Манаков Анатолий : другие произведения.

Тринадцатый знак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из личного досье полковника разведки.


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   АНАТОЛИЙ МАНАКОВ
  
  
  
  
  
  
   МОЯ ИСТОРИЯ ИСКУШЕНИЙ:
  
   К А З У С Н Е К С У С
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ:
  
   ТРИНАДЦАТЫЙ ЗНАК
  
   ВМЕСТО ПРЕЗЕНТАЦИИ
   ЗОВ ПАМЯТИ И ПРИВЫЧКИ СЕРДЦА
   ЕСЛИ САМ СЕБЯ НЕ ОБМАНЕШЬ
   ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ЦЕЙТНОТ
   ЧЬЯ ЖЕ РУКА ГРЕЕТ БОЛЬШЕ?
   ВИРТУОЗЫ ГЛУБОКОГО ПРОНИКНОВЕНИЯ
   НЕУЛОВИМЫЙ, КАК КВАНТ
   ДВОЙНАЯ СПИРАЛЬ
  
   СОЛНЕЧНОЕ СПЛЕТЕНИЕ
  
   НЕЧТО ВРОДЕ ПРЕЛЮДИИ
   ПАРТИТУРА N 1: ИБЕРИЙСКАЯ РАПСОДИЯ
   Часть первая (анданте)
   Часть вторая (анданте)
   Часть третья (кресчендо)
   Часть четвертая (фортиссимо)
   Часть пятая (мольто виваче)
   ПАРТИТУРА N 2: ПАСТОРАЛЬ ЦВЕТА ПУРПУР
   Часть шестая (анданте)
   Часть седьмая (фуга)
   Часть восьмая (кресчендо)
   Часть девятая (пиццикато)
   Часть десятая (стаккато)
   ПАРТИТУРА N 3: ЭРОТИЧЕСКИЕ МОТИВЫ
   Часть одиннадцатая (каприччио)
   Часть двенадцатая (интермеццо)
   Часть тринадцатая (мольто виваче)
   НЕЗАКОНЧЕННАЯ РЕПРИЗА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ТРИНАДЦАТЫЙ ЗНАК
  
  
   ВМЕСТО ПРЕЗЕНТАЦИИ
  
   Для начала, наверное, мне надо представиться. Перед вами один из тех, кто еще не устал ломать голову над загадками нашего бытия. Если же пробежать мою биографию наскоро, то выглядит она примерно так.
   Свои первые двадцать пять лет, со всем многообразием их слагаемых, я считаю подготовкой к следующему периоду - работе "по тайной казенной надобности", которой мне выпало отдавать себя без принуждения, с романтической верой в историческую миссию моей страны помочь "всему роду людскому". О сделанном мною выборе не жалел, хотя бы потому, что получил редкую возможность познакомиться с образом жизни других народов, научиться лучше понимать их склад мышления и чувствования, увидеть многое иными глазами, вглядываться беспристрастнее в себя самого и признавать обнаруженное весьма далеким от совершенства.
   Но, видно, всему свое время. Отслужив четверть века во внешней разведке, я охотно принялся за другую работу, литературную, - с прежним ощущением неистощимости жизни, где один вид энергии незаметно переходит в другой и всегда можно найти для себя занятие, которое не вносит разлада между личным и общим. К тому же, много мне пришлось узнать интересного, о чем хотелось рассказать, на сей раз уже не согласовывая с "мудрецами" в высоких инстанциях.
   Стараясь извлечь пользу из моего заграничного опыта, я сравнивал, находил оправданные или малооправданные аналогии, тщательно взвешивал аргументы pro и contra сделанных выводов. Осмысливая пережитое, стал относиться уже с большим доверием к гипотезе о предопределенности судьбы всех и каждого из нас, верить в некий ее таинственный, но совсем не мистически знак, обусловленный как нашими генами, так и влиянием окружающей среды со всеми ее социально-экономическими факторами. На мой взгляд, к сей гипотезе можно относиться по-разному, думать о ней всё душе и уму угодное, но нельзя при этом впадать в фатализм или искушать себя своим якобы железным иммунитетом к паранойе.
   Публичные покаяния в принятой ныне форме вызывают у меня смешанные чувства. У нас всех словно на роду написано блуждать по закоулкам своего сознания, грешить, каяться, снова грешить и даже в темной исповедальне не открывать своей души до конца. Не о покаянии надо беспокоиться, думается мне, а о том, как укрепить веру в свои собственные силы преодолевать казалось непреодолимые трудности.
   Короче, когда полковнику уже никто не пишет и приказать не может, он должен действовать сам и по совести, а что из того получится, рассудят уже без него. И дабы паче чаяния результаты предлагаемых мною свидетельских показаний не ввели никого в заблуждение, хочу, чтобы желающие ознакомиться с ними вошли в читательское жюри, а потом вынесли свой вердикт.
  
   ЗОВ ПАМЯТИ И ПРИВЫЧКИ СЕРДЦА
  
   Вполне вероятно, еще до появления на свет во мне уже было заложено немало соблазнов, иначе, не пробуждался бы время от времени где-то внутри неудержимый позыв водрузить на пьедестал какого-нибудь кумира, а потом, рассмотрев его повнимательней, безжалостно скинуть на землю.
   Особой загадки здесь нет. Пращуры мои дальние перенимали душевные задатки от своих сородичей и других народов, откуда-то пришедших и кого-то подмявших, неся в себе что-то, унаследованное от язычества, чуть приглаженное христианством Византийской империи. Принадлежали они племени, которого тоже обуревали разные передряги и безжалостные кровавые разборки. Им тоже приходилось защищаться от набегов соседних племен, но и самим охотно прибирать к рукам чужие земли и богатства. Диким разбоем сопровождалось становление государства повсюду, где власть захватывали наиболее удачливые, смелые и безжалостные предводители.
   Установить на Руси государственное правление было совсем не просто даже варягам. Несговорчивая, мятежная славянская душа вместе с ее телом металась по бескрайним равнинным просторам, меняя места обитания, не желая врастать прочно ни в одно из них. К тому же, "Нет порядка и не надобно!" Лишь со временем на некогда принадлежавшей финнам земле возник наконец у них главный устой - Москва. Подчинились они монарху и, дабы хоть как-то укротить свою строптивую натуру, воздвигли на холмистом берегу реки Кремль для царя, собор в честь почитавшегося святым юродивого и рядом Лобное место, где предполагалось зачитывать толпе царские указы, а иногда рубить головы супостатам...
   В результате причудливой игры природы и истории родители мои происходили из отдаленных друг от друга семей: мать выросла на берегу Плещеева озера в Переславле-Залесском, отец - у подножия нашпигованной титаном уральской горы Кочконар. Встретились они и поженились в Москве. Там и прошло мое детство - на Таганке, во дворе большого дома, отгородившего Центральную пересылочную тюрьму от Новоспасского монастыря. Тюрьму в пятидесятые годы снесли, монастырь стоит до сих пор.
   Еще при царе Иване Калите переносили дом Божий с одного места на другое, пока не вознесся он на холме неподалеку от Москвы-реки. Когда-то в усыпальницах его соборов покоились останки знатных воевод, там же у восточной стены похоронили дочь императрицы Елизаветы Петровны - княжну Тараканову под именем монахини Досифеи. В двадцатых годах прошлого века из монастыря сделали Исправительный дом N 2, где под стражей содержались заключенные женщины - спекулянтки, воровки, проститутки. Во времена моего детства монастырь уже не служил местом заточения - там жили простые советские граждане, но по-прежнему представлял собою довольно обветшавшее и одновременно грозное сооружение: колокольня зияла башенными пустотами, кресты покосились, сохранились лишь немногие надгробья разоренного кладбища.
   Тюрьма и храм - вечные свидетельства того, как по-разному складываются судьбы человеческие, как каждый по-своему понимает смысл жизни. Между ними все у меня и началось.
   Одно из самых ранних воспоминаний до сих пор вызывает у меня почти мистическое недоумение, и никак не могу я объяснить этот курьезный случай. Однажды поздним вечером родители уже увели своих чад по домам, но за мною в детский сад все еще не приходили. От нечего делать я взял деревянную саблю, сел на лошадь-качалку и, размахивая ею, крикнул: "Сталин злой. Да здравствует Чапаев!" Две неподалеку стоявшие воспитательницы окаменели. Сойдя с лошади, я примостился на стульчике у окна, сам растерявшись от такой дерзкой выходки. Вскоре пришел отец. Одна из воспитательниц отвела его в сторону, что-то прошептала на ухо. Он крепко взял меня за руку и повел домой. "Будет пороть", - пронеслось в голове, и я уже мысленно представлял себе это действо. Дома же ничего особенного не произошло. Отец лег на диван, повернулся к стенке, долго ворочался, потом заснул.
   На дворе стояла зима 1949 года, детсад был ведомственный - органов госбезопасности, отец служил офицером в Кремлевском полку. Воображаю себе, что произошло бы, сообщи девушки куда было тогда принято. Кого мне благодарить, что этого не случилось? Только их и судьбу свою...
   Не давая покоя извилинам своего мозга, я извлекаю сейчас из памяти эпизоды постоянных стычек с парнями, жившими тогда за высокими стенами монастыря. Ничем вроде бы не мотивированные драки - просто мы принадлежали разным ватагам и каждая стремилась утвердить свое верховенство. Задиристым в общем-то я не был, скорее стеснительным, однако с каким-то безудержным влечением участвовал в одной из таких стычек. Об этом мне напоминает оставшийся навсегда шрам на лице.
   Помню себя и в других дворовых компаниях - голубятников, хулиганов, стиляг. Наиболее упрямые в своей заносчивости сверстники не могли вовремя "выйти из игры", а наиболее задиристые оказывались на скамье подсудимых. Меня же что-то удерживало от подобных острых ощущений. Пересиливала, думается, тяга к тому, чтобы расширять горизонты своих впечатлений и знаний, общаться больше с людьми, которые много знали и соответственно могли рассказать что-то интересное, необычное. Свою роль сыграла и музыка, заниматься которой побудили родители: она тоже накладывала свой отпечаток в душе, заставляла меня быть неравнодушным к красоте и гармонии звуков...
   Мать отца моего, родом с Кавказа, умерла, когда ему не было и двенадцати. На руках у деда остались шестеро детей. Голод свирепствовал по стране. Были дни, когда в рот попадал лишь маленький кусочек хлеба да чай с чаинками. Но никто из братьев и сестер не скатился на заманчивую, легкую дорогу воровства, потому как дед держал их в строгости.
   Сам он был золотоискателем и любил свое дело. Удача старателя изменчива, но мой предок упорствовал и всегда напоминал: "Ничего, земля в долгу не останется и когда-нибудь рассчитается с человеком, который на ней работает!" Так иногда у него и получалось.
   Однажды кто-то из сторожил пришел к нему домой, попросил запрячь лошадь и поехать с ним на гнилые озера. Долго кружили они по лесу вокруг сопок, пока нашли озеро, заросшее камышом и затянутое толстым слоем ила. "Сумеете откачать воду из этого болота, возьмете большое золото, - сказал мужик уверенно. - До революции здесь начинали французы, но не успели".
   Легко сказать "возьмете" - озеро в лесу очень далеко от поселка, нужны мощные насосы и стальные трубы, которых непросто найти. И все же, дед сколотил артель из таких же одержимых золотоискателей, стал их бригадиром. Чудом что-то приобрели и приступили к работе. Построили насосную станцию, отремонтировали старый мотор, уложили трубы с отливами. Когда наконец откачали воду на небольшом участке, вскрыли ил и сделали пробную промывку песка, даже видавшие виды оторопели. Только за один день получили чуть ли не пятьсот граммов золота!
   Через некоторое время артель полностью рассчиталась с государством за кредит и пошли гулять золотишники с утра и до утра. "Мри душа неделю, царствуй день! - подбадривал их мой дед-бригадир. - Гуляй, пока Москва не проведала!" Вот тут-то вскоре и наложил НКВД запрет на добычу золота частным порядком. Короткое веселье кончилось, однако дед успел купить двадцать пять мешков первосортной муки, два ящика масла, пять мешков сахара и другие продукты. Остальные деньжата промотал с друзьями до последней копейки...
   - Самое главное в человеке - сила воли, - любил мне говорить отец в редкие моменты назидания. - Если ее нет, даже на судьбу не надейся. Сам делай свою жизнь, иначе ничего путного не добьешься, безрадостно она сложится.
   Не будь у меня матери с ее душевной щедростью, всегда поддерживавшей в трудные минуты, отзывчивой и искренней, не знаю, насколько удачно сложилась бы моя жизнь. Именно она подогревала во мне интерес к музыке, иностранным языкам, чтению и творческой работе, учила не отчаиваться, верить в себя...
   Американский философ Генри Торо как-то посоветовал: "Если хочешь научиться всем языкам мира, узнать обычаи всех народов, поехать дальше всех путешественников, освоиться со всеми климатами и заставить Сфинкса разбить себе голову о камень, послушай совета древнего философа и Познай Самого Себя".
   Прислушиваясь к этому совету, невольно для начала обращаюсь к небесному знаку, под коим мне суждено было явиться на свет. Символ его - кентавр, настроенный философски, устремленный ввысь, но в то же время прочно стоящий на земле. Суть большинства стрельцов заложена в их графическом изображении: лук со стрелой, означающий вечный поиск новых мест, впечатлений, людей для знакомства с их опытом. По некоему генетическому коду и астрологическому календарю, родившиеся под этим созвездием склонны мыслить критически, родную стихию видеть в осмысленном бытие, хотя и не всегда иметь правильное представление о самих себе. Может, все врут календари? Как оказалось у меня на самом деле, надо еще посмотреть.
   В младые годы мне очень хотелось стать артистом, журналистом и дипломатом. Не старшие товарищи и наставники, а больше геном мой подтолкнул к осуществлению этих желаний сразу всех вместе. Подобная эклектика возможна только во внешней разведке, где я и осел на добрую четверть века. По большому счету, там и началась моя собственная история искушений.
   Обо всем этом разговор еще предстоит, но прежде считал бы нелишним напомнить себе нечто, гораздо более отдаленное. В эпоху средневековья жил в Англии монах-францисканец Уильям Оккам. Его обвиняли в ереси в ответ на резкие публичные высказывания в отношении абсолютизма церковной и светской власти. Он предвосхищал идеи Реформации и первичным элементом познания считал непосредственное восприятие, наряду с интуитивным. По его мнению, нельзя было нагромождать друг на друга интерпретации явлений и выстраивать на такой основе теории, а если они не проходили проверки практическим опытом, их нужно отсекать от науки.
   Принцип этот ученые назвали впоследствии "бритвой Оккама", полагая, что только наш практический опыт познания является самым надежным источником информации и здравых суждений. Умозрительно ведь легко связывать что угодно со всем что угодно, выводя из одного понятия другое и нередко выдавать желаемое за действительное. Но лишь этот самый опыт в симбиозе с основанной на нем интуицией вырабатывают способность осмысливать до конца причинно-следственные связи, глубоко их чувствовать и предсказывать последствия.
   Следуя принципу Оккама все понятия подвергать проверке прежде, чем делать окончательные выводы, лезвием его "бритвы" почему бы мне не попытаться вскрыть пласты собственной веры, сознания и воли? Есть у меня сейчас такое неодолимое желание - заглянуть хоть на мгновение в собственный внутренний мир и попытаться для начала разобраться хоть немного в самом себе.
   В жизни моей так уж получилось, что ориентиром мне всегда хотелось видеть справедливость, а в сухом здравом смысле я часто усматривал холодный расчет, иногда даже малодушие или трусость. Пытаясь разглядеть себя изнутри, нахожу там изрядную долю грубости, безжалостности и эгоизма. Рядом со склонностью не доводить начатое до конца и жить в мире слов, вместо дел, покоится упорное стремление к поставленной цели. Все эти пласты соприкасаются с некоторой обидчивостью и замкнутостью, иронией и чувством юмора.
   Как бы то ни было, считаю себя одним из тех, кому еще удается искренне наслаждаться красотою природы из потребности в ее духовной опоре. Предстающий перед моим взором мир ее успокаивает, дарует мне эмоциональное равновесие. В ходе познания я обнаруживаю там волнообразные движения приливов и отливов, вздохов и выдохов. Как и в человеке, у природы словно наполняются и опустошаются легкие, напрягаются и расслабляются мышцы.
   В природе я не вижу добра или зла, они проявляются лишь во взаимоотношениях между людьми. В жизни человеческой обнаруживаю, как преимущества обычно уравновешиваются недостатками, добро таит в себе зло, несчастье может служить опорой счастью, справедливость нередко превращается в тиранию, каждой мере ума придается своя мера глупости.
   Что мне приходится наблюдать в природе, так это взаимное проникновение противоположностей. В себе же самом - видеть ее частичку, которая живет, если способна к подвижному равновесию. Нарушение природного равновесия рано или поздно восстанавливается. Главный Архитектор мироздания, если таковой существует, может, и впрямь не играет в кости, тогда и правосудие должно свершаться, тайное становиться явным, добродетель вознаграждаться. Однако в действительности, поскольку здесь затрагиваются присущие только человеку понятия этики и нравственности, такой механизм возмещения действует уже не автоматически и не безотказно.
   Мать-природа ничего и никому не преподносит даром, только прямо заявить об этом не может или мы просто не хотим ее слышать. Тем не менее, не на ту ли тему "Воздай и тебе воздастся", "Есть и на черта гром"?.. В жизни общества, видимо, тоже существует некая закономерность возмещения, заставляющая расплачиваться за чрезмерную власть и даруемые ею привилегии. В конкретном же практическом выражении, такая закономерность существует, но далеко не всегда главенствует.
   По моим наблюдениям, природе чужды зависть, тщеславие, алчность, но и она возмущается ураганами, извержениями вулканов, землетрясениями, засухами, наводнениями, равно обрекая на гибель богатых и бедных, грешных и непорочных. Ученые сегодня соперничают в предсказаниях природных катаклизмов, способных уничтожить зараз миллионы человек. Внимательно наблюдают они за тридцатью гигантских размеров астероидами, передвигающимися по пересекающим земную орбиту траекториям и, при столкновении, способными нанести непоправимый ущерб всему живому на Земле. Здесь даже бледнели бы последствия от глобального потепления климата.
   Мы утешаем себя тем, что природа, мол, устроена разумно. Никак нам не хочется признавать ее безразличия к человеческим переживаниям. И меньше всего задумываемся о том, что наш общий и довольно хрупкий космический кораблик ни от чего не застрахован, хоть и несется по волнам вселенского океана со скоростью двести семьдесят километров в секунду.
   Человек называет себя Венцом Творения, высшим разумом, олицетворяемым природой. Но это пока не подтверждается никем, кроме него самого. А что если он не единственный во Вселенной? Да пусть даже единственный...
   Сохранение тепла считается первой жизненной потребностью нашего организма, сначала тепла физического, потом духовного - идей, симпатий и душевных переживаний. Остерегаясь пока делать глобальных обобщений, вынужден все же предположить: в генетическом коде российского образованного человека идейность безусловно заложена, но, если он и призывал к просвещению, правде и справедливости, его практические дела слишком часто выливались в приспособленчество или в нигилизм вперемешку с фатализмом. Побуждая детей своих мыслить критически, он не мог создать ни для них, ни для других прочной основы для этого, ибо сама его идейность, по преимуществу, заквашивалась на завезенных извне понятиях, которые власть если и терпела, то прежде всего ради спасения самодержавной империи.
   Велики заслуги Петра в придании России европейского вида. Он же благословлял жесточайшие расправы над инакомыслящими, которых заточали в крепость и пытали по малейшему подозрению в покушении на основы государства. Совесть, честь и мораль основателя империи носили весьма не однозначный характер. Иначе как объяснить указ созданного им Синода священнослужителям любого звания незамедлительно сообщать в Преображенский приказ или Тайную канцелярию обо всех "умыслах, затрагивающих честь и здравие государевы". Нарушение тайны исповеди и доносительство приравнивалось высочайшим повелением к христианской добродетели.
   Если слуги Божии брали грех на душу свою, чего тогда было ждать от мирян. Молитвы сопровождались пьяным загулом под непристойные рассказы и кровавые драки. В верхах царила показуха: дабы пустить пыль в глаза иностранцам, на время приемов выдавались по списку напрокат шитые золотом костюмы. В это же время в подвалах Преображенского приказа пытали не менее изощренно, чем Святая Инквизиция Папы Римского. От праздного безделья многие знатные дворяне не знали куда себя деть и не только говорить, думать по-русски не желали. Ах эти дивные балы Петербурга! Среди вальсировавших и блиставших эполетами попадались натуры, способные в гневе сорвать с солдата усы вместе с кожей.
   На весьма непрочных основах культуры покоилось и видение мира, в котором предпочтение отдавалось не рассуждению, а беспрекословному подчинению вышестоящим и принятию на веру церковных догматов. Нижестоящих заставляли воспринимать свободу как волю и распущенность. Если крепостные крестьяне отказывались поставлять барину своих дочерей по "праву первой брачной ночи", им давалось понять, что они те самым совершают преступление против нравственности и религии. Верховная власть в государстве считалась "всевидящим оком государевым", а на ее моральную ответственность перед гражданским обществом редко кто осмеливался намекать. Кто первым изъявлял готовность холопствовать, ублажать прихоти правителей - крестьяне или дворяне? Всем было свойственно двоеверие, когда обманывать и насильничать вроде бы грешно, но и поспешно сознаваться в этом не почиталось добродетелью...
   К чему искушать себя благостной идеей, будто история Российской империи обходилась без чрезмерной жестокости и лицедейства, или иллюзией относительно западноевропейских монархий и тоталитарных режимов. Даже в не столь отдаленном прошлом любой страны можно найти и нечто отвратительное, свойственное богатым и бедным, образованным и малообразованным. Везде человек оказывался гораздо более сложным созданием, чем даже в самом его противоречивом виде. Это, видимо, и заставило Гете сравнить его со Сфинксом, привлекавшим взгляд верхней половиной и наводившим страх нижнею, звериной.
   К этому мне тоже предстоит еще вернуться по ходу дачи своих свидетельских показаний - в том числе и в целях познания самого себя.
  
   *
   С чувством опечаленной радости я видел, как с вершины государственной пирамиды, словно переспевшие ягоды жимолости после дождя, попадали самовлюбленные мудрецы, так и не научившиеся предвидеть последствия своих действий. Произошло это, думалось мне, благодаря и тому, что во главе государства оказались не очень-то далекие личности, подставившие вместо себя под жернова всеобщего недовольства партию свою и страну.
   Сколько же горькой правды о себе самом, оказавшемся среди послушных, даже несколько легковерных "солдат партии", я готов был тогда вынести? Мне казалось, некоторые пласты собственной души, лучше приоткрывать осторожно, но сомнений не было: нужно честно и прямо говорить то, что думаешь и чувствуешь.
   В то переходное время мне пришлось работать в Мексике, правительство которой без восторга наблюдало за превращением нашего посольства из советского в российское и ясно давало понять - у нас уже меньше моральных прав претендовать на роль гаранта международной безопасности. Кого могли убедить наши призывы, когда нам не удавалось наладить отношения даже в собственной многонациональной семье народов?
   Как и многие мои соотечественники, утешал я себя надеждой, что перемены приведут к лучшему. Увы, заполненный до отказа наш "трамвай желаний" дергался, буксовал и никак не мог тронуться с места, чтобы преодолеть подъем. Почему, задавал я себе вопрос, попытки сделать так, чтобы у нас было больше демократии и справедливости, не приводят к ожидаемым результатам? Скорее всего, дело было не только в пришедших на смену новых государственных деятелях, забывших, что социально-экономический уклад при любом виде собственности должен способствовать и духовному развитию личности. "Собака" была зарыта, конечно, и в самих нас, чье настроение колебалось между стыдом за новую власть и ожиданием слишком многого от нее. В угаре очередной "переделки", желая того или нет, многие клюнули на провозглашение материальных интересов высшей жизненной ценностью, пусть даже с заманчивой оговоркой - если всем отпустить в собственность по равному кусочку от общей. На деле же одним перепадали кусочки, другие прихватывали огромные кусища...
   Время многое меняло и в моем сознании, но "совком" я себя не считал и не стал всё без разбору бросать собаке под хвост. Эйфория "парада суверенитетов" и перековки идеологических взглядов по команде сверху побуждала меня увидеть советскую историю только в мрачных тонах. Но разве отец моей матери, Василий Андреевич, сразу после революции вступил в социал-демократическую рабочую партию большевиков ради привилегий? Его ожидала блестящая карьера в государственном аппарате, но когда он увидел, как безжалостные репрессии стали косить ни в чем не виновных людей, сослался на здоровье и ушел работать на завод инженером.
   Разве только принуждением сверху создали мировую державу азербайджанцы, армяне, белорусы, казахи, русские, украинцы и другие? К их общей беде, стряхнув фашизм с половины Европы, они не смогли или не захотели освободиться от своей слепой веры в честность, ум и нравственность вещавших с высоких трибун. Продолжали верить, несмотря ни на что, верить без оглядки и по инерции.
   Зов памяти и привычки сердца не давали мне покоя. Может, проиграл не социализм вообще, а конкретная его модель, внедряемая в конкретных исторических условиях под руководством конкретных личностей, оказавшихся волею судеб у власти? Да, немало было у нас нанизано на стержень тоталитарной системы, однако целиком ли наше бытие в советский период рабски зависело от нее? Лжи хватало, но и правда пробивала себе дорогу. Чего будет больше или меньше реально - должны еще доказать подхватившие упавшую им в руки власть...
   Если социализм и дискредитирован, думалось мне, то своими же доморощенными "прорабами" больше, нежели кознями иноземных злоумышленников, а потому говорить о его полном историческом крахе лучше не торопиться. Просто осложнилась сама реальность, заставляя нас учиться мыслить интерактивно, видеть в ней одновременно хаос и порядок, закономерности и случайности. "Реальный социализм" рухнул, но и в других странах свободное предпринимательство далеко не безгрешно. Выдержит ли оно глобальную интеграцию? Разве социализм повинен в двух мировых войнах и ограблении колоний? И не оказались ли развитые государства свободного рынка более способны к выживанию, потому что противостояло им закостеневшее в своих догматах, потерявшее способность к обновлению?..
   Я вернулся на родину из последней служебной командировки с тем же паспортом, что и уехал, но это уже была другая страна. Не настолько уж меня мучили комплексы, чтобы не заметить: новое время приносило с собой неоспоримую благость - становилось возможным услышать и прочитать открыто о неортодоксальных мнениях по поводу непорочных доктрин и общепризнанных истин. Никто уже не мешал и мне разматывать по-своему запутанные цепочки причин и следствий. Скажем, задуматься о том, что идея коммунизма олицетворяла заветную мечту далеко не только Ленина и большевиков, но почему тогда не оправдались надежды народа и Россия превратилась в "казарму"?
   Литератор Лев Аннинский, например, считал, что народ пошел в эту "казарму" и пошел бы туда под любым лозунгом. Его аргумент: если две мировые войны плюс японская назначены историей, так будет и "казарма", а на ее вывеске - уж что подвернется. Одолей коммунистов черносотенцы, все равно в России осуществилась бы милитаризация народа - не под пятиконечной звездой, так под крестом. Когда в век мировых войн все воюют, то под каким флагом кто - это уже детали. В образовании Советского Союза Аннинский видел вызванную историческими условиями смертную необходимость, а потому нечего было каяться русским в том, что они построили империю, ибо ее построили не только русские: империя эта всем представлялась гораздо меньшим злом по сравнению с бесконечными кровавыми разборками. В этом смысле история советской власти не выпадает ни из истории России, ни из истории евразийского пространства. И никакой это не "тупик" коммунизма, это отрезок пути, который, увы, оказался неизбежным в эпоху мировых войн и катастрофического бегства крестьян в города.
   "Кровавый, страшный, - говорил он, - и мы этот кусок прошли, проволоклись, оставив шестьдесят миллионов в могилах. Идея могла только помочь все это вынести, как анестезия: идея мировой революции и коммунизма. До какого-то момента наркоз действовал, а потом отошел. Но не говорите мне, что без наркоза было бы легче, или что лучше был бы другой наркоз. Это, слава богу, нельзя проверить, то есть повторить. Можно только вслушиваться в ритмы истории, сплачивающей народы в гигантские системы и так же неотвратимо их дробящей и разбивающей. Эти ритмы соотносимы с геологическими, никакая "идея" тут ничего не объяснит. В лучшем случае - покроет спасительным мраком. Чтобы мы не ослепли при очередной пассионарной вспышке"...
   Очень уж мне хотелось тогда встретиться с лидером российских коммунистов Геннадием Андреевичем Зюгановым и поговорить по душам. Он винил себя публично в том, что, работая в "Большом доме" на Старой площади, так и не смог "до конца разоблачить мафиозную политическую структуру, которая по сути дела разрушила государство". Там на вершине власти, выше которой у нас в стране уже ничего не было, им готовились докладные записки, предсказывавшие кровавую резню в Таджикистане, на Кавказе, развитие ситуации в Прибалтике. Но Политбюро не хотело принимать принципиальных решений по этим вопросам.
   Некоторые его тезисы мне представлялись обоснованными. О повсеместном извращении замысла перестройки по духовному раскрепощению и очищению общества. О приходе вместо официальной монополии на толкование истины новых пророков, подменявших талант и совесть бойкостью и нахрапистостью. О ставшем преступным государственном правлении. О безвластии, за которым, как и за диктатурой, наступает атрофия совести, а затем удушение и разложение всего общества... Мыслей актуальных он высказывал немало, но как бы хотелось услышать о них еще до августа 1991 года и не на закрытых партийных собраниях.
   Если бы паче чаяния мне довелось тогда встретиться с Геннадием Андреевичем, что бы я сказал ему, глядя прямо в глаза? Во-первых, мы - одногодки, у нас с ним одинаковый партийный стаж и, пусть я не работал в партийном аппарате, секретарем первичной организации избирался не раз. Я тоже не собирался переписывать свою жизнь заново, менять свои убеждения на кардинально другие по указанию свыше. Да и как мне упрекать себя за вступление в партию, в которой видел надежду на социальную справедливость. Когда же началось огульное охаивание идеалов социализма, тоже был серьезно озабочен тем, что это может закончиться распадом многонациональной страны, криминальным беспределом и братоубийственными войнами.
   Мне было понятно его мнение о тупиковости для нашей страны экономического изоляционизма или упования на финансовую помощь Запада, об опасности ее превращения в кладовую энергетического сырья, откуда можно грести беспредельно с помощью наших же достаточно дешевых рабочих рук. Трудно оспорить и то, что вследствие извращения идеалов социализма, бросились в другую крайность - противопоставлять их общечеловеческим ценностям.
   Зюганов отмечал, что еще до памятного августа 1991 года был встревожен тем, что люди не слышали партию. Допускаю, сам он, может быть, и тревожился, но отнюдь не все государственные и партийные деятели, которые уповали тогда больше на верхушечный переворот вроде антихрущевского. И не потому ли не слышали люди партийных и государственных деятелей, отсиживавшихся за зелеными заборами государственных дач, что с честными работягами они уже не умели разговаривать на общем языке, общаться с ними не на заранее подготовленных митингах и добираться до них не на черных "Волгах", а на общественном транспорте, о котором номенклатура забыла как и выглядит.
   Хотя на аппаратной "кухне" можно было отвыкнуть от простых человеческих чувств, это не мешало многим коммунистам - и это я тоже признаю - оставаться людьми чести и долга, порядочными и совестливыми. Не знаю, как у кого, но у меня был и такой личный опыт Вина же у нас, коммунистов, общая: не противились мы бюрократическому маразму и тем, кто принес вроде бы клятву служить народу, но именно на него и возложил все экономическое бремя перестроечных нововведений. Мне верилось, что Зюганов эту печальную драму глубоко чувствовал и переживал.
   Он называл будущую Россию "великой, могущественной, благоденствующей, духовно и идейно многообразной". Лимит гражданских войн считал исчерпанным и признавал единственно возможным путь диалога и закона, опиравшихся на российскую соборность. Слова хорошие! Но их маловато для полной уверенности людей в том, что слышали они не тщеславного демагога, а истинного патриота и защитника их насущных интересов. Из уст генсека-пустозвона Горбачева тоже каких только слов не слетало, а ведь за многое сделанное им, случись ему быть американским президентом, объявили бы ему импичмент и отдали под суд. У нас же сложились либеральные традиции как раз там, где все должно быть наоборот.
   В начале 90-х Зюганов, по его признанию, всерьез задумывался над тем, что, если Россия, Китай и Индия станут потреблять столько энергии, сколько Соединенные Штаты, природные ресурсы планеты через десять лет истощатся полностью. Новых постояльцев высоких кабинетов власти обвинял в разбазаривании таких ресурсов и в наплевательском отношении к тем, кому придется очень дорого расплачиваться за это в недалеком будущем. Модель либеральной экономики, с его точки зрения, не согласовывалась с сырьевыми возможностями ни нашей страны, ни планеты в целом, а предлагаемый на этой основе путь развития называл не просто тупиковым - преступным.
   Однако не со всеми его оценками можно было мне легко согласиться. Под занавес моего служения во внешней разведки я настороженно стал воспринимать публичные высказывания всех политических деятелей без исключения. На мой взгляд, любая партия по природе своей и в известном до сих пор виде мало приспособлена к подлинной демократии, ибо важнейшие решения всегда принимал там ограниченный круг лиц, пусть даже после формально широкого обсуждения. И каждый раз когда партия приходила к власти, лидеры ее уже не чувствовали своей личной ответственности перед гражданами или рядовыми членами партии - их гораздо больше волновало то, как они выглядели на мировой арене...
   Многое о чем мне хотелось переговорить с Геннадием Андреевичем. Например, высказать ему такую свою догадку в метафорической форме: не получается ли, что поезд-то ушел, а мы опоздали и остались в зале ожидания с буфетом, где хоть шаром покати, но с бюстом?..
   Тем временем, махнув рукой на отнятые у них государством-банкротом сбережения, многие россияне решили испытать судьбу свою на новой для них ниве рантье. В результате, как правило, оказывались жертвами авантюристов, делавших ноги незадолго перед крушением "пирамид". На нашем месте в Америке, где накоплен горький опыт, сдержаннее относились бы к рекламе новоиспеченных финансовых гениев, но мы набирались его, набивая собственные шишки.
   Можно ли было сравнивать стартовые позиции у нас и у них на этапе первичного накопления капитала? Вряд ли, ибо доходы самых благополучных слоев населения России стали превышать в сотни раз, если не больше, доходы тех, кто оказывался "не у корыта". И эта разница многократно превосходила принятые в наиболее развитых западных странах нормы социальной стабильности.
   Судя по результатам опросов, трое из четырех россиян считали проводимую приватизацию выгодной лишь новой номенклатуре и криминальным структурам. Исследовательский центр Академии наук относил больше половины частного капитала к теневому бизнесу и считал, что каждый второй коммерческий банк, три четверти магазинов, гостиниц и складов в Москве находились под контролем организованных преступных группировок.
   Если государство в Америке довольно жестко следило за объемом и направлением экспорта энергоносителей, у нас этого не было и, похоже, саму добывающую отрасль прибирали к рукам наиболее оборотистые предприниматели. Вместе с банкирами они создавали удобные "прикрытия" в виде акционерных обществ - формально для модернизации и внедрения новых технологий, а в действительности для получения на вывозе нефти и газа баснословных прибылей, значительная часть которых попадала в частные руки. Фактически положение в экономике выходило из-под влияния президента и парламента, отдавалось на откуп тем, кого нельзя было рассмотреть за темными окнами престижных иномарок, заменивших лимузины членов политбюро, но, в отличие от них, разъезжавших по улицам суетливо, словно пытаясь уйти от навязчивых рэкетиров или хвоста назойливой "наружки".
   Почувствовав угрозу вынесения ему вотума недоверия парламентом (импичмент в Америке), президент Ельцин издал указ о его роспуске, что послужило детонатором взрыва протеста, но закончилосьвсе расстрелом из танков здания Верховного совета и арестом наиболее несговорчивых депутатов. В октябре 1993 года фанатиков хватало по обе стороны баррикад, остальное же действо очень напоминало разгон Учредительного собрания, когда большевики и эссеры тоже считали, что "иного выхода нет".
   Дабы одержанная победа не оказалась пирровой, президентский аппарат готовился к дальнейшей нейтрализации действий оппозиции силовыми методами. Слабо ограниченными Конституцией стали и полномочия самого президента, который ответственность перед законодательной властью не признавал даже формально. Двое из трех опрошенных москвичей считали действовавшее в стране государственное правление недемократическим. Однако в Белом доме на Пенсильвания-авеню по другую сторону океана сидели тихо, волны негодования не поднимали. Дальнейшее мое пребывание в системе государственной безопасности потеряло всякий смысл, и я ушел в отставку.
   Кто тогда в России, помимо стоявших у власти, претендовал на роль спасителей Отечества? Естественно, все та же оппозиция - неоднородная, напоминавшая разноголосицей своей лево-радикальное движение в Америке начала 70-х. Ведущую роль в ней играли несколько течений, они на какое-то время сливались, потом опять расходились по конъюнктурным или принципиальным соображениям. Каждый из оппозиционных лидеров призывал к единству рядов, но так, чтобы именно он был в центре объединения, а с победой на президентских выборах и руководителем страны.
   В открытку о таком "броске в Кремль" заявлял лишь Владимир Жириновский, человек, говоривший на понятном "человеку с улице" языке, но за кордоном телохранителей ставший недоступным для простых смертных. Перенимая иностранный опыт, нанятые им консультанты усердно работали над созданием имиджа "всенародно избранного". Отцом русской демократии объявил себя все еще не поставивший на себе крест Горбачев - теперь уже выступавший за трансформацию общества под знаменем социал-демократии, но его уже мало кто слушал.
   Национально-патриотические идеи выдвигали такие партии и движения, как Российский общенародный союз, Социалистическая партия трудящихся, Союз казаков, Русский национальный собор, Союз офицеров и другие. Однако у их лидеров больше энергии уходило на реминисценции и обсуждение особой миссии "народа-богоносца", чем на выработку реальной программы превращения России в страну, которая могла бы сохранить достигнутый научно-технический потенциал, создать социально ориентированную экономику, экологически безопасное и высокотехнологическое производство, рациональное использовать природные богатства. Национально-республиканская партия и Союз возрождения России искали опору в директорском корпусе госпредприятий, который, как казалось, должен быть заинтересован в государстве-защитнике национальных интересов. На деле же, тоже начинал спекулировать на развале производства и тяготеть к личному обогащению...
   К какой партии примкнул я? Да ни к какой. В моем представлении, политическая ситуация в России все больше напоминала хаотическое непредсказуемое поведение электронов. Недовольство людей ходом и результатами перестройки, на волне которого Ельцин въехал в Кремль, не породило привлекательной и отвечающей потребности большинства граждан программы реформ. Вместо этого, издавались президентские указы, выносились правительственные постановления со все той же идеей "рынок превыше всего" и только, мол, с ним заживем как у Христа за пазухой, только он принесет всем и каждому долгожданное благополучие.
   Продиктованные объективной необходимостью, но лишенные социальной направленности нововведения ельцинской когорты реформаторов способствовали деморализации общества и правовому беспределу. Большинство предпринимателей предпочли заниматься не производством материальных ценностей, а скупкой-продажей импортного ширпотреба, стремились хоть как-то обезопасить себя от государственного или мафиозного рэкета. По числу убийств Москва приближалась к американскому "рекордисту" Лос-Анджелесу. Столь же стремительно, но уже падала продолжительность жизни. В метро, в подземных переходах, на улицах все чаще бросались в глаза униженные просители подаяний.
   Из трехсот депутатов разогнанного Верховного Совета Российской Федерации две трети не захотели терять прописки в Москве и в высших эшелонах власти, предпочли стать либо депутатами Совета Федерации и Государственной Думы, либо аппаратчиками на довольствии президентской администрации или парламента нового созыва. Так ковались кадры функционеров новой государственной бюрократической машины из некогда "трибунов и бунтаре".
   Крутые метаморфозы! Но были еще и несшие в себе какую-то магическую, даже роковую печать. Кто такой Борис Ельцин? Когда смолкла эйфория "мирного государственного переворота" августа 1991 года, он стал все больше походить на самоуверенного, некомпетентного государственного деятеля. И это еще полбеды. Придя к власти под знаменем "Долой привилегии!", он вскоре упрятал его подальше и стал обеспечивать себя и близких ему людей такими льготами и привилегиями, которые в свое время лишь сниться могли советским номенклатурным работникам. А ведь в своей "Исповеди на заданную тему" укорял Горбачева за нежелание отказаться от "ненужных, но привычных и приятных привилегий".
   Бывший зампред КГБ СССР Бобков и ему подобные не из рядовых "коммуняк", отвечавшие в застойно-перестроечные времена за непорочность идеологии, пригрелись под крылом тех, кто, пользуясь доверчивостью акционеров из народа к новому Полю Чудес в духе купеческого лабаза, играл в рынок и демократию. Большой куш от этой игры оседал на банковских счетах за границей, однако бывших генералов это не смущало: у них были уже собственная богадельня, евангелие и святая троица, хоть и наведывались в церковь, занимались филантропией и прочим во спасение души.
   Редко кто из известных в ту пору либералов и социал-демократов, коммунистов и националистов не претендовал на роль государственников. Но ведь государство-то можно укреплять разное и по-разному. Скажем, как делал это Иван Грозный, уничтожая развитые традиции самоуправления Новгорода. Или Сталин, воплощение всесильного государства, под пятой которого держал весь народ, запугивая репрессиями непокорных, - пусть даже в этом же государстве было сделано много для экономики, культуры, науки и образования.
   Можно с придыханием произносить "мы, государственники", но от этого природа любой известной на сегодня формы государственного правления не изменится. Лишь в идеале государство может ставить главной своей целью защиту суверенитета, заботу о социально-экономическом благополучии общества, развитии демократии. На самом деле и в конечном итоге, правящая элита выступает за сохранение своих благ и привилегий у государственной кормушки, а если и способствует развитию экономики, науки и культуры, то преимущественно для политического и идеологического укрепления своего влияния. Так было и при "царях-батюшках", и при большевиках, и после августа 1991 года.
   Прослужив четверть века в заботах о государственной безопасности, не увидел я никакого парадокса в сделанном мною выводе: в силу самой природы государства чиновники всех звеньев сверху до низу стараются увеличить спрос на себя, используют свое служебное положение в личных целях, а потому не могут по определению быть выразителями общенародных интересов. Что происходит, так это отчуждение народа от власти - без выдуманных и невыдуманных "агентов влияния", с помощью своих же доморощенных "государственников".
   Горько мне было сознавать, что далеко еще у нас до государства, отличающегося не сильным административно-полицейским аппаратом, а способностью обеспечить подлинное равноправие всех перед законом, всех без единого исключения. На мой взгляд, сугубо государственнический путь развития не предотвратил бы дальнейшего незаконного присвоения общенациональной собственности, его не остановишь никакими судебными мерами, ибо стражей порядка всегда будет меньше, чем расхитителей. К надрывным же голосам по поводу "сильного государства" надо было бы прислушиваться повнимательней, не важно от кого они исходили...
   После работы моей в "закордонном поле", я по привычке столь же пристально всматривался в происходившее на родной земле, но теперь уже откладывал полученную информацию в свое личное досье. В нем хранились и впечатления иностранцев, готовых иметь дело с новой Россией и ставить на карту не только собственное самолюбие.
   Обычно представителей деловых кругов волновало не отсутствие у нас совершенного законодательства, настораживала свойственная многим партнерам в России хватка по формуле: "Давай вкладывай инвестиции, работай, получай свою прибыль, а потом дели ее со мной пополам". Они упрекали своих российских коллег в стремлении мгновенно получить солидный куш, без особы усилий, с помощью одного лишь хватательного рефлекса. Иностранцы частично признавали и собственную вину: в поисках легкой наживы в "русское Эльдорадо" хлынул большой поток предпринимателей, потерпевших фиаско на собственном рынке и пытавшихся сбыть залежалый товар. Что в результате? Сотрудничество оказывалось кратковременным или часто вообще фиктивным, чего не скажешь о рецептах личного обогащения.
   У знакомых мне иностранцев, не связанных ни с каким бизнесом, чаще всего складывались путанные, фрагментарные впечатления, но, конечно, никто не думал о "варварской Московии" с ее жестокими морозами, от которых застывает человеческий мозг. Срезая все той же "бритвой Оккама" оценки примитивные и тенденциозные, я оставлял для себя наиболее типичные и непредвзятые, без задних мыслей и недобрых намерений. Если подытожить, вот их суть:
  
   Несмотря на полярность своего характера, русские могут вызывать доверие, хотя, естественно, их нужно проверять и перепроверять постоянно. Именно из-за эмоциональной неустойчивости им нелегко выработать умение работать эффективно, рационально, бережливо расходуя силы и средства. После революции путем искусственного разрыва социального и биологического в человеке общественные науки лишь закрепляли это неумение своим морализаторством, игнорировали полностью чувствительность людей не только к классовым, но и к неклассовым формам эксплуатации. В свою очередь сам социализм представляли себе упрощенно: стоит передать государству средства производства, как тут же решатся все социальные и экономические проблемы. Но как бы ни убеждали самих себя и другие народы в том, что "объективные законы выведут всех куда положено", противоречия оставались. Со временем приходило и прозрение, что все это миф, если не преодолено отчуждение труда от собственности, производителей - от средств производства и не совместить каким-то образом в одном лице собственника, производителя и управляющего.
   Под плюрализмом взглядов русские понимают множественность усилий, знаний и мнений, устремленных к общей цели. Они его называют нравственным синтезом некогда существовавшей в Новгороде "соборности". Это и есть их тринадцатизнаковое "E Pluribus Unum" (многое в одном). Русскому духу близка и сильная центральная власть, к которой большинство относится с уважением-опасением. При этом в восприятии людей есть, в той или иной степени, понимание того, что даже высокие цели не оправдывают аморальные средства их достижения. Подлинную свободу они видят, прежде всего, в равенстве перед законом для всех без исключения, сверху донизу. Тем не менее, как и в Западной Европы или США, склад мышления и чувствования индивидов был всегда в состоянии стабильного неравновесия. Бескорыстие сердечности и доброты соседствовали с таким же бескорыстием безразличия и жестокости: иначе не объяснить, почему за пролитые реки крови в свое время понесли наказание только шеф секретной полиции Берия и кучка его сатрапов, а все остальные доживали свой век на государственных дачах. В русской душе часто давало знать о себе и желание видеть свою страну больше великодержавной, нежели процветающей, и готовность, осознанная или неосознанная, подменить стремление к счастью возвышающим обманом и самообманом.
   Диктатуре пролетариата в СССР, по ряду причин объективного и субъективного характера, суждено было стать диктатурой партийно-государственной элиты, формой все того же самодержавия с его вековым постулатом о первостепенном долге гражданина перед государством, а не обществом. Выросшие в условиях относительной социальной стабильности аппаратчики с атрофированным восприятием любой новизны так и не смогли эффективно задействовать "человеческий капитал" - интеллектуальный и духовный потенциал широких слоев населения. Способны ли будут Ельцин и его реформаторы избавиться от столь тяжелого наследия? Вопрос открытый. Россиянам трудно во что-то или в кого-то искренне верить. Небольшая их часть преуспела на ниве предпринимательства и хочет капитализма, большинство посматривает в его сторону с опаской. Духовный кризис настолько глубок, что у национализма шансы не сокращаются. Отсутствие понятных и привлекательных идей, массированное разрушение прежней идеологии приводят к другой крайности - отчуждению и дальнейшему расслоения общества на элиту и всех остальных.
   Новые правители России абсолютизируют рыночную экономику и утверждают, будто ей альтернативы нет. Их интеллект и воображение не идут дальше общей посылки о том, что весь мировой опыт якобы подтверждает жизненность и эффективность рыночной экономики. Только не уточняют, какой ценой это подтверждает. Послевоенной Западной Европе, например, без "плана Маршалла" экономически не подняться бы на ноги в столь короткие сроки, да и промышленное сырье из колоний поступало туда отнюдь не по мировым ценам. Может быть, более красноречив опыт США, где за годы Второй мировой войны валовой национальный продукт увеличился вдвое? Или Швейцарии с ее экономической стабильностью, опирающейся на банковские капиталы, поступившие из иностранных источников, среди которых есть, и немало, весьма сомнительной репутации?
   Наиболее рациональным подходом для новой России был бы тщательный расчет в оптимальных величинах, сколько именно свободного рынка ей сегодня необходимо и сколько государственного контроля и планирования для преодоления инерции и хаоса, воспроизводимых тем же рынком. Рыночная экономика принесет нужные всему обществу результаты, если станет инструментом поощрения хорошо работающих производителей и наказания плохих с помощью гласного, но жесткого демократического контроля за доходами и распределением материальных благ. Главное условие здорового, надежного и действительно независимого от конъюнктуры мирового рынка экономического развития двуедин - рынок и чуткий механизм государственного регулирования. Сложись в Советском Союзе такой механизм контроля и регулирования, централизованное планирование не сыграло бы негативной, разрушающей роли. Но такой или похожей формулы гибкого сочетания не было найдено. У нынешних российских реформаторов вряд ли есть иной оптимальный выход, кроме создания и ввода в действие механизма демократического контроля по обеспечению социальных гарантий для большинства населения, иначе реформы не найдут широкой поддержки и в очередной раз провалятся...
  
