Режиссёр мне кинул сценарий в ребро.
Выломал,
и поставил вопрос ребром:
ты играешь в моём кино.
Вывернул наизнанку нутро моё.
Знал,
что в мире этом сыром
я один на один с огнём.
С глазами потухшими
в роли свои социальные
вхожу,
фразы суицидальные,
слова ненормальные
зачем-то произношу.
Ещё один год, ещё сезоны,
все продолжается.
Любят ситкомы здесь,
любят и жалятся.
Ненавижу я жизнь эту,
ненастоящую,
под дых бьющую.
Бегу к свету,
а это прожектор.
Гнетущий, пьющий директор
(кто-то зовет его богом)
держал меня под порогом,
кричал, что роли иной не даст,
что это идея бредовая,
и что жизни моей пласт
очень важен для пьесы. Новая
мысль забралась в голову:
"А что, если эфесы скрестить, и в бой?"
Да, думаю, умру с голоду.
***
Я не найду свой океан,
не с таким количеством рек,
озёр, проливов, полупустых стаканов.
А где-то ходит человек,
в нем утопиться от туманов,
от вокзалов,
от металла сплавов внутри черепа
захочется сразу.
Я разбил новую вазу.
А воды в ней меньше,
чем в голубых глазах,
и из под крана, к тому же.
Я искал океан в слезах,
но мне становилось хуже.
И в тот же вечер, пьяный
(оттого, что искал океан в вине),
я сидел в осколках от ваз,
в грязи от избитых фраз
и в мыслях о глубине,
и мне показалось в окне:
шум прибоев.
В чувствах себя успокоив,
вспомнил, что я в бреду
и мне не поймать мечту,
блицкриг для себя не устроив.
***
Я буду читать твои письма
заново день за днем.
Мне ничего не останется больше.
И нам вдвоём,
возможно, не стать счастливее,
чем сейчас.
Я не плачу, это истина.
Без прикрас.
Я проиграл,
но ты не печалься,
привык уже.
Я, конечно, запомню все
о том кураже,
о каждом нашем выходе и шагах.
Спрячь на потом свои слезы и страх,
когда я исчезну из жизни твоей и вне
окажусь так внезапно.
Назло судьбе
будь счастливее, чем мы есть сейчас.
Я проиграл.
Это истина. Без прикрас.
***
От невысказанных слов
хочется лёгкие наружу выдохнуть,
задохнуться без них.
И забыть,
заткнуть
этот внутренний крик.
Листьев махорки сухих,
мятных,
неопрятных
больше нет.
И дым от папирос
не навестит нас.
Ложь газет приветствует по утрам:
"Saluton!
Вы знали, чем вреден компьютер?"
Во впалые щеки,
в гематомы глаз
впитывай лживых фраз газ.
А на люди выйдешь
- свобода слова! -
от человека в платье из золота.
А ты не стоишь и кроны,
и этой короны
ты тоже не стоишь.
Молчать! Silentu!
На губы ленту,
на глаза иллюзорная полоса.
Вот и жизнь твоя,
матрица сантиментов.
На чувствах твоих игра.
Из сотни моментов собрать картину
не выйдет, пока смотрят в спину
ножи и шашки друзей народа.
Выпей святую воду
и забудь о своих вопросах.
Ты - ничтожество.
В твоих папиросах
не осталось даже махорки.
***
Я теперь обречен
хвататься за плечи.
От каждой встречи,
от всякого плача
я был через чур озадачен.
Я теперь обречен
распадаться на льдины.
Мне чужды весны картины,
Мне люди -
хрустальные мины,
и каждый
рвется в строптивых.
Я теперь обречен
брать роли героев.
И в платьях устроив
веселые танцы,
я должен сдаваться.
Всем этим добрым,
всем этим честным,
этим простым словам.
А мне бы остаться просто собой.
Я не скрою:
да,
я больной.
Да,
я привыкнувший к боли,
испуганный от неволи,
жалкий в страданьях своих.
Я недостоин,
ни любви,
ни обломков соли,
ни радости от игры.
Я в фосфор уронен.
Я фосфорно зноен:
я слабо свечусь,
в истериках бьюсь,
и смерть
вечно ходит за мной.
***
На этот раз мир исчерпал себя быстрее.
Я признаю,
мои желания и мысли все острее:
так режут, не сказать, больнее,
но глубже - это точно,
это факт. Нарочно
я искал с тобою встреч.
Искал глаза, изгибы плеч,
искал, прекрасно понимая: не сберечь
мне своих гордости, покоя и себя.
Мне даже плохо, когда рядом нет
хоть мысли, хоть кусочка от комет,
запрятанных в окурки сигарет.
Начать курить?
Или вином залить
больные чувства?
Ответов нет, как долго не сочувстуй
самому себе.
Я ведь помешанный на сотнях сумасшествий.
Я сам с ума схожу от всех пришествий сжигающих идей. И происшествий,
катастроф, трагедий
со мной случается все больше.
Сердце в меди,
в серебре.
От страха страсти и любви
давно горит в огне.