Все было чудесно. Желтые поля пшеницы и мы летим между ними по узкой извилистой дороге на новенькой темно-синей Бэ-эМ-Вэ под энергичную мелодию Queen. И оба рулим: он ведет машину, а я сжимаю в руках воображаемый штурвал самолета и поворачиваю его то направо, то налево, в точности повторяя Его движения. И мы поем вместе с Queen:
- You don"t fool me, la-la-la-la... You don"t fool me...
Я чувствую под одеждой свое тело. Он поглядывает на меня, отвлекаясь от дороги, Его глаза сияют и это сияние оставляет следы на моей коже...
Потом мы слушали Паваротти, безумно грустную песню о Карузо, потом притормозили у обочины горной дороги и купили у местных чумазых и давно не стриженных детей лесной земляники в газетном кульке. Антошка помыл землянику в целофановом пакете, а потом я ела ее и кормила Антона, и мы все перемазались этой земляникой. Потом заехали на автозаправку - отмыться от земляники, в магазинчике обнаружили шоколадное мороженное и опять ехали, курили, и ели мороженное, и опять перемазались. В старинном городке с мощеными улочками и часами на ратуше выпили черного кофе и немного погуляли.
В отель приехали под вечер. За поздним обедом пили французский коньяк Курвуазье. Мне было все равно, шестилетний он или армянский, в коньяках я не понимаю. А Антону нравилось греть в ладони широкий коньячный бокал и вдыхать аромат дыма гаванской сигары, корицы и абрикоса. Мы вышли на терассу, смотрящую на горы. Там внизу темнело, а здесь, почти под самым небом, туман наплывал рваными розово-желтыми кусками и мне хотелось перелезть через перила, бухнуться в мягкую прохладу и плыть мимо отеля, мимо городка, за солнцем, что бы оно никогда не заходило...
Утро следующего дня я встретила в ванной комнате гостиничного люкса. Над унитазом. Меня рвало. К людям спустилась только к вечеру - хотелось горячего кофе. Антон неубедительно обвинял то землянику, то коньяк, то говорил, что меня укачало в дороге. Он прекрасно понимал, что мой организм отказался переваривать...
Мы собирались в варьете на дежурное шоу и говорили о городке: о часах на башне, о цоканьи лошадиных копыт прогулочного фаэтончика, о горшках с розовой геранью на окнах, достойных кисти импрессиониста.
Я надела новое синее платье, очень открытое, плотно облегающее талию и расходящееся книзу широким колоколом. Собрала в хвостик и заколола отросшие наконец волосы, тронула челку и осталась довольна: торчащие ключицы, обнаженная шея - беззащитно и трогательно. Кажется, такой тип нравится моему Герою.
- Эти места напоминают Прибалтику, я там служил. Мы скоро туда поедем.
- Правда? - у меня закружилась голова, - Правда!?
Я посмотрела Антону в глаза и вдруг поняла, что нет, что не правда. Что-то не так, все совсем не так, как должно быть! Он вдруг увял, мой Антон. Смешался. Смутился. Потом набрал воздуха в легкие и сказал:
- Мы едем. Не ты, а мы.
- Мы - это кто? Ты и Поля? - я закусила губы, чтобы не смели дрожать.
- Нет! Мы - это пацаны. Все, понимаешь? Только другим составом, без жен.
Прямо передо мной висела репродукция Монэ - парк в синей гамме и две неясные фигуры.
- ...Я тебе не жена, - я все еще не понимала.
- Понимаешь, там будут люди, важные люди, которые очень... трепетно относятся к своей частной жизни. Любая утечка информации может стоить им слишком дорого.
Разве я - любая? Бледные фигуры на репродукции слегка покачнулись, а я сжала кулаки.
- Они и ты! Ты! Разве не понимаешь? Ты - своя, из ближнего круга, родственница! Ты передашь сестре. Все равно проговоришься. Невольно. Не нарочно. Место. Событие. Да цвет костюма...
Синий. Странно, цвет мне нравится, а слово - нет. Английское, разумеется. В русском у меня стойкое косноязычие, еще с детства.
...ты узнаешь кого-то... Что-то всплывет, не можешь же ты все время молчать. А потом - все! Она поделится с женами, с кем-то еще. Найдутся заинтересованные люди... Я не могу за вас ручаться.... Как ты себе это представляешь? Ты - бомба, понимаешь? Все дело в тебе. Там жены, тут мужья. Мы с тобой нелегалы со всех сторон.
- Ты хочешь сказать, что Сказочник... И дядя Коля Удмуртов тоже?
- Так! Насчет Сказочника! - он вскочил и зашагал по номеру, оглядываясь. Синее озеро Монэ поддернулось рябью, раскачивая лилии.
