- Ни разу не был. У нас тут, кто в Томск съездил, тот уж и нос дерёт, словно весь свет объездил. А вот скоро, пишут в газетах, к нам железную дорогу проведут. Скажите, господин, как же это так? Машина паром действует - это я хорошо понимаю. Ну, а если, положим, ей надо через деревню проходить, ведь она избы сломает и людей подавит!
А.П. Чехов. "Из Сибири".
Антону Павловичу Чехову было всего тридцать лет, когда он отправился через всю страну на далёкий остров Сахалин. В Сибири, через которую лежал путь писателя, о нём почти никто не слышал. Для крестьян он был всего лишь очередной барин, который по какой-то прихоти (а, может быть, по делам) появился из ниоткуда и уехал по старому московскому тракту в никуда. Обычная сибирское село Дубровино не произвело на Чехова какого-то особого впечатления. Здесь Антон Павлович сменил лошадей и сразу отправился дальше. Он и так задержался сверх ожидаемого на другом берегу Оби. За Колыванью река широко разлилась, затопив левобережные низины, и какой-то станционный смотритель посоветовал на вольных добираться до Вьюна, затем до Красного Яра, а там уж искать лодку для переправы. Хозяин лодки только развел руками:
- Есть лодка! - сказал он. - Но она в Дубровино заседателева писаря повезла. Вы, барин, подождите, чайку пока покушайте.
Так и прождал Чехов ушедшую лодку до следующего утра, сидя в избе да рассказывая местным мужикам о железной дороге. Случилось это весной 1890-го...
Год основания села Дубровино точно неизвестен. Впервые русские здесь стали селиться ещё при Петре Великом. Но за прошедшие два века мало что изменилось в их жизни. Жили зажиточно: сибирский середняк не беднее российского кулака был. Разве что народившееся здесь поколение теперь считало родиной Сибирь, а не Россию. Недаром со середины XIX века набирает силу областничество. Во главе с Григорием Потаниным и Николаем Ядринцевым областники готовы были отделиться, стать независимыми. Отделиться не получилось, но имена Потанина и Ядринцева до сих пор носят улицы Новосибирска. Советскую продразвёрстку крестьяне встретили глухим ропотом: редко голодавшая Сибирь неожиданно была поставлена на грань выживания. Результатом стала "Сибирская Вандея" - Колыванское восстание против Советской власти, с одним из центров в Дубровино. Восстание жестоко подавили... Но еще в 1950-х селившиеся по соседству с селом дачники рассказывали о встречах со странными дедами - с вечно мрачным, горестным выражением лиц. Никто из них не работал в соседнем совхозе, жили за счет личного хозяйства, промышляли рыбалкой и охотой. Говорили, что это оставшиеся в живых участники Сибирской Вандеи.
В 1926 году, через пять лет после подавления восстания, в Дубровино родился мой отчим Григорий. Ещё через три - его брат Виктор. В тридцатые годы - две их сестрёнки. Жили то в Дубровино, то в Алфёрово - крошечной деревеньке в десятке вёрст выше по Оби, ныне уже не сохранившейся. Вскоре после начала войны умер отец, а старший брат в 1943-м отправился сначала в Омск, в лётное училище, а затем - на фронт (Григорий воевал стрелком-радистом, был ранен и дошёл до Берлина). Вслед за отцом Виктор похоронил и мать, оставшись один с двумя маленьким сестрёнками на руках. Было ему в то время пятнадцать лет. Виктор устроился работать в леспромхоз. Вставал ни свет, ни заря, управлялся по хозяйству, возился в огороде, а затем отправлялся на весь день на тяжёлую, мужскую работу. Вернувшись вечером встречал корову, доил, стирал бельё, готовил еду, возился с младшими сёстрами... Иногда, когда совсем не оставалось сил, уходил за деревню на холм и жаловался матери. Просил её дать терпение и силы. А потом сжимал зубы и снова шёл работать. Семья - самое святое, так его учили с детства.
Беда пришла неожиданно: приехавший из района чиновник сообщил Виктору, что его малолетних сестёр, как оставшихся без родительской опеки, забирают в детский дом. Как ни просил, как ни уговаривал подросток, чиновник остался непреклонен. Вернувшись домой, Виктор сложил в мешок еду, одел девочек и увёл их из деревни. Прятал в землянках, в заброшенных домах соседних деревушек, у незнакомых людей, согласившихся приютить на несколько дней. А сам каждое утро отправлялся на работу в леспромхоз и вёл хозяйство. Он победил: через некоторое время ему разрешили оставить сестёр дома. Жизнь постепенно налаживалась - работа не стала легче, зато душа теперь была спокойной: никто не разрушит семью.
В один из вечеров, когда пастух пригнал с выпаса деревенское стадо, своей коровы Виктор в стаде не обнаружил. Без коровы прожить на скудную зарплату в леспромхозе, было нереально. До самой ночи мальчишка бродил по лесу в надежде отыскать единственную кормилицу. Больших лугов вокруг села нет - сплошь леса. Высокие, почти голые стволы сосен с колючими зелёными кронами. Под ногами шишки и старая рыжая хвоя да мягкий зеленый мох, под которым прячутся от любопытных глаз грибы. Трава - редкая, лишь в низинах, где сосна уступает место берёзам, она растёт густой, сочной и высокой. Эти низины и кормили деревенское стадо. Уже наступила ночь, на западе за деревьями догорел поздний летний закат, а Виктор всё ходил по лесу и звал охрипшим голосом в сгустившихся сумерках потерянную корову. Наконец, силы покинули его. Опустившись на землю, пятнадцатилетний мальчишка закрыл лицо руками и, не сдерживая больше себя, заревел. Когда слёзы закончились, наступила пустота. Стало тихо-тихо, казалось, даже комары перестали петь тонкими голосами свои гнусавые песни.
И вдруг, в этой прозрачной, почти неестественной тишине, услышал... голос матери.
- Вставай, - произнесла она. - Вставая, Витя.
- Иди, Витя...
- А теперь направо...
Он шёл, словно лунатик, не разбирая пути, ориентируясь только звучавший в пустом и замершем сосновом бору голос матери. Шёл машинально, не веря, не чувствуя, не испытывая никаких эмоций. И вышел к большой яме, в которую провалилась корова. Животное было живо и даже не покалечено, оно просто не могла выбраться. А лес снова наполнился звуками: шуршанием ветра, писком комаров, треском сухих веток под ногами...