   Пытаясь решать "русский вопрос" в новых условиях, эксперты на Западе все еще определялись, но интуитивно понимали: может быть, проводимые экономические реформы не должны подавлять у нас в стране ценнейший "человеческий капитал", накопленный опытом недавнего прошлого. Подключая его и развивая дальше, нужно помнить, что тоталитарные режимы способны окрашиваться в самые разные цвета - красный, черный, коричневый, желтый. Адаптация же нашей страны к эффективному демократическому правлению будет безуспешной без ограничения роли как государства, так и олигархов, наживших гигантские состояния неправедным путем. Некоторые аналитики даже считали, что следовало бы напоминать авторам очередных кардинальных реформ и крутых экспериментов над экономикой и людьми, что в случае провала, им уже не уйти от ответственности, как это часто случалось в российской истории.
  
   *
   Меньше всего сейчас мне хочется скатываться на патетику. Просто, вооружившись зарубежным опытом, я верю и знаю: у нас есть лучшее будущее, нам не занимать ума и жизненной силы, нужны только более глубокие знания, которых не получишь в учебных заведениях, они берутся из самой жизни и постигаются лишь при страстном желании их постичь.
   Мое понятие Родина не вмещается в рамки политической географии, магия патриотизма мне напоминает отношение к любимому человеку, за чье достоинство нужно постоять, как за самого себя. Обдумывая и сравнивая увиденное у себя дома и за границей, я пришел к глубокому убеждению: кровь у всех людей одинаковая, не важно русский ты или грузин, украинец или казах, американец или китаец. Наверное, не одинакова лишь вера каждого в самого себя, его или ее гражданская ответственность перед обществом за свои слова и дела. Не потому ли, когда на вершину государственной пирамиды приходит очередная команда реформаторов во главе с новым "рулевым", многие из нас предпочитают иронизировать: "Ну и черт сними, пусть властью подавятся". А на умудренность нашу политики в законе чихать хотели, а заодно на свои обещания покончить с беззаконием, нарушениями прав человека, коррупцией, засильем преступности. И так повсюду, не только в России. Разница лишь в местном колорите.
   Тем не менее, и моей надежде не хочется умирать последней. Надеяться же приходится лишь на тех, кто продолжает жить, не беспокоясь о своем "рейтинге", честно смотрит людям в глаза, остается совестливым и искренним перед самим собой. Есть ли такие в России? Знаю, что всегда были и есть, только не горят желанием делать политику своей профессией идти во власть. Опасаются, как бы искушения привилегиями не сыграли и с ними злую шутку...
   В моем личном досье хранятся документы германского Генерального штаба, датированные январем 1941 года, когда "План Барбаросса" уже был подписан Гитлером в качестве директивы ведения войны с Советским Союзом. В одном из них отмечалось: "На повышение боеготовности Красной Армии понадобятся если не годы, то десятилетия, но русский характер - тяжелый, механический, избегающий самостоятельно принимать решения и брать на себя ответственность, - не изменится". По оценке командования абвера, общее численное превосходство перед войной советских самолетов, которое измерялось как шесть к одному, танков - три к одному, обесценивалось низким уровнем военной техники и профессиональной подготовки личного состава. Главной же слабостью нашей армии назывались "безынициативность неповоротливость мышления командиров на всех уровнях, желание уйти от личной ответственности, отсутствие надлежащей организации связи между частями и подразделениями".
   Быстрый разгром Красной Армии предвосхищали не только в Берлине. После начала боевых действий на восточном фронте министр обороны США направил президенту Франклину Рузвельту меморандум, в котором указывалось: "Германия буде полностью занята проведением операции по нанесению поражения России в течение минимум одного, максимум трех месяцев". Британский объединенный комитет по разведке придерживался того же мнения.
   Все они ошиблись в своих прогнозах. Не учли в Европе и Америке, что человеческое сознание, если оно увлечено большой и благородной идеей, не поддается никаким математическим расчетам или экономическим выкладкам. Не учли, что с бескрайних просторов Советского Союза эшелон за эшелоном будут подтягиваться к фронту составы с молодыми, крепкими парнями, готовыми чем угодно, хоть жердями, переломать вражий хребет. И таки переломили, хотя для этого понадобились также "тридцатьчетверки"...
   Сегодня неподалеку от Бранденбургских ворот на широкой улице, когда-то находившейся в Западном Берлине, стоит воздвигнутый недавно немцами памятник: советский солдат с автоматом, а по бокам все те же "тридцатьчетверки". Когда мне довелось увидеть его своими глазами, мое мнение о немцах стало менее предвзятым.
  
   ЕСЛИ САМ СЕБЯ НЕ ОБМАНЕШЬ
  
   Среди американцев, с кем долгие годы пришлось общаться у них на родине, были у меня знакомые, хорошие знакомые, друзья и очень близкие друзья. Некоторые имена не стану называть даже под пыткой по вполне очевидной причине.
   Человек, о котором я сейчас расскажу, подозревал, что встречался не только с корреспондентом, но и с офицером советской разведки. Мне он по этому поводу ничего не говорил. Что касается его имени... Впрочем, как бы я его сейчас ни назвал, это ничего уже не изменит в моем воспоминании о нем.
   Родился он в штате Айдахо, где, кроме знаменитой картошки, самое примечательное - природа и люди. Первые годы жизни провел с родителями-фермерами на ранчо размером с нью-йоркский Манхэттен. В ясные дни на севере мог видеть горную цепь в добрую сотню километров от него, наблюдать, как где-то вдалеке шел проливной дождь и слышать даже его шум. Над ним же в это время стояло палящее солнце. Созерцание таких свободных гигантских пространств, видно, накладывало свой отпечаток и на его мироощущение. Встреча с незнакомым человеком он считал событием: только грузовичок и телеантенна соединяли семью с тем, что называется цивилизацией. От их ранчо до города было по меньшей мере километров тридцать.
   Жизнь вдали от городских конгломератов обычно делает людей отменно здоровыми, упрямыми, предприимчивыми, волевыми. Так и он учился с малых лет полагаться прежде всего на свои ноги, руки и голову. Пусть где-то далеко люди убивали друг друга за идеи или власть, из мести или жадности, думалось ему. Ну и черт с ними! Однако с годами накапливался и опыт все более тесного общения с миром людей. Желание сохранить личную независимость не помешало ему осознать, что дела свои нужно совмещать с осознанием их моральности, а опору на собственные силы - с тем, чтобы не мешать другим сознавать то же самое.
   Даже окончив университет, он был знаком с мировой историей, политикой и культурой лишь в общих чертах. Философские концепции его не трогали. Что интересовало всего больше, так это люди. Ему казалось, что об американцах трудно судить только по беседе с ними, более адекватное впечатление складывается, когда наблюдаешь, как продуманно и четко они работают или как интересно распоряжаются своим свободным временем. У его соотечественников, считал он, достаточно ума для создания хороших, простых и полезных вещей, причем разных и в большом количестве. Многие также смекают, что, где, когда и кому, причем предельно ясно, не вызывая излишних толкований. Интеллект могут они и не иметь, но "соображалку" - обязаны.
   Из родительского дома он ушел рано. Деньги начал зарабатывать еще подростком, но жить по отцовским меркам не захотел и решил "сам делать себя". Если для отца и его предков, английских квакеров, работа была главным содержанием и смыслом жизни, то для сына стала служить уже не самоцелью, а лишь средством достижения личного успеха и, разумеется, материального благополучия.
   Следуя незыблемым национальным традициям, он воспринимал себя свободным гражданином страны, где труд опирался на самый мощный созданный природой стимул - личный интерес. Помимо экономических закономерностей, по его мнению, были еще и привязанности души, которые порождали и способность работать слаженно с другими. Чему свобода и демократия в Америке обязаны в первую очередь? Таким привычкам души, как чувство собственного достоинства и моральная готовность каждого нести ответственность за свои слова и действия. Там никто никому ничем не обязан и многим хватает благоразумия думать, что личный успех зависит только от тебя самого, а потом уж как повезет. Но это потом.
   Когда я пытался деликатно увидеть, что же еще у него там в душе творилось, то понимал: сначала мне лучше бы разобраться в бейсболе. В этой игре живет американский дух со своим кодексом морали и представлениями о справедливости, когда на поле каждый вроде бы борется в одиночку, но крайне важны слаженность и усилия всей команды. Почему-то именно с открытием бейсбольного сезона на американцев нападает и лихорадка дальних путешествий - они покидают свои дома и городскую суету, оседлывают стальных коней на колесах и устремляются на поиски новых впечатлений. В это время на дорогах целое братство паломников. У каждого своя "мекка", но все готовы придти на помощь в случае неполадок у кого-то с машиной. Отрываются от рутины деловых встреч и повседневных забот...
   Только вот, как ни странно, его любимейшей отдушиной был альпинизм в одиночку. Из его рассказов выходило, что по мере восхождения все больше испытываешь головокружение, апатию, все больше дают о себе знать усталость, бессонница. Ближе к вершине такие ощущения достигают предела, появляются звуковые галлюцинации - удар топорика об лед напоминает чириканье птиц, чувствуешь себя ангелом, с которым разговаривает ветер. Что искал он в горах? Наверное, самого себя.
   Вице-президент крупной и процветающей промышленной корпорации, он отвечал за ее связи с внешним миром, а потому крайне нуждался в доброй репутации для себя и своей фирмы. Главным считал умение всегда выглядеть открытым в отношениях с людьми. По его убеждению, многое в этой области бизнеса зависит и от тембра голоса, выражения лица, жестикуляции, уверенности в себе. И, конечно, от чувства юмора, без которого трудно убедить других и увлечь их делать нужное дело.
   В ходе многолетнего общения с ним мне легко было увидеть, что не очень-то он доверял человеку, который вообще не пьет крепких напитков, словно выражая несогласие с чем-то или подчеркивая свое превосходство. Ему становилось противно, когда партнер перебирает. Но почему бы не пригубить хороший бурбон, как это делал в свое время Гарри Трумэн в Белом доме или Франклин Рузвельт, предпочитавший мартини? Если кто-то с удовольствием выпивает с тобой мартини и не раз, это уж точно знак доверия. Надо только знать когда и с кем можно пить, отдавая себе отчет, что шестеренки американского бизнеса смазываются именно спиртными напитками.
   По части потребления спиртного, к слову сказать, нетрудно мне было подметить сложившиеся в большом бизнесе устойчивые традиции со своими пристрастиями, К внешности тоже предъявлялись свои требования. Попробуй надеть пиджак с хлястиком, на ноги микропоры и можешь считать, тебя сняли с "трековой дорожки". Крупный предприниматель не носит рубашек с короткими рукавами и авторучек в их карманах, не заказывает пива или какой-нибудь экзотический дринк подозрительного цвета. В баре кабинета руководителя солидной корпорации всегда найдутся шотландское виски выдержки не менее восемнадцати лет, русская водка, вермут для любителей мартини. И никаких ликеров или коктейлей - на таком уровне предпочитают скотч в чистом виде или со льдом, мартини закусывают либо итальянскими оливками, либо маленькой головкой лука из Англии. Если чувствуют жажду, то, заказав дринк в ресторане, утолят ее сначала содовой водой. Отказаться выпить никто не рискнет, ибо может возникнуть подозрение насчет проблем со здоровьем или неумения держать себя в руках после поддачи. Свой любимый дринк надо выбрать раз и навсегда и, если об этом спрашивает официант, отвечать без малейших колебаний...
   Для моего приятеля бизнес по сути был битвой, в которой только люди с бойцовскими качествами способны одержать верх. Там ум весьма важен, но не менее важен и сама личность со своим характером, опытом, интуицией. Если ведешь себя застенчиво, замкнуто или суетливо, смотришь сердито, не интересуешься собеседником, то жди в ответ отчуждение. По его признанию, ему тоже приходилось себя продавать по достойной цене, хотя порою и переступать через самого себя. Поэтому личные свои качества вынужден был делать привлекательными со стороны, завоевывать уважение и авторитет смелостью суждений, здравомыслием, умением контролировать себя в любой ситуации.
   Процветание и благополучие бизнеса, как ему представлялось, все больше зависело от быстроты получения, обработки и передачи по назначению точной, надежной, прогнозирующей информации, тем более что прибавочная стоимость стала создаваться преимущественно благодаря знаниям. Выживать суждено тем компаниям, которые способны использовать новые знания и не просто быстро, а молниеносно принимать решения в обход бюрократическим процедурам. На примере собственной и других фирм он видел, как может сложиться управление производством в не столь отдаленном будущем. Новые структуры станут более мозаичные с менее четко выстроенной иерархией подчинения. Возникнет много горизонтальных и неформальных каналов передачи информации, широких контактов с внешним миром. Должные темпы роста производства сохранятся не благодаря выжиманию пота, а посредством обмена информацией электронными средствами. Перед лицом истощающихся энергоресурсов экономика выдержит лишь с опорой на интеллект.
   Советский Союз, по его мнению, не выдерживал экономического соперничества с Америкой, потому что, уверившись в своем идейном превосходстве, ответственные за принятие важнейших решений там лица перестали реально мыслить, отказывались внедрять новые знания. Жизнеспособность любого общественного устройства во многом зависит от мудрости лидеров, их умения внедрять новейшие знания и опыт, который накоплен по всему миру. Так он считал, и спорить с ним не имело смысла, ибо в таком случае я уподобился бы пассажиру, отправившемуся в кругосветное путешествие, прихватив с собой для ориентирования на местности "глобус России".
   В ответ на его интерес к происходившему у меня на родине я рассказывал, не затушевывая того, что нас сближало или разводило. Нельзя сказать, чтобы он идеализировал свою страну. От него приходилось не раз слышать том, что это опрощение считать главным стимулятором американской жизни деньги, пусть даже в самом широком смысле. Деньгами далеко еще не исчерпывалась вся гамма мыслей и чувств, хотя для многих так оно и было. Даже судьба могла выглядеть одинаково: колледж, женитьба, дети, карьера в промышленной, финансовой или торговой компании, приличный счет в надежном банке, а между этими вехами несколько супружеских измен и поездок всем семейством по стране или за границу.
   В действительности, у каждого американца был собственный внутренний мир со своими переживаниями, соблазнами и стремлением получить моральное удовлетворение, которое не всегда измеряется только деньгами. Своих соотечественников он считал примирившимися с властью государства, как с необходимостью, используя которую, политики ведут грязную игру кто кого переврет. Почему честность хуже лжи, он не затруднял себя абстрактными рассуждениями - просто старался научить своих детей не врать. Ему трудно было объяснить свою приверженность тем или иным нравственным ценностям, но, в принципе, он не против был стать на сторону обделенных, но при условии, если те все еще хотели выбиться в люди, использовать свой шанс на успех.
   Задумывался ли он о том, насколько искренне верит в Бога? Если предки его считали покорение нового континента делом богоугодным, дабы воздвигнуть "Град на холме", ему бейсбольное поле казалось единственным местом, где по достоинству могли оценить принесенные жертвы. Религия стала для него делом сугубо личным, мнение епископов и даже Папы Римского не волновало. Божественное происхождение Иисуса Христа он мог принимать на веру или не принимать, ставя этот постулат в зависимости от того, служила ли вера в него источником уважения человека к себе и другим. В церковь по воскресным дням не ходил, но раз в году непременно отмечал с семьей Рождество, напоминавшее ему, что есть на свете нечто более важное, чем мирская суета.
   Как он относился к закрепленному законом праву американцев на стремление к счастью? По его мнению, счастье каждый понимает по своему, но для него счастье - это когда ты сам свободно, независимо ни от кого выбираешь, что тебе делать и думать по любому поводу. К очень важным правам человека относил и право на совершение ошибки, на заблуждение, на возможность начать все сначала. Этика его опиралась на высшую для протестантов и квакеров ценность: честно трудиться не столько ради денег, сколько для создания с их помощью полезных вещей, облегчающих жизнь. Получалось ли все это у него в действительности? Признавался, что нет, далеко не всегда.
   Мне импонировало его отношение к собственной стране. Америку он любил не из-за того, что она богаче и сильнее других: просто ему суждено было родиться там и жаловаться на это не приходилось. К тому же, рядом с ним жили похожие на него люди, в бардачке своих автомашин прятали револьверы с кипой полицейских штрафных квитанций за превышение скорости, и никто их не поучал на каждом шагу, что надо делать, а чего нет. Патриотизм признавался им слишком примитивным, если из-за своей слепой любви к родине человек многое не видит. Скажем, не хочет признать, что первый президент США владел ста девятнадцатью рабами, а одержи победу англичане, они вздернули бы на виселице Джорджа Вашингтона за измену родине...
   Мне вспоминается одна из наших бесед в баре Пенсильванского вокзала в Нью-Йорке, особенна та ее часть, что последовала после первого мартини.
   - Ты знаешь, странные вещи со мною начали происходить, - заметил он. - Все чаще обуревают меня подозрения, не проходит ли настоящая жизнь вне меня. Нахожу по-прежнему отдушину в своем загородном клубе, где никто не суетится, не напоминает о "крысиной гонке" на работе, предпочитая играть в гольф и вообще ни о чем не думать. Там вокруг меня живые люди, а не партнеры по бизнесу или конкуренты, никто не зависит ни от кого и не навязывается в друзья.
   - Наверное, надо просто отдохнуть, - предположил я.
   - Подожди, я еще не договорил. На двадцать пятом году супружеской жизни жена недавно отправила меня в нокдаун: совершенно неожиданно заявила о разводе. Неожиданно, как выстрел в задницу. Вкалывал, отдавал все заработанное семье, чтобы это услышать. Может, когда уже за пятьдесят, пора мне начинать играть только самого себя, подумать и о душе? Ради чего изматывать-то себя дальше? Чтобы получить инфаркт и протянуть ноги прямо в кабинете? Уже подумываю уйти. Для меня, видимо, лучший реванш - это начать жить по-настоящему счастливо и иметь все свое время свободным. Для этого хочу превратить накопленные деньги в средство ведения не зависимого ни от кого образа жизни, при котором и сам никому не стану навязываться. Мне кажется, у каждого должен иметься на земле кусочек пространства, где он может быть самим собой и не бояться, что кто-то нарушит его или ее спокойствие души. Кстати, пожалуйста, не выражай никаких сожалений по поводу моего семейного коллапса.
   - Мужской разговор, иначе и быть не может, - согласился я.
   - Вот именно. Ты знаешь мое кредо: "Будь честен перед самим собой!" Разговоры все высокопарные о государственных или национальных интересах - болтовня и вранье. За якобы бескорыстным служением чему-то или кому-то всегда кроются чьи-то личные мотивы и интересы. Мне думается, причины нынешнего упадка общественной морали не в индивидуализме, а в искажении его подлинного смысла, не в озабоченности людей собственными интересами, а в их неуважении к самим себе.
   - В этом есть большой смысл, - мне пришлось согласиться. - Но всяк ли может быть уверен, что сам себя не обманет?
   - Это уж его проблема, - сказал он и допил свой второй мартини до дна...
   Позднее, спустя месяцы, я узнал от него, что бизнес еще оставался его полем битвы, хотя он все активнее искал пути поменять кардинально свой образ жизни, чтобы наслаждаться каждым ее мгновением, не дергаясь от напряжения на работе.
   В последний раз мы виделись в нью-йоркском аэропорту - я провожал его на самолет в Калифорнию, где после ухода из бизнеса он выбрал для себя новое пристанище, чтобы читать лекции в университете и начать "жить по-новому". Мы прогуливались молча по зале ожидания. Услышав объявление о посадке на самолет, он взял меня за руку и сказал:
   - Хочу напоследок открыть тебе маленькую тайну. Около года назад на меня вышли джентльмены из ФБР и деликатно попросили сделать им одолжение - эпизодически рассказывать о тебе, как ты живешь в Америке, ну и прочее. Я им дал ясно понять: ты считаешь себя коммунистом и любишь свою родину. Не волнуйся, больше им ничего не рассказывал. Послал их ко всем чертям, чтобы меня не беспокоили. Так что, со мною все окей, с тобой, надеюсь, тоже. И, пожалуйста, помни, если захочешь, приезжай ко мне в Калифорнию --- просто ходить босиком по пляжу, наблюдать солнечные закаты. Должно быть, сказочное это зрелище - солнце, утопающее в океане!.. И ради Бога не думай, что я это тебе говорю, дабы сделать тебе приятное. Ладно, пора идти. До встречи, если таковая будет нам дарована провидением.
   Нужно было что-то ответить, но я не успел. Мы крепко обнялись, чувствуя себя вправе лишь слегка сдерживать нахлынувшие эмоции. Он отдал мне по-военному честь, повернулся и твердой походкой направился к посадочному туннелю.
   Больше мы уже не встречались, хотя он звонил мне по телефону и подтверждал свое приглашение. Не довелось нам увидеться.
   Возможно, с этим моим свидетельством ознакомится кто-то из разведки или контрразведки, не важно какой, и предложит свою версию того, как я, мол, пытался вербовать или со мною хотели сделать то же самое и с его помощью. На это отвечу: подобные предположения являются результатом длительного пребывания в профессионально ограниченном пространстве, откуда люди представляется поделенным на уже завербованных и еще не завербованных. Но есть, на мой взгляд, и не вербуемые, а их подавляющее большинство.
   Если меня услышал бы сейчас мой приятель за океаном, он подтвердил бы. Хотя, конечно, дьявольски это трудно всегда и до конца быть уверенным в ком-то, включая себя самого.
  
   *
   Из тех, кого довелось увидеть, узнать и запомнить в Америке, не могу обойти стороной еще одну породу людей, близкую мне сегодня по духу своему. Они зарабатывали себе на жизнь литературным трудом, то есть запирались у себя дома и стучали по клавишам компьютера или пишущей машинки. При этом каждый на свой лад пытался уложить многомерный мир в строчки двухмерного текста, размышлял о всякой всячине, старался разгадать ребусы бытия земного.
   Готовя сам тогда материалы для газеты, я догадывался, что даже годы таких отчаянных усилий совсем не гарантировали появление талантливого произведения, но сам процесс поддерживал в авторах жизненный тонус, стимулировал поиск нового, позволял размышлять о вечных ценностях и получать удовлетворение от сделанного. Литературное творчество стало их главной внутренней потребностью, помогало им восстанавливать в себе душевное равновесие. Далеко не все они были уверены, что плоды их усилий обязательно понравятся читателям: просто не могли не излагать на бумаге свои "показания" перед тем, как им вынесут "вердикт".
   Профессию эту выбирали по разным соображениям. Кто из потребности выразить свои переживания и мысли; кто для того, чтобы избавиться от навязчивых идей и терзающих сомнений, а то и просто выполнить социальный заказ. Шопенгауэр говорил о двух типах писателей: одни работали из убеждения, другие - ради денег. Фолкнер считал, что за писательство человек брался под влиянием открытой им истины, которой надо непременно поделиться с другими, дабы она их тоже взволновала. Были и такие, кто писал из ненависти или мести, сами мало чем рискуя при этом...
   Ну, а поскольку лучше самих писателей никто о том, что и как варится на их "кухне", не расскажет, осмелюсь дать сейчас слово одному из них.
   - Я пишу не только из тщеславия, - говорил он мне. - Хочу лучше познать себя самого, а также задержать на мгновение время, чтобы кто-то смог узнать больше того, что до этого ему довелось узнать. Вероятно, когда-то об этом уже было написано, но оно могло быть забыто, а потому не мешает напомнить.
   В моих романах мне хочется и создать другую жизнь, где я мог бы иметь все, чем обделен в жизни собственной. Читателям, разумеется, все равно, какие побуждения мною владеют. Они оценивают результат и в этом абсолютно правы.
   Андре Жид справедливо видел в художественной литературе, кроме самого текста, недосказанность, а потому возможность различных толкований. Самым важным признавал небанальность его содержания, новизну и естественность. Разве можно с этим не согласиться?
   В прошлом мне тоже приходилось работать газетным корреспондентом, выезжал за границу, писал очерки об увиденном в других странах. Однако в такой работе со временем может появиться неудовлетворенность привычкой описывать происходящее в данный момент, о завтрашнем дне не особо задумываться. Где-то к сорока годам обычно достигают профессиональных высот и, дабы преодолеть творческий кризис, некоторые берутся за написание чего-то более фундаментального. Через подобный кризис прошел и Хемингуэй, но опыт корреспондентский ему не повредил. Стиль его произведений привлекал краткостью, приземленностью. Все это - плод его репортерской практики, которая позволила выработать свои правила первых емких абзацев, лаконичность без экстравагантных метафор. Он тоже считал, что журналистика, если во время ее не оставить, может начать разрушать в авторе творческий потенциал.
   Охотно и сейчас с прибегаю к жанрам, типа автобиография, репортаж, дневники, мемуары, беседы-интервью, очерк. Их отражение в романе - своего рода полярность магическому реализму Маркеса. В любом случае, роман или повесть рождаться должны не из устоявшихся канонических формул, а из побуждений автора рассказать о чем-то в характерном именно для него стиле.
   Вообще-то, признаюсь, склонен я к некоторым фетишам и разного рода амулетам, не как фанатик, конечно. Вижу в них знаки, которые будят во мне воспоминания и воображение, как это было с древними арийцами, наблюдавшими за игрой огня, похищенного у богов, и почитавшими его разумной стихией, которая исправляет ошибки. Не случайно и у себя в кабинете я иногда зажигаю дрова в камине.
   Творческая "кухня" у меня нехитра. Пишу сначала на бумаге авторучкой и, доведя оригинал до читаемости, ввожу его в память компьютера, чтобы продолжить редактирование уже на экране. Если вижу, что ничего путного не выходит, расширяю круг своих знаний путем общения с людьми и чтения разных сочинений. С удовольствием занимаюсь чем-то полезным для тела или домашнего хозяйства. Вскоре приходит время снова писать, редактировать себя, зачитывать текст вслух, дабы слышать его звучание. Создание книги напоминает строительства дома: чем выше он поднимается, тем уютнее себя чувствуешь в нем.
   Кстати, в тишине своего кабинета прислушиваюсь не только к мелодичности фраз, но и в самом повествовании ищу внутреннее музыкальное звучание, придаю нужный ритм эпизодам, обнаруживаю среди них вроде бы по смыслу не столь нужные, но очень не лишние для поддержания общей мелодии. Кто как ни Шуман был способен выразить в звуке трагическое одиночество. "Фантастическая симфония" Берлиоза для меня - классический образец романтической повести.
   Больше всего опасаюсь не только затертых фраз, но и готовых на все случаи жизни избитых мыслей. Поэтому своим персонажам не даю действовать и размышлять по заранее разработанному мною сценарию - пусть все идет куда подсказывает их собственная интуиция. Есть нечто, принадлежащее иному порядку, иной реальности, что никак не поддается формальному определению. К подобным явлениям, мне кажется, относится и литературное творчество. Творческий процесс я сравниваю с ненасытной, страстной любовью к женщине.
   Каждому свой рай или ад - с книгами или без книг. Для меня жизнь без извлечения смысла из окружающего неинтересна и в загробном мире, если таковой существует. Даже во сне я ощущаю себя заблудшей пылинкой, которая теряет всякую надежду выбраться на свет. С чего начинается история страны, как ни с искушений человека добром и злом? Удел же свой я вижу в том, чтобы честно свидетельствовать по поводу трагического парадокса бытия: упиваясь сознанием своего величия, человек кажется бессильным полностью обезопасить себя от изобретенных им же средств уничтожения своего прибежища - природной среды, а заодно всего рода людского.
   Снова и снова выливаю свой серое вещества на бумагу, а потом в компьютер и никак не могу избавиться от печальных мыслей. Вижу, как рушатся утопии, но понимаю, что глупо их путать с идеалами и жалеть об ушедших иллюзиях. При этом у меня неожиданно возникают новые ассоциации, прежние исчезают. Текст как бы сам начинает дышать, говорить, даже чувствовать и думать. Рождается долгожданная мелодия...
   Последнее время в моем осмыслении мира искушений человеческих все больше места стали занимать новейшие открытия ученых в естественных и точных науках. Под их влиянием я принялся за написание чего-то напоминающего роман-исповедь. Современность писателя мне лично видится в его интеллектуальной способности раскрыть правду происходящего - не только бытовую и психологическую, но и социальную.
   Высокий темп жизни всем мешает читать серьезные книги, нужно отвлечься или развлечься каким-нибудь легким чтивом. Слишком уж неуверенно чувствуешь себя перед угрозой международного терроризма, религиозного фундаментализма, все более реальных экологических катастроф... Никому не хочется пересматривать свои взгляды под влиянием складывающейся новой реальности.
   Признаюсь, мне тоже этого делать не хочется. Но когда беспристрастно изучаю прошлое и пристальней всматриваюсь в происходящее на глазах, яснее начинаю осознавать, что очень многие события и явления повторяются, меняется лишь их внешнее оформление. Суть их, как ни удивительно, оставалась прежней на протяжении всей мировой истории. Да, сам человек устроен весьма запутанно, эклектично - casus plexus, как писали когда-то владевшие латинским языком. Сегодня мне остается лишь согласиться, что этические и нравственные ценности возникли не сами по себе, а как отрицание нами отвратительного в нас же самих. Потому и выбрал я жанр "романа-исповеди", где сплетаются художественные элементы повествования с ритмом и стилями трактата, очерка, репортажа.
   Полагаю, у настоящего писателя есть преимущества перед философом или социологом, потому что его образы богаче, а сам он обращается одновременно к чувствам и мыслям челоеческим. Зигмунд Фрейд признавал за известными писателями психоаналитические способности и нередко черпал для своих изысканий материал из их произведений. Там он видел две ипостаси содержания - лежащее на поверхности очевидное и глубинное, воспринимаемое посредством психоанализа. Ученый из Вены даже направил писателю Артуру Шницлеру письмо, в котором отмечал совпадение их взглядов на проблемы психологии и эротизма, не скрывая своего удивления, как тому удалось придти к знаниям, которые постигают психиатры благодаря кропотливым исследованиям. Позднее Фрейд признался, почему не хотел встретиться со Шницлером: опасался увидеть своего "двойника", который познал то же самое, но исключительно с помощью своей интуиции и тончайшей чувствительности.
   Фолкнер, например, сравнивал истину, постичь которую стремятся его коллеги, с четко вычерченной прямой, по одну сторону от которой черное пространство, а по другую белое. Думается, эта прямая превращается часто в угол или точку зрения, имеющие мало чего общего не только с истиной, но и с простым фактом. Истина впала во всю большую зависимость автора сбить с толку читателя. Мне же хочется осмысливать бытие человеческое, не заигрывая с сюрреалистическим пародированием вселенского балагана.
   Есть два рода писательского занятия и между ними бездна. Один - естественный, когда автор, в меру сил своих, стремится уяснить свои собственные мысли и познакомить с ними людей. Другой - неестественный, когда выставляет себя носителем идей для избранных, играет в слова ради самой игры, ссылаясь на якобы на противоречивую действительность. Гете требовал от писателей почти невозможного: знать себя и свой век. К какому разряду отношусь я и что знаю, не мне судить беспристрастно. Себя самого я читаю легко, а другие - это еще вопрос...
   Любой известный в Америке писатель, дабы не прослыть дилетантом, должен обязательно что-то сказать о России, составить ей очередной гороскоп. Естественно, у меня сложились свои впечатления, но я не отваживаюсь говорить публично. Тебе скажу лишь, что русские мне представляются склонными либо к идеализации своих лидеров, либо к ниспровержению их. Их большинство вряд ли хорошо сознает, что народ всегда был и жертвой зла, и его опорой.
   В чем, на мой взгляд, разгадка феномена Сталина? Он и его окружение взывали к идеалам социализма и справедливости, потому народ верил им и даже благословлял их, не ведая, что они были просто одержимы властью. У Сталина, конечно, имеются исторические заслуги, но он страдал одним весьма существенным и органически присущим ему недостатком - жизнь человеческая для него ничего не стоила, любая, даже родных и близких ему людей.
   Я согласен с Достоевским: нравственность не всегда определяется верностью человека своим убеждениям. Преклоняюсь перед его умением раскрыть еще не познанное во внутреннем мире человека, показать шаткость границы между добром и злом. Стилистически его творения далеко не совершенны, но это с лихвой возмещается глубоким проникновением в человеческую натуру, позволяющем обнаружить в индивиде задатки убийцы и судьи, эгоиста и альтруиста, властолюбца и покорного раба, садиста и мазохиста - в одном запутанном накрепко узле.
   Кода сравниваю Федора Достоевского с Уолтом Уитменом, вижу, как они близки и одновременно далеки друг от друга. И не потому что один - поэт, другой - романист. В моем представлении, Уитмен был великим демократом, Достоевский же в эту когорту не вписывался. Уитмен - гражданин, человек из толпы, терпимый к чужому мнению, а само его видение мира целительно воздействовало на людей. Видение Достоевского, напротив, заставляло терзаться сомнениями в человеке. Для обоих бытие наше земное - трудно разрешимая загадка, но если Достоевский переполнен страстями безмерно, то Уитмен стремился поддержать веру человека в себя. Один считал жизнь тяжелым бременем, другой - благостью...
   Так получилось, что у меня нет семьи и иногда я чувствую себя одиноким волком. Он не воет и не старается привлечь к себе своих сородичей, редко забредает на чужую территорию, скитается в поисках такой же одинокой подруги. У меня в Америке волк - спокойное, чуть застенчивое и относительно неагрессивное животное. Во всяком случае, по отношению к человеку он не злее собаки. Опасны для волка здесь в первую очередь люди.
   В себе мне видится оптимист-скептик и я не знаю, принимать ли царящее в мире зло как неизбежность или необходимость. Этическая установка моя такова: вопреки всему, я не должен людям причинять боль. Весь же казус в том, что все мы способны делать гадости и без всякого "навара" для себя, частенько в ущерб самим себе. Человек может называть себя христианином или мусульманином, а в душе быть мерзавцем, одной рукой вытаскивать себя из болота, а другой, под благовидным предлогом, заталкивать в трясину своего ближнего.
   Мир наш человеческий не плох и не хорош, а интересен - в нем можно найти все, как и в каждом из нас. Мне выпало стараться не делать никому зла и этим моим усилиям я обязан не государству, а самому себе. Благодаря выработанному иммунитету к политической трескотне, предпочитаю ей классическую музыку и путешествия в другие страны. Когда же кто-то в моем присутствии бесцеремонно ведет себя, даю ему адекватный, достойный ответ или просто не обращаю внимания.
   Иногда в редкие моменты мне приходится сравнивать нынешние представления людей о себе с аналогичными представлениями их далеких предков. На заре цивилизации они жаждали быть единственными живыми существами, заслуживающими неусыпного внимания Создателя. Со временем Земля перестала им представляться всем миром и превратилась лишь в одну из планет системы второстепенной звезды на окраине такой же второстепенной Галактики. С одной стороны, уже близкие нам поколения почувствовали себя не актерами, разыгрывавшими под водительством Всевышнего благородную драму, а персонажами жалкого фарса, в которой жертвой их же глупости и жестокости становились миллионы собратьев. С другой, увидев из космоса плывшую в безмолвии Голубую планету, стали все больше задумываться о тесной общей компании путешественников на одном корабле, под одним солнцем среди вечного холода. Неслучайно же астронавты Армстронг и Олдрин оставили на Луне памятные медали с изображением Гагарина, Комарова, Гриссома, Уайта, Чаффи и металлическую плашку с надписью: "Здесь люди с планеты Земля впервые ступили на Луну. Июль 1969 года от Рождества Христова. Мы пришли с миром от имени всего человечества".
   Думая об этом, я чувствую себя гражданином планеты, во мне оживают Фауст, Гамлет и все братья Карамазовы...
   В жизни своей, как и все, я страдал и радовался, повидал мир и вернулся к самому себе, чтобы найти умиротворение в собственном сердце. Многие мои сокровенные желания остаются неисполненными, и, стараясь облегчить терзающие меня переживания, я хочу стать безразличным ко всему на свете, убежать куда-нибудь, где меня бы никто не нашел. Там, в тиши уединения, не взывая к Богу, буду плакать не из сострадания к себе или другим, а от радости того, что понимаю Иисуса Христа, но не испытываю при этом желания стать его проповедником. Не нуждаясь ни в ком и не прося ни у кого сочувствия, буду наблюдать природу, сохранять безразличие или удивляться происходящему, восхищаться людьми или презирать их. В конечном итоге, что есть самое важное в жизни моей? То, у чего нет названия. Оно еще не придумано, для него еще не найдено нужных слов.
   Может, и есть на свете люди, для которых какое-то заветное слово дороже искреннего, страстного женского поцелуя. Я не из них. Здесь и таится для меня суть истины всей - в вечной женственности. Все остальное считаю лишь ее символами...
  