- Я о нем не говорил! Я вообще не имел его в виду! Он вообще только со своими художниками тусуется. Кому он нужен с его духовными исканиями!
Лучше бы он молчал, пусть он замолчит, пусть не врет, люди думают, что умеют врать, но это неправда, никто не умеет, никто, даже Монэ... Куда я пойду из этой точки?
- А дядя Коля! - Антон остановился и изобразил улыбку, - я тебя умоляю! Он бы, может, и хотел, но страшно боится - жена его в лягушку превратит. Или во что по-хуже. Ну, ты в курсе, нет? - Антон развеселился, - мы раз возвращались из цеха и у меня радиатор закипел недалеко от их дома, в пригороде. Я звоню ему на мобильный, вынеси бутылку воды в машину залить. Он выскочил, бледный, глаза на лбу. Нету, говорит, у нас воды, поезжайте в магазин! И десять долларов сует. Ха!
- Так ты будешь один, бедненький? - про дядю Колю Удмуртова мне слушать не хотелось.
Антон снова съежился:
- Не буду я один... Как это будет выглядеть? - он поднял на меня глаза, - Ну, сама подумай, что обо мне скажут?
Бабочек, порхавших весь день в моем животе вытеснила хлюпающая тошнота, ползущая к горлу.
- Ну как же! - я рассправила плечи, задрала подбородок, а сжатые кулаки сами уперлись в бедра, цепляя синюю ткань серебрянными колечками, надетыми на пальцы: - Ну как же! Скажут, мало нашего Антошика жена строит! Так теперь ему Марыся гайки позакручивала, ага?!
Это дремлющие гены малоросских предков всколыхнулись, я молчала и дрожала.
Я представила себе Потапыча в шортах, улыбающегося голубым кошачьим глазом, и Маркиза с мерзкой французской бородкой, размазывающего крем для загара по девичьей попке, и Рюму в светлых штанах, руки в карманах, взирающего свысока на них всех и следящего за регламентом мероприятия. И бог знает, кого еще, увесистее и страшнее этих троих... Меня передернуло.
- Значит, Поле ты изменяешь со мной, а мне... я все правильно поняла?
- Послушай! - он стоял прямо напротив меня, - Послушай! - сказал он и замолчал.
Молчала и я. Закурила сигарету, затянулась и забыла про нее.
Пауза.
"Взяла паузу - тяни, сколько можешь", - услужливо подсказала Джулия из книги "Театр", вычитанной когда-то по предложению от корки до корки на языке оригинала. Боже, удивлялась я себе, как ты можешь думать о посторонних вещах? Как это с тобой случилось?... Заткнись, дура, потом разберемся. ...Почему? Почему я? Предки оставили меня и дрожь в теле не унималась.
- Почему? Почему я? Ты мог выбрать другой вариант, любой другой, какой угодно, понимаешь? Длинноногую модель с пуделем! Зачем тебе понадобилась я, такая "опасная", для адреналина? ...Я не искала приключений. У меня дети в конце концов.
Балконный проем расплылся и светящиеся точки фонарей там внизу распустились звездными лучами, отчего дорога приобрела рождественский вид.
- А при чем здесь дети?
- Ах! я обожглась догоревшей сигаретой. - Действительно, дети здесь не причем.
Слезы так и остались в глазах, ни одна не выкатилась, Джулия осталась бы довольна.
- Я не знал, что все будет так... Я просто сказал тебе то, что не должен был говорить ни в коем случае.
- Почему? - в носу щипало, лилии на репродукции подмигивали "тонешь?"
- Но ведь между нами нет никаких обязательств! Все по-взрослому! - выкрикнул Антоша голосом Тимура без команды.
- По-взрослому так по-взрослому, - сказала я и разжала пальцы. На ладонях - синеватые полосочки от ногтей.
Мы все-таки пошли в варьете.
Там наши, русские девочки танцевали "яблочко", сверкая полуобнаженными задницами. Публика зевала, потягивая коктейли. Я пила кампари и прикидывала, сколько времени потребуется чтобы пройти пешком девятьсот километров. Впечатляло - импрессионизм.
За "русским сувениром" последовал канкан, сменившись "Восточной красавицей", за соседним столиком трое пили текилу, мне было интересно и я смотрела, как они стучали по столу высокими прямыми рюмками, потом опрокидывали содержимое в рот, потом слизывали соль с тыльной стороны ладони. И обсуждали девочек: так себе телки, не на что смотреть. Ленивые, смотри, еле двигаются, - цедил худявый в темной майке. Не скажи, - возражал бритый со складчатой шеей: вон та, вторая справа в первом ряду, хар-рошая девочка! Слышь, Гриц, я эту забил, чтоб ты потом не щелкал! Толстому Грицу было все равно, он спал.
