Моя карьера актрисы началась в 41-ом году Сева . Со временем воспоминания о первой роли изгладились, как круги на воде после брошенного камня становятся шире и шире, пока не исчезнут совсем. Но праздник, устроенный в нашем институте как раз после моего возращения со съемок, я вижу, как сейчас...
Слышу крики студентов, громкие незнакомые песни, звук распахиваемого окна...
Как же все изменилось за какие-нибудь пять лет. Кажется, еще так недавно мать на черном рынке продавала домашнюю утварь. Мы с сестрой Хацуе бегаем наперегонки, чуть не натыкаясь на циновки с продуктами и замираем, увидев нависшее над рынком обгоревшее здание. В первоначальном виде мы его не помнили, но и сейчас стоят перед глазами обугленные колонны, которые, мне казалось, подпирают небо. Дом словно говорит: "Как низки ваши людские побуждения - лишь бы достать бэнто на ужин. Когда вы жили в моих подъездах, вам было невдомек, как я презираю вас..." Я боялась этого разбомбленного здания.
Наш отец умер, и мое детство прошло в оккупированном Токио.
Мама постаралась нам дать воспитание гейш. Мы учились играть на кото и симисяне, танцевать... Этот факт я тщательно скрывала от своих однокурсников. В восемнадцать лет для меня было главное - стать современной женщиной.
- Есико, ты будешь танцевать? - окликнула меня подруга Ине, - Ведь теперь все в тебя влюблены!
- Ну тогда я не собираюсь с ними даже разговаривать!
Любовь, основанная на популярности, была для меня неприемлема.
- А что? Европейские девушки могут отказаться от танца! А мы...
- Пока ты еще не покорила Европу, - с усмешкой перебила Ине.
Оскорбленная, я встала в углу.
- С какого вы факультета?
Молодой человек был немного старше меня. Правильные черты чуть вытянутого лица, волосы небрежно откинуты назад, не по-японски большие глаза, сохранявшие задумчивое выражение - раньше мы не встречались.
Я ответила:
- С кинематографического.
- Танцуете?
- Да.
С первыми тактами песни Мие Накао мы вышли на середину зала.
Вскоре я уже знала, что моего нового знакомого зовут Кимитаке, в этом году он кончает юридический факультет, куда поступил по желанию отца. На самом деле его призвание - литература, и сейчас он дописывает роман под псевдонимом Юкио Мисима.
Мне, считавшей "настоящими людьми" только тех, кто живет ради высокой цели, Киме сразу понравился.
- Вообще писателем быть хорошо, - рассуждала я вслух, - Я бы не отказалась. Только таланта не хватает.
- Писать не так уж сложно. По крайней мере для меня. Я так или иначе - главный герой своего произведения. Почти любой сможет рассказать о себе.
Киме помолчал и добавил:
- Но это не главное.
- Что - это?
- Книги. Самым совершенным произведением настоящего писателя должна быть его собственная жизнь.
Потом Киме спросил обо мне. Я перечислила ему все свои недостатки: вспыльчивая, слишком многого требую от людей, хочу всем нравиться...
- По крайней мере одно достоинство у вас точно есть, - засмеялся Киме, - вы - искренняя.
Вскоре мы уже болтали, как старые друзья. Оказалось, что в политике мы никогда не придем к согласию: я - феминистка, а Киме - сторонник традиционных ценностей.
- Лучше я умолчу, что об этом думаю.
- Есико, ты не из тех, кто способен о чем-нибудь умолчать.
Я остановилась у двери:
- Мне кажется, моего отца убили вовсе не китайцы.
- Русские? Американцы?
- Нет, политическая система. Если бы у власти не стояли правые, не началась бы война, а значит, папа не получил бы ранения... И таких случаев множество во всем мире! Только представь, ты поддерживаешь убийц миллионов человек!
- Выходит, я - убийца твоего отца? Откуда ты знаешь - может, эти миллионы были счастливы? Я бы, например, хотел умереть на войне, - Киме улыбнулся, будто зная, что я тут же примусь горячо возражать.
