Дело социальной коммунистической революции - уничтожить личность и родить ее смертью новое живое мощное существо - общество, коллектив, единый организм земной поверхности...
Платонов А. Нормализованный рабочий
В последнее время, благодаря ряду публикаций, термины "тоталитаризм", "тоталитарный" обрели, наконец, в широких общественных дискуссиях статус очевидных характеристик и сталинского режима, и даже последующего, доперестроечного периода советской гocударственности.
До эпохи гласности эти термины, да и то в гомеопатических дозах справочных изданий, дозволялось употреблять лишь по отношению к настоящим или мнимым "фашистским режимам". Но, так как по тогдашним канонам "идеологической борьбы" попутно "разоблачались" и "клеветнические" употребления этих терминов "буржуазной пропагандой" в отношении государств соцлагеря, то повод для самостоятельных осмыслений подобного сопоставления возникал и без помощи "идеологических противников". Поэтому, нынешнее употребление этих терминов в ином, и поныне отрицаемом справочными изданиями, смысле, было воспринято без протеста.
Начало указанному процессу было положено публикацией романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба". Затем, появились и целые исследования феноменологии тоталитаризма в его наиболее цельной форме прошлой советской государственности. Среди них. - статья А. Миграняна "Долгий путь к европейскому дому" в "Новом мире" (N 7,1989) и "От культа власти к власти людей" Л. Гозмана и А. Эткинда в "Неве" (N 7, 1989).
Хотя в этих статьях и не оспаривается связь тоталитарных тенденций с коммунистической идеологией, специально она не исследуется, что, на наш взгляд, обесценивает предлагаемые авторами обоснования пути модернизации формы правления в нашей стране. Можно так и не выйти из области абстракций, если оставить не выявленным тот механизм, связующий социализм с тоталитаризмом, который, как мы знаем, приводил в течение ряда десятилетий к постоянному воспроизводству тоталитарных режимов на базе коммунистической идеологии. Мы рискуем, поэтому, идя по пути реформ, оставить без внимания тот или иной догмат, способный подорвать их необратимость.
Но проблема тоталитаризма имеет и совсем иную, куда более глубинную, чем идеологическая или психологическая, сторону, где этот феномен выступает закономерным этапом эволюции. Указание на это впервые дал Пьер Тейяр де Шарден в своем труде "Феномен человека", переизданном у нас в 1987 году массовым тиражом, но оставшемся без должного, на наш взгляд, внимания со стороны философов и обществоведов.
В настоящей работе делается попытка всестороннего анализа феномена тоталитаризма в его исторической закономерности и эволюционном смысле.
I
Авторы многочисленных, современных публикаций, посвященных феномену тоталитаризма, или уделяющие ему значительную долю внимания, не утруждают себя ссылками на какие-либо "научные" определения этого феномена, и это не случайно. Таких определений по существу нет, а те их подобия, которые есть, имеют крайне мало общего с тем контекстом, в котором употребляется термин ныне. Полезно сначала выяснить, почему это так.
Термин "тоталитаризм" возник, казалось бы, достаточно случайно. Как утверждает Н.Т. Кремлев, "в 20-е гг. нашего века философ итальянского фашизма Джованни Дентиле сформулировал основную идею этой концепции, заявив, что у фашизма должны быть "тотальные рамки"" (Справочное пособие по истории немарксистской западной социологии. М., 1986. С.407). И, далее: "В нацистской Германии тоталитаризм также стал официальной идеологией и политикой, доведенной до последних "выводов"... В либерально-буржуазной идеологии и социальной науке термин тоталитаризм первоначально применялся в критическим высказываниях о фашистских режимах. Впервые выражение "тоталитарный режим" в прессе было применено к фашистскому режиму в 1928 г. (см. Contemporary Review, 1928, April). Вместе с соответствующей цитатой в 1933 г. это выражение впервые оказалось в справочном научном издании (cм. Oxford English Dictionary. Supplement. L 1933)" (Там же С.408). В последующем, как мы знаем, перенятие этого термина либералами для широкого использования в отрицательном смысле привело к объявлению тоталитарными (де-факто) и фашистских режимов, и сталинского режима в СССР.
То, что тоталитарной наряду с фашистскими была названа и коммунистическая страна, дает нам ключ к пониманию произошедшей метаморфозы: оказалось, что частный термин частной идеологии отражает некие весьма общие черты целого класса обществ с весьма различающимися идеологиями.