   *
   Небольшой кабинетик в квартире на восемнадцатом этаже небоскреба с видом на неугомонный Бродвей вблизи от Метрополитен-опера, на крутой берег соседнего штата Нью-Джерси и непонятно какого цвета речную гладь Гудзона, по утрам покрытую пеленой тумана. Там располагалось мое убежище, где я пытался разгадывать ребусы жизни и никак не мог отделаться от ощущения глубокой внутренней связи моей с жителями этой страны. Я наблюдал за ними с самой ближней дистанции, старался понять их. Мне было всегда интересно общаться с ними и при этом думалось, что работаю не против них, а вместе ради того, чтобы наши две сверхдержавы в мгновение ока не уничтожили друг друга и с ними весь мир заодно.
   Опыт моей работы в Америке убедил меня: самая большая там ценность - ее люди, каждый со своим складом ума и души, неповторимым, особенным. Мне же оставалось лишь сравнивать и находить то общее, что сближало нас каждого в отдельности и наши народы.
   Страстное желание как можно меньше зависеть от кого-либо соперничало в нас с горячим желанием сохранять живые контакты с людьми - нам очень хотелось дознаться, есть ли в жизни вообще смысл, да и познаваемо ли наше бытие земное вообще.
   Четко сформулированной концепции свободы у нас не сложилось: содержание этого понятия казалось нам настолько относительным, что определяться могло лишь интуитивно. Древние греки, например, свободным считали любого, кто не был рабом. Мы же усматривали в свободе возможность для нас полностью избавиться от гнетущих сомнений и навязчивых идей. Понимали, что свобода осознается по-разному, в том числе как это сделали немцы, клюнув на идеи национал-социализма и провозглашенного мессией фюрера, убедившего их в превосходстве над всеми другими.
   В нашем списке духовных ценностей свобода занимала первое место. Это не мешало нам видеть, как сотни миллионов людей на планете были "свободны" от постоянной работы, достойных жилищных условий, медицинской помощи, возможности получить образование, от страха перед насилием и преступностью. Можно, конечно, чувствовать себя свободным, когда на банковском счету у тебя что-то есть существенное, но подлинная свобода, в дополнении к такому счету или даже без него, достигается, когда ты прежде всего честен перед собой и другими.
   Идею свободы в Америке убедительно выразил Томас Джефферсон, мечтавший о грядущей демократии с неотъемлемым правом человека на жизнь, свободу и стремление к счастью. Два века после его смерти далеко не каждый американец мог реально воспользоваться этим правом, хотя о его смысле многие догадывались: счастье - это когда ты можешь сохранить свое человеческое достоинство, не теряя уважения к достоинству других и не покушаясь на их свободу. Уйдя из политики, Джефферсон признался, что всю жизнь боролся с самым сокровенным тяготением души своей - к литературному творчеству и домашнему очагу, но суровая необходимость заставляла его делать нечто далекое от желаемого.
   Только на склоне лет он стал жить тем, что ему было милее и дороже всего. Проснувшись с восходом солнца, разводил огонь в камине, умывался холодной водой, садился за письменный стол работать или ухаживал за садом, ездил на лошади, рисовал, изобретал новые оригинальные модели плуга и флюгера, занимался другими полезными для хозяйства вещами. Питался умеренно, избегал азартных игр и не терпел праздности. Среди негритянок-рабынь у него была женщина, которую он очень любил...
   Хорошо помнится, как иногда мы спрашивали себя, живем ли счастливее своих родителей, стали ли мудрее благодаря полученному образованию, крепче ли наша воля. И не могли не признать, что, хотя денежных средств у нас больше для комфортабельной жизни, духовности и душевного покоя от этого не прибавилось. Мы чувствовали на себе, как стремление к абсолютизации материальных ценностей вытравливало у человека интерес ко всему, не сулившему сиюминутного удовольствия и бытового удобства, что люди могут быть равнодушными к чужим судьбам, делать вид, будто не видят совершаемых преступлений, пусть даже не ограничивают себя думать свободно, ненавидеть безобидной риторической ненавистью. Если во всем, касающемся высокой технологии, они продвинулись вперед, то их внутренний мир от этого не стал богаче.
   Каждый из нас по-своему задумывался об идее Бога, Творца всего живого на земле. Множество аргументов приводилось в подтверждение или в опровержение, и все были по-своему убедительны. Признавая эту идею "задачкой не для ума", мы все же различали Иисуса веры от Иисуса Назарянина. Библию многие считали поэтическим, художественным произведением и видели в образе главного персонажа олицетворение общечеловеческого начала добра, любви и справедливости.
   Мессия, Сын Божий или историческая личность из иудейских проповедников? Нам оставалось только удивляться, что фигура Иисуса была официально признана чудодейственной на собрании церковной элиты простым голосованием с небольшим преимуществом три века спустя после его распятия. Пилат якобы приказал вырезать на кресте надпись "царь иудеев". Но что имелось в виду под этим? К тому же, самого Назарета в то время еще не было, появилось это селение лишь в третьем веке новой эры.
   Иудео-христианское вероучение формировалось столетиями, чем отчасти мы и объясняли нестыковки в нем. Согласно Ветхому Завету, Всевышний сотворил Адаму и Еву, у них родились сыновья Авель и Каин. Убив Авеля, Каин подошел к земле Нод, женился там и вместе с его ее жителями построил город. Хорошо же было наказание Божие за убийство! Да и на ком Каин мог жениться? А догмат о непорочном зачатии? Признав одно зачатие непорочным, все другие сделаны порочными! Из-за подобных нестыковок церковники всегда старались трактовать откровения Божии, как иносказания, дабы больше поразить воображение человеческое. Они не призывали понимать буквально Нагорную проповедь Христа: нужно было усматривать в каждой его фразе эзотерический смысл. Не по этой ли причине духовенство, дабы еще больше заинтриговать якобы божественными догматам своего учения, долгое время не подпускало прихожан к самой Библии?
   Решающим в появлении и выживании христианства на протяжении веков нам виделся прежде всего фактор психологический и нравственный. Когда зарождалось вероучение, общины жили ожиданием Мессии, жаждали наказания виновных в их тягостях и страданиях, из-за чего и явился Сын Божий народу - сначала в воображении, а потом будто и на самом деле. Спустя два тысячелетия положение мало в чем изменилось.
   В беседах с американцами на сакраментальные темы я чувствовал нехватку знаний нужных для непредвзятого рассуждения. Разве само существование Вселенной должно обязательно свидетельствовать об ее создании по чьей-то воле? Не сами ли люди из-за неуютного своего житья сотворили Творца по собственному образу и подобию? Конечно, можно упрекнуть меня в ограниченном воображении, но почему духовенство обещало вечное наслаждение в заоблачных высях только верующим в Христа? Что же тогда предназначалось адептам других религий, многие из которых о нем даже не слышали? Лишь с относительно недавних пор Римско-католическая церковь стала проявлять терпимость к иным вероисповеданиям. Да и военные конфликты пока не отошли в прошлое...
   Мы хотели не только свободы, но и счастья. В помощь предлагалось "позитивное мышление", туристские бюро рекомендовали испытать "счастье в Калифорнии или на Багамах", фирма в Бостоне вела курсы "Искусство быть счастливым", новая жидкость для окраски волос получила название "Счастье". С тех пор, как иудейские пророки призвали находить счастье в подчинении законам Всевышнего и искать его в упорном труде на благо небесное, люди вымаливали себе счастье в молитвах. Искали умиротворения и в простых человеческих радостях от возделывания земли, занятий литературой или спортом, слушания музыки, игры в рулетку, потребления крепких напитков и наркотиков.
   Если счастье обходило стороной, его надо было купить, пусть не само счастье, хотя бы удовольствие. Миллионы американцев тратили огромные деньги на снаряжения и поездки в горы для занятий лыжным спортом. Владевший одно время умами лозунг "Делай правильно! Рвись вперед!" уступил другому: "Веселись и не думай в нерабочее время!" Всегдашняя ценность - трудолюбие - присутствовала еще в списке ценностей нужных для счастья, но уже с поправкой: если труд приносит моральное и материальное удовлетворение. Люди переставали засиживаться на работе, не боялись рано уйти на пенсию, вырывались из больших городов в тихие, еще не загаженные человеком и промышленностью места.
   Другая такая же ценность - физическое здоровье человека. Мне довелось слушать в Колумбийском университете лекции японского профессора Мишио Куши о роли этого здоровья в укреплении мира и международного согласия. Специалист по восточной медицине, философии, культуре и макробиотике напоминал о том, что на Востоке решающим является практическое умение "дешифровать" видимые симптомы и вскрыть всю совокупность причин недомогания, после чего только давать разумные рекомендации лечения. Какое-то заболевание можно вылечить, но в конечном итоге мы сами несем ответственность за болезни свои - без осознания этого нам не избежать новых заболеваний.
   Суть макробиотики профессор Куши усматривал в нашей способности жить в гармонии с природой. Такая способность накапливается у нас с детства: когда родители разболтаны и эгоистичны, дети склонны к тому же, но меньше всего болеют те, кто еще в утробе матери получил хорошее питание, а после появления на свет такое же воспитание. Если человек здоров физически, умственно и духовно, все в системе биоэнергетики его организма уравновешено. Болезнь - это возникновение помех, ведущих к нарушению равновесия, восстановить которое способна жизненная энергия сама по себе. Надо лишь не запускать болезнь, сразу находить первопричины и использовать естественные методы лечения, прежде всего правильное питание и меньше всего лекарства...
   Вот и у профессора Гарвардского университета Эдварда Вильсона была тоже своя теория - социально-биологической интерпретации войн, религии, этики, геноцида, сотрудничества, конформизма, эгоизма, альтруизма, зависти... Он даже утверждал, что все общественные науки являются по сути заключительной областью биологии и все это должно быть отражено в современном синтезе теории эволюции.
   Мне, конечно, приходилось удерживать идеологические редуты, но и я признавал целесообразным в действиях человека искать мотивы социальные и биологические одновременно. Моим собеседникам казалось, что в Советском Союзе стремились изменить мир, но меньше всего обращали внимание на себя и хотели меняться сами. В чем я с ними соглашался, так это и в том, что у нас наука уступала пропаганде, пропаганда выдавалась за науку со всеми ее вселенскими претензиями и редко кому приходило в голову: чтобы изменить мир, надо для начала хотя бы истолковать его глубоко и адекватно реальности. У рабочих и крестьян Российской империи действительно не было иного выхода, как взяться за оружие, однако это не означало, что на Западе люди пребывали в столь же безысходном положении. Трудно нам было обвинять большевиков в преднамеренном невыполнении обещанного: им просто не по силам оказалось справиться с природой общечеловеческой и своей собственной, как части ее. Помимо бесспорных достижений в промышленности, науке, культуре и образовании, в СССР явился на свет новый правящий класс партийно-государственной бюрократии с неограниченной властью. Троцкий осуждал культ партии. Сталин стал ее вождем и кормчим бюрократического государства. Троцкий противился возвышению бюрократии и пришел к выводу о необходимости верхушечного переворота, за что и положил голову под ледовый топорик. Одолей он Сталина, режим его личной власти вряд ли отличался бы в лучшую сторону.
   Отнюдь не подыгрывая их настроенности, я тоже был не слепой и видел, что в любой стране правители весьма неохотно расставались со своими привилегиями, в среде чиновничества превалировали беспринципность, лицемерие, зависть, карьеризм. В отличие же от Америки, в Советском Союзе все это лишало граждан стимулов работать продуктивно, плановое хозяйство у нас не справлялось, гигантские средства расходовались на непроизводительные цели. У обоих наших народов были свои неоспоримые достоинства, но наивно приписывать им одну общую для всех мораль! Как и все другие народы, русских и американцев раздирал все тот же выбор между правдой и ложью, эта дилемма довлела над жизнью всех и каждого, ориентировавшегося на достижение престижного статуса и приобретение материальных символов успеха. Выгодно сказать правду - говорили правду, выгодно обмануть - обманывали, в остальных случаях - по обстоятельствам.
   Понятия "идеализм" и "материализм" для нас были слишком абстрактны. Пусть какая-то идеологическая доктрина и дает свое представление о мире, но, не достигая практических целей, она становится пустым звуком. Полезна и оправдана лишь та, что ведет к более объективным представлениям о реальной действительности, к зрелости и совершенствованию человека. Что такое зрелость? Дать ей четкое определение - значит утвердить конечную цель развития, самого по себе бесконечного. Потому и появившаяся в Америке контр-культура считалась нами не бегством в мистику, а попыткой познания через интуицию, телепатию, сверхчувственное восприятие себя и других.
   А с каким интересом обсуждали мы пути достижения глубокого расслабления, снятия нагрузок, отключения и сосредоточения внимания. Многие следовали философскому учению дзэн, занимались психосинтезом, развивали в себе умение действовать целенаправленно, с помощью карате и кунгфу укрепляли самоконтроль. Складу характера одних больше соответствовал опыт тибетских монахов, казавшийся эффективнее индуистских учений. Другие использовали методологию Фельденкрайса, физиолога и мастера дзюдо, чья система функциональной интеграции включала тридцать тысяч медленных, повторных телодвижений для овладения собственным сознанием. Развитию способности снимать эмоциональное напряжение способствовали также межличностное общение, специальные программы музыки, танца, массажа...
   Чванливому, заносчивому и затюканному инструкциями правительственному бюрократу мы предпочитали чудака, способного на милое безумие, которое время от времени овладевало каждым нормальным человеком, доставляло ему удовольствие и не приносило никому вреда.
   Кто эти "мы"? Я и те американцы, с которыми мне пришлось наиболее тесно общаться. В наших отношениях не просматривалось никакой зависимости друг от друга. Одни знали, что я разведчик, другие догадывались, а большинству это было совсем не важно. Я назвал бы нас путниками, которые случайно встретились, поделились сокровенным и разошлись, чтобы никогда уже больше не встретиться.
  
   ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ЦЕЙТНОТ
  
   Жизнь бюрократов по-своему интересна, и в этом отношении сотрудники Белого дома - не исключение. У них свой Сфинкс, он тоже задает вопросы, и, если не услышит правильного ответа, человеку несдобровать. Только сидит он не на скале у дороги, а в Овальном кабинете за массивным столом.
   В особняке на Пенсильвания-авеню решения готовятся многими, но принимаются лишь носителем указующего перста. Людей оценивают по степени приближенности к нему, и один из показателей - стоят ли они или идут рядом с ним, когда тот пребывает в хорошем настроении. В такие моменты все стремятся попасть в кортеж его сопровождения по обе стороны - идти вслед не принято, можно нечаянно наступить на каблук. Здесь надо следовать командам, улавливаемым сверхчувственным восприятием и, боже упаси, дать промашку, когда Президент не в духе - в такие моменты уверенно рядом с ним чувствуют себя лишь агенты Секретной службы.
   Для выживания в Белом доме нужно быть аппаратчиком до мозга костей. За его пределами не возбраняется, конечно, считать себя свободным человеком, в рабочее же время поступать надо согласно советам кардинала Ришелье придворным Людовика XIII: "Воздерживаться от многословия и как можно внимательнее слушать. Не дозволять себе принимать рассеянный и меланхолический вид - напротив, выказывать живейшее сочувствие к предмету разговора, проявляя это сочувствие более вниманием и молчанием, чем словами и жестами одобрения..."
   В Белом доме царит атмосфера храма, где заявления его хозяина считаются истиной в последней инстанции, а сам он - всеведущим и всемогущим. Удачный день любого сотрудника аппарата - если удалось получить знак одобрения из Овального кабинета. Обычно таких знаков перепадает немного, приходится бродить среди "мин", прощупывать настроение Президента окольным путем, чтобы не нарваться на взрыв недовольства. Все зависит от способности лавировать, понимать его тонкие намеки, вовремя предстать перед ним или, наоборот, на глаза ему не попадаться.
   В аппарате Белого дома все отработано до мелочей. Взять, к примеру, систему назначения лиц высокого ранга на прием в Овальном кабинете. Ее цель - искусно и незаметно оградить Президента от чересчур назойливых визитеров прочным заслоном, сквозь который трудно прорваться даже министрам. Если же это кому и удается, на встрече обязательно будет присутствовать начальник аппарата или советник. Их задача - быстро ввести Хозяина в курс дела и объяснить, что вопрос всесторонне изучается, поэтому решение еще не подготовлено. Посетителю приходится раскланиваться с некоторым сожалением. Они же четко знают, когда надо его выпроваживать: шеф становится чрезмерно вежливым и начинает ерзать в кресле.
   Что требуется от президентского советника или помощника? Хорошая осведомленность о складывающейся конъюнктуре в коридорах власти, физическая выносливость, готовность и умение чувствовать желания самого Президента, разбираться в нюансах его настроения. Нужно обладать собственной проницательностью, способностью показать свою компетентность по затрагиваемым вопросам, но только если твои мнением интересуются. Для этого не обязательно иметь диплом Гарвардского университета, важнее неукоснительно выполнять президентские указания и не тратить время на протокольные тонкости в отношениях с другими официальными лицами. В первую очередь следует оберегать и всячески поддерживать одного единственного человека на вершине государственной пирамиды, к которому есть прямой доступ.
   "Сегодня, перед тем как удалиться на отдых, Президент попросил меня..." - такую сакраментальную фразу может произнести один из его помощников, которые первыми видят главу государства после его пробуждения и последними после отхода ко сну в его жилых апартаментах. Провожающему и получающему от него последние указания достаются все лавры - он та пешка перед королем на доске, с которой порой начинается игра, а потому занимаемый ею в западном флигеле Белого дома маленький по размерам кабинет подчас стоит больше иного просторного министерского кабинета. Оттуда где-нибудь в двенадцатом часу ночи помощник может выдать такой телефонный звонок члену правительства:
   - Господин министр, это говорит (имярек) из Белого дома. Извините за беспокойство, сэр, но Президент перед тем как удалиться на покой просил меня передать вам, что завтра утром ожидает докладную записку вашего ведомства по вопросу...
   - Подождите, может, вы не в курсе, но у меня с Президентом есть договоренность, что указания он будет давать мне лично, а не через третьих лиц.
   - Я понимаю, сэр, вы член кабинета. Единственное, что я хочу сказать: несколько минут назад Президент попросил от его имени передать вам эту просьбу. Сейчас он, наверное, уже в спальне, но если вы хотите, чтобы я его побеспокоил...
   - Вам сделают эту проклятую записку, но вы уверены, что ее надо доставить утром? Лучше бы к полудню.
   - Господин министр (тут можно даже позволить себе назвать его по имени), постараюсь сделать для вас все возможное, а если что, скажу, курьер уже скачет.
   - Спасибо, вы очень любезны.
   Выдав подобные звонки не только министрам, помощник чувствует себя на высоте положения. Тут надо быть уверенным в себе, настойчивым, но и переигрывать нельзя. Некоторые сотрудники аппарата велят своей секретарше, например, говорить в их отсутствие по телефону, что они, мол, "у Президента". Для лиц извне звучит неотразимо, но можно ненароком нарваться на вышестоящего, который действительно только что вышел из Овального кабинета. Уволенные из президентского аппарата с ностальгией вспоминают добрые времена, когда могли за казенный счет обедать в шикарных ресторанах, пользоваться лимузинами, летать на специальных самолетах и видеть, с каким трепетом на них смотрели, узнав, что они работали в Белом доме...
   Там принято считать, что у Президента не бывает прихотей, он лишь дает указания для немедленного исполнения. Заседания же кабинета министров нужны не для выработки решений посредством коллективного обсуждения - их назначение в том, чтобы одобрить президентский вариант, как самый оптимальный из всех возможных. Казалось бы, члены кабинета составляют созвездие неординарных личностей и обсуждение ими важнейших государственных дел должно выливаться в содержательную дискуссию. На самом деле заседания правительства скучны и однообразны, а мнения на них высказываются лишь для создания впечатления каждым министром о своей компетентности. И так было всегда, независимо от того, чьи семейные фотографии расставлены на рабочем столе в Овальном кабинете.
   Начальник аппарата Белого дома, кабинет которого расположен в тридцати шагах, если идти по золотой ковровой дорожке от дверей Овального, сам решает, кого и когда пускать туда, присутствует практически на всех встречах. Он не только должен быть лично предан Президенту, но обязан считать, что судьба свела его с величайшим государственным деятелем, которому нужно стараться сообщать только желаемое им, освобождать от незначительных дел и давать достаточно возможности для размышлений в одиночестве...
   В свое время, когда я только начинал наблюдать за американскими политиками с самой ближней дистанции, Президентом был Ричард Никсон, начальником аппарата Белого дома - Боб Холдеман. Последнего называли "немцем", вкладывая в это прозвище целую палитру значений. Мажордом особняка на Пенсильвания-авеню никогда не улыбался, стригся "под ежик" и готов был всегда оставаться вне объективов телекамер, полностью отдавая себя служению Президенту и не заботясь о своей личной жизни. Слабо разбираясь в политических проблемах, он обладал поистине дьявольскими организаторскими способностями и с лихвой восполнял нежелание босса самому разносить в пух и прах не угодивших ему подчиненных.
   Воздвигнув невидимую стену вокруг Овального кабинета, Холдеман тем самым огородил Никсона от всех, кто не заслуживал высочайшего внимания. О "немце", державшем в ежовых рукавицах сотрудников аппарата, ходили легенды, одно лишь его появление наводило на них тоску вперемежку с ужасом. "Каждому Президенту нужен свой сукин сын, - шутил он без тени улыбки. - Именно таковым я и являюсь для Никсона". Но несмотря на его собачью преданность и привязанность, оказавшийся сам в пикой ситуации Президент вынужден был сделать "гамбит" и под давлением расследования Конгрессом "уотергейтского дела" выпроводить своего мажордома за ворота. Пост N1 в Белом доме перешел тогда к генералу Александру Хейгу.
   Военную Академию в Вест-Пойнте Хейг окончил с весьма скромными результатами, да и поступил в это заведение только со второй попытки. Поначалу военная карьера сулила ему будущее заурядного штабиста, но сделала резкий взлет после его женитьбы на дочери генерала. Хотя он продолжал шутить, будто "лучшие в армии люди - полковники, которые никогда не станут генералами", мечтал уже о крупных звездах на своих погонах. Когда его прикрепили от Пентагона к аппарату Совета национальной безопасности во главе с Киссинджером, перспектива получить их уже четче стала вырисовываться.
   По свидетельству очевидцев, в Белом доме помощник в звании полковника работал по четырнадцать часов в день, приходил на службу раньше Киссинджера и уходил позже него. "Великий обработчик секретных документов" казался незаменим и не опасен. Внимание коллег обратил на себя, помимо работоспособности, своим открытым характером, ненавязчивостью, пристрастием к соленым шуткам, умением выпить, не теряя над собой контроля и доставляя начальству удовольствие думать о нем, как о простачке. Сам себя считал реалистом и не верил в искренность красивых политических жестов. Со своим шефом Киссинджером никогда не спорил и, признавая его авторитетность в международных делах, предпочитая не высовываться, если того не просят.
   Со временем, помощник так много узнал о своем начальнике без погон, его намерениях и уязвимых местах, что осмеливался при нем высказываться уже не только по административным вопросам. Влияние Хейга в Белом доме возрастало, но Киссинджер как бы этого не замечал. Полковник, ставший уже генералом, сохранял хладнокровие, даже когда шеф позволял себе пренебрежительно отзываться о военных, называя их "тупыми животными". Или когда ехидничал при посторонних по поводу того, что Америка, мол, нуждалась в генералах, способных выиграть сражение, а не таких, как Хейг, готовых разве что сделать блестящий доклад. Опять же при людях, Киссинджер однажды смахнул невидимые пылинки с большой звезды на погоне своего помощника и пообещал вторую, если тот будет пай-мальчиком. В ответ на совсем уж неприличную вольность, генерал попытался поправить свой галстук без помощи рук.
   Обиды сносятся, но не скоро забываются. Став "первым среди равных" сотрудников аппарата СНБ, генерал начал делать гадости своему шефу, допуская весьма нелестные выражения в адрес его амурных эскапад и прочих шалостей на стороне. Хозяин Белого дома невольно все больше приглядывался к Хейгу и даже, в ходе ночных блужданий по своим владениям, захаживал к нему на огонек поболтать или попросить напрямую какой-нибудь документ. Между ними устанавливался неформальный канал общения, пока еще не совсем доверительный, но свой собственный, о котором Киссинджер мог только догадываться.
   Тем временем Хейг расширял свое поле деятельности и полномочия, негласно информировал командование вооруженных сил о беседах Никсона с Киссинджером в Овальном кабинете. Среди своих в Пентагоне он уже называл Президента "нашим пьяницей", начальника аппарата Белого дома - "говнюком". Как любил говаривать генерал, "есть много способов содрать кожу с кота". Ох, уж эти шутки военных! Никогда не разберешься, чего в них больше - юмора или угроз.
   Больше всего Хейга умиляли заседания Совета национальной безопасности. Занимая за столом свои места, Директор центральной разведки доставал из атташе-кейса кожаную папку неопределенного цвета, Государственный секретарь и Министр обороны громко смеялись, переговариваясь через президентское кресло, остальные внимательно изучали повестку дня. Легкое оживление в зале - пожимая на ходу руки, влетал Киссинджер с черной папкой в руке и быстро садился в свое кресло напротив президентского. Атмосфера менялась, все глаза невольно устремлялись в сторону этой папки. Он открывал ее, члены Совета прикидывали количество страниц. Лишь ему было хорошо известно, зачем их собрали и какого мнения придерживался Президент по подготовленным вопросам. Ведь только он с глазу на глаз встречался с ним по три-четыре раза в день.
   - Джентльмены, господин Президент!
   Бросив что-то в ответ на сказанное хором "Доброе утро!", Никсон усаживался в свое кресло. Атмосфера снова менялась: глаза и тела поворачивались к нему, главным хранителем тайн был уже не владелец черной папки. Открыв заседание, Президент обращался чрез стол к человеку напротив: "Генри, представьте нам, пожалуйста, альтернативные варианты". Твердым, глухим баритоном Киссинджер начинал свое изложение, вновь завладевая всеобщим вниманием. Его интеллект и эрудиция блистали всеми оттенками, иногда он читал выдержку из документа, нередко импровизировал. Когда он говорил, даже Президент внимательно слушал. Замечаний по существу доклада никто не осмеливался делать.
   Генерал, присутствовавший на заседаниях, уже привык к этой процедуре. В такие минуты ему думалось о своем. Скажем, почему солдат идет в бой? Его ведет воля к победе, но нередко она объясняется страхом перед наказанием, слепым подчинением чужой воле. Это чувство ведомо и генералам, которые даже после отставки живут под угрозой военного трибунала, если допустят оскорбительное высказывание в адрес первых лиц страны. Генералов всегда считали священными коровами и они довольны своим положением. Да и есть ли вообще морально устойчивые во всем люди? Пирамиды и те качаются, только незаметно для человеческого глаза... Настроения в армии и обществе взаимосвязаны. Четверть ее личного состава наверняка бы постаралась избежать участия в боевых действиях и отказалась выполнять приказы под любым предлогом. По-разному, но все без исключения люди боятся войны. Растущее в них озлобление потенциальным противником может вытеснить этот страх и привести к психическому взрыву. Ядерные грибы поднимутся вслед за этим взрывом, а не наоборот.
   Наблюдая за членами СНБ, Хейг все чаще ловил себя на мысли, что не удовлетворен достигнутым, хоть и стал в сорок семь лет полным четырехзвездным генералом - выше званий уже не было. Ему уже виделось, как он вступает в схватку за высший государственный пост. А почему бы и нет, коли способен искусно одерживать верх над соперником, убедительно врать и обладать интуицией на обман другими. Короче, пора проходить вперед в ферзи и делать это не откладывая, пока над королем не нависнет угроза мата.
   Позднее, получив пост начальника аппарата Белого дома, Хейг убедил Никсона не уничтожать магнитофонные пленки с тайно записанными беседами в Овальном кабинете, а потом и уйти в отставку, не дожидаясь вынесения Конгрессом импичмента за причастность к "уотергейтскому делу". В тот момент все рычаги государственной власти оказались у генерала в руках, включая контроль за ядерной кнопкой...
   Но вот кто никогда даже не помышлял о президентстве, так это выходец из еврейской семьи немецких иммигрантов Генри Киссинджер. Его небольшой кабинет располагался в пятидесяти шагах по золотой ковровой дорожке от Овального. Там в углу стоял маленький столик, за которым он каждое утро поглощал омлет, английскую булочку и черный кофе. Комната эта - единственная свидетельница его истинных, тщательно скрываемых настроений. Казалось, после Никсона он обладал самым большим влиянием на мировую политику, но никто не видел "мага в международных делах", пребывавшем в состоянии беспомощности и отчаяния. Это случалось когда Президент давал ему понять наедине: все его грандиозные успехи "челночной дипломатии" могли быть достигнуты и без его участия, так как государства сами стремились к нормализации отношений. После безжалостных разносов Киссинджер возвращался к себе, чувствуя себя незаслуженно обиженным.
   Никсон, и это надо признать, давал ему дрозда не так уж часто. Они хорошо понимали друг друга, придерживались циничного взгляда на власть, старались переиграть иностранных партнеров и подстроиться под складывавшуюся на мировой арене расстановку сил. Меморандумы Киссинджера отличались безжалостным рассмотрением альтернатив, сочетанием фактической стороны дела с прагматичностью предлагаемых решений. Все это нравилось Президенту, а потому оспаривать его высказывания по вопросам национальной безопасности в правительстве никто не решался.
   Интуицию Киссинджера в международных делах можно было сравнивать разве что с его эрудицией и страстью к парадоксам. Еще до прихода на правительственную службу в своей докторской диссертации он восторгался хитроумной, тщательно просчитанной и коварной игрой австрийского канцлера Меттерниха, преимущества которой видел в постоянном изменении занимаемой им позиции, в искусном умении делать неожиданные, парадоксальные ходы. Его излюбленная максима такова: "Логика войны - власть, а власть не имеет врожденных ограничений. Логика войны - пропорция, подразумевающая ограничения. Власть включает в себя всё, даже романтику и может служить заменителем эротического влечения".
   Где-то внутри него некая антенна принимала самые неуловимые сигналы, позволяла быстро и незаметно приспосабливаться к иностранным партнерам по переговорам. Бывший профессор из Гарварда умел, если нужно, польстить им, сыграть на душевных струнах, особенно в беседах один на один - с появлением других участников беседы его способности располагать к себе исчезали. Свою формулу дипломатической борьбы с коммунизмом он считал слишком сложной для понимания ее профанами, в частности, о взаимосвязи ведения Белым домом переговоров по ограничению стратегических ядерных вооружений и его же намерений ограничить советское влияние на мировой арене. Подозревая всех в утечке секретной информации, касающейся его методов в достижении многих целей одновременно, Киссинджер сузил круг посвященных до двух человек - он и Никсон.
   Мир воспринимался им в виде шахматной доски, на которой государственные деятели могут жертвовать, если надо, и своими собственными фигурами, не испытывая при этом угрызений совести. Считать же дипломатический успех всегда этически оправданным - свидетельство опрощенного, вульгарного подхода к истории, ибо в межгосударственных отношениях невозможна полная гармония: одни хотят бить в большой барабан, другим остается лишь слушать этот бой, но никому не хочется служить на подхвате. В себе самом Киссинджер хотел бы видеть больше историка, нежели политика. В его представлении, история - это нескончаемая цепь потерпевших крах усилий, честолюбивых стремлений и замыслов, которые всегда оборачивались на практике чем-то совсем непохожим на ожидаемое. Историку же остается только примириться с неизбежностью трагедии: предотвратить ее или хотя бы отсрочить он не в силах.
   Для облеченного властью государственного деятеля блестящий ум не столь уж важен, часто даже бесполезен, - иронизировал "кудесник дипломатии". - В моей работе, например, большого ума не надо. Что надо, так это позвольте мне оставить при себе. Просто каждое утро я молю Создателя, чтобы Он послал мне мудрость совершить что-то праведное в тот день, и затем спрашиваю: "Что я могу сделать для Вас?"
   Жажда оказывать решающее влияние на ход мировых событий становилась у Киссинджера все сильнее по мере того, как ему это удавалось в отношениях с СССР и Китаем. Одновременно он прекрасно отдавал себе отчет, что его положению в Белом доме ничто не угрожает до тех пор, пока им доволен сидевший в Овальном кабинете Сфинкс.
  
   *
   В тот день Сфинкс поменял постоянное место работы и перебрался в свой второй кабинет - в здании напротив Белого дома через дорогу. Когда у него возникала потребность в уединении и размышлении со стаканом излюбленного виски, он перебирался в это более уютное и обставленное по-домашнему убежище. И пусть кто-нибудь попробовал бы отвлечь его. В такие моменты он никого не хотел видеть и никто не искушал себя желанием видеть его.
   Откинувшись в кресле и положив ноги на кушетку, Ричард Никсон закрыл глаза. Проклятая бессонница. Вот уж какую ночь не мог он заснуть, стали даже появляться симптомы, как при опьянении, - заплетался язык, нарушались походка и осанка, подчерк становился неразборчивым, притуплялись память и способность мгновенно реагировать. Не случайно ведь для получения нужных показаний преступнику не дают выспаться: обычно такой метод деморализует человека на пятый день, на десятый он уже готов подписать любой протокол допроса. Потерю сна не возместить ничем. Находятся, правда, типы, которым хватает двух-трех часов в сутки. Он же, приговоренный к хроническому недосыпанию, продолжал слышать какие-то звуки, даже заснув на короткое время. От этих звуков и пробуждался среди ночи, а потом снова пытался заснуть.
   В воображении Президента начали появляться образы-воспоминания, увлекая за собой в далекое прошлое. И вспоминалось оно как горький и сладкий сон одновременно.
   Судьба обделила его приличным наследством и знатным происхождением - семья держалась благодаря продуктовой лавочке на первом этаже их дома. Открывшийся у старшего брата туберкулез и необходимость найти средства на лечение, поставил семью на грань разорения. Нервы у отца были натянуты до предела, он вспыхивал по малейшему поводу, нещадно наказывал трех сыновей даже за малую провинность и, кроме ненависти к нему, вызывал у них один лишь страх. Зачастую карательная мера сводилась к тому, что он просто не давал матери денег на их содержание.
   Его род по материнской линии исповедовал квакерскую веру. Предки выехали из Германии, жили в Англии и Ирландии, потом переселились в Америку, где родители и встретились. Как многие единоверцы, мать предпочитала молиться в уединении, опускаясь для этого в чулан. Эту склонность он перенял от нее, как и подаренную ему Библию. Позднее считал религиозную веру делом сугубо личным и никогда не поддавался соблазну цитировать Священное Писание, даже будучи профессиональным политиком. Среди семейных реликвий хранил и портрет поэта Генри Лонгфелло со сделанной бабушкой надписью из его слов: "Судьба великих людей часто напоминает нам, что мы можем сделать наши жизни возвышенными и оставить после себя след на песках вечности".
   Из-за слабого здоровья и телосложения Ричарда поначалу не взяли даже в студенческую футбольную команду. Но выносливости у него хватало - вставать в пять утра, чтобы успеть помыть и отсортировать овощи в лавке, перетащить тяжелые ящики, заехать за свежими фруктами на рынок и, когда все это было сделано, открыть дверь перед первым покупателем. Его успеваемость от этого не страдала, и преподаватели ставили его в пример другим. Одно время он даже занимался в студенческом драмкружке и на сцене, если нужно для роли, мог выдавить из себя не только слезу, а целые потоки слез.
   Страсть к театру своей глубиной могла лишь сравниться с сильным увлечением покером, партии которого он разыгрывал весьма успешно: на его адвокатский склад ума накладывалось актерское дарование, позволявшее при любом раскладе держаться невозмутимо и таким образом дезориентировать партнера. Играть в шахматы, как он считал, можно и без особых аналитических способностей, но в покере без системного анализа и психоанализа не обойтись. Начиная партию, мобилизуешь все резервы своей памяти и наблюдательности, перебираешь в голове игрой не предусмотренные варианты, соотносишь ход партии с поведением партнера, движением его рук, жестикуляцией, выражениями лица, высказываниями. Здесь побеждает более прозорливый, способный определить, блефует ли игрок и, если да, что скрывается за блефом.
   Увлечение карточной игрой, напоминавшей во многом игру политическую, не мешало ему читать дома Библию каждый день. Еще в университетском колледже преподаватель словесности сказал ему, что человек не может считать себя образованным, пока не прочтет книги Льва Толстого. Ричард не преминул это сделать и своим любимым романом выбрал "Воскресение". Заметное влияние на него оказали и философские сочинения автора: одно время он даже называл себя толстовцем, имея в виду свой квакерский пацифизм и особое значение, которое писатель придавал духовному началу в человеке.
   Больше всего его поражали парадоксы самого Толстого, превыше всего поставившего душевный покой, но одновременно по своем характеру и темпераменту натуры беспокойной, щедрой и в то же время скупой. Он заверял всех в своей предельной откровенности, постоянно что-то недоговаривая. Объясняясь в любви ко всему роду человеческому, никого конкретно не любил. Может быть, эти парадоксы и породили его романы, своего рода энциклопедию жизни, где всегда находилось место для гениальности и глупости, высшей мудрости и маразма?
   Действительно, думалось Президенту, все начинается с детства - с насмешек над тобою, выговоров и унижений. Но если ты достаточно умен и негодование твое глубоко, то можешь показать и свои лучшие способности, изменить отношение к себе, а не сидеть сиднем на своей толстой заднице...
   Угрюмый и не очень общительный молодой адвокат, Никсон вскоре стал профессиональным политиком и осознал необходимость вживаться в образ человека раскованного, обладающего чувством иронии над собою, открытого и доступного для других. Иногда на посту конгрессмена, сенатора, вице-президента и, наконец, главы Белого дома такое ему удавалось, иногда нет. Но что не в силах он был преодолеть, так это своей скрытности и внутренней раздвоенности. Оставаясь загадкой даже для близких, производил впечатление необаятельной личности, у которой не было ни чувства юмора, ни критического отношения к себе.
   Сострадательность из квакерского наследия все же давала знать о себе: несколько бессонных ночей понадобилось Президенту, чтобы уволить двух своих ближайших помощников. Это не мешало ему в беседе со своим советником так отозваться об одном из политических противников: "Да дай ты ему по башке, чтобы из него все дерьмо наружу вышло". Подсказывая символически путь избавления от назойливых соперников, он продемонстрировал жестом, как нужно вонзить в них нож и крутануть его в теле кистью руки. Все и в самом деле начинается с детства: однажды в семилетнем возрасте он попросил у приятеля банку с головастиками, тот не дал и в ответ получил удар топориком по голове.
   В молодости при некоторых обстоятельствах обыденной жизни Никсон мог далеко не сразу найти нужные слова для мгновенного реагирования. Хотя незаурядная врожденная память и аналитический ум позволяли ему держаться уверенно, он скрупулезно готовился к каждому своему публичному заявлению, репетировал перед зеркалом жесты и мимику. Завоевав для себя Белый дом, собрал самую многочисленную за всю историю президентства команду спичрайтеров, готовивших ему выступления. При нем был специальный консультант по телесъемкам, в обязанности которого входило найти удачный ракурс, следить за правильностью наложения грима, установить надлежащее освещение. Команда таких оплачиваемых из госбюджета сотрудников составляла более полусотни человек.
   Как ни во что другое, Президент страстно верил в магическую силу сказанных им слов, способную неотразимо действовать на людей, вызывать у них душевный подъем. Истина, считал он, не важна для них, они нуждались в иллюзиях, уважали сильную личность, им импонировала воля лидера. Американцев он называл детьми, к которым нужно было ему и соответственно обращаться, дабы не вызвать полной апатии и отстранения.
   Смекнув что к чему, люди из президентского окружения стали разговаривать театрально, действовать по сценарию, предписывавшему каждому определенную роль, чтобы возбудить у публики интерес к боссу посредством озвучиваемых им литургических формул. В их воображении создавался свой, отличавшийся от реального мир, но воспринимаемый как самый что ни на есть настоящий. Президент же в этом политическом театре занимал все должности сразу - писал сценарии, осуществлял постановку, выступал с монологами и сам аплодировал им. Другими словами, как бы "создавал" события и блестяще реагировал на них, выдумывая кризисы для принятия гениальных решений по их преодолению. Кризисы были особенно нужны для развертывания представления, ибо как могла его деятельность быть "исторической", если бы все шло гладко, своим чередом и не требовало принятия судьбоносных решений. Во впечатлении, которое складывалось о нем со стороны, он видел один из источников своего прочного положения на вершине государственного Олимпа.
   Президентская команда писала под его диктовку драматические сценарии и сама готовила рецензии на их постановку. Сценариям предполагалось строго следовать по любому поводу. Например, не оставалось без внимания главного постановщика, должны ли занавески закрывать окна во время государственного приема, какой оркестр что и когда исполнять, что и когда подавать званым гостям на стол, обязать ли агентов Секретной службы на время исполнения национального гимна не вертеть головой, где именно будет стоять телекамера и кого запечатлевать на память...
   Беседы помощников и советников с самим Президентом казались им совершенно непознанным и непредсказуемым явлением. Начав обкатывать какой-то вопрос, он вдруг переходил к другому и столь же неожиданно возвращался к предыдущему. Уследить за нитью его рассуждений было практически невозможно, только тончайшим чутьем из потока его сознания вылавливались указания, именно указания, а не размышления вслух, по поводу чего не ожидалось никаких действий, разве что проявления сочувствия. Даже самые приближенные терялись в догадках о подлинных его намерениях: в ходе обсуждения он порою делал не стыкующиеся между собой оценки, пересыпая их такой нецензурной бранью, что понять, какое отдано распоряжение, можно было только интуитивно.
   Время от времени, не зная чем заняться, Никсон хватал за пуговицу кого-то из ближайших советников и тянул к себе в кабинет переговорить.
   - Американцы считают своих президентов обычными людьми, - начинал он, встав лицом к окну и запустив руки в карманы брюк. - Даже более того, заурядными личностями, вознесенными на высший пост в государстве. Некоторые интеллектуалы называют президентов незаурядными личностями с заурядными понятиями. А как вы относитесь к этим сукиным детям?
   В вопросе был уже намек на ожидаемый ответ по поводу "интеллектуалов", которых он откровенно презирал. Но его не очень интересовал ответ, его вообще в тот момент мало что интересовало, ему просто хотелось заполнить паузу. Не важно, кем они его называли, важно - кем он сам себя считал.
   - Хочу, чтобы все было предельно ясно, - продолжал Президент. - Я все это ненавижу. Ненавижу войну, ненавижу каждое ее мгновение. Поверьте, надо мною довлеет искушение разом покончить с войной и свалить всю вину на Кеннеди и Джонсона. Они втянули нас в эту бойню во Вьетнаме, не я. Они послали туда солдат, не я.
   Погрузившись в кресло за столом, неожиданно переходил к другой теме:
   Черные генетически стоят ниже белых, а потому, сколько ни вкладывай в федеральные программы, помощь им все равно уйдет в песок и не улучшит их положения. Они никогда не смогут сравняться с белыми по уровню интеллектуального развития, материального благополучия, по своим социальным качествам.
   Да, сэр, - отвечал советник, стараясь вложить в столь короткий ответ всю свою неподдельную признательность за то, что шеф именно с ним делится откровениями.
   - Кстати, вот зачем я вас позвал, - заметил Президент, глядя в подбородок собеседника. - Настроения в нашем пристанище интеллектуалов меня уже начинают раздражать. Какой толк от ЦРУ? Тысячи людей читают там газеты и не поспевают даже за сообщениями телеграфных агентств. Мне надоедает их клоунада. Объясните это Хелмсу, если он хочет оставаться на посту Директора центральной разведки. Наверное, у меня с ним ничего не получится, его ведомство надо хорошенько встряхнуть. Давайте смотреть фактам в лицо: у нас нет там друзей...
   Это было сказано Никсоном, когда он стал впервые чувствовать свою беспомощность изменить ход расследования Конгрессом уотергейтского скандала. Ему уже казалось, что в Белом доме витала какая-то нечиста сила, делая невозможное возможным, нарушая равновесие и ведя к одной неприятности за другой. Один из его помощников признал перед "большим жюри", что Президент в курсе незаконной деятельности "водопроводчиков", со взломом проникших в штаб-квартиру демократической партии. Отправив в отставку замешанных в этом сотрудников Белого дома, он сделал вид, что ничего особенного не произошло и убеждал оставшихся, что чем ожесточеннее схватка, тем хладнокровнее ведет себя. Но хладнокровие это показное давалось ему все труднее.
   Пройдя безжалостную систему отбора, Никсон принес множество жертв на алтарь своего президентства, многое из нормальной человеческой жизни отдал в качестве цены за главный политический приз, сокровенное его желание. Что им двигало при этом? Всепоглощающая страсть олицетворять собою Великую американскую мечту. Фантазии на эту тему поддерживали в нем жизненный тонус, выводили из депрессии, обостряли инстинкты, делали его еще агрессивнее.
   Взлеты и падения сопровождали всю его политическую карьеру, и каждый раз после поражения он возвращался на арену. Его победы часто достигались вопреки традициям и логике политической борьбы, Когда ему пришлось проиграть президентские выборы Джону Кеннеди, а спустя два года потерпеть сокрушительное поражение на выборах губернатора Калифорнии, никто не думал, что он сможет оправиться от таких ударов. В периоды минувших кризисов ему приходилось испытывать состояние близкое к агонии, но седьмой по счету представлялся особенным: противники были не левые, на сей раз конгрессмены и судьи охотились за ним словно за загнанным зверем.
   К концу своего первого четырехлетнего срока правления Никсон стал уже претендовать на роль главного режиссера не только американской, но и международной политической жизни. В разыгрываемом им спектакле должны были участвовать все нации, на сцене действовать реальные политические фигуры, а фоном служить мировая история. Желая стать автором наиболее важных событий, он однако не брезговал и закулисными махинациями. К тайнам у него вообще была слабость - пусть думают, что только он обладает знанием всех фактов. Именно для этого и решил негласно записывать на пленку в Овальном кабинете свои беседы с посетителями - чтобы потом показать всем, какая у него блестящая память. Даже в самом страшном сне не могло ему присниться, что именно это его и погубит.
   Среди государственных деятелей он был не первым, кто считал тайный сговор естественным выражением стремления нанести поражение политическому сопернику. Везде и повсюду соперничавшие группировки, в случае грозившей им опасности, прибегали к этому проверенному временем методу, а потому еще распространяли выгодные им ложные версии. Но это все продолжалось недолго, прежде чем выйти наружу, ибо сами себя водили в заблуждения, теряли политическое чутье.
   В который уже раз Президент спрашивал себя, почему не уничтожил вовремя магнитофонные записи, зачем дал их Конгрессу в несколько препарированном виде и нужно ли было идти у его нового начальника аппарата Белого дома, считавшего уничтожение пленок подтверждением виновности. Да и вообще к чему эта звукозаписывающая аппаратура с автоматическим включением, в отличие от системы с механическим включением, которой пользовался его предшественник. К ужасу своему он уже начал подозревать, а не покинуло ли его чувство реальности.
   Да, ему нередко приходилось вводить других в заблуждение, чтобы избавиться от неуверенности в себе и обеспечить себе победу. Особенно напористо он обманывал, когда приходилось отрицать собственную ложь и сваливать на кого-то вину. Обман по политическим соображениям он обманом не считал. Власть же представлялась ему в виде магнитных полей, через которые путем устрашения устанавливается относительное равновесие между правителем и объектом власти. Если Толстой, например, видел во власти сумму желаний людей, перенесенную на одну личность, то по этому поводу можно только уточнить: люди всегда хотели от этой личности получить убедительные подтверждения ее права на власть.
   Никсон тоже подвергался искушениям завладеть если не абсолютной, то еще большей властью в государстве. Добиваясь от сотрудников Белого дома беспрекословного себе подчинения, он хотел, чтобы они полностью отказались от своих собственных интересов. Ему казалось, что удастся достигнуть и этой цели, как вдруг верные ему "пристяжные" начали предавать его, давать показания в суде из страха оказаться самим за решеткой. Шансы выйти невредимым из нового кризиса таяли день ото дня, импичмент нависал над ним реально, как и угроза оказаться без пенсии, телохранителей и других привилегий, положенных по закону бывшему главе исполнительной власти. Спасти его были не в состоянии даже громкие дипломатические победы с целованиями в Москве и чаепитиями в Пекине.
   Перед тем как сделать заявление об отставке, Никсон собрал сотрудников его аппарата и попросил фотографа запечатлеть себя с ними. К ним он обратился с прощальной речью, в которой были и такие слова: "Над теми, кто ненавидит, не одержишь победы, пока не возненавидишь их, но тогда сам себя и погубишь". Так закончилось последнее из его представлений на сцене Белого дома.
   Два года Америку лихорадил "уотергейт", однако ни разу ни одно из средств массовой информации моей страны не обмолвилось даже словом о нарушениях законности в Вашингтоне со стороны высшей власти. Видно, в Москве решили замалчивать ее преступные выверты, дабы ненароком не испортить налаживавшиеся межгосударственные отношения. И никто тридцать с лишним лет назад - ни в Белом доме, ни в Кремле - не предполагал, что событие это еще не раз аукнется, на вечные времена оставляя "уотергейтскую заповедь": если кто-то имеет дело с большими деньгами в обход налоговым законам, рано или поздно все равно с треском провалится.
  
