Маркович Дан Семенович : другие произведения.

Здравствуй, муха!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Дан Маркович

Здравствуй, муха...

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Слышно...

  
   -Ты знаешь, Гена пишет стихи...
   Я не знал. Гена -плотный блондин лет сорока. Учился на физика, недоучился, и теперь работает лаборантом в каком-то институте. Он всюду ходит с пухлым портфелем, даже в гости.
   - Неужели там стихи?
   - Может и стихи. Ведь он пишет много лет - и ничего не печатает.
   - Не берут?
   - Не пытается, пишет себе и пишет. Иногда дарит друзьям на день рождения - и доволен.
   -Ну, достань...
   - Да у меня где-то валяются... бери.
   Я взял маленькую книжечку в кожаном переплете с шелковой ленточкой-закладкой. Сам переплетает... Открыл, первое стихотворение начиналось - "... юный эллин...", он что-то делал веслом, уже не помню... Второе...- "...прекрасная амазонка..." Ну да, быть не может. Третье - "...как прекрасны вечерние розы..."
   Я закрыл книжку. Он меня ошеломил. Я не так представлял себе графомана. Творит столько лет - и молчит, не пробивается к славе, не ходит по редакциям со своим портфелем. Знай себе пишет и пишет. Ему это нужно - и все... Когда мы начинаем - нам просто нужно, и ни на что не надеемся. Это не работа еще, а чистая радость. А потом становится профессией - и начинаются сомнения и муки... и проклятия - не рисуется, не пишется...
   Приятель смеется:
   - Что не читаешь, ведь просил. Натуральный графоман... но какой человек - чистый-чистый...
   - А ты сам-то дочитал?
   - Признаюсь, до конца не добрался.
   - Давай, попробуем...
   Я открыл последнюю страницу - и прочел:
   - Слышно...
   Слышно, как падает лист в осеннем лесу
   Слышно, как ветка скрипит - скользит по стеклу
   Слышно, как воробей купается в зной - крыльями бьется в пыли
   Слышно, как ястреб в небе летит - медленно исчезает вдали
   Слышно, как спит старый кот, дышит, сопит
   Слышно, как по шершавой бумаге бежит таракан - лапкой стучит
   Только неслышно время ползет, или бежит, или летит
   Только неслышно подходит смерть, на спинку кресла руку кладет
   Переминается, подглядывает из-за плеча......
  
  
  

Страшно.

  
   С недавнего времени мне сосед досаждает, пенсионер. Остановит на лестнице - и говорит, говорит... Ему коты жить не дают. Преступный сговор, говорит, у них.
   -Вот посмотри, на лестнице теперь черный сидит, сменил рыжего на посту - на дверь мою смотрит, а вчера здесь серый сидел...
   - Ну и что,- говорю,- пусть сидят, у них свои дела.
   - Не-ет,- он крутит головой,- ведь все делают по правилам, друг друга сменяют. И внизу, у черного хода, на помойке - еще один, мордастый, одноглазый - никого не пропустит... Это, брат, слежка идет, я ли не знаю, всю жизнь на этом деле.
   Я смотрю - черный, действительно, на дверь уставился, мой взгляд заметил - отвернулся лениво, будто и знать ничего не знает. Выглянул в окошко - и на травке черный лежит, с белым галстуком-бабочкой, развалился, щурится...
   - Может, у них свой интерес есть?..
   - Когда интерес - они орут, а тут молчат, понимаешь... Все по правилам делают.
   Тут и я задумался - а что, если наблюдают... Так ведь не за мной, чего мне беспокоиться - то...
   А вчера он, бледный, говорит:
   - Похоже, что не сговор... дело хуже... - а как хуже, не объясняет.
   Вечером пошел я мусор выносить. Он из своей квартиры выглядывает, ведро через щель просовывает - "будь другом,- говорит,- вынеси..." - и руки трясутся.
   - Давай, прогоним их, что мы, с котами не справимся?..
   Он руками замахал:
   - Что ты, что ты, они тогда прессинг применят!
   - Какой еще прессинг?
   - Будут толпой за мной ходить - не разгонишь.
   - Фу, черт, что же делать?
   - Похоже, что пропал...- он шипит через щель,- я знал... знал, что меня так не оставят...
   - Странно, столько детективов прочитал, а про котов не слышал.
   Он скривился - "зеленый еще, многого не знаешь, детективы твои ахинея и вздор - позавчерашний день..."
   Вынес я мусор, возвращаюсь - у подъезда белую бабочку сменил тигровый, с тяжелым затылком, нос боксерский, расплющенный. На лестнице вместо белой манишки - серый пиджачишко, карман оттопыривается. Выглянул в окошко - у черного хода одноглазый одноухому дежурство сдает...
   У-у-у, страшно...
  
  

Я не Гога.

  
   Я лежал в темноте. Вдруг раздался громкий стук. Меня дома нет - у меня темно. Я не стану вам открывать - я ничего не должен вам. Я никого не звал. Кто этот он?... А он стучит еще раз - требовательно и громко. Значит, имеет какие-то права?... Он считает, что может войти. А я не хочу!... сейчас подойду к двери и скажу - убирайтесь, я не хочу. А он скажет... Нет, не встану, не подойду...
   Но что-то уже потеряно, нарушено. Я думал, что исчез в темноте, в одеяле, как в коконе, буду тихо лежать, пока не стану другим, захочу выпутать ноги из плена... Пробуждение подобно рождению и тоже требует времени... А он снова стучит. Он так стучит, как будто знает, что я скрываюсь здесь. Я еще лежу, но уже выпрямлен и напряжен - и одеяло мне больше не друг, не товарищ. Гражданин, что нужно от меня? Я сегодня никому не должен. Не зажгу свет. На совесть не надеюсь, а терпение у него может истощиться. Или я так нужен - отчаянно?.. Тем хуже для него. Он стучит как лицо при исполнении... Поздновато для службы, пусть катится. Но я уже все потерял, лежу злой и терплю это нахальство. Ну, давай, ломай дверь, тогда хоть все станет ясно.
   И вдруг тишина... Ушел, что ли?.. Тихо ноги в тапочки, встаю и крадусь к двери. Нет, дышит, стоит, потрескивают крупинки песка под подошвами - переминается... Пусть уходит. Он как будто понял - спускается по лестнице, прошел немного, остановился, замер... нет, снова поднимается... Странно это - время идет, и мы все меньше хорошего ожидаем - от писем, звонков, нежданных гостей. Готовимся к неприятностям - и никогда не готовы...
   В конце концов - пусть, будь что будет. Глухо кашляю, шаркаю ногами - "кто там?..." - и в ответ слышу радостный голос.
   -Это Гога? Впускай. Ты что, умер?..
   Ах, как хорошо!
   - Я не Гога! Гога надо мной.
  
  

Куда идти...

  
   У меня что-то заныло в животе - долго и тупо. Где-то в глубине и в спину отдает. Никогда не думал, что живот такой глубокий, до позвоночника доходит. Раньше у меня не было живота - это было место, которым я сгибался, если надо грудь приблизить к ногам. Я мог бы поспорить, что там ничего нет, кроме мышцы, стягивающей тело в клубок. И, конечно, позвоночника, но это уже не живот, а спина - он сзади, как упругий стержень, тело на него нанизано, как шашлык на шампур. Сравнение не очень хорошее, но думаю, что людоед обрадовался бы ему. А мне нечего радоваться - теперь у меня есть живот. Когда много имущества - глаза разбегаются. Я думал - пройдет, не было и не будет. А он еще сильней, грызет меня, как лисенок спартанца... Не обращай внимания - обидится и замолчит. Или засни - проснешься другим человеком и все забудешь... Засыпаю - просыпаюсь, а он все тут. Отстегнуть бы его, как краб отстегивает больную ногу - и бежать. Или вывернуть наружу - выкинуть, как может морская звезда... Я хожу и смотрю в себя, жду новых неприятностей. И мысль больше не летает передо мной, а переехала в живот, как у нас любят говорить, получила новую прописку... А что?... вот и живет там...
   Прихожу к приятелю, он говорит: "У меня давно живот. Ты вот что попробуй - есть не давай ему, авось сдохнет. Только воду пей."
   Я перестал есть - и живот затих, что-то выжидает. Заснул я, проснулся - нет живота. Поел - болит, но уже потише, послабей... Потом еще тише стал, и еще - и все-таки остался...
   Теперь я знаю - в нем много всего и кипит сложная жизнь, и всегда может что-то испортиться. Все каким-то чудом работает, просто чудом. Все кипит, крутится, варится, движется, все само за себя решает, а я тут при чем?... Никто меня ни о чем не спрашивает, делают, что хотят. Это спятить можно, никаких у меня прав нет, ни остановить, ни исправить не могу, не вижу, не понимаю... Я сам у себя в гостях. Заняты все - вот-вот попросят. А идти-то куда... куда идти...
  
  
  

Махнуть хвостом.

  
   Я зашел к соседу, а у него стоит аквариум. Видно скучно ему стало без живых существ.
   -Ну, корми тараканов...
   -Нет,- говорит,- тараканы неорганизованные твари, приходят, когда хотят, и общаться с ними невозможно - слишком высокомерны.
   -А рыбы?..
   - Они красивы... Потом они не бегают так нервно и неодолимо по моим припасам, а неторопливо ждут корма - и я их кормлю сам.
   - Не спорю, это приятно... и все?..
   - Они меня успокаивают. Я умиляюсь - ну, можно ведь, можно хоть кому-то живому неторопливо скользить и переливаться, и блаженствовать на глубине...
   - А ты отключи, отключи лампочку - увидишь, как они забегают.
   - Тьфу! - он плюнул с досады,- до чего ты циник и нигилист.
   Но я шучу, пусть себе забавляется. Меня только волнует - как они добиваются полного спокойствия?.. Вот рыбка,в ней почти ничего нет, тельце прозрачно, позвоночник светится, желудочек темнеет, красноватый сгусток в груди пульсирует... - и глаз, смотрит, большой, черный и мохнатый... Прозрачность - вот в чем секрет. Все самое лучшее прозрачно и не скрывается. Видно как будто насквозь, а тайна остается. Бывают такие люди, делают то же, что и мы, а получается совсем по-другому. Видно, как пишет, рисует... и что говорил до этого известно, и куда ходил, и что видел... а начинает делать - и первая же линия его выдает... Откуда взял?... А ведь наше время суровое, умные мысли все сказаны и даль веков просматривается на тысячи лет. Умри - ничего нового не скажешь. Интеллектуалы перекладывают кирпичи с места на место. Э-э-э, пустое занятие... Только иногда, просто и спокойно вырастает новое слово, как лист на дереве... как будто приплыла прозрачная рыбка - и махнула хвостом... и все... Спокойно-спокойно, не огорчаясь, не злобствуя, не копаясь в себе до полного отчаяния... вот так - приплыла и махнула, не отдавая себе отчета, что делает, как делает...
   -Слушай, а чем ты их кормишь?
   - Мотыля покупаю.
  
  
  

Гарантия.

  
   Мой приятель пришел к врачу. Сердце, говорит, стучит иногда, как будто с цепи сорвалось. Постучит и стихает, работает снова незаметно для организма. Врач, женщина молодая и красивая, говорит - "раздевайтесь..." Он рубашку, майку снял, грудь выпятил - совсем еще молодец. Она послушала его в полном молчании, одевайтесь, говорит, и стала писать историю. Он сидит и ждет решения. Она подняла голову, улыбнулась: - "ничего страшного, это у вас нервное, никаких видимых изменений..." Он повеселел:
   -Я уж умирать собрался, сколько оно может так стучать, как пулемет, надорвется ведь...
   - Ну, что вы, умирать... я вам... - говорит и оценивающе смотрит на него, - лет десять- пятнадцать даже гарантирую.
   Поулыбались они друг другу - и расстались. Идет он домой и почему-то невесел. Десять гарантирует, а дальше что... без гарантии как-то страшно... Пришел, я его утешаю:
   - Ведь гарантирует... Все без гарантии перебиваются, а она тебе карты раскрыла.
   - Но ведь только десять... Значит, что-то серьезное.
   -За серьезное она бы тебе и года не дала.
   Он сидит, старый, пожухший какой-то, сейчас со стула упадет. Я смотрю - она его бесконечность разрушила, гарантию дала на десять, а бессмертия лишила. Он еще не верил, что умрет, как все... нет, знал, конечно, но веры не было - в другую сторону смотрел человек.
   - Слушай, плюнь,- говорю ему, - живи без гарантии, не ставь себе предела.
   Он качает головой:
   - Теперь не могу, как-то сразу меня ударило. Понял...
   Что сделала, идиотка... Потом и я заболел, и тоже пошел к ней. Стала она читать пухлый том моих болезней и в середине заблудилась. В конце концов мы с ней разобрались, что к чему, лечение назначили, и я говорю:
   - Боюсь вот... умирать скоро...
   - Ну, что вы,- она смеется,- я вам лет десять-пятнадцать гарантирую.
   Прибегаю к приятелю:
   - Не горюй, мне тоже пятнадцать дала.
   А он лежит, еле дышит, совсем про гарантию позабыл...
  