Мы не заметили, как закончилась музыка и продолжали стоять на месте. Поддавшись порыву, я сжала руку Киме.
Неожиданно новый друг подвел меня к окну.
- Видишь, то здание?
Я кивнула.
- Теперь представь огонь. Он везде: вырывается из окон, почти не видно стен... А потом обрушивается крыша, и дом превращается в один огромный костер. Я всегда мечтал описать это.
- Пожар? - уточнила я, - Но ведь люди спасутся?
- Не все ли равно? Это же книга.
Я взглянула на небо. Ясное, несмотря на надвигающуюся темноту. Уже давно не было слышно воздушной тревоги. Но здесь, на земле вечный пожар...
Киме неожиданно приподнял мою голову, так что свет фонаря за окном стал слепить глаза. Несколько секунд он смотрел мне в лицо, будто хотел прочесть там ответ на какие-то свои мысли. Я еле заметно кивнула, и мы поцеловались.
Ведь мы знакомы не больше получаса... Значит я...? Но мысли путались, и меня охватывало ощущение беспредельного счастья.
Поздно вечером я бежала домой, то смеясь, то закрывая лицо руками, словно собираясь заплакать. Прохладный ветер хлестал по разгоряченным щекам. Под ногу попался камень, и я подтолкнула его носком туфли. Знакомый с детства звук нарушил тишину этой счастливой ночи...
2
Через пару месяцев Киме закончил университет и опубликовал свой роман, а меня стали приглашать сниматься. Посчитав, что уже получила от образования все, что можно, я бросила учебу.
Мать, отчасти еще бывшая женщиной эпохи Мэйдзи , одобрила мою свадьбу с писателем. Сестра усмехнулась: "Тебе, как всегда, везет".
И правда я была счастлива, когда Киме просил меня первой прочитать свою новую пьесу, главу или рассказ. Я изображала из себя сурово критика и придиралась ко всем местам кроме тех, которые вызывали у меня бурное восхищение.
Я была счастлива, когда вечером мы гуляли по Гинзе , любуясь неоновыми вывесками на фоне сначала голубого, а потом уже сине-черного неба.
Я была счастлива... Но мгновения настоящего счастья любви кончались быстро, как озоновый воздух после грозы испаряется всего за полчаса.
Обиды и ссоры я не могла совсем забыть, они оставались со мной горьким привкусом на губах. Одним из самых больших огорчений были друзья Киме.
Муж вначале не возражал, чтобы я присутствовала при их сборах, но после одного случая компания стала видеться вне нашего дома.
В тот вечер в комнате пахло табаком. Я ненавидела этот запах, и мое раздражение передавалось на все вокруг.
Мне надоели политические разговоры. "Защитить Японию!" - слышалось отовсюду.
- Будет война? - робко спросила я.
- Война духа, - поспешил объяснить Морита, но Киме остановил его:
- Ей не понять.
Я взбешенно взглянула на мужа, он как ни в чем не бывало продолжил свою речь о разложении ценностей.
Но такое нельзя было просто так оставить, оскорбить меня на глазах у пятерых человек! Ну ладно же! Я отомщу.
Выскользнуть из комнаты удалось без труда. Вернулась я с рукописью Киме, как мне казалось, на редкость неудачной.
- Не разрешите ли вы наш спор? Это новый роман моего мужа. Вот, что случилось с "Союзом Возмездия" после восстания, читаем: "Татэнао Арао дома открыл матери свое намерение совершить харакири, прося у нее прощение за то, что не может выполнить свой сыновний долг, но мать, напротив, горячо его поддержала. Арао со слезами радости на глазах недрогнувшей рукой взрезал себе живот на могиле отца... " - все это было прочитано мной деланно-патетическим тоном, - Неужели не ясно, что никакая мать не станет поддерживать сына в столь прекрасном начинание? Или вот еще: "Учитель, вот здесь?" И когда Утисиба ответил: "Да, здесь", юноша бесстрашно пронзил себе горло..."