   *
   В самый разгар "уотергейта" один мой знакомый, заходивший в особняк на Пенсильвания-авеню как к себе домой, устроил мне неофициальную встречу с Джорджем Бушем. Едва мы обменялись рукопожатием, как он тут же заметил:
   - Ну, знаете, друзья, так дела не делаются. Как же вы легкомысленно поддерживаете контакты. Когда я был Постоянным представителем США при ООН, с вашим послом Яковом Маликом мы встречались и семьями, а сейчас он не только не позвонит, даже рождественской открытки мне с Барбарой не пришлет. Видно, думает, если я стал председателем Республиканской партии, на меня можно и не обращать внимания. Не надо торопиться - как политику мне все еще светит мой небесный знак судьбы. Так ему и передайте...
   Буш произвел на меня тогда впечатление непринужденностью своих манер, умением четко выразить мысль, поддержать разговор на любую тему. Под влиянием встречи и беседы с ним мною были подготовлен несколько информационных сообщений, которые в шифрованном виде пошли в Москву и были использованы по самой высокой разметке.
   Его намек я, естественно, довел до нашего представителя при ООН Якова Александровича Малика. Разъяснение же от опытного аса советской дипломатии последовало весьма категоричное:
   - Не надо обольщаться. После такого понижения, какие могут быть политические перспективы - тут надо уходить в бизнес. Поверьте и не искушайте себя иллюзий.
   Но оказалось, Буш как в воду смотрел. Вскоре его назначили представителем США в Китай, затем Директором ЦРУ, позднее он стал вице-президентом, а потом и одержал победу на президентских выборах. Вот тебе и опыт вместе с иллюзией!
   Что касается меня, напускать важности на себя не хочу и прямо признаюсь: его и моя "высоты полетов" были настолько разными, что больше наши траектории уже не пересекались. Мне суждено было сталкиваться с политиками, обладавшими меньшими заслугами перед государством, хотя напора у них было хоть отбавляй.
   - Что больше всего меня привлекает в жизни? - говорил мне один из них. - Деньги? Совсем нет. Власть, милая моему сердцу власть. Она заводит меня, как запах крови акулу. Вкусив настоящей власти, уже не можешь от нее отрываться. Тебе ведомы чувства человека, которого пригласили лететь с президентом страны на его самолете? В этом есть что-то магическое - ощущать общность свою с высшей властью...
   Даже во внешнем облике моего знакомого - назову его условно "Консультант" - проглядывало нечто, напоминавшее акулу. Глаза, уши, нос словно ориентированы на видимые только ему течения. Не хватало лишь плавников с оптимальным углом атаки для мгновенного лавирования и хвостового стебля с дополнительными килями, чтобы рассекать встречный поток. В основном же, с него можно было писать портрет типичного янки. Плотное, спортивное телосложение. Худощавое лицо на жилистой шее. Обычно сжатые, но всегда готовые расплыться в улыбке губы. Заметно выдающийся вперед подбородок, худые длинные руки. Глаза карие - одно из возможных свидетельств, что их обладатель ведом в своих действиях преимущественно рассудком, имеет характер сильный и одновременно чувствительный и ранимый. Взгляд быстрый, скользящий, но в нем можно успеть прочесть целую гамму чувств от живого интереса и восхищения до полного безразличия к тому, кто оказался перед ним.
   Он был американцем аж в пятом поколении. Потому не смотрел на себя в зеркало при людях, не свистел в доме, не любил слишком затянувшееся прощание и не оставлял ложку в пустой суповой тарелке или кофейной чашке. Думалось ему лучше стоя. Беседовал на расстоянии не менее полуметра и, когда не доверял собеседнику, поглаживал нос или почесывал мочки ушей. Дабы не сглазить, стучал три раза по дереву. Хорошая примета для него - звон в правом ухе или чихнуть три раза подряд, плохая - смеяться до завтрака. От числа 13 ничего хорошего не ждал и, когда я интересовался у него символикой государственного герба США, где фигурируют тринадцать звездочек, столько же полос, стрел, лавровых листьев, букв и перьев на каждом крыле белоголового орла, объяснял, что апостолов было двенадцать, тринадцатый - Иисус.
   Больше всего ценил в людях трудоспособность, ум, тщеславие и оптимизм. Ему чужды были чванливость, чопорность, педантизм. Всегда пребывал в бодром настроении, выглядел приветливо, доброжелательно. Имел цепкую память и располагающий тембр голоса, которым произносил фразы короткие, четко выстроенные. Обаянием действительно обладал и мог включить его или выключить в зависимости от того, с кем и зачем разговаривал.
   Что "Консультанту" было небезразлично в первую очередь, так это одобрение его со стороны и обеспечение для себя преимуществ в борьбе с политическими конкурентами. Желание избежать неприятных неожиданностей заставляло его держать себя в состоянии хорошо замаскированной бдительности. Если и хотел он помочь людям решить кое-какие их проблемы, то при этом был заинтересован в отождествлении сделанного им добра с его именем и в укреплении тем самым своей значимости в глазах политических оппонентов.
   Не обманывая себя красивыми словами о любви к ближнему и всему человечеству, вашингтонец усматривал в них одно из средств на пути воплощения им своих политических амбиций. Политика была главным содержанием его жизни, с помощью которой ему хотелось создать мир закона, порядка и стабильности. Осознавал он и то, что жизнь людей зависит не только от политики и политиков, но и от многих других факторов.
   Неофициальное общение с "Консультантом" помогло мне понять, что очень рискованно полностью отождествлять человека с его политическими убеждениями и, когда объективно в нем хочешь разобраться, надо прежде всего видеть в нем живую личность. В каждом есть нечто, недоступное постороннему взгляду, а потому с выводами спешить не надо. Нередко ведь люди вроде бы ведут себя безнравственно, но при более близком рассмотрении оказываются далеко не лишенными добродетели.
   На встречах с ним меня не покидало смешанное чувство восхищения и сочувствия, хотя ни в каком сочувствии к нему он, естественно, не нуждался. Почему я сочувствовал? Да потому, что поразмышлять в одиночестве он мог не больше пяти минут, всегда поглощенный текущими заботами, настороженный в ожидании каких-то неприятных сюрпризов или подвохов.
   - Политическая карьера напоминает западню, - как-то признался он. - Легко ее начать, но выбраться из нее невредимым труднее. Распоряжаться сам своим временем я не могу, все расписано секретарем на недели вперед, даже в рождественские каникулы не успеваю отдохнуть по-настоящему. Скорее всего, это цена за получаемое мною удовлетворение от возможности влиять на судьбы многих людей. Независимо от личных склонностей, мне ничего не остается, как совмещать в себе льва и лисицу: льва - для устрашения противников, лисицу - чтобы зорче высматривать расставленные повсюду капканы. Можно и не обладать в полной мере такими качествами, но создавать впечатление, что обладаешь, обязательно...
   Вольно или невольно "Консультант" приоткрыл мне в политике мир человеческих взаимоотношений, где также проявляются симпатии и антипатии, ревность, зависть и соблазны, а тесный личный контакт и преданность ценятся подчас больше компетентности. Столь же важны в публичной политике манера поведения, стиль одежды, физическая привлекательность и даже хорошо затянутый узел шелкового галстука. Всем своим видом надо излучать доброжелательность и уверенность в себе. Неслучайно в Мексике наибольшим успехом у проституток пользуются молодые политики, за ними идут летчики и тореро...
   Этот человек сделал для меня американскую политику во многом предсказуемой, и я ему искренне признателен за это. Столь же важно - дал мне возможность уяснить для себя, почему он всячески избегает остаться наедине с самим собой, - опасался, что на свидание придет субъект, не внушавший ему полного доверия. А могло ли быть иначе, если в искренности он привык видеть хитроумный расчет, пусть спонтанный, но все же расчет. Там, где ему приходилось общаться, все тщательно взвешивалось, включая демократичность манер, и любое казавшееся естественным проявление чувств могло оказаться ловким ходом с дальним прицелом. Когда кто-то заверял его в своей искренности, он инстинктивно водружал на себя непроницаемую кирасу.
   - Плут, если только не законченный болван, всегда пытается выглядеть честным, - рассуждал "Консультант". - Честный же в любой момент может обмануть. Я вроде бы протестант, но в абсолютную честность не верю, как и в загробную жизнь. Ложь - это дань добродетели, которую ей платит порок. В мире, где беззастенчивая ложь одних прямо пропорциональна легковерию других, чтобы полностью доверять кому-то, надо держать его на короткой привязи при себе и не отпускать ни на миг.
   Он отпил немного скотча, затянулся сигарным дымом и, выпустив его в сторону, продолжил:
   - Кстати тебе известно, кто был той "глубокой глоткой", через которого на страницы "Вашингтон пост" выливалась вся закулисные проделки Белого дома, связанные с "уотергейтом"? Мне приходилось общаться с этим человеком, и никто так не клялся президенту в своей преданности, как он. Боже мой, каким же легковерным оказался сам Никсон!.. Но вот, любопытно мне, почему в Кремле решили замалчивать ход расследований в вашей прессе? Чтобы убедить нас в своей искренности? Если так, то это глупо.
   - В большой политике, судя по всему, живут свои призраки, - плавно перевел я беседу к другой теме, не забыв удовлетворить и свое собственное любопытство. - Государственные мужи в наших странах выстраивают свои позиции на аргументах с изначально спорными посылками и таким путем стараются показать себя пророками. В итоге, всем нам приходится сталкиваться с далекими от реальности обобщениями, затасканными пропагандистскими клише, а заодно служить пешками в политической игре. Мне думается, в мире будет меньше обмана, если мы сами перестанем безоглядно верить таким лидерам.
   - О, мы неплохо понимаем руг друга, - оживился собеседник. - Поэтому я и рассказываю тебе некоторые вещи...
   После каждой встречи с "Консультантом" я невольно задумывался, почему он заинтересован в доверительности наших отношений, но мне оставалось только строить догадки.
   По его мнению, успех карьеры молодого политика зависит в немалой степени от мастерского владения им искусством общения, от умения заводить связи с нужными людьми и поддерживать у них благоприятное о себе впечатление. Не случайно ведь, когда оказавшиеся в Вашингтоне провинциалы наведываются к своему конгрессмену, тот вручает им не просто экскурсионные билеты в Белый дом, а пропуска с правом заглянуть в закрытые для обычных туристов помещения и дает понять, что такой привилегией, мол, пользуются отнюдь не все члены Конгресса. И землякам ничего не остается, как по достоинству оценить своего депутата.
   Для политика, считал "Консультант", пренебрежение светской жизнью в Вашингтоне равнозначно отказу от поддержки его влиятельными лицами. Устремленный к вершине пирамиды власти должен и вести себя соответственно, особенно если восхождение только начинается. Скажем, в изречениях представителей политической элиты находить мудрость, равную теории относительности, на их шутки не просто смеяться, а гоготать, демонстрируя тем самым понимание языка тонких намеков. Быть приглашенным в дома "избранных" - это лучшая репутация, но надо еще и строго следовать правилам игры в статус, признаки которого равнозначны звездочкам на погонах военных.
   Для начала следует знать эти признаки и осознать, что престижного статуса не хотят добиться только лица бессильные это сделать. К примеру, если атташе-кейс, то должен быть из настоящей кожи и чуть потертым. И забудь о коротких цветных носках, карманном калькуляторе, арендованной автомашине, если это не черный лимузин с нанятым шофером. Игра в статус обходится недешево, но и выигрыш сулит немалый. Собственно, она стара как мир: еще древние украшали себя перьями с костями не только для красоты, но и для напоминания окружающим о своем статусе.
   Заложенная в генетическом коде, игра как таковая с самых ранних лет занимает видное место в жизни человека. Все мы играем в детстве и дальше продолжаем играть, но уже в игры для взрослых. Игра помогает выработать навык одновременного восприятия действительного и условного, следования принятым правилам и отклонения от них; она отвлекает от обыденной жизни, и когда ее элементы отсутствуют, можно разочароваться даже в отношениях с близкими. Игра же в статус - детская забава по сравнению с тем, что ждет впереди молодого политического деятеля.
   Так, на начальной стадии отбора нужно убедительно продемонстрировать качества, которые позволят ему зарекомендовать себя надежным, "своим" человеком: не обременять деталями внимание своего руководителя, не нарушать установленный порядок выработки решений, не спешить высказывать свое личное мнение, беседу вести спокойно и уверенно, избегая при этом категоричных утверждений или отрицаний. Иными словами, показать свое умение "играть в команде" и "не раскачивать лодку".
   Успешно усвоив эти требования, мой вашингтонский знакомый постиг и другие премудрости, уже на порядок выше. Он научился не доказывать своей невиновности, ибо это только усиливает подозрения. Четко обозначив проблему, предлагал реальные и конкретные пути её решения. Возражая оппоненту, использовал его же доводы. Не брал на себя дополнительных обязательств, чтобы не связывать себе руки... Словом, считал политику логическим отражением человеческих слабостей, когда загребают жар чужими руками, а вину за неудачи и промахи сваливают на другого.
   В молодые годы "Консультант" превыше всего ценил в людях мужество и бесстрашие, но со временем стал яснее понимать, что смелый человек в политике может одолеть превосходящего в силе соперника, но ему гораздо труднее освободиться от давления политической конъюнктуры с сиюминутными интересами. Как бы оправдывая свое бессилие это сделать, в наших беседах он ссылался на заложенный в природе человеческой принцип личного интереса, на то, что люди обычно завистливы и коварны, а политику остается только иметь в виду: никакая форма собственности не поможет людям избавиться от эгоизма, а государство любое есть лишь организованное насилие, сдерживающее в человеке дурные инстинкты.
   Вспоминался ему по данному поводу Джордж Вашингтон, который считал, что мотивы общественного блага могли побудить к бескорыстию лишь на время и при особых обстоятельствах. Сам себя "Консультант" не относил к тем, кто способен жертвовать своими личными интересами даже на короткое время. Не требовал доказательств и для прописной истины о готовности людей обмануть себя самих. Однако, как полагал он, политикам нужно сознавать, что обманывать сегодня стало значительно труднее, политический обман уже более заметен, ибо через Интернет мгновенно распространяется по всему свету.
   Сам себя он называл "гражданином республики", где каждый заботится о собственном интересе, но в целом это служит общему благу. Свобода, по заимствованному у Томаса Джефферсона мнению, должна опираться на правовые гарантии от притеснений и на активном участии образованных граждан в жизни общества. Право делать деньги - это еще не свобода, она облекается плотью лишь в таком обществе, когда люди выполняют определенные обязательства друг перед другом и перед их страной, иначе свобода поедает саму себя. Свободу мой знакомый считал не панацеей от злодеяний и пороков, а лишь предпосылкой к созданию более благополучного общественного устройства.
   - Как подметил ваш Толстой, люди дурны и любят свои пороки. Все грешат, кто меньше, кто больше, а некоторые даже злодействуют, - резюмировал он. - Прощают себе то, что не прощают другим. Согласен, ни на кого из смертных, больших или маленьких, нельзя положиться раз и навсегда, никому нельзя предоставлять неограниченной власти. Пресса должна быть независимой, как и университеты, церковь - отделенной от государства, вероисповедания - разными, политические партии - конкурентами. Нашего же обывателя больше интересует, сколько вещей он может купить, если не выпивать по кружке пива в день. Катастрофа, которая может случиться с ним за рулем собственной автомашины, для него гораздо страшнее ядерной. Нет, все же для морального возрождения нужен великий лидер.
   - Мне все же думается, что возвращение великих лидеров чревато и великим риском, - резюмировал в свою очередь я. - Достаточно посмотреть вокруг, спросить себя, кого из ныне живущих можно было бы выбрать на это место. Государственные деятели повсюду обещают дать больше свободы, справедливости, мира, а умы и сердца от этого не воодушевляются. Ты сам только что заметил, что нельзя ни на кого положиться.
   Мой собеседник посмотрел на меня, как смотрят страусы на высиживаемые ими яйца, пронзительным взглядом и продолжил с уже более заметной улыбкой:
   - Мне кажется, только один человек в состоянии опровергнуть твои доводы и он сидит сейчас передо мною...
   Скорее всего, в нем сработала его излюбленная тактика избегать полемики с оппонентом, когда становится очевидной противоречивость собственных высказываний.
   Для успеха политической карьеры нельзя поддаваться эмоциям - нужно преуспевать в мире практических дел. От него самого я слышал и о том, что, сохраняя свою собственную независимость, не очень-то верил он в семейное счастье или бескорыстную любовь. Конечно, ему хотелось сохранить привязанность жены и сына, но была изрядная доля опасения, что однажды они могут просто унизить его саркастической усмешкой по какому-то поводу. Дабы избежать этого, свои личные интересы "Консультант" легко примирял с общественными посредством нехитрой формулы - чем лучше делаешь свое дело, тем больше пользы приносишь всем, в том числе и семье.
   Дело же поглощало его целиком. Возвращаясь домой, он чувствовал себя измотанным и ловил себя на мысли, что даже в родном гнезде оставался тем, кем был на работе - из опасения быть отвергнутым остерегался показаться мягким. Открыться перед женой, попросить у нее моральной поддержки ему представлялось невообразимым - словно расписаться в собственной слабости. По его убеждению, только неудачники жалуются близким и делятся с ними своими проблемами.
   Отношения с друзьями подпадали под те же правила - в их глазах он должен был казаться самодостаточным. Да и сами друзья у него делились на две категории: уверенно взбиравшиеся по лестнице успеха и те, кто там застрял. Неожиданно встретив товарища по школе, он не в состоянии был ответить искренне на его теплое объятие. Дружба - прежде всего взаимное доверие, а в политике успешная карьера неизбежно заставляет отстраняться от друзей, которым не фартило, ибо вместе с успехом меняется и твое место проживания, появляются блага, недоступные для твоих бывших товарищей. И самое деликатное - ты уже в состоянии принимать решения, которые могут показаться им несправедливыми. Посему нужно уметь безболезненно расставаться с ними.
   Если некоторые его коллеги, чувствуя потребность в верных и надежных друзьях, вынуждены были тайно обращаться за помощью к психотерапевту, "Консультант" к такому одиночеству был психологически готов. Политика и одиночество он считал близнецами-братьями, ибо на пирамиде власти просто не предусмотрено места для настоящей бескорыстной дружбы, все вытесняют "интересы". Дружба требует сил и времени, а они уходят на поддержание полезных связей. Там на всех ее ступеньках сказать кому-то, что у тебя проблемы и ты хотел бы с ним встретиться их обсудить, - равносильно заявлению об отставке. Там ты соглашаешься встретиться на теннисном корте даже с известным мошенником и при этом не изменяешь своим этическим принципам, а лишь откладываешь их на время.
   Логика конфликта противоборствующих сил, которые могут попытаться избежать поражения путем незаметного нарушения "правил игры", упорно заставляла его действовать по ее неумолимым законам. Если он присутствовал на похоронах какой-нибудь знатной персоны, с его стороны это было не данью уважения покойному, а больше стремлением получить еще одно паблисити в прессе. Призывая к соблюдению этических принципов в политике, в первую очередь хотел нанести психологический урон сопернику, а не отстоять свою собственные убеждения. Главным для него было - взять верх над ним, заработать политические очки, предпочтя риск победы риску поражения.
   Умение выступать публично помогало ему безотказно. Убеждать людей, завладевать их умами и чувствами было его второй натурой. Оратора, считал он, оценивают уже по тому, как тот выходит на сцену к трибуне и сходит с нее. Прежде, чем начинать говорить нужно встать решительно и незаметно сделать глубокий вдох, чтобы "сесть на дыхание". Выпрямившись во весь рост и смотря прямо в зал, говорить так уверенно, словно каждому готов предоставить кредит в миллион долларов. Первые высказывания должны заинтересовывать сразу и желательно не риторикой, а красноречивыми фактами. Далее можно приступать к разъяснению своих предложений, приводя веские мотивы и избегая поучительного тона. Сторонников привлекать говорящими сами за себя данными без выводов - пусть они сами их делают.
   О роли звуковых вибраций в оказании психологического воздействия на людей он впервые услышал от школьного преподавателя, члена ордена иезуитов. Эта методика разрабатывалась ими столетиями и была доведена до совершенства. Гармония звуков, мелодия последовательности тонов, согласно их системе, обладают магической способность проникать в душу человека и вызывать у него эмоциональный отклик еще до того, как начинается рациональное восприятие им услышанного. Идеи, понятие и аргументы надо облекать в такие звуковые формы, которые вместе со смыслом содержания вызывали бы желаемую интеллектуальную и эмоциональную реакцию. Хотя формы эти чаще всего возникают интуитивно в зависимости от аудитории, есть и общие принципы их использования. Так, например, смысл сказанного слова должен быть ясным и конкретным, ибо абстракции снижают эффект внушаемости. Сама же выигрывает, и когда в ней появляются моменты неожиданности. Владеющий своей речью владеет людьми.
   Привлекательным в ораторе должно быть все - поза, жесты, мимика, взгляд. Моему знакомому было известно, что нервы от глаза к мозгу в двадцать пять раз толще ведущих от уха, а потому выступать надо, излучая всем своим внешним видом энергию и оптимизм, выглядеть отдохнувшим и не скупиться на приветливую улыбку - такому человеку охотнее оказывают содействие. Говорить же лучше не по бумажке, а как бы импровизировать, для чего предварительно запомнить текст, прочитать его мысленно вслух. От оратора ждут, чтобы он говорил, словно участвует в разговоре, вкладывая в слова не только смысл, но и всю свою убежденность. Пусть у него шансы стать кандидатом в президенты небольшие, но выступать надо так, будто он уже кандидат. И всегда помнить, что избиратели склонны голосовать на выборах не за, а против кого-то.
   Выступать же интересно, страстно и убежденно профессиональным политикам становится все труднее в новом информационном поле, которое складывается благодаря современным электронным средствам. К тому же, их засасывает трясина рутинного однообразия, воображение тускнеет от чтения бесконечных меморандумов, циркуляров, записей бесед, проектов законов, резюме личных дел сотрудников аппарата. У них уже не остается времени подумать над формой выражения собственных мыслей, притупляется уже и без того слабая способность излагать свои или чужие идеи общечеловеческим языком. Отмалчиваться же нельзя, надо выступать и говорить, пусть банальности, но проникновенно...
   Окунувшись с головой в большую политику, мой вашингтонский "доверительный контакт", похоже, действительно распрощался со многими человеческими радостями. Однажды тактично я поинтересовался у него, чем он хотел бы заняться, если бы не политическая карьера. Взвесив мысленно возможную степень своей откровенности, он ответил:
   - Вероятно, уехал бы в какое-нибудь тихое местечко на берегу океана и засел бы там писать политические детективные романы о наших и ваших "уотергейтах". Кстати, я и сейчас собираю сюжеты - хочется возбудить в людях интерес к подлинному миру политики, заставить их почувствовать себя в угрожающей ситуации. Мне кажется, именно детективный жанр расширяет диапазон проявления природы человеческой до предела, высвечивает пораженные беззаконием государство и общество. И вообще, все чаще мир мне видится праздником идиотов, от которого надо бежать. Но это все в будущем. А пока знаешь, ради чего я уже сегодня бросаю всё? Не догадаешься. Ради рыбалки на форель!
   Его глаза сразу повеселели и он стал с упоением рассказывать, что предпочитал удить в горных, незамерзающих речках, выбирая верховья с быстрым течением, где форель мене осторожна. Взбираясь вверх по течению, она преодолевает сопротивление воды, непосильное для других речных обитателей, с непостижимым упорством взмывает по водопадам на высоту в несколько метров и в такие моменты настолько поглощена своими усилиями, что ее можно ловить сачком.
   Идеальным для рыбалки временем он считал конец весны, когда форель еще не успевает отъесться падающими на воду насекомыми. День выбирал ветряный: рябь на водной поверхности мешает ей видеть человека поблизости, а в тихую, ясную погоду замечает леску и не доверяет падающей на воду мушке. Его излюбленны методом ловли был нахлыст поверху. Тут важно улучить момент, когда форель выдохлась, подтаскивать ее, не давая передышки для нового рывка. Ловить же ему больше нравилось не с берега, а взабродку - рыба меньше боится человека в воде, чем на берегу.
   Занятие это не из легких, требует выдержки, сосредоточенного внимания и постоянного передвижения по подводным камням. Высмотрев место, где форель выпрыгивала, он закидывал чуть выше по течению в ту струю воды, которая шла на спрятавшуюся за камень рыбу. Клевала она на искусственную мушку не столь охотно и, схватив ее, почувствовав вкус, быстро выплевывала. Поэтому приходилось ловить на быстрине, подсекать мгновенно, не ожидая потяжки, и помнить, что если она сорвется, на искусственную мушку больше не клюнет и спрячется за камень...
   И что дальше? А дальше, продолжая общаться с американцами неформально, я подмечал в них оптимистический настрой даже в самых безнадежных ситуациях. Их склад мышления и чувствования мне казался загадочным, неправдоподобным, сплетавшим все мыслимые и немыслимые крайности во единое целое. Думалось, нужны не один, а сотни Толстых и Достоевских для правдивого и адекватного описания поразительной многоликости внутреннего мира людей с заложенной внутри каждого своей "двухпартийной системой", где одна часть властвует, а другая в оппозиции.
   Так, наверное, распорядилась матушка-природа, дабы человек сознавал свою силу вместе со слабостью. Не сделала она исключения и для политиков.
  
   ЧЬЯ ЖЕ РУКА ГРЕЕТ БОЛЬШЕ?
  
   Вероятно, не обязательно быть глубоким затоком природы человеческой, чтобы обнаружить ее неразрывную связь с тайнами земли и неба. Человек и тайна извечно идут рука об руку, скованные невидимой цепью, и еще не известно, чья рука греет больше. Словно призрак, сопровождает нас таинство рождения и смерти, да и мы сами остаемся загадкой вместе с нашей крылатой психеей и действом, называемым жизнью.
   Новейшие открытия в молекулярной биологии обогатили науку важными данными о механизме строения живых организмов, но так и не определили, какие именно условия понадобились для их возникновения. Пастер, например, считал решающим космический фактор: поляризованный солнечный и лунный свет, вращение Земли, ее магнитное поле, электрические заряды в атмосфере и прочее, пока еще нам не известное. Вопрос о возникновении жизни на Земле все еще ожидает новый синтез идей и данных чуть ли не из всех областей науки. Хотим мы того или нет, остается в силе и версия земного зоопарка, устроенного инопланетянами с известной только им целью...
   Трудно, например, убедительно истолковать, почему древние легенды жителей Аляски, Мексики, Перу - с одной стороны, а с другой - Египта, Индии, Японии и Китая, несмотря на разделявшие их огромные расстояния и отсутствие каналов обмена информации, все говорили о существовании цивилизаций, исчезнувших в результате природных катаклизмов или чего-то еще. Рассказывалось в легендах и о тех, кому удалось выжить и передавать новым поколения знания, полученные от родоначальников, названных богами.
   Столь же загадочно неуловимым кажется и другое совпадение. Согласно иудаистской эзотерической традиции, по всему свету тайно действуют дюжина мудрецов, чье предназначение - ублажать Вседержителя и не дать миру развалиться на части. Аналогичную роль у буддистов выполняют тайные "Учители", души которых переселяются из одной эпохи в другую вместе с недоступными для простых смертных знаниями, а сами они нашли пристанище где-то в горном царстве Гималаев.
   До сих пор привлекают внимание и легенды о католическом ордене монахов-воинов, обладавшем знаниями о влиянии звезд и космических циклов на магнитное поле Земли, на которое способны настраиваться некоторые великие полководцы. Корни Ордена Рыцарей Храма ведут в Иерусалим, где его члены установили теснейшие связи с мусульманскими сектами, позаимствовали у них эзотерические знания Востока и действительно полезные сведения из геологии, географии, химии. Предполагают, что Колумб позаимствовал нужные ему географические данные у тамплиеров, потому и алели на парусах трех его каравелл красные восьмиконечные кресты, символы Ордена.
   Если уж зашла речь о храмовниках, то этих монахов с мечом и крестом сплотил религиозный фанатизм, а их Орден сгубила алчность. Папа Римский и французский король не стерпели бесконтрольного накопления несметных богатств и заточили его вожаков в застенки Инквизиции, а сам Орден распустили. В полной изоляции друг от друга они даже не подозревали, в чем их обвиняли, под пыткой стали лжесвидетельствовать на себя и своих собратьев, признаваться в ереси, поклонении "языческому богу Мухаммеду", гомосексуализме и заговоре против короля. На эту тему разговор еще впереди.
   Всегда, независимо от степени развития культуры, существовали и тайные общества. В Древнем Китае, как ни парадоксально, они впервые возникли независимо от государства, располагавшего своей собственной сетью секретных служб. Во времена ханьской династии распространились тайные братства по оказанию нуждавшимся финансовой помощи и защите от бандитов: одно из них было настолько многочисленным, что в ходе поднятого им восстания погибло более полумиллиона его членов. В XIX веке самым влиятельным считалось тайное общество "Триада", нечто среднее между мафией и масонской ложей, со своими уставами, ритуалами, шифрами для переписки и символикой - треугольником, означавшим единство неба, земли и человека.
   Сообщество священнослужителей Римско-католической церкви привыкло иметь свои засекреченные структуры. В Ордене иезуитов, к примеру, были члены с правом не только носить светскую одежду, но даже вступать в другие тайные братства, типа масонского с его собственной иерархией власти и верхушкой, о которой известно лишь посвященным. Среди членов "Общества Иисуса" сложилась своя система взаимного доносительства, включая доносы на самого себя: считалось, что это делалось из любви к ближнему, для его душевной пользы и "к вящей славе Божией". Одно время иезуитам Папа Римский предоставил даже право лжесвидетельствовать и, если не предоставлялось другой возможности избежать нависшей над Орденом угрозы, убивать неугодного свидетеля или обвинителя.
   Слегка опущенная голова, пронзительный, чуть заискивающий взгляд исподлобья и никогда на уровне глаз собеседника - классическая поза, рекомендованная первым генералом Ордена Игнатием Лойолой. В душе каждого, учил он, таится искушение убаюкать свою совесть, спрятаться под благовидным предлогом от терзающих сомнений. Пользуясь этим, иезуиту надо научиться властвовать над своей и чужой волей, приучать себя и других довольствоваться не правдой, а правдоподобием. И ничего при этом не страшиться, благо деятельность свою "солдат Иисуса Христа" строил неосязаемо, неуловимо для посторонних.
   Как же можно было совершать греховное деяние и не грешить при этом? Для разрешения этой моральной дилеммы орденское начальство разработало, а понтифик в Риме одобрил тайную доктрину правдоподобных мнений и "великий метод управлять намерениями". Все это замешано на хитрющей казуистике, вольном истолковании понятий. Если же с их помощью трудно было выйти из сложного положения, прибегали к "методу благоприятных обстоятельств". Так, если нужно предотвратить какой-то скандал, можно снять монашеское одеяние и не считать грехопадением "внезапное увлечение женщиной". Злачные места тоже разрешалось посещать, если ставилась цель спасти душу падшей женщины и вернуть ее в объятия Искупителя, хотя для этого требовалось согрешение.
   Как и Орден иезуитов, масонские ложи тоже строились по принципу концентрических кругов - посвященных, исполнителей и сочувствующих. От масонов и иезуитов многое переняли главари третьего рейха, создавая нацистскую партию и войска СС. Будучи вхожим в масонскую ложу Туле, Гитлер восхищался ее эзотерической доктриной и символами, понимание которых возрастало по мере вхождение во все более узкий круг посвященных. Ритуальным приветствием членов ложи было "Зиг хайль!", ее знаком - пересеченная двумя копьями свастика и орел.
   Первые уроки по оказанию гипнотического воздействия на людей Гитлер получил именно от масонов, но, придя к власти, больше стал опираться на "братство крови" и быстро избавился от них, чтобы никто не докопался до источников его "озарений". Веря в переселение душ, Гиммлер учредил в войсках СС специальное бюро оккультных наук, собирал информацию об иезуитах и тамплиерах, планировал создать нечто подобное из эсэсовцев, а потом поручить им охрану "Священного Грааля" - чаши тайной вечери из драгоценного камня чудодейственного свойства, которая должна была служить вместилищем "чистой арийской крови".
   При всем их разнообразии, тайные общества обычно флиртовали с мистикой и, под прикрытием эзотерических исканий, ставили цель установить синаркистское правление - над душами людей. В какой-то момент они превращались в организации военного типа, насаждая уже силой свои доктрины ...
   И без аналитических способностей гения дедукции Огюста Дюпена или отшельника с Бейкер-стрит Шерлока Холмса можно увидеть в ряду тайных обществ место, принадлежащее мафии. Легенд о ней ходит много, но действительно ли она всемогуща, как рисуется? Не плод ли это журналистской фантазии? Во многом, так оно и есть, но абсолютно бесспорны ее дьявольская выживаемость и особенный склад мышления ее членов.
   Мафиози не видит в себе преступника, хоть и решается на самые тягчайшие нарушения закона. Его характер и особенности личности не очень вписываются в портрет обычного уголовника. Он любезен, приятен в общении, хороший семьянин, уважаемый в своем окружении. Но в одно мгновение мозг его может переключиться и, по указанию босса, он хладнокровно убьет совершенно не знакомого ему человека, а потом вернется в лоно обожаемой им семьи, включит Карузо и со слезами будет слушать "Рекондита Армония".
   В его представлении, уголовный кодекс он нарушает в силу неотвратной необходимости, действует не в личных интересах, а берет под защиту целое братство, ниспосланное на землю самим Господом Богом. В случае если он сам оказывается жертвой насилия, ему даже в голову не придет обратиться в полицию, ибо поступить так значит признать беспомощность всемогущего товарищества, потерять уважение к себе. Может стерпеть даже обиду, но когда это случилось, мысленно клянется отомстить обидчику, достойно расплатиться с ним, сам утрясти свои дела. И рано или поздно он это сделает.
   Времена принесения полуночной клятва на крови отошли в прошлое, но законы свои мафия по-прежнему соблюдает неукоснительно. Авторитет "семьи" от отсутствия ритуалов не страдает, ибо покоится не на его благих намерениях, а на действительных заслугах в укреплении благополучия верных ему членов. К тому же, зачем все эти клятвы, если безотказно действует опирающаяся на страх круговая порука - своего рода приговор на пожизненное молчание.
   Жены воспитаны в духе полного подчинения своим мужьям, посвящают себя целиком материнству и домашним заботам. Это тихие, скромные, покладистые кулинарки, к услугам которых весь набор домашнего комфорта. Правда, тесные дружеские отношения между ними не поощряются - только встречи на свадьбах, в церквах и на похоронах. Когда мужья собираются в барах, казино, ночных клубах, на гонках, им там делать нечего. У любого из их супругов может быть своя подруга на стороне, но он никогда не должен разводиться. Два нарушения автоматически приводят к смертному приговору - разглашение тайны братства и насилие по отношению к жене или дочери другого члена Синдиката.
   Неписаный "кодекс чести" надо знать и всегда помнить, что запрещено посягать на жизнь государственного чиновника или довериться кому-то вне "семьи". Заполнив же анкету налоговых органов, надо отказываться предоставлять уточняющую информацию, а если настаивают, прибегать к пятой поправке Конституции - о праве воздерживаться от показаний, которые могут быть использованы против тебя. Можно жить даже с некоторой роскошью, но для отвода глаз лучше записать некоторую собственность на подставных лиц: шикарную машину - на тетю, процветающее ресторанное заведение - на жену, богато обставленную квартиру - на двоюродного брата. И не важно при этом, что подлинный доход далеко не соответствует заявленному в анкете.
   О мафии других стран судить у меня мало оснований, но об американской говорю со знанием дела - у нее есть свои источники информации в полиции. Для этого некоторым мафиози приходится играть роль "двойников" и, по договоренности с боссом, они уведомляют детективов об отдельных второстепенных деталях, но никогда не раскроют такого, что нанесло бы Синдикату непоправимый урон. В ФБР и полиции тоже не простаки служат и оценивают информатора на основе того, что из себя представляют сообщенные им сведения. У них тоже есть на счету крупные победы, среди которых, пожалуй самая внушительная - показания под присягой Конгрессе члена Синдиката Джозефа Валачи.
   Что же заставило Валачи изменить своему братству? Сначала обида, незаживающая обида за то, что босс Вито Дженовезе послал ему "поцелуй смерти", незаслуженно заподозрив в сотрудничестве с блюстителями закона и порядка. Отбывая тюремное наказание за мелкое преступление, Валачи узнал о готовившемся на него покушении и потерял сон. В исступлении он убил своего соседа по нарам, увидев в нем подосланную Дженовезе "ласточку смерти". Тут ему уже грозил электрически стул, и заключенный дал понять, что может пойти на "сотрудничество с законом", если его переведут в другую тюрьму. Но даже там продолжал оставаться несговорчивым. В этот момент срочно прибыл из Вашингтона и предстал перед ним специальный агент Федерального бюро расследований Джеймс Флинн.
   В этом опытном сыщике мастерское владение приемами волевого воздействия на человека сочеталось со многими другими врожденными дарованиями. Он всем свои видом и манерами излучал мощные потоки энергии, заставлявшие прислушиваться к нему. Обладатель незаурядной оперативной смекалки, солидного телосложения, отменного здоровья и мягкого, спокойного голоса, Флинн на первых порах не только не давил на Валачи, но даже предлагал тому свои услуги и помощь. Для начала подарил заключенному эспандер и познакомил с программой упражнений якобы своей личной. В беседах уделял время тому, о чем мафиози говорил с удовольствием, - скачкам, тотализатору, итальянской кухне. Иногда сотрудник ФБР приносил в камеру блюда, приготовленные по рецептам самого Валачи, и отмечал, что по своему божественному вкусу они напоминали материнское молоко. То есть, всячески подогревал в итальянце желание делиться своими опытом и знаниями.
   Первые сведения о Синдикате стали поступать после бросаемых Флинном, как бы невзначай, заведомо неправильных характеристик того или иного мафиози - их заключенный тут же опровергал, сообщая более точные сведения, дабы показать свою осведомленность. Все еще далекий от предательства, Валачи просто хотел отомстить Дженовезе, не знал только как это сделать лучше. Однако специальный агент был всегда начеку и все больше подливал масла в огонь мести. Вспышкой наигранного гнева провоцировал на еще большую откровенность, спорил, даже обвинял в хвастовстве и обмане. Когда чувствовал, что подопечный не в настроении, вообще не затрагивал тему о Синдикате. Примерно через полгода стало ясно: "солдат" мафии готов был рассказать значительно больше, притом публично, на всю страну.
   Свое передаваемое по телевидению выступление на заседании комиссии Конгресса Валачи начал так: "Коза ностра" похожа на государство в государстве. Она огромна. Что может выйти хорошего, если я даже и расскажу вам о ней? Вас никто не будет слушать, никто не поверит..."
   Обет молчания был нарушен, и, хотя Валачи ждала печальная участь изменника, "черная рука" его так и не достала. Перед американцами же организованное преступное сообщество предстало в подлинном свете - не как забава для взрослых, а как сущее братство дьявола, алчное, циничное, безжалостное и... сентиментальное. Тот случай, когда к сентиментальности примешивается кровожадность и получается нечто сатанинское...
   Но вот, если угрожавший Валачи расправой Вито Дженовезе внушал своим собратьям только страх, другой босс "Коза Ностра" Лаки Лучиано пользовался у них почтительным уважением и даже чем-то вроде любви. В нем живо воплощалась главное достоинство классического, если можно так выразиться, мафиози - способность контролировать свои эмоции. Кто и как бы его ни провоцировал, он не поддавался ни жестом, ни голосом. Блестящая память, организаторский талант, тонкое чутье к системе подчинения обеспечили ему в Синдикате место среди тех, кто "вырабатывал линию". Для него не запретный плод был сладкий, а отнятый у кого-то. Мастерски и элегантно он выбивал из людей все, что те могли дать, и они его сразу переставали интересовать, когда выбивать было уже нечего.
   То был еще и законодатель моды в своем клане. Чуть консервативный, но безупречно пошитый костюм, престижной фирмы сорочки, туфли и галстуки. Широкополые черные шляпы считал уделом дилетантов. "Все, кто работает со мной, должны выглядеть респектабельно", - требовал дон Сальваторе. Для солидности свою штаб-квартиру он разместил в номере люкс отеля "Уолдорф-Астория", совещания клевретов проводил там же в банкетном зале. И правил бы долго невидимой империей игорного бизнеса, торговли наркотиками, проституции, рэкета, если бы не две допущенные им ошибки. Несмотря на проницательность, осторожность и конспиративность в работе, он не рассчитал до конца возможности собственные и своего окружения.
   Еще в детстве Счастливчик служил на подхвате у владельцев борделей нью-йоркского Ист-Сайда. Досконально изучив нюансы этой подпольной индустрии развлечений, проблемы бухгалтерии и кадрового обеспечения, вскоре прибрал к рукам наиболее доходные институты древнейшей профессии в городе и окрестностях, заставив их платить дань с многомиллионных сборов. В случае неповиновения или задержек с выплатой тут же обрушивал на виновных безжалостные репрессии. Под страхом такого бешенного террора "мадамы" с девочками терпели, но стремления к бунту в себе не подавляли.
   "Бляди есть бляди, - заметил как-то Лучиано беседе по телефону, который стоял на прослушке у агентов ФБР. - Этих безмозглых тварей надо держать в устрашении. Их всегда надо ставить на место". Но не догадывался он о нависшей угрозе, на этот раз исходившей уже не от полиции, и в этом был его первый просчет. Второй же вытекал из первого. В свой непременный антураж сопровождения им подбирались, помимо телохранителей, несколько смазливых девиц из тех же борделей. Среди присутствовавших на встречах с компаньонами оказались не совсем уж безмозглые и даже с очень хорошей памятью. Месть подкралась незаметно. Когда неприкасаемого все-таки посадили на скамью подсудимых по обвинению в вымогательстве, все те же девицы легкого поведения дали под присягой убедительные показания и упекли его на тридцать лет за решетку. Вот тебе и "безмозглые"!
   Даже в тюремной камере Лучиано не отчаивался и продолжал вести дела своего подпольного треста. Организаторские способности американского менеджера, помноженные на предприимчивость сицилийца, не только не заглохли, но и заблистали еще с большей силой. И за решеткой ему удавалось устраивать свидания с нужными людьми, передавать на волю указания для неукоснительного исполнения.
   Двух джентльменов с тяжелым взглядом и бруклинским акцентом, Дженовезе и Лучиано, сроднило нечто большее, чем принадлежность к Синдикату: оба не отсидели свой срок до конца и во время войны "из патриотических соображений" предложили свои услуги разведке. Вслед за "крестными отцами" по проторенной дорожке тайного сотрудничества побрели и рядовые "солдаты" мафии. Рыцаря плаща и кинжала сошлись с рыцарями лупары не при случайных обстоятельствах: каждая и сторон искала этой встречи, надеясь извлечь из нее много полезного для себя...
   Однажды на заре моей оперативной работы в Нью-Йорке произошел со мной такой курьезный случай. По собственной инициативе и не при случайных обстоятельствах вышел я на одного отставного военного из разведки, который оказался на мели и подрабатывал своей тяжелой рукой, дрессируя доберманов состоятельных хозяев. Познакомился, начал присматриваться, и пришел неизбежно момент, когда нужно хотя бы приоткрыть карты и пояснить, зачем я собственно его обхаживал. Сделанный мною намек он понял сразу и правильно.
   - Так это ж шпионаж, - на грани шепота заметил собеседник и принялся сверлить меня взглядом, заставляя прикидывать, куда будет отброшено мое бренное тело после удачно сделанного им апперкота. В свое время он ведь был чемпионом по боксу военно-морского флота, а мне так и не пришлось даже на ринг выходить.
   Пауза длилась не больше минуты. Он продолжил, но уже благожелательным тоном:
   - Предки мои приплыли в Америку одним из первых, и мне это не подходит по патриотическим соображениям. А вот если вашим ребятам нужно кого-нибудь незаметно убрать или подставить какую-нибудь смазливую девчонку конгрессмену, то для таких рисковых дел есть у меня пара надежных приятелей из мафии.
   Далее он подробно скалькулировал на ресторанной салфетке возможные расходы, предложив несколько захватывающих вариантов на грани фола...
   О результатах беседы, как водится, я доложил тогдашнему главному резиденту Борису Александровичу Соломатину.
   - Для полного куражу нам только мафии не достает, - подытожил генерал. - Давай-ка, уходи от братков куда глаза глядят, лучше всего - "в сторону моря" и побыстрее, а то неровен час сам по маковке схлопотать можешь.
   Однозначное решение не связываться с мафией было принято. И я, разумеется, ушел.
  
