не сосчитать даже по пальцам. Они толкутся, они давят друг друга, но делают вид, что одиноки, что рядом нет никого. Не хватило русской земли для одного единственного товарища, не то, что для массы.
  Об этом не дурно запомнить на будущее. Первое слово, и лабиринт. Первая фраза, опять лабиринт. Вступаешь в другие сферы и грани, можно добавить, по определению. Кажется, ты вступаешь. Кажется, ты подготовил себя. Но промахнулся мой милый, это не ты, это все твои мусорные призраки за спиной. Они подгоняют, они сделали свой ход. Попробуй туда подшустрить, попробуй хотя бы чего разглядеть, попробуй следовать только за ними. Это не нить Ариадны, но кое-что помогающее пройти лабиринт до конца и вернуться.
  Я не придумываю, чтобы напугать пишущих товарищей. Выхода нет. Выход и вход единая величина в лабиринте. Кто попробовал разыскать иной выход, тот оказался опять-таки в яме. Если бы был иной выход? Моя фантазия так далеко не проникла даже за долгие годы соприкосновения с русской землей. Выхода просто нет. Чтобы тот выход под номером два не стал еще одним входом. Вполне достаточно первого выхода. Фраза, слово, если не верите, буква - и ты пошел через вход. Теперь немедленно возвращайся обратно.
  Соглашаюсь, мой совет в пустоту. Пропавший товарищ пропал. Как приятно выдавить нечто свое. Не школьное, боже меня упаси. Тот период в параше. Его навязали, он все испортил на русской земле. Сами представляете, почему? Творческое начало не согласуется с розгой учителя. Ах, какие там розги? Они самые, покрепче, чем в прочие времена. Если не лжешь, если не действуешь, как приказала школа, то почувствовал розги. А исключение? Сами знаете, это луч, который быстро потушат ногами.
  Глупый совет. Начинающий талант на таком переходе, не удержит своих позиций до самого выхода. Вроде построил дом, вроде улицу замостил, вроде поднялся на корабле ни куда-нибудь, но в открытый космос. Ну и зачем тебе это надо? Владимир Иванович нарезал листы. На одном листе слово, на другом два или три слова, на прочих по пять или шесть. Муки творчества, вам говорю. Присмотритесь, рожает товарищ. Вот достала его вселенная, вот привязался отблеск зари. Чего-то булькает, чего-то светит сквозь страшные тучи. Возьми пирожное или полный бокал искрящейся жидкости. Это не мелочь, такие же члены вселенной. Не желает Владимир Иванович, не отвлекайте товарища, он попался на настоящие величины вселенной. Что пирожное? К черту бокал! Вы не суйтесь глупостью в нос, вы подайте сюда настоящее слово.
  - Ты пообедал? - теперь остановка. Шесть часов за столом. Шесть часов эйфории. Вроде копал котлован в неизвестном лесу среди неисследованных развалин. Так надсадился, так озверел, что засыпает Владимир Иванович, уткнувшись мордой в бумаги. Но просыпается тут же опять, колотит себя по щекам и выбивает оттуда еще одно слово.
  - Иди пообедай, - подкрались враги. Да какие враги? Это Наталья Сергеевна Топецкая встала над грешной душой. А может, вовремя наступила на бедную душу. Бумага разорвана в клочья, карандаш отлетел в сторону. Что-то не так отреагировал на любовь любимой жены Владимир Иванович. Более ни единого слова, прочь сатана со словами! Все прочь! Прах и мелочь, глупость и дым. Слова нет, не нашел, не поставил, не предсказал сам господь с его тупыми причудами. Если так дальше пойдет, станет животным Иванович.
  - Суп остывает, - Наталья Сергеевна это судьба, - Отдохни перед новым походом на звезды.
  
  ***
  Чертов выбор, или запамятовали? Здесь склонился бешеный зверь над бумагой. Там бешеный зверь развлекается с литерой в Ящике. После провала на номере два отрезвел Станислав Иванович Топецкой. Божественная сила еще не победа. Полководческие мозги еще не удача. Схватка с крохотным человечишкой влечет за собой в непролазные дебри. Лучше бы все продвигалось в привычном порядке. Но так получается, что очень пакостный, пока не добит, человечишко. Подпрыгнул, палкой проткнул кого-нибудь из правильных личностей. Свернулся, сверкнуло стекло в его подлой ухмылке. Не смертельно, однако противно.
  Последний козырь у младшего брата Станислава Ивановича. Соглашаюсь, козырь паршивый. Таким не откозыряешься, чтобы все изничтожить и растоптать в одночасье. Но выбрасывать грех такую фигню на помойку. Может определенная ерунда и получится при вышеописанной распасовке. Кто-то же должен бороться на русской земле даже при самых гаденьких картах. Значит, пускай будет этот, а не более самостоятельный козырь.
  Станислав Иванович соображает. Я не сказал, он в панике. После безответственной выходки Максима Леонидовича Супенкова мир стал сложнее. Система была разработана под каждого из четырех конкретных товарищей, а номер два Супенков ее погубил. Нет, я не заглядываю вперед, никто не мог погубить полководческие разработки младшего Топецкого. Козыри крепкие. Один оторвался, другой пока что сидит на земле, третий пролез через гору и прикипел ко всем дохленьким камешкам, не изничтожишь его никогда. Так уже никогда? Истинный крест, кое в чем разбирается младший Иванович.
  Значит откозыряемся, азарта не занимать. Иногда приходится действовать не самой сильной фигурой. Ну и сомнение, вдруг отобьют, вдруг проиграл на последней взятке. Шаткий баланс, твою мать! Один на один еще разрешается побороться в данной игре. А вот дальше тот самый сомнительный результат, который никак не устраивает Станислава Ивановича.
  - Подумай и не спеши, - совет младшего брата старшему брату.
  - Никто тебя не торопит, - вторичный совет, который нельзя называть идиотским.
  - Выбор серьезная штука, - в самую точку попал Станислав Иванович. Здесь отсекается все бесполезные и несерьезные факторы. Здесь перекладывается ответственность на другого товарища. Он отвечает за результат, он творец собственного счастья, он светоч позора и суеты, которые сопровождают всегда счастье. С другой стороны, ему достанутся оплеухи и прочие шишки. Не скрою, есть любители шишек и оплеух. Те самые, что расцелуют кнут и ударяющую руку оближут, а глаза такие преданные, точно собачьи. Нынче иной вариант. Преданные забыли глаза. Новую цацку нашел Владимир Иванович.
  Ох, бумага! Эх, буквы! Это не литера "А" в каком-то там хреновом Ящике. Здесь их больше в несколько раз. Кажется, весь алфавит. И они повторяются, повторяются, повторяются. Родственников задело такое непредсказуемое решение со стороны старшего брата. Нет, подобную галиматью не мог придумать Владимир Иванович. Ему не то чтобы подсказали, но некто или нечто околдовало бывшего глупого мальчика. Вот это правильный вывод, как говорится, почти в точку. Все взгляды на Наталью Сергеевну Топецкую. А чего вы сюда засмотрелись? А мы ничего. Только как-то неправильно и не вовремя женился Владимир Иванович на одной очень книжной девушке. А еще он учился как-то не очень, не так чтобы на пятерки. А еще он работал без огонька целых три года и не желал называться как прочие правильные товарищи. А еще только кончился срок трехлетней отсидки в молодых специалистах, как бросил работу Владимир Иванович, не подготовив себе другую работу.
  Вот и я говорю, непорядок. Порядочный человек сначала подготавливает ярмо, прежде чем освободиться от старого груза. Старый груз надоел, а кто спорит, пускай надоел. Имеется тысяча триста причин, чтобы вышвырнуть старое барахло. Платят мало, ехать далеко, начальник потрох и поц. Причины веские. Каждой причины достаточно чтобы оправдаться и перейти на новые рубежи трудовой славы. Но где эти новые рубежи? Спрашиваю, где? Такого добра не существует в природе. Они фикция, точнее, фантом. Нас надули, дьявол с усами, надули.
  - Тунеядец! - тихий и правильный приговор для старшего из Ивановичей.
  - Недоносок! - чуть громче.
  - Сукастый сынок! - много громче, но не самый верхний из существующих вариантов. Верхние варианты не переводятся никогда. Они принадлежат наиболее ревностным защитникам человека, его счастья, его любви, его желудка, его надежды на светлое будущее. Мне отвратительны ревностные товарищи. Но здесь не спросили чье-то там постороннее мнение. Здесь знают, чего предложить человеку. Вместо хлеба побольше цепей и пожестче. Вместо каши ярмо килограммов пятнадцать и двадцать. Вместо песни похабщину, что потребляют только эстеты.
  Я не эстет. Не поддерживаю, не отрицаю поступки старшего из Ивановичей. Владимир Иванович Топецкой вышел из детского возраста, и если ему размечтается раболепствовать, это его проблема. А если он повернется седалищем к рабству, опять-таки только его унавоженное рабство. Не маленький, уточняю опять. Вот вокруг якобы маленького мальчика собралась какая-та мелочь пузатая. Те самые учительствующие, наставляющие, бесноватые придурки с обложки. Правильно подобрал эпитет, они бесноватые. За собой бы следили, разбирались и почковались в своих собственных чертовски ничтожных проблемах. Материал опять же найдется. Раз копнул, вокруг зловоние, мерзость.
  Мой совет опять же неправильный. Кто копает себя? Молодежь, возможно, копает. Она стремится на звезды, а ее производят в хапуги, вещисты, прочие мелкие гадики. Эти двое трусов есть хапужничество? Эти трое носков есть вещизм? Ваши предки такого добра не имели, не представляли и не мечтали о столь неподобающей роскоши. Они боролись за коммунистический рай на земле. Они погибали ради идеи. Вон кресты на полях. Не все погибли, согласен. Кто выжил, тот получил за погибших товарищей. Трусы и носки, машины, квартиры и дачи.
  Это не есть хапужничество, тем более не вещизм. Сначала пораболепствуем на предков. Лет до пятидесяти, в худшем случае до сорока девяти. Прочувствуйте идею и оцените ее производные. Доберитесь до истоков самого настоящего рая. Кажется, будет не так? Именно так. Сначала самое мелкотравчатое раболепие, чтобы деды порезвились на твоем не совсем, чтобы старческом тельце. Затем заплесневелый дедовский пряничек, если сумеешь дожить. Не сумеешь, сам виноват. С идиотами не ведут разговор справедливые предки.
  Я повторяюсь, не осуждайте меня. Жизнь повторяется. Сбежал от одной проказы, потянуло в другую. Не остановиться, не передохнуть, не дадут три секунды на выбор позиции. Какая такая позиция? Ты поганая молодежь. Напоминаю, тридцатилетняя пакость и шваль. Еще двадцать лет отмаливать предков. Еще двадцать зим с одними трусами и парой носков. А что имеется сверху означенной пары, обязан скорее тащить на ковер. Сам понимаешь куда, сам представляешь кому? Иначе подлец и скотина среди настоящих парней и девчонок.
  Нет, существует более крепкое слово. Но я не ругаюсь по определению и не поганю подобной вещью бумагу. А всем желающим разрешается догадаться, какое крепкое слово. Затем произнести его двести, триста, пятьсот или тысячу раз. Не такая сложная операция для нормального русского человека, но картина как на ладони. Папы, мамы, дяди и тети, все они со словами. Появляются из пустоты, морализируют, наскакивают, ерепенятся и ершатся. Ерш твою медь! Как это скучно. Как это пошло. Пора вырезать языки. Другого способа не представляю заткнуть оборзевшую свору.
  - Изменник, - скромная речь.
  - Предатель! - чуть понаглее.
  - Сучкина шкура! - опять-таки чуть.
  Попался Владимир Иванович, ох попался родной. Бумаги нарезал, попробовал жизнь изменить на четыре копейки. Чтобы дальше от прошлого, чтобы ближе к светлому, чистому и счастливому лику вселенной, чтобы раскрыться во всей своей будущей чистоте и величии, но только без прошлого. Попытка глупца. Умный товарищ равняется на другие столбы и заборы. Умный талант умеет слушать более старших товарищей, пусть говорят. Меркантильная морда, согласен. Хапуга, согласен опять. За копейку маму продам, согласен снова и снова. Не даром тебе говорят другие товарищи. Сегодня они, завтра мы, когда они сдохли. Или думаешь, они вечные товарищи? Что-то головка твоя поплохела, если такие мысли в головке. Скоро будешь похожим на них, скоро будешь на их языке говорить и плеваться такими же точно словами, которые не принимает бумага.
  Короче, попался мальчишка Иванович. Плохо учили шестнадцать лет. Плохо дрючили три последние года. Да и как такого отдрючишь? Папа с мамой слиняли в Москву на новое место службы, остался старший Иванович один одинешенек без постоянной опеки, с вредной женой Натальей Сергеевной и гениальным братцем в нагрузку. Ну, а в подобных условиях он, естественно, не осознал, не осилил основные принципы жизни на русской земле, променял на колбасный листок. Лучше бы на колбасу променял. Листок найдется на каждой помойке, а колбаса не найдется. Не захотел слушаться старших товарищей, как пить не найдется. Упрямая колбаса, со старшими товарищами в одной колее, если желаете, в складчину. Ты не складывался, ну и ступай со своим недобитым колбасным листком. Или уперся рогами в землю Иванович?
  - Не хочу! - точно рога. Кривляется малый, точно оставил рассудок в скворечнике. Назад не вернуть этот самый рассудок. В скворечниках коридоры большие, решетки на окнах, мало чего разрешается для рогатых и гаденьких мальчиков.
  - Совсем не хочу! - более глупый подход. Три слова взамен одного очень верного стариковского слова "хочу", того самого, что последнее в тройке. Вот это последнее слово сказал, и как по мановению волшебной палочки разбежались вокруг старики, никто не придет, не обругает, не поставит на место. Поверьте, сплошной коммунизм. Нажрался со словом "хочу" - молодец. Выпил, и это тебе почему-то простили. Родственники довольные, доктора спокойные. Ни ответа и ни привета от незнакомых людей, что почему-то обязаны наблюдать за порядком. А так...
  - Взбеленился щенок, - первый факт.
  - Изгольнулся кретин, - номер два.
  - Не желаешь идти в инженеры? - особо заборный вопрос.
  Попробуй теперь доказать, что ты не желаешь вообще никуда. Даже на стройку.
  
  ***
  Кажется, договорились. Слово выскочило, слово забегало. Что есть стройка? Для строителя коммунизма отрадное слово. Но коммунизм по сути абстракция бородатых и головастых маромоев, не имеющих ни малейшего представления об русском характере. Впрочем, вся наша жизнь абстракция, все наши поступки и наши надежды не что иное, как дым над росой и абстракция.
  Я связался со стройкой. Точнее, родственники Владимира Ивановича связались со стройкой, плюс всевозможные учителя и окружающие товарищи. Коммунизм на ум не пришел по неизвестной причине, но грязная яма пришла. Плюс жидкий раствор, битый кирпич, занозы в три пальца и ржавые гвозди. Это пришло. Ураган пронесся среди ржавчины. Страшнее прежнего, скабрезнее и отвратительнее на двести процентов. Хотя ничего особенного не могло случиться на стройке. Потому что в восьмидесятые годы наша страна строилась столь сумасшедшими темпами, как никогда ранее, как ей уже не построиться никогда, даже лет через двести.
  - Инженер-камнетес? - вот что вызвало муки и корчи среди прочих товарищей. Тебя учили, а ты камнетес. Тебя воспитывали, опять камнетес. Родина нуждается в воспитанных инженерах новых специальностей, связанных с кибернетикой и вычислительной техникой. Ты не подумал о родине? Конечно, не время думать, когда подступают враги к самым границам нашей державы. Враги подумают. Они в курсе, сколько обходится обучение каждого человечка. Они подсчитали, чтобы радоваться, как разбазаривает человечек и ни чего-нибудь, но народные денежки. Это шик. Это бальзам в кровавую глотку врага, которой нет равных среди всяких гадостей, разбазаривающих наше отечество. А все начинается от камнетеса с дипломом.
  - Срамотища! - чего еще захотел?
  - Стыд и позор, - вот он голос народа.
  На данном этапе голос младшего братика выглядел манной небесной:
  - Я предлагаю выбор, с которым не надо спешить. Лучше немного задуматься и просчитать варианты. Жизнь не повторяется, свет не повторяется, ошибочный путь не лучший на маленькой и бездарной планете Земля. Это тупик. Кто просчитал варианты, тот в некоей степени застраховался от неизбежных ошибок. Полностью застраховаться нельзя, но полностью не застрахован никто. У тебя просто есть выбор и варианты.
  Голос народа звучал напористо, на этом можно закончить его победную поступь по русской земле. Напористые товарищи реже всего побеждают. Ты напористый товарищ, ты напоролся почти на победу. Я сам обладаю напором, и кое-где разобрался в подобной хреновине. Чем больше наскакиваешь, тем больше отдача. Слегка надавили на русского человека, и он не заметил. Чуть-чуть надавили сильнее, и он улыбнулся. А стоило перейти за определенный рубеж... Береги морду.
  Голос Станислава Ивановича вкрадчивый. Не каждому по душе его стиль, но со временем вырабатывается привычка на разные необычные гадости. Лет через двадцать покажется не таким отвратительным голос самого безобразного дикаря, не то, что какого-то Станислава Ивановича. И вообще, никого не обидел пока младший Иванович. Все его разговоры о русской земле, о патриотических чувствах каждого настоящего русского, о большой очень русской любви к своему, а не какому-то там чужому народу.
  А собственно, что такое народ? Ты, я или он, если все вместе? Инженеры, рабочие, культурологи. Последнюю категорию болезненно принимать за народ, даже после второго стакана. Не по заслугам честь для культурного барахла в цивилизацию правильных (то есть технически подкованных) пацанов и девчонок. Правда, с другой стороны, отчего не принять барахло? Скажем, на положение слуг или мелких прислужников нашей правильной родины. Они не какие-то там технари, они культурологи. Они смотрят в рот и выполняют не то что малейший приказ, но малейший намек, чтобы считаться народом. А мы их попробовали не принять. Сам понимаю, не хорошо. Когда отвергаются правильные пацаны и девчонки, не желающие пресмыкаться по-маленькой, шестерить и лизать чью-то старческую задницу, оно еще как-то понятно. Я говорю про тех самых неистовых технарей, не спутайте с деятелями отстойной культуры. Зачем шестерить технарю? На технических разработках денег не сделаешь. Шестерить ради спортивного интереса другие найдутся товарищи.
  - Поспешность нужна, понимаешь кому, - опять Станислав Иванович. Навязчивая родня весьма преклонного возраста наскочила с воплями, топорами, психушками. Обиталище скворушки их любимое место. Станислав Иванович не навязчивее других родственников Владимира Ивановича. Приходит, уходит без воплей и злобы, словно патоку льет на горячие раны старшего брата. Очень приторно, очень сладко. Младший брат, а как научился лечить эти раны, нанесенные в бешенстве прочими родственниками. Старший брат карандаш отложил. Старший слушает, старший растаял. Патока в уши вошла и не вышла. Там внутри копошится она, там внутри застывает большими комками и струпьями. Были какие-то раны в душе и растаяли. Были какие-то мысли за русскую землю, и нет ничего. Многое изменилось, черт подери. Старший брат не выпихнул младшего брата.
  - Будущее принадлежит богу, - вот где сломался Владимир Иванович Топецкой, хотелось сказать, поэт и философ. А ведь только начали проявляться поэтические способности товарища. На определенном этапе Владимир Иванович сделал открытее, что можно не только складывать из слов небольшие фразы и предложения, но даже их рифмовать после соответствующей тренировки. И ему такое дело понравилось. Разбросал слова в определенном порядке, вот тебе философия. Срифмовал те же самые строки, получилась поэзия. Еще напоминает компьютер. Почему бы и нет? Как утверждают философы и поэты, бог создал во вселенной вселенную. Следом установил несколько жестких и несколько твердых законов. Следом устал и отправился отдыхать, а законы оставил вселенной. Но они перепутались и расслоились на части. Был один гипервселенский закон, стало семь тысяч пятьсот маленьких глупостей. Было семь приложений к закону, стало пятьсот двадцать два миллиона всяких дурацких идей и советов. Ничего не поделаешь, нужен компьютер.
  Честно говоря, соблазнов много вокруг. Будущее есть соблазн по определению. Божественная принадлежность опять же соблазн, исходя из общественного опыта. Младший брат такой ласковый, такой вкрадчивый, кто посторонился, того не укусит. Ну а если не посторонился, пеняй на себя. Идеи бога, законы бога, прочая философская хрень, они не относятся к младшему брату. Не понимает Станислав Иванович изначальную цифру один, или семь, ли девять. Тысячи тысяч маленьких элементов вращаются в божественной и гениальной башке Станислава Ивановича, чем больше, тем лучше. Обороты простые, слова масляные. Сначала было слово. У этого точно было оно, самодовлеющее, вездесущее слово, ни в коей степени, определяющее поступки. Затем пришло нечто большее, нечто из класса материи. Станислав Иванович не промахнется, не отойдет. Глазки удава. Еще секунда, вцепится в жертву.
  Не понимаю Владимира Топецкого. Идеи в воздухе, свет и тьма где-то рядом. Пользуйся, владей, будь настоящим продуктом земли русской. В трясине можно быть настоящим. Только здесь, только у нас достигла душа русская высочайших размеров за восьмидесятые годы и приравняла некоего гипотетического, то есть несуществующего бога к целой вселенной. Ибо только в цивилизацию технарей сами технари дошли до такого величайшего понимания природы, что умудрились отрицать природу в сторону гипотетического бога. И что у нас получается? Бог придумал молекулы, показалось мало ему. Разделил их на атомы, мало. Дальше атомы разделил на какую-то хрень, опять непорядок. Он что шизонутый? Все делит, делит и делит. Пора прекратить позорную гонку за малым. Пора возвращаться назад. Через атомы и молекулы, через микро и макроорганизмы к единственной цели своей, к человеку.
  Сложный момент, с человеком много возни даже в восьмидесятые годы. Коммунисты попробовали, не получилось. Буржуи попробовали, полный провал. Кто не пробует, не получается и провал практически до бесконечности. В цепях не живет человек, в кубышке не развивается, с маслицем и прочими пряничками становится тварью. А кому, твоя мать, нужна тварь? Нашей бедной земле не нужны твари, только самостоятельно развивающийся материал образца восьмидесятого года. И дело не в том, что в процессе развития цивилизация технарей вернула на землю какого-то бога, равного целой вселенной. Дело в том, что противники цивилизации технарей, всякие коммунисты, буржуи, церковники, сделали из гипервселенского бога крохотного ублюдочного божка, который никогда не придет к человеку.
  - Не ошибись, - под рукой Станислав Иванович. Приносит схемы, приносит слова. Сам удивляюсь, какие слова. Не будь идиотом, слова те самые из компьютера. Маша ела кашу, каша ела Машу. Так потрясающе, так невинно выражает мысли компьютер. И что получается, компьютер есмь железяка, а вы поглядите, поэт. Еще детский, еще дубоватый, однако поэт. У тебя не получится так никогда, у него все может быть, если слегка постараться. Это же первый этап. Понимаешь с "богом" своим, самый первый этап. Дальше будут другие этапы, другие стихи. Более пламенные, более восхитительные. Ах, не будут. Ну, что за придурок неверующий? Как без веры живешь? Да здравствует вера!
  Станислав Иванович каждый день рядом. Схемы элементарные, стихи интересные. Ребенок лопочет стихи, ты в восторге от его непосредственности и чистоты мыслей. Компьютер лопочет стихи, ты в гораздо большем восторге. Вроде бы институт не кончал, вроде мужик деревенский какой. Точно засельщина деревенщина. Нашел эпитет Владимир Иванович Топецкой, и распустилась душа новоиспеченного философа и поэта. Все эти штучки от господа, от вселенной и от природы. Всевышний создает человека, человек создает компьютер, ну чем не господь бог? А компьютер, сами слыхали, создает стихи. Павел против правил, правила против Павела. Черт возьми, не укладывается в башке подобная битва за разум. Хлоп, разобьется башка. Человек берет реванш у вселенной.
  - Старое в закрома, - пыл строителя оскудел. Исчерпалась проблема каменотеса. Камни тесать оставим до лучшего времени. Камни неторопливые, они подождут, когда наступит их время. Они, что мечта. Я повторяю, несбыточная мечта. Тюк молотком, тюк топором, хлоп... Христом богом клянусь, более чем несбыточная мечта. Тесать и выстраивать строки, что камни.
  Впрочем, какое старье философические метания Владимира Ивановича. День умирает. Позавчера умирал, вчера умирал, сегодня умрет обязательно. Он имеет свои каноны и рамки. Утром светлый день, вечером грустный. Утром с надеждой, вечером без ничего. Пускай умирает чертовски правильный канонический день, ежели переполнены закрома от этого самого старого места. Плюс еще маленький неприметный кусочек, и старость польется на землю. Ох, как польется, черт подери! Ох, засмердит! Думал сказать, завоняет. Нет, запах будет покрепче, будет таким, что чертовски захочется скрыться подальше.
  Хватит, Владимир Иванович, тебе ни в какую не скрыться. Постукивать молотком и пописывать разную дрянь - не для этого нянчилась с тобой родина. Выскочил на поверхность, теперь не пускают назад. Эта кочка чужая. Ее забили от основания до пупа. Здесь нет твоей кочки. Здесь есть инженер, воспитанный для цивилизации технарей самым высокоразвитым государством. И нет никакой возможности обмануть государство и променять свое инженерное будущее на какую-то лабуду из бессмысленных рифм или философских понятий. Нет, не может быть никогда. Вселенная рядом. Не коммунистическая, не буржуйская, не христианская, просто вселенная. Не укроешься от нее, не спрячешься в норке. Путь отщепенца сам понимаешь, откуда идет? Вот сначала повкалывай на цивилизацию технарей, затем забирайся, что в щелку, что в норку. Еще не погибла от собственной мощи и силы Россия. Пусть будет так. Не ты первый, не ты последний стал винтиком в развивающемся механизме твоей потрясающей родины.
  Или что-то нынче не то? Мы легких путей не искали. Станислав Иванович выбрал правильную тактику при общении с шизонувшимся братом. Владимир Иванович не устоял, не мог устоять против правильного оружия Станислава Ивановича. Эра компьютеров вполне соответствует эре развития человека на русской земле. Чего ради не соответствовать? Человек всегда развивается. Если вперед, то вперед. Если назад, то назад. Смех пробирает, когда берешься за лом, имея в наличии трактор. То же с компьютером. Голова не компьютер. Можно запамятовать, можно зарапортоваться, повторяя одни и те же слова, отфутболивая очень и очень похожие строки. Слов мало, значит болезнь неизбежна с одной головой. Дайте компьютер!
  Чувствую, как разбежались глаза у Владимира старшего, как накатила губища на светлое,на чертовски заманчивое будущее. К чему оно? Хватит ставить вопросы. Компьютер поставит слова, компьютер выберет рифмы. Умишком крохотный и совершенно лишенный творческой жилки компьютер имеет кое-какие возможности. Подумайте, какова экономия времени? А эффективность его какова? Нет, не думайте, так безопаснее для вашей детской тетрадки, в которой стихи. Снова не думайте, так удобнее чувствовать свое преимущество над железякой и похваляться собственным гением.
  - Не забывай о Росси, - опять Станислав Иванович младший.
  - Не забывай о себе, - все тот же источник технической информации. Довел до каления старшего брата, издергал и искромсал его поэтический разум. Цели великие, промахнуться смерти подобно, проигравший талант окажется вне будущего нашей России, без компьютера, без ничего. Вы подумали, как? Вольному воля. Дебильному дебилизм. Ничтожеству щель. Не все противное и отвращающее барахло на земле исходит от самодурства твоей нации. Не все вызывает симптомы божественного бытия. Не все соответствует духовной инфантильности наших возлюбленных стариков и примыкающей к ним молодежи.
  - Хочется верить? - Наталья Сергеевна Топецкая в самый последний момент вставила свое веское слово.
  - Надежнее верить, - Владимир Иванович Топецкой честно сознался перед Натальей Сергеевной.
  - Пожалуйста, верь, - не смущается, не оказывает сопротивления милая девушка своему нестандартному милому мальчику.
  - Я попробую, - не уверен Владимир Иванович Топецкой в своих действиях. Очень странный, скажу вам, товарищ. Вон дверь, вон порог, вон дорога, которая не грозит тебе гадостями. А если грозит? Сегодня прошелся по этой дороге, завтра по той. Люди все одинаковые. Твари все одинаковые. Ничтожная явь не поднимается до великой абстракции. Тварь не способна стать человеком, как не способна достигнуть основ человечности ни при каких обстоятельствах. Железо, пластмасса, компьютер есть атрибутика твари, не больше того. Смелый товарищ кушает пряничек, слабый кудахчет, что снова объели его. И еще не известно, как лучше кудахтать. Но кушать все-таки лучше.
  - Пожалуйста, не стесняйся, - добрая нынче Наталья Сергеевна Топецкая, бывшая девушка Репина.
  - Я не отказываюсь, - совсем стушевался Владимир Иванович.
  Ночь задавила последние проблески мысли.
  