Что же это за черты? По Н.Т. Кремлеву, это "деспотизм и произвол господствующих политический режимов", осуществляющих неограниченный контроль экономической, социальной, политической и идеологической жизни общества, навязывающих свои цели всем гражданам своих стран и подавляющих всякую оппозицию средствами вооруженного насилия" (Там же. С.407).
Данное определение на наш взгляд страдает избыточностью и содержит не характеристические черты феномена, а скорее черты ряда конкретных политических режимов, общеизвестных как "тоталитарные".
Такой некритический подход к определению этого феномена имеет давнюю традицию. Еще в Американской энциклопедии (редакция 1944 г.) статья "Totalitarianism" содержит лишь ссылку "See Dictatorship". При таком подходе, т.е. при определении тоталитаризма как современной разновидности диктатуры, его действительно характеристическая особенность, отраженная в самом термине - "неограниченный контроль" всех сфер жизни общества, становится второстепенной по сравнению с общими чертами диктатуры "деспотизмом и произволом" и "подавлением всякой оппозиции средствами вооруженного насилия". Но на самом деле это не так!
Объяснение парадокса состоит в том, что при определении тоталитаризма как формы диктатуры, стремление к "неограниченному контролю" существует лишь как средство в рамках основной цели диктатуры - осуществления функций "деспотизма и произвола" и "подавления оппозиции". При выделении же тоталитаризма в самостоятельную общественную форму, его цепью является именно "неограниченный контроль", а "деспотизм и произвол" и "подавление оппозиции" используются при этом лишь как возможные средства. На основе "неограниченного контроля" тоталитарный режим осуществляет полную регламентацию всех сфер жизни общества, подчиняя их общей идее.
Тоталитаризация общества сопровождается явлением, когда субъектом власти в нем становится не лицо, не социальная или иная группа, а безличный сверхсубъект - государство. Как утверждает А. Миграням, тоталитарный режим "в силу своей специфики не нуждается в социально-классовой опоре" (Долгий путь к европейскому дому// Новый мир. 1989. N 7. С. 168). И, далее: "Мало того, он проводит последовательное деклассирование общества. Разрушив все органические связи, атомизировав все общество, отчуждая всех от собственности и власти, данный режим затем уже каждого индивидуально подключает к общественной системе вне всяких горизонтальных или любых других несанкционированных связей. В результате общество из организма превращается в механизм, произвольно сконструированный властными структурами... Вот почему никогда в истории не было такого бессилия отдельного человека перед властью, как это имеет место при тоталитарном режиме" (Там же).
Данная А. Миграняном характеристика тоталитарного режима основана уже на всем богатом опыте XX века, позволившего, наконец, феномену тоталитаризма выйти на историческую сцену, воплотившись в режимах ряда государств. Истоки и смысл этого феномена мы и будем изучать, а история обозначающего его термина рассмотрена здесь для того, чтобы отмежеваться и от "реакционной социологической концепции", и от "официальной идеологии фашистской Германии и Италии".
II
Диктатура как форма общественного (государственного) устройства, осуществляющая деспотическую форму правления, является, видимо, самой распространенной в истории человечества, включая в себя деспотии, тирании, многие монархии, теократии, хунты и т.д. Общность элементов диктатуры и тоталитарного режима наводит на мысль, что XX век, дав человечеству невиданные по возможностям технические средства коммуникации и контроля (транспорт, связь, средства массовой информации), тем самым обеспечил и возможность осуществления "неограниченного контроля" над личностью со стороны государства, олицетворяющего общество, и регламентацию всех сфер общественной жизни. Очевидно, однако, что само по себе наличие таких средств не является достаточным условием для возникновения тоталитаризма в том или ином обществе. Следовательно, нужно найти другие и, быть может, более важные необходимые условия, порождающие общества полной регламентации.
Идея такой регламентации не нова: еще в диалоге Платона "Государство" проводится идея "совершенного" общества, устроенного на принципах разума и всеобщего равного блага, необходимым условием которого является полное подчинение индивида государству. У народа, рассматриваемого как "стадо", регулируется даже личная жизнь; в потомстве идет искусственный отбор "лучших".