   *
   Бывают тайны невинные, а бывают и такие, под прикрытием которых готовится или совершается преступление. Да и можно ли морально оправдывать неразглашение тайны, ведущее к гибели людей? Оправданным представляется добровольное оказание человеком помощи правоохранительным органам, дабы раскрыть преступление, если при этом им не преследуется сугубо корыстной цели и он сам уверен, что в данном случае клин выбивается только клином. Такова мораль агентурной работы государственных специальных служб, другое дело - отнюдь не всегда она совпадает с их практической деятельностью...
   По характеру своему американцы мне показались людьми открытыми. Только вот в их столице на каждый кубический метр пространства приходилось, наверное, больше тайн и секретов, чем где бы то ни было. По данным Конгресса, в правительственной системе специальных служб безопасности, разведки и контрразведки работало около ста пятидесяти тысяч кадровых сотрудников, их информаторов и других законтрактованных непрофессионалов. Разведка внутренняя и внешняя превратилась в гигантское предприятие с численностью сотрудников большим, чем в Государственном департаменте и нескольких министерствах вместе взятых.
   Наряду с правительственным аппаратом закрытую информацию добывал и обрабатывал другой - под вывеской частных детективных бюро и фирм безопасности. На каждое подслушивающее устройство в ведении государственных спецслужб приходилось триста в частных руках.
   Над головой частного детектива крупного калибра словно светился ореол, как над актером с мировым именем. Когда он входил в ресторацию "для посвященных", к нему сразу подплывал мэтр с готовностью услужить. Вскоре официант ставил ему на стол бутылку редкого вина - тонкий намек хозяина заведения о своем почтении к знаменитости, не нуждавшейся в рекламе. Как же иначе, ведь его клиент - асс частного сыска, детектив с золотыми запонками, в прошлом кадровый сотрудник тайной полиции, которая все еще прибегала к услугам его фирмы, которой известно о закулисной жизни местных политиков больше, чем вашингтонским газетам. Кто на кого работал, он на полицию или она на него сам черт не разберет, К тому же, его называли экспертом по безопасным способам убрать человека с помощью фармацевтических препаратов, бесследно. Рассказывали, что в детстве он был застенчивым мальчиком и, дабы воспитать в себе волю, однажды поджарил на костре и съел крысу.
   Подобные ему сыщики, но уже калибром помельче владели целым арсеналом ультрасовременной шпионской техники, а некоторые даже не чужды были мистики и активного интереса к парапсихологии. В их профессиональной деятельности невообразимо переплетались сила и ум, умение вводить в заблуждение и интриговать, черный юмор и искусство проделывать разные трюки по незаметному проникновению в личную жизнь граждан. Они внедряли своих людей или сами проникали в офисы политических партий, газетных редакций и компаний с целью проверки лояльности сотрудников, финансовых дел и многого чего еще.
   В любой крупной корпорации, как правило, имелась своя специальная информационная служба, не чуравшаяся подкупа или шантажа нужных ей людей. Бюджет представительства такой корпорации в какой-нибудь стране на подобные цели мог превышать соответствующий бюджет находившейся там резидентуры ЦРУ. Время от времени кадровые разведчики оказывали услуги таким компаниям с расчетом получить там после отставки работу с гораздо более высокой зарплатой. И все довольны: по латыни "квид про кво", по-нашему - "ты мне, я тебе".
   Деятельность частных детективных бюро направлялась и на борьбу с уголовной преступностью, но она носила циничный оттенок, ибо мотивы были исключительно финансовые в соответствии с контрактными обязательствами по неразглашению результатов. У таких детективов свой "кодекс чести" для более уверенного балансирования между добром и злом в мире, полном риска и опасностей. И не важно, что в конечном итоге вся конспирация выплывала наружу. В представлении многих его соотечественников частный детектив занимал место ковбоя, даже если тому приходилось идти на "произвол во имя добра".
   Конечно, сотрудник правительственной службы, занимавшийся негласно добычей информации в интересах государства, застрахован был понадежнее, чем частный детектив, но жизнь его от этого не становилась намного интереснее. Правда, такой сотрудник убедил себя в принадлежности к элитарному сообществу, в посвященности в святая святых правительственной политики и в своем призвании выполнять миссию по "защите западной цивилизации" от врагов внутренних и внешних. Не убеди он сам себя в этом, превратился бы в портье бродвейского театра, чья обязанность - вовремя крутануть вращавшуюся дверь перед входившими туда "звездами".
   Как и большинство людей, он проявлял повышенный интерес ко всякого рода загадкам и тайнам, дабы избежать предсказуемости событий в его собственной обыденной жизни, превращавших все вокруг в заурядное, скучное. Психология тайного агента нередко проявлялась и в том, что ему становилось не важно, верны ли до конца добытые им сведения: главное - верить в свою службу, надежную хранительницу секретов государственной значимости. Но какое же горькое разочарование приходило, когда за всеми этими секретами, по существу, мало чего оставалось, кроме слухов, измышлений и достаточно вольной интерпретации фактов.
   Раскрывая сложную, противоречивую психологию добытчиков секретной информации, Джон Ле Карре признавал, что они создают в своем воображении персонажей, воплощаются в них и делают это так, будто эти персонажи занимаются этически уязвимым делом. Как и актеры, разведчики живут жизнью созданных ими образов и им также нужно вовремя "выйти из роли", дабы не оказаться в западне, расставленной их же собственным раздвоенным сознанием. Для этого надо держать себя в руках, иначе на грани фола можно легко и незаметно для себя "сойти с рельсов". Их карьера напоминает игру в полутемном казино, где они кидают кости, но им нельзя там засиживаться и, когда не везет, лучше тут же уйти.
   Всеми своими действиями, и это верно, разведчик подталкивается к параноическому мышлению, когда постоянно начинает видится "странное" отношение к нему окружающих, подозрительные взгляды, обидные намеки, навязывается комплекс преследования и мания величия. Только если в нужный момент снимать напряжение, эти состояния не выходят за пределы допустимого и не превращаются в шизофренический бред.
   В результате "сбоев чувств" может появиться искушение дать, вместо объективной оценки, и другую, при которой причинно-следственные связи трактуются произвольно, а любой факт подгоняется под идефикс. Одна из подобных навязчивых идей - теория усматриваемого на каждом шагу заговора с участием масонов, иезуитов, тамплиеров и иже с ними. Здесь уже есть реальный шанс стать стопроцентным параноиком, по логике которого, если заговор, обязательно должен быть тайным, а все остальное служит лишь тому подтверждением.
   Именно такой логике, хотя он этого и не признавал, на протяжении полувека следовал директор Федерального бюро расследований Эдгар Гувер. Особое, ни с чем не сравнимое наслаждение он испытывал, когда к нему на стол поступали агентурные донесения о частной жизни государственных и политических деятелей. Эти донесения оседали в его личном досье среди материалов о личных пристрастиях Франклина Рузвельта, его жены Элеоноры, Джона Кеннеди, Ричарда Никсона... В зависимости от обстоятельств иногда он порциями знакомил с информацией президентов или придерживал у себя.
   Шеф тайной политической полиции был поистине гением в мире вашингтонской правительственной бюрократии, тонко чувствовал ее пружины, винтики и шестеренки. Мастер саморекламы, он способствовал созданию о себе легенды о недремлющем оке, неутомимом борце с "красной опасностью", бескомпромиссном страже законности, бесстрашно вступавшем в схватку с мафией и отвергавшем домогательства сильных мира сего использовать его в чьих-либо политических или личных целях. На самом деле, если это отвечало его собственным интересам, он эпизодически откликался и на их просьбы узнать что-нибудь этакое. Чаще всего Директор просто навещал кого-то из сенаторов и сообщал ему, что его дочь принимала наркотики, а затем соглашался не давать ход полученным сведениям. Столь же деликатно поступал и с кем-то из членов палаты представителей, заподозренного в гомосексуализме: заверял, что сам этому не верит и никого не собирается докладывать.
   При всех президентах Директор ходил в конфидантах, выполняя их указания по прослушиванию телефонов отдельных официальных лиц и многому другому из области тайных операций. Время от времени приносил в Овальный кабинет папку с грифом "Лично и строго конфиденциально" и сведениями об интимной жизни широко известных личностей. Гувер знал, как нужно завоевывать доверие у президентов, и не важно, что компрометировавшие людей данные могли быть основаны в основном на слухах - они поддерживали его на пьедестале "всвидящего" обладателя не только государственными тайнами. И пусть только попробуют отправить его в отставку! Когда Ричард Никсон решил все же избавиться от Папаши и назначить его консультантом по борьбе с преступностью, тот в ответ произнес длинную речь, никак не отреагировав на сделанное ему предложение. Президент спасовал и больше к этому вопросу не возвращался.
   Гуверу приходилось задумываться, почему молодые американцы выбирали карьеру в его ведомстве, и всегда склоняться к выводу: в трех случаях из четырех они находили в ФБР захватывающую, интересную, нужную их стране работу, а также более высокую зарплату, по сравнению с полицией и службой охраны президента. Обнаруживал, что, вопреки бытовавшему мифу, среди его сотрудников не так уж много бывших юристов, гораздо больше школьных учителей и ветеранов войны во Вьетнаме. Среди платных осведомителей были ведомые патриотическими мотивами, но основную массу составляли искатели острых ощущений или бывшие ябедники в школе, испугавшиеся наказания за свои проступки. Сам он ценил не столько полученную от них информацию, сколько факт того, что система политического сыска - главного источника его личной власти и влияния функционирует безотказно.
   Для иллюстрации - печально известный "атомный шпионаж русских". В сентябре 1949 года президент Гарри Трумэн дал указание директору ФБР: "Надо убедить всех, что они украли наши атомные секреты. Подключайте к делу ваших лучших людей, на расходы не скупитесь. О результатах докладывайте в любое время. Приступайте, Эдгар, даю вам зеленый свет". Правда, и без той высокой санкции Гувер уже не один год через своих агентов искал "атомных шпионов" среди участников проекта "Манхэттен". Допрошены были сотни людей, перерыты архивы и личные дела, однако "улова" в расставленных повсюду "сетях" не находили. Человек с бульдожьим лицом упорно продолжал поиск, чутье подсказывало ему - надо найти личность шизофренического склада, чье поведение можно контролировать.
   Вскоре через таких поддающихся внушению личностей, ФБР вышло на Юлиуса Розенберга и его супругу Этель. Их арестовали "по подозрению в заговоре с целью шпионажа", но конкретных доказательств не набиралось, пришлось их "стряпать" накануне судебного процесса. Все было пущено в ход, чтобы заставить Розенбергов сделать признание в "краже века". Директор ЦРУ Аллен Даллес предложил пообещать им облегчить меру наказания, если они сделают "обращение к евреям всего мира с призывом выйти из коммунистического движения". Обработку обвиняемых хотели поручить "высокоинтеллигентным раввинам с леворадикальным прошлым и знанием психологии", потому как свидетельские показания явно не вписывались в логическую схему. Замысел не сработал, но Папаша ликовал: Розенберги были приговорены к высшей мере...
   О Гувере и сотрудниках его ведомства ходили легенды, будто они не подвержены коррупции. То был миф, ибо всегда удавалось тайно и тихо спускать на тормозах расследование их собственных должностных преступлений. Самым страшным для агентов руководство бюро считало дискредитировать имя Директора, слово которого считалось законом: росчерком пера он мог уволить любого без объяснений. "Я хочу убедиться, что мы сделаем все, дабы не дать этому щенку поводов для лая" - начертал Папаша синими чернилами на титульном листе одного из донесений по поводу критического высказывания в его адрес.
   Хотя формально ФБР входило в состав министерства юстиции, контролировать деятельность самого Гувера не в состоянии были ни президент, ни все министры вместе взятые. Очень неприятное чувство он испытал, когда его вызвал новый министр юстиции Роберт Кеннеди и даже не приподнялся в кресле для приветствия. По ходу беседы брат президента, положил ноги на стол и бросал стрелки в доску на стене, часто попадая не в нее, а рядом, обламывая штукатурку. То был единственный член администрации, позволявший себе разговаривать с ним только по телефону...
   Аппарат своих сотрудников главный сыщик страны держал в "перманентно намагниченном состоянии". Они должны были присматриваться друг к другу, и каждому навязывалось такое количество регламентаций служебной деятельности при ведении расследований, что никто придерживаться их полостью просто не мог. Стенографистки тоже поощрялись с доносительству и, по желанию, были вправе делать это анонимно: агент ФБР не писал сам отчеты, он их диктовал стенографистке, опросив которую, можно было составить впечатление о нем и его компетентности. Не ускользал от его проницательности и стиль поведения сотрудников. "При проведении задержания, - учил он, - мои люди должны подойти к человеку и твердо, но вежливо заявить, показав удостоверение: "Это ФБР. Вы арестованы". И никаких воплей или рукоприкладства. Главное - сохранить достоинство".
   Повышенную щепетильность Гувер проявлял и в отношении внешнего вида своих подчиненных. Всегда в добротных костюмах при галстуке на белой сорочке, входя в его кабинет, они должны были твердой походкой подойти к его столу, но держаться на почтительном расстоянии, смотреть ему в глаза, приветствовать хорошо поставленным голосом, произнося одну из двух позволительных для такого случай ритуальных фраз. Если кто-то будет смотреть вниз, он мог заподозрить, что посетитель увидел лежавшую под креслом подставку для придания ему большей импозантности. Под креслом, на котором восседал герой, спасший Америку от гангстеризма 30-х годов, немецкого шпионажа 40-х, красной опасности 50-х и ультралевого радикализма студентов 60-х!
   При Никсоне, поверив в свою вседозволенность, после грызни между правительственными спецслужбами за право вести агентурную работу внутри страны Папаша в одностороннем порядке порвал контакты с ЦРУ, ограничившись лишь обменом официальными письмами. Со старостью он стал вести себя еще осторожнее, дабы ненароком не пасть жертвой президентской интриги. Когда же Белый дом не оставил ему другого выхода, попросил предоставить ему в письменном виде возложенные на ФБР полномочия за подписью самого Никсона, но под благовидным предлогом продолжал увиливать от направления в особняк на Пенсильвания-авеню выгодной тому информации.
   Изворотливость Гувера могла соперничать разве что с его скупостью. Почти двадцать лет подряд, обычно со своим самым приближенным заместителем, он ужинал в вашингтонском ресторане "Мэйфлауэр". Счетов ему не выписывали, но чаевые он просил своего компаньона оставлять на столе. Раз в год приезжал в Майами и останавливался в отеле рядом с крупнейшим в стране ипподромом. Тем не менее, большой любитель скачек и тотализатора сурово наказывал подчиненных за подобные же слабости.
   Гувер никогда не был женат и даже не помышлял об этом, коротая вечера в своем особняке из красного кирпича неподалеку от вашингтонского парка Рок-Крик. Со стены вестибюля дома на гостей смотрела огромная фотография его самого рядом с президентом, находившимся в тот момент у власти. Первый пролет ведущей на второй этаж лестницы украшал его портрет, написанный маслом, а чуть выше стоял его бюст. На всех стенах нижней гостиной красовалось несметное число фотографий с изображением его бок о бок с разными знаменитостями.
   Там же, в постели на втором этаже, он и скончался, не просыпаясь. Утром, узнав о смерти своего босса, заместитель Тольсон упаковал объемистый чемодан и куда-то спешно выехал. Едва он успел это сделать, как офис покойного, по распоряжению Никсона, опечатали, замки а дверях сменили. Уже через несколько часов на пост директора был назначен Патрик Грэй, который тут же бросился на поиски личного архива Гувера. Усилнные поиски материалов, которые могли бы скомпрометировать Никсона, так ни к чему и е привели: указание опечатать офис Директора его помощник исполнил формально, закрыв его кабинет, однако во владения Гувера входили еще девять помещений - там уже провела "чистку" его личная секретарша.
   Куда же исчезло досье с грифом "Лично и строго конфиденциально"? Возможно, материалы перебросили в особняк Блу-Ридж на Потомаке, где любили проводить свободное время руководители ЦРУ. Позднее дом сгорел при невыясненных обстоятельствах. Сгорели ли документы? Тоже возможно, но их копии на микропленке должны были остаться. Копии иллюстраций к теме об искушениях!..
   За многие годы работы в Америке мне пришлось повидать не одну дюжину сотрудников ФБР, которые следили и за мафией, и за официально аккредитованными в США советскими гражданами. Наше молчаливое общение случалось в среднем через два дня на третий. И на автомашинах, и в пешем порядке каждая из сторон соблюдала неписаные "правила игры", старалась вести себя пристойно и не доводить дело до эксцессов. Так что расстались мы без серьезных претензий друг к другу.
   Признаюсь, однажды вынужден был поставить агентов в неудобное для них положение. Опаздывая на пресс-конференцию, я сделал левый поворот в запрещенном месте, а следовавшей за мной машине наружного ничего не оставалось, как проделать то же самое. Тут же появившийся откуда-то полицейский заставил нас причалить к тротуару. На разговор со мной он времени не тратил и, взяв у меня водительские права, направился к моему "хвосту". В моем зеркале заднего вида отражалась немая сцена - агенты ФБР что-то упорно объясняли стражу порядка, но чем все это кончилось, оставалось неясным. Когда полицейский вернулся от своей патрульной машины и вручал мне в окошко штрафную квитанцию, я вскользь заметил ему, что другие, наверное, отвертелись. "Ничего подобного, - процедил он сквозь зубы, показывая вторую квитанцию. - Им тоже выписал штраф на сорок баксов. Терпеть не могу этих феди".
   Интересно, случись аналогичное в России, как бы все выглядело? Пока я гадал на эту тему, пасший меня "плимут" вообще исчез из виду и больше не показывался: видно, от обиды расстроились ребята и бросили меня в "свободное плавание".
   Впрочем, нью-йоркские сыщики мне позволяли и позволили-таки проработать десять лет в их стране. И хотя бы за это я им благодарен. О других, неожиданных для меня фактах могу лишь догадываться. Может, они где-то и есть, но у меня доступа к ним не нет.
   Не скрою, хотелось заглянуть в собранное на меня агентами ФБР досье. На одном из дипломатических приемов в Мехико набрался наглости и поинтересовался у резидента ЦРУ, работавшего там под дипломатической крышей своего посольства, приходилось ли ему перелистывать этот "многотомник". "Ну как же, читал, - признался он неожиданно для меня. - И страшную при этом испытывал скуку".
   Что он имел в виду, бес его знает. При всем желании, откровенность профессионалов в этом деле всегда относительна и неуловима.
   *
   Аллен Даллес обожал устраивать приемы у себя дома на вашингтонской Висконсин-авеню. Обычно он приглашал нужных ему и разведке людей, но особо выделял знатоков изысканных блюд, отборных сортов вина, импортного сыра и русской черной икры. Для себя завел правило - отведывать угощения лишь после ухода последнего гостя. В приготовлении экзотических лакомств своей русской по происхождению поварихе полностью доверял.
   Среди приглашенных хозяин дома выделялся своим почти двухметровым ростом, потертым твидовым пиджаком на слегка сгорбленной фигуре и зажатой зубами трубкой. Передвигаясь от одной группы к другой, приветствовал каждого обезоруживавшей улыбкой, завязывал беседу, горбился еще больше, словно плохо слышал. Выпрямленный стан означал, что беседа закончена, и он переходил к другим. В правительстве его прозвали "деревенским нотариусом, знавшим секреты всей округи".
   Улучив момент, он грациозно подплывал к какой-нибудь незнакомой светской даме, оставшейся на короткое время без кавалера, и легким прикосновением к ее локотку приглашал пофлиртовать - не тут же, конечно, а в более удобном для этого месте. Приемы ему не мыслились без красивых женщин, разговоры с ними позволяли расслабиться, и, будучи далеко не пуританином, он не упускал случая поговорить о женщинах вообще и о эротических мотивах дела, в частности. Внимание же к себе прекрасного пола привлекал не столько своим обаянием, сколько гипнотическим воздействием, которое оказывает человек, обладающий огромной невидимой властью. Наиболее зваными гостями он считал все же не женщин, а адвокатов, обладателей нужной ему информации о мире людей и вещей. От таких гостей и зависел успех его домашних приемов.
   Наблюдая в такие моменты за мужем, хозяйка старалась угадать, почему мягкая улыбка на его бесстрастном лице появлялась без всякой вроде бы на то причины, а сам он чаще обычного припадал к бокалу вина. Скорее всего, мелькала у нее мысль, все еще вынюхивает подходящий объект для флирта среди смазливых секретарш с Капитолийского холма. К адюльтерам мужа она уже привыкла и откровенно рассказывала о его амурных эскападах своему личному психиатру, который в ответ убеждал, что все это происходило от сложности натуры супруга и необходимости снятия стресса. Она же оставалась при своем мнении и всякий раз мстила мужу покупкой дорогостоящей безделушки...
   Аллен Даллес родился в семье пресвитерианского пастора. В восьмилетнем возрасте написал сочинение на историческую тему - восторгался бурами, громил англичан. Дед опубликовал изыскания отпрыска со всеми орфографическим ошибками. Позднее, приглядевшись к нему поближе, однокашники по Принстонскому университету окрестили его "хвастуном из Бостона".
   В отличие от его брата Джона, возглавлявшего дипломатическое ведомство, Аллен вызывал расположение к себе, производя впечатление почтенного, открытого и добродушного человека. Седые усы, очки в металлической оправе и... тапочки, теплые домашние тапочки, в которых он частенько расхаживал по своей вотчине - Центральному разведывательному управлению. Даже секретаршей в его приемной сидела пожилая женщина домашнего типа, разве что не вязавшая носки за столом.
   Круг его связей за пределами разведывательного сообщества был широчайшим. Ему нравились светские беседы и он мог часами рассказывать захватывающие истории: одна из них относилась к периоду его работы в Женеве в годы Первой мировой войны, когда Даллес чуть было ни встретился с Лениным. Истинное удовольствие ему доставляли рассуждения об искусстве разведки, к тайным операциям которой он испытывал сильнейшую страсть. За внешним добродушием, однако, скрывалось умение хладнокровно обсуждать детали плана покушения на неугодных Америке иностранных государственных деятелей. При нем разрабатывался, к примеру, заговор с целью покушения на Чжоу Эньлая: исполнение поручалось агенту, который должен был подсыпать яд в чашку с рисом на официальном приеме, а потом предполагалось свалить все на советскую разведку. Акцию отменили в самый последний момент.
   Имя Аллена Даллеса обросло легендами. Во время Второй мировой войны с его участием создавалась агентурная сеть в Германии, Югославии, Италии, Чехословакии и Франции. С мая 1943 года от агентов начали поступать первые донесения об экспериментах в Пенемюнде с телеуправляемыми ракетами. Были у него и дела, о которых ему не очень-то хотелось рассказывать даже многим своим коллегам. Так, по завершению войны он и руководитель Управления стратегических служб генерал Донован завербовали бывшего начальник отдела "Иностранные армии Востока" Генерального штаба сухопутных сил третьего рейха Рейхарда Гелена, а потом доставили в Вашингтон - в тайне от русских союзников, как казалось. Именно Даллес принимал от нациста присягу верно служить Америке, а в придачу ценнейшее досье на сотни агентов, законсервированных по всей Европе.
   В действительности все вышло намного сложнее, чем ожидалось, и "деревенский нотариус" стал всерьез задумываться о парадоксе Гелена. Да, тот много сделал для американцев, но до конца ли был искренен? Почему отказывался привлекать к делу Скорценни с его людьми, разбросанными по всему свету? А чего стоили эти агенты Гелена, которых забрасывали за "железный занавес"? Они были либо вскоре ликвидированы местной контрразведкой, либо бесследно исчезли. Об этом Директору ЦРУ лучше было помалкивать, что он и делал.
   "Я подчиняюсь ему, он - мой босс", - замечал Даллес, давая понять, что у него не было секретов от Президента, а что было, так это джентльменское соглашение, по которому глава внешней разведки выполнял указания хозяина Белого дома, не отягощая его знанием деталей разведывательных операций. Об этом Директор неустанно напоминал своему окружению, своей профессии отдавая себя охотно и безжалостно наказывая тех, кто нарушал тканые и нетканые ее правила или небрежно следовал им. Располагал и особым чутьем, благодаря которому никогда не блуждал в дебрях джунглей, где, словно лианы, переплетались интересы крупного бизнеса и высокой политики.
   "На войне разведывательные службы действуют безжалостно, - признавал он в кругу коллег. - Иное дело - мирное время, когда нельзя не учитывать принятие противником ответных мер. Даже между враждующими разведками соблюдается некий декорум. Конечно, бывают и исключения, когда можно гарантировать успех на сто один процент". Однако все чаще радостное чувство от первоначального успеха уступало в нем горечи от поражения.
   Для него разведка была живой организацией активных людей, занимающихся сбором специальных знаний. Правильный подбор сотрудников для нее - существеннейший элемент всей работы. Людей ничем не заменишь, кадры в разведке создаются в результате кропотливого изучения их в ходе постоянного общения с ними, их невозможно приобрести на рынке рабочей силы. Асами же своего дела становятся те, кто сочетает в себе высокие профессиональные качества с достоинствами яркой, интересной, волевой личности.
   Именно таким Даллес считал советского разведчика Рудольфа Абеля, арестованного агентами ФБР в Нью-Йорке не по его оплошности, а на основании полученных от перебежчика данных. Когда Абель отбывал наказание в тюрьме Атланты, Даллес задумал склонить его к сотрудничеству и дал возможность отправить несколько писем жене и дочери, представив это, как жест доброй воли. Естественно, все письма подвергались тщательному изучению. Спустя полгода переписку прекратили - "пряник" не сработал.
   В представлении Даллеса, Абель олицетворял идеального разведчика. Натура творческая сочеталась в нем с хорошими способностями к точным наукам. Одаренный художник, он даже в тесной камере-одиночке продолжал рисовать, решал математические задачи, читал Эйнштейна, составлял и разгадывал кроссворды, мастерил книжные полки.
   Защищавшему Абеля на суде адвокату Даллес признался: "Я хотел бы иметь сегодня в Москве трех-четырех человек, как этот русский полковник. Он нам ничего не выдал, и лишь по некоторым признакам мы можем догадываться о масштабах его деятельности. Вот почему я не восторгаюсь Матой Хари - вряд ли полученная от нее немцами информация стоила даже листка бумаги, на которой была написана".
   В период президентства Джона Кеннеди слава Даллеса подошла к апогею. Даже он, Кеннеди, симпатии к ЦРУ не испытывавший, отмечал, что по числу умных голов на квадратный фут управление опережало все другие правительственные учреждения, а сам этот "банк талантов" необходимо лишь правильно использовать. Однако после громкого провала подготовленного ЦРУ вторжения на Кубу признал, что "крайне трудно работать с легендарной личностью", и отправил Директора в отставку.
   На завершающем этапе своего бытия земного Даллес походил на "рыцаря печального образа". Домашних приемов уже не устраивал. Сидя за рабочим столом в своем особняке на Висконсин-авеню, дымил данхилловской трубкой, писал мемуары, редактировал сборник "Выдающиеся и подлинные истории в разведке", перечитывал романы Яна Флеминга, вспоминал старые добрые времена, - пока острое воспаление легких от азиатского гриппа не лишило его дыхания на койке госпиталя Джорджтаунского университета.
  
