В темный час, ослепляющий своей ясностью, она отводит глаза от цветов внешнего мира и смотрит внутрь. Ледяные смыслы и умирающие мерцающие огни раскиданы там, как конструктор сумасшедшего. И после, вздыхая о тщете слов и желая звука, она начинает играть гаммы со своими учениками, теми, кого нужно вести и учить тому, что она знает сама, на уровне более низком, чем ее возможности, натренированные годами одиноких упражнений. И все же, в этом несложном процессе поднимающихся и спускающихся звуков, так божественно быть равной им, не лидером, а частью, производящей простейший, знакомейший уху порядок, примиряя сознание с реальностью.
Будет время, когда ее пальцы покорятся усталости, ее светло-каштановые волосы перестанут виться в непредсказуемых направлениях, и морщинки вокруг ее глаз - тех, которые она отводит от слишком большого сияния - произведут восхитительные маленькие лучики, которые расскажут любому физиогномисту еще до того, как она откроет рот, о ее легком характере и остром наслаждении, которое она получает от иронии жизни. Будет время, когда новое музыкальное произведение con tutta la forza войдет и покорит все ее чувства и заставит читать об этом все, что только можно будет найти. Она вернется из этого трехдневного упоения с пустой головой и длинными замедленными движениями всех конечностей, хитро улыбаясь, зная больше, чем знала до погружения. Все эти времена будут, и все другие времена будут тоже, соревнуясь между собой в искусстве неминуемости.
Но сейчас явная непревзойденная умиротворенность игры гамм с ее замечательными студентами не предаст. Они смотрят друг на друга, и потом, почти совсем без какого-либо ясного знака, начинают играть, каждый слушая свой собственный голос, будучи так странно вместе.