  ***
  Время стучит много яростнее, чем молоток. Время захватывает сподручный материал, обрабатывает и глотает. Оно Ящик, оно буковка "А", оно цифры, принадлежащие вышеозначенной буковке и вся эта чертовщина с компьютеризацией и автоматизацией производства. Господи, опять чертовщина! А думал, договорились. Слов потратил уйму, ни в одном словаре не собрать такое количество. Самое время пришло получить результат. И вот здесь закралась неточность какого-то незначительного пошиба, сумевшая извратить и вообще исковеркать слова. И получается, молотила впустую машина по имени время.
  А ведь это восьмидесятые годы. Самое чистое, самое романтическое, самое красивое время на русской земле. Наконец-то выросло целое поколение правильных пацанов и девчонок, которые были готовы погибнуть за русскую землю. Впрочем, этого не понадобилось. Ибо цивилизация технарей настолько гармонировала с чаяниями и мечтами неистовых восьмидесятников, что должен был получиться вообще потрясающий результат в конечном итоге. Вот тогда бы поднялась выше вселенной единственная земля на планете Земля, наша земля русская.
  Но я повторяю, что молотила впустую машина времени. Ничего во вселенной не опускается слишком низко и не поднимается слишком высоко. Любые запредельные вершины, как и любые запредельные низины грозят гибелью и дестабилизацией слишком уравновешенной вселенной. Но вселенная, как вы понимаете, не может погибнуть. Она вечная, она бесконечная, она содержит в себе свою вечную неразрушимую жизнь и вообще отказалась от дестабилизирующих факторов смерти. Отсюда те самые выводы, что не может погибнуть вселенная, а погибнет нечто иное, некая составляющая часть, замахнувшаяся на незыблемость самого целого, то есть способная в силу внутренних веских причин обрушить вселенную.
  Вот мы и вернулись в восьмидесятые годы. В ту самую невероятную цивилизацию технарей, которая развивалась невероятными темпами и никак не могла достигнуть вершины, чтобы скатиться обратно с этой вершины в тупость, невежество, меркантильную суету, на позорный мусор и денежки. Что еще говорить, у цивилизации технарей не было, быть не могло вершины. Только бешеное несанкционированное развитие, только безумный рывок в неизведанные дали и веси, только соперничество смертной цивилизации с вечной и бесконечной вселенной.
  А что предлагалось взамен. Сиди тихо, не вороши ничего. Прошлое или будущее, настоящее или прошлое крутятся по определенному кругу и не нуждаются в твоей помощи. Не поднимайся со дна, играй свою малую роль, предоставляя ее в несколько необычном, может величественном разрезе. Не думай о некоей цивилизации бешеных пацанов и девчонок. Там отвратительная гипервселенская пустота, там не более чем бесконечный рывок в бездну. Вот и я говорю, оставайся маленькой незаметной фигурой из прошлого. А если чего-то не так, гони эту пакость пинками за дверь. Сокровенное знание где-то на дне под завалами мусора. Туда так не просто добраться, когда за спиной полыхает вселенная.
  Совершая серьезный шаг,
  Не кормись от чужих щедрот.
  Или будешь себе как враг,
  Или будешь себе как скот.
  Не кормись и вообще не тронь
  От чужого прилавка мзду.
  Или сам попадешь в огонь,
  Или будешь кипеть в аду.
  Я ответа не сочинял,
  Как чужую построить жизнь.
  Лучше выжри собачий кал,
  Но ни чем чужим не кормись.
  Тут мы и остановимся. Станислав Иванович Топецкой устроил большой шорох в своей голубятне.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  
  Цивилизация технарей есть цивилизация сознательной молодежи, перешагнувшей тридцатилетний рубеж, но не достигшей порога разрушающей старости. Цивилизация технарей, как вы уже догадались, связана с наукой и техникой. В восьмидесятые годы более чем достаточно науки и техники. В восьмидесятые годы чертовски трудно кого-нибудь удивить присутствием науки и техники. Вот отсутствием науки и техники удивить должно и можно.
  Что такое город Ленинград, или будущий город Санкт-Петербург в восьмидесятые годы? Как уже говорилось, по одной версии это чертовски культурный город. Но по другой версии это крупный промышленный город, научный центр, настоящий оплот цивилизации технарей. Именно отсюда вышла цивилизация технарей в восьмидесятые годы. Я начинаю подозревать, хотя без стопроцентной уверенности, что цивилизация технарей достигла гипервселенских вершин не только за счет науки и техники. Цивилизация технарей была самая культурная цивилизация за всю историю русской земли. Никогда не поднималась русская земля на столь потрясающую высоту, как поднялась она в восьмидесятые годы.
  Отсюда делаем выводы. Почему бы цивилизованному технарю ни быть немножко культурным товарищем? Технари сочиняют стихи куда более мелодичные, чем так называемые профессиональные поэты советского периода. Плюс кое-какие чувства, которые здорово попахивают машинным веком, но при ближайшем рассмотрении куда живее, чем чувства исключительно культурных товарищей.
  Я не спорю. На русской земле не любят исключительно культурных товарищей, даже немножко побаиваются. Что такое исключительно культурный товарищ? Это блатное чмо, попавшее на блатную работу, на так называемые культурные деньги. Ибо в культурных институтах мозги не работают, а технарям там и вовсе не место. Стишок написал, гонорар получил, вот что такое исключительно культурный товарищ.
  Образно выражаясь, культура похожа на сундучок с конфетами, лентами и игрушками. Конфеты огромные, ленты огромные, игрушки больше, чем то и другое вместе взятое. Ничего себе сундучок! Это какая-та прорва, это капище сладкого и тряпичного барахла. Конфеты кушаешь, а в тряпках катаешься до отрыжки. Вот когда тебя потянуло блевать, то покажется не таким чтобы заманчивым сундучок со всеми его потрясающими богатствами. А так глаза разбежались. Красная тряпица, желтая тряпица и зеленая... Перечень затерялся где-то в бесконечности, и сундучок бесконечная величина. Рука открывающего товарища прошла по поверхности вышеозначенной величины, и дно отодвинулось. Все та же рука отбросила первый, пятый, тридцать пятый слои. Бесполезный поступок, слои не отбрасываются до конца в таком сундучке. Рука утопает, сам утопаешь. Сладкая и тряпичная материя обращается в мир бесконечности.
  С другой стороны цивилизация технарей всего лишь масса пластмассы, огня и металла. Кто-то выразился из представителей рафинированной культуры, что в цивилизацию технарей мы попали в машинный ад. Мол, в аду не бывало так жарко, как среди пластмассы, огня и металла в вашу странную цивилизацию, товарищи любители науки и техники.
  Никаких споров. Машинный ад влечет за собой поэтический рай. Машины сделали жизнь человека гораздо насыщеннее, чем оно кажется со стороны. Человек, побывавший в машинном аду, гораздо сильнее ценит природу, чем человек, родившийся на природе. Я не утверждаю, что город на Неве есть стопроцентный сгусток пластмассы, огня и металла. В городе на Неве еще осталась природа. При чем не мало осталось природы.
  Пресловутые заводики и ящики с Петроградской стороны утопают в остатках природы. Вот вам маленький кустик, вот вам хилое деревце, вот вам травинка почти зеленой окраски, вот вам бабочка на травинке, почти живая бабочка. А рядом Нева. То есть рядом вершина самой природы. Нева омывает гранитные берега какого-нибудь заводика или ящика с Петроградской стороны, Нева провоцирует товарищей технарей на чистые чувства и очень чистые мысли.
  Или не ясно, что цивилизация технарей чертовски чистая, насквозь поэтизированная цивилизация? Весьма чувствительные натуры взялись за науку и технику в восьмидесятые годы. Весьма поэтические натуры попробовали изменить мир посредством науки и техники. Как уже говорилось, посредством поэзии невозможно изменить мир. Или точнее, только посредством поэзии. Что доказал Золотой век образца Пушкина, Толстого и Достоевского. В Золотой век на русской земле существовала поэзия очень высокого уровня, но не просматривалась, то есть на том же высоком уровне не просматривалась наука и техника.
  Восьмидесятые годы совершенно иное, более цельное и перспективное время. Много чего просматривается в восьмидесятые годы на русской земле. Перспективная молодежь не халявит, но работает со стопроцентной самоотдачей, чтобы сделать лучше и чище любимую землю. Да, я люблю каждую бабочку, каждую травинку, каждый кустик и каждое деревце в моем родном городе. Да, я хочу, чтобы мой город развивался исключительно в лучшую сторону, становился культурнее с каждым днем и приносил своим детям много света и много счастья.
  Вроде бы простая задача для города. Всякую псевдокультуру, наносное дерьмо или хлам сбросила цивилизация технарей в тот непродолжительный период, когда технари заполонили русскую землю. Как оно не звучит парадоксально, только в восьмидесятые годы на русской земле русская культура сделала робкую попытку избавиться от нерусской культуры. Эта русская культура на крепких плечах технарей вошла в зараженный нерусской культурой город. И город вздохнул свободно.
  - Нахрена это надо?
  Был такой интересный момент, когда показалось, что отступила трясина.
  
  ***
  Ящик. Обычная процедура знакомства в кабинете начальника.
  - Вы партийный? - обычный вопрос после традиционного приветствия и рукопожатия. Начальник Ингушин раскрыл очень красивую красную книжицу.
  - Да как сказать, - почесал затылок Владимир Иванович.
  - Скажите, как оно есть, - начальник Ингушин закрыл красивую красную книжицу.
  - Нет еще, - младший брат встал за спиной Ингушина.
  А все-таки зря он не убил старшего братца. Чувствует гениальное сердечко, что с подобной тварью придется намучиться. Голова у Владимира Ивановича, что пустой бочонок, ни одной правильной мысли, базар да и только. Над подобной тварью не год и не два, и вообще не знаю, как долго работать.
  - Почему же так? - самый обычный вопрос задает начальник Ингушин. Ответ на него может быть самый обычный. Что-нибудь типа: "На предыдущей работе была неактивная партячейка, новые члены туда не принимались". Нечто подобное объясняет на пальцах старшему придурку Станислав Иванович.
  - Пока недостоин, - читает по пальцам придурок.
  Господи, ну и повезло Станиславу Ивановичу. Лучший ум современной эпохи, уникальные способности и не только в науке и технике, но в первую очередь в дипломатии. Однако не повезло. Старший брат его тяжкий крест. Старший брат его ужасы и безумие, преследующее в ночи. Старший брат вторгся в личную жизнь младшего брата. Сидит, болтает кривыми лапками, гадит. Так не должно быть, потому что так не бывает ни при каких обстоятельствах. Но так оно есть, и очень раскаивается Станислав Иванович, что еще в материнской утробе не задушил гада.
  - Нет, молодой человек, - продолжает кривляться начальник Ингушин, - Вы еще молоды, вам ли судить о критериях партии? Критерии эти суровые только на первый взгляд, чтобы отпугивать негодяев и бесполезных попутчиков. Их необходимо отпугивать. Партия не проходной двор. Она не переполнена всевозможными удовольствиями, вроде рог изобилия. Это суровая обязанность, это героический труд на благо отечества. Человек, вступивший в ряды партии, имеет только одну льготу, первым пойти в атаку и умереть за отечество. Конечно же, только лучшие могут вступить в партию.
  - Вот и я о чем говорю, - почесал нос Владимир Иванович.
  За этот поступок гореть в аду ему вечно.
  - Да, молодой человек, - кажется, ничего не заметил товарищ начальник, - Ваша скромность похвальная, но сегодня скромный товарищ не самый важный герой и боец на русской земле. Время настало не только геройствовать и бороться с ветряными мельницами. В период развитого социализма ветряные мельницы капитализма сильно модифицировались и приобрели новые свойства. Чувствуя свою ущербность на идеологическом фронте борьбы, капиталистическая система перешла в области технологий. Следовательно, бороться сегодня стало и труднее и легче. С одной стороны, наконец-то коммунистическая партия получила стопроцентное превосходство над идеологическим противником, втоптала в грязь подлых капиталистов. Но с другой стороны их технологии все еще противостоят нашей науке и технике. А в таком разрезе невозможно добиться победы, не состыковывая правильное понимание науки и техники с правильным пониманием линии партии.
  Собственно говоря, шок прошел. Станислав Иванович выбрался из завала. Красные пятна исчезли на его прекрасных девственно чистых щеках. Оно хорошо, когда разговорился начальник. Пускай разговаривает. Чем размереннее слова, тем спокойнее мысли. Занял правильную позицию Станислав Иванович. Пока разговаривает начальник, утихла внешняя боль и вроде бы стала чуть меньше неутихающая ненависть к дебильному человечеству. Можно сказать, опомнился Станислав Иванович. А что у него в руке? Неужели не догадались? Это мелок. На компьютере пишет: "Поддакивай".
  - Ваше время, - переключаемся на Ингушина, - Трудное и интересное время. Молодость обожает нечто хорошее, чистое, доброе. Партия обожает все то же и готова спонсировать молодость на нечто хорошее, чистое, доброе, но это противоречит кодексу партии. Как оно так? Ты не трудился, не заслужил, не сделал, не заработал. На всем готовеньком началась твоя жизнь, на всем принадлежащем твоей партии. Нравится получать и не нравится отдавать то же самое. Нравится развлекаться за счет других и не нравится надсаждаться на самой простой работе. Что же будет с нашей страной, если вот так без борьбы, без труда, без заслуг ты получишь все бонусы. Высунул голову из гнезда, и тебя уже наградили. Усмехнулся единственный раз, и с тобой почему-то считаются. А над чем усмехнулся, что за злобные выпады против великой страны, никто опять же не спрашивает.
  Не поддакивает Владимир Иванович. Мысль такая, впал в летаргический сон. Очень противный, гадкий, глупый товарищ. Но все-таки летаргический сон имеет свои прелести. Спи спокойно, ласковый наш, просыпайся как можно реже или не просыпайся совсем, чтобы чего не ляпнул. И это правильно. Младший из братьев чувствует, что обязательно кончит с позором старший из братьев. С дурака станется, живет сегодняшним днем, точнее, одним мгновением, столь извращенный товарищ. И что для него какая-та партия?
  Нет, не выдержал Станислав Иванович:
  - А вы то уверены в правоте своих слов?
  Чуть не потерял сознание начальник Ингушин:
  - Каких еще слов?
  Пропасть, мрак, удары по почкам, бесконечный поток желчи в печень великого Станислава Ивановича. Учись братец, перевожу огонь на себя, потому что ты абсолютный отстой и придурок. Не сдается, не отступает младший Иванович:
  - Тех самых слов, что вы говорили.
  И как-то совсем испугался Ингушин:
  - А что такое я говорил?
  - А вот такое и говорили. Про каких-то врагов, с которыми у нас теперь дружба.
  И опять едва не откинул копыта Ингушин:
  - Какая такая дружба?
  Дальше выход гениального Станислава Ивановича:
  - Наша партия вместе с развивающимся социалистическим государством подписала массу постановлений и документов, подтверждающих наше сотрудничество с зарубежными (то есть ненашими странами) в области науки и техники. Наш завод, как великолепное достижение человечества, для определенной цели восстанавливался и модернизировался партией. Не важно, если завод для народа построила партия. Чтобы крепла страна, чтобы сволочь не смела напасть на русскую землю, чтобы наши секреты были выше, чем их секреты. Здесь кузница партии. Но с другой стороны это только завод. Работают люди партийные и беспартийные, трезвенники и алкаши, умные и не очень. Работают тем же способом, что на других заводах. Нет дополнительной нагрузки, не существует каторжного труда, не ломают кости себе и не выносят вперед ногами неумеренных тружеников.
  - Да, да, - не оклимался пока Ингушин.
  - Я повторяю, - Станислава Ивановича не подколоть на подобной хреновине, - Никого не выносят ногами. Требования обыкновенные. Работай, будь аккуратным, не забывай про государственный план. На любом заводе есть свои минусы. А на нашем заводе большой плюс, потому что на нашем заводе всегда работает партия. Так и хочется крикнуть, тебе повезло, человек! Понимаете, повезло. Ты не лучше других. Работяга и инженер, организатор и исполнитель чей-то незримой воли. Но ты попал на партийный завод. Так за что, повторяю, за что здесь такие вселенские льготы?
  Сильный ход со стороны Станислава Ивановича, очень напоминает шоковую терапию времен коммунизма. Ах, постойте, у нас и так коммунизм, может быть недоразвитый, но тот самый с которым достала всех партия. И Владимир Иванович чуть не загнулся на данный предмет. Стоит, рассматривает пол под ногами. Вот пятно, вот пятно. Что у нас здесь варили? И чем заправляли? Так бы сунуть в шершавый пол пальчиком. Рядом компьютерная начинка, автоматизация, электронные штучки, вообще высший класс. А на полу стружка, солярка, пыли вагон. Волнуется поэтическое сердце товарища.
  Я не об этом. У товарища начальника шок:
  - Завод партийный. Да, да. Завод льготный.
  Не сразу вернулся на рельсы начальник Ингушин. Ощущение такое, что нечто треснуло у него в голове, и потекли туда какие-то не совсем правильные чувства и мысли. А с другой стороны, все очень правильно, даже слишком правильно говорит молодой инженер Станислав Иванович Топецкой. И придраться здесь не к чему.
  - Наша коммунистическая родина не стоит на месте в своем развитии. Развивается она, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия народа за счет этого самого народа, то есть за счет его наиболее прогрессирующей части. А что такое прогрессирующая часть? А это и есть молодежь. Та самая молодежь, которая ставит все силы свои на прогресс родины. И которая в служении родине понимает, что есть свобода.
  - А что? - не понял все тот же начальник.
  И тут открыл свою пасть Владимир Иванович:
  - Или слишком много свободы?
  И снова смутился товарищ Ингушин:
  - Вроде бы так.
  Но никак не заткнется Владимир Иванович:
  - А разве бывает много свободы?
  И знаки младшего брата не действуют на подобного потроха:
  - Я сейчас все объясню.
  Слава богу, успокоился товарищ Ингушин:
  - Впрочем, хорошая мысль, верная мысль. Свободы хватает, настоящей партийной свободы. Для партийного и беспартийного гражданина нашей страны чуть ли не одинаковыми порциями выдается свобода. Но как я уже объяснил, членство в рядах партии не является поощрением, а скорее весьма обременительная обязанность. Ибо беспартийного человека в прорыв не пошлют, на амбразуру не бросят. Только проверенный член партии может выполнить точно и в сроки и со стопроцентной гарантией серьезное партийное задание. Только проверенных членов бросают у нас за границу.
  Тут даже не выдержал Станислав Иванович:
  - А как вступить в эту партию?
  Но почему-то его не заметил начальник Ингушин:
  - Хочу рассказать о моих впечатлениях от заграницы. Если честно, там нет ничего хорошего. Туда едут не развлекаться, но впечатляться. Там на каждом шагу тебя поджидает какой-нибудь неприятный подвох. А если подвох приятный, то это и гаже и хуже. Слишком красивые вещи, слишком красивые девушки, слишком много свободы. Ах, простите, о чем это я говорю? За границей нет никакой свободы. Но неопытному беспартийному товарищу обязательно почудится, что она есть. А на самом деле ее нет. Вот поэтому туда посылают партийных товарищей.
  Закатил глаза начальник Ингушин:
  - Был я как-то раз в Португалии.
  И чуть не расплакался:
  - Ох, какая там несвобода!
  
  ***
  Короче, парня забрили. Сами по себе переговоры оказались не такими страшными и интересными, как предполагали вначале. Начальник Ингушин перешел к более реалистической теме, по определению Станислава Ивановича Топецкого, теме низменного характера. И новобранцу в течение полутора часов пришлось выслушивать разные анекдоты, шутки и прибаутки, что выплескивались в неимоверных количествах из партийного ротика:
  - А какие яблоки на Адриатике.
  - Разве есть яблоки на Адриатике?
  - Э, да ты же там не был...
  За забором шумела Нева. До забора шумели машины и механизмы. С потолочной балки нечто капало, не соглашусь, что вышеупомянутое нечто еще и производило всякие нехорошие запахи. В этот день, полный света и солнца, всего только капало чистой водичкой. На компьютер, на автоматы, на тапочки, на шевелюру Владимира Ивановича. Ежился старший из Топецких. Младший не ежился. Вполне нормальная реакция истинного господина вселенной, понимающего свое превосходство среди всяких мелких людишек. Ноги расставил, руки расставил, весь мир готов охватит Станислав Иванович. А не только какую-то недобитую Адриатику.
  Впрочем, лишняя информация не всегда лишняя. За анекдотами и другой ерундой забыли Владимира Ивановича Топецкого. Начальник Ингушин расфамильярничался со Станиславом Ивановичем. Станислав Иванович поддакивал и поддевал чуть ли не в каждой фразе начальника. Произошло вполне естественное перевоплощение характеров. Завод не больше, не меньше, чем дом родной. Гости наехали. Сначала прошла церемония. После без церемоний, вот так по-домашнему. Получи сахар, получи чай, получи чашку для всего этого, получи маленькую, но чертовски пикантную ложечку.
  Владимиру Ивановичу никто не давал слова. Усадили, налили, забыли. Работа где-то стоит. Здесь тепло, здесь домашний уют, здесь подобие кабинета начальника. А если не нравится кабинет, ну тогда это дом родной. Лица веселые, не имеют ничего общего с партийными мордами. Глаза честные, не совсем чтобы в коммунистических огоньках или звездочках, но чертовски нравятся именно такие глаза. Речи как в сказках. Ни одного культурного слова. Вы представляете, ни единого. До чего надоело наследие самого культурного города на Неве. А давайте забудем на пару минут про наследие. Что оно такое, как не очередной камешек в огород настоящей свободы? И хватит трястись, что признают тебя некультурным какие-то потрохи. А вдруг ты не прав? А вдруг ошибочка вышла? Оно приятнее, когда говорят на нормальном, на человеческом языке, когда не придется краснеть за разные "скусы", которых не заучил пока в нужном количестве Станислав Иванович. Все-таки человеческий, то есть русский язык много приятнее для души и для сердца. Можешь не говорить, но слушаешь, черт подери, с удовольствием.
  - Море теплое...
  - Девушка нежная...
  - Зарываемся под волной, и поехали...
  Никогда не предполагал, что такое слушаешь с удовольствием. Больше импонирует про священную Русь. Где каждое слово почти свинец в твою глотку. Я имел в виду раскаленный свинец, который вгрызается куда следует и оттуда струится по жилам твоего возбужденного тела. Русь не девушка из волны. Она другая, ну совершенно другая девушка. Она против пошлости, что существовала всегда. Она против мрази, что больше не существует. Я уверен, не существует. Когда объявили, какая священная Русь, эта поганка должна была сдохнуть. А раз должна, значит сдохла поганка на нашей Руси. И никакого намека на удовольствие.
  С другой стороны Владимир Иванович изображает поэта. Поэт не имеет права отбрасывать все поэтичное и ненормальное, потому что ему так захотелось. Нормальная материя не составляет поэзию. Просто нормальная материя. Посмотрел, разозлился. Послушал, заматерел. С таким багажом каши не сваришь, стишок не сочинишь и вообще пора расплеваться с великой культурой.
  - Девушки имеют в нашей жизни кое-какое значение.
  - Ну, если и имеют, то самую малость.
  - Скорее не они имеют, а их имеют.
  Я возвращаюсь к священной Руси. Для чая тяжеловатая тема, для первой встречи с неизвестными товарищами лучше ее не трогать. Разве покажешь отчизну свою первому встречному и поперечному? Знает бог, не покажешь. Ты сначала испытай этого встречного товарища. Ты попробуй на зуб поперечную личность. Или последствия твоего поступка могут оказаться непредсказуемыми во всех отношениях. Вдруг у товарища грязные пальцы, вдруг не мыл их три тысячи лет и испакостил собственной подлостью. Вдруг обнаглевший и разжиревший товарищ. А ты подумал, во что это выльется? В данном случае не хуже других Адриатика:
  - Волна омывает нежное, аппетитное, теплое...
  - Чего-чего она омывает?
  Культура отброшена. Такого высокого языка, как разрешается в институте культуры, такого здесь нет, и не может быть. Все-таки собрались светила технической мысли, мастера науки и техники, наш передовой отряд работников электронной промышленности, плюс всякое прочее. А как вы понимаете, в электронной промышленности придурков не держат. Там на втором месте культура, после всего остального. А на первом все остальное, и выше всего остального логическое умение мыслить.
  - Вы имеете в виду броуновское движение?
  - Нет, скорее аэродинамические процессы. Если девушка, как интеллектуальный катализатор не очень котируется в науке и технике, то по своей аэродинамичности...
  - Как я вас понимаю.
  Короче, взяли новоявленного поэта Владимира Ивановича Топецкого за грудки, поставили на соответствующее место и приписали к нашим товарищам. Время такое, черт побери! Время новых побед и свершений под знаменем коммунизма. Радуйся, наслаждайся уверенной поступью времен. К черту презренное душеискательство! К черту ублюдочный меркантилизм! Нам нужны настоящие пацаны и девчонки, которые не просто разбираются в науке и технике, а хорошо разбираются. Которые могут поехать и покорить Адриатику:
  - А собственно, чем вы там занимались, товарищ начальник?
  - Как это чем? Пропагандировал наш образ жизни, нашу науку и технику.
  Кончился чай, кончился сахар, кончилось очарование дня. Поэзия только капелька старых чернил на листе. Поэзия опять же комарик в цветочках. Поэзия это прощальная нота прощального эха. Устраивайте побыстрее прощальную встречу с поэзией и возвращайтесь к нашей нормальной и трудовой прозе. Производство не терпит отсрочки. Производство в цивилизацию технарей такая же точно поэзия. Она же поэзия камня, металла, солярки. Или век автоматов, компьютеров, роботов. Я продолжаю, какой потрясающий век! Настоящее чудо природы. Сегодня умиротворенным ляжет в постельку Владимир Иванович Топецкой. Его "Воспоминания русского" не продвинулись ни на шаг. Его "Дневник" не продвинулся и вообще в большой заднице. Но день прошел на редкость удачно, даже принес кое-какие бонусы. Таких бы дней каждый день. Или один в неделю для пущего разнообразия. Очень хочется, чтобы серая и чертовски рутинная жизнь разнообразилась чуточку больше, чем у нас получается. Чтобы пришел домой весь возбужденный и весь надуховившийся Владимир Иванович. Чтобы попробовал поделиться счастьем своим с любимой девчонкой Натальей Сергеевной. И рассказал ей какую-то чушь о далекой и сказочной Адриатике.
  - Говорят, что на Адриатке...
  И чтобы спросила Наталья Сергеевна Топецкая:
  - И что же там говорят?
  Но спросила легко и свободно, как спрашивают о чем-то приятном и может быть очень родном. То есть спросила она без сарказма о той самой таинственной Адриатике. А тут улыбнулся Владимир Иванович и рассказал ей о цивилизации технарей, о победе нашей науки и техники над ихней наукой и техникой, а так же о новой своей работе.
  - Представляешь, придется ездить на Адриатику.
  - И тебя что-то смущает?
  - Пока не решил.
  Я тебя понимаю, Россия не Адриатика, хотя почти Адриатика. Россия великая и беспощадная. Дни сочетаются с ночью. Многие-многие дни с единственной ночью. Дней так много, но ночь перевешивает, даже если она одна. Эта русская ночь из воздушного покрывала, она из тончайшего небытия, она из переплетения мрака и мрака, она все равно перевешивает. Старая форма, старый песок, старая ночь. Не бери с собой в новую жизнь никому ненужную старость. Не втыкай старую форму в старый песок, все равно ничего на песке не построишь. Или вообще откажись от подобной ереси. Только ты, только цивилизация технарей, только новая жизнь, и твои совершенно новые мысли. Или для тебя имеет значение кучка песка? Ах, ты представляешь отсюда воздушные замки?
  - Может, не все барахло?
  Отвечает бывшая девочка Репина:
  - Человек плывет по течению.
  И еще один глупый вопрос:
  - Но куда плывет человек?
  И чертовски умный ответ:
  - А кто знает.
  Старый день растаял на грешной земле. По большому счету этого и следовало ожидать по всем законам природы. За старыми днями появляются новые дни, которые мы называем будущее. И не важно, какое будущее, важно, что оно существует, что оно есть. Так хорошо чувствовать себя человеком, у которого есть будущее. Пускай на русской земле будет у каждого будущее. Цветы и плоды, небо и солнце, бетон и железо. Всего понемножку. Так хорошо проводить день, если уходит он ни куда-нибудь, а в твое будущее.
  Значит, спи, дорогой. Песенок не пою. Мечта отработает песенный ряд по собственной инициативе. Мечта все оттуда, из скопища твоих растворяющихся ощущений про новые дни, что должны заменить старый день на рассвете. Ты же знаешь, что будет рассвет. Неужели на этом так трудно остановиться и перестать ковырять свои мысли. Или слишком туманная ночь? Или небо сплошь в облаках? Или завтра спрячется солнце. В нашем городе редко бывают два солнечных дня, чтобы солнце светило вчера и сегодня, или сегодня и завтра. Но и эта проблема решается.
  Крепче спи, непреклонный боец. Сон восстанавливает здоровье после победы. Сон укрепляет силы после удачи. Сон возвращает душевный покой в разбитое сердце и чистит погибшую душу. Очень важный, опять-таки человеческий сон. Здоровье еще пригодится в неравной борьбе с появившейся на горизонте вселенной, ну и силы еще пригодятся. А так же покой, он важнее всего, он на первом месте, он отличает тебя от животного. Ты умеешь мечтать и перевоплощаться во сне, как не умеет никто. Хотя с другой стороны всякое может случиться с тобой после такой удивительной ночи.
  - Господи, как хорошо!
  - Вот и я говорю, хорошо.
  Нечто неповторимое пережил Владимир Иванович.
  
  ***
  Завтра все встало на свои места. Любовь к отечеству - это раз. Преданность коллектива - два, три и четыре. Большая лопата - пять, шесть и семь. Колхозное поле - восемь, девять и десять. Вам обещали полноценную, точнее, насыщенную жизнь всевозможными путешествиями и впечатлениями? Путешествуйте на здоровье! Вас завлекали любовью к природе? Любите, если не разучились еще. Вам предлагали чего-нибудь сделать для русской земли? Только не запирайтесь в четырех стенах с ехидной и подленькой мордочкой. Здесь ни какая-та пропагандистская низость или грошовый обман. Сами просились в работу на наиболее трудный участок ее. Вот вам, ребята, тот самый участок.
  Вероятно, отыщутся умники, которые не поймут, как повезло романтически настроенному Владимиру Ивановичу в его молодые и пылкие годы. Только вчера приняли на блатное предприятие этого глупого мальчика, и вот уже в нем нуждается предприятие. А заодно большая страна пришла на поклон и попросила решить ее большие проблемы.
  Нет, не надо придуриваться, что колхоз создавался якобы для колхозников. В восьмидесятые годы слово "колхозник" считалось более чем нарицательным, и по большому счету не было этих "колхозников". То есть на бумаге они были, а по жизни очень редкий и чуть ли не уникальный экземпляр. Такие киношные дед или бабка со здоровенным мешком за плечами, которые вечно куда-то тащат мешок, а на остальное у них сил не осталось.
  Теперь разобрались. В нашей стране все-таки были колхозники, по наказу дедушки Ленина объединившиеся в колхозы, чтобы кормить всех прочих товарищей. А по большому счету их не было. Нет, правление колхозов присутствовало исправно. Для управленцев чуть ли не в каждом селе ой-ти каких контор понагрохали. И село то лапотное, и грязища, и гниль, и помои. Зато контора из разноцветного кирпича, с разными выкрутасами, ну и внутри, чтобы можно было ходить на каблуках или в тапочках. Тем более, что народищу невпроворот в каждой такой конторе.
  А с другой стороны, посевная идет своим ходом, урожай выращивается, урожай убирается. Ну, не происходит же это по щучьему велению, по моему хотению. Или все-таки происходит? Вроде бы нет в колхозе ни одного колхозника. А те, которые есть, как мы уже говорили, они никак не расстанутся со своим киношным мешком, они куда-то мешок все тащат и тащат. Больше того, к ним невозможно придраться. Совершенно не похожи на каких-нибудь спекулянтов и раздолбаев существующие колхозники. Вы бы попробовали их мешок потаскать. Предупреждаю заранее, мало вам не покажется.
  Но дела все равно делаются, просто фантастика. Колхозы есть, колхозников нет, жратва лежит в магазине. Картошечка, капустка, огурчики, свеколка. Нет, она не только на рынке лежит. Хотя Михаил Сергеевич Горбачев, новый правитель страны, не удовлетворен качеством магазинных продуктов, а удовлетворен некоей "рыночной экономикой", то есть той самой жратвой, которая окопалась на рынке. Соответственно, у нового генерального секретаря есть вопросы к современному колхозному движению, к тем самым колхозникам.
  А кто ответит на столь непростые вопросы? Не знаю в который раз, может никто не ответит. Ибо, прежде чем получить непредвзятый ответ, очень желательно тормознуть этих самых колхозников. Эй, ребята, положите на землю мешок. К вам пришли за ответами сам генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев, партия победившего народа, лучшие ученые-аграрники. Нет, никто не положит мешок. Даже никто не спросит, какого черта пришли? Всем нам плевать на аграрников. Видите, сельское хозяйство выпускает продукцию. Может не самого лучшего качества, но продукция есть, а как она выпускается, совершенно иной вопрос. Может, по щучьему велению и моему хотению. Может, падает с неба.
  Ну, всем известная смычка города с деревней. Если родина в опасности, деревня готова встать на дыбы и помочь городу. Правда, подобных случаев не имелось в восьмидесятые годы, но когда-то они все-таки имелись. Иначе бы гениальный дедушка Ленин ничего не умалчивал про гениальную смычку. А уж если вы не уважаете Ленина, то о чем здесь вообще разговор? Танки, пушки, гранаты, любое средство сгодится от маленьких гадов.
  Нет, не ошибся дедушка Ленин. Деревня всегда помогала городу, даже такому большому городу, как Ленинград. Ну и город обязан чем-то помочь деревне. И не просто любой деревне от последнего старого дурака до последней свихнувшейся в старости дуры. Город обязан помочь, он поможет деревне. Для этого нужно выполнить кое-какие формальности. Например, на каждом из городских предприятий отловить по несколько бесполезных товарищей, не занятых на данный момент интеллектуальным трудом, и отправить в деревню. Все равно им совершенно нечего делать в городе. Все равно инженеров расплодилось, как тараканов и вшей. А колхозников днем с огнем не найдете. Дедка взвалил на плечи неподъемный мешок. Бабка взвалила мешок на скрюченную радикулитом спину. Теперь уже точно, что ничего не найдете.
  Или постойте в который раз, родные мои. В нашем прекрасном отечестве, в нашей стране победителей все хорошо находится и даже больше, чем хорошо. Русская земля не умеет проигрывать, она же не умеет сдаваться. Пускай сдаются всякие потрохи с американскими рожами, а русская земля не проигрывала никогда и если попробует сдаться она, то это закончится дьявольски плохо. Так что вытаскиваем из заводских подвалов лопату, снаряжаем не самых крутых инженеров, посылаем на смычку с деревней.
  А вы думали как? Михаил Сергеевич Горбачев решил уничтожить деревню своим жирненьким пальчиком. Очень не по-ленински получилось у этого высокопоставленного товарища. Ленин держался за смычку с деревней, и городские предприятия поддерживали дедушку Ленина, и народ на предприятиях даже очень поддерживал. Выходил этот самый народ на поддержку любимого дедушки не только с большой совковой лопатой, но еще с большим неподъемным лозунгом. Что-нибудь типа:
  - А ты записался...
  И кто-нибудь обязательно говорил:
  - Весна на дворе...
  А кто-нибудь окидывал взглядом нашу прекрасную молодежь, всех этих немножко чокнутых восьмидесятников, и ставил победную точку. Нет, не думайте, что при такой постановке вопроса обязательно присутствовала молодежь. Ей разрешалось вообще не присутствовать. Солнышко на дворе, свежий воздух, комсомольская юность моя, опять же романтика. Ну, какой-нибудь дождичек на пару минут. Чтобы каркали птички, наши любимые питерские воробушки. Чтобы слегка раскачивались деревья, создавая опять же незабываемый питерский колорит. Чтобы все чувствовали, мы не в какой-то поганой дыре, мы в самом сердце России.
  Тут смешки не совсем чтобы к месту. В счастливой стране победившего коммунизма весна имеет очень большое значение. Она чем-то похожа на нашу судьбу, такую же неустойчивую и переменчивую, можно сказать, дикую, но она чертовски похожа. Как и судьба человеческая, наша весна преподносит подарки. Эти подарки гораздо чаще проявляются на лоне природы, чем в каких-нибудь закрытых местах, например, в каком-нибудь Ящике.
  - Вот и прошла молодость, - говорят сотрудники Ящика.
  - К сожалению так, и здоровье чего-то пошаливает.
  Очень типичные разговоры для старшего поколения.
  - А как мы любили весну!
  Опять вспоминается любимая наша весна, со всеми ее прибабахами. Ну и, конечно же, не остается без доброго слова деревня:
  - А как мы пили в деревне!
  Тут же легкий смешок, покрасневшие мордочки, воровские глаза. Старшее поколение прячет глаза и исчезает по норам своим, будто и не было ничего, будто вам всем показалось. Нынешний секретарь Горбачев не так давно занялся деревней, то есть попробовал переделать колхозную жизнь на свои любимые рельсы "рыночной экономики", и вот уже многочисленные деревенские традиции вымарываются из памяти народной. Вроде бы не было ничего, то есть вообще ничего до великого трезвенника Михаила Сергеевича, вроде бы никогда не пили в деревне.
  Черт подери, а какая ценная информация погибла для многочисленных поколений нашей родной молодежи. И первые, кто пострадал от реформаторской деятельности Михаила Сергеевича, были восьмидесятники. Старшее поколение сумело как-то легко свалить в сторону и позабыло про них, про дурацких восьмидесятников, не поделилось своим опытом и уничтожило очень ценную информацию. В результате получился каким-то безликим колхоз, плюс вся колхозная жизнь, плюс все прелести, вся романтика нашей деревни. И недоинформированная молодежь наморщила пухленький лобик и скрючила хитренький носик:
  - Скажите, пожалуйста.
  Дальше по определению:
  - Я чего-то недопонимаю.
  И вполне резонный вопрос со стороны Владимира Ивановича:
  - А зачем такая фигня?
  Видите ли, мы обыкновенные пацаны и девчонки. Мы родились в шестидесятые годы, мы учились в семидесятые годы, мы достигли порога кипения на пороге восьмидесятых годов, поэтому нас назвали "восьмидесятниками". Мы не ставили на что-то другое, кроме науки и техники. Вся наша сила, вся наша энергия воплотились только в науке и технике. Мы учились работать именно так и именно здесь. Мы пожелали отдать свои силы для родины.
  И вполне резонный ответ на вполне резонный вопрос:
  - В лунную ночь, особенно в ночь, напоенную ароматом прохлады, что спускается с обнаженных небес на засыпающую в сладострастии землю, в такую прекрасную ночь возрождается истинное сладострастие. А еще возрождается то неприкрытое упоение силой и чувством природы, что бросает в объятия милой природы маленькие человеческие существа, вырвав те самые существа из промозглых коморок под звездный покров, по еще неостывшему звездному берегу. Звездный берег еще не остыл. Он очаровательнее реальной действительности, он изумляет малое и большое, он опрокидывает предыдущие и непрекрасные виды любви. Он сказка, он сила, он жизнь, он что угодно в объятиях этой природы. Звездный берег не может остыть. Волны греют его, волны нашей прекрасной любви, они же ломают еще неокрепшие души и рвут их на части. А оставшееся ничто уходит в межзвездную тьму, в тот огонь, о котором мы так мечтаем, бросаясь в кипящие волны. И так без конца. Пока огонь не достал, страсть не дошла до предела, не обагрила холодный межзвездный песок, не достигла самых далеких и горних окраин вселенной.
  В данном случае изыди сатана. Ничего не хочу объяснять, пора выключить воду.
  