   ВИРТУОЗЫ ГЛУБОКОГО ПРОНИКНОВЕНИЯ
  
   Проехав через посты охраны, черный лимузин повернул к главному зданию и нырнул в специальный гараж. Там из машины вышел высокий, худощавый человек, поднялся в специальном лифте на седьмой этаж, прошел через приемную, попросил секретаршу никого к нему не пускать, зашел в кабинет, пересек устланную мягким ковром меблированную гостиную с мраморным камином для приема посетителей и подошел к окну с видом на полоску деревьев, загораживавших собою речную гладь Потомака.
   Да, такого нервного разговора с хозяином Белого дома у него, директора ЦРУ, еще не было. Вызвав к себе в загородную резиденцию Кемп-Дэвид, Никсон потребовал от него немедленно подать прошение об отставке. Объяснил тем, что нужно, мол, влить свежую кровь в разведывательное управление, исходя из государственных интересов. Сделал это сухо, с плохо скрываемым пренебрежением и пообещал взамен пост посла в Иране.
   О действительных причинах своей отставки Ричард Хелмс мог легко догадаться. Вероятнее всего, от него избавлялись, потому что не хотел он участвовать в выгораживании членов президентской команды взломщиков в штаб-квартиру демократической партии, захваченных полицией на месте преступления, то есть не выполнял указаний замять уотергейтский скандал посредством своих специфических сил и средств. А что он мог сделать, когда процесс расследований Конгрессом зашел столь далеко, что уже не подавался никакому контролю?
   Любопытно, прикидывал он, зачем босс упомянул интервенцию в кубинском Заливе Свиней? На что намекал? Может, на входивших в команду взломщиков наемников кубинского происхождения? Если так, это просто шантаж! Да, в свое время они были завербованы и участвовали в операции "Мангуста" против Кастро, поскольку им обещали новое вторжение на Кубу. Но Карибский кризис смешал все карты. Он, Хелмс, сознавал тогда опасность военного конфликта с Советами и не настаивал на массированной бомбардировке кубинских объектов перед новым вторжением - предпочел карантин и морскую блокаду, хотя и засылал на остров диверсионные отряды вместе с агентурными группами. Пусть даже чуть патерналистски, но братья Кеннеди заинтересованно и благожелательно вникали в оперативные планы управления, не то что этот трюкач с утиным носом из Овального кабинета...
   Как ни старался Хелмс подобрать "ключик" к Президенту, все было напрасно. Уже в первый день пребывания Никсона у власти, Директора ЦРУ предупредили, что процедура заседаний Совета национальной безопасности будет отличаться от ранее принятой: если в прошлом он выступал на них первым, знакомя со своими оценками по развитию ситуации в отдельных регионах и странах, а затем присутствовал при обсуждении вопросов повестки дня, то отныне после зачтения своей сводки должен будет удалиться. Хелмсу, естественно, это не понравилось - тем самым его выводили из круга лиц, вырабатывавших внешнеполитические решения.
   Дальше больше. На заседаниях СНБ Президент бестактно и даже, казалось, с некоторой снисходительностью третировал Хелмса, обрывая его на полуслове, бесцеремонно поправляя по вопросам исключительно его компетенции. В это время, следуя настроению своего хозяина, Киссинджер мог даже крикнуть на весь зал, размахивая над головой разведсводкой: "Это все не то, что нам надо! Ваша осторожность в оценках непрофессиональна, а выводы, по меньшей мере, инфантильны". Директор не мог даже свободно подойти к боссу и договориться с ним об аудиенции, приходилось направлять ему записки и частенько даже не получать ответа.
   В разговорах с подчиненными все президенты переходили подчас на грубый тон, могли раздражаться чем-то, но у Никсона надменность накладывалось на его еще и параноическую подозрительность видеть чуть ли не в каждом заговорщика против него. Хелмс же, которому приходилось регулярно общаться с конгрессменами и журналистами, блестяще контролировал свои эмоции, мысли свои выражал ясно, внушительно, умел вовремя поставить последнюю точку. Даже звучанием своей речи как бы подчеркивал свою компетентность, проницательность и дальновидность. Никогда не говорил "нет", с неизменной благожелательностью отвечал "ну что ж, посмотрим" - скрывая свои подлинные чувства под заслоном неистощимого оптимизма и бодрости духа. Хоть и скрытен был по натуре, но от раздвоения сознания не страдал, вел себя достаточно естественно. Поистине ходячий парадокс - внутренняя собранность, поглощенность серьезными вопросами, но мог с упоением и совершенно раскованно участвовать в беседе на тривиальную тему.
   При всех передрягах и неприятностях сохранять абсолютное спокойствие - таков его стиль. Читая документы своего ведомства, он нередко видел понятный только ему подтекст. Киссинджеру же в ответ на мучившие того сомнения о доверии к нему разведки направил личный меморандум, в котором указал на утечку информации и в подтверждение привел несколько статей журналиста Джека Андерсона, основанные на данных секретных документов из киссинджеровского аппарата СНБ.
   На внешности Директора элегантность явно откладывала свой отпечаток вместе с мягким баритоном, проницательным взглядом и умением ловким движением катапультировать сигарету марки "Честерфильд" из пачки в рот. Личные автомашины предпочитал черного цвета - они легко терялись в уличном движении и трудно обнаруживались на стоянках. Выезжая из дома на работу, направлялся не прямой дорогой в Лэнгли, а окольным путем - для конспирации и проверки, нет ли за ним слежки. Что в нем было действительно неожиданным, так это смех - громкий, раскатистый, совсем не гармонировавший с его внешним видом.
   Для Хелмса Аллен Даллес был духовным отцом, научившим его, помимо тонкостей искусства разведки, заразительному, азартному интересу к жизни и людям. Он тоже не хотел избегать общества привлекательных женщин: общаясь с ними, был внимателен, любезен и даже в интересном разговоре не подменял флирт беседой. Женат был дважды. Со второй женой жил в трехкомнатной квартире большого дома - там иногда проводил с супругой вечера за чтением вслух шпионских детективных романов.
   Карьера разведчика началась у него не совсем обычно. По окончании университета он устроился в телеграфное агентство ЮПИ. В ходе своей журналистской командировки в Германию взял интервью у Гитлера сразу после съезда нацистской партии в Нюрнберге. Позднее, став Директором ЦРУ, сравнивал себя с "главным редактором газеты для президента", который в приоритетном порядке дает своим разбросанным по всему миру корреспондентам задания получить недостающие сведения.
   В годы Второй мировой войны Хелмс служил во флоте и поначалу отклонил предложение перейти в разведку, не будучи уверенным в надежности этой карьеры. Тогда его перевели в Управление стратегических служб приказом обязательным к исполнению. В учебном центре одним из инструкторов был английский полковник, большой спец по части рукопашного боя - в будущем эти приемы ему не пригодились на практике, но научили быть уверенным в себе и не терять самоконтроля.
   На службе в УСС он овладел основами нового ремесла, отдав должное беспрекословному соблюдению в нем секретности и законов конспирации. Сохранение тайны и конспиративности в разведке стали для него альфой и омегой профессиональной жизни. Проникло в него до мозга костей убеждение, что секретная информация может приобрести еще большую ценность, если ее источник и сам процесс добычи остался в тайне. Выделяя одно из достоинств своего преемника, Даллес заметил: "Он может быть полезным и знает, как держать язык за зубами".
   В Лэнгли на посту начальника Оперативного управления Хелмс стал тем лицом, которому положено иметь доступ ко всему, что происходило в разведке. Числилась за ним и такая черта как нерешительность при оценке шансов отдельных операций на успех. Здесь он мог высказать и свое особое мнение, прагматически исходя из необходимости обеспечения безопасности агентов, и, если трудно сохранить операцию в полной тайне, считал, что нечего ее и начинать. И это - опять живой парадокс - в пятидесятые годы, когда в некоторые иностранные государства агентура внедрялась пачками, а в головах руководителей ЦРУ рождались идеи одна авантюристичнее другой.
   Хелмсу тогда ничего не оставалось, как следовать общей линии и каждый раз напоминать подчиненным: "Давайте это сделаем грамотно, правильно и тихо". Не выступая против рискованных операций в принципе, мог несколько сбить пыл у их авторов авантюрного склада, требуя доскональной проверки имевшихся данных. Для ЦРУ он был нетипичен в том смысле, что не терпел безудержных импровизаций. В общем же умел "играть в команде", причем играть хорошо, и когда решение принято, подчинялся ему без колебаний, хотя до этого мог ставить под сомнение сам смысл операции. Словом, надежный солдат, всегда готовый подчиниться любому приказу, даже в нарушение закона.
   Подобных же нарушений у Хелмса было предостаточно. Так, под его началом пущена в ход программа по контролю за психикой человека. Команду экспертов возглавлял тогда некий Сидней Готтлиб, химик по образованию, до прихода в ЦРУ занимавшийся для подкрепления своего здоровья разведением коз у себя на ферме неподалеку от Вашингтона. Маленький, тщедушный человечек долгое время работал над получением эффективного яда, который не оставлял бы следов его применения.
   Еще в период Второй мировой войны предшественники Готтлиба подготовили психологический портрет Гитлера, в котором нашли отражения и полученные разведкой сведения о его половых извращениях. Предполагалось отпечатать миллионы порнографических открыток с изображениями фюрера в скабрезных позах и сбросить их с самолетов над третьим рейхом. Расчет был на то, что тот, увидев компрометировавший его материал, впадет в "пароксизм сумасшествия" и будет деморализован.
   В подготовленном разведкой докладе первым объектом похотливых искушений Адольфа фигурировала Анжела Раубах, двадцатилетняя дочь его двоюродной сестры. Назначив себя протектором смазливой брюнетки из Вены, Гитлер предоставил ей спальню по соседству со своей и окружил дом непроницаемым кольцом охраны. По наивности, Анжела рассказала своей подружке не только об интимной связи с будущим рейхсканцлером, но и его сексуальных вывертах в постели с ней. Правда, терпя экстравагантности Гитлера, она с той же прытью забавлялась с его личным шофером и охранниками - тело арийки рвалось на свободу к здоровым мужчинам. Будучи уже не в состоянии переносить заточение, она застрелилась из личного пистолета своего любовника.
   Взвешивая возможный эффект использования "порнографических бомб", скептики сомневались: все же зарисовки, вот если бы фотографии, тогда другое дело, да и то нет уверенности, увидит ли их сам Гитлер. По каким именно соображениям операцию отменили, трудно сказать, но когда о ней узнали летчики, они решили, что в разведке просто спятили и никто из них ради этого жизнью своей рисковать не станет...
   Готтлиб и его коллеги попытались внести свой вклад и в технологию оказания психологического воздействия на допрашиваемых лиц. Изучая психодинамику поведения людей в стрессовых ситуациях, терялись в догадках по поводу странного явления: не прошло и нескольких дней после взятия в плен первых американских солдат в Корее, как радиоэфир стали заполнять их голоса, обвинявшие правительство США в ведении "агрессивной войны против свободолюбивого корейского народа". Психотропные препараты в сочетании с гипнозом? К загадочным явлениям эксперты ЦРУ относили и происходившее на "московских процессах" 30-х годов, когда обвиняемые публично признавались в несовершенных ими преступлениях.
   В рамках все той же программы проводились исследования в области сверхчувствительного восприятия, неопознанных летающих объектов, эзотерических изобретений Востока. По ходу делались "утечки" в прессу о секретных разработках на эти темы, распускались слухи о том, что "русские обходят Америку в изучении способностей человека видеть через непроницаемые преграды". Какие преимущества получат овладевшие сверхчувствительным восприятием, биологической обратной связью, психокинезом, телепатией на больших расстояниях, инференциальным фокусированием внимания?.. Над всем этим билась разгоряченное воображение законтрактованных ЦРУ экспертов.
   Для определения роли эротических искушений в разведывательных операциях был осуществлен проект "Климакс". С этой целью в Сан-Франциско сняли шикарную квартиру и превратили ее в бордель. Готтлиб лично отбирал подопытных проституток, трое психологов занимались их подробным опросом. О чем, как выяснилось, рассказывали клиенты? Большинство - о работе и семье. Конспиративно расставленные объективы кинокамер запечатлевали на пленку сеансы "сексотерапии" после того, как агент-бармен подмешивал в напитки "стимуляторы языка": интересовались, можно ли сделать из профессиональных блядей разведчиц типа Маты Хари. Результаты оказались весьма спорными.
   Готтлиба и сотрудников его отдела преследовала навязчивая идея изобрести техническое приспособление, с помощью которого электронные команды передавались бы человеку на расстоянии и руководили его действиями. Они отыскивали известных медиумов, привлекая их для работы на некий "научный институт", изучавший паранормальные явления. Некоторых ясновидцев даже просили настраиваться на "вибрации" из Москвы. Правда, из затеи, ничего не вышло, поскольку стало ясно, что сначала их надо обучить хотя бы русскому языку. Перед своим уходом в отставку, многие материалы "научной" деятельности ЦРУ Готтлиб не уничтожил и унес с собой...
   Ричард Хелмс не считал таких личностей разведчиками - для него они составляли вспомогательный аппарат по разработке и внедрению технических новинок. С целью придумать нечто новое в традиционной разведке, он читал детективные шпионские романы. Там ему многое напоминало его собственную жизнь: подозрения возникали, отпадали и снова возникали, оставляя клубок загадок не распутанным. Там он находил нечто близкое душе своей, особенно когда видел, как тайным агентам давали практически невыполнимое задание и, невзирая на риск, они выполняли его вдохновенно, самоотверженно и совсем необычно по канонам разведки.
   Помимо Яна Флеминга, почитывал он и романы Говарда Ханта - одного из своих сотрудников, публиковавшегося под псевдонимом. Хотя тот и не добился на литературном поприще известности служивших когда-то в разведке англичан Моэма и Грина, все же сделал своему ведомству неплохую рекламу. Романы Джона Ле Карре Директор органически не переносил, в первую очередь его "Шпиона, пришедшего с холода", который вызывал у него негодование цинизмом и патологической жестокостью персонажей, духовным опустошением и одиночеством людей, превративших преданность в шутку. Хелмс считал, что, если разведывательная служба не вызывает доверия у агентов, обманывает их или приносит в жертву, тем самым обрекает себя на распад.
   Профессиональных, кадровых разведчиков Хелмс делил на агентуристов, политиков и аналитиков. Себя относил к агентуристам, добывавшим секретную информацию традиционными методами - через завербованных иностранных граждан. Его не надо было убеждать в том, что планида такого разведчика очень часто разочаровывает, в ней сотруднику чаще приходится чувствовать горечь срывов и даже провалов, нежели радость побед, но наперекор всему он отстаивал обратное утверждение. К специалистам же в области тайных политических акций влияния и дезинформации относился с некоторой настороженностью, остерегаясь их агрессивности и безбрежного энтузиазма: в их наивном представлении, мир сделан как бы из пластилина, из которого можно слепить все, что хочешь, были бы деньги. Идей на грани сумасбродства и высоких амбиций у них много, но только глубоких знаний реальной действительности не хватает.
   Сотрудники ЦРУ высшего звена, с кем ему приходилось ежедневно общаться, даже внешне походили друг на друга - солидные, представительные, образованные, с приятными манерами джентльмены. Из них сам Хелмс выделялся лишь чуть большим космополитизмом: сказывались его школьное воспитание в Швейцарии и длительное пребывание в Западной Европе. К подчиненным, независимо от занимаемого ими положения, старался проявлять доброжелательность и никогда в беседах с ними не срываться на бестактность или грубый, оскорбительный тон. Считая себя справедливым человеком по природе своей, поступал так и из чисто профессиональных соображений: по его убеждению, личные неприятности, любовные истории, разочарования работой служили источниками предательств чаще, чем идеологические мотивы. Зачем же давать дополнительные поводы для неприятностей!
   "Самое страшное, что может произойти в разведке, - говорил он в узком кругу, - это воцарение атмосферы недовольства, отчаяния и отчуждения среди сотрудников. Даллес понимал такую опасность, и я буду делать, чтобы подобного не произошло, хотя только от моего желания здесь мало что зависит, Очень хорошо, что все мы предпочитаем держаться вместе, небольшими компаниями, но вместе - просто из соображений безопасности. Когда приходишь на службу в разведку, психологически должен быть готов к подобному образу жизни".
   На сей счет имелись и жесткие регламентации, не поощрявшие рядовых сотрудников к заведении ими активных контактов с внешним миром, заставлявшие их детально отчитываться о своих наиболее тесных знакомствах в отделе безопасности. В результате они чаще всего дружили между собой, жили рядом и даже их дети ходили в одни и те же школы, а если разводились с женами, снова женились опять же на своих или имевших близкое отношение к системе. Уйдя со службы, тоже держались друг друга, перезванивались, дружили семьями и быстро могли собраться вместе, если кому-то грозила неприятность...
   Подав прошение об отставке, Хелмс освободил свой кабинет с мраморным камином своему приближенному Вильяму Колби.
   Сына эксцентричного военного и очаровательной ирландской католички Военная академия в Вест-Пойнте отвергла из-за близорукости - пришлось поступать в Принстонский университет. В своей дипломной работе Колби страстно защищал Испанскую республику и осуждал страны, не оказавшие ей помощь в вооруженной схватке с фашистами. Во время войны его неоднократно забрасывали на парашюте в тыл к немцам в Норвегии и во Франции для проведения диверсионных операций. После войны, уже будучи сотрудником ЦРУ, он служил под дипломатическим прикрытием в Стокгольме и Риме, работал в центральном аппарате разведки. Получил и охотно принял предложение возглавить отдел стран "советского блока", но вынужден был, подчиняясь назначению Президента, отправиться в Южный Вьетнам и следить там за выполнением программы "Феникс" по физическому уничтожению десятков тысяч вьетнамцев. Вернувшись в Вашингтон, он стал начальником Оперативного управления, которое возглавлял в свое время Хелмс.
   Заняв кресло Директора ЦРУ, Колби вскоре заставил уйти в отставку шефа Управления внешней контрразведки Джеймса Энглтона. Их взаимную неприязнь многие объясняли тем, что, когда Колби работал в Сайгоне, тот обвинил его в сокрытии личного контакта с французом, подозреваемым в сотрудничестве с "Оппозицией", другими словами, с советской разведкой. Во всяком случае, так говорили на уровне рядовых сотрудников, многим из которых он казался вызывавшим к себе расположение человеком, далеким от самодовольства. Разговаривая с подчиненными, он как бы полностью переключал внимание на собеседника, отвечал на каждое слово понимающим, сочувствующим взглядом, а когда что-то ему не нравилось, внешне это ни в чем не проявлялось, лишь голос становился тихим.
   С первого взгляда, его психологический портрет изобиловал серыми бюрократическими тонами. Далекий от самодовольства, он придерживался своей излюбленной тактики "проникающих ударов", подкупая своей искренностью. "За годы совместной работы, - вспоминал о нем бывший сотрудник ЦРУ Ральф Макгихи, - мне приходилось не однажды быть свидетелем того, что он говорит неправду, но ни разу на его лице не возникало даже тени смущения. Он всегда выглядел откровенным человеком, которому можно верить. Превосходный талант!"
   Из его высказываний не для печати получалось, что к тайным операциям он предъявлял три требования - законность, пропорциональность и морально-этическая приемлемость. Законность, в его понимании, означала одобрение таких операций Белым домом, пропорциональность должна была предусматривать риск соразмерный поставленной цели, морально-этическая приемлемость опиралась на традиционную доктрину "справедливой войны" исключительно в оборонительных целях. "Эксцессы" вроде убийств считал недопустимыми при любых обстоятельствах.
   "Технический гений Америки привнес революционные изменения в разведку, - делился Колби своими впечатлениями с коллегами. - Мы можем видеть предметы с огромного расстояния, проанализировать массу сведений, полученных электронными средствами, и таким образом идти в ногу с быстро меняющимся современным миром. Но о планах противника и намерениях его лидеров дать нужную информацию такие средства не в состоянии - требуется человек в нужном нам месте. Особенность разведки состоит еще и в том, что она позволяет нам успешно вести переговоры и улаживать споры еще до их перерастания в вооруженный конфликт. Сведения, которые мы можем получить сегодня, должны способствовать сохранению мира. В данном случае разведка не менее моральна, чем создание оружия массового поражения".
   После воего ухода в отставку Колби активно отстаивал концепцию ядерного замораживания и в этом не видел отступления от своих прошлых взглядов, наоборот, - усматривал логическое продолжение своей работы по обеспечению национальной безопасности Соединенных Штатов. По его мнению, Россия и Америка располагали ядерным арсеналом сверх всякой меры, а предназначенность разведки в том и состояла, чтобы дать возможность решать разногласия мирным путем.
   Посматривая иногда на фотографию своей покончившей самоубийством дочери, Колби, наверное, считал это перстом божьим в наказание за его прошлые грехи, потому и стоял каждое воскресное утро на коленях в католической церкви Литтл-Флауэр неподалеку от своего скромного домика из белого кирпича...
   Со стороны действительно казалось странным, почему столь деликатный Директор ЦРУ не ужился с начальником своей контрразведывательной службы. Но это только казалось.
   Джеймс Энглтон считал себя "ферзем" внешней контрразведки, не доверял чувствам, словам и действиям всех сотрудников в Лэнгли, за исключением собственных, ставил под сомнения любые общепризнанные или казавшиеся токовыми мнения о людях и их делах. Его метод работы исходил из того, что из известных фактов, а точнее данных о якобы фактах, соответствовать действительности могут только не противоречащие друг другу, хотя и это совсем не обязательно. В любом случае надо сравнивать сообщаемое человеком с уже проверенным и, если обнаруживаются расхождения, искать причины. Этим поиском он занимался с упорством инквизитора, стараясь увидеть то, о чем умалчивали, и нередко находил, что за внешне благопристойными действиями скрывалось явное намерение исказить подлинное положение или ввести в заблуждение других.
   Собственно говоря, особого открытия здесь нет, ибо самой природой своей деятельности разведка подталкивает к обману или же искушает других обманывать ее. Поэтому и чувствует себя более защищенной, когда ей удается проникнуть в разведку противника, внедрить туда своего "крота", дабы определить для начала, не проник ли кто в ее собственные ряды с целью сделать бесполезным конспирацию, надежность сейфовых замков и помещений, где хранится секретная информация. Если такое случается, разведывательная служба теряет свое главное предназначение, становится бесполезной и даже опасной для себя же самой.
   Безопасность в разведке связана с не менее важным фактором - психологическим или человеческим, его можно называть как угодно. Разведчику приходится балансировать на канате между сомнением и доверием к агенту: если постоянно его подозревать, неизбежно теряешь равновесие, да и без доверия ничего путного не сделаешь. Профессионалы знают об этом, им нужно доверять друг другу и своим негласным помощникам. Но это доверие особого рода - акт воли и развитой жизненным опытом интуиции, когда, не до конца представляя себе другого человека, необходимо ему довериться и взять ответственность за последствия на себя...
   Контрразведка в разведке для Энглтона была адом со всеми его кругами. От такой работы нервный износ, бессонница, язва желудка - не самые тяжелые потери. Извилины его мозга лихорадило: "Почему значительная часть операций ЦРУ в России оказывается неэффективными? Не проник ли в Лэнгли дьявольски коварный "крот", раскрывавший все мало-мальски значимые источники?" Невольно вспоминался ему полковник ГРУ Пеньковский, о котором знала лишь горстка сотрудников в Вашингтоне и Лондоне. Что послужило причиной его провала? Неряшливая работа агента или тех, у кого он был на связи? Энглтон рассматривал провал в широком контексте, что утечка пошла от англичан и к этому делу приложил руку Ким Филби, избежавший ареста явно по подсказке своего благожелателя либо в британской разведке, либо...
   Однажды от перебежчика Энглтон получил данные о проникновении в ЦРУ агента под псевдонимом "Саша". Большего узнать не удалось, но для него этого было достаточно, чтобы заподозрить в "Саше" лицо реальное. В его воображении возникал навязчивый образ агента-двойника "Азефа" - именно такого ему предстояло найти в самом ЦРУ. Мысль об агентах-тройниках он отгонял от себя, ибо они были слишком запутанным и неудобным ребусом для анализа - тут уже мало интеллекта, глубокой чувствительности и готовности жить в непредсказуемом мире.
   "Я напал на след ваших друзей из КГБ", - любил шутить Энглтон при встрече с сотрудниками его же ведомства. От такого черного юмора на спине мог выступить пот. Когда же кто-то в ЦРУ начинал оспаривать его подозрения, многозначительно замечал: "У вас нет допуска к определенным источникам". И самозабвенно, как алхимик, расставлял на доске по собственному усмотрению фигурки агентов-двойников, перебежчиков, подстав, провокаторов. Считая себя в этой области гроссмейстером международного класса, мог даже похвастаться своими композициями и эндшпилями.
   Но были у него и партии, о которых он умалчивал, ибо партнером оказывалась личность намного проницательнее его. Например, Ким Филби, которого он так и не раскусил, хотя лично знал достаточно хорошо. Чем больше задумывался асс внешней контрразведки, как мог Филби перейти на сторону "Оппозиции", тем больше парадоксальных догадок приходило ему в голову. Англичанин был выпускником Кембриджа, представителем аристократического рода. Неужели так могла повлиять на него первая жена, симпатизировавшая коммунистам? Во время войны Филби служил в пятом отделе британской разведки, пользовался безупречной репутацией. Но вот как умудрился он натянуть нос своим партнерам, в течение трех лет поддерживая официальный контакт с ЦРУ и ФБР в Вашингтоне? Энглтон встречался с ним регулярно с глазу на глаз, но даже в мельчайших деталях не мог обнаружить в нем ничего предосудительного.
   Проработку всех имевшихся фактов с разных сторон, характерную для опытного сыщик, шеф внешней контрразведки довел до такой степени изощренности, что даже вещи очевидные в его воображении усложнялись и не укладывались в реальную действительность. Талантом к игре в столь же запутанные, сколь и бесплодные интриги он обладал непревзойденным. Выдвигаемые им "рабочие гипотезы" обретали свою собственную, неподвластную ему жизнь и какую-то магическую защиту от ответственности. Поскольку он обладал информацией, касающейся сотрудничества с разведками западных стран, то со своими догадками на грани эзотерии заходил прямо в кабинет Директора конспиративно - через дверь его ванной комнаты.
   Даже само происхождение Энглтона не лишено было экстравагантности. Мать - мексиканка, отец - американец, офицером служил у генерала Першинга и участвовал в карательных операциях против Панчо Вильи. В молодости Энглтон увлекался поэзией, в Йельском университете редактировал литературный журнал, дружил с поэтами-авангардистами. Слыл любителем поэзии Данте и утиной охоты, но, как рассказывали, никогда не стрелял в птиц, чтобы не нарушать тишины. Рот его был настолько широк, что по обе стороны выражались сразу две противоположные эмоции - неуверенность и твердость. Даже в жаркий день его видели в черном костюме, черном галстуке и белой рубашке - промежуточных цветов он не жаловал.
   Во дворе его дома стояли две огромные теплицы, где в подвешенных горшочках росли орхидеи. Он не просто ухаживал за ними терпеливо, но и сопереживал им. Ему нравились странные цвета загадочных растений, их сложные, невероятные формы и чудные запахи. Для него они были существами из других галактик. Его приводил в восхищение их хитроумный механизм западни, одурманивавший запахами и визуальными эффектами одновременно. Само олицетворение природы во всей красоте ее естественности, разнообразия, соблазнительности и способности к размножению. И все чаще он приходил к мысли, что не было ничего в жизни прекраснее цветущих орхидей, пригашавших их обожателя в свой загадочный, неповторимый, божественный мир...
   После их ухода в отставку Хелмс и Энглтон оставались друзьями. Оба не любили романов Джона Ле Карре и оба в теплицах сказочных орхидей продолжали гадать, кто же был тем "кротом", на которого велась охота. Резидент ЦРУ в Москве Пол Гарблер? Или его заместитель Хью Монтгомери? Или тогдашний начальник советского отдела Дэвид Мэрфи? В любом случае, главным объектом специальных расследований был именно тот самый отдел, где работало немало сотрудников славянского происхождения, подпавших под категорию подозреваемых.
   Вспоминая о днях минувших без сожаления, тем более угрызений совести, они старались избегать лишь одной темы - как, в конечном итоге, подпал под подозрение один из них. Тема эта была неприятной, ибо не возражал против проведения специального расследования в отношении самого Энглтона не кто иной, как его друг Хелмс...
   А в это время, сидя в кресле на террасе своего дома в Нью-Мексико, бывший заместитель Энглтона "Скотти" Майлер рассказывал писателю Дэвиду Уайзу:
   - Если идешь работать в разведку, надо быть готовым к подобного рода специальным расследованиям в отношении тебя самого. Прискорбно, что жизни и карьере некоторых людей нанесен непоправимый ущерб, но в разведке вынужден признавать: агентом противника может оказаться кто угодно. Сам же факт, что в результате расследований мы не нашли его, означает только одно - нам просто не удалось этого сделать...
   У Майлера было свое хобби: на террасе он оборудовал кормушки для колибри и любил наблюдать за акробатикой их воздушных пируэтов. После смерти жены он остался в доме один, если не считать тех пернатых, которым была совершенно безразлична судьба "кротов" и охотников на них.
  
   *
   Восьмиэтажное железобетонное здание с наглухо закрытыми окнами на правом берегу Потомака в тринадцати километрах от Белого дома. На одной из стен его главного вестибюля выбиты слова из Библии: "Познайте истину, и истина сделает вас свободными". На другой -желтые звездочки в честь сотрудников, погибших при исполнении служебных обязанностей. Рядом бюст Аллена Даллеса с надписью: "В память о нем - все, что нас окружает".
   Там же начинается широкий коридор, где во времена моего пребывания в Америке, висели портреты директоров Центрального разведывательного управления, объявления различных клубов, авторские картины и любительские фотографии. Чуть поодаль располагаются библиотека, страховое агентство, столовая и медпункт.
   Ближе к полуночи охранники обходят этажи здания, проверяют надежность замков. Небольшая группа сотрудников во главе с дежурным по управлению устраивается на ночлег неподалеку от главного пульта связи. Шифровальщики продолжают направлять кодированные послания в более чем сотню резидентур за границей. В три часа ночи заступает на вахту группа сотрудников аналитического управления, готовящая ежедневную сводку для президента страны. Но в большей части здания безлюдно, все двери заперты, государственные и профессиональные тайны спрятаны там, где им положено...
   Когда я мысленно возвращаюсь ко всему, что мне удалось узнать, увидеть и прочувствовать за десять лет моих служебных командировок в США, в моем воображении невольно возникает образ одного из тех, кому пришлось работать длительное время в этом здании и вне его, но в постоянном контакте со своей штаб-квартирой.
   Насколько могу представить себе, он считал себя человеком чести и долга, осознававшим свою правоту и действовавшим ради общего блага, пусть даже приходилось ему играть роль искусителя человеческих душ. Не пустозвоном или тихим чинушей, а прирожденным флибустьером без страха и упрека, умевшим парировать любой выпад против него.
   Истинный джентльмен, по его убеждению, всегда и всюду ведет себя достойно, не допускает наигранной эмоциональной горячности, свой интеллект не выставляет напоказ, дабы не раздражать окружающих. Ему хорошо известно, что в светском обществе отдают должную дань и натурам не столь остроумным, сколь проницательным, дальновидным: их вид и поведение вызывает почтение, словно они берегут себя для какого-то большого дела.
   Он презирал дилетантов, некомпетентность раздражала его, как и те, кто получал повышения, не будучи знатоками "великой тайной науки", как египтяне называли разведку за сотни лет до Иисуса Христа. Не жалуя приспособленцев и карьеристов, себя относил к личностям честолюбивым, добивавшимся результатов в конкретном деле своим горбом. На его рабочий стол ежедневно попадали дюжины секретных документов, требовавших безотлагательного действия. В вечной спешке он привык полагаться на свою интуицию, здравый смысл и, если не было у него убедительных аргументов, откладывал решение вопроса, дабы не потерять лица перед руководством.
   За границей в списках дипломатического корпуса фигурировал сначала как атташе, со временем стал первым секретарем посольства. В кругу иностранцев об официальных своих обязанностях говорил туманно, и дотошный собеседник мог засомневаться, чем же ему приходилось заниматься на самом деле. Излишние кривотолки предотвращал выработанной им доброжелательной манерой общения с людьми, независимо от их национального происхождения или социального положения. Из одной командировки в другую перевозил с собой коллекцию любимых книг и фотографию семьи в серебряной рамке.
   Молодые сотрудники вселяли в него мало надежды - слишком рано они становились циниками. Отбыв положенные часы на службе, они спешили вернуться в свой загородный домик с лужайкой под окном, где жены настолько глубоко проникали в их внутренний мир, что осведомлены были и о некоторых служебных тайнах. Вроде бы все на месте - отлаженный механизм, квалифицированные кадры, компетентное руководство, но многим, очень многим сотрудникам явно не хватало настойчивости по достижению конкретных результатов в работе и хотя бы чуть-чуть идеализма.
   У большинства американцев, думалось ему, внешняя разведка ассоциировалась с делом, требовавшим мужества и решительности, вроде парашютного десанта в тыл противника. Фактически же разведывательная служба являлась лишь еще одним бюрократическим ведомством, все больше работавшим на себя. Оперативные работники в резидентурах предпочитали набирать очки в первую очередь за счет количества направленных ими в Лэнгли информационных сообщений, но не их содержания, относиться к работе с прохладцей, не брать на себя личную ответственность, а плыть по течению, лишь слегка подгребая. Отказываясь поддакивать начальству, некоторые увольнялись. Если же куплена квартира в рассрочку, дети учились в частной школе, а старшая дочь на выданье, оставалось лишь тянуть лямку, пока не набежит пенсия со льготами.
   Многолетнее пребывание на командных должностях стало влиять и на стиль его поведения. В беседах с подчиненными появилась снисходительность, в некогда мягком голосе начали проскальзывать стальные нотки, в речи превалировать чеканные, короткие фразы и в довершение - не допускавший никаких вопросов взгляд. Манеры типичных резидентов в странах, представлявших особый интерес для разведки. В служебных аттестациях на него постоянно отмечалось - "в работе методичен, целеустремлен и в высшей степени надежен".
   Однажды в период кратковременного отпускного пребывания в Вашингтоне руководство ЦРУ попросило его чуть прервать заслуженный отдых и выступить в штаб-квартире перед молодыми сотрудниками - наставить их, как говорится, на путь истинный. Сам я, естественно, не слышал этого выступления, но, с некоторыми поправками на уместную в данном случае конспирацию, предлагаю его вниманию читательского жюри.
  
   Добрый вечер, леди и джентльмены!
   Надеюсь, после работы вы не настолько устали, чтобы дружным храпом аккомпанировать моему спичу. Если же это случится, поверьте, я не обижусь - просто буду думать, что вы действительно потрудились на славу.
   Мне хотелось бы поделиться с вами некоторыми соображениями о том, чем нам волею Неба приходится заниматься. Этим в ближайшие минут сорок, не больше, я и попытаюсь развлечь вас, как могу, ссылаясь на свой практический опыта и понимания смысла нашей общей с вами деятельности.
   Выбрав вторую самую древнюю профессию, мы можем облегчить наши души, заглянув в Священное Писание, согласно которому родоначальником службы внешней разведки был сам Вседержитель. Именно он велел пророку Моисею направить своих людей "высмотреть" подаренную сынам Израилевым землю Ханаанскую, чтобы определить силу и слабость проживавшего там народа. С тех пор, а, может, даже с более ранних времен человечество неуклонно следует его советам.
   В размышлении на грани паранойи можно даже поинтересоваться, кем же был Иуда Искариот. Платным осведомителем Синедриона или агентом, завербованным разведкой Римской империи? Ведь по логике вещей, император Тиберий должен был внедрить своего человека в окружение Иисуса, дабы узнать об его истинных намерениях. Эта догадка строится на том, что никого из сподвижников Искупителя не обвинили в нарушении римских законов, ни один из апостолов не пострадал, за исключением разве самого Иуды Искариота.
   Еще в пятом веке до Рождества Христова китайские философы в своих трактатах о военном искусстве призывали полководцев проявлять к разведчикам почтительность и великодушие, допускать их к себе в любое время, а если и руководить ими железной рукой, то непременно в бархатной перчатке. Кстати, если уж касаться китайской разведки, она и сейчас занимается вопросами, как нам кажется, малозначимыми. Китайцы полагают, что задача разведки - оставаться в тени. В свою очередь деятельность западных разведок считают нелепой, старомодной и во многом бесполезной. Рисковать жизнью ценного агента признают для себя неприемлемым, предпочитают действовать в относительно безопасных ситуациях.
   Краху третьего рейха, в известной мере, способствовало и отсутствие там эффективной внешней разведки. Если бы Гитлер, при всей его маниакальной ненависти к русским, располагал достаточно объективной разведывательной информацией, не пустился бы в авантюру на просторах России, а еще летом 1940 года напал бы на Англию. С потерей Альбиона у нас бы не оказалось плацдарма для сопротивления рейхсверу с его мобильными танковыми армиями, проникающим подводным флотом и явным превосходством в воздухе. К такому выводу пришли и англичане, изучив после войны документы германской разведки.
   Все это звучит парадоксально, если учесть колоссальные усилия главарей рейха по созданию аппарата внешней разведки. Однако его неповоротливость и бесчисленное количество разведорганов, легионы закордонных и внутренних агентов-информаторов сыграли, в итоге, пагубную роль. Чем может похвастаться германская разведка во Второй мировой войне? Провокацией на границе с Польшей, операцией "Цицерон" в Турции, вылазкой команды Скорценни, чтобы освободить пленного дуче?..
   Да, безусловно, в гитлеровской Германии были свои асы разведки - Канарис, Шелленберг, но заброшенные ими в Англию или сюда к нам агенты зачастую не могли даже толком объясниться по-английски, не говоря уже о знании ими местных обычаев и географии. Абвер и СД постоянно соперничали между собой, в Анкаре их грызня дошла до того, что каждая из сторон выдавала турецкой полиции агентуру другой. После войны Шелленберг нам говорил, будто шеф гестапо Мюллер еще в 1943 году установил контакт с русской разведкой и в последние дни войны перебежал к ним. Свою версию, правда, он подтверждал, главным образом, загадочным для него исчезновением Мюллера.
   Нам тоже было не безразлично, куда унес свое бренное тело генерал-лейтенант СС Генрих Мюллер. Репатриированные немецкие пленные рассказывали, что видели его в России. Ветеран службы СД Лилль дал знать, что в свое время помогал Мюллеру обосноваться в Албании. Имелись и отрывочные сведения о переброске его из осажденного Берлина в Рим, затем в Испанию и Аргентину. В начале семидесятых перебежчик из резидентуры чехословацкой разведки в Нью-Йорке Иозеф Фролик утверждал, будто его служба в 1954 году нашла баварца в Венесуэле, похитила и тайно доставила в Прагу, где гестаповца и расстреляли, предварительно вытряхнув из него что-то об оставшейся после войны агентуре. Но достоверных данных о нем в ЦРУ нет.
   Вернемся, однако, ближе к предмету нашего разговора. Почему нападение японцев на Пирл-Харбор стало для нас неожиданным? Проведенное Конгрессом расследование не выявило признаков предательства или халатности. Но имей мы тогда централизованную разведывательную службу, способную анализировать должным образом уже поступившую информацию о намерениях японцев, не было бы никаких сюрпризов под Рождество 1941 года.
   Вас не надо убеждать в целесообразности и значении разведки в современном мире, полном опасностей, балансирующем на грани ядерной, экологической и всякого рода других катастроф. Как и века назад, тайные правительственные агенты неизбежны: пока есть преступники, в том числе международные, разведывательные службы необходимы, а мудрые государственные деятели всегда поддержат любые формы получения секретных данных за границей, не останавливаясь даже перед нарушением чужих законов, сурово карающих за шпионаж...
   Что мне представляется в нашей работе ключевым моментом? Ремесло или, если кому-то нравится больше, искусство разведки опирается в высочайшей степени на интуицию, которая приобретается только практическими знаниями, накопленными опытом оперативной работы. Эта проверенная опытом интуиция подсказывает две главные вещи: как отличить факт от вымысла, правду от обмана и где искать то, что нужно найти. Все остальное свершается с помощью нашего интеллекта, общей эрудиции, умения разбираться в людях и легко переключаться на их настроение, успешно сотрудничать с ними в экстремальных условиях, выражать мысли ясно и интересно, быть постоянно, внешне незаметно настороже и так далее до бесконечности.
   Имея богатую и разнообразную практику, можно даже "играть на слух" и чутьем своим ориентироваться в сложных, неожиданных ситуациях, когда на раздумье просто не остается времени. Как и в любом деле, в разведке надо быть настырным, целеустремленным, даже подчас агрессивным, но столь же важно - знать и понимать человеческую природу, обладать способностью чувствовать того, кто готов к негласному сотрудничеству с нами, видеть окружающее его лазами, идти к нему через его веру, а не через свою. Тогда и партнер может сделать даже больше, чем от него ждешь, будет охотно и увлеченно работать с нами.
   Конечно, мы - не боги и всех этих качеств от нас требовать трудно, но именно они составляют ценнейшее умение оказывать нужное нам воздействие на других. Тысячелетиями накапливался опыт оказания влияния на личность, группы людей, нации и даже сообщества наций. Как долго просуществовало бы язычество без заклинаний и культовых ритуалов? Да если лишить нынешнюю церковь полумрака ее храмов, мерцающего огонька свечей, иконостасов, органной музыки, адептов религии сразу поубавится, а у многих колеблющихся вообще пропадет к ней интерес.
   Приглядитесь к жестам и манерам священников, прислушайтесь к их мягкому голосу и вы сразу убедитесь, почему между ними и верующими возникает эмоциональная связь. Проповедь милосердия веками притягивала мирян к церкви, заставляла их невольно верить в чудодейственность молитв, испытывать душевный подъем и умиротворение во время богослужения. Со стороны, вроде бы духовные наставники, а на самом деле хитрющие ловцы душ.
   К примеру иезуиты. Эти "учители" продолжают считать себя обладателями таинств "просвещенной любви", способной вернуть человека к самому себе и Всевышнему. Завораживая вкрадчивым своим голосом, мастерски и незаметно внушают они нужное им, приспосабливаются к собеседнику, умеют быть любезными без приторности. Запугивание признано ими не всегда эффективным методом, предпочтение отдается воодушевлению.
   Подбрасывая поленья в костры Святой Инквизиции, монахи доминиканского ордена стремились избавиться не только от еретиков, но и от своих конкурентов магов. Церковь никак не устраивали позаимствованные у древних религий Востока новое видение мира и некоторые способы психологического воздействия. Именно эти знания инквизиторы и старались выжечь огнем. Достаточно вспомнить шабаши ведьм и ведьмаков: их желание испытать новые физические и духовные ощущения от общения преодолевало в них даже страх перед пытками и смертью.
   В анализе поступков человеческих научные методы нередко бессильны, ибо время от времени индивидом завладевает искушение начать делать все наперекор и в укор даже себе самому - тогда он ведет себя не по науке, вопреки всякой логике и здравомыслию. Вот здесь-то и нужно поработать разведчику с помощью разумной интуиции и проницательности, которые должны превосходить имеющиеся у противника или потенциального партнера. Ему только надо оказаться в нужный момент, в нужном месте и с интересной для него личностью.
   Беседа один на один с человеком, к которому вы начинаете присматриваться профессионально, должна вызывать у него только положительные эмоции. Тут важна любая деталь, ибо никогда не знаешь, что может ему не понравиться. Выбранный вами ресторан с соответствующим интерьером либо будет благоприятствовать откровенной беседе, либо своим ярким освещением испортит все дело. И даже то, как естественно, без вычурности вы поглощаете пищу, пользуетесь приборами, с каким достоинством обращаетесь к официанту. Даже выбор вами напитков и блюд может совершено неожиданно повлиять на производимое в собеседнике впечатление.
   На встрече с еще мало знакомым объектом интереса желательно брать инициативу беседы на себя, однако нельзя ни в коем случае ставить себя выше него и абсолютизировать собственное мнение. Надо подводить его к нужным выводам, давать ему возможность высказаться, предложить свои версии. Пусть он сам говорит все что угодно без всяких с вашей стороны вопросов. Не убеждайте, а обсуждайте, подспудно направляя беседу в нужное русло. Удовлетворяйтесь тем, что он вам говорит сам, но подмечайте при этом выражение его глаз, мимику, жестикуляцию, интонацию голоса, позу, цвет лица, движение рук.
   Для начала собирайте данные к психологическому портрету этой личности. Что в ней главенствует - рассудок или чувство? Устойчив ли этот человек эмоционально? Каков его жизненный опыт и приоритетные ценности морально-этического плана? Может ли он испытывать угрызения совести, и если да, не носят ли они навязчивый характер? Есть ли в нем стремление к изоляции от общества? Кто он - бунтарь, конформист, комбинатор, идеалист, рутинер? Ученые, например, делятся на прометеев, аналитиков, описательщиков, скрупулезных исследователей, заурядных тружеников. Военные - на перестраховщиков, солдафонов, политиканов, честолюбивых администраторов, критиканов и прирожденных командиров.
   Во внешности нашего потенциального партнера нужно обращать внимание, видны ли признаки хронической усталости, депрессии, раздражительности, чрезмерную бледность лица, дрожь в руках, необычные гримасы, чересчур энергичные или неуместные жесты. Опять же, не мне вам напоминать, что женщины с сочными губами обычно более сексуально озабочены, а с тонкими - меньше, с морщинками у глаз - дружелюбны, а уместно улыбающиеся, как правило, обладают неплохо развитым интеллектом...
   Леди и джентльмены, сейчас разрешите перейти к наиболее деликатной вещи, составляющей гордиев узел агентурной разведки, - к трехпалому крючку вербовки.
   Пусть звучит несколько банально, но любой человек - это Вселенная, пусть даже чем-то ограниченная, но все же Вселенная. У каждого разный жизненный опыт, а истинным он или она считают лишь то, что соответствует его или ее собственному опыту умственного и чувственного восприятия. Так вот, все это я говорю к тому, что, на мой взгляд, есть три наживки на крючке, забросив который, можно попытаться привлечь на нашу сторону иностранца: сила воли, интеллект и страсть. Если кто-то знает еще что-то, буду только рад услышать.
   В нашем партнере мы хотели бы видеть развитые волевые качества, ибо на чем как не на них основаны пунктуальность, обязательность, умение владеть собой, решительность, целеустремленность, дисциплинированность. Эти же качества он стремится найти и в каждом из нас, а отсутствие даже некоторых из них может воспринять как признак ненадежности. Для него очень важно чувствовать, исходящую от нас уверенность в себе самих, но доверять он решается, когда еще и чувствует в нас крепкий интеллектуальный, нравственный, идейный и моральный стержень.
   Всем этим вместе взятым мы воздействуем на него, чтобы занять в уме и душе его необходимое место, установить прочные личные и деловые отношения с ним на основе взаимного доверия и естественного совпадения интересов. Для воздействия на его волю нам также нужно обязательно найти в нем чувство собственного достоинства и аккуратно, крайне осторожно с ним обращаться. Но если ему наплевать на все наши усилия, и он не хочет воспринимать нас важной частью своей жизни, стараться влиять на него бесполезно - пустая трата времени.
   Постигая на деле премудрости "великой тайной науки", я приходил к выводу, что на измену родине идут не только из страха, ненависти, зависти, мести, но и из потребности почувствовать свою востребованность. Многолетняя заграничная практика убедила меня: следуя нашим указаниям в форме просьб, агент берет на себя, ко всему прочему, роль актера, который должен придерживаться предложенного им сценария, но у него есть и свое собственное достоинство. Пусть даже он готов пойти на услужение другому государству, но дайте и ему стать частью большой игры, где делаются высокие ставки.
   Иными словами, только после того как он найдет в себе силы поставить свои дела с нами выше принятых в обществе этических норм и почувствует себя не страдающим от этого, мы можем ожидать от него каких-то действий. Обычно таких мало волнуют отвлеченные понятия морали и абстрактные рассуждения. Вот здесь-то и понадобится чувственность нашей рассудочности для поддержания с ним таких доверительных отношений, которые позволили бы ему ощущать себя комфортно в мире далеко не прозаических и не ординарных представлений о нем. Нам остается лишь помнить, что для него нет другой правильной точки зрения, кроме его собственной, и, если он выбирает что-нибудь для сравнения, то только сам. В любом случае, ему импонируют люди, которые рассуждают неортодоксально, и если это им не удается, он теряет к ним интерес.
   А теперь насчет весьма уязвимого искушения страстью. Помните, что ответил Мефистофель на вопрос Фауста - "В придачу ко всему, ты и шпион?" "Я не всеведущ, я просто искушен". Мы не всеведущи, но должны знать, что в ходе тесного общения между людьми вспыхивают разного рода искры. Одна из них - искра чувственной страсти. Если такие искры бьют в обоих направлениях и одновременно, как при симультанном оргазме, контакт между индивидами становится глубоким, продолжительным и плодотворным.
   Агентурная разведка потому и искусство, что воздействует не только на рассудок, но и на чувства. Хоть в разной степени, но все люди эмоциональны и к каждому, при большом желании и необходимых знаниях, можно подобрать свой "ключик" с чувствительными нервными окончаниями. Такой "ключик" должен быть и в нашей речи, которая призвана вызывать у партнера адекватную эмоциональную реакцию, снимать у него напряжение, побуждать к действию в наших интересах. Обаяние голоса не менее важно, чем обаяние натуры.
   Гармоничное сочетание мягкости и твердости, правильно взятые тон, ритм, темп и сила звука равносильны музыкальному дару, который творит чудеса в душе человеческой. Даже коровы дают больше молока, если рядом звучит приятная для них мелодия. Подобно актеру, разведчик оперирует фразами. Для усиления воздействия ему надо выражать свою главную мысль некоторым повышение голоса или его "укрупнением", тогда слова становятся объемными. Звучание голоса должно соответствовать цели воздействия - удивить, попросить, предупредить, объяснить, ободрить, упрекнуть. Все должно быть естественным, без экзальтации.
   Если мы непреклонны, сосредоточены на себя, наши усилия ни к чему стоящему их не приведут. Надо стараться быть душевными, уметь сочувствовать и сопереживать, но одновременно страстно и без фанатизма верить в какую-то высокую, благородную идею - тогда мы будем вызывать уважение, без которого трудно рассчитывать на взаимное доверие. Такая идея, по всей вероятности, есть и у кандидата в партнеры - нужно только определить ее и деликатно к ней относиться.
   Итак, забросив этот трехпалый крючок вербовки, можно ожидать поклевки. Но человек не обязательно клюнет, если нет в нем морально-психологической предрасположенности к конспиративному образу действий, к негласному сотрудничеству вообще и с нашей разведкой - в частности. И поверьте, никакие политические или материальные мотивы не заставят его согласиться, если он никогда не рисковал по крупному, доволен собой и своим служебным положением, не стремится возместить хоть как-то принижение его способностей на работе или дома. Все эти факторы нам надо иметь в виду и вовремя морально поддержать его.
   Как правило, в шахматах выигрывает не только более способный, но и устремленный к победе игрок. В разведке успехом пользуются те, кто также умеет думать и действовать, оперируя двумя противоположными понятиями одновременно. То есть, мы должны непременно видеть в личности "беса противоречия" и, по возможности, использовать его в наших интересах. Постараюсь, пояснить, что имею в виду.
   Никто еще не соглашался на работу с нами только из личной привязанности или только по идейным мотивам. Поэтому не надо стараться внушать человеку того, что он знает и без нас - больше смысла имеет лишь подыгрывать ему, усиливать, направлять уже выраженные им чувства и мысли. Иногда обстоятельства могут сложиться так, что лучше не вербовать его "в лоб", а как бы вскользь, тонко, тактично и деликатно. Даже если вербовочное предложение отвергнуто им сходу, передайте ему условия связи на будущее - на всякий случай, мало ли что. Это значит, мы неосознанно своим вербовочным предложением задели в нем чувство собственного достоинства...
   Если говорить без ложной патетики, то нам нужно признать и неприятный для нас момент, точнее факт, известный еще со времен египетских фараонов и римских императоров. Из кого состояла агентурная сеть первой в мире государственной разведывательной службы при Юлии Цезаре? Преимущественно из личностей, склонных к доносительству, интриганству и наживе. Что-нибудь изменилось в этом отношении за два тысячелетия тайных войн?
   Таков и сейчас тот человеческий материал, с которым нам чаще всего приходится иметь дело, хотя и наметился известный прогресс: сегодня на компромате можно завербовать разве только бесполезных, даже опасных для любой уважающей себя разведки полудурков. "Шанхайский" метод вербовки уже тоже мало подходит. Знаете, что это за метод? Когда в портовом кабаке кого-то упаивают до чертиков, бьют бутылкой по голове и тащат к себе на судно: протрезвев на следующее утро, он видит, что корабль уже в открытом море, и ему ничего не остается, как отрабатывать матросом до следующего порта.
   Один из русских разведчиков как-то в приватной со мной беседе заметил, что для умного человека измена родине хуже смерти. Согласен, в чисто утилитарном смысле она не выгодна и даже чужда подавляющему большинству людей, связанных со своей страной тесными этническими, культурными, родственными узами.
   У нашего потенциального партнера отчуждение от своей страны должно приобретать острейший характер, доходить до критического предела терпимости. Разные индивиды, впрочем, по-разному переносят внутренние брожения: одни даже в экстремальных ситуациях находят в себе силы преодолеть разлад в себе, у других теряется вера в себя, падает жизненный тонус. Как бы то ни было, кандидат на вербовку должен быть социально не адаптирован в своем обществе, иметь завышенную самооценку и уровень притязаний, быть морально подавленным отсутствием перспектив в продвижении по работе и в жизни вообще.
   Когда сталкиваешься с какой-то интересующей нас личностью, нужно ясно представлять себе, насколько именно ее собственные интересы противоречат общественным, насколько в ней превалируют неверие и цинизм в отношении нравственных установок. Необходимо знать досконально и ее служебное положение, характер конфликтных противоречий с окружающими, в особенности с вышестоящим начальством. Если стало известно, например, что человек этот постоянно не ладит с начальниками, затаил на них обиду, презирает их за некомпетентность, расходится с ними в принципиальных оценках, - тогда можно обоснованно повышать к нему наш интерес. Конфликтность по вертикали и по горизонтали может перерасти у него в горячее желание свести счеты, и это нам надо всячески в нем поддерживать.
   Разумеется, не всегда этого бывает достаточно. Тогда следует глубже разбираться в личной жизни объекта разработки, определить, насколько серьезно его волнуют разногласия с женой, детьми, какой характер они носят. Неустроенные в личном плане личности для нас интересны. Мне кажется перспективной разработка женщин, глубоко обеспокоенных своим одиночеством, старающихся всячески доказать свою желанность, готовых подчас терпеть даже унижение. Контакты на работе им надоели, им хочется глубокого эмоционального общения, сочувствия, сопереживания.
   Ищите лиц с авантюристической жилкой, не удовлетворенных своей скучной, бесцветной жизнью, психологически и морально готовых пойти на рискованное дело, чтобы доказать, на что они способны. В своей практике я испытывал истинное наслаждение, работая с людьми, которые считают, что мы им предлагаем нечто, во что посвящен только крайне узкий круг, - романтическое, близкое к таинству самой жизни. Доступное лишь немногим знание каких-то скрытых для посторонних глаз вещей доставляет человеку глубокое моральное удовлетворение, он чувствует себя причастным к чему-то большому и важному, становится более значимым в собственных глазах. Признайтесь, не эти ли соображения владели вами в тот момент, когда вы решились работать в разведке?..
   Не сбывшаяся к сорокалетнему возрасту мечта жизни приводит к острому нормативному кризису - возрастает опасность эмоционального и умственного расстройства, начинается спуск с "физиологической вершины". Человек, потерпевший крушение планов и надежд, легче поворачивается спиной к семье, друзьям, родине - со всеми вытекающими благоприятными для нас обстоятельствами.
   Характер, говорят, - это стиль человека. Но стиль - это далеко не всегда характер, ибо можно иметь стиль, но не иметь характера, чтобы быть последовательным, уверенным в себе. Легко ранимые, впечатлительные, постоянно терзающие свою душу нам не подходят, даже если у них есть доступ к важной для нас секретной информации. Не подходят обычно и те, у кого удовлетворение мелкими радостями чередуется лишь с кратковременным желудочно-половым возбуждением. Казалось бы, распущенность нравов нам на руку, но, как ни парадоксально, более благоприятные для нас условия складываются в тех странах, где масса энергии расходуется на ежедневные финансовые расчеты, домашние или семейные заботы. Такая рутина может породить романтиков-авантюристов, наших потенциальных партнеров.
   Беря на себя роль тайных наставников, мы не можем не располагать хорошими знаниями о той страны, где приходится действовать. Если же у разведчика, кроме виски на уме и кипучей энергии в теле, ничего нет, он произведет на окружающих действительно удручающее впечатление - ничто так не пугает, как вид человека, нечленораздельно что-то бормочущего о стране, куда ему выпало приехать.
   Я проработал в общей сложности десять лет в России и мог бы вам рассказать сейчас еще одну байку о стране антропофагов, где жить цивилизованному человеку якобы невозможно. По традиции, у нас так и привыкли делать, Возможно, когда-то это политически оправдывалось, но настали другие времена, надо стараться видеть вещи такими, какие они есть в действительности.
   Начну с русских космополитов - вроде бы нечто близкое заданной теме. Остерегаюсь окончательных и бесповоротных выводов, могу лишь строить предположения в отношении определенного круга лиц, с которыми приходилось общаться.
   Так вот, многие из них действительно показались мне космополитами, но только в смысле того, что они представляют породу людей крайне завистливых, падких на красивый товар, обычно жизнерадостных, похотливых и плотоядных. Какие-либо политические мотивы основной их массе чужды, чего не скажешь о потребности регулярного личного общения с иностранцами. Но есть и такие, которые занимают все более заметное положение в российском обществе и его правительственном истэблишменте. Если искать среди них кандидатов в партеры, нужно находить способных подняться чуть выше своей личной выгоды, но достаточно падких к слухам о красивой и безмятежной жизни на Западе.
   Совершенно другое дело - умный, образованный, интеллигентный человек. Ему не приходит в голову навязчивая мысль стыдиться своего национального происхождения, чувствовать себя отчужденным в своей стране. У него есть и морально-этический стержень, но чего у него очень мало, так это умения жить свободно, ибо с детства на каждом шагу его докучали проповедями по любому поводу, как и что нужно делать.
   В России живет масса талантливых, трудолюбивых людей. Однако продуктивность их практических дел нередко зависит от обстоятельств, и когда им действительно хочется или их что-то прижмет, они способны творить чудеса. Очень много русских верит в свои прирожденные способности и считает, что для их выражения просто пока еще не создано в стране благоприятных условий. В итоге, появляются всезнайки, не способные ни к чему большему, как давать сомнительные советы по части реформ общества и экономики.
   В русской классической литературе можно найти немало колоритных образов людей, которые никогда ни в чем не укоряют себя, в хмельном забвении легко прощают нанесенные им оскорбления, не хотят задуматься даже над своим крохотным житейским опытом, движимы лишь сиюминутными потребностями и считают, что все несчастья - от ума. Образы, хоть и, метафорические, но выхвачены из реальной жизни.
   Конечно, не такие типы составляют русскую интеллигенцию. Она как бы расколота на части. Одна часть активно негодует по поводу морального разложения Запада, подчеркивает бесплодие нашей фундаментальной науки, лицемерие политиков и так далее в том же духе. Другая состоит из просветителей и наставников, тоже считающих себя патриотами, но отсутствие у них действительно глубоких знаний и непредвзятых взглядов никого не беспокоит. Третья готовит разного рода учебники и пособия. Если знать хорошо русский и попробовать их почитать, становится ясно, почему классическое образование не откладывается на всю жизнь - их заумные и мудреные тексты отбивают вообще всякую охоту чему-то учиться.
   Многое может проясниться, если рассматривать русского человека сквозь призму его собственного видения себя самого - тогда лучше понимаешь и реальные мотивы его поступков. Дайте ему почувствовать ваши знания и объективность - он будет искренне заинтересован в поддержании отношений с вами. Попробуйте - здесь нет большого риска, но будьте осторожны с разведчиками или контрразведчиками: они располагают к себе своей эмоциональной рассудочностью, но что у них искреннее, а что профессиональное, сам черт не разберет...
   Как лучше всего ладить с русскими и завоевывать их доверие? Терпением и еще раз терпением. Отстаивая свое мнение, не стойте насмерть и вообще избегайте острых споров с ними. Блуждая в потемках загадочной русской души, постарайтесь в каждом из них почувствовать личность, вобравшую сгусток национальной психологии, культуры, обычаев, традиций, и вы рано или поздно увидите в нем склонность к преувеличениям, преклонению перед сильными лидерами или просто кумирами. Но не доверяйте тем советчикам из числа наших соотечественников, кто за всю свою жизнь прочитал пару-тройку романов Достоевского и пришел к выводу, что русские более способны, нежели другие народы, совершать немотивированные убийства, нарушать взятые на себя обязательства, верить и в Бога, и в дьявола, публично каяться и плакаться в жилетку первому встречному. Автор этот обижен на все человечество, поэтому и описал людей с расшатанными нервами - каким и он сам был.
   Вспомним братьев Карамазовых. Убийцы и судьи в одном лице, жестокость и душевность, законченные эгоисты, охотно жертвующие собой. Логически нам воспринять это трудно. Неслучайно Черчилль советовал: если кто-то хочет разучиться логически мыслить, пусть займется русскими делами. К его совету можно прислушаться, но думать, будто Россия живет сегодня в период неосознанного господства беспорядка более, чем Запад, было бы глубоким заблуждением.
   Я не верю тем, кто, прочитав Солженицына, начинает видеть в русских только клеветников и доносчиков, издевающихся над собой и ближними. В его восприятии Россия пропитана темным, лукавым, византийским духом, или как раз тем, что нам бы хотелось видеть. Даже наши дипломаты в Москве еще не избавились от допотопных стереотипов: русские, мол, чаще всего мыслят и действуют иррационально, необузданны, импульсивны, чрезмерно грубы и прочее из того же "банка информации".
   От нас, требуются некоторые усилия прочитать романы Достоевского. Мы думаем, что там напрочь отсутствуют юмор и здравый смысл, но есть душа, которая не поддается логической оценке, кружит голову и может вызвать даже тошноту. Тем не менее, эти романы захватывают многоликой палитрой чувств, сознания и подсознания без четко очерченной границы между добром и злом, красотой и безобразием. Чтобы нагляднее представлять себе русскую точку зрения и мотивы поведения русских, составить для себя более четкое представление об их понимании добродетели и порока, наклонностях и любимой стихии, нам, разведчикам, нужно знать, о чем он пишет и что имеет в виду. Чтение его произведений - отнюдь не пустое занятие.
   Может показаться, будто русские легко теряют самоконтроль, будто ими верховодят одни лишь страсти, обесценивающие их уважение к самим себе, будто у них теряется порой смягчающее инстинкты чувство приличия, а их действия выглядят сумасбродными, побуждения - противоречивыми. Но всегда ли и все ли они такие в действительности? Мое глубокое убеждение - русским не чуждо человеческое, слишком человеческое и подчас совсем не человеческое, но не чуждо в той же мере, как и всем другим народам, включая наш собственный...
   Что касается наших профессиональных интересов, то среди них следовало бы обращать внимание на личности тщеславные, злопамятные, завистливые, для которых полное риска путешествие в неизвестное заманчиво, а страсть к наживе затмевает все остальное. Это могут быть бизнесмены, настолько озабоченные собственным обогащением, что ради сохранения в тайне своих нарушений законности не смогут найти в себе сил отказаться от сделанного им нами предложения. Особенно, если пообещаем поспособствовать успеху их сотрудничества с западными партнерами или, наоборот, в случае отказа, помешать.
   В России нам надо находить обиженных чем-то идеалистов и всячески поддерживать в них мысль о том, что страна, которая не признает их заслуг или способностей, не стоит служения ей. Там живет довольно много людей, искренне сочувствующих другим народам, и в наших интересах убеждать их, что они - не последняя надежда цивилизации, развивать в них беспокойство тем, что их страна тоже располагает огромным арсеналом разрушительного оружия и может нанести убийственный удар по всему человечеству.
   Главное для нас - терпение, настойчивость и скрытность, дабы желаемые нами изменения в людях казались им самим естественными, логичными и неизбежными. Гибкие в тактике и твердые в стратегии, мы должны мастерски владеть психофизическими приемами дзюдо - используя силу оппонента, заставить его потерять равновесие и свалиться на пол. И помнить при этом - чем отчаяннее он борется, тем скорее может упасть...
   Пусть ваш труд не скоро принесет ожидаемых результатов, но вы будете упорно и последовательно убеждать в превосходстве американских ценностей повсюду, где бы вам ни приходилось служить. В этой связи не надо забывать и о том, что деятельность эффективно действующих в наших интересах влиятельных фигур за границей может оказаться даже важнее результатов работы многих агентов-информаторов.
   Акции влияния на политику иностранных государств требуют от нас глубоких знаний их истории, языка, традиций, культуры, надежд и идеалов народа. Они бессмысленны без тщательного подбора ключевых фигур, без досконального изучения их личных стремлений, амбиций, предрассудков и слабостей. Одними можно манипулировать с помощью их же идеализма, другими - с использованием их политических амбиций или просто желания отомстить за реальную или воображаемую обиду. Личности, сознающие отсутствие в себе уязвимых недостатков, которыми кто-то мог бы воспользоваться для шантажа, на эту роль не подходят. По словам поэта, сердце даже самого могущественного тирана трепещет перед человеком, не стремящимся к извлечению выгод для себя. К нашему счастью, таких людей в мире не так уж много.
   В странах, где действуют наши резидентуры под прикрытием посольств, опытная контрразведка может и не предпринимать особых усилий установить связь отдельных дипломатов с ЦРУ или нашей военной разведкой. Но мы занимаемся также деятельностью, которую трудно осуществить с позиций правительственных учреждений, для чего используются глубокие прикрытия - при проведении долгосрочных акций проникновения в высшие эшелоны власти, армии, специальных служб. Такие прикрытия требуют от нас немало времени для выполнения официальных обязанностей, обходятся дорого и оправдываются лишь уникальностью добытых сведений.
   На стиль работы разведчика неизбежно накладывает отпечаток и его национальное происхождение. Поляки, к примеру, романтичны, любят рисковать. Англичане дьявольски изощрены в методах, но крохоборничают в деньгах. Французы крайне циничны. Немцы скрупулезны до одурения. Русские дотошны, неиссякаемы на идеи, но зачастую действуют грубо. У нас тоже свои особенности, одна из них - ставка на магические технические средства, с помощью которых можно преодолеть все препятствия...
   Несколько слов об отношениях разведки с дипломатией. В этих областях деятельности не так уж много жестких правил, которым надо непременно следовать, а успех может зачастую зависеть просто от благоприятного стечения обстоятельств. При всем при этом, личная репутация разведчика и дипломата в глазах окружающих должна выглядеть безупречной, внушать доверие к ним и правительству, которое они представляют. Обоим надо уметь привлекать к себе людей, не впадать в эйфорию при успехе и остерегаться поспешности в окончательных оценках. Другие их достоинства: точность, адекватность сообщаемой ими информации и, конечно, убежденность в моральной правоте своего дела. Разведчики и дипломаты ядерных держав, например, должны чувствовать всем нутром своим колебания риска преднамеренного или несанкционированного вооруженного конфликта: их ошибки или предрассудки в ядерный век могут повлечь за собой фатальные последствия для всего человечества.
   В выбранной вами карьере, если позволите сделать такую рекомендацию, не ищите малых выгод ценой большого риска. И время от времени вспоминайте, как объяснял русский шахматист Александр Алехин свою победу над Раулем Капабланкой: он хорошо изучил достоинства и слабости своего оппонента, разобрался в слабостях и достоинствах себя самого, стал одержим идеей, что его победить можно.
   Леди и джентльмены, в жизни бывают моменты, когда нужно хвататься обеими руками за свой тринадцатый знак зодиака - знак судьбы. У вас этих моментов будет достаточно.
   Пусть же вас не покидает осознание того, что вы входите в передовой отряд американцев, под незримым знаменем Свободы и Демократии добывающих нужную нашей великой державе информацию.
   Надеюсь, вы справитесь с этой работой. Желаю вам удачи. И да благослови вас Господь!
  