Ах, рыло свинячье, рожу откормил! Девки ленивые... У них в селе, может, взрослых не осталось - все на зароботках. Некому мозги вправить, старики да малолетки. А жрать хочется. А ты уже все решил за нее, за девочку, да, сволочь? Шо б ты подавился уже!
Шоу подходило к концу, когда на сцене появился смуглый солист-молдованин. Он что-то коротко бросил девчонкам, прошелся между ними, заглядывая в лица, распахнул руки, те встрепенулись, ответили нарастающим чувственным ураганом и только юбки мелькали в воздухе, а босые ноги едва касались сцены...
Худявый за соседним столиком вдруг на самом деле закашлялся, да серьезно - не дышал, а всхрипывал, а борец стал стучать ему по спине.
Ур-ра-а! Сработало! Заклинание сработало, справедливость восторжествовала и я провинциально заорала на весь зал тоненьким голосом:
- Браво! Бра-аво-о-о!!!
Народ оборачивался в поисках чокнутой, а потом вдруг как плотину прорвало - "Цыганочка" финальными аккордами выплеснулась в зал и все захлопали, засвистели и поднялись на ноги, выкрикивая новые "браво". Гриц проснулся и уставился на меня, а я пила джин-тоник и делала непричастное лицо. Антон смотрел в сторону.
На улице было холодно и меня тошнило, наверное от резкого горного воздуха. И мы пошли в ночной клуб, я запивала тошноту красным вином и курила, и мне стало легче.
Появились девчонки из варьете и я пошла общаться. Они привычно принимали балетные стойки, напоминая "Танцовщиц" Дэга. Без сценического грима, в джинсиках и спортивных тапочках на босу ногу им едва можно было дать восемнадцать.
Потом приперлась тетка в бордовом жилете, притащила бутылку шампанского и сказала, что Сергееву она больше не намеревается вылавливать по номерам в отеле, и, что наконец-то они проснулись, и, что им продлевают контракт на три недели и это удача, а если кто-то еще не понял, тетка собиралась обьяснить незамедлительно. Сергеевой оказалась та самая девочка, которую застолбил бритый; они, все трое, тоже крутились неподалеку. А Гриц спросил меня, ты хто? а я сказала, что я - никто.
А потом я познакомилась с израильтянином у стойки бара. Такой длинный и белобрысый, как немец. Я сказала, что он на израильтянина не похож, а во-он тот вот похож. Израильтянин спросил, который, я сказала, да вон тот, длинноногий - Антон все пытался уместить ноги между столиком и диванчиком. А израильтянин спросил, а кто он, а я сказала, бойфренд, а он сказал, А! а потом сказал, жаль.
А потом спросил, почему он там сидит? Я сказала, что издалека лучше видно. И что мы отдыхаем. Друг от друга. А он сказал, что он бы постарался мне не надоесть, и мне это понравилось.
А потом он спросил, что я пью, а я сказала, текилу надо попробовать, а он сказал, нет проблем. И мы попробовали и это был ужас - впечатляло!
А потом он сказал, что думал, ему повезло, а ему нет - леди так по-английски говорит по-британски, и это красиво, а оказывается, она с бойфредом, а он один, друзья из Москвы прилетают только завтра. А я сказала, а у меня муж в Москве, а он сказал, А!
А потом он сказал, как его зовут, заковыристо очень, и означает то ли "рассвет", то ли "закат". А я сказала - Марина, значит "морская". А он сказал, вот и нет! На латинском "морская", а на иврите "мар" - значит "горький", а я сказала, вон оно как... А он сказал, фигня, не проблема! Имя поменять можно, а то на судьбу еще повлияет. А я сказала, у вас, может, и не проблема, а у нас так не принято, как назвали при рождении, так и будет... И еще он сказал, что ни моего мужа, ни бойфренда не понимает, а я сказала, come on! Et tu, Bruts*? Ну, бай тогда.
И пошла в центр толпы, где над вздернутыми руками клубился азотный дым и пахло духами и спортзалом. Я чувствовала себя легкой-легкой, и было смешно, и я кричала протяжно по-русски "да-вай - да-ва-а-ай!!!" под грохот барабанов и наростающий рев вертолетных лопастей и боялась упасть: ультрафиолетовые фонари скользили по толпе, сминая людей в кадры пленки, скачущей в аппарате.
Потом завели медленную "Lady in Red" и Антон пригласил меня танцевать. Но танцевал он один, я старалась к нему не прикасаться, даже шея заныла.
А потом я пошла в туалет, платье обвивалось вокруг ног, привыкших к джинсовому плену, и я опять чувствовала свое тело под платьем, и долго-долго смотрела в зеркало.
Потом врубили "Venus" - Шизгару и массовка разбавилась пожилой публикой - Шиз гад ит! Май беби, шиз га-ад ит! Антон, конечно, удержаться не мог, и мы исполнили диско а-труа и эти двое очень походили друг другу, не подозревая, что могут оказаться близкими родственниками в четвертом колене. И я развеселилась. Антон сказал, Мари, у тебя сейчас прическа развалится, а Рассвет-Закат спросил, почему бойфренд зовет меня Мари, а не Мариной, а я сказала, ему нравится думать, что я француженка. - А это как это? - А вот так: я стянула с волос резиночку и тряхнула головой - получилось карэ. Вау! - сказал израильтянин.
Потом мы пили Кровавую Мэри, в честь меня, разумеется. Платье соскальзывало с плеча и я немного растерялась, что не находила бретельки, а Антон сказал мне в ухо, перестань трогать себя, и провел рукой по спине и я успокоилась, а Антон не очень. А потом, когда мы с Рассветом заходили на второй круг Макарены, опять пришел Антон и сказал, извините, нам действительно уже пора. Я опять сказала, бай, и, очень рада, и мы пошли в отель.
А потом я сидела на балкончике и курила, роняя пепел на туфли. В моей голове любимый певец любимой певицы вдохновенно выводил:
- ...не родятся наши де-ети-и-и, не подарят нам цветы-ы-ы...
Зараза! Как прицепится что-нибудь... Ну почему сейчас-то?
- Единственная моя-а-а-а, звезды падают в моря-а-а-а...
А ну, кышь отсюда! Прочь, окаянный!
А потом я размышляла над словами израильтянина: всю жизнь думала, что я - "морская", а оказывается, вовсе нет, оказывается я - "горькая", а арамейский, это ж древний язык, из него иврит вылупился? Какая разница, он главнее, на нем Библия написана. Погоди-ка, Библию и по-гречески писали, и на латыни...
В голове опять назойливо крутилась мелодия, на этот раз солистка "Ace of Base" гипнотически ныла:
- A-a-all what she wants is another baby, о-o-o! - Все-о, что ей надо - поменять бойфренда! О-о-о...
Ладно, ной, сука! От тебя ж не избавишься!... Тока не мешай думать... Так, кто там у нас на Мар-? Марина... Марина... Неелова! Ну ее, у нее героини все такие несчастненькие, на фиг! Цветаева, страдалица, самоубийца, бррр... Маргарита? - так то ж не настоящая, книжная, придуманная, да толку-то? Тоже намаялась со своим слизняком, Мастером... дерьма нажралась...
Марггарита, Марггарэт Тэтчер! Как я могла забыть Дядечку, как же его звали? Как высоко летал, безумный! Его выперли из посольства в Лондоне прямиком к нам на кафедру английской филологии преподавать историю языка. И ждать пенсии. Он неприлично садился на стол и рассказывал о Ней: "Какая женщина замечательная, Марггарита Тэтчер! Марггарет!!! Знаете такую? Ах, дети..." ...Значит неправда, значит, мы, "горькие", тоже можем... Она никогда бы себе не позволила так... расствориться... Железная... Или сукой надо родиться? Сукой надо родиться... А что, мои "Вог" уже кончились? Ладно, и "Парламент" сойдет, ничего, что он синий.
А потом я вспомнила, как Антон спрашивал, ты знаешь, на кого ты похожа, когда смеешься? - на хитрого французского мышонка!, брал мое лицо в ладони и поворачивал к зеркалу: На, полюбуйся! а я хохотала...
Когда луна совсем побледнела и звезды гасли одна за другой, пришел Антон, уселся рядом на балконный приступок: - Я сам не понял, как уснул.
Стряхнул пепел с моих туфель, вытер их ладонью.
- Ты бы ушла сейчас, правда, если б мы были дома? Ты... уйдешь?
Луна посмотрела на него и сказала:
- You? You don`t fool me!
Я усмехнулась, терпеть не могу дни, которые начинаются бессмысленно. Я все еще дрожала.
Антон отвел меня, придерживая за плечи, в постель, уложил, укрыл вместе с туфлями.
- Ты слышишь меня? - когда он успел охрипнуть? - Я думал. Я знаю, почему.
- Почему что?
- Почему ты. Потому что я хочу, чтоб ты меня любила, Мари.
Все хуже, Антон, - думала я. - Все гораздо хуже. Там, у Клода Монэ на полотне нет фигур, только лилии в синем.
come on! Et tu, Bruts?* - да брось! и ты туда же? ("И ты, Брут?")