  ***
  И вообще, никто не отрицает колхоз, его полезность для человечества. Когда хочется кушать, маленькая свекла ничем не уступает огромному ананасу, маленькая картофелина покажется чем-то вроде огромного яблока. И то и другое хочется кушать. Разница в штуках. Десять маленьких штук (свекла, картофелина) не одна большая штука (ананас, яблоко). Двадцать маленьких штук не две или три штуки. Двести маленьких штук... Собственно, счет никогда не дойдет до конца. На заводе не производятся свеклы и ананасы, яблоки и картофелины.
  С моей стороны колхоз это нечто. Плохая форма хозяйства, но форма. Безобразное кормило страны, но кормило. Согласен, колхозная действительность не имеет ничего общего с той легендой, которую ей навязали коммунистические прихлебатели, так называемые певцы соцреализма. Вот именно, получился не реализм, а какой-то соц или поц. Настолько фальшивая белиберда, что не надуешь колхозника. Впрочем, колхозник белиберды не читал. Его лопата, его бутылка. Все остальное к нему не относится, и что там происходит, он не расскажет даже под пытками.
  Вы думаете, налицо деревенский товарищ - патриот своей любимой деревни, своей любимой земли, своего любимого трактора. Ан, ошибаетесь. Деревня, земля или трактор они не свои, они горше лука и чеснока, если находятся рядом с культурным городом. Да, да, я не юродствую. Это не отмечено в литературе коммунистического периода. Культурный город притягивает колхозника. Культура в первую очередь, промышленность во вторую, работа на благо отечества в третий раз. Хотя, какое благо отечества? Нынче нет никакого блага, и быть не может ни при каких обстоятельствах. Тебя поставили на лопату, вот и все твое благо. Тебя заставили разгребать дерьмо, и не надо думать про пряничек. Тебе родина поручила кормить городскую сволочь, или не нравится родина?
  Колхоз в любом отношении странная смесь, точнее, взрывоопасная смесь и непредсказуемая. Хотя кое-что предсказывается с той или иной степенью вероятности. Колхозник согласен прочесть литератору коммунистического периода, но не в колхозе, а в городе. Вот в таком удобном кресле, вот за таким удобным ящиком с картинками. Там ванная, твою мать, там туалет, там плита. Все культурное, все городское, все с иголочки. Можно читать про колхоз, но не рекомендуется по большому счету. А вдруг ностальгия замучила?
  Человек многоплановая система, могу добавить, многоплановое существо. Ему предлагают глупые сказки о том, чего не было, чего не будет вообще никогда. Он соглашается. Лучший шаг согласиться до более жестких инструкций со стороны государства. Да, прочитаю. Да, передумаю. Да, поступлю, как решили товарищи. Несогласившегося товарища не допустит культура к тем самым культурным пряничкам, а это не самый приятный вопрос. Ради чего головная боль? Несогласившегося товарища может выплюнуть город.
  Спорьте ребята, возмущайтесь ребята, но развращающее влияние крупного мегаполиса есть факт. Человек оторван от земли, человек развращен. Теперь не кажется такой прекрасной земля. Первородные свойства ее, первопричина причины и кормушка всего человечества поставлены под сомнение. Земля не стыкуется с городом. Хотелось состыковать ее на равных условиях, она не стыкуется. Здесь паразиты, слякоть и грязь. Там паразиты, мерзость и слякоть. Кажется, все одинаковое, но не стыкуется, не желает стыковки земля. Она первородная, она испохаблена культурным прыщом, который вы называете городом.
  Я повторяюсь, колхоз очень нужная штука. Пускай колхозник - скобарь, скотина и дерьмовщик. Это с точки зрения горожанина. А кто тогда горожанин? Чуть подумали, чуть разобрались, эпитеты прежние. У колхозника, по крайней мере, существует мечта. Он выше, он человечнее, он нацеленный и пробивной, он мечтает соединиться с тем самым городом. Про горожанина так не сказать. Мечтает вроде бы горожанин. Нацеливается вроде бы на мечту с непонятным подтекстом, например, на мечту свалить за границу. Есть кое-какие подвижки внутри городской общественной структуры и даже в розовых бантиках. Но все мелкое, меркантильное, одиозное. Слушать противно, смотреть противно. Родина позабыта, Россия в дерьме. Плевал этот парень на родину.
  - Мы и колхоз? - правильно мыслит Владимир Иванович. Соединены два понятия, по сути несоединимые. Пора рассмеяться, руками задергать, попробовать гимн прокричать. Если наглости не хватает, тогда прошептать вышеупомянутый гимн в самом темном углу и заткнуться, полностью удовлетворившись своим подвигом. Не кричит и не шепчет Владимир Иванович.
  - Ну и нахрена это надо? - никто не спорит с товарищем и его философией. Советское государство развивалось по принципу "все надо". В советском государстве нет бесполезных профессий, есть только полезные. Каждая профессия, как мы уже не раз говорили, несет в себе пользу на том основании, что она есть. И это правильно. Если ты вычеркнешь хотя бы одну из существующих профессий или занесешь ее в черный список, начнутся проблемы. Так организовано советское государство, что у нас всеобщая занятость. Все товарищи нужные, все приносят определенную пользу, каждый на своем месте. А кто так не считает или чуть-чуть сомневается, это враг и ублюдок, которого пристрелить мало, а воспитать трудом в самый раз. Труд никогда не бывает чрезмерным на русской земле. От него одна польза.
  - Может так, может нет, - сомневается Владимир Иванович, собирая вещички. Что-то не очень его потянуло в поля, вот и сомневается товарищ. А государство не сомневается. Советский гражданин есть гражданин совершенно иной формации. Мы решили, и так отмечено в партийных документах, что советский гражданин не может жить без труда. Другие товарищи могут, а этот не может. Вот не может, и ничего ты не сделаешь с ним. Труд в государстве победившего коммунизма есть синоним слова "свобода". Кто не трудится, тот обыкновенное рабское чмо, никогда не вкусившее настоящей свободы. Повторяю снова и снова, только свободный труд для советского государства есть нечто из категории истинных ценностей. И этот свободный труд мы защищаем с оружием в руках, как основную форму нашей свободы.
  Выводы напрашиваются сами собой. Советское государство распределяет трудовые ресурсы "как надо". Современный колхоз в силу несознательности некоторых товарищей есть болевая точка советского государства. Ну и что с того, что "настоящие" колхозники не желают трудиться в колхозе, а желают заниматься "рыночной экономикой"? Михаил Сергеевич Горбачев провозгласил рыночную экономику, поэтому руки прочь от ее последователей, даже если это всего лишь дедка с мешком и бабка с лукошком. Есть у нас и другие кадры, которые поднимут колхоз без колхозников. А кадры, вы понимаете, кто? Так что закрой пасть, занимайся полезной работой.
  - Вся работа полезная, - последний злопыхательский выпад старшего из Ивановичей.
  Вот мы и договорились. Инженерная работа по автоматизации и компьютеризации нашего государства очень полезная. Но и картошечка с морковочкой несут внутри себя не меньшую пользу. К тому же железо может всегда подождать. На то оно и железо, чтобы не поддаваться губительному разрушению временем. А картошечка и морковочка ждать не будут. А голодающее отечество, лишившееся в одночасье картошечки и морковочки из-за одного философствующего гадика, оно подобный финт не простит. Или ты хочешь бороться с целым отечеством?
  Я понимаю, трудно вот так перестроиться. Кто в здравом уме поменяет теплую постельку на коровий барак? Но ты мужчина, ты инженер, ты строитель нового строя. Не того рабского и самовлюбленного строя, который существовал прежде до прихода к власти главного перестройщика всех времен и народов с божественным знаком на лбу. Слышишь, мой доблестный, строится нечто совсем необычное на русской земле? Ты несешь культуру в колхоз, ты облагораживаешь медвежий угол, ты заполняешь пустоты, образовавшиеся за счет действия отвратительных дезертиров, то есть дедов и бабок с мешком. Неужели не удовлетворился еще? Чего еще надо?
  - Ну и задница! - вот где спекся Владимир Иванович.
  Лучшие кадры (так указано в партийных документах) находятся на передовой. Кто посмеет сказать, что поездка в колхоз как наказание для придурков? Советское государство даже отяжеленное рыночной экономикой не является государством придурков. Поэтому едут у нас только лучшие кадры. То есть молодые, здоровые, способные принести максимальную пользу. А худшие кадры, то есть немолодые, обремененные всякими болезнями, тем более медицинскими справками, они остаются на месте. Нет никакой пользы от вышеозначенной гопоты, потому они остаются, а ты едешь.
  Дальше сплошная нирвана. Набрал побольше воздуха Владимир Иванович, выдохнул и успокоился. Пришло сознание своей нужности государству. Взяло вот так и пришло. Никто тебя не обманывал, предлагая блатную работу. Это же испытательный срок. Тебя испытывают на верность родине. Тебя испытывают на прочность перед всевозможными трудностями в непредсказуемых обстоятельствах. Наша жизнь как вечный экзамен. Государство испытывает тебя, чтобы в сложный момент ты не подвел государство. А кто этого не понимает, он обыкновенный эгоистичный придурок, которому нет места в перестроившемся государстве. Слава богу, что все понимает старший Иванович.
  
  ***
  Ладно, вопрос закрыли. Слава богу, поехал товарищ. Все-таки хороший мальчик Владимир Иванович Топецкой. Собрал чемодан, и поехал. Мог не поехать. Вся идея держалась на кончике языка. Одно неосторожное слово со стороны неосторожных работодателей могло привести к катастрофе. Дальше взрыв шовинизма, море страстей, такие вулканы и гейзеры, что полный отлуп. Не желает смыкаться город с деревней. Не желает засеивать собственным потом поля. Не желает "рыночной экономики" с дедом и бабкой. Разве что из-под палки.
  На старшего Топецкого не понадобилась палка. Не встретил сочувствия Владимир Иванович на стороне, и поехал. Друзья проводили его безразличными взглядами. Станиславу Ивановичу после политической борьбы стало как-то не по себе, он взял больничный, чтобы подправить здоровье. Кирилл Петрович закопался в своих микросхемах. Весьма необычные микросхемы, из дальнего зарубежья. Никакой про них информации. А чертовски нужна информация. Без информации не берется за микросхемы Петрович. Вот начальник его, тот давно доложил о внедрении новой техники из дальнего зарубежья. Мы, мол, не пальцем деланные. Буржуи всякую хрень изобрели, а мы разобрались. И скоро вам все покажет новый сотрудник Ламерти.
  - Кто-то у нас загорает, а кому-то бодаться, - вот и все, что сказал Петрович, оторвавшись на три секунды от зарубежных штучек. Ну, и тихонько оставил его старший брат Топецкой, чтобы чего-нибудь не испортить в чертовски нужной работе товарища Ламерти.
  А там и настроение между делом поднялось. Наконец-то бросил фигней заниматься Владимир Иванович. Наконец-то нечто полезное сделал для родины. Я повторяю, нечто существенное, в чем не стыдно признаться. На заводе всего один день. Вы представляете, первый день - и уже патриот родины. Встречались разные примеры скороспелого патриотизма. Этот пример, пожалуй, скороспелее прочих, вовсе заскороспелых примеров по определению. Его не подбадривали, не понукали, не кормили различными пряниками. Пряников пока что не нюхал Владимир Иванович. Шанс еще есть, но забыл про подобную глупость Иванович, и поехал.
  Не добавляю, какое счастье приносит город представителям колхозной диаспоры, уставшим от ничегонеделания за долгий век между осенней уборкой и весенней посадкой. Они готовились, они устали. Очень хочется в город. Что-нибудь закупить, например, лекарство. Устали, черт подери. На одну аптеку работали, больше нет сил. Все готово к текущему подвигу, как там говорится, "самой героической" деревни на свете. Дырявый амбар, крысы в амбаре, кое-что после крыс, что называется фондами. Оттуда идут семена с крысиным горошком. Так не можешь посеять, тебе послабление друг, чтобы сеял, не вычищая горошек.
  Без комментариев. Сами понимаете, сколько тянули лямку и дотянул колхозники. Они же молились партии, молились правительству, молились господу или еще там кому, однако же дотянули. Пускай не все. Вася в канаве лежит, почил богатырским сном две недели назад. Маша лежит за канавой и соревнуется с Васей. Остальные товарищи вроде в порядке. Мольба услышана. Партия образца восьмидесятых годов не копирует зверя по имени Сталин. Правительство уважает праведный труд. Боженька наш нейтральный, из норы не высовывается абы как. Какого черта его самого приписали?
  Это не зависть, не спор. Ради бога, не стоит завидовать счастью. После пьяной и беспросыпной зимы пора отдохнуть дорогому народу, пора зализывать раны. Они есть эти раны, одна страшнее другой. Тут кровоточит, там кровоточит. Тут нагноилось, там нагноилось. Чертовы раны, безобразные раны. Только подлый империалистический прихвостень милуется глядя на них. Только мерзкий придурок гогочет, их презирая. Колхозники те же люди, кажется, мы договорились до правильного решения, они люди с большой буквы. Скорее в город. Скорее лекарство.
  - Родная земля, - прикоснулся губами к колхозной земле Владимир Иванович.
  - Дорогая земля, - повторный подход.
  - Любимая, нежная, ласковая, - льются поэтизированные эпитеты из постоянного и не меняющегося источника. Предупреждал вас, понравится. Городскому придурку, по крайней мере, не повредит. Солнце, ветер, трава. С водой есть вопросы. Но забудь о воде, природа не только содержится в ней. Она рядом, она с тобой, она тебя призывает и обнимает на всю катушку. Точный эпитет, еще как обнимает природа. Против разных меркантильных и жвачных животных, против бумажек и справок, против любителей рассчитывать и выгадывать всевозможные бонусы. Ты не рассчитываешь, ты не выгадываешь ничего. Дали, схватил, и пошел поклониться природе.
  Славный товарищ Владимир Иванович Топецкой. Кажется, интеллигент. Лицо интеллигентное, улыбка интеллигентная, грудь открыта ветрам и полям. Ветры бродят в груди. Поля прорастают сквозь всевозможные щели и поры. Энтузиазма хоть отбавляй у такого товарища. Вот лопату возьмет, вот мешок, вот навоз. Плевать, что воняет навоз. Его производители далеко, они ушли в крестовый поход за лекарством. Как полагается, чтобы запах отбить. Упоен этим божественным ароматом старший Иванович.
  - Как повезло, - снова он. Более чем осознал материнскую заботу страны. Страна заботится, родина помнит, отечество не растоптать в кабаках всякими гавнодавами, и не забить палками. Кабак не главная ипостась на русской земле. Существуют прочие, более сильные, более главные ипостаси русской земли. С ними русский интеллигент словно рыба в воде. Расправил сутулые плечи, вздохнул все тот же божественный аромат, больше не сомневается в правильности линии партии Владимир Иванович. А чего сомневаться? Сомнения прочь. Русская земля еще не погибла совсем. Она под этим кустом, она в канаве, она на ветке, в каждой раскрывшейся и нераскрывшейся почке.
  Черт возьми, за одного интеллигента трех неинтеллигентов дают! Наконец-то прибыл, родной! Трое неинтеллигентов замучались, трое совсем заболели после суровой зимы. В струпьях первый товарищ, в заплатах следующий, про третьего, самого гнойного неинтеллигента, даже думать не хочется. Долго ждали, не верили, что приедешь сюда, казалось, обычный обман. Городские интеллигенты умеют обманывать мужиков из деревни. Если попал в деревню, ты у них только мужик, а не светлая личность и стопроцентный борец коммунизма. Так и теряешь веру в нечто чистое, доброе, светлое. С трибуны тебе обещали одно, на деле чего-то не так получилось. Вот бы трибуну направить на дело, всех их сюда, этих орастых, заслуженных, шибко культурных товарищей.
  Опять связался с культурной огранкой русской земли. Не перевариваю, черт подери! Видите ли, в деревне культура не хуже, чем в городе. Как накатает деревенская культура в твой тихий шалашик результат своей жизнедеятельности, так желчь разливается ведрами. А еще портится сердце, такое горячее, такое безумное сердце в максимализме вечной любви и свободы. Сердце надо беречь. Культурные товарищи не стоят его. Мостовую мостить не захочется их дурацкой культурой. Так какого черта мостить ими сердце? Трое неинтеллигентов гораздо милее отечеству победившего социализма, чем единственный интеллигент. Ватники, сапоги, мешковина. Они за здоровьем отправились в город, я верю, они отойдут от болезни, они послужат стране и отечеству. Полный порядок теперь, если прорвался в деревню Владимир Иванович.
  Справедливость прежде всего. Лжелитераторы, лжемузыканты, лжевоспитатели развращают город Петра, который считается городом Ленина. Ложь прикрыта красивыми фразами о чести, о долге, о воспитании нового поколения бойцов и строителей коммунизма. Я не согласен, кого еще воспитать таким брехунам, кроме врагов и предателей родины. Сдохни скорее, культурный товарищ образца восьмидесятых годов, это лучший момент из всего, что пришлось тебе перечувствовать в жизни. Не производишь, не подкрепляешь народ, не продвигаешь советскую власть, не стремишься исполнить заветы дедушки Ленина. Дедушка прав. Его смычка города и деревни в первую очередь необходима для города. В ней очистительная струя. В ней самосознание масс. В ней простой и поглощающий труд. Как вы представляете, труд первобытного человека.
  Теперь последний вопрос, на что похож коммунизм? Правильно, угадали, на это самое он похож. Палка-копалка, каменный нож, костяное шило, деревянный топор. Все тютелька в тютельку, настоящий Ленинский коммунизм. Радует, вдохновляет, поэтизирует. С ним пора целоваться. Пусть получится гиперпространственный поцелуй. Пусть в себе разыграет волшебные струны души. Пусть добьется последнего и сокрушительного удара по ордам врага. Да здравствует сдохнувший враг! Да здравствует наша деревня!
  
  ***
  А еще мне нравятся тридцатилетние пацаны и девчонки. Подходящий возраст. Подходящий рассвет, если хотите, вершина для нравственного и физического развития обычного человека, русского человека. Выше не прыгнет уже никогда человек. Все остальное, чего бы он не достиг слабее этого возраста, и не производит такое прекрасное впечатление на бедную нашу Россию. Машины, дачи, квартиры и тряпки. Все не то. Я углубляюсь, оно гораздо слабее. Солнце не так светит. Птицы не так поют. Ветер не так звенит. Свет, пение, звон практически не воспринимаются в более старые годы. Они слабина, почти Марианская впадина.
  Исключений не наблюдал никогда. Товарищу, превзошедшему тридцатилетний рубеж, очень хочется, чтобы там наблюдалось нечто такое похожее на еще более взрывную вселенную. Это ошибка, это самообман. Следующие годы почти непосильный груз для нормального человека. Они давят, они разрушают, они выворачивают наизнанку. Была шкура, больше нет ничего. Лепилась идея, теперь не взыщи от нее ошметки и крошки. Во что ты верил, исчезло. Да и кто еще верит в свои прагматичные сорок лет? Авторитетом не задавить бывших тридцатилетних товарищей, потому что они превзошли этот бешеный срок, и забили на всякие глупости иных поколений. Дальше только борьба. Времени не осталось бороться за славу, если тебе сорок. Ты просто обязан бороться. Возвышенное время прошло, так же пройдет и твое прагматичное время. Кончаем валять дурака, когда потянуло бороться в твои сорок лет. Но это так скучно, так пошло, так низко, что грех трогать сорокалетнего старца.
  Ветер смелый. Небо веселое. Жизнь ослепительная. Жизнь на подъеме, ей не видно конца. Ты поднимаешься в совершенно безумное небо, ты понимаешь, как еще далеко до борьбы против этой прекрасной вселенной. Тебе двадцать восемь, или чуть больше, мне тридцать пять. Мы веселые, смелые, ослепительные детали существующего пейзажа. Мы сама жизнь. С нашими болячками, которых не замечаем. С нашими проблемами, которые постарались простить. С нашими идеями, которые завтра исчезнут практически без следа. Мы неистовые, черт подери, но в любом отношении дети.
  Как я люблю этот возраст! Губы мои не умеют хвалить. Ради чего? Хваленое слово почти опошленное барахло. Расписанное барахло на красивые фразы почти гадость. Чем больше разбрасываешься словами, тем больше они вызывают изжогу. Я не сказал тошноту, тошнота впереди. Из всяких красивостей развивается путь в бездну. Чем больше елейных и сладостных слов, тем больше будет вонять, что исходит от них наружу. Я люблю, а дальше ваша работа.
  Не за бутербродами
  Мальчики веселые
  Делают уродами
  Организмы квелые.
  И не за бутылками,
  А в мешках с навозом
  Или под носилками
  Обновляют лозунги.
  Кормятся лопатами,
  Льют слезу кровавую,
  Чтоб забить наградами
  Чью-то дрянь корявую.
  Мне не импонируют данные строки, но они для деревни.
  
  ***
  Впрочем, колхоз есть работа. Для отъезжающих за лекарством и для больных товарищей, которые не отъезжали пока никуда. Эти совсем больные товарищи, потому и остались на месте. Им противопоказано копаться в дерьме без какой-либо веской причины. Им противопоказано гадить белые пальчики. Ах, какие белые! Ах, какие женоподобные пальчики! Еще маникюр, и полный порядок. С такими пальчиками в президиуме заседать. Впрочем, заседают кое-какие товарищи, что прямо от колхозной сохи вписались в рыночную экономику. Возраст вполне соответствует, если не понимаете, тот еще возраст. Они заседают. Поголовно руководители, механизаторы, передовики производства. Себя колхозным добром обеспечили лет на двести вперед, ну и для детишек кое-чего осталось.
  Сложная, повторяю, болезнь. Руководить, не лопатой махать, тем более восхищаться твоим долбанным солнышком. Махнул, восхитился. Снова махнул, восхитился опять. После трех миллионов трех раз получается чертовски убогое зрелище. Не накушался что ли? Еще восхищается, как недобитый придурок. Короче, нормальная жизнь. Ребята нормальные, просто не повезло осесть в большом городе. А вот с мешком повезло. Все вокруг наше, нормальная русская кость. Горожанин давно бы сломался в подобных условиях. Поэтому он и сидит в городе, пользуется благами от мамочки с папочкой. А тут какие тебе мамочка с папочкой. Давно загнулись от неумеренного приема лекарства. Ну и мешки, которыми расплачиваешься за лекарство, свое дело сделали. Вот тебе легкий вопрос. Мужичок в России живет пятьдесят семь годков. Мужичок в Питере живет почти семьдесят. А мужичок в том самом колхозе? Нет поэтому мамочки с папочкой. Все приходится самому, мешок разным козлам не поручишь, а еще этих козлов на помощь к тебе присылают.
  Вот и я утверждаю, работа. Для приезжего горожанина отдых. Он направился в мир поэзии, мир контрастов, мир низменных ощущений. При чем низменных ощущений до такой степени, что грех не признать их возвышенными. Нет, никакой ошибки не произошло. Чуть пересилил свое городское "я". Это слово стало другим словом. Этот букетик попался на тот букетик. Эти идеи переквалифицировались на те идеи. Главное не трогаем основополагающие идеи, не спорим с коммунистическим будущим, не порочим твое и мое государство, а заодно никаких обид к родине, которая откомандировала тебя наслаждаться.
  Ты наслаждаешься, истинный факт. Для деревни - работа. Такая, простите, у нас деревня. То есть такая у нас работящая во всех отношениях. Недаром таскаются сюда интеллигенты из города, чтобы пообщаться с народом, чтобы надуховиться силой и духом народным. Для них все одно баловство, то есть хихоньки-хахоньки. А работа тяжелая. Первым делом необходимо вставить клизму приезжему. Дальше следует вычистить мусор из хилого тельца товарища. Третьим в связке расправить ребенку мозги. Он не видел пока ничего кроме бумаги.
  Вы согласились, слабосильный горожанин перевернется в гробу от подобной работы. Час работал, и вылезли интеллигентные глазки. Два поварганил, пупок надорвал. А если десять, а если двенадцать часов? Не пугайте меня, я желаю добра каждому честному труженику. Впрочем, колхоз в любом виде добро. Вилы - добро. Трактор - добро. На вилах - добро. Под трактором тоже. Как очаровательно состыковывается с системой такой твое интеллигентное нечто. Добрый колхозник от корня "добро". Как не дойти до добра в русской деревне?
  Нет, ребята люблю свою родину. Она выпестовала самых разумных правителей. Она предусмотрела самые разумные законы. Она заботится (и это в первую очередь) обо мне, таком мерзавце, таком безбашенном негодяе. Как представлю любимую родину, чувствую, не ошибся в своих чувствах. А еще чувствую, что негодяй и мерзавец, потому что оставил правильные пути, навязанные мне родиной. Куда правильнее вот так вместе со всеми любить родину. То есть делать все правильно. Из мягкой постельки в зловонный барак. От чистой тарелки к крысиным горошкам. От пыли бумажной на солнце, на ветер, на щебет листвы. Господи, как хорошо. А ты подумал, обманет тебя родина.
  Нет, родина правильная. Чего не случилось, оно правильно. Куда не послали, опять правильно. Кого не расплющило между делом, правильнее не предложить ни в каком из космических подразделений и ипостасей. Мозолистые руки трансформируются в белые ручки. Интеллигентные лапы покрываются сетью мозолей. Какие перспективы для родины? Не пройдя через это, не воспитаешь сильного духом бойца, не воспитаешь идейного гражданина, а так же любителя родины. Значит, промашки не произошло, значит правильно.
  Больной товарищ обязан лечиться. Представители деревни обязаны оправдывать имя деревни в большом городе. Еще бы они оправдывали фамилию, но не торопимся с выводами, на начальном этапе хватит и имени. Интеллигент обязан пахать за троих. Разве это пахота, только долг перед родиной. Честный товарищ должен всегда, честный товарищ платит долги. Если не платит, сами решите, как называть такого товарища. Долг отмывается честью, болезнь чувством выполненного долга. Не прикидывайся, паши за троих, лучше за пятерых, если тебе так повезло с родиной. Паши до конца посевной, ибо облагодетельствовали тебя, и не разбазаривай по пустякам остаток семенных фондов.
  - Жизнь счастливая, - подумал Владимир Иванович.
  Так куда лучше. После труда настоящий и праведный сон. Не кривляешься, не потеешь, не стонешь от ужаса. Мягкая перина или нары вообще не имеют значения. Для хорошего сна на свежем воздухе нары из неструганных досок на три порядка выше какой угодно перины. Доски еще пахнут крысиными катышками. А это убаюкивает почище колыбельного вытья, что слышал когда-то в тупом детстве. Доски напомнили тебе ту самую колыбель, ну и еще кое-что. Следом маленький переполох, что там напомнили доски? Скорее всего, из области справедливой и благодатной земли, что-нибудь про твою обалденную родину напомнили доски.
  И никто не сказал, что балдеет после работы Владимир Иванович. Нет, тебе показалось. Балдеют бездельники и наркоманы. Ты проникся запахом родины, ты прочувствовал величие нашей земли. Понимаешь, ласковый мой, что земля эта наша? Она только здесь в настоящем своем естестве, только единственный раз открыла тебе свои сокровенные тайны. Другим ребятишкам захочется, другие камни грызут, другие впились в асфальт. Хиляки, недоноски, кретины. Они завязли по горло в своем культурном дерьме. Ты догадался или опять подсказать? Хлюпает, корчится это дерьмо, имя которому город.
  - Жизнь бесконечная, - радуется Владимир Иванович.
  Я с тобой за одно. Я завидую. Мир мой узкий и жесткий. Мне бы гиперпространственный мир. Чтобы вставать с петухами. Чтобы глотать обжигающий сердце туман. Чтобы вгрызаться в жижу и грязь по самые яйца. В настоящую жижу русской земли, в настоящую грязь, что породила земля по своей прихоти. Она изначальная эта земля, она имеет право на жизнь. Она поглощает и отдает, она не может не отдавать свою плоть, свою кровь, потому что она Россия. А что такое Россия? Это яростный свет, которого не затушить никогда. Это единственный противовес культурному городу.
  Господи, как не хочу возвращаться назад! Скоро солнце взойдет, небосвод окрасится розовой дымкой, капли росы смоют мои воспаленные мысли. Я остыну, я буду другим. Вроде дерева, вроде ветки на дереве, вроде листа. Все хорошее расплескается в сердце моем для прекрасной, заботливой, правильной родины. Только не надо назад. Только в город не надо. Лучше боль, лучше позор, лучше смерть. Это не город, это трясина.
  