   Ловлю законно возникающий у проницательного читателя вопрос - а разве российская разведка, наследница советской, чурается агентов? Для начала можно было бы ответить словами Гете, предупреждавшего - "зачем во всем чураться иностранцев, есть и у них здоровое зерно". А потом и признать, что других надежных средств пока никем не придумано. Потому и любое уважающее себя правительство все еще старается на челе своей разведки сохранить, если не свет, то хотя бы тень целомудренной грешницы-искусительницы.
   Продолжая называть вещи своими именами, скажу прямо: мне тоже приходилось склонять иностранцев к юридически наказуемым в их странах, этически неприглядным действиям. Но до сих пор сомневаюсь, что повсюду в мире у власти стояли и продолжают стоять благороднейшие личности, межгосударственные противоречия отошли в прошлое, международные террористы и авантюристы сошли со сцены и уже нет никакой угрозы для международной безопасности. Если мое участие в "заговорах с целью шпионажа" этими обстоятельствами не оправдывается, тогда мне нужно не только исповедоваться, но и каяться, ибо мое прошлое занятие нужно квалифицировать, мягко говоря, как кражу интеллектуальной собственности другого государства.
   Пока же не тороплюсь с покаянием, продолжаю задавать себе вопрос - чему именно и в первую очередь служила и служит разведка моей страны? Укреплению международной и национальной безопасности или больше безопасности правителей, задрапированной под государственную? После тщательного взвешивания аргументов и контраргументов вот что у меня получается.
   Служить во внешней разведке КГБ СССР я начал в конце шестидесятых, когда наш МИД, занятый во многом пропагандой "побед советской дипломатии", многих сведений адекватных реальному положению получить не мог, да и задача такая перед ним не стояла. Разведка предназначалась для выявления, насколько публичные заявления западных лидеров соответствовали действительности. В результате картина вырисовывалась далеко не однозначной: одновременно с ведением переговоров по ограничению и сокращению ядерных вооружений в Вашингтоне повышали расходы на создание новейших технических средств ведения войны, прибегали и к ядерному устрашению - пусть, мол, в Москве гадают о реальной возможности военного столкновения. Да и на восточных границах, если хорошенько припомнить, положение складывалось довольно напряженное.
   Все это оперативным сотрудникам разведки за рубежом надо было подтверждать или опровергать с помощью достоверной, надежной, объективной информации, которую на дипломатических приемах не получишь и на Бродвее за двадцать пять центов не купишь. В довершение, из своих траншей "закордонного поля" мы не без опаски следили и за попытками руководства нашего собственного государства произвести впечатление "мускулатурой" своей военной мощи, распространить политическое влияние на ход мировых процессов в духе "бесспорной доктрины".
   Сумели бы в Кремле и без разведки сориентироваться в хитросплетениях западной "двухтрековой" стратегии, в ее подлинных намерениях? Сейчас этого уже не проверишь. Гораздо важнее другое: отвечая на брошенный Западом вызов и заглушая любое несогласие с принятым курсом внутри страны, там избрали свой "двухтрековый" вариант - отпускать колоссальные средства на производство новых вооружений за счет инвестиций на социально-экономические нужды и с тем же упорством поддерживать процесс международной разрядки. Такая политика срабатывала некоторое время, пока не возвратился бумеранг и не ударил по экономике так ощутимо, что вслед стало рушиться все остальное.
   Разумеется, не могу не спрашивать себя, зачем нужны были все мои усилия, если Союз распался, военно-стратегический паритет нарушен, в мире осталась одна сверхдержава. Да хотя бы для того, чтобы избавиться от наивности, будто вся жизнь крутится вокруг тайных козней разведок и осознать, что может произойти со страной, где игнорируется справедливое социальное партнерство - не под влиянием подрывных действий внешних сил с их "агентами влияния", а из-за бюрократического маразма, воцарившегося в высших эшелонах партийно-правительственной структуры власти.
   Не вижу оснований возводить в ранг святых сотрудников разведки моей страны, но трудно представить себе, как без веры в идею мирных и справедливых международных отношений, в возможность и необходимость предотвращения мировой войны многие из нас вообще выбрали бы эту профессию, как стали бы заниматься этически сомнительным делом и заручаться поддержкой иностранцев, симпатизировавших не партии и правительству, а нашей стране и ее народу, спасшему цивилизацию от фашистской чумы.
   Как вписывается в эту мою схему арестованный агентами ФБР за сотрудничество с нашей разведкой сотрудник ЦРУ Олдрич Эймс? Сделанное им можно назвать парадоксом - решиться на измену, чтобы изобличить изменника внутри "Оппозиции". Из опыта знаю, что такие люди предлагают свою помощь, когда считают это оправданным по моральным соображениям. Подтолкнул его к этому и пресс атмосферы в ЦРУ, где процветают карьеризм, интриганство, наушничество. Поверить же исключительно в поиск им дополнительного источника доходов не позволяют мне многие годы общения с американцами: на более выгодном и вполне доступном для него поприще он наверняка смог бы заработать гораздо больше и, на худой конец, не пожизненное тюремное заключение.
   Служил ли для меня олицетворением внешней разведки ее бывший начальник и глава КГБ Владимир Александрович Крючков? Я покривил бы душой, если бы стал утверждать, что этот человек пренебрегал интересами национальной безопасности нашей страны, тем более использовал свое положение в личных целях. К тому же, приказа стрелять из танков по зданию Верховного Совета он не отдавал, как это сделал позднее Ельцин. Волею времени и судьбы оказавшись на вершине пирамиды власти, он был мастером бюрократического лавирования, пока сам не оказался в сетях паутины кремлевской интриги, сотканной перехитрившим его президентом. В моем понимании, разведку олицетворяли работавшие "в поле" офицеры, которые присягают лишь один раз и одному знамени, имеют в себе морально-волевой стержень и не ищут личной выгоды в угаре страстей "свободного рынка", где все и вся продается по договорной цене. Сохраняя веру в идеалы справедливости, они видели, во что превращалась наша страна в руках негодяев и идиотов, коих хватало и среди сторонников коммунизма, и среди тех, кто яростно отвергал даже саму эту идею.
   Возможно, я и сам все еще живу в мире иллюзий, легенд, мифов и утопий, как и все смертные. Разница лишь в том, что одни при этом спят спокойно, другие не могут избавиться даже во сне от кошмарных наваждений. Мне лично приходится спать спокойно.
   Если уж зашел разговор об иллюзиях, то глазами сегодняшнего дня выполнение сотрудниками разведки поручений Международного отдела ЦК по передаче некоторым партиям и антиядерным движениям на Западе финансовой помощи действительно выглядят не очень серьезно. Но тогда надо и признать без нового фанатизма - разве американская разведка никогда не подпитывала деньгами свою собственную "клиентуру" в правительствах, партиях и движениях, поддерживавших имперские амбиции Вашингтона?
   Не мудреное это дело быть крепким задним умом, выдвигать разные версии на потребу всяких новых веяний сверху, выдавать желаемое за действительное, не оставляя камня на камне от советской внешней политики. Знаю не понаслышке, как некоторые тогдашние советники ЦК пытались все же как-то сдерживать авантюристические наклонности кремлевских старцев, не забывали о здравом соизмерении политических амбиций с реальными возможностями. Однако, кода говорят, будто Фалин, Загладин, Примаков и Арбатов, не питали никаких иллюзий относительно шансов на успешное соперничество переживавшего кризис режима с "развитыми демократиями Запада", тут сразу надо бы уточнять когда именно они избавились от иллюзий - до того как иссякли материальные ресурсы или после, когда экономика уже надорвалась. Застольные же и кулуарные беседы о развеявшихся иллюзиях для истории тоже важны, но при всей их значимости, индульгенцией не служат.
   Да и мои мысли вслух по данному поводу далеко не всем могут показаться убедительными, хотя бы потому, что за любой разведкой традиционно тянется шлейф "активных мероприятий" по распространению направленной информации. Впрочем, какие правительственные ведомства этим не занимаются, дабы оправдать свое существование, не делают приписок, не предоставляют далекую от действительности отчетность? Верить же или не верить мне, каждый читатель решает сам, я его за руку не тащу, потому и не клянусь лишний раз в чистоте своих замыслов. Не желаю, как кулик, хвалить свое бывшее "болото", цинично поплевывать в его сторону тоже не стану и никогда не поставлю под удар тех, кто с риском для себя помогал нашей стране за рубежом - слишком много пережито вместе тревог, радостей и сомнений, чтобы в одночасье от них отмахнуться.
   Даже для видавших виды профессиональных разведчиков многое в самом этом искусстве и ремесле остается "за кадром". Претензии же руководства разведывательной службы на знание им всех фактов, включая существенные детали осуществления собственных операций за границей, отношу больше к иллюзиям, нежели к реальности. Посылать людей выполнять приказы или идти самим - две большие разницы.
   Одно дело когда руководишь из надежно защищенного кабинета. Совсем другое - когда после успешной вербовочной беседы сам трясешься в полуночном вагоне подземки и чувствуешь, как одинокие пассажиры избегают встречного взгляда, состав шарахается из стороны в сторону, а в голове еще свербит заданный тебе человеком вопрос: "Если меня арестуют, о дочери моей позаботитесь?.." И честного ответа не знаешь.
   Трудно выразить словами доверие и понимание между двумя людьми в такие моменты. Если же попытаться описать таинство этого и других не менее интересных явлений жизни, здесь мне уже надо начинать целый блок новых свидетельств.
  
   НЕ ОДНИ ЛИШЬ СВЯТЫЕ
  
   Однажды во время моего "свободного поиска" в нью-йоркском Центральном парке ко мне неожиданно подошла весьма интеллигентной наружности девушка, вежливо извинилась за беспокойство и, несколько смущаясь, сказала:
   - К познанию истины человека приводят лишь его чистые, незамутненные ничем чувства. Истина открывается по-настоящему только перед теми, кто способен искренне радоваться и бескорыстно сопереживать. Надо быть простым и все делать с любовью - тогда это непременно будет сделано хорошо. Лишь любовь может дать силы испытать экстаз, почувствовать, будто попал к ангелам. Надо освободиться от страха, беспокойства и эгоизма - тогда принятые решения будут всегда правильными и душа спокойна...
   Она смотрела на меня так, словно мы уже были давно знакомы. Никаких намеков на психопатологию с ее стороны, осмысленное выражение открытых настежь умных глаз, даже без тени плутовства. Прослушав ее тираду, я подумал - каждому, вероятно, свой рай, но если она играет, то играет эстетически безукоризненно...
   С тех пор прошло много времени, и теперь я верю, что экстаз способны переживать не одни лишь святые. Этому пиковому состоянию чувств, близкому к природному естеству предшествует накопленное твоим жизненным опытом многообразие ощущений, когда под воздействием вибраций души и тела полностью доверяешь самому себе, собственному внутреннему видению окружающего мира. Выходя за пределы обычного удовольствия, подлинный экстаз требует особой сосредоточенности и умения, его можно сравнить с искусством вождения парусника в открытом море, кода не сопротивляешься водной стихии, а подстраиваешься под нее.
   В Америке, которую я застал врасплох, а она этого даже не заметила, мне стало известно: для начала нужно стараться воспринимать окружающее так, чтобы каждый день приносил нечто новое, необычное, неизведанное и, конечно, приятное. С таким состоянием органически связана раскованность стиля жизни, позволяющая снимать внутреннее напряжение и вести себя естественно. Но вот только всегда ли и все ли знают, что из себя представляют их естественные чувства? Ведь находятся и такие, кто ведет себя "естественно", покушаясь на свободу других, даже прибегает к насилию над ними.
   Умение расслабляться без печальных последствий может приходить после испытания крайнего физического и психологического напряжения. Вся наша жизнь - непрерывная цепь чередующихся светлых и темных полос, приобретений и утрат, а застраховаться полностью от невзгод и печалей, точно предугадать ход событий и уберечься от их неприятных последствий - далеко не всем под силу. Шаткость и переменчивость окружающего мира порою порождают отчаяние, доводят до острого внутреннего разлада в себе, но это никому не должно мешать хорошенько подумать, как исправить положение - надо только с этим не затягивать.
   Без овладения искусством расслабления, по мнению овладевших им, ничего путного не получится. Прежде надо представлять себе, что в основе любого опыта-ощущения лежат накладывающиеся друг на друга волнообразные "вибрации" души и тела. Как их нужно понимать, тому в школах не учат, эти знания передаются от предков, из поколения в поколение, хотя и в очень разрозненном виде, под влиянием своих представлений об окружающем мире и реакциях человека на исходящие от него волны.
   Повышенная сопротивляемость окружающей социальной или природной среде считается болезнью, вроде паранойи. В действительности, истина нечетко выражается, потому разумно отказаться от безапелляционных суждений, быть терпимее к чужому мнению и не планировать далекие перспективы, коли не в состоянии удовлетвориться даже ближайшими. Бесполезно и постоянно оглядываться в прошлое, нужно лишь учиться на его уроках, быть готовым к будущему, но одновременно находить приятное в каждом мгновении жизни здесь и сейчас.
   Конечно, невозможно пребывать в экстатическом состоянии продолжительное время: постепенно одни и те же возбудители теряют свое влияние на сознание и ощущения. Тогда следует прибегать к мягким, элементарным формам расслабления - гулять по лесу, работать с деревом или на земле, наслаждаться музыкой или шумом дождя, ловить рыбу или охотиться, желательно без стрельбы... Главное - никуда не спешить и не беспокоиться, что чего-то не успеешь сделать.
   Очень важно научиться жить сразу на двух уровнях восприятия действительности. Некоторые из них, правда, могут формально противоречить друг другу, но это противоречие считается надуманным. Обычное мировосприятие, к которому привыкаешь с детства, тоже опирается на практический опыт, но, если задуматься, оно пренебрегает личностным мировосприятием индивида. Так пусть на равных действуют эти два вида восприятия, пусть в сознании займут равноправное положение мысли и чувства относительно себя самого и окружающего мира. Такое двойственное восприятие не противоречит научному, наоборот, - восстанавливает разнообразие представлений о жизненных ценностях, среди которых есть и сам человек, но уже не как пуп земли.
   Извечно, среди прочих других два врага обрушиваются на человека - боль и скука. Их союзников несметное множество, но самый надежный защитник - твой внутренний мир, и, чем он богаче, тем меньше времени остается для изматывающих переживаний. Мнение окружающих о тебе важно, когда речь идет о чести и достоинстве, но для счастья и душевного спокойствия оно совсем не обязательно. Гораздо нужнее приносящее тебе моральное и материальное удовлетворение работа, позволяющая чувствовать себя независимо и свободно. Счастье - это не столько награда за благодеяние, сколько благодеяние само по себе.
   Одним из подручных средств для достижения настоящего экстаза может служить учение дзэн, вобравшее в себя веками накопленный опыт Востока - оно подсказывает, как дисциплинировать мышление, снять внутреннее напряжение, овладеть эмоциями, избавиться от навязчивых идей и невыполнимых желаний. Дзэн может помочь каждому яснее увидеть и почувствовать свое истинное "я", очистить сознательное и подсознательное от докучающих наваждений...
   Одним из тех в Америке, кто понимал подлинный смысл и истинные цели учения дзэн, был Генри Миллер. Родился он в Нью-Йорке, университетского диплома не получал, учебным заведением ему служила городская публичная библиотека. Перед тем, как стать всемирно известным писателем, много лет прожил в Париже.
   Называя себя "философствующим анархистом", Миллер не ждал от политиков ничего хорошего и презирал идеологов, как худшее из сословий, готовое "убивать за идею". Несмотря на его скепсис в отношении любых попыток осчастливить человечество, был опьянен жизнью такой, какая она есть, и свято верил в высокое предназначение писательского творчества. Мудрость, накопленная опытом, жила в его сердце, отсюда и вывод, к которому он пришел: святого и преступника разделяет лишь тонкая ниточка.
   "Делай все, что хочешь, но пусть в мире будет экстаз!" - эту литанию Миллер повторял в своих романах, ожидая от людей интенсивных действий и благих результатов. Идеи, лишенные жизненной энергии, отвергал как неспособные на деле привнести что-то нужное людям. В представлении этого "великого маньяка любви", тот, кто разрешит загадку сексуальности, развалит мир на части. Сам он этой загадки не разрешил, но в своих книгах воздал хвалу женщине - самой страстной, самой красивой и самой сумасшедшей. В сексуальности Миллер видел облагораживавшее, бескорыстное выражение нежности и любви.
   Постоянно думая о себе и судьбе своей, человек, любящий жизнь больше себя самого, ищет женщину, с которой ему было бы всегда хорошо. Одним везет, большинство продолжает поиск, чтобы найти ее и открыть перед ней свой внутренний мир, подлинные и самые интимные свои фантазии и желания. Так он считал.
   Странствуя до самозабвения в потаенных лабиринтах своей души, Миллер пытался познать самого себя. Пожалуй, редко кто еще в американской литературе до него был столь откровенен с читателем, насмехался так искренне над самим собой и своими искушениями. Эротическое в его романах по-своему эстетично, наполнено неожиданными откровениями, магически привлекает внимание. Возможно, кто знает, с помощью эротики он пытался изгнать какие-то мрачные, беспокоившие его мысли.
   В его мировосприятии было все, кроме беспросветной тоски и пессимизма. Ироническим смехом "с проклятием радости на губах" наполнены написанные им страницы. Отчаявшийся, но веселый человек для него - искренний человек. Отчаяние и радость заложены были в основе творческого начала его писательской работы, плоды которой предназначались читателям, стремившимся избавиться от предрассудков, не веривших ни в какие душеспасительные средства, за исключением собственного внутреннего мира.
   Его пленяли литература, музыка и акварельная живопись. Когда ему перевалило за восемьдесят, оставался в добром здравии, не признавал никаких диет, засыпал без снотворного, наслаждался запахами цветов, видами горного ландшафта и океана. Считал себя самым счастливым человеком на земле, который должен благодарить Создателя за то, что тот оберег его и послал спасительные силы. Оставаясь верным своему девизу "Всегда быть веселым и жизнерадостным!", он освободился от всех идолов и, погрузившись в бурные потоки жизни, чувствовал себя там, как рыба в воде.
   В своей автобиографии Миллер пояснял, что никогда не старался убедить других в правоте его точки зрения и средств, не считал себя выше тех, у кого интеллект ограничен. С трудом, но все же вынужден был согласиться: человеческие существа склонны действовать посредством тех же механизмов, что и животные. Мы же, и в этом ирония нашей трагедии, часто поступаем подло, оправдываясь якобы достойными мотивами и даже благословениями Всевышнего. В отличие от нас, животное не ищет оправданий своим действиям.
   Писатель откровенно признавался, что ему не доставало любви и душевного покоя. Одно лишь обладание любимой и любящей женщиной ничего сразу не изменило бы в его жизни - только он сам изменился бы и ничто другое. Даже самый слабый и одинокий человек должен одержать победу, если будет готов отдать любимой все до последней капли крови. Любая женщина не устоит перед дарованной ей любовью, поверит ему и почувствует в нем Бога.
   "Каждый божий день мы истребляем в себе прекраснейшие чувства, потому что нам не хватает воли поверить в свои силы, свое понимание правды и красоты, - предупреждал Миллер. - Человек в состоянии душевного покоя и честный перед самим собой способен открывать глубочайшие истины. И все эти силы берутся нами из одного общего источника. Мы все, короли, поэты, музыканты, есть частицы мироздания, и нам нужно только приоткрыться и обнаружить то, что уже есть. Друг всегда с тобой и в трудную минуту готов помочь. Но вот когда тебе хорошо и ты добиваешься огромного успеха, друг может нарушить верность тебе, ибо дружба основывается на равенстве и общности. Чтобы поддержать тебя в такие минуты, нужна женщина, в которой ты нашел себя, а в тебе она увидела отражение своих самых сокровенных помыслов и желаний".
   Пытаясь найти смысл в многоликом хаосе мира и создать новый синтез его обобщенной картины, он предложил собственную трактовку реальности и религии, при которой нужно целиком отдаться течению жизни, не особо сопротивляться уготованному тебе предназначению и делать все так, как получается. В любви видел залог нашей способности подняться над бессмысленной обыденностью и погрузиться в космическую вечность энергии, которая рождается сама по себе. Свой скептицизм считал определенной позицией веры и неверия, хотел быть открытым к восприятию жизни во всем ее многообразии и писать, обходясь в своих сюжетах без драм и мелодрам, без сентиментальности и романтизма.
   Если меня кто и вербовал в Америке, то отнюдь не ФБР, хотя воображаю себе, сколько средств им израсходовано, прежде чем сделать вывод о бесплодности таких затей. Если кто меня и "вербовал", то именно Генри Миллер своим пониманием бытия земного. У каждого из нас был собственный жизненный опыт, и независимо друг от друга мы пришли к общему знанию: когда во имя благих намерений государство сводит граждан к послушным винтикам его машины, ожидать создания чего-то грандиозного не приходится. Для больших социальных преобразований люди должны объединиться во имя Всемирного Человеческого Братства, чего не способны сделать трусливые, невежественные, с рабской душонкой людишки, к каким бы политическим партиям они ни примыкали.
   Нам казалось отвратительным зрелище кровавых побоищ из высоких принципов политической или религиозной веры. Нам было очень обидно, почему многие не видят, что Земля и есть тот единственный Рай, который у всех нас может быть...
   Миллер умер с пером в руке, когда писал письмо любимой женщине.
  
   *
   Как-то в самый разгар ночи пришлось мне отправиться на рыбалку вместе с группой аккредитованных при ООН дипломатов. Арендовали кораблик, вышли в открытый океан. Вскоре нью-йоркские небоскребы скрылись за горизонтом. Где-то в милях сорока от берега капитан скомандовал лечь в дрейф. Владельцы дипломатических паспортов вышли на палубу, достали спиннинги и занялись наконец-то делом.
   Процесс ловли, что характерно, складывался не у всех одинаково, хотя каждый ловил "на дурака", или пустой крючок. Больше фартило представителям стран Африки и Восточной Азии, славяне и англосаксы, как ни старались, их догнать не могли. Бесспорное лидерство захватил дипломат из Замбии, только и успевавший вытаскивать одну "блуфиш" за другой.
   Ближе к полудню, после тщательного взвешивания пойманной рыбы, "ловцы душ" направились в бар, где всем сразу стало хорошо независимо от улова. Улучив момент, я тактично поинтересовался у рекордиста, в чем был секрет его успеха.
   - Ловить рыбу и любить женщин надо со страстью, - объяснил он. - Не знаю, как некоторые ведут себя в отношениях с прекрасным полом, но удили они хладнокровно, словно вели дипломатические переговоры. Поэтому и получилось у них то, что получилось.
   - Но я заметил, что вы, прежде чем забрасывать, дышали на крючок в кулачке.
   - В это уже, позвольте, мне не хотелось бы вдаваться...
   Нет, Нью-Йорк все же есть Нью-Йорк. Великий город! Там переплетаются судьбы людей со всех континентов, отчего он как бы не принадлежит своему географическому пространству. Именно на берегах Гудзона я и начал приобретать свой профессиональный опыт.
   Среди прочего, мне пришлось наглядно удостовериться в том, что когда говорят "стиль - это характер человека", чаще всего речь идет о видимом со стороны выражении им своих мыслей и чувств. Но, помимо видимости, есть еще их суть, а также способность выдавать видимость за суть. В тайниках души любого из смертных обязательно сокрыто и нечто самое сокровенное, содержащее в себе подлинные мотивы действий, стремления, переживания, сомнения, представления о себе и других. В этом внутреннем мире не менее реальном, чем видимый, ты - единственный свидетель своих истинных мыслей и ощущений. Резко отличаясь друг от друга, два эти мира заставляют тебя жить в разладе с самим собой, пока однажды твердо не скажешь себе: "Хватит! Пришло время говорить что думаешь, а не играть назначенную тебе кем-то роль в погоне за призраками".
   В столь переломные моменты судьбы стечением обстоятельств в твою жизнь может войти другой человек. От обоих будут исходить волны эмоциональной искренности, симпатии, сопереживании. Их колебания образуют мощное силовое поле притяжения, увлекают в мир долгожданной духовной близости, где каждый открывает в другом самого себя и невольно обнажается душой...
   Это не кто-то, а сама природа заботится о том, чтобы любому из нас было трудно жить без желания встретить себе подобное существо и довериться ему целиком. Воцарившись в душе, любовное чувство может стать даже сильнее воли, устремляя все побуждения к тому, кто увидел, понял и оценил по достоинству. Если притяжение взаимно, оно необоримо подавляет даже стремление к личной свободе и независимости. В таком умиротворяющем убежище души обоих очищаются от наслоений низменных помыслов, достигают согласие между собой, а сама их любовь не тлеет, а горит, словно "неопалимая купина".
   Взаимная чуткость и нежность могут предотвратить печальный исход, но далеко не всегда. Прочное, длительное взаимное доверие в любви предопределяется также гармонией темпераментов, интеллектов и жизненных интересов. Поскольку же в интимной жизни каждого все еще могут оставаться тайные, по тем или иным причинам прямо не выражаемые желания, может появиться третий, который попытается их угадать и удовлетворить. Сколь велико бывает любовное чувство, а потом вдруг пропадает, когда обнаруживается и стремление обладать любимым существом, как своей недвижимой собственностью.
   Ох уж, эта шаткая граница между любовью и ревнивым стремлением к абсолютному подчинению, подавляющему независимость кого-то из двух. Да и многие ли родители способны абсолютно бескорыстно любить своих детей и научить их бескорыстно любить других? Нет, для них бывает важнее обладать любимым чадом, привязать его неотлучно к себе. Почувствовав же угрозу отдаления в пространстве, начинают еще и измываться над ним. В отношениях между мужчиной и женщиной случается то же самое - это мое и никому его не отдам.
   Увы, в самом возвышенном и прекрасном чувстве может дать знать о себе весьма неприглядная сторона. Вот и у Фридриха Ницше тоже имелся свой взгляд на любовь. В понимании немецкого философа, порыв этот есть проявление человеческой слабости, удел рабов, не способных добиться желаемого иначе, чем только посредством любви. Здесь он усмотрел даже признак вырождения расы. Ничего не остается, как оставить это утверждение при нем самом.
   Хотя со всех учебных кафедр любовное единение душ человеческих признавалось императивом земного бытия, это не мешало в свое время даже священнослужителям подстрекать к ненависти и насилию, бесцеремонно вмешиваться в личную жизнь людей, нарушать тайну исповеди и передавать ее содержание властям. Безгрешно и непорочно прожить удалось лишь Иисусу Христу из широко известной нравоучительной легенды, призывавшей повторить его подвиг в борьбе с дьявольскими искушениями и обрести любовь не в лоне земном, а в лоне Отца Небесного.
   Испокон веков неистовство любовного чувства служило и темой философских раздумий. Платону человеческая природа представлялась первоначально единой, но потом разорванной на части - мужскую и женскую. Любовь он называл стремлением к воссоединению, жаждой преодолеть разрыв. А что, не благодаря ли такой полярности и возник мир человека в известном на сегодня виде - в вечном предвкушении слияния двух начал, в их томлении друг по другу? Не потому ли сберечь счастье в любви не так уж просто, пусть даже и в печали она прекрасна?..
   Не ведала любовь между мужчиной и женщиной национальных границ, по-разному лишь окрашивалась под влиянием местного колорита. Вот, к примеру, говорили, что итальянка поверила бы в настоящую любовь к ней, если ради нее поклонник был готов совершить преступление, англичанка - если тот способен на безрассудство, француженка - если может сделать глупость, русская - если все вместе, включая грехопадение ради спасения. Допустим все так и было, если говорить на языке метафор. Но везде не заставлял себя проявляться и весьма распространенный типаж обоих полов, который испытывал физиологическую потребность в любви, требуя ее для себя и не отвечая взаимностью.
   Словом, у кого принц Датский, а у кого братья Карамазовы. Но все, так или иначе, хотели признания в каждом из них личности. Повсюду без любви к женщине мужчина считался неполноценным, равно как и женщина, чье высшее предназначение виделось также в утверждении вечной женственности, выполняющей творческую, созидательную роль в развитии цивилизации. Любовь признавалась непостижимым таинством гармонии мыслей и чувств, при которой человеческое достоинство должно непременно сохраняться, - иначе это уже не любовь, а всего лишь нечто похожее.
   Кому не хотелось бы продлить блаженный миг любви! Но сколько же расставлено препятствий. Подстегиваемое политическое и экономическое соперничество заглушало это естественное желание, упорно предлагая заменить его стремлением ко все большему материальному комфорту, обладанию престижным социальным статусом. И каждый раз посещала человека навязчивая мысль: не лучше ли обойтись без глубоких переживаний и, если уж полюбить, то неглубоко и не сердцем, дабы оградиться от возможных огорчений?
   Любовь обычно сопровождало и опасение потери любимого существа. Универсальной формулы успеха здесь не сложилось, глубокое потрясение от такой потери каждый переживал по-своему. Символическим ее отражением чаще всего служила змея, кусающая сама себя за хвост, - с древних времен знак единства и неделимости целого. Зачастую спутницей любви могла оказаться и столь же страстная ненависть к некогда любимому человеку после расставания с ним.
   И всяк ли точно мог сказать, о чем идет речь в этом четверостишии из "Фауста":
  
   Двух сливая воедино,
   Длит любовь блаженства миг,
   Но конечная вершина - единение троих.
  
   Догадаться, при большом воображении, можно, но что именно имел в виду Гете?..
   Знатоки души человеческой, чаще всего неудачники в личной жизни, вроде немецкого философа Отто Вейнингера, утверждали, будто нет женщины, которая хотя бы раз, пусть даже мысленно, не изменила бы своему мужу. Для женщин, мол, измена в браке или любви есть всегда нечто заманчивое, возбуждающе интригующее, лишенное беспокойства о нравственности, а их преданность - лишь результат могучей сексуальной связи, собачьей покорности и привязанности.
   "Людоведы" эти, очевидно, подзабыли все то же литературное творение, в котором Фауст и Мефистофель попадают на шабаш ведьм и ведьмаков, где одна половина хора поет:
  
   Ползут мужчины, как улитки,
   А видите, как бабы прытки.
   Где пахнет злом, там бабий род
   Уходит на версту вперед.
  
   Другая половина подпевает:
  
   Еще довольно это спорно.
   Как ваша баба ни проворна,
   Ее мужчина, хоть и хром,
   Опередит одним прыжком...
  