Дальше: "Жена собиралась разбудить спящих девочек, чтобы они попрощались с отцом, но Цуруда остановил ее: "Не буди их, не буди!", обнажился до пояса..." - несложно догадаться, что он сделал потом.
Остальное в том же роде. На пятом самоубийце моя жалость иссякла, на двадцать пятом - я смеялась.
- Есико-сан, - вступился Морита, - это было почти сто лет назад...
Киме, к моему изумлению, был абсолютно спокоен:
- Женщины в такой литературе не разбираются.
- Мужчины, по-моему, не разбираются даже в той литературе, которую пишут! -запальчиво воскликнула я.
Киме лишь снисходительно улыбнулся, зато сидевший рядом Кога попытался объяснить мне, что подобные слова недостойны хорошей жены. Я прервала его:
- Спасибо, в школе мы проходили кодекс бусидо .
Наконец, ненавистные гости попрощались с нами и я, ни слова не сказав мужу, ушла в свою комнату. Было жарко, небо пропадало в серой дымке. Как для него эта идиотская война духа, современные ценности или их отсутствие могут быть важнее его собственной жены?
Негромкий стук в дверь. Я сидела ни шелохнувшись.
- Есико, прости меня. Нам нельзя больше ссорится...
- Почему нельзя?
Киме не ответил и заговорил о другом.
3
Стояло утро одного из тех поздних ноябрьских дней, когда сам воздух пожухлой листвой, и жизнь кажется однообразной. Слабый свет солнца терялся в кроне дзельквы, нависавшей над автомобилем Мориты. Внутри неизменная компания друзей ждала Киме. Они собирались на тренировку кэндо. Вообще-то я бы предпочла, чтобы муж после получения седьмого дана, больше занимался литературой, но промолчала. Не хотелось нарушать идиллию, недавно возникшую между нами. К тому же я торопилась на съемки.
Киме неожиданно привлек меня к себе и поцеловал в губы. Не обращая внимания на мои попытки вырваться, муж еще на несколько секунд задержал меня в объятьях и только потом отпустил.
Смущенная и растерянная я оглянулась на автомобиль. Приятели Киме сидели, отвернувшись в сторону, словно соблюдая негласный договор.
Не прощаясь с мужем, я быстро направилась к калитке.
- Есико!..
Крик Киме остался без ответа.
***
Обеденный перерыв был временем шуток и розыгрышей, поэтому я не удивилась, когда в гримерную ворвался специалист по освещению Себуро.
- Есико, спорим, сегодняшнюю ночь твой муж проведет в полицейском участке!
Шутка показалась мне пошлой и я не стала отвечать. Но Себуро не успокаивался:
- Нет, ты не поверишь, какая комедия творится сейчас в Итигая! Твой муж и еще какие-то парни связали генерала, носятся с мечами и кричат что-то о душе Японии!
- Не поверю.
Но друг уже тащил меня в комнату отдыха, откуда слышен был слышен звук работающего телевизора.
При нашем появление все смолкли, оператор Эцуко кинулась к аппарату, как будто хотела закрыть амбразуру своим телом:
- Здесь помехи!
Мне становилось не по себе, Себуро нервно пожимал плечами.
Над всеобщим смятением властно прозвучал голос режиссера:
- Есико имеет право это видеть.
Тут же телевизор был освобожден. Несмотря на помехи, я увидела фигуру человека в коричневом мундире, сидящего на ковре в полутемной комнате. На заднем плане работал вентилятор. Знакомое лицо выглядело неестественно сосредоточенным.
Камера спустилась ниже и стало видно, что у обнаженного живота Киме держит меч, лезвие едва не касалось кожи.
- Харакири? - вскрикнул Себуро. Ответа не последовало.
Это были последние секунды, когда еще можно было что-то изменить. Но только... я сама первая подалась вперед, Киме на экране за мной. Лезвие по рукоятку вошло в плоть, и кровавый фонтан брызнул на ковер ...