  
  

Знака нет.

  
   У моего приятеля с Богом сложные отношения.
   -Как я могу поверить, если он мне знака не подает...
   - Чуда хочешь?..
   - Нет, зачем... но хоть что-нибудь..
   Время идет, а знака все нет и нет.
   - Смотри, ветка качается, кивает за окном...
   - Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
   - Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся...
   - Это холод их прихватил, ничего особенного.
   И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
   - Вот если б стол вдруг подскочил... или полетел... Или шапка с головы слетела...
   Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть - и слетела, покатилась. Он поймал ее - ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление... и никакого знака нет. Жить спокойней, но что-то беспокоит:
   - Вызвать бы его на серьезный разговор.
   - Ветер, что ли?..
   - Ну, ветер... Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может ответит...
   Ругал, ругал - и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего - ни звука, ни знака... Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда - снег...
   - Хоть бы снега не стало...
   И представьте - растаял, до января земля черна, желта - всюду мертвая трава, нет ей покоя.
   - Бывает,- приятель не смущен - было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
   И предсказанное им сбывается. Он и рад и не рад - зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены... а знака нет.
   - Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы...
   Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам - и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека - одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
   - Ну, как?.. Что там?... Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!..
   Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина - бьется в окно, машет багровыми гроздьями...
  
  
  

Нет, я уверен.

  
   Есть люди, которые всегда начинают говорить со слова"нет". Они говорят даже - "нет, я согласен..." Если их спросить, то они сами не знают, зачем им это "нет", но тут же скажут снова: "Нет, я уверен... нет, я знаю..." Другие люди всегда говорят "да", они всегда так начинают говорить, но они не интересны. Впрочем, среди них скрыты и такие, которые говорят "да" или "очень интересно", но у них это "да" - все равно, что "нет". Потом они все равно говорят что-то свое, и выходит, что им было совсем не интересно. Говорить "да" - для них только вежливая привычка, на самом деле они тоже говорят - "нет...". Все эти нет-люди, явные и тайные, не придумывают свое "нет" - оно идет из глубин. Когда два таких человека разговаривают, они слушают друг друга чуть-чуть, чтобы совсем уж не потерять нить, и при первой возможности вклиниваются со своим "нет", а другой ему - тоже "нет", и так они разговаривают. Нет, разговор все же идет, потому что первое слово никто не слушает, а со стороны слышишь - нет и нет... Спросишь - они и сами не знают, почему у них так получается. Все же один объяснил мне:
   - Когда я вижу что-то хорошее - книгу или картину, или слышу умную речь - то первое, что мне хочется сделать - отгородиться: "нет, нет, подождите, я скажу сам... нет, почему я это до сих пор не сказал!.. А чуть погодя - "нет, должно быть не так, по-другому... нет, теперь я..."
   Нет и нет... Вот такие эти нет-люди. Интересно, откуда берется это первое "нет", ведь большинство людей сразу говорит - "да" или просто бьет поклоны. А эти не то, что на плохое, на самое хорошее - нет и нет... Часто пропадают они, потому что их сил хватает только на первое слово, но иногда, я думаю, что-то получается. Нет, я уверен...
  
  
  

Рондо.

  
   Иногда кажется, что вообще невозможно что-либо написать. Может быть, писать надо о том, что хорошо знаешь - но это скучно, ведь ничего нового самому себе не скажешь. А писать о том, чего не знаешь вовсе - как-то неудобно. Значит, стоит писать о том, что знаешь неважно и хочешь узнать получше. Тогда хорошо бы написать о котах... или о пауках. У меня живет один паучок. Раньше я не любил их, а теперь слежу с любопытством. Он знает, что делает. Если бы такой паук был писателем, то, наверное, знал бы о чем писать. Он писал бы о своей паутине, и о мухах. Хотя мой паук о мухах знает мало - их нет у меня. Но о паутине он знает все. Он залезает на потолок, бежит по нему на середину комнаты и оттуда спускается вниз на своей паутинке. Потом по полу бежит в угол и скоро снова появляется на потолке, и снова спускается вниз... Непонятно, зачем он это делает часами?..
   Я лежу на спине и слежу за ним. Интересно, что он знает обо мне... Встаю и ухожу - и натыкаюсь на паутину. Он решил поймать меня и оплел пол-комнаты, вот так паук, вот это планы! Что ему делать теперь, ведь все разрушено?.. На следующий день он снова суетится и планы свои не оставил. Будь он побольше, мне стало бы страшно... Не пора ли и мне приняться за дело? Если бы я знал о словах столько, сколько паук о паутине - я был бы гениальным писателем. А мне трудно написать рассказ. И не о чем писать. О том, что я знаю - писать скучно, о том, чего не знаю - писать стыдно. Не написать ли о котах - кое-что о них я знаю, но гораздо меньше, чем хотелось бы знать. Боюсь только, что больше узнать не удастся - с ними трудно договориться. А зря, я мог бы стать неплохим котом - люблю сумерки, и ночь, и тишину, и кусты, и мог бы спать на сухих листьях осенью, теплыми ночами... А пока я не могу написать рассказ. Кажется, что вообще невозможно написать ни строчки...
  
  
  

Нетрудно запомнить.

  
   Есть вещи, которые любой человек терпеть не в силах.У каждого свое, но в чем-то много общего. Один мой знакомый не терпит, когда сырники пристают к сковородке, начинают разваливаться. У него сразу портится настроение и он бросает это занятие, остается голодным. Если пристает рыба, он морщится, но терпит - сойдет... Его жена смеется над ним, но не может перенести, когда яичница-глазунья со сковородки не снимается, глаз сморщивается - вытекает...Ужасное зрелище. А он смеется, соскабливает все к себе в тарелку и с аппетитом съедает - не может понять ее... Мой другой приятель все это может вытерпеть, но не переносит яйцо в бульоне, особенно, если его крошат. Бульон становится мутным и мерзким, а яйцо - прекрасный продукт - превращается в ничтожество, в серую грязь на дне тарелки... С гренками он тоже борется - вылавливает сразу или даже ловит налету, когда жена сыплет их в тарелку. Но кажется теперь он отстоял чистоту бульона - гренки отвергает, а яйцо ест отдельно, на тарелочке, и обязательно сухое, не подмоченное... Он все ест без соли, кроме яйца. Крутое яйцо, соленое и сухое! Разве так трудно запомнить?!... Одна моя знакомая ест яйца только "в мешочке" - и обязательно с хлебом. Вообще-то она не ест хлеба, потому что боится потолстеть, но яйцо без хлеба?... невозможно! Она любит яйца, но из-за хлеба не может их есть часто. Хорошо хоть, что скоро ей исполнится сорок, а после сорока яйца есть вредно. Тогда ей легче будет воздерживаться...
   Еще один мой знакомый пьет чай только с конфетами. Конфета нужна не слишком мягкая - быстро исчезает во рту, и не слишком твердая - иначе при сосании дает мало сладости и приходится закладывать в рот по нескольку штук, а это неудобно. Он остановился на двух сортах и всегда ищет только их. Если этих конфет нет, то он отказывается от чая, как будто у него водобоязнь, и ждет нового завоза в магазин... Но это еще что... Я знал человека, который обожал сладкий чай с селедочкой - ломтик на кусочке хлеба. Каждый день в пять часов он так наслаждался. А его жену тошнило, когда смешивали сладкое с соленым...
   Но что, собственно, я хотел сказать?... А, вот, я хотел посоветовать вам - возьмите тонкий ломтик лимона и посыпьте его мелкой солью. Попробуйте - не пожалеете. Гадость?... Ну, что вы понимаете.
  
  
  

Что могу.

  
   В путешествиях во времени случаются осечки, и путешественник встречает самого себя. Говорят, что от этого бывают большие неприятности, но я не верю. Ничего плохого не случится, и хорошего тоже - просто ничего не произойдет... Я иду - мне сорок - и встречаю себя, двадцатилетнего.
   -Послушай, что ты тянешь свою девушку, не даешь ей смотреть на витрины?..
   - На витрины смотреть - мещанство.
   - Тогда выбери себе другую девушку, а эту все равно не удержишь.
   Дурак, нашел, что говорить - она нравилась мне. Я надеялся, что она поймет - наука важней всего. Так что лучше помолчал бы... Он смотрит на меня - перед ним седоватый человек, кое-как одетый, с лысиной во всю голову.
   - Ого, а у меня только начинается.
   - Дальше пойдет быстро, годам к тридцати полностью облысеешь.
   Снова сплоховал! зачем парню настроение портить...
   - Слушай, тебе не хочется рисовать?
   Он смотрит на меня как на сумасшедшего:
   - Я совершенно неспособен к этому. И мне нравится наука.
   - А может попробуешь - порисуй немного...
   - Нет, исключено.
   - Тебе нравится наука или ты хочешь стать ученым?..
   Странный вопрос. Он не понимает. Честолюбивый парень - хочет заниматься чем-то интересным и стать личностью, а дело... Дело всегда меньше человека.
   - Мне хочется понять причины жизни, а они в химии.
   Я смотрю на него. Зачем ему живопись?.. Пусть будет наука. Зря ты связался с этим возрастом. Тебе нечего ему сказать. Ни подтолкнуть, ни предостеречь невозможно...
   - А ты что сделал в науке?
   - Написал диссертацию, полсотни статей, книгу...
   - О-о, здорово... - он удовлетворен, уходит, волоча за собой девицу, на которую не могу смотреть без стыда. Нет, ты попал не в то время. Этого крокодила не свернешь, пусть сам ломает голову... Поворачиваю рычажок - и передо мной мальчик в плаще и кепочке, гуляет у моря. Его останавливает какой-то старик, показывает фотокарточку. Он удивлен:
   -Моя... А вы кто?..
   Не узнает.
   - Ты кем хочешь стать?..
   Он молчит, сам себе не признается. Но я-то знаю, он хочет стать "великим гением человечества".
   - Ты чем хочешь заниматься?..
   - Если бы я мог - стал бы великим писателем... или художником.
   - Послушай, я из будущего. Тебе надо срочно начинать - пиши и рисуй. Гения не обещаю, но что-нибудь получится.
   Он молчит, носком ковыряет землю. Упрямый. И не верит. А может не хочет "чего- нибудь"?.. Ну, что за черт, куда же мне ехать, не в роддом же... Я знаю куда. Поворачиваю рычажок - и я в полутемной комнате. На раскладушке лежит человек. Ему тридцать два. Что-то все не ладится, не клеится - интерес пропал, что ли?..
   Я наклоняюсь к нему:
   - Да, пропал, пора признаться себе и начинать другое.
   - Нет, просто устал, что-нибудь придумаю еще.
   Но я-то знаю - ничего он не придумает, промучается еще пять лет. А он и слушать меня не хочет... Надо исчезнуть. Ухожу из прошлого - не получилось встречи. Ни пользы, ни вреда. Возвращаюсь к себе, вижу - в углу кто-то шевелится. Дряхлый старик, что-то говорит, предупреждает...
   - Ах, оставь, ну, что я могу сделать? То, что делаю. Что пока еще могу.
  
  
  

Ошибки жизни или странные тяготения.

  
   Познай самого себя и следуй своей природе - советуют мудрецы, но, как говорит один мой приятель, совсем не все так просто. В природе нашей заложены странные привязанности, может быть, наследие давних времен, когда люди были свободными животными, если так когда-то было, и могли следовать своим свободным инстинктам. Сначала мы обманываем себя, навязываем себе идеалы красоты и хорошего поведения, и нам их навязывают, как же без этого, а потом наши собственные привязанности начинают понемногу выползать... Встреча с ними может причинить серьезные огорчения, ну, уж недоумение во всяком случае, как, к примеру, у натуралиста, который всю жизнь изучал тигра в кабинете и вдруг обнаружил его на лужайке в двух метрах от себя. Это была бы интересная встреча, они удивились бы оба, но натуралист больше, потому что имел свое представление... Я совсем не шучу, это вещи, из-за которых разбиваются жизни людей. Так один мой знакомый, интеллигентный и тонкий человек, к ужасу своему обнаружил, что его привлекают женщины типа продавщицы Маши из институтского буфета, очень крепкого сложения женщины с громким голосом. Он стал искать встреч с этой Машей и однажды даже проводил ее домой, и ждал под окнами несколько раз, а Маша в это время выпивала с одним своим приятелем, шофером Митей, они смотрели в окно и смеялись над бедным хлюпиком. Митя не стал приятеля нашего бить, а просто сказал: - Ну, куда ты лезешь?... После Маши были и другие увлечения, и все они кончались ничем. Интеллигентные изящные женщины ему не нравились, хотя поговорить с ними он любил. Что будет дальше с ним - я не знаю. Сумеет ли он побороть себя и поступить разумно, или, наконец, найдет свою Машу...
   Одна моя знакомая, культурная женщина лет тридцати с лишним, обожает молодых мальчиков восточного происхождения, а они на нее не смотрят. С одним, правда, она сошлась, но он оказался дураком и негодяем сразу, и сбежал, прихватив дорогое кольцо и браслет. Она понемногу стареет, но увлечению своему верна... Один приятель признался мне, что ему пришлось расстаться с очаровательной женщиной, умницей и кандидатом наук, только потому что у нее тонкие кривоватые ноги, поросшие волосами. Ему все в ней нравилось - и характер, и походка, и грудь, и бедра... но что об этом говорить - она его любила, и он хотел ее полюбить, а ноги - они все и решили. Теперь он женился на женщине с отличной фигурой, у нее великолепные ноги, полные в икрах, стройные в щиколотке, кожа нежная и гладкая... но она просто стерва и грызет его каждый день, а он без нее не может жить, и страдает, и счастлив без ума, и чем это кончится - не знаю...
   Одной нашей знакомой страшно нравятся мужественные блондины с лицами викингов. Первый викинг бросил ее и ушел к другой. Второй был копией первого и просто обманул ее - сказал, что не женат и долго морочил голову; наконец, она рассталась с ним - и тут же появился третий, не менее мужественный. Он оказался ничтожной личностью, мелким тираном с больным самолюбием - и они расстались через год... Одна женщина говорила мне, что может полюбить мужчину в один момент, если он красиво и умно говорит. И действительно, все ее романы были с мужчинами удивительно интересными, они говорили красиво и увлекательно - один был членом союза писателей, другой - никем, но все равно говорил просто замечательно, а третий говорил лучше всех, но оказался наркоманом и сомнительной личностью, кажется, ему вовсе не нужны были женщины... Все это было видно с первого взгляда, но ведь она не смотрела - она слушала... Есть мужчины, которым нравятся стройные женщины и высокий мелодичный голос, а есть такие, которые сразу напрягаются, когда видят короткие полные ноги и слышат хриплый низкий голос... Потом, если они в состоянии рассуждать, то отделываются легким шоком, сдерживают себя и только провожают глазами, но не всегда так бывает, не всегда... Одна почтенная женщина призналась мне, что у нее просто слабеют ноги, когда она видит деревенских парней, грубо сколоченных, с крепкими короткими ногами. А ведь она любит своего мужа... ну и что?... Природа играет нами, ну, не так уже, конечно, как раньше, но порой напоминает о себе, и тогда мы чувствуем себя неуютно, как будто обнаружили, что сидим на гейзере, и вот-вот произойдет извержение... Вот и познай самого себя...
  
  
  

О колбасе.

  
   Один мой приятель мог часами говорить о колбасе. Он стоял у витрин и смотрел на колбасы, которые там лежали в большом количестве, дешевые и дорогие, вареные и копченые. Иногда мы угощали его. Он жил дома с толстой доброй матерью, ел сытно, но просто, и никогда ему не давали колбасу так, без хлеба и сколько хочешь. Колбаса стала его мечтой. Он завидовал нам - мы жили в общежитии, на стипендию, и могли покупать все, что хотели, а потом уж перебивались как могли. Он тоже так хотел жить. Иногда и мы ему завидовали, но чаще - он нам. Тем временем он учился, работал, потом женился, и сейчас у него три девочки. Денег у него по-прежнему нет - все уходит на еду, простую и сытную. Иногда в гостях он ест хорошую колбасу и вздыхает - мечта осталась мечтой. Но все-таки есть надежда, что когда-нибудь он свою мечту настигнет... Хуже обстоит дело у другого моего приятеля. Он страстно любил в детстве марципановые фигурки, которые стояли в дорогом магазине на витринах. Иногда ему доставались самые маленькие, на день рождения. Марципан исчез, после войны его не стало, и мечта оказалась совершенно недоступной.Теперь он собирается в ГДР, чтобы посмотреть на этот марципан, который обожает с детства. Тот приятель, который любит колбасу, говорит, что она стала совсем другой, в ней нет того вкуса, который был раньше, и запаха. Так что, даже если он когда- нибудь сможет поесть ее вволю, то вряд ли это будет то, о чем он мечтает. Тот, кто любит марципан, надеется, что все окажется так, как он ожидает, но и он говорит, что умерли старые мастера, которые знали секрет марципана, он где-то читал об этом... Моя мать всю жизнь мечтала поесть вдоволь дорогого шоколада. До войны, она говорила, частник продавал шоколадный лом, с орехами, и очень дешево, а потом лом продавать почему-то перестали. Она умерла с этой мечтой... Я не люблю шоколад, но слышал, что он совсем не тот, что был раньше. Я обожаю миногу, жареную, в маринаде, ломтиками, на блюдечке, с пивом... Я ел ее один раз вот так, на берегу моря, это было давно. С тех пор минога стала совсем не та, иногда я пробую и убеждаюсь в этом. Я даже ездил туда, где ел, на тот берег, но там ее не продают больше... Еще я любил шоколадные пирожные, которые продавали только в одном месте. Крем был особый...
  
  
  
  
  

Чем это кончится...

  
   У нас в доме много детей, но только одна девочка добрая. Остальные, кроме одного, тоже не злые, но добрых нет больше. Ее считают почти что дурочкой, и смеются над ней. Вокруг нее мало доброты, и я смотрю с замиранием сердца - что же будет с ней?... Она похожа на мать - такое же широкое крестьянское лицо и широко поставленные чуть раскосые светлые глаза, но у матери лицо грубое и недоброе. Неужели и дочь со временем станет такой же? Вот уже голос стал грубей и глаза смотрят не так доверчиво и открыто... Она уже озлобляется, потому что кругом другие люди - в них мало сочувствия. Нет, все- таки она отличается от других...
   Я стал думать - в чем тут дело, почему доброта - такая редкая вещь. В ней две стороны - внимание и сочувствие. Вниманию можно научить ребенка, если говорить - "смотри - кошке больно, ты ведь знаешь, как это бывает..." Получится внимательная вежливость, хорошая привычка воспитанного человека - не делай другому того, чего не хочешь себе. И, может быть, какое-то сочувствие - стоит представить себя в таком положении... Но настоящего сочувствия не будет. С ним рождаются. Оно идет от способности воображать, живо представлять себе чувство другого и при этом испытывать его самому. Зачатки воображения есть у всех, но у некоторых они сильней. Такой человек не просто представляет себе чужую боль, а чувствует ее на себе - это совсем другое... Бывает, что воображение есть, а внимания к окружающему миру мало. Такие люди постоянно замкнуты на своих переживаниях и тоже не могут стать добрыми. Но если они сумеют выразить свою боль и другие чувства каким-то образом - нарисовать или написать об этом, то из них получаются настоящие художники и писатели. Рисунок и слово дают им возможность вырваться из себя, и тогда то, что они думают и делают, становится интересным для других, если, конечно, они глубокие люди. Они по-своему счастливы, но их судьба трагич- на, потому что их видят все, и каждый считает своим, а они остаются сами в себе... И все-таки, добрыми я их не назову, это другое. А девочка эта - добрая...
  
  
  

И все-таки...

  
   Я вышел погулять с собакой и сразу увидел этого человека. Он сидел на скамейке у подъезда. Мороз, а он в плаще, и в кепке, надвинутой на уши. Я видел только небритую щеку и кончик сизого носа. Руками он держался за край скамейки, а сам наклонился вперед, будто что-то разглядывает на снегу. Вещей у него не было, только хозяйственная сеточка, валяется рядом на скамейке, уже припорошенная медленным крупным снегом. Что он здесь делает? - он не живет здесь... Может, ему плохо? Непохоже, и подойти неудобно. Что скажешь? - гражданин, вам помочь?... Иногда так говорят - гражданин, если уж совсем никак не назвать. Если бы я был женщиной, то сказал бы - "мужчина..." - теперь так говорят. А как еще скажешь - ведь ясно, что он мне не товарищ. Будь я моложе, сказал бы -"папаша"... А что? мне недавно в подъезде сказали -"отец"...
   Ну, какая разница! как назвать! - тут человек медленно замерзает, сам, может быть, не понимая этого. Когда рассказываешь, всегда кто-нибудь усмехается - "пьян твой гражданин". А вот и не пьян, и так тоже бывает. Он сидит и о чем-то думает, вспоминает. Что я ему скажу?... обидится еще... Пойду обратно - обязательно подойду, надо напомнить ему, что на улице минус, а он в плаще.
   Как я ни дергал пса - "скорей, скорей", а он скорей не любит, и полчаса наверняка прошло. Идем обратно - на скамейке никого нет. Вот и хорошо. У двери соседка стоит, она всегда все видит, знает.
   -Ушел, что ли, этот?..
   - Старичок-то?.. Он в пятую к сыну приехал, из деревни. Вышел в магазин - и забыл, куда идти, куда вернуться. Сидел - вспоминал, пока не нашли его.
   Ну, разве я мог ему помочь? Ну, спросил бы - кто вы, откуда? А он - забыл... Как, должно быть, страшно ему стало. Может обрадовался бы мне, схватил за руку... А что я мог ему сказать...- я не знаю, кто ты... И все-таки, все-таки...
  
  

Я?..

  
   В нашем подъезде умер старик. Я его мало знал - коренастый такой, с красноватым лицом. Вежливый очень, всегда приветливо поздоровается... у него сын где-то служит, офицер. Вот и все, что я знаю о нем. Осенью он болел - сердце, к зиме выписали, но лицо потеряло живой цвет, стало бледным, глинистым каким-то, с зеленоватым оттенком. Раньше он здоровался - смотрел на меня с интересом, а теперь казалось, что сердится. Но, я думаю, ему просто было не до меня. Он не отрываясь следил за тем, что делается у него внутри, а весь мир уже отдалился. Как говорят,одной ногой уже не здесь, и за ногу эту кто-то цепко держит - и тянет... мало ему ноги - все давай. А старик в ужасе вырывается, но виду старается не подавать, потому что никто не замечает этой борьбы. Вот разве что лицо особое какое-то, как будто кожа умерла на нем...
   И действительно, дальше все пошло быстро, старик исчез - увезли однажды утром и не вернулся. Этот последний отрезок жизни незаметен для окружающих, если не родственники и друзья: пути разошлись, умирающего уже нет с нами... а потом мы видим неподвижное холодное тело, и нам говорят - вот, все кончилось... Мы смотрим - а, так это тот старик, который исчез... он возвращается к нам в таком виде?... еще немного - и он совсем перестанет напоминать о себе... Жаль, конечно, но ведь я мало его знал, да и ушел он от нас давно, это видно было по лицу - бледному, с отсутствующими глазами. Теперь его хоронили.
   Гроб вынесли из широких дверей морга и поставили на две больничные табуретки, белые. Гроб темно-серый, крышку сняли и я увидел старика. Он лежал в черном костюме, спокойный и важный, и глаза, наконец, успокоились - закрылись, а цвет лица тот же - глинистый. Последнее время глаза нарушали гармонию лица - выглядывали как бы из дырок в маске - живые, и может из-за глаз мертвое лицо казалось маской, а теперь это было просто мертвое лицо... Собралось примерно два десятка людей и стала оформляться процессия. Вперед вышел высокий человек с русыми волосами, падающими на лоб. Он нес большой крест из некрашеного дерева. За ним один человек нес крышку гроба. Его голова и плечи исчезли под крышкой, и он шел, покачиваясь под тяжестью, как слепой - он видел только ноги несшего крест и по ним знал, куда ему идти. За этими двумя четверо несли гроб, старик медленно плыл в воздухе - его уход завершился. Сначала боль, страх и отталкивание, потом усталость и равнодушие - и сон... Гроб удалялся, люди, составляющие процессию, постепенно исчезали, осталось несколько человек, они погрузили гроб на машину, и дорога опустела. Я шел домой и думал - как незаметно это происходит... Невозможно примириться. Ведь разве завтра не ты, не ты, не ты?..
  
  

Настанет день.