Государство Платона - прообраз последующих государств "утопического коммунизма", разработанных в трудах ряда мыслителей XVI-XIX вв., начиная с Томаса Мора. Предметом коммунистических утопий было "наилучшее государственное устройство". Чем же оно обеспечивалось? Кроме необходимости в таком устройстве "мудрых правителей", понимающих, в чем состоят истинные потребности общества и как их справедливо удовлетворять (таковыми, разумеется, предполагались сами авторы утопий), важнейшим принципом провозглашались, во-первых, отмена частной собственности, во-вторых, справедливое распределение на основе так называемого "пропорционального равенства", исходящее, с одной стороны, из обеспечения минимального всеобщего достатка, с другой - из дополнительного вознаграждения той или иной доблести (добродетели).
В утопических обществах, таким образом, граждане имеют право на привилегии, но не за счет происхождения или имущественного положения, а по личным качествам; общество разделялось на сословия, исходя из этих качеств, по определенным правилам, что являлось важной функцией утопического государства. Таким образом, реализация "естественного" равенства людей нашла в этом государстве уродливую форму в виде равно-обязательной для каждого индивида его оценки со стороны государства, определяющей место индивида в общественной иерархии - что и обуславливало тотальный контроль над индивидом.
Проекты тоталитарных государств, как мы видим, существовали задолго до их появления. Эти проекты отражали интересы довольно узких общественных групп - духовной аристократии, ученых, философов, тех единственно, кто способен был создавать и управлять государствами "на разумных началах".
Идеи упразднения сословного и имущественного неравенства, в свою очередь, постоянно возрождались в низших слоях обществе в раннехристианских общинах, еретических движениях средневековья вплоть до Томаса Мюнцера, в пролетарских движениях начиная с английской революции XVII века. Под влиянием этого мощного параллельного течения происходила и модернизация утопического коммунизма в том, разумеется, направлении, которое позволило бы его идеологам использовать эти стихийные народные настроении для практического воплощения коммунистического государства.
"Приземление" коммунистической утопии сопровождалось переходом ее идеологии ко все более широким общественным слоям, а эпоха революций подготовила тот фон, на котором попытка осуществления коммунистического государства посредством вооруженного переворота стала вопросам времени.
Подытоживая одну из таких попыток - "Заговор равных" во Франции XIX в. - И. Шафаревич замечает: "Социалистические движения в момент зарождения часто поражают своей беспомощностью, оторванностью от жизни, наивным авантюризмом... Кажется, эти безнадежные неудачники не имеют ни одного шанса на успех... Однако они только ждут своего часа. В какой-то момент, почти внезапно, этим идеям открывается душа народа, и тогда они становятся силами, определяющими ход истории, а вожди этих движений - вершителями судеб наций..." (Шафаревич И. Р. Социализм как явление мировой истории. Paris, 1977. С.179).
Удача коммунистического переворота в России, посредством которого смогло, наконец, реализоваться тоталитарное государство, была обусловлена всем ходом истории. "Случайности фортуны можно легко исправить, но нельзя отразить события, постоянно порождаемые ходом вещей" - Ш. Монтескье (0 духе законов// Избр. произв. М., 1955. С. 28З).
III
"И государство, казавшееся средством, оказалось целью! - пишет в повести "Все течет" В. Гроссман. - Люди, создававшие это государство, думали, что оно средство осуществления их идеала. А оказалось, что их мечты, идеалы были средством великого и грозного государства" (Октябрь. 1989. N 6. С.91).
Государство, о котором говорит Гроссман - СССР сталинского периода. Закономерен ли был сталинизм? Не злая воля Сталина прервала ленинскую попытку поставить НЭП преградой тоталитарному перерождению: она была отвергнута всей предысторией, внутренним механизмом насильственно осуществляемой утопии, дождавшейся своего исторического часа. Еще есть живые свидетели того, как рукоплескали свертыванию НЭПа объявленные "передовыми" пролетарские массы, и Сталин стал избранником тоталитарного государства лишь потому, что лучше других умел, по правилам этого государства, удовлетворять наиболее примитивным инстинктам этих масс. "Казалось, - пишет Гроссман, - Сталин строил основанное Лениным государство по образу и подобию своему. Но дело, конечно, было не в этом - его образ был подобен государству, потому-то он и стал хозяином" (Там же. С. 101).