Киме, борясь с подступающей агонией, пытался повернуть меч, но кровь заливала руки и он упал лицом вниз...
Откуда-то появился Морита, прямо перед собой держащий кинжал, будто собираясь рассечь себе лицо. Молодой человек неловко взмахнул своим оружием, так что оно опустилось в нескольких сантиметрах от головы Киме.
"Морита убъет его!" - было первой моей мыслью, и только потом я поняла, что убивать, собственно, некого.
Не выдержав, я закрыла глаза. Я уже не чувствовала страха. Мир рушился, будто мы здесь находились в эпицентре землетрясения, но по какой-то случайности еще живы. Да, я была в стороне. Как чужая. Наверное, я сейчас умру...
Когда я вновь смогла видеть, голова Киме уже катилась в сторону. Теперь Морита дрожащими руками расстегивал нижние пуговицы мундира.
- Выключите эту гадость! - раздался крик Эцуко, словно очнувшейся от сна. Экран погас. Себуро взял меня за руку, крепко прижатую к животу, бережно, как тяжелобольную.
Окружающие, не зная, куда деть глаза после увиденного, стали рассматривать меня, будто это я только что сделала сэппуку.
Я же не отводила взгляда от телевизора все еще надеясь, что там снова появиться Киме, но не тот с холодными застывшими глаза. Он улыбнется и скажет, что это был всего лишь монтаж, всего лишь... Но нет, он не вернется. Я вслушивалась в звук этих двух слов и не могла понять их. Впереди был только этот черный экран - жизнь без Киме.
Невозможно больше находиться в одной комнате с людьми, перед которыми чувствуешь себя униженной. Было стыдно, что Кимитаке нарушил их спокойствие, взрезав себе живот.
Скорее бежать отсюда! Я встала. Надо что-то сказать, чтобы они забыли, вообще забыли бы о моем существование. Но я молчала.
Очнулась я уже на улице, Себуро помогал мне сесть в свою машину.
По дороге другу, видно, было необходимо что-то говорить:
- Ты не представляешь, как мне жаль. Нет, серьезно, при такой таланте твой муж мог бы стать вторым Тикамацу , если бы не...
- Не мог бы, - отрезала я, - и он мне больше не муж.
- Знаешь, многие великие люди травились, вешались... Здесь виновато общество...
Он когда-нибудь замолчит?! Я вздохнула с облегчением, когда Себуро наконец меня высадил. Но и дома не было покоя. В прихожей надрывался телефон.
- Есико-сан? Это друг Кимитаке, Ямада.
- Как, вы еще с нами?
Собеседник смутился:
- Меня не было в Итигая, если вы об этом.
- Мне очень жаль.
- Кимитаке просил вам передать, что по завещанию вы обладаете правом на все его книги, а также...
Мне захотелось стукнуть телефон об пол.
- Можете ему ответить: пусть забирает свои проклятые книги с собой! И скажите, могу ли я развестись с ним?
- Но вы теперь вдова...
- Неужели непонятно: я не хочу быть вдовой, я не хочу иметь к нему никакого отношения!
Трубка с грохотом опустилась на рычаг.
Я с остервенением смотрела на стену. Умер - ну и ладно! Он отрыл мне глаза. Как было бы ужасно, если бы я всю жизнь была женой предателя, который меня ни во что не ставил!
Мысли путались, но вдруг я неожиданно ясно вспомнила, как умирал отец.
Папе на фронте простелили легкое. Когда мне было пять лет, его рана открылась, и он слег.
В то утро ветер надувал парусами занавески, и я играла, что наш дом - огромные корабль. Посреди бескрайнего моря мы сражаемся с китайскими лодками.
- Дочка, - нарочито весело позвал меня отец, - Принеси-ка сигареты.
Я протянула ему блестящую упаковку Асахи...
Папа нетвердой рукой зажег спичку, но только вдохнув сигаретный дым, зашелся в кашле.
Помню страшный крик матери, когда она увидела его тело, безжизненно свесившееся с фусума ...
