Она никогда не подбегала сразу. Я входил в дом, слышал за дверью топот когтей по паркету, но затем наступала тишина. Я снимал куртку, разувался, и только тогда, из глубины коридора, появлялась она. Подходила медленно, с достоинством, и тыкалась влажным носом мне не в руки, а в сложенные на полу ботинки. Только после этого, получив какой-то свой ответ, она поднимала на меня взгляд и виляла хвостом.

Это был не страх и не равнодушие. В её движениях была точность ритуала. Она обнюхивала обувь с той же сосредоточенностью, с какой химик проверяет реактив. Особое внимание она уделяла стыку подошвы и верха, месту, где уличная грязь наслаивалась на запах домашнего клея. Она игнорировала только что снятые тапочки и новую, надеванную единожды обувь. Ей был нужен именно тот самый, рабочий след. Ритуал был обязательным - без него дальнейшее общение не начиналось.

Я понял это, лишь однажды увидев её за тем же занятием с моими поношенными кроссовками. Она не проверяла, где я был. Она сверяла, кем я был за пределами нашего общего пространства.

Её ритуал был попыткой расшифровать мою двойную жизнь. Дом - это одна её версия, знакомая и безопасная. Но существовала и другая - невидимая, уличная, длившаяся целый день. Принося её запах в дом на подошвах, я приносил контрабанду с той, чужой территории. Её обнюхивание было актом чтения дневника моего дня, написанного на языке асфальта, травы и чужих порогов. Она пыталась собрать воедино рассыпавшуюся за день мою идентичность: да, тот, кто пахнет улицей, и тот, кто сейчас стоит здесь, - один и тот же человек. Это был её способ сшить две половинки моего существования в целое, которое она могла признать.

Мы проделываем нечто подобное, когда просим вернувшегося из долгой поездки близкого человека: Расскажи, как там было. Мы жадно ловим чужие слова, рассматриваем фотографии, пытаясь встроить его отсутствовавшую, отдельную жизнь в ткань наших с ним общих воспоминаний. Мы не просто хотим знать факты - мы хотим восстановить целостность отношений, починить разорвавшуюся на время связь. Её нос делал то же самое, только его вопрос был беззвучным: "Где ты пропадал все эти часы? Вернись ко мне полностью".

Теперь, возвращаясь, я не зову её сразу. Я даю ей время на её расследование. Стою и смотрю, как она склоняется над моими башмаками, этот пушистый детектив, собирающий улики моего дня. И в этом есть особая форма доверия - позволить другому прочесть самые неуловимые следы твоей жизни. Пройдя этот обряд, мы оба получаем подтверждение: да, мы снова вместе, и граница между "там " и "здесь " преодолена. Наша настоящая встреча начинается не с моего прихода, а с того момента, когда она, закончив свой осмотр, наконец поднимает ко мне глаза.