  
   В этом уютном чистеньком музее собрано все, что живет и растет на скупой северной земле. Чучела небольших животных и птиц, сухие листья и стебли, ягоды и цветы...тут же рядом карты и фотографии местности. Здесь все мертвое, потому что это музей, а не зоопарк или ботанический сад. Только на лестнице в стену вмурованы стеклянные сосуды. В них живые разноцветные рыбы. Рыбы везде дома, была бы только вода. Они подплывают к прозрачной стенке и, выпучив глаза, рассматривают меня. А я прохожу мимо них - и тут же забываю.
   Но что это?... За толстым стеклом, в цинковой ванночке, в мутноватой луже лежит маленький, но серьезный, даже суровый крокодильчик, сантиметров тридцать длиной. Он настоящий: вспухает и опадает кожа под нижней челюстью - он дышит, значит живет. Как он оказался здесь, в музее мертвых экспонатов, не считая бездумных рыб, один - в грязной посудине, замурованный в стену, выставленный на обозрение всем проходящим?... Разве он может здесь жить? Наверное, люди ждут, когда он умрет, чтобы сделать из него удобное для хранения чучело, и тогда, успокоенный и нестрашный - никогда не вырастет - он займет свое место на витрине, как чужеземный гость, рядом с другими мертвыми... Даже такой маленький - он страшен, его не возьмешь на руки, как ящерицу... он смотрит круглым белесым глазом - и молчит, цепкими лапками ухватился за край ванны, наполовину в воде... Он спокоен и безопасен?... Как вы ошибаетесь...
   Настанет день... С жалобным звоном лопнет стекло и из квадратного окна в стене, ломая штукатурку и выворачивая кирпичи, вылезет огромная зубастая пасть, а за ней и все десятиметровое тело, покрытое грозными роговыми пластинами, в желтой ржавчине и слизи. Разевая пасть, с ревом он ринется вниз по лестнице, ломая хвостом перила и сметая с пути посетителей...
   Чем это кончится - трудно сказать. Может, он доберется до реки и плюхнется в спокойную прохладную воду... а может одолеют его набежавшие со всех сторон двуногие твари... Может быть и так... но настанет день...
  
  
  

Монгольский дьявол.

  
   В сумерках, на высоком крыльце аптеки кто-то тронул мое плечо. "А ваша собачка не укусит?" Невысокий мужчина лет сорока, лицо скуластое, волосы ежиком. "Можно с вами посоветоваться?" Мы отошли от двери.
   - Мой сосед, Вольдемар, аптекарь - он здесь работает,теперь он мой враг. У меня собачка маленькая есть, во-от,- он опустил руку к коленям,- она его цапнула как-то, ну чуть-чуть... а он, черт, поехал в Монголию, специально, и привез оттуда невиданного пса, монгольское чудо. В этой псине два центнера, холка -во! - он поднял руку к груди,- ... а лапы!... пасть!... Бог ты мой... во сне не увидишь. Вторую такую космонавт Леонов имеет, больше никто. У нас участки рядом, картошка и прочее, сами знаете, и его пес моего, конечно, подрал, не до смерти, но очень крепко. А что еще будет... Теперь я думаю - какого пса мне нужно добыть, чтобы он Вольдемарова дьявола победил, что вы посоветуете?..
   Я подумал:
   - Может кавказская овчарка подойдет, они очень сильны.
   Он пренебрежительно махнул рукой :
   - Нет, кавказская не потянет против этой монгольской бестии.
   - Ну, дог, сенбернар...
   Он задумался - печально покачал головой:
   - Нет, куда им... Вот если б я волка воспитал... Волки, говорят, смертельную жилу знают, чуют - никакой пес против них не устоит, да где же его взять, волка-то?..
   Мы помолчали.
   - Может, он уймется?.. - я имел в виду злопамятного аптекаря.
   - Нет... Вольдемар человек задумчивый, что задумает, то свершит, даром что интеллигент. Пропал теперь я...
   Мне стало жаль его, неужели нет никакого выхода?
   - Видно и вы не можете мне помочь...- он вздохнул. Мне сделалось неловко.
   - Тогда вот что, - он приблизил свое лицо к моему, глаза его загадочно мерцали,- дайте мне, пожалуйста, восемьдесят копеек...
   Ну, конечно... - я дал, хоть как-то смогу его утешить. Он поблагодарил - и исчез в темноте.
   А я шел домой по темному осеннему парку и представлял себе Вольдемара, ядовитого аптекаря, тонкого, со змеиной головкой и подвижными пиявками-губами... и его таинственного пса...- со львиной гривой... ноги бревна!... пасть - о-о-о! - и с полуприкрытыми узкими монгольскими глазами.
  
  
  

Собачья прогулка.

  
   Иногда ко мне заходит сосед - бери, говорит, свою собаку Баскервилей - пройдемся. Знает, что гулять я не люблю, а с собакой ходить надо. За домом поле, спускаю собаку с поводка. Моросит мелкий дождик - погодка собачья... Сосед гуляет каждый день, а вечером бегает рысцой, спасается от второго инфаркта. У меня еще первого не было, и я в принципе против этой рысцы - трясет как в дрянном автобусе. Он говорит - здорово, а по-моему все болячки растрясает, ничего хорошего. Мы идем по сырой траве, на ней кое-где белесоватый налет - заморозки по ночам.
   - Нет, ты обязательно начни бегать, втянешься - поймешь, как это хорошо.
   Он оптимист. Был крупный инженер когда-то, потом сняли, посадили, жена ушла к другому.. Но выпустили - компенсацию выплатили, пенсию дали... квартиру даже вернули... Идем, кругом природа замерла, только дождик шуршит, да иногда опускается на землю хрупкий лист. Собака встречается с другими собаками, возникают конфликты, но я не вмешиваюсь. Нет ничего хуже неразрешенных конфликтов. Сосед кивает - "неразрешенные - это уй-юй-юй..." Дорожка ведет к реке.
   -Дальше не пойду, скользко, да и холод собачий.
   - Ну, ты совершенно гулять не умеешь.
   - Пусть гуляет собака - ей нужно.
   Мы идем обратно. Сосед молчит, следит за дыханием, пульс считает. Собака отстает - кусты считает, отмечает, чужие метки переименовывает... Сосед останавливается, приседает пару раз, делает глубокие вдохи - выдохи.
   -Нет, ты обязательно пробегись со мной.
   Он меня злит - зачем?..
   Он молчит, потом неуверенно предлагает:
   - Ну, жить будешь дольше...
   - А зачем мне дольше?
   Он молчит, потом признается:
   - Умирать страшно...
   - Больно, что ли?..
   - Нет, просто страшно... и неприятно - жалеть будут, головами качать...
   Я соглашаюсь - "пожалуй, ты прав, но ради этого трястись каждый вечер?..
   Он пожимает плечами - "ну, смотри..."
   Я беру собаку на поводок. Прогулка окончена.
  
  
  

Негодяй.

  
   Мужчина с девочкой гуляли в зоопарке. Я их давно заметил у клетки с тигром, а теперь они решили посидеть на скамейке. Я тоже сидел здесь и смотрел на уток, которые ухитрялись, не двигая ни головой, ни крыльями, скользить по воде, как маленькие кораблики с моторчиком - быстро и неутомимо. Я не умею ни плавать, ни летать, а они умеют... Девочка спрашивает - "почему они не летают?" Ей лет пять, она в красной шапочке и теплом комбинезоне. Отцу около сорока, он в берете и старой куртке, видно, что за одеждой не следит.
   - Смотри, какие у них красивые перышки - красные.
   - Не красные, а малиновые.
   Она права, этот цвет малиновый. Утки кружатся на одном месте, часто окунают головы, смотрят под воду.
   -Зачем они?..
   -Там, наверное, есть еда.
   Мне уже пора домой, но здесь тихо и особая какая-то жизнь. Скрываешься?.. Что поделаешь - скрываюсь. Смотрю на уток, как они плавают. Я не стал бы плавать, сразу бы улетел.
   - Так почему они не летают? - Девочка тоже хочет знать.
   - Здесь корма много - зачем им лететь. И куда?..
   Может он и прав, а может им крылья подрезают, я слышал. Но ей не обязательно это знать... Утки нырять перестали, поплыли большими кругами, скользят между листьев, которые то и дело пригоняет ветер. Скрываюсь... Но уже пора, лететь не можешь - живи как все...
   Девочка спрашивает:
   - Папа, ты негодяй?..
   Она долго думала, когда смотрела на уток - спросить или промолчать...
   - Кто тебе сказал?..
   Она задумчиво смотрит на носок ботинка, покачивает ногой.
   Мужчина вздохнул:
   -Ну, пойдем...
   - А ты купишь мне Чебурашку?..
   - Куплю, куплю. А где это продают?..
   - У всех девочек есть.
   Они встали и пошли к выходу. Я еще посидел немного.Утки уплыли на другой берег, вылезли из воды и важно переговаривались. Может быть, негодяй - просто негодный к чему-то человек?.. Негодный к тому, чтобы летать, например. Негодник... Тогда мы все негодяи. Хватит, пора, пора за дело... негодяй...
  
  
  

Может дикий?..

  
   Я открыл дверь и выпустил кота. Он задрал хвост и поспешил вниз. Пусть погуляет, пока еще солнышко.Осенью он приходит мокрый и взъерошенный, хрипло вопит на лестнице - совсем другая погода. А сейчас ему хорошо... Сверху спускался старик, который живет на пятом.
   -Твой кот?..
   Я не люблю этот вопрос, какой же он мой - мы живем в одной квартире, ну друзья или приятели... как я могу присвоить чужую жизнь?.. Кот ушел, а старик остановился и рассказал мне, как он ездил на прошлой неделе на ту сторону реки, там он ставит палатку и ловит рыбу. Пенсия у него деревенская, не проживешь, и рыба сильно помогает. Так вот, там, оказывается, живут коты, их целая колония. За рекой поле, овраги, дальше лес на много километров, что же там делать котам?..
   - А кто-то завез, видно избавиться хотел, одного, другого... вот они и размножились. Пришли, сели вокруг меня - смотрят на рыбу, облизываются. Я им всю мелочь отдал.
   Старик видел котов десять или двенадцать, но думает, что их гораздо больше. Самый главный у них большой рыжий кот, пушистый и свирепый. Летом они, конечно, не голодают - мышей полно, а вот как зимой им выжить?..
   Старик усмехается:
   - Зимой они по льду к нам переходят - и живут среди нас, как будто домашние, а на деле самые что ни на есть дикие коты. А как снег начинает таять, уходят по льдинам обратно, на свой берег.
   На том берегу заброшенная деревня, называется Республика. Когда-то свезли вместе дома, решили жить коммуной, но в первый же голодный год коммуны не стало, и остались развалившиеся хаты. В них и живут коты. А что?... совсем не плохо.
   С тех пор я часто думаю о тех котах. Как они там? - живут республикой, сами по себе - и не тужат. На своего смотрю - не оттуда ли?... а он виду не подает.
   -Ты там был?..
   Он молчит, в глазах искры. Может дикий? А что, вполне может быть.
  
  
  

Перетерплю.

  
   Один бы я сюда не попал - надо было проявить настырность, и у нее она была. Палатка освободилась только что, дощатый пол, две железные кровати, выглянешь - озеро поблескивает, другой берег далеко-далеко... Август, правда, и ночи холодные, но у меня два одеяла, а под кроватью бутылка хорошего ликера - перетерплю. Лес сосновый и еловый, мох и ржавые иголки, впадины и канавки - следы окопов, заросшие, еле заметные, а по краям - маслята... Хорошо бы оказаться здесь лет пять тому назад, когда не было этой, а была другая... Впрочем, сам виноват... Лежу на кровати, читаю детектив, время от времени протягиваю руку - бутылка на месте... делаю один-два глотка - тепло, хорошо... Она бесится - видите ли, надо собирать грибы, она выяснила уже, где их можно варить. Можно наварить целое ведро... А, черт, пусть делает, что хочет. Беру верную бутылку - еще много, а завтра что-нибудь придумаю... "Ни работать, ни отдыхать не умеешь..." Как трудно сказать - отстань, уйди... уже сделано столько ошибок... Запутался вконец... Инспектор тем временем напал на след. Обедать?... потом, потом... Впрочем, нет, потом будет хуже, кончится детектив, опустеет бутылка... Столовая на берегу, лестница ведет к озеру, разбитые ступени, желтые листья... старый помещичий дом... Надо что-то решать... А кормят здесь неплохо... Теперь в палатку, на кроватку, пару глотков и за дело - инспектор не дремлет... Слава Богу, она нашла подругу и ушла в лес. Можно лечь на спину, подумать, и никто не будет заглядывать в лицо. В голове пусто, кажется, все - ничего больше не напишешь, откуда взять?.. И удрать некуда. А ведь здесь хорошо, вот если бы не она... Сам виноват. Ликер прекрасный - "Старый Таллинн". Но осталось немного. Похоже, что инспектор на правильном пути... Уже темнеет, долго же они гуляют... А вдруг уехала?.. села на автобус?.. Бутылка пуста... Нет, вот они идут. Грибов много... варить, варить... Впрок, на долгую зиму. Готовится. Как я сюда попал? Сам бы ни за что не додумался. Рядом, говорят, магазин. Перетерплю, перетерплю...
  