А я долго-долго смотрела в окно. Ясное небо, облака, пыльная улица - все вызывало у меня слезы. Но я пыталась не плакать, делая вид, что не понимаю смерти. С тех пор мне не хотелось играть в военный корабль.
Если бы мне тогда знать, что при ране отца одна сигарета может быть последней каплей... Может, и теперь я виновата? Смеяться, читая о "чистой смерти харакири"...! Неудивительно, что Киме дал мне этот жестокий урок...
И вообще, если бы я не придиралась к каждому его слову, не требовала бы 24 часа в сутки внимания к себе... Если бы я не была такой скверной женой, Киме сейчас бы пришел с тренировки. Нет, можно вытерпеть, даже если он в полицейском участке или с другой женщиной, только не мертвый.
Я не заметила, как оказалась в комнате мужа. На столе возвышалось пресс-папье и перья для каллиграфии, слезы потекли сами собой при виде вещей, которые больше никогда е понадобятся их хозяину. Здесь же лежал аккуратный лист бумаги, я наклонилась ближе, чтобы прочесть мелкие иероглифы: "Жизнь человеческая ограничена, я же желаю жить вечно".
Я скомкала и порвала записку. И тут же пожалела: теперь от Киме осталось так мало, чтобы еще это уничтожать. Вдруг мне захотелось разорвать себя...
4
От дня похорон у меня остались лишь разрозненные впечатление.
Траурное кимоно из грубой ткани, доставшееся от матери, раздражает кожу.
Хмурое небо над кладбищем Момидзигаокэ готово вот-вот разразиться дождем. Горизонта не видно. Кажется, что небо и земля слились вместе и скрывают от меня что-то важное и нужное, благодаря чему я могла бы жить дальше.
И главное - отнюдь не подходящее для похорон чувство жгучей ненависти ко всему миру.
Я ненавидела сестру, все время отводящую взгляд от трупа Кимитаке. Хотя меня и саму всякий раз бил озноб при виде головы мужа со сведенным в судороге ртом.
Я ненавидела Киме, лежащего в гробу в своем мундире цвета гнилой травы. Как любезно объяснил Огава, его друг завещал хоронить себя в форме "Общества щита".
Я, как всегда, не сдержалась:
- А что со мной делать он вам не сказал? Зарезать или продать в проститутки? Иначе на что же содержать ваше чудесное общество?
Я ненавидела толпу, окружившую нас. Журналистов, щелкающих затворами фотокамер и компанию типов с плакатами, призывавшими "Восстать против капитализма подобно Мисиме и его товарищам!"
Когда над трупом вспыхнул огонь, и воздух наполнился сладковатыми ароматами благовоний, мне стало немного легче. Только казалось, сжигают меня, что-то внутри обугливается и я рассыпаюсь пеплом... Киме, наверное, было приятно воображать мои мучения. Взять хотя бы ту его пьесу, где женщина-француженка с поразительной настойчивостью. пытается оправдать злодеяния мужа и безропотно разрешает ему подвесить себя на люстре и избивать.
- Разве можно до такой степени потерять человеческое достоинство? - негодовала я тогда. Киме лишь неопределенно улыбнулся в ответ. Если бы знать, что в тот момент он издевался над моей "независимостью".
Нет, лучше уж люстра...
Молодые люди - приятели Киме даже не пытались изобразить на лицах подобие скорби. Они что-то увлеченно обсуждали и время от времени посматривали на меня. Я прислушалась:
- Она неплохо выглядит в этом рубище. Гейша Симбаси провожает в последний путь павшего героя. Как ты думаешь, он ее любил?
- Нет, вряд ли. Просто хотел иметь все самое лучше. Жена, конечно, им восхищалась и все такое. Неплохой сюжет для рассказа - эта пара, а?
Происходящее будто подернулось дымной пеленой, я уже ничего не видела и не слышала.
- Не могу больше, - прошептала я матери с сестрой, - тошнит.
- А меня-то как! - горячо поддержала Хацуе.