  
  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
  
  Тверже шаг молодежь. Крепче знамя в руках. Шагая по нашей вселенской планете, самое время размахивать знаменем. Вместо одного действия два действия. Вместо одной ерунды две ерунды. Разве так сложно выполнить две ерунды? Но запомните, цифра один ближе к нулю, чем все прочие цифры. Один почти ноль. Два почти один, но не ноль. Между двумя и нулем лежит единица. Вы представляете, вершина, ступень, переходная борозда, гиперпространственная канава. Любые примеры окажутся уместными, если прорвалась вперед молодежь, знамя в руках, и лежит под ногами планета.
  Я повторил свою мысль, тверже шаг. Никаких наездов или приказов, делай как я! Знамя должно гореть на ветру, взгляд отрешенный, прекрасные знаки на знамени. Первый - молот. Им забиваешь сваи в любой нераспаханный грунт. Бум, забил. Трах, забил. Швах, потекла дорогая вонючая жижица. Следом серп. Им подрезаешь траву энд другие неправильные и некультурные побеги. Культурные побеги пусть прорастают и колосятся, то есть тянутся к небу и солнцу, достигают лучшей вселенной во всех ее проявлениях. А какая вселенная лучшая? Неужели бывает другая вселенная? Не отвечаем на подлый вопрос. Серп в работе, для него свои сорняки. Из вселенной, из солнца, из неба. Хряп, сорняк. Вжик, сорняк. Блях, последняя пакость. На закуску звезда. Не вколачивается, но подрезается такая звезда. Тайный смысл сопряжен с потрясающей звездной болезнью. Убери этот смысл, не горит на ветру знамя.
  Значит, шагаем, родные мои. Барахла много, шелухи много, дряни набралось на тысячи верст. Для тупых товарищей повторяю, верста почти километр, но не совсем километр. Незначительная разница между тем или этим составляет русскую душу, русский характер. Пора запомнить, пора сохранить в любых обстоятельствах русский характер. Ибо характер вообще не стоит никогда, а застоявшись единственный раз, не шагает. Барахло попадается на твоем пути. Не как-нибудь само по себе, но организованное, но подготовленное, но сопротивляющееся и зубастое барахло. Эк бы посторониться ему по большому счету. Исход известен, все равно оттолкнешь, разобьешь, разметаешь подобную пакость. Держи карман шире и фигу в кармане. Не уступит само по себе барахло, у него свои планы на будущее.
  Поэтому разорились на шаг. Кто крадется на цыпочках, тот погорел на двести процентов. Кто без знамени, тот опять погорел, ему ни за что не вернуться обратно. Шелушится эпоха людей и скотов, шелушится и падает в грязь коммунизм. От каждого шага, от каждого всполоха знамени. Не понимаю. Я за всеобщее равенство, ты за свободу, он помешался на братстве. Мы и есть коммунизм. Или не так? Свобода, равенство, братство. Слова подходящие, добавлю без фальши, они потрясающие. Добавлю без ретуши и кривотолков, они оттуда, из коммунистической кладовой. Но затертые что-то слова, словно мир шелушится, как гнойная язва.
  Шелуха не моя стихия. Барахло не мое призвание. Глаза оторвал от земли, и захотелось забраться на небо. Туда в беспросыпную даль, за которой нет ничего или нечто есть, не для меня, не для вас, не для наших и ваших детей, есть, к чему очень тянет шагать, сгибаясь под знаменем. А дальше? Опять шелуха. Нет, не спорьте, не опошляйте последний поход на вселенские долы и веси. Вдруг он удачный поход, вдруг доберусь, вдруг захвачу это нечто. Пока не отправил к дьяволам знамя.
  А еще мрак души, характер раба, отвага животного. С каждым шагом рождается новый вопрос без ответа. Не желаешь работать с душой, а придется. Не желаешь засиживаться в рабах, а заставят. Будь отважным борцом во все времена и среди прочих народов. Об этом мечтал ты ж маленький мальчик. Помню, знаю, слыхали подобные глупости. Будь. Чтобы разверзлась небесная прорва, чтобы внезапно испортился мрак, чтобы пропало животное чувство души и на животном лице появилась молекула, черт ее знает какая, но молекула настоящей улыбки. Всего одна. Без второй молекулы как-нибудь обойдемся на русской земле. Ах, как хочется, чтобы сияла улыбка.
  И еще раб марается за пятак. Не надо его обижать, покуда зарылся в помоях. Отдаешь свое знамя рабу? Шаг учащенный, перешел на другую скорость, почти побежал. В тягость знамя, я не кощунствую, в тягость теперь. Противоборствует, останавливает, не дает оторваться от грешной земли. Раб остался со знаменем, он застрял на дороге. Пускай подметает дорогу. Молотом раз, молотом два, молотом три. Пускай выдирает, чего разрешили на данный момент. Серпом и звездой, звездой и серпом. Раб далеко позади на дороге.
  Это не самая худшая вещь в наше взрывное, наше безумное время, на закате прогнившего коммунизма. Коммунистам не нравится, что прогнил коммунизм, но кто они коммунисты? Ты, или я, или он? Не представляю, не знаю. Кому не нравится, сам виноват в своей тупости. Бывают вещи похуже, чем знамя. Знамя помогало, знамя тяготило всю прошлую жизнь. С ним шагал, с ним взбирался на кручи, с ним рассчитывал обойти неизвестные земли и покорить что-то вроде вселенной. Победа твоя, удача твоя, двойное преимущество снова твое. Но не хватает чего-то такого. Забуксовал, ноги увязли, знамя не помогло. Наоборот, после каждого взмаха стал погружаться и погружаться, и погружаться твой разум в трясину. Неужели конец, неужели предел, неужели себя исчерпал и закончил свой путь этот бешеный разум? Нет, не желаю, к черту, долой! Выбросил знамя.
  Ух, какая свобода! Какой потрясающий взлет! Взорвался и побежал теперь уже с полной выкладкой бывший маленький мальчик. Не имеет значение, что его подтолкнуло за горизонт, к новым вершинам, на новые звезды. Знамя осталось торчать далеко позади. Только не останавливаться, вдруг догонит оно, вцепится в руки и ноги. Вдруг придется до самой кончины гнить и пыхтеть под поддельной звездой, этим серпом, этим молотом. Не желаю. Бог свидетель, не трогайте мое чистое сердце. Природа в сердце моем. Природа пустила ростки восходящего дня. День бежит по пятам. Я бегу, ты бежишь, мир бежит. Настоящий, проснувшийся мир, дошагавшийся до определенной черты и сбросивший знамя.
  Боже мой, как приятно бежать. А на холме жалкий раб. Все махает, махает, махает остатками рабского прошлого.
  Бляхи сияют,
  Рвутся снаряды.
  Это играют
  Счастья армады.
  Или хлопочут
  Мимо дороги,
  В муках и корчах
  Старые дроги.
  Ну и конечно
  Старые шутки
  Пакости вешают
  В наши желудки.
  Рабу не остановиться. Знамя прижало к земле. Ноги не вытянуть из трясины.
  
  ***
  Станислав Иванович не обманул. Разговор за чаем не имел ничего общего с пропагандой изолгавшегося вербовщика. Вербовщик изолгался, потому что так было надо на первом, то есть на самом начальном этапе. А Станислав Иванович взвесил каждое слово до миллиграмма, измерил каждое слово до микрометра. Он скорее остановился на почтительном расстоянии от опасной черты, чем разрешил себе прямую ложь. Какая ложь? Серьезные люди они серьезные во всем и тем более в своих поступках. Это шизоиды балаболят под окнами. Это безумцы шустрят за четыре копейки. Какого черта обман? Сегодня он, завтра ты. Из-за такой мелочи глупо испортить чистое светлое завтра.
  - Ты обиделся? - вполне человечное отношение к старшему брату. Голос не дрожит, глаза честные. Вопрос поставлен честно и четко. Станислав Иванович не скрывается после колхозной страды, не прячет свой облик за кучей железа и кучей бумаги.
  - Нет, не обиделся, - смутился Владимир Иванович. А зря. Ты имеешь право быть недовольным. Ты имеешь право роптать на этот угол, на тот и на тот. Ты имеешь право плеваться и корчиться, после того, как с тобой обошлись всевозможные гады и сволочь.
  - Мог и обидеться, - я же говорил, человечное отношение. Его завоевывают годами и не на пустом месте, и может за некие подвиги.
  - Не имеет смысла.
  - Смысл всегда есть. Он заключается в несовершенстве существующей системы.
  - Впрочем, все получилось не так уж и плохо.
  - Но система не стала от этого совершеннее и несправедливость ее никуда не исчезла.
  Вполне нормальный разговор между братьями.
  - Мне понравилось, - отбивается Владимир Иванович.
  - А все потому, что ты застрял на поверхности. Глубинные точки вопроса не интересуют тебя. Ты смирился с несправедливыми действиями вышестоящего начальства и отказался при этом от справедливой борьбы. Ты выбрал из зол меньшее, то есть наиболее приемлемое зло. А вся система отпраздновала победу. И при таком выборе победа системы не показалась тебе обидной.
  Ничего не понял из вышесказанного старший Иванович:
  - Так было всегда.
  - Но так не должно быть. Если смириться с несправедливостью, что проела до основания нашу систему, то никогда не разрешится спорный вопрос, а есть ли у нас справедливость? Ты не сопротивляешься угнетателям, ты принимаешь их правила. Ничего не скажу, они играют по собственным правилам, которые изначально несправедливые. А нам нужны справедливые правила, то есть очень и очень нужны. И тогда поедет в колхоз не самый беззащитный из товарищей, а тот, которого наказали. Потому что колхоз ни что иное, как наказание за дурные поступки.
  Вот, пожалуй, и все. Попробовал Владимир Иванович рассказать младшему брату, как просеивал семена от дополнительных экскрементов, как катался на тракторе, махал вилами, ел чертовски дешевую колхозную кашу. Но поморщил гениальный носик Станислав Иванович и не стал слушать.
  - Давай не будем об этом.
  - Нет, будем, иначе у нас ничего не получится. Ты на собственной шкуре прочувствовал, насколько прогнила сегодняшняя система и какие доработки ей требуются. А еще ты прочувствовал абсолютное бесправие сегодняшнего инженера и интеллигента в социалистическом государстве. Так есть, но так не должно быть. Наша система, основанная на эксплуатации человека человеком, находится на грани развала. Ее необходимо лечить, или система откинет копыта. А лечить ее могут немногие. То есть самые лучшие, самые передовые из современных товарищей.
  - Но ничего не случилось.
  Господи, как тяжело со всей этой шушерой.
  - А почему должно было что-то случиться? И почему только после экстраординарного случая мы начинаем действовать? Ничего не должно быть. Все подобные случаи не больше, чем мусор или объедки. Они ничего не отрицают, они ничего не утверждают. Мы должны чувствовать глубже окружающую среду, чтобы во всем разобраться.
  - И что тогда получается?
  - А тогда справедливость станет не простым символом, а чем-то вроде свободы.
  Братья обернулись как по команде, и посмотрели на пустующее кресло начальника Ингушина:
  - А это где?
  - Ну, как обычно.
  Нет Ингушина, сгинул в песках Адриатики.
  
  ***
  Это свобода. Заметьте, свобода. Завод не кажется таким серым и слякотным в отсутствие дорогого начальника. Ты почему-то начинаешь иначе смотреть на серые стены, на маленькие болотца с соляркой, когда нет рядом начальника. И кажется более чем привлекательным твой любимый завод, и вся окружающая среда, ну и прочее. Есть еще кое-что в сердце железного монстра, в чреве бетонной громады, посреди автоматов, компьютеров, самой новейшей науки, самой передовой и засекреченной техники. Я не ошибся, оно есть. Монстр попал в летаргию. Основные органы управления выведены из строя, неосновные органы функционируют с той же активностью, как всегда. Они не дадут развалиться заснувшей системе.
  Сон хорошо. Застой хорошо. Летаргия опять хорошо. Меньше копоти, меньше вони, меньше ударов по печени. Кто на Адриатике, тот доволен открывающимися перспективами своей собственной жизни. Но и остальные товарищи вздохнули свободно, отказавшись от Адриатики.
  - А вам предлагали?
  - Нет, не предлагал, но все равно хорошо.
  Катись подальше дурацкая Адриатика. Город на Неве чертовски красивый, чертовски заманчивый город, переполненный до тошноты удовольствиями. И первое удовольствие, отправить кое-кого подальше, то есть на Адриатику. В кои веки свобода и чистый воздух. В кои веки покой, тишина, голые стены, следы от солярки. Я расцелую следы, ты расцелуешь следы, они (или прочие инженеры) расцелуют то, что осталось. Больше не будет поганить достойную душу солярка. Дрянную душу так же не будет поганить она. В кои веки не возмущаешься, когда льется подобная хрень на твой череп тонкими струйками. Настоящий застой в кои веки.
  - Мечта сбывается, - группа товарищей чествует вожака. Вожак Станислав Иванович Топецкой. Кажется, вырос сантиметров на десять товарищ. Солидный, отточенный, крепкий. Назовем его "монолит". Ей богу, что-то похожее есть. Части стерлись. Как из одной болванки вырублен Станислав Иванович. Он за старшего, он сегодня вожак. Отдел под его подчинением. Цех под его подчинением. Компьютеры легли под него. Автоматика опять же легла. Все от гвоздя до моста подчинено Станиславу Ивановичу.
  Мы не будем вдаваться в саму психологию младшего брата. На сегодня он вышел в великие люди. Уперся балдой в небеса, руководит громами и молниями, больше того, властвует над такенной машиной, как Ящик с литерой "А". Вы прочувствовали, что значит машина? Или нет? Одной экскурсии не хватило по недрам ее, двух экскурсий опять не хватило, трех не хватило, ну и так далее. Еще остались глубинные закоулки. Там военная тайна.
  Младший брат король всем секретам. Не утверждаю, перед ним заискивают всякие малозначимые товарищи. В нашей прекрасной стране перед молодыми никто не заискивает. Заведи сначала седую голову, затем добивайся к себе уважения. Нет, никто не заискивает перед Станиславом Ивановичем. Но волнение определенное есть. Сегодня поставили исполняющим обязанности, завтра поставят правой рукой, послезавтра... А кто придумал, чем кончится послезавтра? Нет других кандидатов на место начальника. Кирилл Петрович Ламерти пока не придумал, чем бы таким озадачить свое руководство, чтобы выйти на первое место. Владимир Иванович определился с другой перспективной работой. Лопата, мотыга и посевная лучший из всех аргументов в пользу старшего из Ивановичей. Не научился мозги напрягать, напрягай инженерное тело.
  Интересно взглянуть на секреты. Чем разговляется наша страна, куда повернула, где поставит костыль? Секреты, вот тебе класс. Все из рода таинственного притягивает. Но Станислава Ивановича не провести подобной хреновиной. Он общительный, он радушный представитель русской земли, не пожалеет собственное здоровье ради рабочего (то есть ему подчиненного) коллектива. Спорьте, балуйтесь, с барской руки разрешаю. Однако секреты страны относятся только к стране. Здесь замкнулся младший из братьев Ивановичей.
  И еще какое-то непонятное отношение к дисциплине в вышеупомянутом Ящике. Разные категории работников шляются на работу в разное время. И если ломиться сюда не с парадного вход, а через черную дверь, то можно кое-чего отхватить от рабочего времени. А Станислав Иванович сделал вид, что не очень заметил. Бог тебе судья в наше свободное время. Следовательно, не ищите кары небесной. Кара возможно нагрянет когда-нибудь лет через сто, перед страшным судом. Или вы боитесь суда? Ах, боитесь. Тогда продолжает без вас прорываться к свободе младший Иванович. С испугавшимся, с дисциплинированным, с подхалимствующим барахлом какая свобода? И не надо ко мне приставать с подхалимскими штучками. Не требует подхалимажа новый начальник. Вот приедет товарищ Ингушин, тогда откроете рты, споете ему хвалебную песенку. А у нас никаких песенок. Каждый труженик знает, что ему делать и как ему делать в рабочее время, на то план. А дальше дело совести каждого, как этот выполнить план. А в дела совести не вмешивается Станислав Иванович.
  - Хорошо? - его первый вопрос.
  - Ох-ти как хорошо, - подходящий ответ. Все-таки проскочили заслон подхалимы, с ними самое время кончать. Страна устала от лживого взгляда, от лживого слова. Пускай будет праведным взгляд, пускай будет верное слово. Без собачины на глазах, без грызни за позорные крохи.
  - С кем понравилось больше? - новый вопрос.
  - Ну, конечно, с тобой, - не уйти от ответа. Как понимаете, сердце чистое, душа чистая. Сердце кричит, и душа подпевает тихонько в сторонке. Они настолько сработались, что стали почти близнецам эти две непохожие вещи: якобы бессмертная душа и якобы смертное сердце. Больше того, они готовы на самые удивительные компромиссы в непримиримой борьбе между духовной и материальной субстанцией. Вот только не разрешает подобную дикость младший Иванович.
  А что разрешает, черт подери? Темы разные. Не река, океан. Не зацепил ненароком, чего запретила страна, все остальное опять-таки можно. Запрет - это в общем святое. Страна обладает координирующим разумом. Страна предоставила координаты для всех сомневающихся товарищей. Если пришел без веры в глазах, получи первый кнут, иногда чертовски болезненный, иногда ласковый и похожий на пару конфеток. Выше ценится самый болезненный кнут. Здесь второго кнута не потребуется, если ты умненький мальчик.
  - Так бы всегда, - ответ без вопроса. Снова согласен Иванович. Границы соблюдены. Обещания стали реальностью. Свободный завод, на энтузиазме работа, тысяча шансов для умственного прогресса, для проникновения в мир автоматизации и компьютеризации производства. Если хотите, в истинный коммунистический мир, который есть нуль без компьютеров, без автоматов, без тайны. Но тайна под особым замком. Ей заведует Станислав Топецкой. Простите, теперь Станислав Иванович Топецкой. Для прочих свобода пускай будет тайной.
  
  ***
  - Общее и частное, - за чаем собираются только избранные сотрудники. Разгонщик Кирилл Петрович Ламерти. Целый день начинает раскручивать что-нибудь из родной философии, затем прерывается на работу на десять-пятнадцать минут и опять начинает. Целый день этот чай, не оторваться, не прекратить запланированное чаепитие избранных бойцов за свободу. Перерывы доведены до ничтожества. Это чтобы Владимир Иванович Топецкой сгонял за водой и помыл кружки. А еще неплохо прокрасться задворками через левую дверь и принести на всех то ли бубликов, то ли пряников.
  Однажды в очереди за пряниками столкнулся Владимир Иванович со старым институтским товарищем Сергеем Ряпишниковым, точнее с Сергеем Александровичем Ряпишниковым. Поговорили, и оказалось, что работает хороший парень Серега в соседнем цеху:
  - Заходи между делом.
  - Ну, конечно, зайду.
  Купил свои пряники Владимир Иванович и забыл про старого институтского товарища, будто его не было. В инженерной среде обсуждали весьма интересную тему, предложил Кирилл Ламерти. Вроде бы живем мы в общаге. Нет у нас ничего личного, личности уничтожили еще при дедушке Сталине. Дедушка Сталин поставил задачу сделать из огромной страны такую же точно общагу. А в общаге не могут жить личности. Просто не могут и все. Вот о чем попробовал рассказать Кирилл Ламерти. И с кое-какими весьма характерными дополнениями в его стиле.
  - Общее и частное, - так сказал Ламерти, - Они не братья, не антиподы. Они дополняют друг друга. Товарищ, влюбившийся в общую часть, не отказывается от своей части. Частник и собственник временами обобществляют Россию. Студенческая общага здесь образец. Это зеркало русской земли, точнее, зеркало русской системы в уменьшенном виде. Своей частью легче пользоваться, а обобществленную часть воровать. Это зеркало, вроде созданное специально для русской земли, для ее красоты, для ее идиотства, для падения в бездну, для взлета на самые недосягаемые вершины вселенной. Чертовски верное зеркало.
  Задумался Владимир Иванович Топецкой. Нет, не над словами и мыслями своего велеречивого товарища. Просто вспомнил студенческую общагу, куда ходили они с Натальей Сергеевной (тогда еще Репиной) на студенческие вечеринки. И пользовались гостеприимством Сереги Ряпишникова. Крепко задумался Владимир Иванович. Черт подери, всюду Серега Ряпишников, то есть Сергей Александрович Ряпишников, бывший недоучившийся студент Политеха.
  А ведь точно недоучился Сергей Александрович в Политехе, чего-то у него не пошло. Хороший пацан, добрый, внимательный, из наших, из русских, но не получилась у него любовь с Политехом. Пропал после второго курса Серега. А мы как-то и не заметили. Кончились студенческие вечеринки для Владимира Ивановича и Натальи Сергеевны Топецких, началась семейная жизнь. Всякие там проблемы и подводные камни. Кому нужен какой-то хороший парень Серега?
  И вот неожиданность. Очень задумался Владимир Иванович, не прислушивается к искрометным словам Кирилла Петровича Ламерти:
  - Планета Земля не самая большая планета в нашей вселенной. Студенческая общага еще более меньших размеров. Но правила одинаковые. Там арена и здесь арена. Там столкновение рас и народов, здесь такое же столкновение рас и народов. Сама структура разброса студентов по тесным клетушкам копируется системой разброса советского государства по областям и республикам. Малое есть большое. Большое опять-таки малое. Там не учитывался характер клетушек, здесь не учитывается национальный характер народа. А что учитывается? Только железная воля руководящей стопы, только слепая прихоть чиновников. Наше дело решать, ваше дело повиноваться. Вот и дошли до конфликта.
  Все-таки что-то не так. Отключился Владимир Иванович. Замерла инженерная мысль, нет в ней необходимой свежести, только привычный застой. Про это мы уже разговаривали. То есть про власть разговаривали, и про конфликт с властью. Слишком пустой, слишком ничтожный конфликт. Не хватает в нем искорки антагонизма. Ну и чего-то опять не хватает. А вот чего? Здесь споткнулся и спасовал Владимир Иванович.
  - Согласен, - теперь Станислав Иванович, - Конфликт не является двигателем прогресса.
  - Как не является? - теперь его оппонент. Те же фразы, что две недели назад, и неделю назад, и позавчера, и вчера, и сегодня. Только с другими словам: машина, гусеница, фруктовый сок, студенческая общага. Плюс некий мусор из прошлого.
  - Я настаиваю, - совсем не настаивает младший Иванович, - Прогресс не опирается на определенный строй, он явление национальное. В нашей стране с интернациональными корнями все равно прогресс принадлежит одной нации. И мы знаем, какая нация. Мы просто знаем, какая она, потому что сами принадлежим к этой нации. А все остальное пропагандистская ересь.
  Трудно сказать, что ответил Кирилл Ламерти. Владимир Иванович не допил чай, как-то непроизвольно поднялся и выскочил из-за стола. Как-то непроизвольно ноги принесли его в маленькое душное помещение, где паял свои микросхемы хороший парень Серега Ряпишников.
  - Спасибо, что заглянул.
  Посидели, помолчали. Никогда особенно не дружил с Сергеем Александровичем Владимир Иванович. Учились в одной группе, да и то непродолжительное время, вот, пожалуй, и все. Посидели еще немного. Сергей Александрович закончил одну микросхему и приступил к другой плате.
  - Я тебе не мешаю?
  - Заходи в любое время.
  Минут пятнадцать не больше прошло. Вернулся Владимир Иванович к своим кроликам. А там вроде и не заметили его бегство.
  - Я не хочу никого любить, - продолжал тянуть свою линию младший братик, - Это моя земля, я русский, я родился в России. Я не хочу любить всяких пархатых и чурок. Они только гости на этой земле. Они нагло пришли из своей родины не на свою родину и пытаются нам навязывать неприемлемые для нас законы. А мы должны их любить. А позвольте вопрос, какого черта должны? Я никому ничего не должен.
  Скромно взял булочку Владимир Иванович и задумался. А все-таки изменился за последнее время Серега Ряпишников. Раньше он был другим. Хороший, добрый, но и какой-то суетный был Серега Ряпишников. Раньше он бы за пять минут рассказал всю свою подноготную. И всю прошлую жизнь, и планы на будущее. А теперь точно изменился Сергей Александрович. Нет, улыбка все та же. Она добрая, она мягкая, но почему-то показалось Владимиру Александровичу, что стала какой-то всепонимающей улыбка Сереги Ряпишникова. Будто смотрит на тебя со стороны хороший парень Серега и все понимает. А вот товарищи, обожравшиеся пряниками, что-то не понимают они и продолжают дискуссию:
  - Прогресс не рынок, не богадельня, - кипятится Кирилл Ламерти, - Прогресс одного народа требует усилий всех его составляющих. Не может один народ, окруженный другими народами прогрессировать в какой-либо области, если другие народы в данный момент регрессируют. Давайте определимся, насколько общага определяет прогресс. Я желаю поднять только свою нацию. Я отдаю своей нации все национальные богатства и накопления. Я образовываю только одних русских. Плюс всевозможные бонусы в виде жилья и жратвы, что становятся недоступными всем прочим народам. И что тогда? Спрашиваю вас, что? Да на улицу будет не выйти без пушек и танков.
  - А ты боишься?
  - Нет, не боюсь.
  - Все-таки ты боишься. Черная опасность залила глаза с начала афганской войны. Мы никогда не считали людьми черных, и вдруг увязли в Афганистане. Почему-то в Афганистане забили болт черные.
  - Все равно не боюсь.
  - Нет, ты очень боишься. В том и заключается пропагандистская линия партии, чтобы запугивать обыкновенных товарищей. Давай разберемся, что нам известно про пресловутый Афганистан? Да нам ничего не известно. Понимаешь, совсем ничего. Вошли войска неизвестно по какой надобности, якобы выполнить интернациональный долг перед братским народом. А братский народ достал вилы и воткнул их в русское брюхо. Вот и весь твой национальный долг, громкие фразы партийных работников, ну и всякое прочее. Русский братик решил цивилизовать черного братика, а вместо этого получил удар в брюхо.
  - Оно к делу не относится.
  - Нет, Петрович, очень относится. Мы живем на русской земле, мы любим нашу прекрасную землю, мы обязаны ее защищать с теми же вилами в руках, чтобы не прорвалась сюда всякая чужеземная сволочь. Пример Афганистана для нас чертовски своевременный пример. Афганистан мы оплатили очень дорогой ценой, и за эту цену должны чему-нибудь да научиться.
  - Злачное место, - вставил слово Владимир Иванович. Но его не заметили. Видимо что-то случилось за те пятнадцать минут, когда отлучился Владимир Иванович. Застольный диспут между товарищами перешел на более высокий уровень, где по мнению все тех же товарищей не хватало интеллекта старшему из Ивановичей. Вот его и не заметили.
  - Малая группа людей повторяет большую группу, - огрызнулся Кирилл Петрович из-за тринадцатой булочки с чаем, - Или наоборот, большая группа всегда эквивалентна малой группе.
  Здесь немного передернуло Владимира Ивановича Топецкого. Набрался ученых слов Ламерти, разговаривать с ним стало совсем невозможно. Разве что продолжает буйствовать младший из братьев:
  - Принимая в нашу общагу иноплеменные, то есть нерусские народы, мы допустили тактическую ошибку, мы заранее обрекли себя на унизительную процедуру соприкосновения с чужими традициями. Пока не было соприкосновения, мы плевали на эти чужие народы. На всяких там черных и желтых, нерусских и негритосов. Мы плевали, не понимая, что адекватный ответ наступит незамедлительно. На нас так же смотрят чужие народы, так же нагло плюют в наши славянские рожи.
  Можно сказать, закипел рассудительный мальчик. Голос повысил и перестал стучать ложкой в стакане под аккомпанемент своей восхитительной речи:
  - Много чего переменилось на русской земле. Природные, то есть настоящие русские прочувствовали наглую поступь чужих традиций. Мы упустили последний шанс сохранить в чистоте русскую землю. Мы упустили единственную возможность задержать развратную поступь не нашей, не русской культуры и тем самым спасти нашу нацию. Мы поверили, что студенчество справится с фактором зла когда-нибудь в будущем, когда покинет общагу. Оно такое невинное, оно такое воспитанное наше студенчество образца восьмидесятых годов. По любым меркам должно было справиться, окрепнуть и доказать, что значит великая нация.
  - А я не согласен.
  - Но почему?
  На тон выше заговорил Кирилл Ламерти:
  - Бред, недальновидная политика маромоев. Ежу понятно, все иначе, все хуже в тысячу раз. Партии не понятно, зажрались ребята. Комсомол, как отрезок прямой кишки, безрукий, безногий вообще. Он повторяет всякую лажу за партией, ему тем более не понятно. Оставили студенчество, бросили бултыхаться и выплывать из трясины. Как бултыхаться? Куда выплывать? Что могли противопоставить вчерашние школьники самодовольной партийной системе с ее ядерными бомбами, самолетами, танкам. Если первые (то есть школьники) едва появились на свет после родительского присмотра, а система давно потеряла контроль над собственным жлобством и мерзостью. Ну и партия, твою мать, с ее коммунистами! Деньги их, тряпки их, девки их. Это же наши русские девки.
  Стул заскрипел под Петровичем. Он перестал качаться, он впал в меланхолию. Красивое лицо превратилось в каменное лицо. Не разобраться, чем занят, что переваривает нынче Петрович.
  - Известный этап, - очередь младшего из Топецких, - Выпестовали гаденыша на собственной груди, гаденыш ужалил.
  - Яд не смертельный, - вторая ремарка старшего брата. Опять мимо, опять неудачно. Не вмешивайся дорогой, пока не дорос до определенного уровня. Вот дорастешь, тогда разрешат открыть ротик.
  - Останусь честным до конца, - распалился Станислав Иванович, - Унизительное состояние студенчества не спустилось с небес, не вышло из-под земли, не забулькало на поверхности ядерной воронки. Оно в некоторой мере стало причиной и следствием нашей политики. Позорной политики. Если пресмыкаешься перед черномазыми, не надейся, что они зауважают тебя. Если единственный раз возлюбил маромоя, не надейся, что он боится и любит. Видит бог, кто не боится, тот не желает любить. Перед кем заигрывали, тот никогда не боится.
  - Верно, - снова Кирилл Ламерти, - В общаге два русских ценятся на вес одного черного.
  - Или три?
  - Нет, пока два. До трех мы пока еще не доросли, а вот с черными у нас установившаяся тенденция (то есть полный порядок). Лучшее место черному, лучшая пища черному, лучшие девки черному. Народ терпеливый, привык раболепствовать. В какой еще угол загнать терпеливый народ? Или вышвырнуть? Вышвырнуть не получается. Народ на своей земле. Эти самые двое студентов, которые путаются под ногами у черных. Не вышвырнешь, возмутятся они, и затеяли пьяную драку. А вот унижать, притеснять, доставать это сколько угодно. Законодательством не запрещается, права такого нет. Хорошо живут у нас черные.
  Владимир Иванович собирает посуду. Пласт огромный выдернут на поверхность, пора отдыхать. Станислав Иванович потный, Кирилл Петрович взопрел практически до носков и ботинок. Они герои, они порождение настоящей земли, они за русский народ. Они даже договорились в какой-то момент и пришли к стопроцентному единению мысли. Может оставить все дело как есть? Не дождетесь, так не бросают народ великие люди.
  
  ***
  В какой-то степени мы постучали в прошлое. Яростная вспышка души, это оттуда. И беснование, и вселенская мысль, и вершина, которую не понять, не достигнуть. Не важно, чем провинилось, чем покорило подобное прошлое. Оно умиляет, оно ностальгирует, оно по любви. Оно наше, черт подери, прошлое. Может, поэтому так полюбились Владимиру Топецкому короткие встречи с Серегой Ряпишниковым. Куда бы не направился Топецкой, всяк заглянет на минуту-другую к хорошему парню Сереге. Посидели, помолчали, и разошлись. Вроде бы ничего не сказано, то есть ничего существенного. А совершенно другим выходит от хорошего парня Сереги Владимир Иванович.
  Нет, что-то такое случилось за предыдущие годы. Не распространяется о прошлом Серега Ряпишников. Только однажды проговорился самую малость, да и то ненароком.
  - А тебе здесь не надоело? - спросил Владимир Иванович.
  - Надо ждать.
  - Для чего ждать, если тебе надоело?
  - На сопках все ждали. И у кого получалось лучше других, он дождался.
  Вот, пожалуй, и все. Приоткрыл Серега Ряпишников свою чистую незамутненную душу, и мгновенно закрылась калитка. Остался в недоумении Владимир Иванович. Что же с тобой случилось хороший парень Серега? Что же могло случиться такое на русской земле? Почему ты не хочешь думать про это "такое"? Почему никого не пускаешь в свое непонятное прошлое? И вообще, чего же ты ждешь, Сергей Александрович, бывший хороший парень Ряпишников?
  Снова задумался старший из братьев. Даже посоветовался с Натальей Сергеевной Топецкой:
  - А мы чего ждем?
  И улыбнулась загадочно бывшая девушка Репина:
  - Может, ребенка?
  Но так и не ответила ни на один из вопросов Сереги Ряпишникова. Восьмидесятые годы, черт подери. Весьма интересная жизнь. Есть над чем поработать, если еще не заснул окончательно. Мысли вокруг собираются всякие разные. И не потому, что некто Михаил Сергеевич Горбачев объявил о своей перестройке. Просто мысли такие, которым названия нет. С одной стороны они просочились из ностальгического прошлого. И просочились по той единственной причине, что русская душа есть ностальгическая душа. А нерусская душа есть какая-та другая душа. Вот отсюда пришли мысли.
  Рассказал Владимир Иванович Наталье Сергеевне о младшем брате своем Станиславе Ивановиче:
  - Ввязался в национальную политику брат.
  И ответила Наталья Сергеевна Владимиру Ивановичу:
  - Оно и видно.
  И ненавязчиво так рассказала ему одну сказочку.
  В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил никому неизвестный слизняк. Спал на дереве, ел на дереве, кувыркался на дереве. Пока не надоело товарищу дерево. И вот, покинувши дерево, пережиток такой дарвинизма приехал в Россию за хлебом и квасом. Его не ждали. Но он приехал и так пристрастился к любимой русской еде и нашему национальному русскому пойлу, что забыл кувырки, сон и дерево. А добрые русские дяденьки пригласил приезжего слизняка и дали ему немного места под солнцем. Да вот только не понял особенностей русского гостеприимства приезжий товарищ, повел себя не совсем правильно. Пришлось добрым дяденькам каждый вечер вытряхивать дарвиниста из мокрых штанов и наслаждаться его специфическим запахом.
  - Теперь понимаешь, мой мальчик, как завершается такая история?
  Нет, ничего не понял Владимир Иванович. Что-то не договорила Наталья Сергеевна и оставила своего любимого мальчика с кучей новых вопросов вместо ответов. Пошел на работу с этими вопросами старший Иванович. И долго смотрел на своего младшего братика и на его расползающуюся харю, но не мог найти ни единого ответа на те же вопросы.
  А вечером продолжила сказочку Наталья Сергеевна:
  - Это Россия, наша любимая родина.
  В какой-то момент здоровые русские дяденьки устали от выходок дорогого иностранного гостя. Никакие философские разговоры, никакие примеры из славной истории, даже лекция о вреде кваса не смогли отвратить от вышеупомянутого кваса товарища из дальнего зарубежья. Мокрые штаны множились пачками, адекватно им таяло терпение русских товарищей. Ну, и в какой-то момент решили товарищи написать куда следует. Мол, спасите, больше никак. Достал дарвинист по самые невообразимые. Нельзя ли его отправить обратно.
  Смеется Наталья Сергеевна:
  - Ну, и твое мнение?
  Здесь не выдержал Владимир Иванович:
  - Только не надо откладывать дело на завтра.
  А чего там откладывать? Компетентные органы прочитали бумагу, может, не через день или два, но в конечном итоге они ее прочитали, обсудили коллегиально и вынесли соответствующий приговор: "Ваш комсомольский долг!" Нет, ничего страшного, только долг вытряхивать мокрые штаны дарвиниста.
  Опять ничего не понял старший Иванович:
  - Я бы дал в морду.
  Совсем развеселилась Наталья Сергеевна, никак не выдавить из себя бывшую девочку Репину:
  - И так случается.
  Можно рассказать много удивительных сказочек про самые удивительные пережитки теории Дарвина. Но в конечном итоге любая сказочка упирается в долг. Тебе, мой маленький, навязали кое-какой долг. Ты подумал, что никому ничего не должен, а оказалось у тебя долг. Да еще какой долг? Тот самый, со всеми вытекающими отсюда последствиями, когда в любом варианте придется вытряхивать мокрые штаны дарвиниста.
  - Значит прав Станислав Иванович?
  Задумалась на секунду Наталья Сергеевна:
  - Нет, слишком тупой ублюдок твой братец, он никогда не приблизится к правде.
  - Но и он ненавидит залетных к нам дарвинистов.
  - Или делает вид, что их ненавидит.
  Улыбнулась в который раз Наталья Сергеевна Топецкая, любящая супруга Владимира Ивановича:
  - Надо ждать.
  И посмотрела так ласково на своего дурачка:
  - Здесь не ошибся Серега Ряпишников.
  
  ***
  Как-то застал Владимир Иванович Серегу Ряпишникова без паяльника и микросхемы в руках. Сидел сгорбившись Сергей Александрович, смотрел в одну точку. И улыбка какая-та неживая бродила по его лицу такими же неживыми серыми пятнами. Ничего не сказал Владимир Иванович, попробовал тихонько ретироваться, будто не заходил сюда вовсе.
  - Погоди, - не поворачивая головы, попросил Серега Ряпишников.
  И затем уже более мягко, словно извиняясь, добавил:
  - Как тут в этой жизни? Какая она? Думал начать ее снова, не получилось.
  Посидели, опять помолчали. Напоследок пожал Сергей Александрович руку Владимиру Ивановичу:
  - Уезжаю товарища хоронить, дошел осколок до сердца.
  Вот, пожалуй, и все. Старший из Топецких купил пряники с бубликами, помыл чашки, приготовил чай для своей команды. Почему же не получилось? В голове засела тупая невыносимая боль. Должно получиться. Я знаю, должно получиться. На то она жизнь, что получается при любых обстоятельствах. Нет таких обстоятельств, чтобы окончилась жизнь задолго до срока. Жизнь, по сути еще не окончившись, она получается, потому что она получается.
  Подошел с очень умным видом Кирилл Ламерти, взялся за чашку:
  - Черные совсем обнаглел. Распустили мы этих ублюдков на свою голову. Много с ними нянчились, вот теперь и расхлебываем.
  Сказочка следующий номер не соотносится с деревом. Главный герой из пустыни. Пожелтел, что пустыня. Распух, что пустыня. Огрубел, сами сравните на этот раз. Романтичный товарищ, черт подери. Женщины не встречал в своей романтичной пустыне. Как повстречал, не может расстаться. Час ночи, два часа, три. Такая любовь. Саксаульная, оазисная, песчаная. Подставляйте любые сравнения, но не может расстаться герой из пустыни. Первый день, второй, третий. Дорвался товарищ.
  Собственно, кто это против любви? Любовь развивается, любовь покоряет сердца, любовь наполняет сосуды и вытекает за грань вседозволенного. Для нее позорище находиться наравне с гранью. Все стальное поддержит она. Или нет? Я ошибаюсь, не все. Есть завистливые, подлые, ненавидящие сердца, готовые растоптать какую угодно любовь, даже самую чистую и совершенно им непонятную. А тем более, если такая любовь появилась на русской земле. И с одной стороны ее представляет житель пустыни (по нашему "черный"), а с другой обыкновенная русская девушка.
  Очень и очень озверел Кирилл Ламерти:
  - Черные задницы совсем потеряли страх. После Афганистана они почувствовали себя чуть ли не нашими старшими братьями. Видите ли, по их обычаям все достается старшему брату. То есть младшему достаются обноски, а старшему и жратва, и питье, и девушка младшего брата.
  А в нашей сказочке все очень просто без комментариев. Дитя пустыни, прозябающий за счет кое-каких нефтяных скважин, выглядел несколько здоровее своих русских товарищей. Ну и кое-какие деньжата у него водились. И кое-какие классные тряпки. Например, те самые джинсы, за которые в восьмидесятые годы готова была отдаться чуть ли не половина России. И не важно, что отдалась за них только одна нестойкая комсомолочка. Видите ли, у пустынника были те самые джинсы (умереть и не встать), а у русских козлов такого добра не было. Вот и отдалась эта самая комсомолочка. А ее прежний товарищ по комсомолу попробовал вступиться за девичью честь и поплатился за то мордой.
  Станислав Иванович Топецкой закончил кое-какие дела и пришел за своей чашкой:
  - На чем мы остановились?
  - Да все на том же, - попробовал пошутить Владимир Иванович.
  Только шутка повисла в воздухе. Продолжение истории про наших нерусских друзей увлекло не только Кирилла Петровича Ламерти. Тот самый пострадавший товарищ одной несознательной комсомолочки поспешил в деканат, где накатал телегу на подлого черного. Затем пролетела неделя-другая, пока деканат переваривал поступившую информацию на общих основаниях с комсомольской ячейкой. Ну и результат всей этой фигни - выперли с треском одну несознательную красотку.
  - Национальные особенности, - сказал Станислав Иванович.
  - И это когда в дружественном нам Афганистане резали русских.
  - А кто сказал, что Афганистан дружественный?
  - А разве не так?
  На несколько мгновений уперлись друг в друга взглядами Станислав Иванович Топецкой и Кирилл Петрович Ламерти. Как бойцы перед схваткой. Затем рассмеялись, подсыпали сахарок в чашечки и пошли обслюнявливать Афганистан.
  - Что же, собственно говоря, происходит в Афганистане? - подумал вслух Кирилл Ламерти.
  - Государственная тайна, черт подери, - хмыкнул младший Иванович.
  - Но ведь что-то там происходит?
  - Мы этого никогда не узнаем. Наше правительство, развязав бессмысленную войну с черными за их природные богатства, село в большую жопу. Любой нормальный человек даже без высшего образования не станет воевать с черными. Ты же нормальный человек, запутавшийся в сетях морали. А у черных нет никакой морали. Они не воюют по правилам, потому что не знают, что есть правила. Их основная задача убить всякого, кто не является черным. А перед этим его запытать самыми зверскими пытками.
  - Но международная конвенция против пыток. Были постановления, меморандумы.
  - А черные не умеют читать.
  - Но ведь можно им разъяснить что к чему.
  - А у них мозгов на чайную ложку. И вообще как же ты разъяснишь черному, что пленников рвать на куски и иметь запрещается? Такое не разъяснить черному. Я же сказал, мозгов не хватает.
  - И что получается?
  Нет, все это достало Владимира Ивановича. Вышел, прогулялся, заглянул в конуру хорошего парня Сереги. Дверь закрыта, нет никого. Видимо не вернулся хороший парень Серега. А тебе так не хочется возвращаться к велеречивым товарищам. И чего они заладили все про черного да про черного. Надоел национальный вопрос. У нас на дворе восьмидесятые годы. Не говорю, что хорошее время, но очень хорошее. Можно пол жизни отдать за родное отечество. А за перспективы, которые поджидают нас в будущем не жалко целую жизнь. Очень воодушевился подобной мыслью старший Иванович. Теперь за чайный столик, и сидим тихо.
  - Национальный характер, - сокрушается младший Иванович.
  - Пора изменять, - предложение Ламерти.
  - Характер есть постоянная величина, - попытался чего-то сказать Владимир Иванович.
  Ему едва не дали по морде:
  - Лучше помой чашки.
  Нет, о чем-то мы не том разговариваем. Если нельзя изменить черного, то нельзя изменить русского, или наоборот. Некоторые идеологи русского (то есть советского) государства считают, что можно. И почему-то с ними соглашается Станислав Иванович:
  - Если долго работать над каким угодно характером с применением шоковой терапии, то изменить можно.
  Но так ли это, вот в чем вопрос. Шоковая терапия уже применялась в Афганистане, результат у нас есть. Даже Михаил Сергеевич Горбачев задумался над риторическим вопросом, а не пора ли драпать оттуда? Ну, если задумался Михаил Сергеевич, то и говорить нечего. Не проявила себя шоковая терапия. Цинковые гробы, страшные слухи, много безруких и безногих солдатиков на улицах нашего города. Нет, постойте, не так чтобы много солдатиков. И вообще, кто сказал, что это солдатики? Есть у нас инвалиды, признанный факт, но не обязательно, чтобы инвалиды были солдатиками.
  - Мы своего добьемся, - плюнул в чашку Станислав Иванович.
  - Наша родина, наша страна, - продолжает пить чай его оппонент Петрович.
  - В малом зеркале отражается большое дерьмо, - Станислав Иванович подтолкнул свою чашку старшему брату, - В большом зеркале отражается маленький прыщик. Искореняя прыщик, искореняешь не только дерьмо, но и само зеркало. Но избавившись от зеркала, вырезаешь болезнь без остатка. Организм здоровый, он справится без зеркала, каким бы необходимым оно не казалось в начале. Что такое прыщик для целой земли? Я не нахожу ответа, я удивлен самими последствиями малой войны, которая должна была пройти без последствий. И вообще нам пора разобраться, пока не пошли метастазы.
  Что-то поморщился Владимир Иванович:
  - Нет, ребят, не буду мыть ваши чашки.
  Встал и вышел, и дверью хлопнул в сердцах, и еще о какое-то дерьмо громыхнулся там в коридоре. Переглянулись оставшиеся товарищи:
  - Чего это с ним?
  - Говорят, дружка завел, алкоголика.
  - Это того самого, без одной почки?
  Пожал культуристскими плечиками Станислав Иванович:
  - Мировая система коммунизма начинается в нашей земле. Наша родина выпестовала коммунизм. Наша родина сохранила его. Это не чушь. Другие земли примазались, другие пиявки, другие сосут нашу честную родину. Они не подумали о системе, они не подумали из кого последние соки сосут. Для них малый кусок это верх совершенства. Для них малая льгота выше вселенских вершин и прорыва на звезды. Для них еще не отлиты цепи, бомбы и пули.
  Почесал потную лысину Кирилл Петрович Ламерти:
  - А еще говорят, поехал на свадьбу дружок и протянул ноги.
  
  ***
  Если бы свобода означала нечто конкретное. Скажем, счет в банке. Приобрел эту банку, положил туда счет, и свободен. В подобном случае ты человек, я человек, он человек, у которого есть банка. Вопрос закрыли. Можно перейти к более горним материям. Можно поставить оставшееся естество на службу возвышенному и прекрасному духу. Надуховиться, например. Русское слово "духовность" в других словарях не нашло себе место. Вот и пользуй русское слово из банки.
  Я пошутил. Свобода не классифицируется, не определяется никакими понятиями. Есть особи, которые правильно понимают ее, есть которые не совсем правильно или вовсе не понимают, а что такое свобода. С этими бесполезна разъяснительная компания. Они закоснели в грехе. Расскажешь правильную версию нашей русской свободы, они выслушают да и только. Покажешь что-нибудь на пальцах, они поглядят, даже похвалят и отвернутся. Попробуешь повторить, ну чтобы они повторили, тут тебя ждет стопроцентный облом. Что-то не так со свободой.
  Есть Ящик литера "А". Есть проходная или вертушка. Здоровенный стенд с протокольными мордами. "Наша честь и слава" или как-то там еще называется. Рядом некто сидит. Думал сказать, человек. Вовремя остановился. Оно "некто". Морда халдейская и до отвращения сонная. Первый враг всего прогрессирующего и развивающегося, всего настоящего и романтичного человечества, а так же первый недоброжелатель свободы этот охреневающий "некто". Но не пугайтесь, товарищи. Нарисуйте портрет врага на газетной бумаге, затем подотрите кое-чего. Что последовало затем? Вот оно что, вас на съели, не разорвали, не повели куда следует.
  Есть Ящик. Есть цепь. На цепи тот самый, который обязан сидеть перед входом в свой Ящик. Он стережет, он прошел надлежащую подготовку, он высокого класса и уровня. Об этом предупредили его нашивки, его форма, его портрет в маленьком прямоугольничке на груди и тот замочек в твоей собственной голове, что неожиданно щелкает. А собственно, чего привязались, товарищи? Форма, бумага, натура. Свободный сейчас разговор. Мир свободный, завод свободный. Человечество освобождается от пережитков доперестроечного коммунизма. Это не слух, не вранина. Человечество выделывает робкие кренделя. Скоро будет свободным, совсем свободным вышеупомянутое человечество. А пока проходная, цепь и кое-чего на самом конце. Не тронули конец, не укусит, даже в рабочее время.
  С другой стороны, что такое рабочее время? Летом любое время рабочее. Воздух, Нева и трава. Они противостоят затаившемуся маразму в затаившемся ящике. Они рассчитаны на самую кислую, на самую несговорчивую и подземельную душу. Кислое барахло мне не нравится. Подземельные выверты против вас. Несговорчивый товарищ успел обидеть все стороны. Но лето, его не обидеть вообще никогда. Выйди из подземелья, выгляни в этот маленький зелененький садик, развернись на широких Невских просторах, попробуй не тот привычный, но этот, только родившийся воздух. Тогда будем спорить с тобой о чем-то таком нереальном и невозможном. А может не будем, может и так проникнешься состоянием старшего из братьев Ивановичей.
  - Только что был, и уже нет.
  Тихо и очень профессионально научился Владимир Иванович покидать территорию Ящика. Купил специально себе полуспортивные брюки с некоторой претензией на молодежную моду, ну и так далее. Никто не подумает, что в рабочее время вышел не по работе Владимир Иванович. Скромный такой молодой человек с честной улыбкой советского комсомольца и труженика. Даже товарищи по работе, уткнувшиеся в полные чашки свои, даже они не подумают. Да и зачем им нужен какой-то Владимир Иванович. Если вокруг перестройка. Если в воздухе носятся идеи о перевооружении армии.
  - Афганистан подкосил армию, - рассуждает Кирилл Ламерти.
  - Не подкосил, а доказал ее стопроцентную несостоятельность, - обязан вставить свое слово младший Иванович.
  И не только выдающиеся товарищи поперлись в непроходимые дебри и кущи нашей политики. Чуть ли не каждый сопливый придурок орет:
  - Нам нужна профессиональная армия!
  Что-то такое неожиданно лопнуло в социалистическом государстве. То ли не всех больных и увечных после несправедливой афганской войны запихали в непроходимые дебри. То ли какая-та муха кусила за задницу Раису Максимовну Горбачеву, истинного правителя империи. А уже укушенная Раиса Максимовна не отдалась своему муженьку Михаилу Сергеевичу Горбачеву, самой обыкновенной пешке. И Михаил Сергеевич Горбачев обиделся на якобы непрофессиональные действия армии. Ну и кое-какая информация просочилась в очередной раз через железный занавес.
  - Мы же знали, что в армии дедовщина, - сказал Ламерти.
  - Не знали, а предполагали, - поправил его младший из братьев, - Можно еще понять дедовщину в мирное время, когда солдатня озверела от ничегонеделания. Но в боевых условиях подобная хрень не укладывается в голове. Завтра идти на врага, а ты заставляешь своих же товарищей по оружию выделывать всякие гадости. И после этого не возьмем в толк, почему есть убитые в спину.
  - Слаб человек.
  - Нет, он обычный придурок. А еще за последние годы нечто такое случилось в нашем отечестве, чему нет названия. Мы не построили коммунизм. Мы даже не построили цивилизованное общество, опирающееся на гуманные законы. Мы даже не сделали обыкновенного человечка счастливее. А вот подлее мы его сделали. Какая-та скользкая подлость проглядывает сегодня во все дыры и щели нашей системы. Афганистан только зеркало. Если мы смотримся в зеркало, то какая-та скользкая подлость проглядывает вдвое сильнее и от нее уже нельзя отмахнуться.
  - Хотелось бы верить.
  - Сам говорил, насколько же слаб человек. Перед лицом смерти его раздирают пороки и прочая хрень. Он совершенно не умеет сражаться за свое маленькое человеческое счастье. А вот за подлости он не только умеет, но рвется сражаться. Возьми к примеру моего старшего братца, Владимира Ивановича.
  - Кстати, а где старший Иванович?
  Нет, он не торчит на очке, как подумали очень прозорливые товарищи. Далеко-далеко от завода Владимир Иванович. Стянул свои полуспортивные брюки, а там под брюками шорты. Бежит, сверкает голыми коленками Владимир Иванович. Позади Петроградская сторона с ее машинами и не очень удобными улочками. Впереди Каменный остров с его буржуйскими особняками выдающихся деятелей партии и народа. Бежит, улыбается Владимир Иванович.
  Младший из братьев сходил за водой:
  - Нет этого ушибленного в сортире.
  Махнул рукой Кирилл Ламерти:
  - И все-таки, зачем мы полезли в Афганистан?
  Скорчил умную мордочку младший Иванович:
  - А ха его знает зачем? Кто-то кому-то дал в лапу, или какой притаранил подарок, или еще какой геморрой случился с кремлевскими старцами.
  - А Леонид Ильич не вмешался?
  - Леонид Ильич к тому времени кушал кашицу с сосочки и кидался в своих старичков челюстью.
  - Ну и жополизы конечно же.
  - Ну и они. Где еще всякое чмо получает награды, как не на братоубийственной войне во славу идей коммунизма.
  И головы повернулись в сторону Каменного острова. Не знаю, о чем подумал в данный момент Кирилл Петрович Ламерти. Но Станислав Иванович точно подумал о всякой сволочи, которая за здорово живешь оккупировала Каменный остров. Дома то у них роскошные. Машины у них обалденные. Даже есть прислуга над которой можно глумиться по полной программе. И ходят они грудь колесом. И воруют до охренения. И ни перед кем не отчитываются.
  - Живут же товарищи.
  Сглотнул комок желчи младший Иванович.
  - Солнце для всех! Небо для всех! Счастье для всех!
  А в это время бежал и подпрыгивал мимо элитных домов старший Иванович.
  
  ***
  После Каменного острова Елагин остров. После Елагина остров Крестовский. Приятные названия, приятные экосистемы и микромиры. Здесь не так ощущается пульс механического города. Чуть-чуть перестроился на другую волну, такое чувство, что нет города. Мечтатель может мечтать о своих вершинах. Воздыхатель может вздыхать о своих проблемах. Ты один, совершенно один с навалившейся на тебя красотой, со всеми мечтами и мыслями. Ты спрятал глупые страхи свои и спрятался в норке.
  Нет, не исходите негодованием. Оно не в силах поставить клеймо на обыкновенную человеческую жизнь обыкновенного человека и русского. Владимир Иванович не исправляется. Окостенел практически до неприличия его жизненный опыт (в общем слабенький и бесполезный), сыграл определенную роль в формировании именно такого и никакого иного характера. Лет бы десять назад исправить товарища, когда процесс окостенения находился в зародыше. Лет бы пятнадцать назад указать товарищу на вопиющие недостатки, когда можно было работать по чистому материалу и чистой строке. Теперь поздно. Вокруг острова: Каменный, Елагин, Крестовский. Мир вмещается в микромир протяженностью около двадцати километров. Система на верном пути к микросистеме с ее маленькой, но чертовски реальной природой. Кому-то покажется выбранный путь совершенно неправильным и неверным в условиях развивающегося коммунизм. Поздно, вам говорю. В какой-то момент отошел Владимир Иванович от общей модели социалистического государства.
  Собственно продолжаем, где есть такая модель, от которой не хочется отойти в сторону? Тапочки, футболка, трусы из одного мира. Галстук, ботинки, костюм из другого. Миры имеют право на мирное сосуществование, они не стыкуются, но по-своему воспринимают город и острова, природу и лето. Каждый из миров рассчитывал на собственную исключительность, но ошибка в расчетах произошла с начала, а не с конца. День исключительный, ночь исключительная, бег как выходящее за нормальные рамки явление, камень и тот исключительный.
  Не попал в спортсмены Владимир Иванович. Пыжился, но не попал. Ему не прославить гипервселенским рекордом русскую землю. Ему не добиться вершины, которая не для него. Но Каменный остров тоже вершина. Но остров Елагин в неменьшей мере рекорд. А как посчитать к этим грандам прекрасное тело Крестовского острова?
  Мы, кажется, остываем. Долго бегущий спортсмен всегда остывает. На коротких дистанциях не успеваешь остыть. Там чокнутый сгусток энергии, там разбесившийся микрокосм, глазенки залил себе потом. Еще немного и унесешься в неизмеримую даль неизмеримой вселенной или вынесут вперед ногами. Никаких дурацких расчетов, надо бежать. Взлет над бездной, полет в пустоту, ну и всякое прочее. Чуть оступился, чуть сбавил скорость, и обогнали другие товарищи.
  Нет, подобная философия не нравится Владимиру Ивановичу. Пробежка по островам снимает бешенство страсти. Сумасшедшая и бесноватая жизнь растворяется в природном очаровании островов и практически исчезает на определенное время. Вот так бы и не сходил с дистанции никогда Владимир Иванович, постепенно меняя маршрут и последовательность чередования островов: Крестовский, Елагин, Каменный. Но так не бывает. Меняется жизнь, зарастают и оголяются выборочные места, оголяются и зарастают твои собственные чувства и мысли. Круг переменчивый. Это новое, опять новое и еще новое нечто вошло в жизнь. Не хочется думать о старом барахле, оставшемся позади. Ты остыл, ты наслаждаешься жизнью.
  Дальше тупик. Прекрасное чувство не увеличивается, потрясающее не подгоняется. За некоторым, определенным вполне рубежом действительность подкарауливает тебя. Машины, заборы, дома. Та еще тройка, не соответствующая тапочкам, майке, трусам и природе. Пора соответствовать, пора возвращаться в реальную жизнь. Это дерево заменит асфальт. Этот куст адаптирует пыль. Этот воздух утратит свободные элементы свои, как только настала пора возвращаться.
  - Постойте, - еще не готов Топецкой.
  - Двадцать, пятнадцать, десять минут, - ей богу еще не готов возвращаться товарищ, - Постойте и задержитесь в безумном рывке по вселенной.
  Он остыл окончательно. Страсти конец. Успокоение, привносимое в сердце единственной или неповторимой любовью, достало его. Неповторимая любовь ценится выше любой повторимой любви. Она же обнимает и сохраняет, воспитывает и защищает ту самую реальную жизнь. Она же творение и творец, надежда и сам носитель надежды. Дальше стена. И не пытайся проскочить через стену, чтобы насладиться природой чуть больше, чем вышло в действительности. Любовь хрупкая, даже если ты ей наслаждаешься. Удача насмешливая, даже если скрестилась с тобой во всех направлениях. Будь готов, говорю, соответствовать реалиям жизни. Под ногами обычный, не сказочный город.
  Ах, вселенная! Ах, безумный рывок! Компьютеры, автоматы, электрика. Думал добавить, электрификация всей страны плюс налоговая реформа. Нет, не работает голова. Какая электрификация? Какая реформа? Это остывший возврат. Шаг короче. Скорость падает, падает, падает. Вот останавливаешься, вот спецодежда обвисла на потных ногах. Серенький, остановившийся, больше никто человек. Сердце стучит, ну какого черта никто? Как посмели обидеть меня? Пусть стучит, скоро уймется дурацкое сердце, скоро станет таким, как другие. Сереньким, квелым, упавшим на самое дно. И потечет в это сердце трясина.
  Это на западе свой каравай
  В жирное брюхо вали до отвала.
  Это у них потребительский рай
  И изобилие вместо халявы.
  Залы спортивные, корты, бассейн
  И тренажеры на разные вкусы.
  Деньги заплатишь, так пользуйся всем
  Вплоть до потери рассудка и пульса.
  Проще советский живет гражданин
  Из неспортивного вырвавшись ада.
  Он выбирает в прорехи штанин
  Копоть и гарь, и другие награды.
  Я не ошибся, я повторяю - трясина. Со всеми ее составляющими. Литера "А", цепь, подземелье, комната Станислава Ивановича. В комнате чай, вчерашние мысли, вчерашние взрывы протухшей энергии. Вроде не отлучался, вроде не выходил никогда, вроде не одолел такой фантастический круг. Одно и то же, черт подери, одно и то же.
  - Социалистическое отечество в опасности, - узнали голос Петровича.
  - В большой опасности, - плюется младший из Топецких интеллектуальной блевотиной.
  - Для такого большого отечества не бывает чего-то мелкого или ничтожного, - снова Петрович.
  - На этот раз в самую точку, ничего не бывает...
  Я не ошибся, тупик. В какую сторону не посмотреть, нет щели, не существует просвета. Тупик и стена, лучше скала. Стена навевает на мысль о чем-то не очень широком и монолитном. А вдруг терпения хватит, доколупаешься до другой стороны, что лежит через стену. И все будет не то и не так, а по-другому, а как-то иначе.
  - Принципы общежития, - снова и снова Петрович, - Эти принципы трактуются одинаково, что в большом, что в ничтожном объеме. Малая гниль переходит в большую гниль. Малое несоответствие переходит в большое несоответствие. Малый проигрыш переходит в большой проигрыш. Ты проиграл, я проиграл, он проиграл. А в результате, чего осталось для родины?
  - Нет, не согласен, - горячится младший Иванович, - Или почти не согласен. Гниль существует давно. Мы имели возможность ее устранить еще с первой попытки. То есть берется топорик и хрясь им по горлу. Гляди, где теперича гниль, не наглядишься, не обнаружишь, не станешь с ней рядом и хуже того, не станешь ее бессмысленной жертвой. Не устранили, черт подери! Какие-то нерешительные ребята. Квелые, если желаете, оказались ребята, другого слова не подбирается для их адекватных поступков. Ну и соответствующая реакция, авось само пронесет. Малочевку может и пронесет, но поддела за зад вечность.
  - Я не спорю, - горячится и остывает Кирилл Ламерти, - Мы почти договорились по основным вопросам. Наши мысли сталкиваются и разбегаются почти рядом. Мы чувствуем больное место русской земли. Не каждый товарищ чувствует своим чувством и нюхом такое место. Тем более нелегко сделать подходящие выводы. Мы почти отыскали ответ на вопрос, как поднять из руин любимую землю. Дело за малым, а нужно ли это вообще? Словом, делом, до полного уничтожения, до острастки прочих народов? Спор неуместен. Опять-таки как? Дело за малым.
  После Каменного, Елагина и Крестовского островов не тот уровень с литерой "А". Слабый мозг не выдерживает, старший брат засыпает.
  