Государство "развитого тоталитаризма", окажись оно на Земле в одиночестве (именно отсюда такая его тяга к экспансии!), могло бы стабильно существовать вплоть до физического вымирания; несмотря на его очевидную экономическую и прочую несостоятельность, в таком государстве нет движущих сил политических перемен, существующих даже в государстве деспотическом. Почему? С точки зрения социально-экономической - в силу указанных всеобщего отчуждения от собственности, отсутствия горизонтальных связей, равно-бесправной роли каждого индивида как винтика самоценного государственного механизма. С точки зрения политической - в силу отсутствия институтов, обеспечивающих возможность выражения какого-либо инакомыслия по отношению к официальным установкам. Наконец, с точки зрения идеологической - это, с одной стороны, рассмотрение любого инакомыслия как политического преступления, а с другой - отсутствие каких-либо надгосударственных моральных критериев, по которым возможно было бы оценивать деятельность олицетворяющих государство правящих органов (в деспотиях поддержание таких критериев осуществляла религия).
Единственное, что разрушительно для государства "развитого тоталитаризма" и является предпосылкой для его перерождения - это соседство экономически эффективных государств с плюралистической идеологией и правовым политическим устройством. Начался соответствующий процесс и в бывшем главном оплоте современного тоталитаризма - СССР. Но означает ли это только, что окончательно преодолена некая тупиковая ветвь развития мирового сообщества, или...
Или, тем самым, завершается лишь один из этапов какого-то глубинного процесса?
IV
Коммунистическая утопия общества социальной справедливости чаще всего предполагала централизованное регулирование в сферах производства, потребления, частной жизни. Принцип такого регулирования, как мы знаем, является ядром тоталитаризма. Выход на историческую сцену этого принципа не был вызван непосредственно кризисом прежней, саморегулирующейся системы, что доказывается ее последующим развитием. Представляется, что этот выход произошел под воздействием определенной тенденции общественного сознания, возникшей в эпоху Возрождения и нашедшей свою кульминацию в эпоху промышленного переворота; тенденции, которую можно обозначить как "сциентистский фетиш". Тенденция эта, ярко (и примитивно) выраженная в коммунистических утопиях, состоит в априорном уподоблении общества, государства, механистической системе с объективными законами, определяющими ее функционирование вплоть до каждого звена, знание которых позволяет, в принципе, осуществлять оптимальное, с той или иной точки зрения, управление. При таком представлении актуальной становится задача создания общества "на разумных началах" именно как централизованного государства с: регулирующими функциями.
Сциентистский фетиш нашел отражение, разумеется, не в одних лишь коммунистических утопиях.
Проблема государства была выдвинута в философо-социологических концепциях конца эпохи Возрождения как центральная именно тогда, когда на смену "божественной" концепции природы государства пришло представление о его "рукотворности" - и с тех пор находила свое отражение в трудах всех крупнейший философов. Характерной особенностью этих теорий, отмеченной в конце XVIII в. Вильгельмом Фон Гумбольдтом, было то, что в них разрабатывались принципы разумного и справедливого государственного управления без специального рассмотрения вопроса о том, в каких, собственно, границаx допустимо осуществление такого управления. Касаясь последнего в "Идеях к опыту, определяющему границы деятельности государства", он писал: "Цель государства может быть двоякой: оно может стремиться содействовать счастью граждан или лишь предотвращать зло, причиняемое гражданам природой или людьми. Если его деятельность ограничивается последним, то оно стремится только к безопасности, и эту цель я считаю возможным противопоставить всем остальным мыслимым целям, определяемым как "положительное благо"" (Язык и философия культуры. М., 1985. С.34). Вывод, к которому приходит Гумбольдт, таков: "Пусть государство воздержится от всякой заботы о положительном благе граждан..." (Там жe. С. 48).
Вывод Гумбольдта был направлен прежде всего против современной ему абсолютистской, бюрократической прусской государственности, предусматривающей в целях достижения "положительного блага" регламентацию частной жизни. Но сама идея заботы государства о "положительном благе" имела уже к этому моменту достаточную разработку, в том числе и в некоммунистических теориях, причем в сочетании с национализмом нашла в XX веке свое законченное выражение в гитлеровской диктатуре.