К счастью, люди уже расходились, мы не привлекли особого внимания.
Вечером я, стараясь, чтобы за маской гнева не были замечены слезы, рассказала о подслушанном разговоре.
- Если тебя волнуют такие мелочи, значит, еще не все потеряно, - мама, видно, хотела ободрить меня, но я восприняла ее слова, как упрек. Усомниться в серьезности моего горя!
- По крайней мере гейша - это комплимент, - улыбнулась сестра.
- Для той, кто всю жизнь мечтала стать шлюхой, разумеется!
- Есико! - мать не привыкла к подобным выражением.
Хацуе смерила меня презрительным взглядом:
- Неудивительно, что ты хочешь выместить свою злость на других, но, поверь, я не собираюсь это выслушивать.
С этими словами она быстро вышла. Мама, видно решив, что сестре сейчас помощь нужнее, направилась следом.
Я в изнеможении опустилась на стул. До меня долетали их голоса из соседней комнаты.
- На месте несчастного Кимитаке я бы тоже сошла с ума! Сестрица довела его!
Этого я уже не могла выдержать. Чтобы хоть как-то успокоиться, ударила рукой о столешницу. Но от этого только потекли слезы. Неужели люди совсем не могут понять меня? Словно вокруг каждого безвоздушное пространство, защищающее его драгоценную жизнь от инородных вмешательств! Больнее всего было то, что я в этом ничем не отличаюсь от других. Могу только ненавидеть...
Розоватые стены кружились перед глазами. Я чувствовала себя так, будто сопротивлялась смерчу. Но вот стихия победила, и меня быстрее и быстрее уносит в бездну.
"Рэйко собрала все силы и вонзила кинжал в горло по самую рукоятку" . И я, бесстрашно запрокидывала голову. Даже не подозревая, что играю себя... Теперь, у меня нет другого выхода. Ведь жизнь невозможна без Киме, хоть я так старательно скрывала это от себя и от него.
От него? А, может, он знал, что так будет, что я не смогу быть одна? И написал "Патриотизм" про нас.
- Ну уж нет, - произнесла я вслух. Даже ему не позволю решать за себя.
Мама неслышно встала за спиной и сжала мою руку.
- Что мне делать? - вопрос сам сорвался с губ.
Минуту я слышала лишь свое дыхание.
- Жить, - наконец ответила мать.
Жить - какая сладостная истома охватывала меня раньше при звуке этого слова. Эта уверенность в том, что все люди - прекрасные существа, а мы с Киме, несомненно, одни из лучших, что я, как никто, достойна счастья и обязательно получу его... Вспомнились мои мечты четыре года назад, влюбленной, но любить не умеющей.
Я заплакала, чему-то улыбаясь сквозь слезы...
5
Я ждала сестру с лекции и смотрела в окно. Зима - любимое время года Киме. Ему нравилась ослепительная чистота снега. Мне же эта белизна слепила глаза.
Рядом сидела молодая пара. Они, то сцепляли пальцы и делали ими какие-то непонятные па, то девушка резко отдергивала руку и хлопала друга по щеке. Как неприлично!.. Мне хотелось убить их. И почему у этих двоих вся жизнь впереди, а мне приходится лишь оглядываться назад? Я вспомнила, как в детстве завидовала друзьям, игравшем в мяч с отцом...
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я принялась разглядывать соседа напротив. Судя по карточке с именем "Такеши Симомура" - наверное аспирант, участник какой-нибудь конференции. Палкообразная фигура, удивительно спокойное, ничего не выражающее лицо - совсем не похож на Киме...
Я снова перевела взгляд за окно. По снегу расползались пятна крови. Все шире и шире... Меня колотил озноб.
- Вам нехорошо?
Боже! Теперь кровь у меня на лице, я чувствую прикосновение чего-то мокрого и холодного...
Я очнулась. Кто-то смачивал мне лоб водой.
- Выпейте.
Послушно беру стакан из рук того аспиранта (кажется, Такеши?)