  ***
  Это фантастика. Сам не верю, разве можно так жить? Разве вокруг коммунизм? Мечтали и домечтались товарищи. Боролись и доборолись лучшие люди русской земли. Вот тебе коммунизм, самый ядреный, самый, что ни на есть настоящий. Все признаки на лицо. От каждого по способностям... Или снова не прав? Чувствуете, что прав. Одни представители коммунизма умеют купаться на Адриатике, они купаются. Другие умеют блистать интеллектом, они блистают. Четвертые закопали счастье в бутылке, пора откапывать счастье. Седьмые куда-то спешат, и им открывается прелесть природы.
  Неужели у нас коммунизм? Официально не объявили, но скоро предложат, скоро объявят. Еще немного, последний шаг, когда способности состыкуются с потребностями, когда вымрет поколение алчных и некоммунистических стариков. Тех самых с алчными глазами и загребущими руками, с трясущимся тельцем. Все мое, все мое, все мое. Развращающее действуют старики, пора вымирать в чистые, светлые, техногенные восьмидесятые годы. Молодежь чистая, молодежь воспитанная, ее хоть сейчас в коммунизм. Только не развратили бы мы молодежь. Грязные пальцы, мертвые губы, пляска святого Вити кого угодно заставят задуматься. Интеллект, бутылка, небо над головой. Скорей в коммунизм. Нас воспитали, нас научили мечтать, нам поставила цель наша родина.
  Я не фантазирую. Странная ситуация на русской земле. С одной стороны накручивается материально-технический потенциал, с другой стороны духовный. И оба потенциала не только раздулись до гиперпространственной величины, но сталкиваются во всех направлениях, им тесно, вместе не получается. Кто-то кого-то раздавит и разнесет. Черт подери, разнесет на клочки и мелкие щепочки. Нет места в одной обойме обеим потенциалам.
  Дедушка Ленин доказывал, все обойдется. Поколешь дрова, попишешь стихи. Потаскаешь каменья, поиграешь на скрипке. Доберешься до мерзлоты и готова картина. Перебрал этот дедушка Ленин. Еще не родился сверхчеловек: дровосек, стихоплет, каменотес, скрипач и художник. Тут бы с дровами управиться, и то хорошо. Вселенная в бешенстве, вселенная перешла на галоп. Электронный топор, компьютеризированная пила, с механизацией и автоматизацией тачка. Я повторяю, товарищ не прав. Кое-чего предвидел дедушка Ленин, остальное осталось в семи пещерах и за семью засовами. Какая-та недоразвитая правда пришла к нам из прошлого. Ее притягивают за уши в коммунизм. Пусть будет так, но какой-то недоразвитый коммунизм, вроде он из пещеры.
  Стоп, мы упомянули пещеру. Пещерный барс, пещерный медведь, человек опять же пещерный. Согласен, возьмем человека за отправной пунктик нашей теории. Барахло общее, жены общие, дети общие. Жратва, что самое главное, она общая. Но чего-то не вдохновляет такой коммунизм. Дедушка вдохновился на смертном одре, не отрицаю, простительно дедушке. Ничего ужасного не совершил творец коммунизма, завещая нам палку-копалку, каменный топор и скребок. Копай, руби и скреби. А мог бы и топором по глазам. Кто схватился за глаз? Я сказал, ничего ужасного.
  Материальное и духовное по теории единства и борьбы противоположностей суть антиподы. Убил мамонта, затем нарисовал на стене, но никто не догадается без комментариев, что это мамонт. Выкопал канаву, затем накропал стихи, но никто не докумекает, что подразумевалась канава. Так и здесь один принцип. Круг замкнулся, человечество вернулось к своей изначальной черте, человечество попробовало объединить необъединяемые величины и тем самым доказать недоказуемые истины. Человек труда может быть человеком культуры или, наоборот, человек культуры может быть человеком труда. Раньше такого не было, теперь полный порядок. Дедушкина фантазия сбылась, мир фантастики стал миром реальным.
  Не спешите радоваться, ребята. Позволю вас огорчить. Ваши желания только ваши желания. Человек переделал божественное начало на общественные рельсы, и ничего не случилось. Человек возвеличил себя до творца вечной и бесконечной вселенной, но не обиделся настоящий творец. Человек научился себе поклоняться, такое случается, но человеческая пещера не стала добротнее при компьютерных и автоматических штучках. Гадко, мерзостно, скучно на нашей земле. Не привожу другие эпитеты, даже культурный уровень спал в современной пещере.
  Не обижайтесь, последняя просьба со стороны дедушки Ленина. Дедушка рассчитывал на коммунизм, которого нет. Все ребята идейные, все сознательные, шаром покати. Голова - компьютерный центр. Пять языков, двадцать энциклопедий, двести малых и крупных наук в замкнутом и чертовски малом объеме. Чувствуете, какой вселенский, какой могучий компьютер? Спрашиваем, отвечает. Усложняем задачу, опять отвечает. Подкалываем, готовый ответ. Маромойские игры вел дедушка Ленин.
  Двести или триста миллионов продвинутых и компьютеризированных роботов должны были переполнить русскую землю. Каждый младенец продвинутый робот. Каждый работяга опять же продвинутый робот. Не упоминаю, как по работе приходится программировать всю эту продвинутую хренотень и парашу. Гром и молния, хиленькой лапкой в грудь, потрясающей лысиной в дверь. Они не сдаются, они впереди, если не простудились на передовой науки и техники. Они доказывают, насколько выше наша система, чем остальные системы. И хотя неубедительные доказательства, они получают не только пинки за то, что доказывают:
  - Наш интеллект приступил все границы.
  - Наша мораль перевернула все рубежи.
  - Наш образ жизни добился успеха...
  Я не продолжаю. Я не сторонник опасного симбиоза труда и культуры. В том самом виде труда, как его понимаете вы. В том самом виде культуры, как опять же вы понимаете. Распределение по потребностям сегодня распространилось на всей земле. Вот, вот и вот. Давным-давно блага распределяются по потребностям, хотя кое-какие товарищи опровергают очевидный факт. Прогресс человечества отодвинул пещеры, прогресс увеличил не только любовь к свежему воздуху. Скорее наоборот, свежий воздух исчез при прогрессе. Вместо него другие, более важные бонусы. Компьютер, танк, ракетная установка, ядерная бомба. Осталось найти еще потребителей из категории "каждый", кто это все приобрел, тогда соглашаемся с дедушкой "Лениным".
  А я не соглашаюсь. Коммунизм не облачко, не мимолетный сон. Он или есть, или нет. Он до конца жизни: первой точкой, пятой строкой, последним отрезком. Мощный, развивающийся, наполняющий всевозможные мысли и души. Он непреходящее явление. Вспомнили, он или нет, или есть. Что мелькнуло на горизонте ни есть коммунизм. Это сон, это ночь, это блуд. Ласковый сон. Упокойная ночь. Удушающий блуд. Больше не думайте ни о чем, проходят дни коммунизма.
  
  ***
  С возвращением начальника Ингушина младший брат получил комсомольскую путевку, и отплыл за бугор в недружественную для нас Польшу. Никаких вопросов. Была Польша дружественная, теперь недружественная. Столько лет пресмыкалась, как младший брат, больше не пресмыкается перед старшими товарищами. Впрочем, здесь восклицательный знак. Опыт отделившейся державы полезен для будущего исполина. На месте шанс разобраться, выявить и решить, как действовать исполину в новых перестроечных условиях. А это серьезная ставка на взлет. Спеши, мой милый, покуда пускают:
  - Хватит баловать сволочь за деньги народные.
  - Хватит гонять партократов и шлюх партократов.
  - Хватит черным гадить русскую землю.
  Суровый командующий отбыл. Труба пропела гимн триумфатора. Треск раздался на несколько метров вокруг. Что там? Рушилась башня или асфальт? Не помню, не вычислял последствия подобного мероприятия для нашей России. Хорошо, если рушилась башня, если асфальт. Дым, железо, солярка. Вообще, привычные величины. Ожил завод, опять запыхтел серыми красками. Картина из тех, о которых мы раньше докладывали, картина привычная. Холодает на улице, и оживает завод. Остужается уставшая за лето природа, и пыхтит отдохнувшая техника. У кое-кого торжествующая ухмылка на морде. Он достиг Адриатики, он пробьется, он целый мир повернет. У остальных черти что, далеко до ухмылки.
  - Вроде не так, - поперхнулся развитый Ламерти.
  - Сомнительно как-то, - добавил неразвитый Топецкой, который Владимир Иванович.
  Напирает завод. Человеческая масса, машинная масса. На проходной муравейник, под трубой муравейник, на асфальте три муравейника. После летнего отдыха накопились кое-какие и даже весьма серьезные силы внутри инженерной среды. Ну, и энергия кое-какая вошла в нашу жизнь, чтобы наполнить и переполнить собой все техногенные, то есть энергетические процессы. Кишмя кишит муравейник.
  - Вроде гниль завелась, - очень развитый Ламерти.
  - Оно подходит, - материальный во всем Владимир Иванович.
  Господи, какая махина! Солнце перевалило через зенит. Тени выросли, звезды вызвездили. Если не полный придурок и полный засоня, можешь дождаться до звезд, возвращаясь с работы. Кто придумал дождаться? Мозг мельчает под звездами. Ты один, ты вообще предсказуемый осколок русской земли, ты разбит и подавлен подобной махиной. Мозг затушевывается, думал прибавить, гниет на свободных просторах русской земли. Не понравилось слово, давайте не будем кричать матом. Мозг такой слабенький, такой бесполезный.
  Ничего не соображаю. Командующий слинял. Этот правовестник нового света, новой искры, новых побед и открытий на русской земле, просто слинял с раздачи. Команда не сделала ни малейшего шага остановить, предупредить, подсказать кое-какие непрописные истины товарищу. Земля теперь без защиты, земля голая. Враги наседают, и никакой реакции. Рядом враги, из той же самой, из недружественной, коварной, всегда ненавидимой русскими Польши. Вы представляете, что соответствует этой истине "рядом"?
  Команда совсем одурела. Мать твою, муравейник, и копошатся какие-то потрохи, и началась тупая работа. А не пора ли нам успокоиться? Столько месяцев мы обходились без этой работы, ничего ужасного не произошло. Советский Союз пока еще первый в борьбе за мировое господство. И город Ленина пока еще город Ленина. И коммунисты жируют как в прежние годы, и тащат всякую хрень в свои норки. А если кого поймают, опять же другой разговор. Родина наша богатая, родина наша всесильная, родина уважает своих пацанов и девчонок, но иногда выступает в роли суровой и правильной мамочки. Чтобы не слишком борзели товарищи.
  И еще. Восьмидесятые годы подходят к концу. Технический потенциал достиг такого высокого уровня, что становится страшно. Неужели через несколько лет мы прорвемся на звезды? Очень хочется прорваться на звезды. Но где-то засела не самая лучшая мысль, а все ли мы знаем о нашем отечестве. Вот и Афганскую войну проиграли. А сколько кричали газеты о столь победоносной войне, прямо-таки утверждающей торжество нашей социальной системы, науки и техники. И вдруг заткнулись газеты.
  Нет, что-то не так в нашем дивном отечестве. У руля стопроцентный предатель с его перестройкой. Чтобы прорваться на звезды, нужно отринуть восьмидесятые годы, цивилизацию технарей, науку и технику, и перестраиваться. А разрешите вопрос, это как перестраиваться? А разрешите встречный вопрос, а для чего существуют документы партии и правительства? Вот вы и разобрались, как перестраиваться. Не надо мне тыкать Афганской войной. Она начиналась задолго до новой России. То есть до той России, что принесла с собой перестройка. Мы не проигрывали никакую войну, скорее наоборот, мы перестроились.
  Так же не надо лезть со своей Польшей. В новую перестроившуюся Польшу отправляются нынче любые товарищи. Польша, отказавшаяся от коммунистических идеалов не является нашим врагом. Она скорее друг, указывающий нам путь в перестройке. Кто знает, чем кончится перестройка для нашей великой державы?
  Главное, что она есть. Главное, мы не побоялись что-то в себе изменить, чтобы стать лучше. А не оставаться старыми тупыми догматиками, как оно присуще всему русскому.
  Каждая соплюшка
  Знает свое место,
  Словно побрякушку
  С доброго насеста.
  Да сидит умело
  Во своих теснинах,
  Чтобы не влетело
  По зубам дубиной.
  Чтобы не достало
  По желудку рвотой,
  Каждое мочало
  Корчит патриота.
  Дальше ваши проблемы. Придумывайте, присматривайтесь, разбирайте, куда идти дальше. Материалов хватает на доменную печь, культуры на православный собор, а духовности на духовное учреждение. Не просчитывалось, кто учредил подобную нелепость, но это уже не имеет значения. В дело вмешалась судьба. Если хотите, просто судьба и ничего больше. Такая хитрая, такая дурная судьба, она придавила, что мусор, товарищей.
  
  
  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
  
  Продолжаю без комментариев. Любитель чая Кирилл Петрович Ламерти бросает уголь в пасть огнедышащего монстра. На Ламерти прокопченная роба, сапоги сорок седьмого размера, плюс инструмент, которым бросает уголь Петрович. Любитель природы Владимир Иванович Топецкой так же покинул свое инженерное место и перебрался немного левее, чтобы поддерживать жизнедеятельность любимого предприятия. Мы же вам говорили, что не хватает квалифицированных рабочих в перестроившемся государстве. Цивилизация технарей переплавила чуть ли не все молодые кадры на инженерные рельсы. Завод вышел из ступора, чтобы давать на гора продукцию для любимой страны. Кто-то должен бросать уголь, а кто-то делать другие штучки. Только не надо доказывать, что на подобную операцию назначаются наглые долбаки и бездельники, которым бы только от дела смотаться, то есть схалявить на инженерной работе.
  Настоящий боец и стратег не халявит. Он выполняет задачу из самых крутых. Он в вагоне интернационального поезда, он в поле действия некоей комсомольской красавицы, называемой в просторечии Машенькой.
  - Вы сегодня очаровательны, как никогда, - задача из самых крутых перед Станиславом Ивановичем. Стратег не придуривается, не разменивается по мелочам. Поставил себе судьбоносную задачу, как бы выразился Михаил Сергеевич Горбачев, и решает. Ясный рассудок, чистые помыслы, честный подход. Что есть ценнее из составляющих этих на русской земле? Кому и чему отдать предпочтение? С какой стороны ударить, а с какой отступить Станиславу Ивановичу? Где достигнут наивысшего качества и эффекта флюиды стратега?
  - Вы сегодня такая воздушная, - это ловитва. Еще одно очень культурное слово из лексикона великого гения. Не важно, где на какой помойке его подобрал Станислав Иванович. Слово несет в себе смысл. Ловишь, словил, сам уловлен. Ни в коем случае сам. Достиг вершин совершенства в работе над выдающимися словами младший из братьев.
  - Вы сегодня такая, такая...
  Высокопорядочный гражданин, передовик, борец за отечество перешагнул свое "я". Цените, товарищи. Благословляйте, товарищи. Борьба за благосостояние русской земли вышла на новый рубеж. Борьба приобретает те формы, после которых либо господь, либо черт, но не может быть никакой двойственности, тем более никаких претензий к дорогому отечеству. Отечество благодарное, оно в трепете, вдруг споткнется порядочный гражданин, вдруг пожертвовал зря, вдруг получились недостаточные шаги, и дальше полный провал. То есть все что ты сделал, оно не того масштаба.
  - Что вы, что вы? - давайте послушаем, каков голос нынешнего комсомола в образе Машеньки.
  - Я совершенно серьезно.
  - И не говорите, - голос вполне ободряющий, хочу добавить, приятный. Машенька смущается. Черт его знает, неужели смущается при таких-то годах? Она крутит пальчиком. Ничего себе пальчик! Она доброе и безобидное существо, умеющее отдаваться и отдавать радости своей собственной жизни. Откуда узнал про такую жизнь Станислав Иванович? Сами взгляните, слепой да увидит. Заалела довольная, милая, комсомольская Машенька. Хотя с другой стороны...
  - Знаю, знаю, - снова она, - Не все сегодня сочувствуют женщине. Нынче работник только работник. Работает и никаких чувств. В производственной сфере не очень нужен работник как женщина.
  Хороший стратег Станислав Иванович. Точно так намекнул, можно сказать, из самой глубины проблемы. Не разглагольствовал, не философствовал по пустякам. Всего раз намекнул. Кажется, обращался в космическое пространство, обдуваемое всеми ветрами и грозами. А получилось не так чтобы космическое пространство, получилось нечто весьма реальное в белых крапинках. Станислав Иванович не для себя старается. Командующему отчитываться за команду. Это во-первых. Где-то там на заводе халявит команда. Ты подумал о будущем, ты не халявишь вместе с командой.
  - Работа всегда согласуется с красотой и нежностью, - верный случай власть применить. Догадались, какую власть? Из наиболее крепких, если хотите, надежных источников - власть слова.
  - Ну, может быть, - смущается Машенька.
  - Работа ставит иные цели, иные задачи, - опять Станислав Иванович, - Это не критика нашего времени, но сегодня мы предназначены для работы. Следовательно, для малоинтеллектуального действа с материей. Я не пугаю. Не страшная, не свирепая сегодня материя. Ей научились сопутствовать наши душевные качества, и управлять мы ей научились. Материальный мир вокруг нас. Он в производственных механизмах, он в организации труда, он в распределении общественного потенциала и общественного богатства. Я не кощунствую, это на данном этапе нерасторжимый процесс. Ибо этап характеризуется не только работой завода. Наша страна есть этап. Наше сознание и самосознание снова этап. Наш порядок зависит от материального фактора. Мы добавим сюда упорядоченный процесс, что в какой-то мере опять же связан с материей. Если подумаете, все перемешалось на шахматной доске современного человечеств. Машины гудят, станки скрежещут, трубы воспроизводят не самые вкусные ароматы. Здесь сама сила системы, здесь надежда страны. Но главное, я не заметил, куда отодвинули женщину.
  - Отодвинули, отодвинули, - Машенька заалела сильнее.
  Настоящий стратег Станислав Иванович. Он против принципов не отступил ни на гран. Порядочный, думающий товарищ, предпочитающий правду и честь. Вы не предпочитаете нечто подобное, а товарищ предпочитает. Без правды не выйдет прогресс. Без чести бросаемся разом под поезд. Пускай размажет, пускай задерет тебя поезд. Лучшего из Топецких не задрать никогда. Какой развитый, какой гениальный товарищ.
  - Женщина относится к гениальнейшим приобретениям нашего времени, - снова он, - Нет, не подумайте, что приобретение появилось сегодня на свет по какой-то нам непонятной причине. Причина элементарная. Женщину не замечали в другое время. Ее использовали, однако не замечали. Теперь остановились, теперь заметили. В процессе подъема нашего государства, в процессе развития человечества женщина наш главный козырь. Женское начало еще не использовалось на двадцать, даже на тридцать процентов. Мужское начало исчерпано практически до конца. Из исчерпанного колодца не пьют. А мы продолжаем пить, мы продолжаем себя обманывать, мы продолжаем ради какого-то глупого предрассудка безрассудствовать и калечить себя, не обращаясь к чистому, еще неисчерпанному колодцу. Я не согласен со многими обманывающимися товарищами. Год, два или пять откроют обман. Все равно обратимся, как бы нам этого не хотелось в нужную сторону.
  И так целых восемь минут.
  - Общество ожидает крах, - Станислав Иванович точно на бойне, - Общество заслужило крах своими поступками. Ибо слишком долго упрямилось общество, не подпускало к себе ничего нового, довольствуясь набором отживших давно заблуждений. Отсюда результат. Общество заблудилось. Крах или катастрофа готовы его раздавить на следующем этапе, и это нормально. С изничтожением светлого облика женщины, с разрушением старого элемента, поддерживающего гнилой скелет, никакая малая или большая человеческая формация не может жить за счет одного прошлого. Человеческая формация обязана перекрасить себя. Но краска старая, почти высохла, а новую краску взять неоткуда. Мрак не может быть новой краской. Предрассудки не могут. Отвратительный дебилизм извращенцев и эгоцентристов снова не может. Или так, или смерть. Нежелание сохранить красоту, ее робкий цветок, выворачивает и приближает к пропасти общество.
  - О, красота! - возглас из высшего круга. Такой вариант подстегивает, такой на верном пути. Ты не интересуешься, в чем разобралась почтенная комсомолочка, а что ларец за семью печатями. Главное, ты на верном пути. Здесь масса определенных факторов, с первого взгляда не угадаешь, куда дует ветер. Но в дальнейшем ты угадал. Только не оступись, наш верный товарищ, в опасности родина.
  - Красота начинается не так чтобы из пробирки, - увеличивает напор Станислав Иванович, - Красота не машина. А женщину поместили в машину. Как топливо, как материал, как сгусток энергии и придаток некоего не совсем понятного механизма или процесса. Это не преступление, нет. Это конец. Машина заглатывает, машина не разобрала, какое в ней топливо. Ты разобрался, машина не разберется здесь никогда. Ей нужны шестеренки, винтики, гаечки. Жизнь для нее то же топливо. Не остановился, значит, жизнь. Остановился, значит, конец. Идеал машины - материя. Больше материи, больше жизнь. Меньше материи, больше смерть. А красота погибает. Все-таки жаль, что погибает вот так красота. Вселенная в мире женщины. Пока не открыли, не изучили такую вселенную хотя бы на десять процентов, у нас нет никаких шансов. А ведь кое-что было у нас. Был тот самый последний и восхитительный шанс, откуда могло все начаться по новому кругу. Цветы и роса, мечты и слеза, технический всплеск человечества, развитие на недосягаемых вершинах, полет по вселенной.
  И так восемнадцать минут.
  - Жалко все-таки шанс.
  Тут заскрипела дверь. Пришли соседи по полкам.
  
  ***
  Я не преувеличиваю труд полководца. Его товарищи и соратники избрали кривой и горбатый маневр в мире больших технологий. Они спрятались, они обходят, они выжидают со своей дымовухой, соляркой, железными крючьями. Господи, помоги! Господи, дай указание с неба! Господи... Это из всех призывов призыв, направленный на полководца. Не развлекается парень. Зубы сжал, внутренне подобрался. Преграда, еще преграда, еще... Малыми силами не обойдешь подобную пакость, дьявол не пропускает вперед. Великое деяние для великих ушей, дурацкое для дурацких. А тут еще эти соседи по полкам.
  Сочувствую Станиславу Ивановичу. Труд героя, труд бога. На клопов не рассчитывается труд. Попробовали все рассчитать другие товарищи, провалились и ослабели. Что впереди? Маленькая остановка или большая? Сильный удар или слабый по печени? Отработал себя самого в эту секунду, в этот момент, а дальше? Нет, не таков Станислав Иванович. Из-за крохотного препятствия не отступает младший из братьев. Побледнел, посинел, губы сжал. Пальцы сами сжались в кармане. Что нащупали пальцы, другой разговор. Я уверен, идею нащупали. Выход, при чем неожиданный просочился на них. Комсомол или партия, партия или комсомол? Звенья одной системы. Что годится для первого, то годится и для второго звена. Что употребляет второе звено, то согласуется с первым.
  Ну, заскрипела и заскрипела дурацкая дверь. Ну, пришли и пришли всякие чудики. Ну, набить бы чью-нибудь морду. Не таков Станислав Иванович. Успокоился, слово шепнул одной тупенькой девушке. Догадались про слово, какое оно? То есть насколько оно человеческое или волшебное слово? Скорее из сказки, скорее вот так вошло в нашу жизнь слово. Милая девушка что-то такое услышала, закатила свои очень страшные, можно добавить, свинюшкины глазки. Еще подергала плечиком и поломалась. Мол, увольте меня. Затем повторила ту же процедуру раза два или три, то есть пожеманилась и подергалась. Ей разрешительно. В таком возрасте все разрешительно, кроме прямого отказа. Но отказа не ожидал Станислав Иванович. Ах, всякое в нашем мире бывает. Всякое смотря для кого. Для тех с лопатой, что копошатся в грязи, или для кого-то другого? Не причисляйте к ним Станислава Ивановича.
  - Так я вам нравлюсь? - разговор продолжился за дверью вагона. Непрошенные соседи отстали. Те, которые хуже татарина, извлекают собственный сок. Пей сынок, кушай сынок, мама с папой плохого не посоветуют.
  - Так я вам не безразличная? - позади вагон за вагоном. Туп, туп, туп. Шлеп, шлеп, шлеп. По ходу вопросы смешные и нечувствительные. Очень трудно остановиться, когда вот так стучит в голове, и отшлепывает тебя откуда-то снизу, точно лупит по почкам. Тем более что вагоны не останавливаются. Они как эхо твоего безумного сердца.
  - Говорите, значу для вас? - это не ход, это бешеный бег, это игра в убегаловки и догоняловки. Не представляю, кто убегает, кто догоняет. Ты или я. Я или кто-то еще, или целая армия крохотных неопрятных существ с большими амбициями. Темп сумасшедший, свистопляска, вертушка, небо в полосочку. Лучшие мысли укладываются в больной голове, худшие на тех же правах никак не укладываются. Подойти к ним опять же не очень легко, к этим взбесившимся мыслям. И так четыре минуты.
  - Вы всегда мне нравились, - Станислав Иванович сел. Кое-что все-таки стало на место. Столик, скатерть, ловкие пальцы халдеев, блеск серебра и шуршание мелких купюр в иностранной валюте. Не так чтобы громко шуршали купюры, но почему-то все стало на место. Вроде бы Станислав Иванович принял лекарство и успокоился. Шуршащие купюры показались чем-то вроде столпа философии и очень неплохая замена для всей предыдущей деятельности Станислава Ивановича. Они (то есть купюры) должны были успокоить бешеный бег дурацкого сердца, они справились со столь непростой задачей. Нет больше причин подпрыгивать и куда-то бежать младшему из Ивановичей.
  - Я к вам неравнодушен, - опять-таки он, - Вы нравились мне на заводе при мимолетных свиданиях. Нравились за комсомольским столом, где решали весьма непростые проблемы нашей родной молодежи. Нравились, когда о вас говорили другие товарищи. Нравились, сильно сказано, черт подери. Я наблюдал за вами не час и не два. Я наблюдал за вами точно преступник, наблюдал незаметно, может с риском показаться навязчивым. Но это было выше меня. Какие-то странные противоречивые чувства. С одной стороны хотелось подойти к вам, перекинуться парой ничего незначащих фраз, не относящихся к вашей работе. Но с другой стороны, вы были настолько прекрасны на вашей работе, что одолела проклятая слабость.
  Еще двадцать четыре минуты.
  - Я наблюдал в стороне, я преступник, нельзя отрицать само преступление. Казните меня, расстреляйте меня, будьте суровы и вынесите приговор, но все равно счастливый преступник. Мне повезло. Почти никому не везет в нашей слишком зашорившейся жизни. Люди ослепли, люди оглохли, люди не представляют ничего лучшего, чем у них есть, и прекрасного. Они дерутся за медяки, за бумажки. Они готовы убить друг друга, но не замечают золото под ногами. Что под ногами, что рядом - по их мнению не является золотом. Золото надо добыть. Рискуя жизнью, убивая, на других планетах, на других осколках земли, где нас нет, и не будет. А где есть, там не добыть золото. Люди ушлые, люди с хитринкой. Глаз сощурили, мол, не обманешь меня никогда. Будто нашелся дурак, готовый обманывать. Какого черта именно вас и обманывать? Вот эту дрянь, вот такую позорную накипь. Может мне надоела и дрянь и что от нее остается в любых проявлениях? Я обманываю кого угодно, обманываю себя, но не могу обмануться. Взгляд выдает мои мысли и чувства. Как-то не получается оторвать этот взгляд от одной очень яркой звездочки. Не получается, черт подери, потому что слишком уж яркая звездочка. Такой потрясающий, ни с чем не сравнимый свет бросает яркая звездочка на нашу счастливую и любимую землю.
  - Как вы хорошо говорите.
  - Нет, не подумайте, здесь не я говорю, здесь идет изнутри, из самого сердца. Нашей земле очень нужны яркие звездочки. За последнее время мы изменились не только в лучшую сторону. Наше отношение изменилось к окружающей нас действительности. Можно сказать, мы состарились. В этом нет ничего плохого, но и нет ничего хорошего. Просто наша земля состарилась. Она сегодня не такая как раньше, она в сединах. Но не старится молодежь. Потому такая хорошая молодежь, что не старится. А вы в свою очередь помогаете молодежи, освещаете ее путь по русской земле и тем более не даете ей стариться. Я повторяю, вы та самая звездочка, без которой могла бы состариться молодежь, потерять присущую ей красоту и невинность, заблудиться во мраке.
  Еще три минуты.
  - Ах, молодежь, молодежь! - у стратега закапали слезы.
  - Эх, молодежь, молодежь, - вытер слезы стратег, - Что случилось теперь с молодежью? Что такое с надеждой и гордостью нашей земли? Пьяный Брежнев все обесчестил, все изменил не в лучшую сторону. Пьяное поколение истинных брежневцев выучилось напиваться, подражая своему идолу. Не говорите, что у молодежи нет идолов. Ибо у молодежи, у определенной ее части все-таки есть идолы, и дедушка Брежнев один из них. Он сделал государственную политику пьянкой. И что получилось у нас? Общественные организации собирались только для пьянки. Активисты и не очень активные товарищи проявляли недюжинную прыть, когда дело касалось пьянки. Пропойный Ильич никогда не трезвел, все свои государственные решения он принимал опять же во время пьянки. Его уважали, черт подери, потому что такой коммунизм по душе очень многим товарищам. Но разве мы думали про такой коммунизм? Разве мы ставили на бутылку, на стакан все наши мечты и надежды, будущее наших детей, будущее нашей страны, да и вообще саму русскую землю? Нет, ничего плохого не говорю против пьянки. Выпил стакан, мир кажется в розовом свете, проблемы исчезли, как будто их не было, а в мозгу одни здравницы. Здравствуй, родная земля! Здравствуй, родное отечество! Здравствуй, стакан, а за ним коммунизм обалдевшего Ильича с подвязанной челюстью!
  Еще минута.
  - Я не боюсь подобного слова, - высушил слезы боец, - Леонид Ильич поднимал из руин Советское государство, от перенапряжения у него отвалилась челюсть, которую в дальнейшем пришлось подвязывать. И еще Леонид Ильич был прекрасным вождем стариков, соблюдал основные традиции, то есть не запретил ту самую пьянку. А вот чем не был дедушка Брежнев, то есть на самом деле не был он дедушкой. То есть не был авторитетным вождем молодежи. А мы знаем, кто нужен для молодежи, какая ясная звездочка, какой светоч в ночи и какой глава государства. Чтобы глаза ясные, чтобы сердце пламенное, чтобы мечты трезвые. Где отыскать нам такого вождя? Где столь ответственный авторитет? Или булькает, хнычет, хрипит? Рожа такая вот вылезла из стакана. Это все, что сторонники Ильича соизволили показать молодежи. Это все есть любовь целой нации, всего прогрессивного, честного, готового к новой жизни народа.
  - Грустно, но факт.
  - А факты упрямая штука.
  Слава слегка прикоснулся к холодной руке, выжал холодные пальчики слишком горячими пальцами. Нетерпеливо и яростно хлопнул холодные пальчики той же ладонью. Чего кривляться, чего терпеть и смущать этот праведный мир, этот праведный свет, это место, где пьют и едят, но приближаются одинокие души, и становятся тенью друг друга совсем незнакомые люди.
  - Жизнь крамольная. Земля крамольная. Россия выпестована на наиболее темной крамоле. Вчера, сегодня и завтра. Любая пища, любая идея будут с крамолой. Я предчувствую, они будут, потому что так должно быть. Мой взгляд объективнее объективной реальности, даже если не удовлетворяет кое-кого такая реальность. Кто не удовлетворяется реальностью, только спасает лицо своей нереальной жизни. Но, спасая лицо, по волосам не плачут. Вот я не плачу. Я не имею права на ложь, даже если сама ложь во спасение, рядом с вами я не имею права солгать, или мне не будет прощения. Рядом с вами я совершенно другой человек. Вы понимаете, здесь чувствуется нечто такое, что сброшены все основы ненужного прошлого, что мне и тебе разрешили, может единственный раз, но раскрыться, но быть такой удивительной величиной, какой раньше не было, быть не сумеешь, не будешь. Рядом с вами я ничего не боюсь. Хотите, крикну какая крамола постигла наш мир, нашу бедную, нашу прекрасную земли. Ах, не хотите, но все равно мы пойдем до конца. Не умею сдержаться, не смею в себе удержать прекрасные мысли и чувства. Их не вытравил из души жалкий пьяница Брежнев.
  Продолжение следует:
  - Господи, до чего беспардонный старик. Можно сказать, при таком дураке извратилось понятие чести и долга. Называйте любые слова, они извратились при Брежневе. По сегодняшним меркам именно он задушил наш неудержимый рывок к коммунизму, и получился застой. Но какой это к черту застой? Это дорога в адский котел, это сближение с бездной. А почему? Так должно было быть. Дедушка Брежнев, шестерки его и прочая сволочь забыли про корчи свои, какая земля таких подлецов родила, воспитала какая отчизна. Они забыли, они замахнулись на лучшее, чем обладала земля. Они ничего не узнали про русскую землю за пропитые годы, они разыграли Россию как будто обычную вещь, то есть в карты. Опять же они не думали об отчизне своей. Игра и игра, остальное забудем. Они потратились на игре, они втянули туда молодежь, они посчитали, что с молодежью легче всего разобраться. Зачем посчитали? Какой кретинизм? Какой такой прок с проигравшейся молодежи?
  И так тридцать девять минут. В адрес последнего Ильича. Не торопится Станислав Иванович. Всему свое время, если пока подвернулся дедушка Брежнев, значит, пришло его время. А там, глядишь, подвернется более интересный предмет. С пухленькими коленочками, с пухленькой или почти отсутствующей талией. С большим, нет, подходящим вполне животом. Кто сказал про живот? У тебя он раздулся от комсомольской жрачки и прочей фигни. У тебя мозги в животе стоят раком. Пора вправлять этот самый живот, а не шляться, где попадя, не корчить ненормативные рожи.
  Слава нормальный товарищ, рожа его нормативная. Он продвигается, он неистовствует, он умеет бороться и, если не против, искать красивые бусинки в не самом красивом компосте. Почему не искать? Поиск честный, поиск принципиальный, поиск включает в себя не какой-нибудь бурдюк с костями и мясом. Десять лет разницы? Тогда ответный вопрос, почему вас волнуют какие-то цифры? Для великого гипервселенского гения нет, не может быть разницы. Он прорвался сквозь смертную оболочку на горний простор, а там мы равны перед богом:
  - Опьяняющая политика задурила мозги. Дедушка Леня умел задурять что угодно и как угодно по устарелой и не совсем, чтобы коммунистической методике. И захотелось сегодняшним болтунам и придурком еще раз вернуться в якобы счастливое брежневское прошлое. А подайте нам дедушку Леню. Очень грустно, что его подают до сих пор. Гнилое добро не восстанавливается даже за большие деньги. Тем более брежневская идеология не имела будущего, как пережиток нашей прошлой системы. Я понимаю, сегодня другая система. Она, быть может, еще не совсем приработалась, но хочу отметить, она не есть идеология пропившихся стариков. У нее молодой руководитель, сегодня его молодая система. А это уже здорово!
  Впрочем, поаплодируем Станиславу Ивановичу.
  
  ***
  Они раздавили бутыль в более тесном контакте с природой души, и опираясь на будущее сотрудничество целой вселенной. Бутыль понравился. Хотя нет, подобная штука не могла понравиться сама по себе. В другой обстановке, при отличающихся от никаких обстоятельствах она могла оскорбить и унизить. Вы понимаете, о чем это я говорю? Моральный кодекс строителя коммунизма и воспитателя молодежи гораздо выше, чем никому ненужный бутыль, или другая материя. А какая бывает материя? Она твердая, жидкая, газообразная. При определенных условиях материя может подкапываться под кодекс, который моральный. Но это не наш случай. Ничего подобного не проходит со Станиславом Ивановичем.
  В общем так, пошла по кругу известная вещь. Круг не классический, трепыхается то туда, то сюда. Круг контактный. Два существа разумные и высокоразвитые вступают в контакт. Они согласились на пальцах на этот контакт. Но что такое на пальцах? Сегодня не то чтобы третий век, но и ни четвертый, ни пятый. Пора уважать не только традиции или прогресс вышеупомянутого человечества, но научный потенциал отдельных его человечков. Пора уважать и использовать. Вы цивилизованные товарищи, вы используете все лучшее от щедрот человечества. Я не противник цивилизации, я так же использую. Это почти вселенная, если под стук колес раздавить чего надо.
  - А вы ничего, - в конце процедуры заметила Машенька, - Разбираетесь в сложных вопросах, с душой разбираетесь.
  Не догадался Станислав Иванович, хвалит или ругает его комсомольская пассия. Белки вытаращила, влажные белки у нее. Не скользкие, чего не заметил Станислав Иванович, но какие-то неправильные белки. Такое ощущение, что готовятся выпасть на стол, но пока не упали. Впрочем, все впереди, и это тоже.
  - Соображаете, - разговорилась милая лапочка, - Нынче не соображают прочие ответственные лица. Нет, не туда пошла. За столом умеют соображать ответственные лица, а по жизни совсем никудышными стали товарищи. Никудышным стал комсомол. Да, никудышным. Брежневский режим его почему-то обидел. Честно признаюсь, теперь не секрет, брежневский режим не существовал внутри комсомола. Комсомол существовал при режиме, такое возможно. Только не наоборот. Надругались над комсомолом ответственные товарищи.
  Кашель на тридцать секунд.
  - Я не пророчица, - расчувствовалась Машенька, - Но излишняя опека со стороны коммунистической партии принесла свои плоды в брежневскую эпоху. Партия испортила комсомол, сделав из самостоятельных юношей и девушек маленьких, даже очень маленьких мальчиков и девочек. Любая организация должна быть свободной хотя бы в признанных мелочах, иначе ее авторитет падает. А без авторитета какая организация? Сброд, толпа, нечто, чему нет названия. А сбродом вообще невозможно руководить, он не организуется, потому что кое-кому наверху так захотелось. Если честно, наверху много чего хочется, что умирает, еще не спустившись на грешную землю. Потому что здесь на земле хочется не то же самое, что наверху, а нечто иное. У нас комсомольцев должна быть свобода.
  Кашель на десять секунд.
  - Может и так, - чувства нашли свой конец на плече у товарища по партии, - Сегодняшняя судьба комсомола всего только глупый вопрос без ответа. Брежневская эпоха ответила за комсомольцев на все поставленные вопросы: на умные и на глупые. Коммунистическая партия решила, что так будет лучше для нашей большой многонациональной страны. Ибо коммунисты вышли из комсомола в свое время. Комсомол он и есть комсомол, зачем же с ним церемониться? Если это не более, чем резерв коммунизма. А как же вклад молодежи в коммунистическое строительство? А как же новые идеи и предложения по улучшению оздоровления морального климата в нашей стране? А как же лозунги, что коммунизм есть будущее молодежи? А никак. Брежневская эпоха все это перечеркнула и вытерла ноги.
  Так сто пятнадцать секунд.
  - Честно признаюсь, это еще не конец, - затянула песню красавица, - Комсомол сегодня убогий, представляет жалкую тень того самого Ленинского комсомола, о котором мечтал Владимир Ильич, когда брал Зимний дворец. Молодежь опять же убогая, любить не умеет, чувства у нее какие-то крохотные и непрезентабельные, к красоте не имеющие отношения. Воспитали праведных мальчиков, наковали правильных девочек. Встанем в сторонке, жмемся, кокетничаем. Для комсомольца существует единственная любовь, кто бы мог подумать, это любовь к партии.
  Теперь четыре секунды до интересующих нас событий.
  - Вы ничего, - закатила глаза и совсем не таращится Машенька, - Вы смелый, вы отчаянный, вы готовы собой пожертвовать, чтобы реабилитировать комсомол. Я замечала, почему вы такой. Послушайте, я наблюдала за вами. Вы не толпа, не безмозглый тупой алкоголик. Вы выделяетесь на фоне всеобщего безобразия, вы готовый строитель всеобщего коммунизма. С таким не страшно, с таким не умрет комсомол. Нашей молодежи побольше бы таких героев. У молодежи нет опыта. Ее опекают, но опыта не дают. Ей бы опыта поднабраться, тогда перестанет дурить молодежь. А на фоне всего вышесказанного, вы настоящий боец комсомола.
  Следующая бутылка пошла быстрее. В ней янтарь, в ней солнечные блики, в ней отзвук волны и никакого дурного наследия дедушки Брежнева. Если не разобрались с наследием доброго дедушки, не буду вам даже сочувствовать. Грубый рассудок всего-навсего грубый рассудок. Он суть животного естества внутри человека, он его прототип, он пустыня, где ничего хорошего нет. Только нормальный товарищ без комплексов имеет право родниться с бутылкой.
  - Вот и я говорю, отрицание молодежи вылилось в отрицание русской земли, русского образа жизни, русского имени родины. Путь неправильный. А кто сказал, что он правильный? Проще всего отрицать правильные ценности. Соглашаться сложнее, зато отрицать может каждый товарищ, кто не оглох и не утратил дар речи.
  - Это ребячество.
  - Да, ребячество. Признавая нечто с тобой несогласное, ты поступаешь, как мудрый философ, мудрый правитель, как человек. Пускай не все в твоей жизни по правилам и где-то есть еще несогласное нечто. Но если оно существует твое несогласное нечто, значит кому-то понадобилось, значит кто-то этим живет. Не надо обманываться, закрыв глаза и отбросив такое нечто, пустой номер. Даже если не просто закроешь глаза. Танк, ракета, дубина, топор для тебя плохие советчики.
  - Нет, советчиков более чем достаточно. А плохих советов еще больше. Навалились плохие советы со всех сторон, многих комсомольцев запутали. А как нужны советы хорошие. И вот с ними вышло не очень. Не советуют почему-то советы хорошие. Хороший совет почти ошибка, почти удар, увеличивающий самосознание облагодетельствованного товарища. Облагодетельствуешь молодежь, а вдруг возгордится, а вдруг попробует сковырнуть благодетеля. Ты свое дело выполнил, теперь отвали. Почему бы и нет? Всему свое время.
  - Согласен, противоречивое положение человека. Старшие товарищи надеются властвовать и подавлять младших. Младшие товарищи пока не надеются. Но их заставляют. Если нет в тебе жажды власти, ты никогда не переступишь через свое природное рабство, ты так и останешься подстилкой под загнивающий мир, а все твои действия можно квалифицировать только со знаком минус.
  - Отсюда берутся язвы, разъедающие наше общество.
  - Точно, отсюда они и берутся.
  Дальше бутылка. Этот любимый предмет для каждого гражданина русской земли. Любую мысль, тем более любое действие украшает и дополняет бутылка. Ее отсутствие на столе есть признак дурного тона. Если со стола убрали бутылку, значит, чего-то случилось не то и не так. Может небо не такое синее? Может солнце не такое яркое? Может птички чертовски погано поют? А может твой собеседник или собеседница есть обыкновенная сволочь? Ну и разрешается усомниться не только в национальности присутствующих товарищей, сколько в их интеллекте. Ибо не существует другого такого стимула для интеллекта, как эта бутылка. Ну и кое-какие мелочи из несущественных. Свет перепутался с полутьмой, полутьма запуталась в паутине из черных линий, черные линии заглохли в лучах заходящего солнца. И особенно ярко во всех положениях засияла бутылка.
  - Наша страна с ее расшатанной основой не может поднять молодежь. Ей бы поднять стариков и удержаться при этом.
  - Не можешь, не поднимай.
  - Нет, когда приказали, самое время нам подниматься. Новая политика партии и правительства на перестройку современного общества направлена на подъем современного общества. Пора эту дрянь перестраивать.
  - Не можешь, не перестраивай.
  Дальше опускаем завесу.
  
  ***
  А ведь это только начало. Перо историка задремало, стал уставать, обленился товарищ. Мысли похожие, однобокие, глупые. Хотел отыскать непохожие мысли, но изленился совсем за последнее время. Ничего уже не зависит от прихоти моего беспокойного гения, от моей, а не какой-то убогой удачи. Стоп удача. Дурак, породненный с тобой, потерял контроль над реальностью. Нет смысла толкаться среди дураков, потому что оно и глупо и пошло. Все равно при любых обстоятельствах устоит глупость, а ты получишь по морде. Или совсем непрезентабельный вариант. А если чего-то сорвется и упадет под напором твоих мыслей? Или хуже, толкнешь, а оно упадет. И потянут кое-кого под белые ручки в места не столь отдаленные.
  Поэтому продолжаю. У Станислава Ивановича временное помутнение рассудка. Проводил свою повеселевшую красавицу в вагон и задумался. А что собственно произошло. Крепко задумался Станислав Иванович. Вроде бы не произошло ничего особенного. Самое время взять полотенце, зубную щетку, запереться в сортире. Ну, с этим мы вроде бы разобрались. Взял полотенце великий стратег, заперся. Выдавил пасту из тюбик, да так и остался стоять. В одной руке щетка, в другой тюбик, на плече полотенце, а мыло в кармане. Нет, все-таки что-то произошло. Не говорите, что задремал Станислав Иванович. Может, он и вырубился на девять минут восемнадцать секунд в обыкновенном и страшно зловонном сортире, но это на данный момент не имеет значения. Потому что не все так просто в нашем не очень простом королевстве. Какая-та потрясающая идея вращалась в голове Станислава Ивановича. И вдруг исчезла идея. То есть она была и исчезла, а о чем была такая идея, совершенно забыл, не мыслил, мыслить не может младший Иванович.
  - Однако, какая грязь, - это сказано перед зеркалом.
  - А я вроде бы вылезаю из грязи, - на следующем этапе получилось куда интереснее.
  Снова задумался младший из братьев. Перед глазами промелькнула вся прошлая жизнь. Кто-то подергал ручку на двери, выматерился, отвалил в сторону. Ничего не заметил Иванович. Пять или пять с половиной минут прошлая жизнь занимала мысли товарища, затем рассосалась в рабочем порядке. И вообще это дело не понравилось Станиславу Ивановичу. От прошлого повеяло бескультурьем. Ни в коем случае так не мог поступить один из лучших, а может и лучший товарищ в нашей России. Бескультурье грех допустить в саму жизнь после стольких минут и секунд культуры. Не упоминаю ораторское мастерство, проявившееся сегодня по полной программе со стороны Станислава Ивановича. Сильный оратор, дерзкий оратор. Пожалуй, во всей стране не найдется более сильного, более дерзкого товарища на это место. Станислав Иванович подумал, что не найдется. Затем улыбнулся. Мысль понравилась больше, чем все предыдущие глупости. Некто подергал за ручку с той стороны и очень настойчиво, но это не заинтересовало товарища.
  - А ведь кажется... - на этот раз оборвал себя выдающийся гений. Ради чего говорить перед зеркалом? Чтобы пошлость сказать или как? Точно, формировалась в мыслящем аппарате какая-та чепуха. Повторяю вам, чепуха. Не слова, не мысли, но бесполезный, но идиотский набор из некультурных понятий. Что несколько смутило гениального Станислава Ивановича. Дело не в чепухе, или любви, или порыве куда-то, где-то, на какие-то бесноватые звезды. Стратегическая теория, исходящая из твоего бытия должна действовать как в большом, так и в малом объеме. Короче, не ошибается младший Иванович, нечего ему подсовывать всякие дурацкие идеи, чувства и мысли. Потому что это не его ума дело, и вообще не для этого он напрягал разум.
  Ах, разум? Вот-вот. Мы у цели. Разум играет, разум свирепствует на планете Земля. Не удается игра при первой попытке, все равно свирепствует разум. А удается, так все равно на первое место выходит игра. Сон разума - самый обыкновенный, самый нормальный этап на пути к совершенству. Кто не проснулся, тот будет спать вечно. А если он никогда не откроет глаза? Страшно подумать, если дурацкий процесс не изменится никогда. Дуракам оно свойственно пребывать во сне и прострации, но не трогайте умного брата Ивановича.
  Мыло, бритва, крем для лица. Необходимо вообще подготовится и показать всем козлам во вселенной, какие они козлы. Вот эти самые, блестящие, рогатые. А на рогах позапрошлогодний мох. Покушали мох и ладно. Отказались, опять сойдет. Не лезь на козла с какими-то чокнутыми идеями, не воспитывай, не обналичивай свой интеллект. Вопрос ясен почти до отрыжки. Ответ яснее ясного. Все подстилки должны завыть во вселенной.
  Станислав Иванович не подстилка, черт подери! Сумел, доказал, кто не согласен, тому кол в задницу и похороны на перепутье в зловонной жиже. Станислав Иванович доказал, потому что так есть, не могло быть иначе. Какое мастерство, какой азарт в одном единственном человеке. Не отрицайте азарт, что занимает отнюдь не последнее место среди русских товарищей. Есть, конечно, кое-какие накладки. А где сегодня и кто разобрался с накладками? Левый уклон, правый уклон. И кто сегодня не ошибается? Твои идеи сегодня как истина, завтра их принимают в штыки, послезавтра высмеивают, забыли.
  - Я тебе посмеюсь, - скорчил морду младший Иванович. Можешь забыть про такого хорошего пацана, оно твое право. Но смеяться не разрешит Станислав Иванович. Прошло время смешков. Прошло время гримасничающих и корчащихся паяцев. Паяц не смеется, приперло задницей к стенке. Только зубы оскалил, бац кулаком в чертовы зубы.
  Умный парень, твою мать. Про такого рассказывают, голова. Лобик не очень широкий у Станислава Ивановича, но голова. Собственно говоря, голова обойдется без лобика, без щетины на подбородке, и без лица. Морда безликая, деревянная, расползающаяся... Вполне заменит лицо подобная морда. Это расчет. Куда не посмотришь, повсюду морда, морда и морда.
  Вы понимаете, о чем задумался Станислав Иванович? Расчетливый товарищ не высовывается, но нападает. Он обезличился во всех отношениях, он нападает. Его не прихватишь за все то же мягкое место, в толпе этот парень ничто. Ты может ты, я может я. Мы такие коммунистические, мы такие идейные товарищи! Или наоборот, мы такие ренегатствующие отбросы русской земли, нос на ушах проел дыры. Но мы это мы, а он это он. Бритва, мыло, зубной порошок. Очень задумался Станислав Иванович. А вдруг ошибочка вышла среди надвигающейся красоты? Вдруг прихлопнет тебя гадость?
  Я пока ничего не советовал. Сама жизнь не есть нечто цельное и органическое в мировом пространстве. Жизнь не создавалась, чтобы вдохновлять красотой линий или закрученностью сюжета. Если нечего делать, можно взяться за интересный сюжет со многими составляющими. Мой сюжет не закрученный. В данном случае общие принципы не работают. Понатыкались калики перехожие, понавешали тряпок и знаков. Тряпка шмяк по балде. Знак туда же опять. Зачем еще тряпка, куда еще знак? Чтобы вытереть пену, выступающую на губах, хватит обыкновенной воды. Хлоп, пошла пена. Бац, подбородок задрал. Чувствуете, сохнет дурацкая пена. Чувствуете, обветривается подбородок. А все остальное вообще не имеет значения. Оно ложится на рельсы, если нажать педаль. А где эти рельсы, ей богу, сам ничего не придумал младший Иванович.
  Выбирая книгу
  С плесневелых полок
  Ты увидишь фигу
  От своих разборок.
  Без пометок наших,
  Как простой мальчишка,
  Заползешь в парашу
  Собственным умишком.
  Наберешься чуши,
  Да такой пахучей,
  Что посеешь уши
  На навозной куче.
  После третьей бутылки каждая капля - любовь, каждая мелочь - повод для истины. Можно грудью втянуть чистый воздух свободы, накопившийся именно в этой, третьей по счету бутылке. Можно выдать наружу то, что пришло в тебя с воздухом. Все разрешается. Ты настоящий, ты подготовленный к любой жизни товарищ. Вон открыто окно. Вон корявое небо плывет. Вон корявый и самый дурацкий закат. Он точно дурацкий. Никогда не думал, что бывают такими закаты. Теперь подумал, чего не бывает на глупой планете Земля. Даже память какую-то глупость подсказывает. А чего подсказывает дурацкая память? Что-то опять про кровавые флаги. Кажется, верный ответ. Флаги трепещут, флаги плывут. За ними весь мир, под ними весь мир. Налево, направо, до той обалденной звезды, до этой паршивой мечты. Флаги, чур меня чур, одни только флаги.
  Остановите состав, или я все заблюю! Не остановиться теперь Станиславу Ивановичу.
  
  ***
  С наступлением темноты полководец пробрался на верхнюю полку, где уже примостилась его дорогая красавица, его ослепительная панацея от боли, чесотки и рвоты, звали эту красавицу вроде бы Машенькой. Насчет последнего пункта как-то не очень уверен младший Иванович. Что-то такое треснуло в голове, не совсем понятно товарищу, как очутился он в этом поезде, я уже не уточняю, как очутился на этой полке.
  Вроде бы совсем недавно ходил по заводу младший Иванович. Ну и соответственно, раздавал указания. Значит, кое-кого посылаем в цех, где у нас недостача рабочих рук, пускай крутит гайки. А кое-кого посылаем в литейку, где вообще ничего нет и со свежим металлом проблемы. А зачем нам свежий металл? Чего-то не помнит младший Иванович. Голова тяжелая и какая-та ненормальная. Должен быть на заводе товарищ, должен пинать дураков, чтобы трудились они не за страх, а за совесть. Или чего-то еще? Но никак не вспомнит, чего же нужно еще, младший Иванович.
  И вообще, кто это тут примостился под боком? Ах, какая-та милая, светлая, чистая девушка. Это вот эта стерва? Чуть не срыгнул Станислав Иванович. Но до подобной хреновины не дошло. Мы попали в такое удивительное время, когда все девушки удивительно чистые. Цивилизация технарей заставила переосмыслить само отношение между полами. В цивилизацию технарей только девушка-технарь имеет право на счастливую жизнь и является личностью. А остальные девушки они шлюхи. Ой, простите, опять занесло Ивановича. Он нечто иное имел ввиду. Остальные девушки они просто чистые девушки. То есть без единого пятнышка на своем чистом девственном тельце, ну и так далее. Здесь они же возвышенные девушки, им не надо скрываться под дорогими и бесполезными тряпками.
  А как момент истины? Мысль хорошая, мысль достойная мыслительного аппарата Станислава Ивановича. Стратег абстрагирует мысль, или в некоей степени абстрагируется от ключевых ее точек. Почему-то цивилизация технарей никоим образом не повлияла на Станислава Ивановича. А вот Станиславу Ивановичу не нравятся технически подкованные девушки. Хотя и девушки в валенках ему опять же не нравятся. Техническая мысль не для каждого. Техническая мысль несет внутри себя определенные минусы и определенным образом уродует человека к ней не готового. Так не проще ли нам отказаться от мысли, не так чтобы подходящей для девушки. Техническая мысль, как валенки, не подходит к ее пухлым ножкам даже зимой. Ну и сегодня все-таки лето.
  Задумался Станислав Иванович. Какая хрень лезет в голову. Чего ради он тут зациклился на ерунде. Отчего такие дебильные ассоциации, будто тебя придавили чем-то тяжелым. Или сегодня не в форме великий товарищ? Нет, такого не может быть. Каждую секунду, можно добавить, всегда и везде поддерживает комсомольскую форму Иванович. Не надо над ним прикалываться всяким там недоделанным Машенькам. Как вы понимаете, всегда добьется успеха Станислав Иванович Топецкой с его стратегическим опытом.
  - Мне приходилось блуждать по дорогам судьбы. Мне приходилось страдать и метаться. Человек страдающее - животное. Человек - метающееся существо. Человек предсказуем во всех отношениях и непредсказуем практически никогда. Его забыли, его оставили до срока в медвежьем углу. Он доигрался в схватке с судьбой. Его жизнь это поприще, это схватка. Блуждаешь, не останавливаешься, ничего не извлек для себя на предыдущем этапе. Слово связано с делом, дело с тысячью слов. А по существу ты человек, всего-навсего существо и животное.
  Чувствуете, даже после третьей бутылки не изменился младший Иванович.
  - Тише, милый, - реакция со стороны дамы.
  - Хотелось бы тише, - следующий шаг, - Но не могу. Сердце рвется, сердце не задушить шепотом. Страдает чертово сердце.
  Достойный шаг. После третьей бутылки почти небеса, или солнце, или маленькая такая смешная звездочка, проходящая за луной. Вы встречали такую звездочку? Ах, не встречали. Попробуйте встретить хотя бы единственный раз, вам понравится по определению. Зубы клацнут от счастья.
  - Тише, мой ласковый, - все еще дама, - Скрипят соседние полки.
  Нет, она не права. Какого черта наполнила слух всякой мерзостью? Ты наверху, прочие твари внизу. Не стоит прислушиваться к их безответственным играм, не стоит зацикливаться на всевозможную дурь в самый значительный день в твоей жизни. Точно значительный день, чувствую так. Признаки сходятся. Столько напора, столько энергии, столько любви. Завтра это уйдет навсегда. Завтра рассвет, более блеклый, чем тьма, и уступающий самому мелкому, самому гиблому опошлению ночи.
  - Тише, пожалуйста, - тот же голос.
  По-человечески нужен другой голос. Не такой робкий, не такой углубляющийся в бесполезные детали человеческого бытия, не такой преграждающий чистое, доброе и вселенское нечто своей глупостью. А зачем? Или ради чего? Успокоился Станислав Иванович, потому что забыл, а с чего оно все начиналось? И чего он ищет в данном вагоне? И зачем под одной простыней он валяется с этой ему незнакомой девчонкой? И вообще, почему он сегодня, сейчас, именно в данный момент не торчит на работе? Ну и что, если солнце зашло? Мысль такая навязчивая, должен торчать на работе младший Иванович. Может, его душа осталась там на работе? А может, еще кое-что, но окончательно забыл про начало всей этой истории младший Иванович:
  - Послушайте, тишина какая, солнышко вы мое. Сладкая тишина, восторженная тишина. Не тишина, но сплошной восторг. Вы послушайте. Больше не услышите никогда. Ваше сердце разорвется, если услышите нечто подобное. Ваша душа лопнет, если попробуете перечить такой тишине. Я повторяю, послушайте. Оковы упали. Они упали гораздо раньше, чем этого следовало ожидать, они рассыпались в прах. Они ничто в настоящем не значат для нас. Они не вожделение бессмысленного микроэлемента в бессмысленной и бестолковой пробирке. Зачем подобная глупость. Пускай исчезает микро и макровселенная. Нет, последняя точно не исчезает. Среди одиночества, среди коррупции, среди расчетливого, пошлого и больного во всех отношениях человечества макросистема не может исчезнуть. Кто не рассчитывает на подобную тупость, тот больной человек, тот все равно ошибается, все равно попадает под пресс махинаторов. Тропа заросла. Для нас заросла, и для того, кто свернул в сторону. Он (то есть свернувший с прямого пути человек) понимает, он догадался, где лучшее добро объединилось против заведомо худшего зла, где создаются новые образы, новые формы. Все просто, как майский рассвет. Нет ни лучшего, нет ни худшего. Есть единение душ. Есть мы в единении душ. Наши сердца, наша победа над целой вселенной.
  Много товарищ наговорил за столь короткий промежуток времени. С таким объемом информации не поспоришь по каждому пункту. Такую мысль не оттолкнешь от раздачи. А собственно, чего отталкивать? Разработан более человечный, если хотите, более простой вариант, где во всем разбирается гениальный стратег Станислав Иванович.
  - Если бы единение душ, - вздохнула прекрасная Машенька.
  - Если бы не как у людей, - снова она. Вздохнула, однако, не уступила ни пяди на удобной своей жердочке. Как не уступила? Ласково и убаюкивающее. Знаете другие эпитеты количеством ста сорока? Вот молодцы, подставляйте их по порядку, думайте о хорошем добре и веселитесь. Здесь веселье на созидающей стороне все той же вселенной. Почему это девушка должна идти на уступки? Почти философский вопрос. Но ответьте, в который раз почему? Что-то большую волю взяла себе Машенька.
  А пускай оно так. Открутился неправильный винтик в мозгах Станислава Ивановича. Не то чтобы разболтались мозги, но повис в небесах Станислав Иванович. Нет, не совсем в небесах, не на сто процентов. Одним боком он уцепился за верхнюю полку, чего оказалось вполне достаточно на данном этапе. Четверть товарища здесь, три остальные части среди метеоров и звезд. Бац - метеор. Хрясь - звезда. Улыбается Станислав Иванович, корчит радостные рожицы и чего-то еще такое, чего все равно не видно на верхней полке. А вот душа ушла в небеса. Помолись поросеночек своему богу, пока не вернулся на землю такой душевный товарищ, как младший Иванович.
  - Я повторяю, любовь, потому что любовь не выдумка, не фантазия утонченного идиотизма. Идиотизм может быть утонченным, но это не имеет значения. Мы нормальные, мы человечные господа своей жизни, мы воскресли вместе с любовью, мы выполняем извечный обет прародительницы нашей природы и прочих гиперпространственных величин, создавших мужчину для женщины, а женщину для мужчины. Мы не нарушаем гармонии человеческого бытия. Что гармонирует, то гармонирует. Что угодно природе, то угодно природе. Нарушающий гармонию ненормальный товарищ, как его не раскручивайте насильственными методами, все равно идиот. В чем здесь разница? Идиот или ненормальный товарищ, вот в чем вопрос? И чем отличается ненормальный товарищ от идиота? И вообще, я запутался. Природа воспринимает, что уплотнение, что утончение человеческой души. Ее утончаешь, она воспринимает. Ее уплотняешь, та же реакция. Но любовь более высокого пошиба, чем какая-та материальная природа. Она не спрашивает, она не готовится. Она страстная, она яростная, она во вселенной забила свою нишу. Она любовь, посторонитесь придурки.
  Так завоеван еще миллиметр. Вдох и выдох. Места пока маловато на жердочке:
  - Плоть человека слаба. Во многом, вернее в любом варианте она отступает перед любым ничтожным препятствием, затем без оглядки бежит, или несется скачкам далее от намеченной цели. Это слабая плоть, это материя не из самых толковых. Сегодня материя, завтра не знаю, как оно называется. Туманное завтра. Испортилось, задеревенело, утратило дорогие черты. Я не зацикливаюсь на отрицательном факторе. Фактор не плоть человеческая. Но граница опять же не определена. Ниже можно, выше не разрешается. Кто попробовал выше границы, тот упал, тот лежит, тот свихнулся и не поддается лечению. Я ужасаюсь, разглядывая больных человечков с их нереальными проблемам. А ведь солнце пока никуда не исчезло. И ветер на месте. Да и любовь осталась все та же в рамках границы, которая определена. Для красивого, для безобразного, для никакого создания слабой плоти. Если ты никакое создание, то и будь только плоть. По крайней мере, первым сознался.
  Трудно бороться с приступом тошноты. В голове у мальчика каша. Одна мысль стыкуется с десятью или больше. Ей бы себя выдержать в определенном разрезе. Но как? На два глаза совсем ничего не видно. Мутная мгла ослепила Станислава Ивановича. Вот бы оставить на мысль один глаз. Один глаз на одну мысль. Нет, не стоит ломаться и выбивать другой глаз. Скажем, ладошкой закрылись. Опять-таки мгла. После ладошки не выдержит полка.
  - Земля расцвела, она наливается, словно плод, она пускает стебель и корень. Стебель может быть толстым, а может быть тонким. Философия не запретила любые формы для нашего случая. Это нирвана, это планета обетованная. На других планетах другие стебель и корень, если не в курсе, другая любовь. Я не спорю, я знаю, я чувствую, какая она другая любовь. Человек создал больше, чем кто-либо там для любви. Человек плод любви. Не стебель, не корень. Стебель несет на себе основную нагрузку добра, корень несет на себе стебель. Они рабы. Я не упомянул почему-то про рабство. Самое время вернуться к ранее опущенному вопросу. Кто с нагрузкой, тот раб. Не сомневайтесь, он раб, он не умеет любить. Его исключили, ему запретили любовь. Истинный раб. Во мраке согбенный и злой. Не растут здесь плоды и цветы, не поют прекрасные птицы, и потерялась любовь. Бесконечное рабство, безумное рабство.
  - Хорошо, хорошо, - Машенька поползла в сторону.
  - Ну, давай поскорее, - она потеснилась на жердочке. Вроде как уступая достойное место развалинам гипотетической плоти, которую пропагандирует Станислав Иванович. Ну и что? При определенной концентрации мысли. Машенькины округлости повторяли нашу прекрасную землю. Машенькины впадины повторяли опять же ее. Все холмистые и возвышенные формы, все западающее и лесистое образования слились в одном месте, и это место имеет конкретное имя, связанное все с той же землей. И называют подобное чудо у нас Машенька.
  Это не шутка. Присмотритесь, земля перед нами. Она твоя, она ласковая, она нежная, она поддается твоим помыслам. Черт подери, поддается! Она согласна принять твою земную плоть, она согласна пустить твое глупое "я" на свои потрясающие просторы. Ты пошутил над святынями, что не самый хороший поступок с твоей стороны. Лучше было повеситься, чтобы не пакостить прекрасное чудо природы. Но ты не повесился, тебя простила земля. Снова нежная, снова величественная. Не ожидал? Очень зря. Кто еще простит подобную гадость? Кто еще попробует скромно и гордо вот так с тобой разобраться? Ты не пробовал сам с собой разобраться? Не будь идиотом, пока не прогнали куда-нибудь далеко-далеко от красивой, от нежной земной оболочки. Или повесься опять. Веревок хватает у нашей земли. А не хватит, на собственных подтяжках повесься.
  И что стратег? Абстрагировал, аппелировал, какие-то токи межзвездного вещества. Ход его мысли так и называется "стратегия". Но разрешите последний вопрос к Станиславу Ивановичу. Зачем тебе это? То есть такой обычный, можно сказать, комсомольский вопрос. Какого черта стратегия? Если созрела земля. Не сразу, сам знаешь, однако созрела она. Будь умницей. Сердце стучит в комсомольской груди. Это сердце земли. Большая грудь, бесконечное сердце. Будь философом. Пламенем бьет комсомольский очаг. Это бедра земли. Крутые бедра, бесконечный очаг. Ты попал между бедер.
  - Поторапливайся!
  Ни вулкан, ни смола, ни сера. Ад или рай, все равно. Земля раскрыла свои объятия. В лице одного микрокосма, крохотного и ничтожного. Шире трещина на бесконечном теле земли. Среди прекрасных холмов, среди завлекающих прелестей этого рая и этого ада. Трещина, черт подери, твоя трещина! А еще, бог милосердный, земля с тобой во всех своих радостях. Ты в стране посвященных, ты в рядах посвященных. Тебя допустили в заповедные и благодатные рощи. Могли не впустить никогда. С такой-то мордой, с таким-то конем, такого-то всадника. Но допустили, я повторяю в тысячный раз. Ты не какая-та тварь, ты покоритель земли. Приближайся, щипай эту землю. Приближайся, топчи ее нивы и долы. Приближайся, не будь дураком ни при каких обстоятельствах. Морда дикая, ну и пусть. Лошадь квелая, ну и что. Всадник из захудаленьких, окстись, дорогой, со своей философией. Случай сейчас на твоей стороне. Я повторяю, он на твоей стороне. Не набиваются подковы, не придерживаются стремена. Время такое мощное, такое неприхотливое. Земля такая мощная и прихотливая. То раскрывает объятия для неизвестно кого, для какой твари, то закрывает объятия на замок. А ты не знал про дурацкий замок? И не надо, тебя допустили. Ох, как близко сейчас к вожделенной пещере, что скрыта в конце вожделенной дороги находится мудрый стратег Станислав Иванович.
  - Я иду! - неужели всадник пошел.
  Нет, ребята, пещера еще далеко. Глянул вниз, закружилась башка. Это некая подлая тварь заворчала из ада:
  - Дайте, придурки, поспать.
  И рухнула лошадь под всадником.
  
  ***
  Земля хлопнула обыкновенной вагонной дверью. Вулкан бахнул где-то внутри головы красными шариками. Шума достаточно, грохоту через край. Ждали и обмирщились товарищи. Благоприятный момент оказался вообще без последствий. Но неужели гора порождает мышь? Такое согласующееся движение проскочило впустую. Но неужели от целой сосны остается одна иголка? Уважаю мышь, уважаю иголку, пока не бабахают внутри головы красные шарики. Великой любви сколько угодно. Вселенского чувства еще на порядок и выше и больше. Очень сладостные категории "сколько угодно" и "больше". С ними не спорим, их уважаю.
  Впрочем, мое отношение со стороны. Ничего не изменилось при этом, никому не досталось вкусненьких пряников. Станислав Иванович потерял свое личное время и деньги на всякую глупость. И вот результат. Лежит на полке младший Иванович. Это помытый, побритый, надушенный. Не человек, но предмет искусства. Не плоть и кровь, но вареньевый пирожок или сладостный пряник. Лежит, чего-то там хрюкает. Заметьте, под охладившейся простыней. А простыня почти липкая, точно над ней изгалялись разные потрохи. И лежать не так чтобы уютно, но гадко. Холодный лежит Станислав Иванович. А еще очень скользкий, кислый, противный. Как же так? Кому гора, кому мышь. Кому сосна, кому барашкины помидоры. Хочется выпустить пар, но лежит, но кривляется гениальный товарищ.
  У Станислава Ивановича палец на голове. Голова квадратная, кажется, заболела, вот и поставил туда палец борец за свободу и счастье всего человечества. А что это было, черт подери? Видите ли, земля приглянулась Станиславу Ивановичу. Мало чего тебе приглянулось. Земля любвеобильная, но коварная. Здесь свои подводные камни и плеши. Даже пресловутая мышь может заплутаться, может издохнуть. Хотя с другой стороны мышь не несет смысловую нагрузку. Она прибежала и убежала. А ты остался на тех же условиях. Или еще не дошло, какие условия? Или две тысячи раз повторить? Это ты, это земля, это то самое, где ты залезал в опасные дыры и трещины. Выкинь средний из элементов. Пускай останутся ты и то самое. Легче вдох, легче выдох. Глаза закрыл, уши оглохли давно, не такие страшные дыры и трещины, если ты правильно к ним подготовился.
  Человеку из лучших сложнее пройти предначертанный путь, чем убогому и придурку. Убогий товарищ суетится, действие опережает мысль. В подобном случае нет среднего элемента, нет земли. Бросок и победа. После победы делаю, что хочется. Но сначала бросок. Если бросился, то победа твоя. Никаких промежуточных этапов между началом твоих действий и той самой победой. Сила могучая внутри Станислава Ивановича. А вот человеческие дурости одолели. Хрен на них с мясом и без. Болт на них с гайкой и даже без гайки. Ты человек, зачем тебе прочая нечеловеческая ерунда? Человек довольствуется разумом. Вселенная рядом с тобой. Ты есть гений, не тварь. Это тварь в дураках. Будь сильнее, расправься с бессмысленной ерундой и набей морду твари.
  А пропади оно пропадом. Засыпает Станислав Иванович. Колыбельная песенка просится в ушки. Колыбельная песенка очень нужна Станиславу Ивановичу. Третья бутылка не выветрилась из головы, следы ее очень приметные. Но все равно потрудился по полной программе младший Иванович. Можно подумать про завтра. После сегодня все равно придет к тебе завтра. Ничего не изменится в сложной жизни великого гения, ничего не сбежит из сегодня в то самое завтра. Только не надо упрямиться, черт подери. Машенька вздохнула, и ладно. Чего она вздохнула, тебе ли это решать? Ты потрудился, ты доказал, что настоящий боец. Не испытываем больше судьбу. А вдруг это предупреждение природы твоей? Ничего не получится, предупреждает природа.
  Нет, получится. Упрямый пацан Станислав Иванович. По настоящему разозлился за последние десять секунд. Как-то неправильно у нас получилось, так не делают русские. Машенька снова вздохнула. Что за наказание, что за вздох? Старого пенька перекорежит и вырвет подобная дурость. Старый пенек вспомнит молодость, но не хуже его Станислав Иванович. Я не продолжаю этот неологизм. Приличное или неприличное для комсомольца явление совершается в данный момент - сущность одна. Точно помолодеет старый пенек. Снаружи старый, снаружи шизнутый, снаружи пенек, но внутри... Не открываем, какая зараза внутри, какое бешенство пепла и сажи. Может снова огонь? Как сказать. Станислав Иванович не железный товарищ, у него своя молодость. И со сном почему-то проблемы. Блевотная горечь булькает в горле.
  - Вы что-то сказали? - Машенькины слова, боже ты мой.
  - Я ничего, - младший Топецкой не узнал собственный голос.
  - А мне показалось, сказали. Или хотели сказать, или подумали, что бы сказать, а оно прошло мимо.
  Какие отсюда выводы? Совет да любовь. Кажется, не в той луже застрял Станислав Иванович. Вселенная подпирает его человеческую философию, а простыня распирает последствия горячительных напитков. Вселенная обожествляет его гениальную мысль, а простыня одурачивает без того одуревшую голову. Отступать никак не возможно. Отступил сегодня, и как посмотришь на самого себя завтра. Морда будет такая, не знаю какая. Вселенная разорвется и спрячется завтра в одной незаметной и маленькой норке. Есть и хорошие новости. Простыня та же во всем простыня. Она не разорвется, она останется памятником твоего убожества. Ты запутаешься в этой мерзостной тряпке ничуть не меньше, чем запутался в собственных чувствах и мыслях. Неужели все в прошлом? Неужели придется стыдиться за прошлую жизнь? Неужели не подстегнуть свое хилое "я" на великие подвиги во имя всего человечества. Это же так просто, проще и не бывает. Тебе выпал шанс из самых и самых серьезных за всю твою жизнь. И ты им не хочешь воспользоваться? Ты, который прекраснее целой вселенной.
  - Я про любовь...
  После третьей бутылки жизнь совершенно другая, реальность воспринимается как-то иначе. Кто про уважение, кто про гений, кто про творчество нации в тесной семье народов. Какая еще тесная семья вошла в твою нереальную бутылочную реальность? Не желаю реальность. Семейный вопрос не решается в поезде. Есть другие более существенные вопросы, на которые разорился великий стратег Станислав Иванович. Вот и я говорю про другие вопросы. Здесь не народ. Народ дальше, народ остался торчать, представили где? С ломом, с лопатой, с металлом. Оступишься на скользкой дорожке, и попала лопата в твою идиотскую голову. Вовремя не свернешь с неправильного пути, и остался лом в твоей заднице. А что касательно дорогого народа...
  - Значит любовь? - это Машенька.
  - Не сомневайся, - теперь Станислав Иванович. Отошел, отпотел, откривлялся бедный страдалец. И прекратили спрашивать про какие-то там непонятные чувства. Подобная мелочь не относится к Станиславу Ивановичу. Скажите спасибо, его вытошнило прямо здесь, в этом дурацком вагоне. Больше того, он, а не кто другой, сконцентрировал божественную энергию в одной точке, и не утратил свое человеческое достоинство. А ведь могло быть не так, но много хуже и гаже. Все выдержал гениальный товарищ.
  - Я согласна, - Маша опять.
  - И я согласен, - ответ правильный.
  - Так иди, дорогой.
  - Так иду...
  Слышите, лезет на полку.
  
  ***
  Ишь какие веселые в комсомоле товарищи! Развеселились и разыгрались, когда машина пошла. С пирогами, конфетами, медом, кремом и прочей хреновиной. А кто сказал, что машина пошла? Нет, она не пошла. Такой вот каприз. Заскочила маленькая шестерня за подшипник, на месте стоит и вымазалась конфетами. Не вкусно, кажется что-то не так, не из нашей помойки. Вообще повторяю, да что оно так? Схватка монстров, интрига злодеев, наступление худшего и кровавого безобразия вместо доброго и разумного образа жизни, или еще там чего? Веселитесь не веселитесь, повторяйте не повторяйте, дело какое-то не совсем, чтобы правильное в поезде по имени жизнь. Не дело, а тот же мусор с помойки.
  - Отчего вы такой холодный, безвольный такой? - удивилась прекрасная Машенька, - Нельзя быть холодным, безвольным нельзя. Видит бог, заболеете.
  Только не это. Попал в непонятную полосу Станислав Иванович, утратил свои основные физиологические функции. А не слишком ли быстро бежим? Совершенно дурацкий вопрос в сложившейся ситуации. И от чего мы бежим? Сами чувствуете, нечто такое к нам приближается. То же место, в котором закончил мыслить Иванович. Та же система, в которой сорвался сей выдающийся ум. Ты закончил и ты сорвался. Претензии справедливые, но сейчас неуместные. Блюдечко принесли, яблочко положили. Ласковый мой, дорогой, как много простора у ножек возлюбленной в поезде.
  Или снова не то? Ножки почти предел человеческой мысли, что генерирует Станислав Иванович. Возлюбленная вдохновеннее самой прекрасной мечты. Любовь здесь настолько поднялась, что с ней придется считаться. Великому полководцу великая благодать, только не стоит бежать с поля боя, еще не вкусивши победы. Прочим придуркам не так повезло. Эти свирепые, безобразные личности, из команды скотов. Раз из команды, значит, как пить безобразные личности. А ты завладел ситуацией, само поле боя открыто для Станислава Ивановича. Заповедные рощи открыты среди заповедных холмов. Сено или солома? Отвлекись на минутку, когда тебя спрашивают. Хочешь сено, хочешь солома. К твоей лошади отнеслись с лаской. Приходи за заслуженным счастьем. Вот тебе корм, вот тебе пастбище.
  Нет, ребята, полководец не из вашей команды. Голова на плечах. То было очень трудное задание для Станислава Ивановича, теперь легкое. Как понять легкость произошедшей перемены? Ты попал в заповедные рощи, и что? Сердце, печень, легкие, селезенка. Все с человеческой стороны. Все ты и не ты, если не возражаете, все находится на своем месте. А душа? Опять она где? Там в холмах или запропастилась куда-то душа? Я соглашаюсь, возможно, в холмах ее место. Я не зверский, не отвратительный, не из свирепых товарищей. Со мной решили вопрос еще в детстве. Другое дело, откуда младший Иванович? Такой чуткий, такой прислушивающийся осколок русской земли, с такими прекрасными чувствами. Ножки и чувства совсем не одно и то же. Или выросли чувства в последний момент? Или стали больше, чем мысли? Нет, оставим мысли в покое, чувства стали больше, чем тело. И это признанный факт. Чур меня, пропагандировать тело, даже такое прокачанное, как у Станислава Ивановича. И довольно кивать на нижнюю полку.
  - Ну, а эти козлы?
  - А что эти козлы?
  - Вроде шевелятся.
  И так двадцать минут. Совсем одурел Станислав Иванович. Холмы, поляна, грот заповедный. Ничего не изменилось, не измельчало, не атаковано сволочью за отчетный период. Сволочь вообще не помеха твоим планам, она сволочь. Хлоп по соплям, сама завизжит сволочь. Опять же вожделенный грот не заметен на уровне сволочи. Ты единственная, ты неповторимая величина в этом гроте, ты ослепительнее всех, что и следовало доказать на начальном этапе, что доказал величайший герой Станислав Иванович, когда пробирался по полкам.
  Ты не сволочь, не подопытный кролик, не агрегат. Кроликов режут, агрегаты выкачивают. Каждому своя точка на карте. А вот карта имеет дело с судьбой, и в нее невозможно не верить. Ну, что за ребячество отказаться от карты, дрожать, озираться, как будто глаза всяких хамов и потрохов впились в твой зад через полку. Да не дрожи, удивительный наш и бесстрашный товарищ. Еще подумают, страсть. Какая страсть, если противнее слизняка представляет себя Станислав Иванович. Тот хотя бы слюни пускает. Почувствовал слюни, измазался, все равно что в баню сходил. А это нечто другое. И вообще, какое-то странное счастье.
  - Ах, заболеешь, - пристала чертова Машенька. Не туда куда-то попал Станислав Иванович. Не в те какие-то дебри и кущи. Не на то напоролся великий стратег всех времен и народов. Сейчас бы стаканчик ему, самый маленький. Даже согласен на стопочку Станислав Иванович. Потому что он напоролся. А ведь все должно было получиться как-то иначе. Не так должен был потерять свою девственность Станислав Иванович. Видит бог, что не так. Все-таки девственность младшего из Ивановичей все равно, что бесценный клад. Только лучшая девушка на планете Земля может получить величайший клад из рук самого Станислава Ивановича. И значит лучшая девушка Машенька?
  Жирная ручка хлопнула по культуристской спине.
  - У-о-а, - от неожиданности взвыл Станислав Иванович.
  - Ну, вы и суки, - кто-то гавкнул на нижней полке.
  - А может позвать милицию? - кто-то гавкнул в ответ.
  И тишина. Чего только не померещится после третьей бутылки. Россия наша прекрасная, люди у нас человечные. Живем мы в наиболее шикарных условиях. Все, можно сказать, хорошо, потому что живем мы как боги. Вот что случилось на данный момент с гениальным товарищем. Он еще при своих драгоценностях и ничего такого не потерял, он еще мальчик. Поэтому можно не волноваться за душевный покой Станислава Ивановича. А Россия потерю девственности переживет, как она это делала раньше, без всхлипов и воплей. Такая у русских страна. Красивая и необъятная. Хватит на русской земле девственников без Станислава Ивановича. А еще заповедные норы и заповедные горы. Можно наоборот. Трещина уже не трещина, но нора. Там открылась такая почти бесконечная бездна, и крыша поехала. А по природе вещей, полный порядок, ибо благословенен подобный размах во вселенной.
  - Вот это правильное решение, - жмурится Машенька.
  Еще девятнадцать минут. Кто сказал, не бывает вселенной? Твари, привыкшей к мягкой кровати, пора отвыкать от мягкой кровати. Так в России не делается. Такая между прочим у русских мораль, отринувшая какие угодно нерусские аморальные норки. А почему так не делается? Я повторяю, мораль. Всякому аморальному барахлу отказала Россия. И что вы такое подсовываете, черт подери? Звезды, солнце, небесная твердь. Хватит, все надоело. Кажется, отвердел интеллект Станислава Ивановича. Нет, ошибка. Но пусть продлится ошибка. Три минуты очарования, две минуты, тридцать секунд. Станислав Иванович не может без веры. Но поднимается вера, но округляется вера, но ворочает камни и пни. Благословенна такая вселенная!
  Я повторяю, тридцать секунд. Теперь двадцать девять, теперь... Пот высыхает на культуристских плечах, кровь разрывает такое же сердце. Нужен вам комсомольский костер, будет костер. Никакого провала, никакого просчета в делах и мечтах Станислава Ивановича. Дрова сложены, облиты бензином, спичка поднесена. Восемнадцать секунд, семнадцать, шестнадцать... Будет до неба костер, если укажите мне, где оно небо. Будет до солнца костер, если опять разберетесь, где оно солнце. Не так сразу, машина пошла. Ах, эта дурь! Ах, капризная эта машина! Пять, четыре, три, два, один.
  - Ну, и на чем мы остановились?
  Слава нырнул с мечтами в огонь маленький мальчик Иванович.
  - Черт знает что...
  Кто-то врезал по двери.
  
  ***
  - Собачья мерзость, - с этого стоило начинать Станиславу Ивановичу. Такое ощущение, что некие черные силы собрались в данное время, в данной точке пространства, чтобы нанести решительный удар в самое сердце вселенной. И вздрогнуло сердце.
  - Собачья жизнь.
  Этого не должно было произойти ни при каких обстоятельствах. Холодный, расчетливый, в меру циничный Станислав Иванович рассчитал свои действия до секунды. Он просто не мог ошибиться, не мог проиграть абсолютно выигрышную партию. Но с самого начала что-то пошло не так, и хотя перестраивался по ходу игры Станислав Иванович, получились проблемы.
  - Собаки приезжие.
  А вот это неправда. Нет точных сведений у гениального мальчика о соседях на нижних полках о прочих товарищах, направляющихся в недружественную нам Польшу. Может вокруг одни земляки с их простыми характерами и сложной русской духовностью. Может вокруг та самая дурь, что у нас называется русская дурь, никак не иначе.
  Лежит на своей полке Станислав Иванович. Это невыносимо. Не существует аналогов на русской земле. Пришел великий герой на русскую землю. Пришел для тех самых придурков, что с инженерным дипломом не вылезают из цеха. А так же для тех несчастных товарищей, которым предуготована грязь. Что угодно, только не грязь. Намыленный и надушенный, побритый и подштрихованный бежит от грязи герой. Изрыгнула хулу его глотка. Или так происходит всегда, когда для других, когда для России?
  Станислав Иванович преклоняется перед Россией. Кажется, всем доказал свои патриотические чувства. А которым товарищам не доказал, те сами козлы, прихлебатели и придурки. Легко очернить великого, человечного, непокорного представителя русской земли. Перед Россией сам бог повелел преклоняться. Плевали на бога разные гадики. Имя его не упоминаем всуе. Кумира не сотворяем себе. Но Россия не есть кумир, она Россия. В данном случае не существует аналогов.
  И так двести восемь секунд. Простыня прилипла к голому телу Станислава Ивановича. Пора отлипнуть. С прилипанием договорились еще на предыдущем этапе. Что за прилипала, что за проститутка такая у нас простыня? Липнет, не отодрать с применением силы. В каждой клеточке простыня, в каждом сосуде она. По жилкам струится ее бесконечная дурь, и кровь наполняется ее липкой блевотиной. А должно быть не так, а должно быть как-то иначе. Лежит на своей полке Станислав Иванович, покрывается грязью и потом. Нет, чтобы отпустила его простыня, то есть отпустила из своей материальной оболочки в нематериальные сферы и веси. А еще, чтобы вернула это тело душе, озверевшей и отупевшей в своем одиночестве.
  - Но почему? - не понимает младший Иванович. Какого черта все так получается? И почему не успокоится душа все того же Ивановича перед решительной битвой? Черт возьми, кто позволил, кто допустил подобную несправедливость? Где международная конвенция? Где права человека? Не уважаются сегодня права человек, и конвенция не работает, как ей положено. Неужели трясина, опять-таки черт? Оттуда вся вонь. Там тебя похоронили со всеми правами.
  - Скоро наступит рассвет, - против этого не возразить никогда.
  - Рассвет не задержится, - гениальная мысль Станислава Ивановича.
  - Или задержится? - менее гениальная мысль, но не станем ее отрицать хотя бы сегодня.
  - Наступит подлая жизнь, - сколько гения вышло за десять секунд, - Обязательно будет она подлая. Вся эта подлость не может уйти в неизвестность по собственной воле. Потому что подлая жизнь всегда остается и не уходит по определению. А прочие гадости, что навалились внезапно и запороли игру они с подлой жизнью в одной связке.
  Право не знаю, куда заглянул Станислав Иванович внутренним зрением. Ящик с литерой "А" по всем параметрам не вагонный ящик. Есть нечто общее, это факт. Кажется, за ничтожными и серыми красками скрываются общие места любых ящиков. Хотя если кажется, тогда представляете чем уберечься от сглаза. Которому товарищу кажется, тот найдет задний ход в своем стратегическом плане. Грязь, понимаешь, опять эта грязь. Руки в грязи, ноги в грязи. Душа вообще грязная. Не отбрасывала, не вылезала наружу душа, но почти озверела от грязи.
  В остальном, не ясно с любовью. Очень хочется, хочется, хочется. Зачем изменился, зачем попробовал сломать систему младший Иванович? Чтобы не побираться как все, не прыгать по пыльным дорогам с разбитой и пыльной душой, не ломаться в неудовлетворенной ярости, ничего не искать в чужом огороде. Или как? Или ошибка? Или смех настоящий? Желчь, пошлость, труха. Зачем такой смех? Очень хочется настоящей любви. Нет, не представляю, откуда нацелилась эта смешная девчонка. Или за дверью любовь? Так любят, что сотрясается дверь на два голоса.
  - Блин, когда эти козлы успокоятся?
  - Сами козлы.
  - Куда подевалась милиция?
  Остановись человек. Станислав Иванович первый из первых героев на русской земле, он страдает. Вы прослышали слово "первый"? А в превосходной степени? Станислав Иванович достоин гораздо большего. Он заслужил, он достойный товарищ, хотя бы еще потому, что из первых героев на русской земле. Какой-нибудь маромой не достойный товарищ, потому что он маромой. В конечном итоге земля родила не какого-то долбозвона и потроха, но великого, но неповторимого Станислава Ивановича. Повторяю вам, земля отвечает за роды. Все перепуталось, это раз. Все ахинея, опять-таки раз. Все придурство, раз или два. Теперь разрешается выблевать горечь на мерзкую полку.
  Глупо мешать натуре
  Хиленькой болтовней.
  Словно сопливой дуре,
  Словно квашне больной.
  Знает сама природа,
  Что и куда девать.
  Только не будь уродом
  И не спеши мешать.
  По существу я не пишу моралей. Не понимаю сам, отчего получилась такая история с дорогим и воспитанным мальчиком.
  
  ***
  Поезд остановился, и в коридоре утихла буча. Видно незваные гости решили с гостеприимством вопрос. Проходите, пожалуйста. Сами, пожалуйста. После вас. Это я после вас. Или в каком-нибудь более человеческом виде. Без разницы. Вопрос исчерпан, шатать перестало. Может, поезд шатала невидимая инопланетная сила. Может, накренивался вагон, или какие физические величины не соответствовали друг друга. Так оно или нет, оно в прошлом. Если в наш полюбовный мирок отошла тишина и заняла свою правильную нишу. Если тебе разрешили чуть-чуть успокоиться и не переосмысливать происходящее по сто первому кругу. Чистый проход, в цветах коридор, жизнь забита цветами.
  - Ты не спишь? - прошептала прекрасная Машенька.
  - Похоже, что сплю, - отозвался стратег.
  И так сорок восемь секунд.
  - Хорошо, что не спишь, - снова Машенька, прах с ее ног, - Ночь из сказочных. Стыдно в такую заснуть. Будешь жалеть, что сморозил подобную глупость. Будешь метаться, как раненый зверь. Упустил, черт возьми, свое счастье.
  - Нет пока, - это доподлинный возглас стратега.
  Двенадцать секунд пустоты. Сердце бухнуло, печень совсем осатанела от боли. Ну, сердце понятно, а печень? Зачем прицепилась она? Кажется, не обижали ее в последнее время? Помнится, сам накормил свою печень. Все равно капризная штучка, все равно прицепилась с разными глупостями. Влияет на стратегический аппарат. Какие-то всхлипы, какие-то шорохи, какофония мыслей и бледных существ. Прочь отсюда позорное прошлое. Надо сосредоточиться, всех прогонит товарищ Иванович.
  - Ночь и любовь, - с продолжением Машенька. В ее возрасте настырность не очень похвальная вещь, но поощряется. Продолжаем действовать, ибо кто тебе запретит так далеко от родины самому выбирать правила? Ящик вагона не Ящик завода под литерой "А". Там одни полномочия, здесь в любом варианте нечто совсем непохожее. Вот тебе варианты.
  Восемь секунд пустоты. Отходит, концентрируется Станислав Иванович:
  - Сказано хорошо, если сказано женщиной.
  Концентрируется без дополнительных условий Машенька:
  - Любовь такая же черная, такая же злая, как ночь. Она несет в себе разрушительное начало. Она не может не разрушать человеческий разум. Она обязана все разрушать, и разрушит в конечном итоге. Понимаешь, до последней детали, до крохи произойдет разрушение. Что возвысилось, обязана уничтожить любовь, и разрушит. Ее цель в какой-то мере площадка, ровная местность, голь перекатная, если не против, всякие глупости. Сначала хаос приносит любовь, чтобы возник мир на руинах.
  Неужели схлестнулись новые мысли и чувства. После третьей бутылки пора. Первая бутылка поспорила со второй, вторая поспорила с третьей. Концентрат есть по правилам бытия. Три основы, три числа, три фазы любви. Не отступает Станислав Иванович. Яростный, мощный, вселенский. Или ты спасовал перед какой-то там Машенькой?
  - Женщина в нашей системе, - снов она, - Это не женщина, но символ любви. Пускай не совсем правильный символ, пускай другого символа не предложила система. Будет другой символ, тогда разберемся с его последствиями. А сейчас будет этот символ, который наш, который умеет любить, который под первым номером попал на любовь. Я повторяю, с любовью не церемонится женщина.
  Две секунды отвала, затем понесло. В форме младший Иванович:
  - И что такое любовь? И кто разобрался в подобном явлении? Разве что природа в нем разобралась. Или уже не разобралась она. Вот придумывала природа такую любовь, чтобы поднимать собственную репродуктивность, ну и что дальше? Все мы любим природу. Не просто как нашу прекрасную мамочку, но как источник неиссякаемой стопроцентной любви. Мы очень любим, нет, мы обожаем природу.
  Нет, не так. Не в ту сторону поехал Иванович. Запас энергии оказался каким-то неправильным. Дай-то бог, чтобы правильно разобралась во всей этой философии прекрасная Машенька.
  - Вот и я говорю о любви, - а она разобралась, - Настоящее чувство приходит внезапно, потому что оно не зависит от прихоти человеческого разума. Твои инстинкты такие слабые, но ты все равно реагируешь на настоящее чувство. Потому что природа создавала инстинкты с единственной целью, чтобы никогда не исчезала любовь. Или с исчезающей любовью может исчезнуть природа.
  Вспышка похожая на мрак. Ну-ка припомнили, что связано с ночью.
  - Э, не надо, - Иванович в тысячный раз, - Природа никогда не исчезнет, в ней заложены контрольные точки, по которым она репродуцируется даже при отсутствии любви. А вот насчет инстинктов сказано правильно. Инстинкты содержат в себе более сильную страсть, чем нужно для репродуцирования природы. А эту страсть мы назвали зачем-то любовью.
  - В этом определенная логика.
  - Логика есть, если поставить на женщину. Ибо женское начало желает репродуцирования гораздо больше, чем начало мужское. Может, поэтому женщина создавалась с более примитивной нервной системой, чем все тот же мужчина. Ибо в тот момент, когда женщина откажется от репродуцирования, никакие мужские инстинкты не помогут удержаться природе в материальной вселенной. Отсюда такая потребность в духовных факторах (частный случай, любовь), которые удерживают женщину от роковой для природы ошибки.
  - Ну, это нам не грозит.
  - По крайней мере, сегодня.
  Станислав Иванович закашлялся и сплюнул на пол. Его плевок преодолел определенное пространство, хлопнул гулко, вероятнее всего расплющился и растекся на чьих-то тапках. И стало легче. Такая же точно легкость, как после бани. Сам расслабленный, члены расслабленные, душа витает где-то там в облаках. Шутит, даже посмеивается Станислав Иванович. О чем собственно разговор? О чем спорим, ребята? Вселенский гений не пришел к определенному выводу. Чего собственно в наших планах? Такая муть, такая тянучка, такая скользкая простыня. Горечь в горле чуток отпустила товарища. Расслабление тела не простыня. Мы стоим на пороге великих свершений. Кто еще не стоит, тот мерзавец.
  - Плохо и хорошо, что у нас такое сегодня, - в тысяча первый раз Машенька.
  Это на двадцать секунд. Затем светлая полоса. Скончались секунды с невероятной для них скоростью. И вообще очень правильно, что ненужные секунды скончались. Что-то там захромало в душе Станислава Ивановича. Вся его жизнь оказалась хромой и убогой на последней двадцатой секунде. А была ли такая жизнь? Очень похоже на то, что было. Но усомнился в подобной истине Станислав Иванович. Может, не было ничего. А вот первый луч за окном, он есть, от него невозможно отмазаться и оторваться. Еще поспорим немного, появится луч номер два. Следом лучи и лучи. Точно станешь посмешищем всех времен и народов или превратишься в пищу для моли на этой дурацкой и непривычной тебе полке.
  - Откуда моль? - удивился младший Иванович.
  - Какая моль? - удивилась прекрасная Машенька.
  - Моль прибили, а мы под крышкой.
  - Ну, иди откупорь эту крышку...
  Еще потерпите, товарищи. Вселенная с вами. Космос сюда протянул свои мягкие лапки. Звезды затихли в бессмысленной пустоте, придерживая обнаглевшее солнце. Все за вас, посторонилось и пропускает ваше обыкновенное счастье. Последняя точка в пространстве, последний прыжок в никуда. Станислав Иванович растянулся в этом прыжке. Он неистовый, он расслабленный, он никому ничего не уступит. Настоящий боец, настоящий спортсмен, культурист. А не заткнуть ли пасть на замок? То есть взять и заткнуть в своем извращенном всепоглощающем величии. Эта вселенная не для нас. Эти звезды вообще неизвестно откуда. Эта вечность смеется, почему бы и нет, над нами. Отступил, растерялся тупой человечишко. Бездна твоя, пропасть твоя, ну-ка попробуй промчаться над бездной.
  - К черту вселенную!
  В это мгновение поезд отправился в путь. И обнаженный атлет проскочил мимо полки.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"