Не исследуя специально прусскую государственность (и, тем более, особенности характера и исторического пути немецкой нации), отметим, что гитлеровский режим все же не был тоталитарным, несмотря на ряд схожих признаков. Так, А. Мигранян называет его тоталитарно-авторитарным, мотивируя это тем, что "при тотальной регламентации политической и духовной сфер партийно-государственная власть Гитлера не пошла на такую же регламентацию в промышленности и сельском хозяйстве, не осуществила тотальное огосударствление собственности, что потребовало бы тотального отчуждения от нее граждан и превращения их в полностью зависимых от государства и его милостей рабов" (Указ. соч. С.167). Фактически, гитлеровский режим являлся крайне-террористической формой буржуазной диктатуры, имеющей ряд принципиальных от тоталитарного режима отличий. Например, он не только не огосударствил экономику, но и не ставил вообще такой цели, сохраняя тем самым горизонтальные корпоративные связи и, соответственно, достаточно широкую сферу самостоятельности индивида. Между тем, в феномене тоталитаризма принципиально важна именно попытка комплексной зарегулированности всех сфер, начиная, разумеется, с экономической. Не случайно, поэтому, что в самый мрачный период гитлеровского режима в стране нашлись силы, решившиеся организовать покушение на "вождя", что совершенно немыслимо в условиях сталинского режима.
Сравнивая сталинское тоталитарное государство и гитлеровскую Германию, мы видим, что оба они - государства "положительного блага", однако сталинское опиралось на сциентистский фетиш, гитлеровское же - на расизм.
Воплощение в государственности сочетания сциентистского фетиша с: активной заботой о "положительном благе" представляется необходимым условием тоталитаризма. Дополнительным условием, обеспечивающим и достаточность, является необходимый уровень развития коммуникационных и информационных средств.
V
С наибольшей полнотой сциентистский фетиш отразился в теориях общества в XIX веке, подготавливая выход на историческую сцену тоталитарного государства с коммунистической идеологией. Воплощенный в теории утописта Сен-Симона, предусматривавшей плановое, централизованное управление с помощью "ньютоновских советов" и подчинение всех сфер жизни научным принципам, он нашел свое закономерное развитие в теории его ученика - основоположника позитивизма Огюста Конта.
Общество по Конту - это "социальный организм", в котором личность не обладает самостоятельностью и в будущем, рационально организованном обществе имеет право только на исполнение своего перед ним долга.
Позитивизм и его последующее овладение массовым сознанием явились реакцией на вступление человечества в эпоху промышленного переворота, сопровождавшегося той степенью хозяйственной специализации и кооперации, которая существенно изменила место индивида в производстве и экономике. Возникла "технологическая цивилизация", которую И. Шафаревич описывает следующим образом: "Все большая часть человечества используется для производства механизмов или механизмов, производящих механизмы (эта цепь может все удлиняться). Труд все более удаляется от своей цели, то есть смысла. В своей работе люди большей частью не соприкасаются ни с чем живым. Ритм их труда, стиль жизни подчиняются технике. Человек зависит не от себя, а от какой-то внешней силы... Жизнь людей стандартизируется как массовое производство" (Две дороги - к одномуобрыву// Новый мир. N 7. С.157). И еще: "Благодаря появлению ценных бумаг, собственность удаляется от человека, с которым она раньше была связана почти как орган его тела. Она легко переходит из рук в руки, становится анонимной, механизированной... Возникают новые "индивидуальности" - тресты, предприятия и т.д.... Жизнь приобретает характер неограниченного, устремленного в бесконечность процесса, и в этой бесконечности ограниченная человеческая жизнь оказывается бесконечно малой, ничтожной величиной" (Там же. С. 156).
Экспансия технологической цивилизации не только отвела сциентистскому фетишу небывалую ранее роль в массовом сознании, но и деформировало это сознание, вызвав в нем определенные психологические потребности, создав предпосылки для формирования тоталитарного сознания, нуждающегося в государственной функции "положительного блага".
Что же это за потребности? Это, во-первых, потребность в законченной простоте и понятности универсума, включая человека и общество. Во-вторых - потребность в подчинении, во внешнем управлении как в средстве избежать тягостной необходимости морального выбора, который, по тем или иным причинам, может оказаться гибельным для индивида.
Эти потребности человеческой психики являются имманентными, они порождены неизбывным противоречием между рациональным мышлением и нравственным чувством, однако они чрезвычайно возрастают именно в эпоху технологической цивилизации - в связи с небывалым усложнением, динамизмом жизни как в интеллектуальном, так и в эмоциональном измерениях. Эти потребности отражают потенцию человеческого сознания вернуться в зародышевое, одномерное состояние растворения в среде, слияния с нею - т.е. потенцию к смерти.