- У меня муж... умер, - попыталась объяснить я, уже успокаиваясь.
***
Теперь Такеши часто провожал меня на съемки или заходил к нам домой. Мать поощряла наше общение, а сестра закатывала глаза и вздыхала:
- Не прошло и месяца...
Однажды утром мне стало легче. Между дублями я уже почти беззаботно болтала с Себуро.
- Такеши наконец-то догадался меня поцеловать!
- Я бы тоже попробовал, если бы знал, что это разрешено.
Я кокетливо улыбнулась,
- Как ты думаешь, он мучается?
- Твой новый друг? Мучается от любви, конечно!
- Да нет же! Он мучается?
- А-а, - Себуро воздел глаза к небу, - так ты теперь "Дьявол, зачарованный местью"?
- И собираюсь мстить в свое удовольствие! Кто делает харакири, кто выходит замуж - каждому свое.
Себуро не нашелся, что ответить, и я продолжала, понизив голос:
- Он ужасно со мной обращался! Мог разбудить среди ночи и заставить читать свой дурацкий роман!..
Япония тебя не забудет, дорогой, а я... будь я проклята, если хоть раз приду на твою могилу!
- Не нравится мне эта твоя буйная веселость, Есико, - заметил продюсер.
- Вам недолго осталось терпеть - я уезжаю в Хакодате. Навсегда. Никто не хочет меня поздравить со свадьбой?..
Я обвела всех победоносным взглядом коварной соблазнительницы. Нет, я заставлю эту жизнь подчинится мне!
Вечером мы с Такеши ходили в театр Кабуки. Я врала, что хочу показать новому другу Токио. Мне нужно было устать, чтобы не осталось сил думать, плакать...
Но на этот раз правило подвело меня. Я не могла уснуть. Достала было "Записки у изголовья", но тут же отбросила и после минутного колебания взяла "Золотой храм".
Я не могла читать. Просто перелистывала. Дойдя до описания горящего Кинкакудзи, я задумалась. Как же несправедливо. Если человек сжигает храм - его ждет тюрьма. А если он обрекает другого медленно и мучительно сгорать всю оставшуюся жизнь - этого будто не замечают. Напротив: светлая память, геройская смерть...
Я уткнулась в подушку, чтобы мать и сестра не слышали моих рыданий.
Киме, прости меня...
Эпилог
Через пару месяцев я все-таки вышла замуж. Хакодате показался маленьким, скучным. Казалось, море с ненавистью выбросило меня на берег.
Новая жизнь напоминала очередную роль. Иногда я играла неплохо и на минуты, не более, растворялась в своем образе любящей жены. Но в глубине души считала себя предательницей, жалкой, продажной женщиной. Было больно, что, для Такеши я стала лучшей женой, чем была когда-то для Киме.
Помню, когда у меня родился сын, Такеши попросил меня саму дать ребенку имя. А мне так хотелось, чтобы рядом был человек, которого можно звать: "Киме..."
- Мне можно выбрать любое японское имя?
- Можно даже неяпонское, если хочешь, - в глазах мужа мелькнула тревога. И я почувствовала, что просто не могу произнести это слово.
- Пусть будет Сиро. В честь моего отца.
Муж никогда не упоминал при мне Кимитаке. Не интересовался рукописями, стоящими на видном месте в шкафу в моей комнате.
Будь оно иначе, мы бы быстро расстались.
Я только недавно узнала, что книги Киме, оказывается, переиздаются.
Но все-таки мой брак нельзя назвать несчастным. Сейчас, через сорок лет после свадьбы, я уже не могу представить своей жизни без Такеши.
Конечно, иногда у меня бывают приступы раскаяния. Я думаю о том, что прежняя Есико презирала бы себя настоящую - "идеальную японскую женщину", которая не пытается опровергнуть высказывания супруга, свое мнение, если оно вообще есть, держит при себе и во время праздников скромно удаляется из мужской компании.
Последний раз, когда у меня был приступ ностальгии я не выдержала и подошла к мужу: