Случалось ли вам наблюдать, уважаемый сопланетник, такое удивительное явление как бунт вещей? Смею утверждать, что да. По крайней мере, хотя бы однажды в жизни любой из нас столкнулся с наплевательским отношением к себе различных механизмов и предметов. Будто сговорившись, вся эта пластико-металлическая, приправленная для разнообразия деревом дрянь, вдруг резко приостанавливает свою кипучую деятельность и, явно зная ваше нелёгкое финансовое положение, не желает её возобновлять. Кажется даже, что эта тупая масса, бесцеремонно расползшаяся по квартире, с холодным равнодушием, если не сказать - презрением, наблюдает как вы бестолково суетитесь вокруг неё, пытаясь что-то сделать.
Бунту вещей обычно предшествует заговор. То есть, на первый взгляд, как будто ничего такого из ряда вон выходящего не происходит. Рутинная ежедневная рекогносцировка на местности, совершаемая счастливым обладателем имущества, завершается перед отходом ко сну классическим протяжным зевком: ведь всё тарахтит и крутится так же, как и вчера, и три месяца, и, радостно думать, полгода назад. Но в недрах обречённой квартиры уже зреет недовольство - идёт своего рода репетиция к будущему противостоянию человека и материального мира, о коем уже давно предупреждали наделённые даром провидения писатели. Выяснить же причину отрицательного к себе отношения венец Природы, двуногое прямоходящее, попытаться может, но выводы, к которым он придёт, будут для него в любом случае неутешительны. Специалисты по наведению контактов с неорганикой в один голос заявляют, что - вопреки всему - у "этой мёртвой твари" есть мозги, некая размытая субстанция, окутывающая равномерно её поверхность и генерирующая перманентно хамство. Которое со временем, накопившись, перерастает в полнейшее пренебрежение к человеку. Рано или поздно. Что есть зато доказательство отсутствия души.
Причин такого поведения вещей несколько, главная же, безусловно - зависть. Ибо в предполагаемых мозгах кипит вполне реальная обида, что кому-то выпал горький жребий изображать собачью преданность, когда хочется, поменявшись местами с человечком, её самому "пить большими глотками". В общем, стоит какой-то железяке намекнуть товарищам на возможность побезобразничать, и, будьте уверены, - война выйдет на славу! Иные же специалисты с техническим образованием деликатно что-то бубнят о "времени накопления неполадок". О "наработке на отказ"... Какое, кстати, милое и откровенное слово это - "наработка". Довольствуйся, человече, пока малым - на тебе работку, воспоследовавшей за большим-большим отказом, - не сиди сиднем.
Впрочем, homo sapiens сам порой является причиной конфликта. Начинается обычно всё с ерунды. Примерно так. в один прекрасный день жена заявляет, что ей кажется, "будто холодильник морозит недостаточно хорошо". За сим выкладывается убедительный аргумент: кастрюля с борщом. Приготовленный, кажется, ещё зимой и скромно прячущийся в дальнем углу камеры, шалун ничего лучшего не мог придумать как скиснуть. Распространяя - при неслучайном - снятии крышки запах утопившихся в отстойнике носков недельной свежести.
Умный мужчина, затаив дыхание, продемонстрирует своё отношение к случившемуся следующим образом: с широкой улыбкой таки вольёт в себя загустевший раствор, старательно отцеживая островки плесени и пряча их под языком. Одно из восклицаний - "да нет же, всё в порядке" или "я не думаю, ты ошибаешься" - должно успокоить сомневающуюся супругу. До следующего раза. Который уже маячит на горизонте в образе протухших котлет.
Дурак сразу же полезет крутить, скажем, терморегулятор или, того лучше, порассуждав для порядка о свойствах шустро бегающего по трубкам газа, потянется с молотком и зубилом к тому, на чём остановился его взор. А взор, прожигая внутренности борщегубца, будет льнуть, как можно догадаться, к самому его сердцу, "пламенному мотору". Тогда, как говорит мой сосед Веня: "заказывайте музыку: капец на подходе". До последней минуты бойко сопящий Дед Мороз, напоминающий формой гроб, поставленный на попа, с готовностью поспешит обрести полную бездвижность, а заодно и похоронить в себе, дополняя сходство, надежды дурака поправить положение. Дурак, что не в состоянии расстаться с инструментом, напоследок, возможно, услышит лишь многозначительное чавкание строптивца. Он ещё будет долго пинать его ногами, орать возбуждённо "цоб-цобэ, поехали-и-и", не зная того, что сигнал к всеобщему возмущению фактически уже дан.
У того же Вени начало было иным. Но оттого не менее интересным. Жена, умница, пребывала в полном ладу с миром. Веня - тоже. Казалось, живи и радуйся. Но в тот знаменательный день ему приспичило, наверное, в тысячу первый раз послушать "Битлз". Я не знаю, у кого в прославленном квартете сдали нервы. Скорее всего, у всегда выдержанного сэра Пола, коему выпала честь в тысячу первый раз выпевать перед вконец обнаглевшим почитателем его таланта "Yesterday". Короче, рок-звезда решила Веню проучить, чтобы ему было неповадно. Сэр Пол тонко как бы понарошку заверещал, захрипел, но затем, не выдержав игры, скис: голос его уже надломился в действительности. Певец "дал петуха", а затем окончательно перешёл на шёпот. В наисовременнейших динамиках, удачно выполненных в форме затерявшейся промеж ног совести (как гласила инструкция, "для создания радостного настроения у слушателя в интимной обстановке"), зашуршала под ногами возвращающихся с задания партизан трава, заплескалось приливом подстёгиваемое море, застонали под гнётом январьского ветра обледеневшие провода высоковольтной передачи... Музыка же, растворившись в сих странных звуках, исчезла. Умерла. Дала "дуба". Музыка спряталась в маленьком резисторе, который "полетел". Деталюшечка размером с комок грязи под ногтём. Так Вене сказал гуру от аудиотехники, приняв при вынесении вердикта форму стодолларовой купюры. Вызывающее поведение техники спровоцировало ответные действия со стороны пострадавшего. На вопрос умельца: "Ну что, хозяин, будем чинить примус?", он внезапно, рассерженный, заорал:
- Грабють! Уж я как-нибудь сам.
После чего, спровадив рвача, с головой ушёл в проблему.
Через двадцать минут обожаемый им коллектив, захлебнувшись последней - замогильно вышепнутой в отчаянии - нотой, замолк. Навсегда.
- Что это такое? - Возмущённо спросил Веня жену, будто она могла знать, что там в коробке под причудливыми очертаниями могло произойти. Супруга знала другое: вещь, к которой Веня приложил свои мужественные сильные руки, умеющие лишь хаотично мять ей груди в редкие минуты близости, можно смело выбросить на свалку. И ещё предчувствовала Елизавета, что это только начало... Потому скорбным взглядом обвела обстановку, готовясь исподволь к появлению пустот в рядах потенциальных мятежников.
И заговор состоялся. Бунт грянул.
Вообще же, восстания бывают:
чисто технические, когда вся эта напичканная двигателями, валами, проводами и кнопками сволочь вдруг начинает играть "в революцию". К пристрастившемуся к безделью холодильнику присоединяется, положим, смирная вроде бы, как божья коровка на ладони, стиральная машина. Кстати, поведение нового участника всегда более экстравагантно, чем зачинщика. Во-первых, он пытается доказать, что тоже не лыком шит; а во-вторых, есть возможность непристойно-активными действиями убедить окружающий его мир и себя, что по-настоящему идея бунта, развитая до абсурда, принадлежит ему.
Итак, божья коровка на глазах превращается в тупую корову, что жуёт всё подряд, не реагируя ни на какие нажатия. И равнодушно при том игнорируя беснование хозяина. Рубашка, например, которую тот спустя пять часов всё-таки получит, размером и свойствами будет походить на готовый к применению лист бумаги.
Далее - больше. Борьба железа с человеком достигает апогея. Она в самом разгаре. Подёрнутые печалью глаза несчастного фиксируют очередную победу техники и, соответственно, его собственное поражение. Через несколько дней он начинает в состоянии, близком к помрачению разума, искать внутри себя провода, чтобы, разорвав их, покончить махом с неопределённостью. Слабодушные, проделав это, автоматически присоединяются к списку восставших. Остальные, коих всё же большинство, с кажущейся смиренной покорностью, а на деле - расчётливо, ждут, когда перегорит в доме последняя лампочка; после чего можно всю эту омертвевшую "революционную" мразь, не мучаясь и не тратясь на ремонты, выбросить за границу - на свалку то есть. Покупать новое, кстати, всегда приятно.
Восстания чисто "предметные" начинаются с вызывающего падения какой-нибудь полочки, что как бы невзначай торчащим гвоздём прочерчивает на голове её обладателя Гринвичский меридиан. С чем обладателя можно поздравить. Теперь для него, заимевшего собственную точку отсчёта времени, жизнь станет намного краше, лучше, с переизбытком впечатлений.
За полочкой последует агрессия со стороны стола, что достался счастливчику ещё от прадеда и беспроблемно простоял, услужливо выгнув спину, сто лет, но вдруг в один день, проскрипев сакраментальное "мы - не рабы, рабы - не мы", грохнулся наземь. Оплевав при падении горячим супом собравшуюся вкруг него семью.
Далее, как было отмечено уже, - больше. Шкафы, "горки" и прочая чернь, всякие там подставки, изображая недовольство, примутся выкидывать наружу (сбрасывать на пол) бельё, посуду и предметы фамильной гордости. Перед тем как, элегантно рассыпавшись, умереть. У стульев задача посложнее: уронить. Напомнить напоследок о том, кто в доме хозяин. А хозяин не тот, кто познаёт истины, на четвереньках ползая.
О смерти подобной жильцы легенды слагать не будут, но досужих разговоров о мебельных диверсантах, окопавшихся прямо в древесных волокнах и осуществляющих оттуда пакости, хватит на годы.
Многие думают, я - из ряда тех баечников, записных говорунов, что любят лишь позубоскалить, повеселить публику. Но цель у меня иная: заставить эту самую публику пошевелить мозгами.
Потому кстати! Должен заметить, что "предметные" восстания не так уж безобидны, как может показаться. Скажем, если вдруг диван решит сыграть роль злодея - в самый ответственный момент, а вы как раз надумали устроить себе среди разора праздник души, то ...
Мне рассказал совершенно невероятную историю старый вояка, закончивший войну, как и должно плакатному победителю, в Берлине. Но если уж быть точным - на подступах к германской столице, в небольшой деревушке, где перед решающим штурмом остановился набраться сил их полк. Последние гитлеровцы были выбиты отсюда ещё три дня назад. Пасторальная тишина, нарушаемая лишь далёкими разрывами снарядов, навевала вояке, тогда - молодому бравому солдатику, мысли о скором мире и, значит, недалёкой уже встрече с любимой Анфисой. И вдруг он услышал, как говорят, "внутренним ухом" то ли плач, то ли смех. После чего разобрал своё имя - его звали из ближайшей крепкой домины громким шёпотом:
- Тютякин, ко мне.
Тютякин - что? Пошёл на зов, как рыба на наживку, не думая. Приплыл и остолбенел. С трудом до него дошло, что произошло.
Майор Шустаков, командир полка, ввалился к хозяевам в дом, когда те обедали. И, скорее машинально, чем обдуманно, проронил:
- Битте, фрау, в постель. Айн-цвай-драй, зиг-зиг будем делать.
Сухопарая фрау, похожая на заезженную лошадь, вопросительно посмотрела на мужа.
- О, кюшать, - гостеприимно раскинул руки - руки поработителя Европы - пожилой херр муж. Русскому его научили, видать, отступающие фашисты.
- Но-но, - Шустаков нахмурил брови. Он не любил, когда его команды не исполнялись. - Я сказал ясно: зиг-зиг!
И показал пальцем на скромный топчан, прятавшийся в глубине соседней комнаты. Херр хозяин, наверное, в хорошие времена после плотного обеда на нём часок-другой отдыхал.
Определённо, немец незадолго до войны ездил в Москву набираться знаний и опыта, как лучше дружить двум народам. Потому он миролюбиво сказал Шустакову, слегка коверкая слова:
- Я н"е есть ф"яшисст. Рот фронт.
Затем что-то вполголоса сказал жене. Лошадь безропотно встала и направилась к рабочему месту.
Майор, конечно, за время боевых действий изрядно соскучился по женским прелестям.
Сейчас всякого рода провокаторы орут во весь голос, что 3 миллиона немецких женщин были изнасилованы Иванами. Вдумайтесь: 3 миллиона! И что тогда делать с сексуально озабоченным Шустаковым, решившим только перед самым финалом побаловать себя подарком, но который, по логике некоторых "спецов", получается вроде, и не воевал, а кочевал из постели в постель?
Фрау аккуратно задрала юбку, стянула из-под неё всё лишнее, мешающее установлению взаимопонимания, и как-то равнодушно, что не понравилось майору, раздвинула жилистые ноги. Херр немец, похоже, никакого волнения от предполагаемой измены жены не испытывал. Он был до неприличия спокоен, взирая на торчащий пучок выбеленных годами волос повыше ляшек, и совесть его не мучила, что чужое тело сейчас примнёт эту скудную растительность.
- Ихт вердэ нихт штёрен, - сказал херр хозяин, беря майора услужливо под локоток и даже подталкивая его вперёд.
Шустаков налетел ураганом, помня твёрдо, что он - победитель, и по праву оного, за причинённые ему лично, а заодно и стране страдания обязан взыскать с врага всё то, что ему полагается.
Полагалось, по-видимому, немало. Шустаков ещё подумал, что свою немалость, возможно, востребовали и до него подзавоевавшиеся здесь гитлеровцы - уж больно лежак был расшатан, как вдруг последний, испугавшись разгорячённого вида иноземца, осел на землю. Ножки его подло разъехались, и Шустаков ощутил совсем некстати, что оторваться от вялой по-прежнему фрау не хватает сил. То есть он пробовал - рвался вверх, тужился, напрягался, но проклятая лошадь, крепко прикипев к нему снизу, не отпускала. Херр хозяин с любопытством следил за бившимся в западне майором.
Наконец, кое-как извернувшись, Шустаков подтянулся к окну и, завидев маячившего рядом Тютякина, позвал его.
- Защемила меня, падла, - чуть не плакал бравый командир, видевший себя уже мысленно у стен рейхстага, - давай, Тютякин, прикрой нас шинелькой и неси в санбат. Немчура тебе поможет.
Полк ставшего жертвой склещивания Шустакова, заменили другим соединением, решив, что недостоин майор штурмовать Берлин.
Более о подобных случаях я не слышал. Что говорит в пользу меблестроителей - их продукция стала качественней.
Но я-то, если помните, о другом: у вас - кругом разор, и вы решили устроить себе небольшой праздник души. И вдруг, только этого не хватало - такая низость...
Самый тяжёлый случай - "смешанный". Бунт совместный техники и предметов.
Некоторые знатоки говорят: если уж началось что-то ломаться - не остановишь. Эти "некоторые" прошли ад, они знают о чём говорят. Противостояние "вещь - человек" заканчивается, как мы отмечали выше, не только поражением последнего, но и унижением его. Моральное состояние бедняги равно нулю. Травма, полученная им, столь сильна, что он из образа куста на отшибе, облюбованного затерявшимися прохожими, никак выйти не может. "Меня поимели" - вот как говорят проигравшие в этой неравной схватке, не стесняясь в выражениях, но деликатно опуская местоимение "они". Ибо употребление оного автоматически требует всё-таки уравнивания соперников, признания выдающихся умственных способностей, казалось бы, статичного неодушевлённого мира.
О физическом состоянии и говорить не стоит. Бесплодные попытки изменить ход событий заканчиваются ломотой в суставах, головной болью и желанием поделиться горем с любимой собакой.
Я не буду ни на кого ссылаться. Вот что произошло однажды в нашем доме. Провокационных - требующих "адекватного" ответа - действий, клянусь кольцами Сатурна, я не совершал.
Сначала, как и полагается, своё веское слово сказал холодильник. Я подозреваю, что его натолкнули на мысль взять на себя роль вождя собственные внушительные, несопоставимые с размерами "собратьев", данные. Мерзавец что-то невнятно забурчал, дёрнулся и, притворившись покойником, застыл. Возможно, он полагал, что я сейчас примусь головой в стене пробивать от отчаяния дыру. Дудки! Я ждал продолжения, совершенно спокойный и - даже более того - погружённый в себя, как и полагается умудрённому жизненным опытом человеку.
Опыт подсказывал, что всеобщего предательства не избежать. Так или иначе. Однако подруга его, логика, закапризничав, вывела абсолютно неожиданно на сцену новичка. В том смысле, что о НЁМ никто и никогда дурного слова не сказал. Спроси сто человек: "Ломался ли ОН когда-нибудь?" или "Были ли у вас с НИМ проблемы?", и все опрашиваемые дружно в голос ответят: "Нет". Мне, значит, выпало особенное счастье сказать противоположное: да.
Борьбу угнетённых поддержал фотоаппарат, эдакий селёдочный хвост с потугами на особенность, откликающийся на модное ныне определение - дигитальный. И бог знает, что о себе возомнивший: ведь три года - три! - сросшись с моими ладонями, он безотказно фиксировал мелочи жизни.
Приехали друзья. Кстати, невовремя: настроение-то было дрянь. Пили тёплую водку. Заедали подтаявшим безвкусным винегретом. И как часто это бывает, желание поскорее увидеть дно, помноженное на безотчётное стремление с первых минут встречи вернуться к бесгостевому режиму, оформилось в итоге в робкую просьбу сфотографироваться. С моей стороны, чего уж скрывать. Фундамент предстоящего прощания был таким образом благополучно заложен.
Попросили соседа сверху зайти, щёлкнуть. Щёлкнул. "А ну, что у нас там?", - поинтересовался друг, подталкивая меня к компьютеру. Лицо моё вышло, как живот беременной женщины, - вздутым. Нос просто выпал за рамку. Все же остальные участники съёмки - отнюдь не красавцы, - получились отчего-то лучше, чем в жизни. Я посчитал, что эту шутку подстроил сосед. Знаете, есть подобные мастера-перевёртыши из конфеты делать дерьмо. "Да всё нормально, - успокаивала меня жена друга, поглядывая тайком на экран и любуясь собой, - ну, подумаешь, нос не вместился, разбух. Дышать меньше надо". Но следующий эксперимент я проводил сам. С фотоаппаратом в руках. А с руками у меня как раз порядок. Чудеса оптики отчётливо были видны. Дигитальный мерзавец решил поодиночке с нами расправиться. Он изощрялся как мог. Теперь у подруги вдруг выросли ослиные уши, а удлинившийся подбородок затерялся где-то меж грудей, что, сказать откровенно, в качестве компенсации, приобрели наконец заманчивые формы. И посерёдке опышневшего тела, вразрез с законами анатомии и гравитации, плавали, наползая друг на друга, бессмысленные глаза и утиный нос. Прощались мы сухо: уже через два часа после трагических событий. Жена друга, ломая руки, вспомнила неожиданно о маме, которую она необдуманно оставила тосковать в одиночестве. Я разделял её беспокойство. Мама ждала...
Через два дня, когда наконец можно было, втянувшись в прежний ритм скукоществования, расслабиться, в дело вмешался шкаф. Нет, он не рухнул - ему это слабо было сделать, - он просто отказался выпускать на свет божий выдвижные ящички. Когда же я одного из повстанцев из глубин таки выдрал, полированный амбал, нагло скрипнув фанерными сочленениями, назад его не принял.
Следующая передышка, которую вещички отпустили нашему замордованному семейству, продлилась ровно три дня: я по глупости, о перемирии возмечтавший, всё это время выяснял с зачинщиком отношения; и уж, казалось, истории конец: белопанельный вождь, Дедушка Мороз - Борода Из Ваты, в податливых руках пришедшего на выручку мастера обещал вскорости исправиться. Но тут, гавкнув - именно так, издав противный лающий звук, - ряды мятежников пополнила мадам Стиральная Машина. Она посчитала, что ей пора остановиться, задуматься, оглядеться на прошлое и всмотреться в будущее. В будущем её ждало то же самое: бесконечное гудение в тёмном уголке, откуда никаких шансов выйти не было. Я её даже отчасти, мадам эту, особу жизнерадостную, вечно скачущую от излишка пены, понимал. Но отчего же обязательно надо следовать "стадному чувству"?
В любом обществе всегда находятся согласные со всеми и во всём. Для этих "соглашателей" главное - услышать заданный в утвердительной форме вопрос. Думать не надо - они и не думают, в нужный момент лишь кивают в знак одобрения головой. Вы их попросите подписать письмо протеста - подпишут, даже не взглянув на текст. Кого-нибудь надо осудить? Почему бы нет. А похвалить? Пригвоздив к позорному столбу, можно, поменять и направление мысли. А - при случае - позже даже покаяться.
Таков, кстати, компьютер. Несмотря на то, что все взахлёб расписывают его возможности и с оптимизмом заглядывают в ХХХVI век, - ждут, стало быть, терпеливо, когда он займёт место человека... Он-то займёт!
Я не помню случая, чтобы этот негодяй, не имеющий своего мнения, не поддержал "возмутителей спокойствия". Даже когда случаются, как я называю, "малые волнения" - беспорядки, организованные двумя-тремя умниками, что, вследствие нежелания иных, более ответственных представителей материального мира, присоединиться к к ним, быстро сходят на нет, выдыхаются, - он тут как тут. Что же говорить о таком серьёзном и интересном мероприятии как полномасштабный бунт?
Компьютер - это вечный сюрприз. И головная боль. В самый ненужный момент он, закапризничав, уничтожает, как чувствующий преследование разведчик, данные. Документы следует копировать, кто же с этим спорит? Но если вы думаете, что, перенеся на дискету или компакт-диск имеющуюся информацию, вы гарантированы от неприятностей - не обольщайтесь. Компьютер что-нибудь да придумает. Он вдруг вспомнит, что у него проблемы со чтением - первый класс просидел впустую. Или сделает вид, будто ему не вынести тяжести ваших тайн: объём его мозга не позволяет - именно когда вас припёрло - обработать пудовую дискету.
На моей памяти лишь однажды компьютер, уничтожив отданные ему на хранение сведения, поступил красиво. Благородно.
Я сразу же обратил внимание, что с Зеленником творится неладное. На манер тургеневской барышни, узревшей в липовом чае муху, он томно воскликнул: "Ах!". И взял меня за руки. Согласитесь, картинка, разогревающая воображение: двое взрослых мужчин, сцепившись ладонями, о чём-то интеллигентно беседуют. Посему я поспешил, вытянувшись во фрунт, ручкам моим предоставить возможность иную, не впитывать жаркий пот шапочного знакомого, а дефилировать в своё удовольствие вдоль брючного шва.
- Это ничего, - Зеленник мелко вздрогнул, мой отказ истолковав по-своему. Что-то же изнутри грызло и сотрясало его тщедушное тельце, на плохо вылепленном лбу, низком и шишковатом, вырисовывая вдобавок мученические складки. - Вам не понять. Потеряны годы каторожной работы. Всё, что я написал - пошло прахом.
- Как раз и нет, знаете... - Зеленник уныло уставился на меня. - Я следил за окружающими и вносил в компьютер всякие забавные мелочи - свои наблюдения. Вдруг, пришло на ум однажды, понадобится. И вот: о копии не озаботился. В мгновение всё оказалось стёртым.
- То есть, иными словами, - машинально я отпрянул назад, - вы составляли досье на людей.
- Зачем же так, - Зеленник даже обиделся, - это своего рода были заметки. Вот, например, Татьяна Васильевна Лотосяк имеет удивительную странность, спустившись во двор и на секунду приостановившись, оправить левой рукой теряющееся в области средоточия чувств платье довольно вызывающим способом. Вы разве не замечали?
- Нет, - я размышлял: вмазать ему по роже сейчас или дать выговориться.
- А Гребун Иван Иосифович, - продолжил он, - меняет необоснованно часто женщин, тогда как супруга его свято убеждена, что он чист, словно первый снег. И уж как он руга-а-ается матом, - из барышни Зеленник переквалифицировался во владельца дворянского гнезда, что, изливая доброжелательность, делился со мной, казалось, секретом приготовления запечённого в тесте лосиного бока, - всю окрестность изгадил своими непотребными выражениями.
- Цвиккер, - продолжал писец тем временем певучим голоском, - и того лучше. Сказал однажды: "Родина человека там, где ему хорошо". Ну, "им" везде хорошо...
- Ну, а я? - Спросил я, чувствуя, должно быть, то же, что и одинокий волос на лысине - жуткий неуют.
- Вы, - в моих глазах промелькнуло нечто такое, видимо, что заставило Зеленника кисло улыбнуться, - милейший, без изъянов. Чудо, а не человек. Так ведь всего и не упомнишь.
В сущности, неплохой он человек, Зеленник. Я с чувством пожал ему руку:
- Благодарю.
И всё же: спасибо, Билл. Спасибо, Гейтс, за то, что ты есть. Сей мужественный и честный поступок, совершённый тобой, незримо присутствующим в каждом "ящике", перевешивает все неблаговидные делишки, приписываемые тебе завистниками.
...В этот раз он, видимо, посовещавшись с фотоаппаратом, решил завершить свои дни красиво. С необъяснимым спокойствием сей модернизированный арифмометр пустил по экрану поначалу красный цвет. Затем - синий, а подумав мгновение, выдал зелёный. До полной радуги чего-то ему не хватило. При перезагрузке, не выдав никакого сообщения, гениальный механизм милостиво сменил пластинку: стеклянный глаз его почернел, как земля. Я понял, что мягкотелый диктатор, прячущийся в железной коробке, надумал своего напарника ослепить. Концовка была удручающей: раздался щелчок, после которого "вечный соглашатель" сам прикинулся мёртвым.
Мой приятель, большой фифер по части разбирательств с этим ломом, потрясённо осматривал пациента.
- Мда, - наконец сказал он.
Мне не по душе, когда, многозначительно кхекнув, мдакнув или даже сексуально охнув, притормозив затем у возведённой им же стены молчания, собеседник начинает жестами пояснять смысл выплюнутого междометия. Правая рука, отгуляв положенное расстояние от груди, разбросала пальцы веером.
Как известно, приглашённые приятели, которым мы очень верим, деньги не берут. Что бы тогда это означало?
Наконец после минуты траурной тишины он разразился пламенной речью о необходимости, стиснув зубы, преодолевать трудности:
- Блин!
То-то и оно: блин.
Он забрал сопротивленца с собой. Чтобы проверить. Выполняя долг, он позвонил мне из дому:
- Понимаешь... Несколько элементов системы... Одновременно... Редкость... Большая притом...
Приятель что-то лепетал о сгоревшем блоке питания, о внезапно заартачившемся слоте, о "мамке", давно утратившей материнскую привязанность к членам своего внутрикоробочного семейства, пытаясь мне внушить мысль, что всё взаимосвязано.
Но так думал он, человек со стороны, а я - знал то, чего не знал товарищ: продолжение следует.
Заключительную точку неожиданно поставила входная дверь, соскочив несколько картинно с петель. Выбрав момент, махина самым бессовестным образом пыталась меня прихлопнуть. Но об этом и вспоминать противно. Уж больно до неприличия резво я, по-заячьи прижав уши к лопаткам, пытался от неё уклониться. Сдали нервы, что там говорить.
Так что никуда не денешься - в сценарии, написанном вещами, homo sapiens уготована роль статиста. Как бы последний себя не тешил, что он пуп Вселенной.
Есть и четвёртый вид бунта. Самый-самый страшный.
Если вдруг вслед за всеми несчастиями у человека поломался зуб, поджелудочная железа решила сыграть в покер с печенью, а на задний двор тела вышел прогуляться крупнокалиберный фурункул, то дело - хана. Поиски проводков ни к чему не приведут: враг давно окольцевал душу. Остаётся лишь: бросив всё, уехать к чёрту на кулички. Но лучше всё-таки уйти полем - в никуда. Пёхом - до края земли. Поди знай, что может придумать продукт цивилизации, тот же самолёт. Одно слово: вещь.