Эпоха технологической цивилизации, появление больших концентраций отчужденных от собственности масс приоткрыли перед коммунистической идеей новые возможности экспансии. Ее модернизация в направлении отказа от гуманистических ценностей утопистов осуществилась в марксизме (естественно, под лозунгом "от утопии - к науке").
Утопизм "утопистов", абстрактность их теорий была скрыта в тех нравственных требованиях, которые эти теории предъявляли индивидам, игнорируя, по существу, категорию интереса. Это сильно понижало шансы чересчур щепетильных проектантов стать когда-нибудь реальными участниками "ньютоновских советов". Эфемерную нравственную опору следовало в новых условиях заменить иной - приматом "классового интереса". Идея переворота и последующего "справедливого" дележа, замаячившая на горизонте, на эмоциональном уровне всегда была близка значительной доле малоимущего большинства. Но чтобы придать процессу планомерный, необратимый и сознательный характер, чтобы заставить массы творить насилие под флагом разума и по высшей воле исторической необходимости, требовалась всеобъемлющая, наукообразная и, одновременно, легко редуцируемая к простейшим понятиям философская система.
Новая теория не только воплощала в себе сциентистский фетиш, но и наделяла новое коммунистическое государство четкой функцией "положительного блага" на централизованно-распределительной основе. Новая теория до конца "объясняла" мир с: его непреложными законами и неизбежным наступлением всеобщего благоденствия: освящала право на макьявеллевское государственное вероломство и насилие во имя исторической необходимости и прогресса. При этом она снимала с индивида необходимость какого-либо выбора и по пути к новому обществу и, естественно, после его построения.
Время работало на эту теорию: усложнение мира провоцировало ответную попытку его упрощения, и сциентистский фетиш подготовил почву для такого упрощения средствами "положительного блага" коммунистического государства.
Обозначившийся во всех сферах жизни фактор бесконечной малости и бессилия личности перед обществом проложил тот итоговый рубеж между потенциями человека как биологического вида к смерти и к бессмертию, определяющий до сих пор основные идейные конфликты нашего времени. При этом потенция к смерти выразилась с наибольшей полнотой в тоталитарном сознании, а потенция к бессмертию - в экзистенциальном.
VI
Для дальнейшего исследования нам пора определить не раз уже использованный термин "эволюция". Мы воспользуемся для этого завершенным в 1946 г. трудом Пьера Тейяра де Шардена "Феномен человека".
В нем под эволюцией подразумевается эволюция всего универсума, ткань которого концентрируется во все более организованных формах материи - от элементарной частицы до человечества.
Эта ткань имеет две качественные стороны - внешнюю и внутреннюю (психика, сознание) . Co-знание, отчетливо проявляемое у человека, присутствует, по меньшей мере, в зародышевом состоянии всюду, где имеется внешняя сторона, т.е. у всей материи.
Эволюция универсума состоит попросту в высвобождении внутреннего над внешним - такова ее цель, определяющая направление. Изобилие, изобретательность при полном безразличии к индивидам - таковы механизмы, подводящие внутреннее к очередному шагу на вышестоящую ступень.
Ткань универсума дисперсна, она разбита на взаимодействующие между собой "стебли", "филы" - как в древе жизни, так и в преджизни.
Условием каждого скачка эволюции, например, от преджизни к жизни, от жизни к мысли - является, во-первых, увеличение степеней свободы элементов очередного уровня путем их структурного усложнения и во-вторых - пространственная ограниченность, замкнутость сферы взаимодействия этих элементов между собой. В итоге, например: "Внешняя реализация принципиально, нового типа корпускулярной группировки, открывающего возможность более гибкой и более центрированной организации безграничного числа веществ в виде частиц самых разнообразных величин и одновременно появление внутри нового типа сознательной деятельности и определяемости - этой двусторонней коренной метаморфозой мы можем реально определить в его специфическом своеобразии критический переход от молекулы к клетке -"ступень жизни"" (П. Тейяр де Шарден. Феномен человека. М. С.80).
Следующая ступень - "ступень мысли" - характеризует появление психики, обладающей рефлексией, а затем и появление целого "мыслящего пласта" - ноосферы.
какова же особенность нынешней стадии ноосфефного этапа эволюции? "Глубокий вираж мира, способный смять его", - утверждает Тейяр де Шарден (Там же.С.171). "Такого коренного, глобального перелома всего хода истории человечество еще не знало", - замечает И. Шафаревич (Две дороги - к одному обрыву. С. 165). Что же имеется в виду?
Начало этого виража мы находим в уже рассмотренном промышленном перевороте XIX века, но наиболее явственно он проявляется именно сейчас, в эпоху НТР и всеобщей экспансии технологической цивилизации.
Прежде всего, бросается в глаза, что сама Земля, "дом" человечества, пространственно-временная сфера межличностного общения стала "маленькой". За сутки мы можем добраться в любую ее точку, мы можем разговаривать с человеком вне зависимости от степени его удаленности от нас и даже видеть его при этом; органы информации в считанные часы способны оповещать человечество о тех или иных событиях.
Но Земля не только стала "маленькой", она стала "тесной", что характеризуют общепризнанные ныне "глобальные проблемы" человечества. Продолжает экспоненциально расти его численность, ставя на повестку дня вопрос о государственном регулировании рождаемости. Налицо чрезмерное давление технологической цивилизации на среду обитания человечества; истощение минеральных и органических ресурсов и деградация биосферы, также развивающиеся по экспоненциальному закону, вступая в своем развитиии в стадию "взрыва" (когда прирост "массы" процесса соизмерим с: ранее накопленной "массой") ставят под угрозу биологическую судьбу человека".
Вот как описывает эту "катастрофу неограниченного роста" и ее последствия для человеческой психики И. Шафаревич: "Современная техника... может развиваться лишь неограниченно, увеличиваясь и убыстряясь. Этим она приходит в противоречие с ограниченностью (то есть органичностью) окружающей природы, включающей и человека. Природные ресурсы, способность природы выдерживать разрушительное воздействие техники, способность человеческой психики приспособляться к вечно увеличивающемуся темпу перемен и к механическому характеру жизни - все это имеет предел, по-видимому, уже близкий. Особенно опасным представляется последний фактор - западные психиатры обращают внимание на быстрый рост психических заболеваний, связанный с потерей чувства осмысленности жизни. Обычно, бреды носят технологический характер: больной ощущает себя машиной, он манипулируем, его существование лишено автономного смысла" (Там жe. С.158).
Глобальные проблемы не признают суверенитета, не знают национальных границ; они общие для всего человечества и могут решаться только совместными и координированными действиями. "Еще сравнительно недавно, - пишет И. Шафаревич, - можно было надеяться, что Россия, Китай, Япония, Индия, страны Латинской Америки сохранили достаточное разнообразие общественных и экономических укладов, чтобы в случае кризиса технологической цивилизации человечество могло среди них найти альтернативный вариант развития. Сейчас для таких надежд гораздо меньше оснований" (Там же. С.159). В условиях нынешнего кризиса никто не знает способа независимого решения глобальных проблем вне единых международных программ. Именно поэтому необходимость отказа от принципа государственного суверенитета в его современной форме была выдвинута еще в 60-х годах нашего столетия "римским клубом" - международной неправительственной группой западных ученых, бизнесменов и общественных деятелей, а в ближайшие годы эта идея будет, фактически, воплощена в Европейском Союзе стран ЕЭС.
Итак, мы наблюдаем, как в жизни человечества на место игры интересов, идей, на место всевозможным "центробежных сил", выходит новая, преобладающая сила - "реакция среды", "сдавливающая", сплачивающая человечество во все более цельный организм - ответная реакция на давление технологической цивилизации. Как же изменяются взаимоотношения личности и общества в новых условиях?
Мы проследили уже, как в эпоху промышленного переворота, знаменующего триумф сциентистского фетиша, личность впервые испытала психологический дискомфорт своей ничтожности перед рождающейся технологической цивилизацией, усилившей психологические потребности в простоте и понятности мира, в подчинении и управляемости. Эти потребности нашли свое удовлетворение в тоталитарном сознании, отражающем потенцию человечества к смерти. Но мы оставили без ответа вопрос о судьбе сознания экзистенциального, об его возможностях противостояния тоталитарному в условиях технологической цивилизации. Мы знаем, что это сознание, выкристализованное христианством, сконцентрировано в выдающейся литературе - у Достоевского, Сартра, у Белля и А. Миллера, у Стайрона и Вен. Ерофеева - и через нее определяет сознание уже нескольких поколений интеллигенции. Но этот апофеоз высвобождения внутреннего над внешним в личности, вершина ее духовности, последнее воплощение потенции к жизни бессильно обновить человечество, ибо стремление личности к совершенству, к творческому бессмертию через культуру, это сознание ответственности и преемственности перед ушедшими поколениями и эволюцией - все это, по-видимому, теряет смысл и очертания перед неудержимым напором внешних сил.
Мы рассмотрели часть этих сил, но не упомянули еще один глобальный экспоненциальный процесс, также вошедший в стадию взрыва, процесс, давящий не на материальную, но духовную среду человечества, представляющий его интеллектуальный продукт, строительный материал культуры. Это - информационный взрыв, в котором захлебывается гуманитарное творчество. Строящееся здание культуры все более теряется в непрерывном, все возрастающем потоке "строительного материала", когда для культуры уже нет возможности разбираться, находить единственно верные элементы в конгломерате истинных ценностей и ширпотребного хлама, порожденного безудержной коммерциализацией искусства, производимых с заведомым, не обеспечивающим "переработку", избытком. В новых условиях культура неспособна уже играть роль хранителя духовной традиции; похоже, что мы присутствуем на этапе окончаниякультурной эры истории человечества. Судьба человечества перестала зависеть от эволюции личности, от высвобождения в ней внутреннего, но - человечество само, как единый организм, наделенный собственной психикой, получает право и обязанность на самостоятельное ведущее место в эволюции.
VII
Итак, мы видим, что тоталитаризм - не "идеологическая болезнь" человечества, не просто уродливый вывих общественного сознания эпохи технологической цивилизации, когда сциентистский фетиш объединяется с идеей "положительного блага" для удовлетворения определенных психологических потребностей личности; мы видим, что это первая, грубо-механистическая попытка эволюции выйти на новый уровень, реализоваться в коллективном сознании человечества, как нового "индивида". Впервые это увидел Тейяр де Шарден: "Несмотря на свою чудовищность, не деформирует ли современный тоталитаризм нечто весьма великолепное и не близок ли он к истине?" (Указ. соч. С.203). "Для человека нет будущего, ожидаемого в результате эволюции, вне его объединения с другими людьми... Земля не только покрывается мириадами крупинок мысли, но окутывается единой мыслящей оболочкой, образующей функционально одну обширную крупинку мысли в космическом масштабе... Судя по ходу вещей, мы скоро сплющим друг друга, и что-то взорвется, если мы будем упорствовать в стремлении растворить в заботах о наших старых лачугах материальные и духовные силы, отныне скроенные соразмерно миру" (Там же. С.195, 199-200).
Исследование указанной эволюционной тенденции на примере современной западной цивилизации выходит за рамки нашей темы. Поэтому, мы лишь отметим, что обозначившийся путь эволюции отвергает культ личностного и национального обособления. Этого не желает, однако, замечать И. Шафаревич, для которого нынешнее состояние человечества - лишь уродливое порождение "сциентистски-техницистской утопии". Давление технологической цивилизации он предлагает снять переходом к "органическим изменениям", переходу к "стабильному стилю существования", моделью которого является "крестьянская цивилизация". Но ведь этот рецепт имеет смысл для всего мирового сообщества и не имеет никакого смысла для отдельных его частей. Пафос же работы И. Шафаревича - призыв освободиться от мертвой схемы "противопоставления командной системы западному пути как двух диаметрально противоположных выходов, из которых только и возможен выбор" - обращен только к нашему обществу и подменяет истинную проблему иллюзорной. Он словно не желает видеть, что совсем иной выбор уже предопределен необходимостью решения общечеловеческих глобальных проблем, что никакой переход к "органическому развитию" в каком-либо суверенном государстве (например, в СССP) невозможен без координированного перехода того же "Запада". Прекрасно осознавая природу надвигающейся катастрофы, И. Шафаревич не в состоянии отрешиться от националистических иллюзий, приводящих его к утопической постановке вопроса о возможности самостоятельного выхода из кризиса вне слияния человечества в единый организм.
И если мы и ставили в данной работе какую-либо практическую цель, то это - предостережение от новых, бесполезных, а значит губительных, попыток поиска "особых" путей преобразования нашего общества. Ибо его судьба неотделима от судьбы всего человечества, все более осмысленно ищущего свое спасение на путях конвергенции.