Родители часто брали трехлетнего Ивана с собой в гости, хотя, случалось, и оставляли его под присмотром старшего брата Андрея. Это когда присутствие маленьких детей было нежелательным. Однажды Иван провинился. Мама и папа договорились со своими друзьями встретиться на Новый год у Барчуков. "Ну что же, - сказал отец как бы нехотя, но Иван отметил в голосе его фальшь, ту неестественность, что как раз и придает словам противоположное значение, - делать нечего. Придется, матушка, наших сынков вести на гулянку". Отец всегда называл маму матушкой, когда был в хорошем настроении. "Ура", - прокричал Иван, твердо выговаривавший уже все буквы. У Барчуков была дочь Яна, старше Ивана на два года, которую он так любил, так любил, что не представлял себе жизни без нее. Все в этой жизни было распрекрасно: и каждый новый день, несущий радость, и огромное небо над головой, и деревья, шумливые летом, а зимой - тихо спящие, и - родители, готовые придти на помощь и понять тебя, когда разбивались в кровь коленки, и брат Андрей, на правах старшего, учивший его науке детства. Но без Яны жизнь, несомненно, была бы другой, не так бойко расцвеченной красками, более ровной, без больших ожиданий чуда.
"Только вести себя в гостях прилично", - предупредила мама, знавшая о чувствах младшего сына и помнившая, как в прошлый раз он, загнав девочку в угол, фат и повеса, пытался ее поцеловать в щечку. "Смотри у меня", - сказал и свое слово отец, подозревавший, что страсть к углам передалась Ивану по наследству - от него, забиравшегося не однажды в тупик меж двух плоскостей, где противостоять женскому оружию, плевку или обязательной пощечине, было чрезвычайно трудно. Их, побед, вообще было мало - больше было разговоров в мужском кругу.
На вершине елки Барчуков привычно красовалась звезда. Под зеленой хвоей - фигурки деда мороза и снегурочки. Детей усадили за отдельный стол. Позже в своей биографии Иван, отступив от принятого повсюду правила приукрашивать прошлое, подменять его сияющим мифом, оправдываться и лгать, честно напишет, как душевно трудно ему было взбираться на табурет при помощи отцовской руки, как неловко он оглядывался с высоты, желая в тот момент слиться с заелочной теменью - потому как снисходительная усмешка на губах Яночки, глянувшей на него, вызвала ответную реакцию: умереть со стыда. А ведь это он ей собирался посвятить свое чтецкое творчество.
В часах шла своя напряженная работа, и стрелки, обязанные время от времени сливаться в объятиях, торопились на запланированное свидание. "А кто нам тут, такой смелый, прочитает стихи, пока не наступил новый год?" - спросил дядя Валя Сашко, в одной руке держа рюмку с водкой, а другой промеряя прочность куриного крыла. Иван и прочитал, зная, что интерес всякого общества к рифме причисляется к достоинствам:
"Здравствуй, дедушка Мороз,
борода из ваты,
ты подарки нам принес,
пидорас пархатый?"
"Отчего же он вдруг стал пархатым?" - обратился к онемевшему столу хозяин, не представляя, какими словами вылечить занемогшую враз тишину. Никто не засмеялся. У мамы выкатилась из левого глаза слеза и умело проторила дорожку к задрожавшему подбородку. Собираясь что-то сказать, отец несколько раз открыл рот, отчего стал похож на большую перепуганную рыбу, - но не успел. Телевизор объявил начало новой эры.
Иван запомнил тот вечер надолго. На всю оставшуюся жизнь. Потому что веселья, обязанного дополнять каждое блюдо, не было. Плохо настоянное на нарочитом равнодушии к случившемуся, оно испарилось сразу же после заэкранного боя курантов. Все сидели у стола с мрачным видом, словно вчера получили повестки явиться на расстрел. "Только не надо бить ребенка", - услышал Иван шепот тети Лиды, склонившейся к уху отца. "А ты посмотри только, - удивлялся дядя Сеня, - как четко все буквы проговаривает". "В принципе ничего страшного, - успокаивала маму тетя Люба, - перепутал малость". И уже - Ивану: "Все, Ванечка, правильно, только дедушка Мороз, запомни, - горбатый, горбатый". "Люба, - возмутилась мама, - ты хоть сама понимаешь, о чем говоришь с ребенком?" "И где он такое мог услышать?" - допытывался у своей жены дядя Мирон, будто она могла знать ответ. Словом, Иван был темой новогодней ночи.
Ему самому было непонятно, как заскочило на язык это подслушанное во дворе слово. Ведь он же знал. Знал: дедушка Мороз горбатый. Горбатенький. От груза подарков в мешке, взваленном на спину.
А теперь мама с папой собирались уходить, и даже не сказали, как обычно, куда. Словно и не замечая Ивана, точно его и не было, будто он им не сын, родители обращались только к Андрею - властно и предельно кратко: "Чтобы в доме был порядок. Чтобы вовремя легли спать. Руки-ноги-лицо перед сном помыть".
Одиннадцатилетнему Андрею с Иваном было скучно. Он читал книгу "Всадник без головы", не обращая внимания на брата. Ночь тихо скреблась в окно ветками оголенной акации. На стекле - узоры, в которых, если всмотреться, разглядишь и самолет, и пистолет, и самокат - что угодно. Иван без настроения повозил по полу старый, потрепанный мяч, представляя, как он завтра будет меняться с Антоном на кубики: надоел ему старик, цепляющийся опущенными боками за каждую неровность.
"А вдруг они вообще не вернутся? - внезапно осенила Ивана мысль. - И все из-за меня". "Андрей, Андрей, - слезы стояли в горле Ивана, - а если мама с папой вообще не придут, а если они нас бросили?" "Дурак" - процедил презрительно брат и снова уткнулся в майнридщину. Часы текли, приближая ночь - такую страшную, полную отчаяния. И надежда, что родители не оставили его, и он их еще увидит, все таяла и таяла. И все сильнее рос страх, вытесняя из груди сердце.
Уже позже, в своих автобиографических заметках Иван напишет, припоминая детство и заигрывая с философией, что в каждом человеке живет страх перед одиночеством, который равен силе любви к близким. И любая жизненная потеря или приобретение трансформируют данное уравнение в неравенство. Но математику действительности в три года, рассуждает он, рассчитывают по иным формулам - в ней нет места равнодушному анализу, к чему так склонны взрослые.