  
  

Зря боялся.

  
   Однажды мне предложили - "хочешь пойти к одному человеку?.. у него собираются интересные люди..."
   Еще бы не пойти. Я знал его песни, и любил их. Голос у него мягкий, иногда язвительный, но чаще грустный.
   - Конечно, хочу.
   - Только учти - у него иногда переписывают. Милиция в подъезде - паспорт давай.
   -И что?..
   - Чаще ничего, говорят - расходитесь, поздно, соседи жалуются на шум.
   - А реже?..
   - Могут быть неприятности - вызовут, будут уговаривать не ходить к нему, ваша жизнь молодая, мол, и многообещающая.
   Я, конечно, не отказался, но настроение упало. Зачем меня переписывать, я песни иду слушать, и ничего больше. Петь, кажется, еще не запрещено?.. И поет он хорошо, а что в лагере был... так ведь его реабилитировали.
   - Ну, идем?..
   - Идем.
   И пошли. Но неспокойно мне. Разве есть закон, запрещающий слушать?.. Вроде нет такого закона... И зачем мой паспорт проверять, как будто я делаю что-то нехорошее... Из каждого окна его песни несутся, милиция ходит, делает вид, что не слышит... сама слушает. А ходить к нему нельзя...
   Едем на трамвае, вокруг смеются, все спокойно, а я силы собираю. Зачем я согласился, слушал бы записи, мало их, что ли?.. Но теперь повернуть невозможно - идем. Вот переулок, здесь он живет. Входим в подъезд - нет никого... Идем по лестнице... первая площадка... вторая - и здесь никого. И у двери никого.
   Зря боялся.
  
  
  

Бедоносец.

  
   У нас есть кот, и с ним всегда что-нибудь неприятное случается. То ударят, то поцарапают, то лишай подхватит, то лапу расшибет. Вечно побитый, истерзанный ходит, огорчает нас каждый день. Кругом коты как коты, ну, подерутся разик, а наш какой-то особенный. Так и живем без радости от зверя, в постоянной тревоге находимся - что он сегодня придумает, как собой распорядится... Вы скажете - ну, что за тема, кот, неинтересно нам. А вы подумайте, чуть дальше кошачьего хвоста взгляните - и вам откроются большие просторы для мысли. Вот, например - это жизнь его так прижимает, подкладывает коту свинью на каждом шагу или в нем особое свойство есть, которое его из беды в беду толкает. Жизнь у него бедоносная, или сам бедоносец он, особый подвид кота разумного, зла себе не желающего?.. Если особый, то непонятно, как он еще себя не уничтожил, не исчез с лица земли... Почему эволюция при всей суровости допускает такое издевательство над своим течением?..
   Смотрю на него - парень как парень, уши на месте, хвост как хвост... Конечно, побитого, если хромает, сразу заметят - добьют... и если плохо выглядит, шерсть вылезла - не простят. Даже плакать красиво надо, чтобы помогли, а как же... Взяли домой, полечили, откормили, шерсть лоснится... Выпустили - через два дня пришел - зуб выбит, полгубы оторвано. Стал малость кривоват, хорошо, что сверху не видно, за эту губу ему бы добавили... Снова полечили, отпустили - спрыгнул с балкона, исчез. Теперь вот жду - придет - не придет... что с ним в очередной раз приключится?.. Может, думаю, потому кругом все целы, что он беды на себя привлекает? Или смельчак такой - сам беду ищет, гвоздь кулаком забьет, а потом тем же способом выбивает... Или, если ударят, не бежит, от страха осторожность теряет?... есть и такие...
   Одним словом - не простой кот. Древние греки сказали бы - судьба, а сам он ни при чем. Они верили, а мы не знаем, а если не знаем, то совсем теряемся, просто ничего сказать не можем... Может бедоносец, может судьба... Кругом коты бегают - все целы. Как в этом разобраться - голова кругом идет. А вы говорите - кот... А если свою жизнь взять?..
  
  
  

Не грусти, Сергей.

  
   У меня в туалете поселился паук. Не какой-нибудь черный каракурт, и не светлый с длинными ногами, луговой, а обычный, домашний, небольшой такой, крепенький, серого цвета. Я его назвал Сергей, потому что серый, и мы теперь с ним дружим. Я вхожу - ну, как, Сергей? - он молчит, но вижу, что меня заметил. Он угол один загородил паутиной и ждет. Но ждать-то нечего, он здесь новичок и не знает, что мух у меня нет. Сидел несколько дней и исчез. Я думал - отчаялся, ушел к соседям, а он, оказывается, сплел вторую паутину, в другом углу, и снова сидит, ждет. Мне жаль его стало, ну, что за жизнь - паука даже накормить не могу. И вспомнил про тараканов. Правда, они у меня тоже не живут, потому что нет еды. Я дома не держу, поел в городе и хватит. Нечего грязь и сырость разводить. Поспал, ушел - вот и весь дом. А теперь с этим зверем возись. Но жаль его, ничего не поделаешь, сидит себе и сидит. И вот я вспомнил про тараканов. Они у меня не живут, но по ночам пить ходят. У меня кран сломан, второй год вода течет. И они по ночам целыми семьями приходят на водопой. Я часто их вижу, потому что плохо сплю. Проснусь и лежу, смотрю в потолок. Когда-то я жил не один. Здесь даже весело было. Но это давно было... а теперь вот новая проблема навалилась - как паука прокормить. Иду в ванну тайком - и вижу - тараканчики резвятся. Беру одного, осторожно, чтобы не придавить, ведь нужен-то живой - и несу в туалет. И бросаю с размаху в паутину. Первый раз не рассчитал - таракан как утюг головой паутину прорвал, слабую паучью холстинку разметал - прыг на пол и бежать. Я не стал его догонять - имеет право на счастье, иду снова, наученный опытом, ловить новую еду. Тараканы тем временем, то ли предупрежденные тем, счастливчиком, то ли еще как, но осознали опасность - заметались. Но все-таки догнал, схватил - и несу... выбрал поменьше, послабей... Несу и думаю. Что я здесь делаю но ночам, чем занимаюсь... Ты интеллигентный человек? Если интеллигентный, то объясни, пожалуйста, почему ты паука жалеешь, а тараканов - нет?..
   Стою в передней в темноте, по голым ногам холодный ветер дует - и думаю. Почему так жизнь повернулась? Тараканом быть не хотел, а для паука навыков не хватило?.. Ничего, теперь у меня есть свой паук. Тараканов не жаль, их много, а Сергей один. Пусть он хищник, но вызывает симпатию. Он один, и я - один. Он сам по себе живет. Может ему тоже скучно... или тоскливо по ночам... или по дням, кто его знает... Несу таракана и потихоньку опускаю в сети.
   Удачно! Паук встрепенулся, мигом очутился рядом с таракашкой и очень изящно, одной мохнатой лапкой его обвязал, чтобы не вывалился на пол... знаете, таким движением - "давай, тебя перевяжу...", как артист Филиппов в старом-престаром фильме - "...летят по небу бомбовозы, а я израненный лежу, ко мне подходит санитарка, звать Тамарка, давай, тебя перевяжу..." - и делает вот точно такой небрежный и изящный жест... Ну, думаю, имя твое Сергей, а фамилия теперь будет Филиппов. Сергей Филиппов - совсем неплохо.
   Тем временем Филиппов таракана обвязал и отправился в угол. Не хочет при мне есть, тонкая натура. Он прав, ничего красивого в этом нет, особенно, если зубы износились. Но в столовой люди друг на друга не смотрят, почти как в общественной уборной. Я-то привык, но Сергея понять могу. Говорят, живут целые народы, которые стесняются есть на людях, религия не позволяет, не знаю... Я ушел, а утром смотрю - в сетях болтается еле заметная тараканья тень. И Сережа снова сидит в углу, ждет...
   Теперь я каждый день, как приду домой, сразу в туалет - "привет, Филиппов!". Он на месте, сам, конечно, ничего не поймал, но это не беда. Подождем до ночи, тараканы пойдут на водопой, и все будет, Сергей, все будет... Скоро пенсия, и мы с Сергеем дома такую еду разведем - пальчики оближешь. Будут к нам мухи прилетать - и оставаться. Что такое тараканы...- очень жесткая еда, а муха... о-о-о, муха... Ничего, Сергей, все впереди!..
  
  
  

Повел усами.

  
   Больше всего мы спорим о том, чего не видим, не знаем - о Боге, истории и свободе. Наконец, устанем, угомонимся - и к карте. Она у нас вместо клеенки на кухонном столе. Очень удобно - ешь и глазеешь на разные страны. За едой они хорошо запоминаются, так и впитываешь глазами. Есть еще одно место, где карты изучать интересно, но о нем неприлично говорить. Мой сосед там все стены Африкой обклеил. Спросишь - где он?.. - жена отвечает - в Африке, путешествует... А мы странствуем за столом. Когда-то Монтень говорил, правда, давно это было - если, мол, какая-нибудь самая захудалая страна не пустит меня в свои пределы... да что не пустит, пусть только объявит о таком решении - я так оскорблюсь, что всю жизнь помнить буду... Видно карт у него не было подходящих, а теперь они на каждом углу - путешествуй. Сижу, рядом Океания, так уж надоела, что проси меня на коленях - поезжа-а-й... - не поеду! Успел Австралию разлюбить, с Новой Зеландией - выглядят неопрятно. Жена говорит - "варенье аккуратней ешь..." - а у самой на Мадагаскаре дырка, километров триста в диаметре. Говорит, не знаю, как получилась, спрашивала у кота - не признается... Вот как-то сидим, везде побывали, устали, валюты не осталось - пора домой. А неохота, чувствую, что не догулял. Вот бы, думаю, как-нибудь в размерах уменьшиться, чтобы границ не признавая, всю землю исследовать, ногами исходить...
   Не успел подумать, как стал уменьшаться, уменьшаться... вижу - лечу, вернее, падаю с большой высоты и на меня надвигается земля, как будто я из космоса выпал. На морской берег шлепнулся, желтый, плоский и твердый, но не ушибся, даже не испугался, будто обычное дело свершил. Вскочил, побежал вглубь страны, и, странное дело, изо всех сил бегу, лапки мелькают, а все почти на месте... Скользко... Впереди бархан, кое-как вскарабкался, смотрю - черная дыра... Нагнулся - глубоко... внизу прохладно, темно, приятно... Мадагаскар! На задние лапки поднялся - всю землю разом увидел. Плоская она! гладкий плоский мир - лежит, не шевелится. Докитовый период. Земля на китах живей была - колыхалась. Куда теперь?.. По скользким странам-морям бегать?.. Подумал, повел усами - и спрыгнул в дырку...
   Чувствую - лечу, вернее, падаю в темноте, а внизу слабый свет пробивается, растет, приближается - и вдруг влетаю, врываюсь в светлое теплое помещение, шлепаюсь на стул - и опять цел, жив и здоров. Перед стулом стол, на столе карта, на ней остров Мадагаскар с дыркой, километров триста в диаметре. Свет горит, жена за столом, чайник на плите кипит... Кто-то за дверью шуршит, скребется. Жене, как всегда, лень - "иди, взгляни..." Крошки с усов смахнул - пошел. В коридоре сосед, на полу возится, под ковриком ключ свой ищет.
   - Ты откуда?..
   - Из Африки... - говорит и усами шевелит. Спинка у него в известке, лапки в пыли...
  
  
  

Тараканий бог.

  
   Я взял тетрадь, из нее выпал таракан. Довольно крупный, мясистый, звучно шлепнулся на стол - и побежал. Я смахнул его на пол. Он упал с огромной высоты на спину, но ничуть не пострадал - отчаянно болтал ножками и шевелил длинными усами. Сейчас перевернется и убежит... Он раскачивал узкую лодочку своего тела, чтобы встать на ноги - мудрость миллионов лет выживания спасала его. Я смотрел на него, как небольшая гора смотрит на человека - с досадой - существо, слишком близко подбежавшее к ней. Сейчас он думает о том, как удрать. Он не понимает, что от меня не уйти. Пусть не бегает по столам, по любимым моим тетрадям. Он думает, что перевернется - и дело сделано. Он только предполагает, а я - располагаю. Чем я не тараканий бог? Я наперед знаю, что с ним будет. Я накажу его за дерзость... Смотрю, как он барахтается - сейчас встанет... Все-таки, неприятное существо. Зато у него есть все, чтобы выжить - он быстр, силен, бегает, прыгает - почти летает. Не хватает только панциря, как у черепахи. Представляешь - панцирь... Я его ногой, а он смеется - вдавливается в подошву, как шляпка гвоздя, выступающего из пола, - освобождается и убегает. Да, панцирь ему не даден... И ум у него точный и быстрый, но недалекий. Он предполагает, а я - располагаю.
   Я сижу за столом, повернувшись к таракану. Пожалуй, я поступлю как бог - дам ему поверить в шанс. Переворачиваю его. Он бежит через комнату в дальний угол. Чудак, я же его догоню. Не спеша встаю - и вижу - совсем рядом с ним щель в линолеуме. Таракан вбегает в щель, как в большие ворота, и теперь бежит себе где-то в темноте по известным ему ходам... А я, назначивший себя его богом, непризнанный им - остаюсь, беспомощный, один в огромном пустом и гулком пространстве.
  
  
  

Здравствуй, муха...

  
   Мне рассказали эту историю, сам бы я ее никогда не придумал. А если бы и придумал, то не осмелился написать. В сущности очень простой случай. Пожилая женщина, старая и больная, привязалась к мухе. Она одна жила, старушка, никто к ней не заходил, и вот как- то раз залетела к ней муха. Залетела и осталась. Была осень, я думаю, потому что скоро ударили холода... Как мы любим это выражение - холода! да к тому же ударили... Ладно, наступили, свалились внезапно, как снег на голову... Ну, опять... но снег, действительно, выпал сразу, в одну ночь, и утром проблема - нужно срочно заделывать окно, зима ударила, свалилась на старушку и рвется в комнату через ветхое окно. Женщина кое-как окно закрыла, заклеила, поминая неприятными словами ЖЭК... Нет, не так - она просто вздохнула из-за больших щелей и притока свежего воздуха в комнату. И аккуратно щели заклеила, не заметив муху, которая от внезапного мороза лежала, одурев, на подоконнике. Если бы она, женщина, муху увидела, то, конечно, выпустила бы на волю. Нет, она просто взяла бы муху и выкинула в окно... или веником - на совок - и в мусорное ведро. А муха, будучи в плохом состоянии, ничего не заметила, а может специально сделала вид, чтобы в доме остаться... Итак, мороз, снег, ветер, старая женщина хлопочет у окна - это зима.
   Старушка одна, иногда выходит за хлебом в магазин, который поближе, - и обратно. Ковыляет. Мне трудно описать, как ей по лестнице подниматься. Обычно я пишу от себя - "я", хотя не всегда это действительно я, скорей даже наоборот. Просто представляешь себя человеком, о котором пишешь, он болен - и ты болен, и если почувствуешь, что заболел, то можешь спокойно писать - "я...". ...". Может быть, это не совсем просто, и не спокойное дело - стать другим, но ведь рассказ короткий, можно и потерпеть. Но вот этой старушкой я стать не могу. Мне легче стать мухой. Что-то я все-таки вижу, конечно - палка у нее в руках, и болит нога. Тупая такая боль, и нога тяжелая и холодная. Дальше? Не работает лифт, это понятно, это уже штамп. Вот она идет наверх, на третий этаж, скоро ей дышать абсолютно нечем, сердце бьется гулко и тяжело, вырывается из груди, хочет упасть с лестницы, и чтобы его, сердце, удержать, успокоить как-то и отвлечь, руки должны сжимать что-то, сжимать и разжимать пальцы, руки хватаются за все и ничего удержать не могут. А тут в руке палка, в другой сумка, в ней хлеб, он тяжел, как кирпич. И нечем сердце удержать и отвлечь... Стоим на второй площадке, усмиряем сердце, набираемся сил, крепко сжимаем палку, сумку - теперь без остановок до двери. Дошли, открываем, в передней тихо, темно, никого нет и не будет, ни сегодня, ни завтра - никогда. Но вот муха...
   Муха от первого холода ошалела, лапки кверху - и упала с подоконника. Странно, что это само собой произошло... Нет, старушка открыла дверь, дрогнули стекла, потянул еле заметный ветерок из плохо заклеенной щели - и муха, легкая уже, сухая, свалилась за теплую батарею... нет, еле теплую, старушке плохо, мухе достаточно. Полежала, полежала - и отдышалась, ожила. Спать ей расхотелось, крылышки помятые расправила и решила полетать...
   Вот тут я ей завидую - летает. Во сне я тоже умею летать, а наяву не получается. Оттолкнешься, ноги подогнешь...- нет, не полетел. Во сне вообще много такого случается, о чем мы мечтаем наяву. Например, видел сон - я знаю слово, которое может разрушить мир, землю остановить, все, что угодно... Нет, я ничего разрушить не хотел, но вот мысль сама, что есть такое слово - и я его знаю... До последнего решающего мгновения - что за слово? - не помню! но знаю, что оно во мне имеется. Нужен только момент, побольше воздуха вдохнуть и прокричать - оно само прокричится, без сомнения, именно то, которое нужно. Темницы рухнут, зло будет наказано - все спасены... И с полетами также, главное - уверен, что умеешь, а проснешься - ни слова, ни полета, все забыл...
   А вот муха - оттолкнулась и полетела, сначала боком, потом смелей, и долетела до старушки. Та сварила себе картошечки, хлеба-чернушки нарезала, корочки в сторону - и села пообедать. Муха тут как тут и нагло уселась на картошку, да поближе к маслу... постному. Ее можно понять - нужно срочно восстановить силы. Но и старушку понять нетрудно, она сначала удивилась, а потом возмутилась мушиной наглости и прогнала нахлебницу. Муха проявила настойчивость - и приземлилась на хлеб. И здесь ей не повезло. Но я забыл! был еще суп, и к тому времени, когда муха появилась, он был уже съеден, стояла пустая тарелка с каплями на дне и кусочками капусты... конечно, капусты... и что-то еще там было, мелкое, для меня неразличимое, но мухе вполне достаточное для обеда. Муха, уже почти отчаявшись, кидается в тарелку, в которой ничего, и все равно мыть... Женщина смотрит на муху, и муха на нее поглядывает, погрузила в каплю хоботок и сосет... Ну, что делать с мухой? Поговорить можно. "Ах, ты, муха, вот мы с тобой и пообедали..."
   С тех пор муха в доме живет, у нее свое блюдечко есть, всегда еда и питье. Старушка за стол - и муха к ней. По столу похаживает, на старушку погладывает... стоп, это где-то уже было... И не так все гладко у них, бывают и ссоры:
   - Почему ночью не спишь, спать не даешь?..
   - А ты погаси ночник, погаси...
   Станет темно и тихо, спят оба существа, жители комнаты. Вот утро, сумеречный свет, холод, неприветливость жизни... снова магазин, снова лестница... дыхание, сердце, палка... дверь! Скорей закрыть, а то муха вылетит...
   -Здравствуй, муха.
  
  
  

Простая история.

  
   В больничной палате, большой и неудобной, лежали больные одной болезнью, какой - не скажу вам, это не СПИД и не проказа, но время от времени случались у них тяжелые приступы и при этом спасало только беспромедлительное введение одного препарата. Ну, если хотите, у них тяжелый диабет... или какое-то отравление, поскольку новых больных не поступает, а эти свалились как-то сразу, тринадцать человек. Может авария была, теперь ведь это просто. И вот в палате тринадцать коек, и двенадцать из них стоят крайне неудобно для больных - и темно вокруг, и сыро, и холодно, и запах тяжелый, и многое еще. А вот тринадцатая коечка примостилась чуть в отдалении, там как бы фонарь, небольшое окошко, свое, и батарея рядом -тепло, и ступенька - отделяет от остального помещения, и даже дверка есть, пусть не до потолка, но все же - прикроешь ее и как бы отдельная палата. Конечно, никакая не палата, а так, ящик два метра на полтора, но светло, тепло и сухо, и для нашей палаты это место просто рай. И на койке этой лежит человек, я немного знаю его, поэтому можете мне верить. Случайно он туда попал, в этот рай, или по знакомству, или еще как - не скажу, только он лежит недели две - и умирает. Не так это просто, конечно, но со стороны именно так. Его уносят, меняют белье, пол промыли даже карболкой, хотя это не зараза - и на койке теперь один из тех, кто лежал на неудобных местах. Я его совсем не знаю, так что и писать нечего. Тем более, что он лежит всего пять дней - и умирает. Причем учтите, на других койках никто не умер, а на этой - второй случай за месяц. Все повторилось - прозектор, белье, карболка - и на место лег третий. И через десять дней он умирает. А все остальные целы, вот такая статистика... А там, действительно, хорошо - чисто, светло, и спокойно как-то... все отдаляется - палата эта, серое белье, тарелки общепитовские, утки- судна, постоянная толчея у стола, острые крошки на заношенной скатерке... а здесь впереди окошко, свое, вид на парк, коричневая дымка, осенние дорожки, скамеечка с завитушками, правда, сломана, но в остальном покой и безлюдье... Перед носом батарея, теплая, и ступенька - живешь на своем этаже, и дверка, правда, не до потолка, перегородка только, но закрывается. И все туда хотят. Просто рвутся - и мрут как мухи, один за другим. Все жаждут - кроме одного. Он у двери, на самом поганом месте, в жутком сквозняке и неопрятности лежит. И никуда не хочет, держится за свою койку всеми отчаянными силами. Пусть ходячий, но от кровати далеко не отходит, со стола тарелку схватит - и обратно поковылял...
   Проходит полгода, или чуть меньше, не помню, новых таких больных нет, видимо утечка какая- то ликвидирована, и вот в палате остается один человек. Живой. Тот, что у двери, конечно. Все остальные умерли, вам должно быть ясно. Живой встает, одевается, берет пальто на руку и выходит на майский простор. Вот и все.
   Спокойно, спокойно, попрошу не оскорблять. Все так и было. Но почему-то эта история обижает многих, как самый наглый анекдот. Вы что тут рассказываете нам!! Знаете, а ведь они правы, не все так просто было. Почему живой тот, кто у двери? Не-ет, здесь какой-то фокус скрыт. Ведь койка та, в фонаре, была хороша, и на нее хотел каждый. Но ведь несчастливая она... Ничего, того скрутило, а меня не скрутит. Они взятку давали! Нет, это слишком, наверное, просто по знакомству. Впрочем, может и давали... пару рублей в день... ведь за судно - дают! а тут за койку... И такую... Ну, не знаю, не знаю, но кому-то везло. И начиналась, конечно, зависть. Он уже был другой, его ненавидели. Не может быть! чтобы за койку... Ух, вы не знаете наших людей! Итак, они его ненавидят, и при случае делают гадость, очень опасную. Его хватает приступ, ведь всех хватает, время от времени, разве я не сказал?.. ну, глупо же иначе их держать, если с ними ничего не случается... И вот его хватает, и надо вызвать сестру, чтобы сделать укол, а они немного ждут, чуть-чуть только, обсуждают между собой, надо или не надо... а вдруг само пройдет, ведь и так бывало... смотри - уже проходит... Они прекрасно знают, что делают... Нет, это слишком, это у них непроизвольно, само получается, находит на них такая вот задумчивость. Потом, конечно, вызывают. А следующий, следующий что? Представьте, он к себе не относит, и к тому же - не верит, что его так скрутит, чтоб до двери не доковылять. Зато полежит в хорошем месте, отдельно, будет, что вспомнить... И так один за другим? Ну, да. До последнего. Ну, и что этот, что? О, с ним немного сложней. Он с места не трогается. Почему, почему... У него рядом шнурок от звонка, шнурок-то у двери. Он предпочитает быть рядом со шнурком и не рвется в светлый рай, где чисто, тепло и светло, понимаете?...
   Вы скажете - фу, какая гадость... А я вам больше того расскажу. Вокруг этой палаты ходили всякие разговоры, особенно, когда она опустела. Говорят, санитары выносили белье, матрацы и подушки, чтобы сжечь, а как добрались до той крайней коечки, видят - шевелится в наволочке что-то... Схватили нож стальной, общепитовский, материю распороли - а там паук, размером в два апельсина, на желтой спине череп черный оскаленный... и скрещенные кости. Увидел он свет, челюстями заскрежетал, запищал пронзительно и так жутко, что все отступили от него, вскочил на подоконник, стекло разбил и исчез в темноте... Вздор, конечно, начитались бредятины, таких пауков в нашей широте просто быть не может, не выживет ни один. На самом же деле, и многие с этим согласны, вампир-то был, но никакой не паук, несвойственный нашей природе, а именно тот, тринадцатый, который взял и ушел. Сестра рассказывала, идет по коридору, человек как человек - вот, выздоровел, говорит, спасибо вам, спасибо - и кланяется вежливо так, кланяется... А сестра опытная была, и что-то ей показалось не так - уж слишком вежлив, похоже, иностранец, а откуда, скажите, может взяться иностранец в этой нашей насквозь закрытой больнице... Она глядит внимательно на него, смотрит - рука! а когти на пальцах, когти, Бог ты мой! а кожа зеленая, вся в морщинах и какой-то слизи, почище, чем у жабы, то есть, конечно, не чище, а наоборот. Вскрикнула, пошатнулась - а его и след простыл. И, конечно, врачи ее не поддержали, это от болезни у него, видите ли, расстройство обмена...
   Но самые вдумчивые и эту версию, про тринадцатого, не одобряют, говорят произошло все не так, а гораздо прозаичней, жизнь не балует нас экзотикой, климат не тот, и нравы. Как опустела палата, буквально на следующую ночь собрались больные с этажа и решили точку поставить в этой истории, чтобы болезни такой не было ни в будущем, ни в прошлом - никогда. Сестру связали, койку ту разломали, ни паука, ни писка, конечно, не обнаружили, и выбросили обломки ко всем чертям в окошко, а чтобы новую здесь не поставили, ломиком подняли доски на полу, при этом нечаянно разбили стекло, откуда, может быть и пошел миф о летающем, то есть прыгающем пауке. В результате этих работ обнаружилась любопытная деталь: под досками на цементной основе оказалось двенадцать килограммов жидкой ртути, из-за нее лет десять тому назад дуб под окном засох, а потом его молнией расщепило...
   Тот, кто остался последним, встал и вышел из палаты. Он не был больным, он был врачом. А вылечить никого не смог, они были обречены. Он делал, что мог, но на самом деле не мог ничего. И как ему быть теперь, не могу вам сказать. Ну, а койка та была для самых тяжелых, умирающих. Как увидят, что человек на грани - его туда, чтобы другим не так страшно было. Вот как-то вечером приходит сестра - а ты чувствуешь, что тебе худо - подходит и говорит... ты не слышишь, что она говорит, но уже знаешь...Но мне совсем не так уж худо, просто голова кружится, я еще ничего... и разве так умирают, неужели с таким вот самочувствием, ведь это должно быть что-то совсем необычайное, а не такое, что часто бывало уже... ведь все обычное, и боли никакой... нет, это странно вот так от почти ничего умереть... Он не верит... я не верю, а его берут и бережно так переносят на ту коечку... почему-то несут... Я и сам могу, ведь вчера еще как ковылял... Нет, несут и положили - и уходят. Так ничего не объяснили - и скрылись... что за черт... А в палате кто отвернулся - читает, кто громко захрапел, кто в коридор вышел к соседу... разбежались как тараканы, а тут разбирайся один... И вечер настает, перед глазами туман все гуще, боли нет, воздуха нет - все плывет, все уходит... тени, игла, кто-то нагнулся, спрашивает... о чем... что можно сказать... что теперь важно... Брат... спрашивает - не боишься, плавать умеешь? - и смеется, а лодка старенькая, дедовская. Животом лег на теплую доску, оттолкнулся ногами, вода дрогнула, тронулась, закачалась, солнце треснуло, разбилось, побежали тонкие нити, и слепит, слепит глаза... а сестренка на корме - перевернись, кричит, перевернись...
  
  
  

Послушайте...

  
   Не отнимай время у людей, если тебе нечего сказать. Нечего сказать - хорошо сказано! Но не совсем справедливо. Ведь каждому надо что-то рассказать... потому что имел время подумать. А если вообще не думал, то и об этом хочется сказать. Мне нужно вам кое-что доверить. Это не стихи. И не песня. "Вы хочете песен - их нет у меня..." Дальше?... "На сердце легла тоска..." Или по-другому? не помню уже... Вообразите, вчера была осень. Сегодня просыпаюсь - за окном зима. Градусы те же - около нуля, а пахнет по-новому, воздух резок и свеж. На фиолетовых листьях барбариса тонкие голубые кружева. Запахнешь куртку, выйдешь в тапочках на снег, как на новую планету - и обратно скорей. А может растает?.. Зима как болезнь - начинается в глубине тела, растекается болью, а все-таки думаешь - рассосется, сама собой исчезнет... Не рассосется. Признание неотвратимости - признак старения... Градусы те же - около нуля, а вот не тает и не тает. Барбарис не успели собрать, а плов без барбариса... Зато капусту заквасили. Крошили, перетирали с солью, и корочку хлеба сверху положили - помогает. Знаете, что такое зимой в кромешной темноте - горячая картошка, своя, да с квашеной капусткой? Это другая жизнь, каждый, кто ел, вам скажет. Вам не интересно? Или думаете по-другому? Уходите... А я хотел вам еще рассказать... послушайте...
  
  
  

Программа.

  
   Ученые говорят - в нас существует программа смерти. Приходит время - отдается приказ - пора! - и спускается с цепи сила уничтожения. Сами себя убиваем. Это не проблема, ведь только одной кислоты производим - килограмма полтора за ночь, так что убить себя нетрудно. Можешь из желудка, можешь из печени, и даже из какого-то там костного мозга - откуда хочешь. Время приходит, раздается тихий голос - хватит, собирайся, брат, ничего не попишешь... Сопротивляешься?... ну, месячишко продержишься, а больше - ни-ни, ведь когда сам против себя, долго не продержаться. Откуда ждать?... то ли из желудка, то ли от печени, то ли от этого страшного костного мозга... Круговую оборону, что ли, держать? Какая круговая, если враг внутри, все позиции ключевые захватил... и не враг он вовсе, а ты это сам... А может правильно все? Не заслоняй горизонт следующим поколениям. Порядок во всем должен быть. Жизнь, конечно, сама разваливается и теплым паром расходится по Вселенной, но и здесь суеты и давки допускать не следует. Идем по очереди, номерок на ладони записан - вам сегодня, а вам завтра. Мы, правда, не видим, не знаем, но кому надо знать, тот свободно читает - вам завтра, вам послезавтра... Но позвольте, я еще и не жил... Гражданин, вам за диетическое питание и гимнастику десять добавили?... добавили... за непослушание и стрессы пять сняли?...сняли... за машину - еще пять, за жену - три... Все правильно, дорогой, идете на три года раньше. И вообще, с кем спорите?.. А я не спорю, я думаю. Бежать, жаловаться?.. Куда?.. Ведь сам себя. Мина внутри, с часовым механизмом. Тикает. Тикает. Рядом другие люди бегают - тоже тикают. Кто по сторонам смотрит - еще не понял, кто прислушивается, а у некоторых глаза уже - в себя, уши - в себя... еще, правда, бегает, но несомненно ждет. Вот такая картина складывается. Нет, вы подумайте! - не только рождаешься - сам, и живешь - сам, но и вовремя сам себя убиваешь! А все вместе, в распрях своих и постоянной грызне - кто справедливей, кто сильней - разве не приближаемся к краю? Тоже программа? А что... неплохо придумано - все сам... Я не спорю. И не сопротивляюсь. Ведь откуда ждать? - неясно. Может из желудка, может из сердца... или из этого дурацкого костного мозга, кто знает... Тут не до обороны. Иди по очереди и горизонт не заслоняй. За гимнастику добавили? Значит справедливо. Диетическое учли? Все по закону. Некуда бежать. Нечего жаловаться. В поле, на волю? - иди беги. Выбежишь в тишину - и услышишь внутри... Слабое тиканье. Программа!
  
  
  

Что нам осталось.

  
   Теперь оно знает, тело - почему, за что, а душа не знает, не знала, и знать не будет - непонятны причины, сложны, тонки, рассеяны по жизни. Тот взгляд тогда, помнишь - уезжал, смотрел сверху, со ступеньки вагона, а она - снизу вверх... А раньше?... Белая кошка под кроватью - страшно... объелся миндаля - тошнит... глаза залеплены гноем, теплые руки промывают, успокаивают - отец... И тогда, темнота, ждет, стоит, махнул рукой, исчез навсегда... И еще, и еще - зеленое платье, рассвет, жар и холод, "не люблю-тянет"... плачу, смотрю в окно... Снова плачу, зачем умер, зачем?... Старик, седой рабочий - "надо есть горячее, сынок..." Хомяк, которого убил, кролик, все эти звери... "Ты не спеши, не спеши..." И это все? И это все... Душа не помнит, не знает - почему, за что... Тело помнит, теперь уже помнит. Рука сжала, терпит, устает, немеет... невозможно, что это?... А вот то, и это, и другое - знаешь, помнишь... Желудок?... - а, это вчера... Сердце... а, это сегодня... Вечер - все кружилось, коридор извивался, бил с одной стороны, с другой... темно, тошнит, дошел до кровати, лег, забылся... И другое: огонь вокруг, огонь - по ноге! рев огня, мой крик, мой конец... Нет, это сон, но ведь тоже было. Тело все помнит, все знает, знает точно -за что... Душа точно не знает - что за что, но кое-что помнит, в общем-то знает. Ежик волос, светлые глаза "папа, смотри, что у меня..." и на ладони разноцветные камушки...Убегаю, улетаю, лечу все выше, все пропало внизу, надо мной темнота... Возвращаюсь, пробираюсь украдкой, смотрю в окно - девочка, женщина, старый пес, старый кот... как я мог умереть!... Просыпаюсь, плачу... Феликс, Феликс, беги...
   Придти нельзя, уходить нельзя, сказать нельзя и молчать нельзя. Тело тяжелеет - воздуха нет, все плывет, все чернеет - и радости нет, и боли нет - тело стареет. Душа времени не знает, что помнит - то есть, чего не помнит -того и не было... Вчерашний взгляд... светлое дерево в сумерках - в самом начале... Потом?... вошел в комнату, тепло, тихо, лег на пол - наконец, один... "Нет, ты сошел с ума..." Оставь, оставь, не трогай этого...
   Да, душа времени не знает, но она - отягощена. Живем еще, живем, стараемся казаться бесстрашными, трогаем безбоязненно, шумим, рассуждаем... уходим с мертвым сердцем... ничего, ничего, потерпи, пройдет. Тоска нарастает, недоумение усиливается - и это все?... Где пробежал, проскакал, не заметил?... Ветер в лицо, скорость, размах, сила - все могу, все вынесу, все стерплю...
   Утром очнешься, подойдешь к зеркалу:
   - А, это ты... Ну, что нам осталось...
  
  
  

Поговори со мной...

  
   Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало. Магазины закрыли, а мест для гуляния мало. Еду. Темные громады... дальше черные улицы поуже, дома пониже... Уплываю, корабль мой мал. Раньше я это любил - там, впереди... Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил... Ну, каждый... он всегда ищет оправдания... Улица, зима, темень, тусклые окна - там тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит... Еду. Раньше думал - как выбраться из тьмы... Во-он там где-то свет... Покачнулись, стукнуло под колесами - рельсы... будочка, в ней желтоватый огонек... Стой! кто там? кто?... Уплыло, снова темнота... еду. Я думал - есть светлые города, небо... надо только уехать отсюда. Нет, чернота внутри... внутри темнота...
   Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
   - Поговори со мной...
   Я говорить с ним не хочу.
   - ... мне страшно...
   И мне страшно, но не о чем нам говорить, не о чем.
   - ...я с женой живу... она все по хозяйству... ночью спит... Я лежу. Думаю?... нет, меня качает на волнах... страх меня качает. Умру - что с ней будет... Уходим в темноту. Неужели всегда так было? Ведь верили, улетали к свету... Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай... здесь все отравлено... Хочу верить - будет Страшный Суд - всех к ответу... И в это не верю.
   - Ты что... так нельзя, старик...
   Нагнулся - он уже спит. Нет, нет, нет, на первой же остановке... дальше не поеду, выпустите меня!.. Давно позади огни, город, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость... Под нами нет земли. Оправдания нет... Не надо! пусть это сон - яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо - гражданин, ваш билет!... А, как хорошо! да, билет, конечно билет - вот он, во-о-т... А что со стариком? Лицо белое... улыбается...
   -Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной...
  
  
  

Еще живой!..

  
   Старый кот совсем выжил из ума! Я зову его, а он не слышит. Подхожу ближе:
   - Феликс!
   Наконец, увидел меня:
   - А, это ты...
   Шерсть свисает клочьями, у основания хвоста почти голо и видна свежая царапина - значит досталось, убегал от кого-то... Он потягивается, вытянул вперед лапы и зажмурился. Вот лапы узнаю - такие же мощные, как были много лет тому назад, когда он сам пришел к нам. Он зевает. Правого верхнего клыка нет. Вышел из кустов и стал чесать за ухом, долго, с костяным стуком. Летит пух во все стороны. Я стою и жду его. Наконец, пошел, но тут же снова потерял меня, чуть не попал под ноги прохожему, кое-как выпутался и стоит, смотрит по сторонам. Увидел двух женщин - не пойти ли обратно, с ними... Я подхожу и беру его на руки. Он сухой и легкий как пушинка. Ставлю на плечо, он это любит, и мы идем вверх по лестнице. Ходить ему стало трудно, что ли? Прыгает он еще неплохо, а бегать вот совсем не хочет... Он сосредоточенно ест, медленно пережевывает кусочки рыбы, потом долго пьет молоко и отходит в сторону. Теперь он прыгнет на колени, обязательно прыгнет. Он подходит и прыгает, легко отделяется от пола - и уже у меня. Нет, он еще молодец. Теперь он будет долго дремать, а потом встрепенется и побежит к двери. Никакими силами его не удержишь. Каждый раз он уходит как на войну, и я не знаю - увижу ли его еще. Его нет целый день, а вечером, в темноте, подхожу к дому и зову: "Феликс!"
   От темных кустов отделяется маленькая тень - он здесь, живой...
  
  
  

На дороге.

  
   Голубя раздавили. Колесом впечатали крыло в асфальт, шея в крови. Он на спине - бьется, выгибается, встать не может. Увидел меня - затих... И вдруг отлепил крыло, перевернулся, на лапки встал. Стоит покачиваясь... Рядом на синем инее четкий отпечаток крыла, как след давно умершей птицы... А голубь еще жив. Покачнулся, пошел к придорожным кустам. Все уверенней идет, все быстрей. Дошел, упал - замер, сразу горсткой помятых перьев стал - из них клюв раскрытый торчит, в него влетают снежинки... Сухой снег милосердно засыпал птицу. След крыла на дороге посветлел и растаял. Только розовое пятно упорно пробивалось на поверхность, смущало бездумную белизну...
   А я шел и думал - почему я такой трус?.. И жить боюсь, и умереть боюсь...
  
  
  

Великое искусство!

  
   Два парня, будущие гении, их звали Ван Гог и ПольГоген, что-то не поделили. Мнения зрителей, наблюдающих эту историю, разделились - одни за Вана, другие Поля поддерживают. Вана защищают те, кто видел американский фильм, в котором он, до удивления похожий на себя, мечется - не знает о будущей славе, досконально рассказывает про картины, по письмам брату, и отрезает себе ухо в минуту отчаяния. Он так встретил этого Поля, так принял в своем доме в Арле!... а тот, безобразник и бродяга, заносчивый силач. "И картины писать не умеет... да! - так сказал мне один интеллигентный человек, сторонник Вана, - они у него уже цвет потеряли и осыпаются..." Тут на него наскочил один из лагеря Поля и, с трудом себя сдерживая, говорит: "Мне странно слышать это - осыпаются... а ваш-то, ваш... у него трещины - во!" - и полпальца показывает. А тот ему в ответ... Потом, правда, Ванины поклонники приуныли - смотрели фильм про Поля, французский, и некоторые даже не знают теперь, кто был прав. А нам это так важно знать... Вану страшно и больно, он выстрелил себе в живот, уходит жизнь беспорядочная и нескладная, несчастная жизнь. Все эскизы писал, а до картин так и не добрался. Но это он так считал, а эти-то, болельщики, они же все знают наперед, все!... им чуть-чуть его жаль, в неведении мучился, но зато что дальше будет - ой-ой-ой... мировая слава... гений... Что Поль, что Поль... На своем дурацком острове, полуслепой, художник называется, умирает от последствий сифилиса или чего-то еще, тропического и запойного...
   - Он нормальный зато, Поль, и жену имел, пусть туземную, а ваш-то Ван просто псих, уши резал и к проституткам таскался...
   Представьте, идет вот такой спор, хотя много лет прошло, умерли эти двое. Ну, и что, если давно. Смерть весьма нужное для славы обстоятельство. С живыми у нас строже, а мертвые по особому списку идут. У них льготы, свое расписание... И все-таки важно их тоже на своих и чужих поделить - Ван, к примеру, ваш, а Поль - мой... И вот болельщики, собравшись густыми толпами, валят в музеи, смотрят на Ванины и Полины картины, которые почему-то рядом - и молчат. Думают:
   - ... Ван все-таки лучше, потому что обожает труд, руки рабочие и башмаки... А Поль - этих бездельниц таитянок, с моралью у них не того...
   - ... Нет, Поль, конечно, сильней, он с симпатией жизнь угнетенной колонии изображает... к фольклору ихнему уважение проявил...
   Сзади кто-то хихикает - "мазня... и я так могу..." Болельщики хмурятся, шикают, все понимают, как же - смотрели, читали... Вот если б им похлопать гения по плечу -"Ваня, друг, держись, мировая слава обеспечена..." Ах, если б им жить тогда...
   Тогда... А кто кричал тогда - "бей их..."? А потом шел в музей - постоять перед Лизой...
  
  
  

Снова удрал.

  
   Федор лежал на скамейке и смотрел, как тускнеет закат. Вдруг с легким треском распоролось небо, просунулась большая рука, согнула указательный палец и чуть хрипловатый вежливый голос сказал:
   - Иди сюда, Федя...
   Федор спустил ноги со скамейки. Идти тяжело, но надо. Когда выпил, спорить с начальством не стоит, тем более, с таким высоким... За домом земля истончалась - наверху небо и внизу небо, посредине почва тонкой лепешкой. Встал Федор на край земли, посмотрел вверх - видит, пальцы нервно барабанят по небу. Ишь, издергался весь... Зевнул:
   - Говорили, нет тебя...
   - На момент отлучился. Не успел вернуться, слышу - кто-то матерится. Европа спит уже, а ты безобразничаешь.
   - Хо-хо, ну, это что-о... Ты бы днем послушал, что творилось. Как с луны свалился.
   Голос пообещал:
   - Вот еще на полстолетия отлучусь, а потом тысячу лет никуда не собираюсь.
   - Командировка, что ли?..
   - Ну да... Но ты не хулигань, с женой помирись, матом не ругайся... и картошку, наконец, убери, ведь позор...
   Федор проснулся - Бога нет, небо светлеет, ветер несет листья осенние, скамейка за ночь остыла...
   - Убери, убери... а сам снова удрал...
  
  
  

Через миллион лет.

  
   Через миллион лет здесь будет море - и теплынь, теплынь... Папоротники будут? Папоротники - не знаю... но джунгли будут - и оглушительный щебет птиц. Лианы раскачиваются, на них обезьяны. Немного другие, на кого-то похожие... но не такие наглые, наглых не терплю. В тенистой чаще разгуливают хищники, саблезубые и коварные. Мимо них без сомнения топает, продирается... не боится -велик... Слон, что ли? Ну, да, суперслон, новое поколение... Вот заросли сгущаются, наверное, за ними река? Конечно, река, называется - Ока, желтоватая вода, ил, лесс, рыбки мелькают... Пираньи? Ну, зачем... но кусаются. Сапоги прокусят? Нет, в сапогах можно... За рекой выгоревшая трава, приземистые деревья... Дубы? Может и дубы, а может баобабы, отсюда не видно. Иди осторожней - полдень, в траве спят львы... Нет, это не они... но очень похожи, только грива сзади, а голова голая... А, это грифы - у падали примостились... львы под деревьями и на ветвях, в тени... Вот и домик... огород, в нем картошка, помидоры, огурцы... двухметровые... Вообще все очень большое, ботва до пояса, трава за домом выше головы. Раздвинешь ее - там белый тонкий песок, вода... Море... Никаких ураганов, плещет чуть- чуть, и так каждый день - и миллион лет покоя... Миллиона хватит? Хватит-хватит...
   Теперь что в доме... Вот это уже слишком. Я просто уже без сил... Сядем на ступеньки. Бегает, суетится головастый муравей. Термит, что ли? Нет, рыжий... Что теперь дальше?... Картошку окучивать, помидоры поливать?...
  
  
  

Лист сухой.

  
   Осенью зеленый лист становится желтым. В нем какой-то пигмент меняет цвет. Я уже забыл, что в точности там происходит. Почему-то я зеленые листья не люблю и не замечаю, они кишат массой какой-то и просто раздражают, а вот лист желтый - задевает меня. Он висит на ветке, почти голой, рядом с ним небо, высокое и холодное. Стволы деревьев - черные и блестящие от дождя, в зеленоватых пятнах и ржавых крапинках. Стволы торчат из земли, мокрой и холодной, а на земле - желтые листья. Мой лист тоже скоро упадет, но пока он держится. Вот подует ветер, застучат по стволам крупные капли - и вспорхнет листочек, и медленно пойдет к земле, к другим листьям. Но пока что он еще на месте. Потом их сгребут в большие кучи и подожгут... Я каждый день смотрю на него - он совсем прозрачный и светлый, и становится все ярче, а небо уже опускается над ним, тяжелое и бурое... Ну, лети... Он упал, и ярким пятном - на черной земле. Теперь ветка совсем голая. Поднялся ветер. Листья сухие летят гурьбой - торопятся куда-то. Птицы собрались огромной тучей и медленно кружат над голым холмом. Шорох крыльев и шорох листьев сливаются. От костра поднимаются маленькие кусочки сажи, и летят. От стаи отделяются птицы, и тоже, как кусочки сажи, кружат над нами... Скоро зима.
  
  

Иногда в декабре.

  
   Иногда в декабре погода волнуется - прилетают неразумные западные ветры, кружатся, сами не знают, чего хотят... Наконец, стихают - отогнали зиму, снег стаял, земля подсыхает и приходит новая осень - коричневая и черная, с особым желтым цветом. В нем нет ни капли слащавости, он прост и сух, сгущается - впадает в молчаливый серый, в глубокий коричневый, но не тот красновато-коричневый, который царит живой дымкой над кустами и деревьями весной - а окончательный, суровый, бесповоротно уходящий в густоту и черноту - цвет стволов и земли. Лес тяжел, черен, чернота расходится дымом и клубами восходит к небу - с такими же черными тучами, а между лесом и небом - узкая блестящая щель - воздух и свет где-то далеко. Все сухо, тяжело и неподвижно, только тонкие стебельки мертвой травы будто светятся, шевелятся... Осень коричневая и черная. Бывает иногда в декабре.
  
  

Где мое пальто?

  
   Пропади она пропадом, пропади!... Каждый вечер на земле столько людей проклинают жизнь, что движение ее тормозится. И только когда угомонятся все, улягутся и заснут, стрелки часов снова набирают ход, до следующего вечера. Но в глубинах машины времени остаются песчинки сомнения, крупицы горечи, сознание ненужности подтачивает вечный механизм... Пропади она пропадом! И так каждый вечер...
   И она пропадом пропала. Ночь прошла, а утро не настало, солнце сгорело за одну ночь. На сумрачном небе тлеет забытой головешкой. Поднялся ветер, несет сухие листья... а света нет... Холодеет понемногу, посыпал снег, день не настанет больше. Птицы мечутся, звери бегут в леса. Люди проснулись, завтракать сели, на работу собираются...
   - Ого, морозец ударил... Где мое пальто с воротником?..
  
  
  
  

Не ищите.

  
   Я возьму билет и сяду в старый ночной автобус. Я уеду из жизни, к которой не привык. Оторвусь от нее, надоевшей мне до тошноты. Непрерывно передвигаясь, исчезну, стану невидим и недоступен никому. Как посторонний поеду мимо ваших домов. Старенький автобус переваливается через ухабы, темнота окружает меня - никто не знает, где я, меня забыли... Смотрю из окна на улицы спящих городков, пытаюсь проникнуть в сонные окна - "может здесь я живу... или здесь?... вот мой порог..." - и еду дальше. Луна освещает печальные поля, заборы одиноких жилищ, листва кажется черной, дорога белой... Автобус огибает холмы, будто пишет свои буквы. Я - в воздухе, невидим, затерян в просторе... Я еду - и эти поля, и темные окна, и деревья, и дорога - мои, я ни с кем не делю их. Я не хочу ваших привязанностей, не хочу внимания - это плохо кончается. Я еду - и сам по себе. Не ищите меня - автобус исчез в ночи. Совсем исчез. Совсем.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"