   Извечное противоборство между душой и телом называют на Западе "комплексом святого Антония". На языке же науки все сводится к физиологическому нарушению сбалансированного взаимодействия между спинным и головным мозгом. Спинному мозгу приходится связывать головной со всеми другими органами, заставлять течь по нему стимулирующую энергию рефлексов в обоих направлениях. Все это вместе составляет иммунную систему организма по самовосстановлению.
   Отсюда и вполне логичные вопросы. Не потому ли сексуальное возбуждение начинается в голове и лишь удовлетворяется в постели? Не потому ли мужчины ищут физически привлекательных для них женщин, а женщины - интересных, далеко не глупых и достаточно волевых мужчин, которых привлекательными делает не их мускулатура и бычья самонадеянность, а спокойная, твердая уверенность в своих силах? В любом случае, интимное сближение у обоих начинается со взгляда и услышанного голоса, а уже потом происходит все остальное...
   В том же Нью-Йорке мне довелось познакомиться с одним католическим священником. У него были умные и несколько печальные глаза - свидетели того, что стремился он служить добру в духе христианского вероучения, но истинного удовлетворения от этого мог и не испытывать. По его признанию своим близким друзьям, он избегал любовных эскапад с женщинами, отвергал плотские искушения. Однако же на самом деле, как мне стало известно чисто случайно, не давало ему покоя тайное искушение - эпизодически навещать дома знакомую, довольно миловидную прихожанку и после разговора на духовные темы исповедального характера, просить ее привязывать его к кровати и хлестать плеткой, чтобы довести обоих до оргазма. Перед уходом слуга божий не забывал отблагодарить милосердную женщину, но та, прости ее Господь, чужую тайну исповеди все же не уберегла.
   Помнится, пришлось мне услышать от него и такое размышление вслух:
   Характер чувств человеческих совместим больше с музыкальным их выражением, нежели языковым, - говорил он. - Их истинная природа глубже раскрывается посредством мелодии звуков, а не словесных образов. У музыки своя символика значений и воспринимается она наиболее остро в те моменты, когда предшествующее звучание порождает у слушающего предвосхищение следующей за ним музыкальной фразы... Сегодня развивается общая тенденция к менее канонизированному, более раскованному и свободному стилю в искусстве и литературе. Такой стиль позволяет соприкасаться множеству самых разных стилей, и получается своеобразное кончерто гроссо в стиле позднего барокко...
   Слушая его и зная всю его "подноготную", я понимал сказанное им еще и в том смысле, что отнюдь не одним святым духом жив человек, хочется ему всегда пойти на уступки своему искушению отведать запретного плода.
   Казалось бы, в мужчине превалируют садистские наклонности, в женщине - мазохистские. Однако в жизни встречаются самые разные варианты. Например, сделанное мужем что-то крайне неприятное жена переживает молча, но чуть позже отплатит ему сполна и даже больше. Вот и у персонажей романов Достоевского любовь мужчины к женщине - всегда нечто мучительное, душераздирающее, трагическое, беспросветное, а сами женщины вызывают у мужчин либо вожделение, либо жалость.
   Человеческое тело посылает в окружающее пространство всякого рода волны, среди которых вибрируют сигналы, приглашающие к сближению с другими или отвергающие его. Пусть даже "окна души" не всегда открыты, при надлежащем опыте можно было бы почувствовать эти сигналы в глазах излучателя, пусть даже "окна души" не всегда настежь открыты. В принципе, такое возможно, только если наблюдатель находился бы сам где-то на прямой линии между глазами объекта наблюдения и источником света, а это чисто физически не достижимо. Разумеется, нужно также учитывать и другое обстоятельство: некоторые столь мастерски научились крутить веретено судьбы своей, что волокно у них выходит обычно гладким - даже придраться не к чему.
   Когда глаза намекают на возможность сближения, и не только в интимном плане, в них появляется блеск, зрачки расширяются, он или она ожидают услышать желаемое и, коли такое услышано, начинается игра в поддавки - кто первый уступит. В ходе дальнейшего все более доверительного общения рациональное восприятие уступает эмоциональному, но это как раз то общение, без которого люди начинают раздражаться по малейшему поводу и вынуждены обращаться за поддержкой к нетребовательным, покладистым заменителям, которым не свойственно задавать лишних вопросов.
   Таким заменителем, например, служит домашняя кошка. Ее самое любимое место - на груди у хозяина, но она этим не злоупотребляет. Когда ее трогают за хвост, такого панибратства не выносит, а если и терпит, это верный знак высочайшего доверия. Попробуйте заглянуть ей в глаза или заговорите с ней, когда она лежит с завернутым вокруг тела хвостом, и она обязательно понимающе подмигнет. Сама же в глаза человеку смотрит крайне редко. Когда же это случается, значит расположена к нему и надеется на взаимность.
   Но вот в один из воскресных, а, может, даже будничных дней, человеку наскучивает дома все и вся, даже любимая кошка, и он выходит на улицу побродить по городу. Иной раз, дабы не заниматься бессмысленной тратой времени, заходит в кинотеатр, усаживается в кресле полутемного зала и получает с экрана вожделенный кусочек виртуальной действительности. Оттуда на него смотрит молодая красивая женщина, недоступная ему в реальной жизни, и будто спрашивает его: "Хочешь, чтобы я сделала тебе приятное? Не чувствуй себя одиноким, иди ко мне!" И он мысленно приближается к жрице первозданного огня Эроса...
   Пара слов или чуточку больше относительно первой самой древней профессии. По-настоящему интересных и умных ее представительниц найти нелегко, ибо их занятие не предусматривает развитого интеллекта - тут нужны другие качества. Но одному нью-йоркскому журналисту одна из них все же призналась: "Меня никто не принуждал заниматься этим делом. Что больше меня возбуждает, так это не клиенты, а деньги, которые они мне оставляют. И еще одно, без чего мне трудно себя представить в этом качестве, - возможность хоть на время стать владычицей мужчины. В такие моменты он готов делиться со мной всеми своими тайнами, а я чувствую себя психиатром, умеющим его успокоить, взбодрить, поговорить с ним по душам. В общем, занятие это мне где-то напоминает политику, а я сама - политиков и политиков".
   В интервью она признавалась, что не чувствует никакого угрызения совести или стыда, что мечтает о том дне, когда секс вытеснит насилие, войны и всех политиков заодно. Ей было далеко не важно, чем люди занимались в нерабочее время, лишь бы не читали ей мораль и своим шумом не мешали спать. По ее мнению, в глубине души все люди желают одного и того же, только стыдятся признаться в этом. Политики же ей казались людьми ущербными, властолюбивыми страдальцами от комплекса собственной неполноценности - даже некоторые президенты набирались наглости использовать свое служебное положение для сексуальных забав прямо у себя в Овальном кабинете.
   Насколько ей было известно, еще в Древнем Риме закон квалифицировал проститутками всех женщин, которые вступали без разбора в половые сношения - публично или тайно, за вознаграждение или бесплатно, сладостно или бесчувственно, в доме терпимости или в любом другом месте. Для нее не откровение, что политики всегда походили на проституток, давая волю своему чувственному наслаждению властью над людьми, подобострастно прислуживая тому, кто волею судеб оказался на вершине ее государственной пирамиды. Потому и вопрос, кто из них продажнее - проститутка или политик.
  
   *
   Магическая вибрация и архитектоника звуков в мелодиях Баха завораживают, воображение начинает рисовать устремленный в небо готический собор математически тщательно выверенной конструкции. Тем не менее, в математике и философии он не разбирался. К тому же, вообще не произнес ни единой фразы о музыке, хотя за развитием его музыкальных сюжетов проглядывает мыслитель, осознающий как никто другой высшую гармонию природы. А какой прозаичной была жизнь композитора вне музыки - провинциального органиста и типичного обывателя, целиком поглощенного своими мелкими заботами.
   Признаюсь, журналистская и дипломатическая работа породила во мне двоякое отношение к слову, написанному или сказанному. Я прекрасно понимал его действенную силу, в том числе безграничные возможности для обмана, искажения реального положения, недосказанности со всевозможными намеками на то или другое, прямо противоположное. В душе же больше преклонялся перед бессловесными формами общения - музыкой, эмоциональным языком паралингвистики, изобразительной символикой знаков
   В окружающем мире есть немало явлений, которые невозможно выразить ни на одном из существующих языков. Отчасти своей бессловесностью и привлек меня дзэн. В ту пору японские компании направляли своих сотрудников в дзэновские монастыри, чтобы там они укрепили в себе самоконтроль, обострили восприятие, постигли разные хитрости учения для более эффективной работы. Высокая производительность требовала энергии, энергия же легче вырабатывалась у людей, способных легко адаптироваться к новым условиям производственного процесса, преодолеть препятствия. В Японии, читалось, что у работы всегда должна быть более высокая цель, нежели производство товаров или оказание полезных обществу услуг: работа должна быть еще и средством самовыражения.
   Можно ли представить себе человека, который несет свой собственный труп? Или хлопок одной ладони?.. Постановку таких задачек не для ума приверженцы дзэн называли коан: мышление в такие моменты сознательно заводилось в тупиковую ситуацию, чтобы заставить почувствовать беспомощность голого рассудка. Коан учил не бояться необычных стечений обстоятельств, предвидеть кажущееся невозможным, разрушал привычные схемы рационального мышления, способствовал интерактивному восприятию реальности в ее неразрывной целостности, совмещению вроде бы несовместимых понятий и образов, которые своим противоречием делают бесполезным слово и порождают нечто, в чем заключена "неслышимая музыка".
   На вопрос о сущности бытия дзэн отвечал молчанием, потому как нет единственно правильного ответа на него, суть дела всегда выходит за рамки классической логики, понимание или ощущение "вещи в себе" невозможно выразить словом - интеллект здесь бессилен со своими во многом искусственными понятиями объективного и субъективного. Учение дзэн глубоко проникло в сознание японцев, стала неотъемлемой частью их образа мышления и чувствования, в значительной степени способствовало экономическому благополучию их страны. Это их своего рода "тайное оружие", с помощью которого разрыв между волей и действиями человека сводится до минимума.
   Для японцев и религия приобрела иное, нежели на Западе, значение: многие из них считали себя атеистами, но атеистами с верой в учение дзэн. Преодолевая внутренний разлад между душой и телом, не принимая аскетизм приверженцев йоги, признавали глупостью отказываться от телесных удовольствий, священное обнаруживали в обыденной жизни, а в самом дзэн видели прекрасное средство оказания помощи самому себе. Высший дух для них был не только в богине Солнца, но и в каждом камне, в каждом дереве.
   Дзэн предлагал свою помощь без участия посредников. Любой искусственный внешний знак отрешенности, включая "сидячую медитацию", признан им бесполезным. Принято было считать, что даже самые благородные деяния недостаточны, чтобы человек стал по-настоящему добродетельным. Без самодовольства и сознания собственной исключительности нужно было раствориться в мире, ибо чисто внешний уход от действительности в монастырское заточение - иллюзия, искушение отрешенностью и тяжкий грех. Следуя этому учению, люди не уходили от активного противостояния злу. Все дело в том, что дзэн учил каждого из них делать добро, не признавая это своей личной заслугой.
   Только вот не оставлял меня в покое вопрос: как же получилось, что во время Второй мировой войны, при всем своем дзэн-буддизме, японцы творили такие изуверства, особенно в отношении военнопленных, по сравнению с которыми третий рейх им в подметки не годится?..
   В свое время Джером Сэллинджер предлагал переделать мир с помощью дзэн. Сознавая иллюзорность понятий о свойствах людей и вещей, писатель поставил эпиграфом к одному из своих сборников рассказов слова японского поэта Хакуина Осё: "Все знают звук хлопка двух ладоней. А как звучит одна?" Тем самым призывал вслушиваться в то, что не воспринимается обычным слухом, а таится в глубоком молчании - самой, на его взгляд, действенной форме общения. Считая невозможным отразить все многообразие личности словесными знаками, да и само писательское творчество понимая не как профессию, а как духовную практику, он стремился к той духовной зрелости, когда сознаешь всю мелочность тщеславия и внешних признаков значимости...
   Меня тоже, как ни парадоксально, словно фантом преследовало недоверие к словам. Если б только все зависело от них, мы легче бы приходили к согласию в разрешении сложнейших проблем бытия. Не в том ли одна из причин наших бед, что мы все еще искушаем себя словами и думаем, что стоит только найти нужные, правильно их расставить и произнести, все сразу образуется и встанет на свои места?
   Тогда почему, при всем при этом, я сам прибегаю к словесным средствам и таким путем делюсь своими впечатлениями? Может, есть и другой путь, но мне он не известен. А пока я хочу освободить свои свидетельские показания от какой-то одной идеи, раскрыть несколько самостоятельных тем, заставить их расходиться и вновь сплетаться, чтобы образовать "множество в одном". В таких интерактивных расследованиях сегодня заключена вся моя жизнь, и она приобретает для меня смысл, когда я чувствую, что некоторые извлечения из моей истории искушений добром и злом могут показаться кому-то интересными. Скорее всего, мои усилия не принесут мне полного облегчения, но из них выстроено мое пристанище на берегу Реки Времени, откуда я наблюдаю за ее потоками и чувствую, как вибрации тела и крови накладываются на вибрации ума и души для того, чтоб хоть в чем-то разобраться.
   А, может, и ни к чему докучать вечными вопросами о смысле жизни? Не есть ли смысл жизни именно в том, чтобы просто интересно жить? Вспомнить хотя бы последнее напутствие доктора Фауста:
  
   Тем и живи, так к цели и шагай,
   Не глядя вспять, спиною к привиденьям,
   В движенье находя свой ад и рай,
   Не утоленный ни одним мгновеньем!
  
   Наверное, не стоило бы забывать и того, что даже прожженный чертяка Мефистофель к концу свалял дурака: заглядевшись на ангелов-искусителей, проворонил душу умершего Фауста, которую те перехватили и унесли на небо. Никто не победил - ни человек, ни дьявол.
   Но это уже "художка", пусть даже ее автор - действительно выдающаяся личность.
  
   НЕУЛОВИМЫЙ, КАК КВАНТ
  
   За окном вот уж какой день моросит дождь, в воздухе промозгло, листья деревьев съежились от пронизывавшего холодного ветра, и не понять, то ли на дворе полдень, то ли вот-вот наступит вечер. Выйдя на крыльцо, пес крутит носом, чихает, бежит подальше за кусты по своей срочной надобности и тут же торопится назад, отряхиваясь от дождевых капель. В дачном домике намного приятнее - обогреватель с подводной лодки, доставшийся в результате конверсии, поддерживает благостное тепло. С приходом настоящего холода ему, конечно, не справиться, и надо будет затапливать печь, но пока дрова лучше поберечь.
   Для чего еще уготовила такую погоду природа, как не для работы над моим самым заковыристым проектом. Все, связанное с ним, у меня в голове еще не совсем улеглось, и если спросить, зачем я решаюсь сейчас предложить его вниманию читателей, отвечу не очень вразумительно, но просто: "Мне думается, в нем что-то есть".
   Дабы я сам себе четче представлял, куда меня ведет, для начала поставлю один элементарный эксперимент в домашних условиях. Между излучающей свет лампой и экраном помещаю алюминиевую пластинку с небольшим отверстием. Вижу на экране расплывчатый световой круг. Проделываю второе отверстие рядом с первым. По логике вещей, на экране должен появиться еще один круг. Как бы не так! В месте их наложения, где должно возникнуть двойное отражение света, образуется темнота.
   В чем же дело? Почему соприкосновение одного светового пучка с другим приводит к их угасанию? Объяснение можно найти в квантовой физике, согласно которой минимальные частицы света, фотоны, являются не только частицами, но и волнами одновременно: когда они совпадают по характеристикам и накладываются, в результате их угасания образуется темнота.
   Подобных случаев нашей неспособности осмысленно истолковать, что есть что и почему, несчетное множество. К примеру, магическая власть взгляда, слова, жеста и лица человеческого, кривизна пространства, "телепатическая" связь между фотонами из одного источника, находящимися на огромном удалении друг от друга... Похоже, в наш "головной компьютер" еще не заложена программа, которая позволяла бы понять эти и многие другие явления, а нашего языкового аппарата недостаточно для их описания. Это, правда, не мешает исследователям считать, что человеческое мышление может все-таки вписываться в реальную картину микро- и макромира.
   Новейшие открытия в физике свидетельствуют: отсутствие равновесия в сложных системах обычно приводит к самым неожиданным и, казалось бы, нелогическим последствиям. Да и сами электрические колебания в нашем мозге, одной из сложнейших систем, хаотичны, их устойчивость влечет за собой функциональное расстройство. Детерминизм причинно-следственных связей в классической динамики совершенно неприменим к таким системам со своими весьма запутанными, не отвечающими классической логике процессами взаимодействия, угасания, распыления, нарушения симметрии... Иначе говоря, ученые признают, что сложившееся у нас восприятие еще "не доросло" до адекватного понимания высших законов природы. При этом материя и сознание должны утратить многие приписываемые им атрибуты, если действительно поставлена цель - составить более целостное представление об окружающем мире.
   Эксперименты в квантовой физике подтолкнули к выводу о двойственном характере природы живого или неживого тела - как частицы и волны одновременно. Оказалось, что, определив точно местонахождение частицы, невозможно определить направление ее дальнейшего движения и скорость - тут начинали вмешиваться случайности, возможности и вероятности. Микрочастицы вели себя хаотично, непредсказуемо, отнюдь не по законам физики Плутона, и, в лучшем случае, можно было вычислить вероятность направления их движения. На этом покоились открытый Бернардом Гейзенбергом принцип неопределенности и Нильсом Бором - принцип дополняемости частиц волнами или наоборот.
   Из постулата квантовой теории о реальности как результате действия силовых полей, подчиняющихся законам относительности и квантовой механики, стала выводиться возможность телепатии, а окружающий мир - превращаться в арену взаимодействия полей, невидимую организации энергии. То есть в нечто такое, что не укладывалось в наше ограниченное воображение.
   Открытие кварков вконец поколебало сложившееся представление о первичности материи: они походили на голые абстракции, имели не физический, а математический статус и не обнаруживались в ходе экспериментов. Вроде бы их реально не было, но различные образования из них составляли все сущее. Вот это действительно метаморфоза материи и сознания!
   Еще один казус: в наблюдаемом нами слое бытия содержалась и ненаблюдаемая часть, без познания которой невозможно ни в чем разобраться. Таким образом, ученые уперлись в нематериальную реальность души человеческой, морали, психики, интуиции. Оказалось, мы появляемся на свет с уже врожденными сверхчувствительными психическими данностями, которые начинают тут же сталкиваться с показаниями наших органов чувств. Иначе откуда у нас бы взялась способность к предвосхищению, улавливанию глубинного смысла, метафоры, юмора?..
   Подобно лекарствам, есть гипотезы сладкие и горькие. К сладким относится божественное происхождение мира и человека в нем, к горьким - принцип неопределенности в квантовой физике. Вряд ли найдется сегодня серьезный исследователь, который отважился бы претендовать на доскональное понимание квантовых процессов, в которых превалирует случайность, отсюда - непредсказуемость, а два противоположных утверждения оказываются верными. В царстве микрочастиц закономерным становится отсутствие закономерного, да и само понятие закономерность следует трактовать гораздо шире, в зависимости от нашего восприятия и еще чего-то такого, что не поддается пока этому восприятию.
   Своенравное поведение квантов натолкнуло на мысль о надуманности разрыва между материей и сознанием, о возможности того, что не только на податомном уровне реальность выстраивается по законам вне нашего непосредственного восприятия, что не всё поддается эксперименту и на пути познания стоит пока еще непроницаемый занавес, разрезать который бессильна и "бритва Оккама"...
   Мне хорошо запомнился персонаж романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", физик Виктор Штрум. Ему тоже представлялись наивными концепции классической физики, сводившиеся к изучению сил притяжения и отталкивания в зависимости от одного лишь расстояния. Сутью материи он считал силовое поле, единство между волной-энергией и материальной корпускулой. В его понимании, квантовая теория с ее законами вероятностей и особой статистики более адекватна физической и нефизической реальности.
   Конечно, я - не специалист в точных и естественных науках, но все же попробую кое-что обобщить из той информации, которую мне также пришлось получать за границей, но уже для себя лично. Просто мне самому это было очень интересно.
   Так вот, первым заговорил о таинственных действиях на расстоянии в физике Альберт Эйнштейн, хотя и сделал это с нескрываемой иронией. Столкнувшись с весьма загадочным явлением, когда два протона выстреливались в противоположных направлениях и, несмотря на большое расстояние между ними, изменение характеристик одного из них приводило к изменению характеристик другого, ученые окрестили этот вроде бы абсурд парадоксом Эйнштейна - Подольского - Розена. Тем самым они как бы иллюстрировали высказывание Эйнштейна о том, что, если права окажется квантовая механика, то мир не в своем уме.
   И он был прав: мир атомных частиц действительно сошел с ума в том неудобном для нас смысле, что эти частицы составляли связанное невидимыми нитями единое целое независимо от расстояния между ними, а их неразрывность влекла за собой и соответствующие последствия как для рационального восприятия, так и эзотерического. Начиная с Эйнштейна, закономерно стали предвосхищать третью волну в физике. После Галилея и Ньютона, после физики начала XX века с ее теорией относительности и квантовой механикой наступало время для "комплексной физики" и нелинейной динамики.
   При всем могучем интеллекте Дарвина, Маркса и Фрейда, их теории опирались на классический физический мир Ньютона, где не предусмотрено места для чувств, вдохновения, веры, озарения, а человек в нем - лишь безропотный робот, от воли которого ничего не зависит. В механике продолжало довлеть ньютоновское видение мира, согласно которому все двигалось по прочно установленным правилам. Господствовало оно в науках об обществе, политике и экономике. Тем не менее, ученые стали задумываться о том, что законы квантовой физики, вполне вероятно, распространялись также на общество и отдельных индивидов хотя бы потому, что фотоны, весьма неустойчивые в своем поведении, влияли на глазные нервы и тем самым воздействовали на генетическое развитие человека.
   С каждым разом возникало все больше непростых вопросов. А что, если мы есть естественное связующее звено между окружающим физическим миром и миром квантов? Может, сознание и материя корнями своими уходят именно в этот квантовый мир? И не опирается ли наше мышление на те же законы, которые правят электронами и фотонами? Ученых уже не смущало, что Эйнштейн назвал когда-то квантовую теорию "системой иллюзий чрезвычайного умного параноика, состоящей из не связанных между собой элементов мышления". Ну и что из того? Нобелевскую премию он получил не за теорию относительности, а за гипотезу о квантовом строении света. Пусть квантовая теория кажется абсурдной, неправдоподобной, но не такова ли она в силу ограниченности нашего мышления?
   Оказалось, внутри атома не наблюдалось привычной последовательности явлений, там все происходило без всякой видимой нами причины, в любом направлении и одновременно. А что, разве в поведении нашем всегда и все можно предугадать? В конечном итоге, мы тоже не отличаемся последовательностью. Нет в нас ничего определенного, однозначного, кроме разве скопища возможностей для вероятных, маловероятных и совсем не вероятных исходов.
   Рассматривая предметы и явления множественными аспектами целого, теоретики квантовой физики невольно ставили под сомнение общепринятые понятия пространства и времени. Для них влияние одного тела на другое на огромном расстоянии между ними и без непосредственного соприкосновения - отнюдь не фантасмагория. Бельгиец русского происхождения, нобелевский лауреат Илья Пригожин предположил, что наше представление о реальности формируется только через активное вмешательство в эту самую реальность, частью которой мы и являемся. Понятие же "объективная реальность", считал ученый, весьма относительно: все зависит от наблюдателя, который видит то, что хочет и может, располагая для этого довольно ограниченным инструментарием.
   Когда Европу охватило безумие Второй мировой войны, американские ученые принялись за создание физических и математических моделей, с помощью которых можно было бы доказать, что человеческое сознание подчинялось больше законам квантовой, нежели классической физики. После создания таких моделей планировали приступить к изучению философских и психологических последствий теснейшей связи между динамикой электрона и динамикой человеческого сознания.
   Позднее появились и конкретные свидетельства существования каналов коммуникации между миром квантовой физики и нейроструктурами человеческого мозга. Биофизики обнаружили, что клетки нашего головного мозга, внутри которых происходят тысячи реакций распада и синтеза одновременно, достаточно чувствительны не только к фотонам, но и ко многим квантовым явлениям, включая и взаимодействие на расстоянии. Выявилась квантовая неопределенность в работе самого мозга и химических образований, окружающих нервные скопления: эти образования определяли уровни "возбуждения" нейронов при контакте с другими нейронами, а сами уровни колебались в соответствие с законами статистики, как в любом квантовом процессе.
   В начале 60-х исследования в области телепатии и памяти подтвердили неспособность классической физики убедительно объяснить процессы мышления, непредсказуемость намерений и мотивов, а также многие другие свойства сознания. Именно в механизме квантовой неопределенности ученые стали усматривать разгадку нашей способности описывать реально не существующее, видеть одновременно различные, подчас взаимоисключающие версии одного и того же явления, признавать достоверность любой из них. Немецкие биологи обнаружили слабый световой отблеск у живой клетки, польским исследователям удалось найти упорядоченное присутствие фотонных скоплений в цепочке ДНК. Клетки человеческого тела генерировали и отвечали на микроволновое излучение. Энергия единого поля, необходимого для создания базисного состояния, варьировалась в зависимости от количества сахара в крови человека.
   В итоге, на основании собранных по крупицам данных выдвинули гипотезу "квантовой психологии" индивида со своими характеристиками волны и частицы, способного общаться с себе подобными путем наложения волн. Тут уже легче было ответить на вопрос, почему харизматические личности излучают не просто волны - валы энергии, а измотанные невзгодами не излучают ничего, кроме беды и скуки. Как получается, что выдающиеся мыслители, деятели искусства и литературы, полководцы и государственные деятели более чувствительны к желаниям людей и способны выражать их, будто собственные? Ответы искали в квантовой физике, точнее в "квантовом эго" индивида - естественном, творческом, максимально отражающем природный мир.
   Механистическое видение мира оправдывало себя лишь до известного предела. В чем оно преуспевало больше всего, так это в безудержной эксплуатации человеком природы и себя самого с помощью ему подобных. Квантовой же физике соответствовало и свое сознание, позволяющее формировать новое мировосприятие на основе не метафизической, а физической, более целостной и адекватной, чтобы объективнее представить себе происходящее в тесном, взаимозависимом мире и наше место в нем. Наука все более убедительно показывала, как составные элементы материи и сознания возникают из общего квантового субстрата - физической основы человеческого бытия.
   Видение мира монотеистическими религиями тоже позволяло человеку почувствовать неразрывную связь с природой, однако теряло свою убедительную цельность под воздействием потрясения наукой их космологического постулата - геоцентрической Вселенной и биологической уникальности в ней человека. В прошлом знания заставляли нас вырабатывать механистическое восприятие причинно-следственных связей, но как бы ни влияло это на нашу жизнь, оно не становилось всеобъемлющим, поскольку не могло объяснить многие явления духовного порядка, приводило к разрыву между культурой и природой биофизических процессов. Безусловно способствуя развитию науки, техники и производства, не предотвращало оно отчуждения человека от себе подобных, общества и природы...
   Когда Эйнштейн говорил "Бог не играет в кости", он вряд ли имел в виду библейский образ: божественными для него были законы Вселенной, а сам ученый, если и допускал существование Создателя, то в виде гипотезы, требовавшей научных доказательств. Такие же свидетельства искал и физик Стефен Хоукинг, по праву претендовавший на славу Эйнштейна. Прикованность к креслу из-за неизлечимой болезни ему вовсе не мешала забираться все дальше в глубины пространства и времени.
   Любую физическую теорию англичанин считал лишь гипотезой, пусть обоснованной, но гипотезой, ибо нельзя никогда быть уверенным полностью, что последующий эксперимент не даст противоречащий результат. К примеру, общая теория относительности точнее теории притяжения предопределяла движение планеты Меркурий. Хотя открытие Ньютона было проще и понятнее, в последующем для описания процессов во Вселенной ученые предпочли использовать формально противоречившие друг другу общую теорию относительности и квантовую механику. Они испытывали потребность в новой теории - квантовой теории притяжения, более адекватной для описания космических явлений, приближающей к познанию вселенских законов.
   Но тут-то и встряло, к общему сожалению, четырехмерное пространство-время. Исходящий от Солнца свет достигает Земли через восемь минут, а время прохождения света от дальних галактик измеряется в миллионы лет. В результате если мы что-то и наблюдаем, то лишь далекое прошлое Вселенной. Ко всему прочему, масса Солнца искривляет пространство-время так, что Земля движется уже не по элипсовой орбите в трехмерном пространстве, а по прямой в четырехмерном. Искривленность же пространства приводит к распространению света не по прямой, а с отклонениями, вызванными магнитными полями. Вот и получается, что мы наблюдаем Вселенную не только в ее далеком прошлом, но и в искаженном виде. Не говоря уже о звездах, масса которых сжата до размеров атомного ядра...
   Строго говоря, Хоукинг допускал версию божественного сотворения мира и привнесения Создателем определенного порядка в основу всего сущего. Но тут же делал оговорку - все это может быть, а может и не быть, потому как реально допустимо существование бесчисленного множества галактик со своими уникальными конфигурациями и законами, не известными нам формами жизни. В своей книге "История времени" он рассуждал: "Что есть Земля? Планета средних размеров на окраине видимой человеческим глазом обычной спиралевидной Галактики, одной из миллиардов галактик. Неужели все это создано исключительно для нас, людей? Не верится что-то. Если Вселенная действительно возникла из ничего, можно предположить, что у нее есть создатель. Но если Вселенная автономна, не имеет границ, начала и конца, тогда какое отношение к ней имеет Создатель?"
   Наиболее распространенной в научных кругах была гипотеза "большого взрыва", в результате которого возникла Вселенная. На этой посылке покоилась вся космология, пока в 80-е годы не обнаружили и не описали явление, названное "сверхнагромождением" - скопление миллионов галактик в "грозди" до бесконечности. Астрономы выстраивали модель "космических пузырей" диаметром в двести миллионов световых лет, на поверхности которых и находятся звезды. Астрофизики предполагали, что основная масса Вселенной состоит из невидимых нашему глазу нейтринов, этих парадоксальных частиц без четко определенных физических свойств, пронизывающих планеты и тела наши в миллиардных количествах.
   Другими словам, истинность любой версии зависит от того, какую из них выбирали или отказывались выбирать. Когда в Испании состоялась международная конференция всемирно известных деятелей науки, предлогом для дискуссии стала концепция времени. После обсуждения девятнадцать ученых пришли к заключению, что реально времени не существует, среди них был "отец черных дыр" Джон Уилер. Обратного суждения решили придерживаться двадцать участников конференции, которых поддержал Стефен Хоукинг. Тринадцать воздержались, попросив дополнительного времени для раздумий...
  
   *
   Василий Гроссман вынес из окопов Сталинграда много ценнейших наблюдений о людях, попавших в бурю войны и одно их них - восприятие ими "времени, растерзанного в бою". Под свист пуль вокруг, взрывы снарядов и бомб, у солдат искажалось ощущение длительности и краткости временных периодов. Рукопашная схватка происходила вообще как бы вне времени: настолько влияла неопределенность исхода.
   Интригуют и мысли автора романа "Жизнь и судьба" относительно того, что называется "наше время"..."не наше время". Вот что он пишет: "Время втекает в человека и в царство-государство, гнездится в них, и вот время уходит, исчезает, царство остается... царство осталось, а его время ушло... человек есть, а время его исчезло. Где оно? Вот человек, он дышит, он мыслит, он плачет, а то единственное, особое, только с ним связанное время ушло, уплыло, утекло. А он остается".
   Самая тяжелая участь, считал писатель, быть пасынком времени. Его распознают сразу, ибо время любит лишь тех, кого оно породило, - своих детей, своих героев, своих тружеников и никогда не полюбит детей ушедшего времени, как женщины не любят героев прошлого, а мачехи - чужих детей. Вера еще человек был сыном времени, уверенным, веселым и ильным. Но вот его время ушло легко и бесшумно, а он даже этого не понял.
   В отличие от ученых, Гроссман не должен был что-то доказывать: в силу своей профессии писатель обязан не судить, а знать и чувствовать - тонко, убедительно, правдоподобно...
   Еще немного о пространстве-времени и граматическом правиле согласования времен. Во всех нас неслышно тикает живой часовой механизм - собственный, Земли, Солнечной системы и Вселенной. Ритмично пульсируют клетки тела и сердце, столь же ритмично фабрика внутри нас производит миллионы гормонов и субстанций, питая организм жизненной энергией. Слаженность этого процесса производства и потребления зависит от различных факторов, но главным образом от регулярного и стабильного по времени удовлетворения потребностей в питании, сне, отдыхе. Это могут подтвердить и летающие на дальние расстояния пилоты, стареющие быстрее тех, у кого не нарушено восприятие дня и ночи. В эскадрильях стратегической авиации военнослужащие способны нормально функционировать в любое время суток, однако долго такое состояние выдержать не могут. Видимо, невозможно и создать технику, которая могла бы защитить нас от циклов вращения Земли, Луны и Солнца, от изменений в гравитации и электромагнитных полях, от космических лучей и атмосферного давления.
   Пространство-время еще больше осложняется под влиянием силовых полей, которые вместе с генерируемыми нашим мозгом волнами могут даже оказывать определенное воздействие на ход событий в нашем тесном, взаимозависимом мире. Объяснить это можно опять-таки наличием волн, физические свойства которых нами пока не обнаружены или, быть может, таковых и не имеют, а содержат в себе только информацию. Представить себе состоящую только из волн субстанцию будет под силу, если исходить из того, что Вселенная - не механизм, а замысел. Тогда и наше представление о времени-пространстве может быть использовано для адекватного описания явлений микро- и макромира, чьи "кирпичики" лишены привычной для нашего понимания материальной природы.
   Тем не менее, на практике нам легче оперировать понятиями субъективное и объективное, прошлое и настоящее, дальнее и ближнее, хотя в действительности все не так просто укладывается в дилемму "или - или". Если допустить, что в квантовой физике у элементарных частиц отсутствуют привычно ощущаемые нами физические свойства, невольно возникает опасение, что сознание индивида, в конечном счете, может быть лишь микрочастицей сознания космического, которое временно поселяется в человеческом теле и после его смерти возвращается обратно в общую обитель, чтобы раствориться в бескрайней Вселенной...
   Немногие из ученых отваживаются опровергать гипотезу параллельных миров и временных провалов. Философ из Севастополя Николай Черкашин предложил признать существование, наряду с законом сохранении вещества и энергии, закона сохранения времени - особого хронального поля, неразрывно связанного с электромагнитной энергетикой. По его мнению, бесконечность прошлого равна бесконечности будущего: оба живут не только в памяти, но и реально в виде тянущейся за каждым цепи мгновений, составленной из движений его мыслей и тел, чья совокупность траекторий укладывается в русло общего течения времени. Объемный поток этого течения в четырехмерном пространстве накручивается витками или спиралевидными концентрическими слоями, но иногда могут иметь место "межвитковые пробоины", возникать "черные дыры" времени. Словно в смерчевую воронку между небом и землей, затягиваются туда люди вместе с предметами и живут там уже по каким-то неведомым законам, возвращаясь обратно то ли из будущего, то ли из прошлого.
   Новорожденные не делают различия между собой и своим окружением, ментально они слиты с ним в симбиоз - продолжение биологического, сложившегося в утробе матери. А кто поручится, что по мере нашего развития, даже во взрослом состоянии мы этот симбиоз преодолели? В любом из нас живет Вселенная, но сознается это нами лишь в зависимости от нашего физического, умственного и духовного созревания. Отсюда и посещающее человека время от времени "океаническое чувство", которым мыслители, художники и мистики всегда пытались овладеть, приходя неизбежно к выводу, что их воображение все же уступает многообразию и богатству реальной действительности.
   По самонадеянности нашего интеллекта наука наносит удар за ударом, ставя под сомнение непогрешимость не только Священного Писания, но и господствующей логики мышления, не допускающей правомерности двух противоречащих друг другу мнений, понятий, опытов. Удары эти неприятны и даже болезненны. Потому что большинство не привыкло к иной, более широкой аналитической методологии, которая признавала бы в равной мере обоснованными формально не согласующиеся между собой тезисы, позволяла бы объяснять вразумительно многие психические явления сверхчувствительного порядка, до конца так и не познав особенности чувствительного.
   Бесспорные истины встречаются только в математике. В естественных и общественных науках проявляются, помимо явлений рационального свойства, иррациональные, которые требуют не меньшего понимания, чем сложная математическая операция. Одна из немногих бесспорных закономерностей природы - постоянная изменчивость и одновременно подвижно-стабильное равновесие. И когда пытаешься представить себе реальную действительность не в моно, а в квадрофоническом звучании, посмотреть "третьим глазом" за пределы видимого, возникает поистине магическая картина.
   Именно магическая, ибо сложись чуть иное соотношение материи и энергии, не было бы ни звезд, ни планет, благодаря подвижной стабильности которых возникла жизнь на Земле. Вот тут-то и дают знать о себе приверженцы принципа энтропии, которые предупреждают, что роль жизни на нашей планете несколько преувеличена нами самими. Для них нет ничего удивительного в благоприятном для нас строении Солнечной системы, потому что, если учесть бесконечное множество пространств, где условий для органической жизни не создано, то мы - лишь капля в океане и наши обобщения о каком-то высшем предназначении претенциозны.
   Приверженцы принципа энтропии считают, что человек и окружающая его природа - несуразица в масштабах мироздания, не закономерность, а случайность. По их мнению, вероятнее всего, сыграл свою роль фактор самоорганизации при взаимодействии простых физических систем - через дестабилизацию к стабилизации на более высоком уровне организации материи. Просто мы еще не открыли какого-то глубинного закона физики, по которому получающие энергию системы становятся более сложными в процессе развития общей тенденции к росту хаоса и энтропии - в соответствии со вторым законом термодинамики...
   На сегодня ученым известны четыре типа сил, формирующих Вселенную: гравитации, электромагнитного взаимодействия, слабого ядерного и сильного ядерного взаимодействия. В представлении американского физика Шелдона Глешоу, все эти четыре фундаментальные силы сами себя "кусают за хвост". Его коллеги высказали уже предположение о существовании пятой удивительной силы, благодаря которой яблоко в безвоздушном пространстве падало бы на землю быстрее тяжелого камня. Если их догадки подтвердятся, то окажутся не вполне совместимыми с реальностью и закон всемирного тяготения, и эйнштейновский принцип эквивалентности, положенный в основу общей теории относительности.
   Биологи, в свою очередь, предложили собственную версию. Естественный отбор, эволюция, прогресс, по их данным, происходили благодаря сохранению тех генов, которые способствовали выживанию и воспроизводству более приспособленных и гибких в своих действиях, в состоянии быстро обработать полученную информацию и адаптироваться к новым условиям среды обитания. Потому, мол, и выжил человек - без всякой мистики.
   В необоримом стремлении раскрыть тайны сознания и подсознания человека ученые принялись за расшифровку генома - носителя наследственной информации. Хотя только в одном нейроне человеческого мозга заключены варианты молекулярного строения дезоксирибонуклеиновой кислоты, сформированные миллионы лет назад, впервые о ДНК стало известно лишь в середине XX века. Обнаружить структуру молекулы жизни помогли химики, они же пришли к выводу о спиралевидной закрученности одной вокруг другой двух полинуклеотидных цепей ДНК. Цепей настолько тонких и туго скрученных, что все гены из всех клеток нашего тела могли бы уместиться в наперсток, но если их разложить и соединить в одну линию, она протянулась бы от Земли до Солнца и обратно четыреста раз. Наша Галактика, кстати, тоже напоминает спираль.
   Универсальность генетического кода оказалась присущей всем живым существам, ею определялись и физические способности человека в соответствии с подготовленным для него сценарием в виде закрученной штопором лестницы. Структуру ДНК признали идентичной во всех клетках организма и характерной, как отпечатки пальцев, для каждого индивида своей неповторимостью, поэтому в расследовании преступлений этому средству нет цены и оно уже дает свои результаты, как и во многих других областях человеческой деятельности.
   Работа в рамках проекта "Геном человека" ведется во многих странах и признана одним из самых дерзких научных изысканий. Вот только возникают некоторые сомнения: кто будет обладать правом использования информации о геноме конкретного лица, могут ли запросить ее правительства, предприниматели, страховщики у своих клиентов, и не возникнет ли при этом генетическая дискриминация? А потом, поскольку данные должны где-то собираться и храниться, не возникнет ли искушение получить их нелегальным путем, чтобы в дальнейшем использовать для неблаговидных целей?..
   Результаты многих научных исследований удивляют, отрезвляют и заставляют признать: многие сотни тысяч лет, если не миллионы, мозг наш развивался с целью скорее дать возможность организму выжить, приспособиться, нежели для того, чтобы понять происходящее. Потому столь жалкими и оказываются сегодня наши способности осмыслить премудрости квантовой механики. Обескураживают и эксперименты, показывающие, что уже не только компоненты атомов и света, но и сами атомы имеют довольно неустойчивую форму в те моменты, когда мы не наблюдаем за ними, словно хотят скрыть от нас что-то еще.
   Похоже, нечто подобное происходит и с информацией. Где она в чистом виде? Может ли быть ее значение всегда и всюду однозначным? Как назвать ее объективной и точной, если данные исходят от источника, который тем самым утверждает свой статус ее обладателя и стремится укрепить свое влияние? Объективность и субъективность информации, ее полезность и бесполезность кажутся категориями относительными, а различие между ними может быть лишь в степени правдоподобия, обмана или самообмана. Сегодня информация может быть ценной, а завтра от ее ценности и следа не останется.
   Огромный зазор между нашими знаниями природных явлений и явлений общественных сужается, когда обществоведы начинают видеть в мире скопление неопределенностей, которые выстраиваются в вероятности и позволяют предугадывать явления или события исключительно на волнах реальных возможностей перехода неопределенностей в нечто более устойчивое. Политологи могут быть уверены лишь в тенденциях, да и то не полностью. Политики не в состоянии выработать единственно правильной точки зрения, и, хотя все ждут от них откровений, их взгляд на мир всегда тривиален.
   Частицы, из которых состоит информационный факт, напоминают иногда шальные кварки: они ничего не доказывают и могут лишь дезориентировать, как видимая часть айсберга. Гораздо интереснее - направление движения энергетического потока таких частиц из дополняющих друг друга и взаимосвязанных противоположностей. Попытки навязать полную стабильность в информации бесполезны, их нет и в природе, в том числе человеческой. Реальность всегда плюралистична, изменчива, противоречива, и, если нужно что-либо разрушить, надо установить в нем порядок и стабильность.
   Нам лучше бы не отставать от новейших научных открытий, а мы продолжаем упорствовать в абсолютной правоте своих представлений. Трудно, очень трудно заставить себя согласиться с неопределенностью и непредсказуемостью - это требует мужества в признании правомерности иных, кроме собственных, идей и наблюдений, быть терпимости и внимания ко мнению других. Такое отношение отнюдь не равнозначно тяге к призрачному, а лишь напоминает, что нет и не может быть людей со всегда правильными ответами.
   Коли мы несовершенны и неустойчивы, то можем ли создать совершенное и стабильное общество? Думается, возможным остается лишь общество, которое способно безоговорочно признавать и исправлять собственные ошибки, развивать новые конструктивные идеи, адаптироваться к неожиданно возникающим условиям. Признание, что даже величайшие из умов заблуждаются, возможно лишь в развитом, по-настоящему цивилизованном и демократическом государстве. Учитывая малую вероятность определенности да еще органически присущую власти коррупцию, и придуманы баланс ее ветвей, контроль за нею посредством независимой печати, право граждан предавать гласности любую неприятную для правителей информацию...
   Атомы и люди. Казалось, какая может быть связь между ними. Но почему бы не принять ее хотя бы за гипотезу, стоящую того, чтобы о ней говорить. Бесспорно, тонкое это дело переносить новейшие открытия в физике на общественные и межличностные отношения. На этом пути подстерегают все те же искажения, которым подвергались многие учения, в том числе Дарвина, Фрейда и Маркса - трех гигантов, чьи мысли после них начали трактовать, уже исходя из "разумной целесообразности момента". Из теории о происхождении видов Дарвина сделали вывод о праве сильного и выжившего властвовать над другими. Фрейдизм использовали для подрыва ответственности человека перед обществом и самим собой. Из учения Маркса стали выводить "научные" предсказания и пророчества.
   Твердой определенности в делах человеческих действительно днем с огнем не найти. Здесь ничто никем не гарантируется. Даже тезис о ядерном сдерживании покоится на неопределенности. Какой президент может быть уверен в своих действиях, балансируя на грани ядерного конфликта? Они будут зависеть от слишком большого количества неизвестных, вроде нервного его состояния и состояния здоровья вообще. Нет уверенности, что и компьютерная техника сработает как надо, ибо машины созданы человеком и ничто человеческое им тоже не чуждо, особенно сбои в работе.
   Исходить из неопределенности всего бытия нашего означает признание необходимости ставить всегда под сомнения "добрые намерения", если они не совпадают с фактами, но это не равносильно пассивности, наоборот - неопределенность оставляет шанс на улучшение неотвратимо ухудшающегося положения. Неопределенность не мешает человеку продолжать процесс познания и самосовершенствования. В политике познание неопределенности может быть и проявлением сдержанности при оценке оппонентов, предоставлением максимума возможностей для граждан выбирать меньшее из зол без фанатической веры во зло собственное и свое превосходство над другими. Игнорируя же неопределенность, есть риск растерять предоставляемые наукой преимущества, которые надо просто использовать с умом, проработав предварительно сложные, парадоксальные принципы, обнаруживаемые физиками в глубинах природного мира.
   Квантовая механика в политике? Почему бы и нет. Хоть и хочется большей определенности в ней, но и здесь остается только воспринимать волновое движение частиц - людей и обстоятельств. Можно определить местонахождение этих волн, но нельзя предугадать с абсолютной уверенностью направление их последующего движения. Определенность недостижима и во многих других областях, но от этого жизнь не теряет своей привлекательности и даже становится еще интереснее.
   Нильс Бор назвал свой принцип дополнительности между частицами и волнами в квантовой физике "кусочком реальности" и попробовал перенести его на явления общественные. Ученый считал, что разные национальные культуры дополняли друг друга, что ни у одной нации не было абсолютных преимуществ, как и права на подавление другой нации. Проявление своего принципа он видел также в том, что величайшая опасность ядерной эпохи таила в себе и величайшую надежду. Классический же макиавеллизм традиционной дипломатии он призывал заменить открытым сотрудничеством всех государств, в первую очередь в области контроля за ядерным оружием. Даже признался, что квантовая теория больше не увлекала его своими проблемами, что главная проблема - найти пути предотвращения ядерной войны.
   Во Всемирной Истории Народов, мне думается, слишком много переменных величин, но пугаться этого не стоит, как и питать безудержных надежд. Мы сами и наши возможности - тоже величины далеко не постоянные. "Демон-искуситель" живет в каждом из нас, однако без нашей помощи сделать ничего не может. Уверенность же в ком-то, что только он знает, как надо поступать и думать, - искушение преисподней.
  
   *
   Становится уже избитым клише в средствах массовой информации высказывать опасения по поду того, что природные энергетически ресурсы Земли близятся к истощению, а новые безвредные для окружающей среды источники энергии разрабатываются медленно. Если иметь в виду термоядерный синтез, то задача, разумеется, не из легких - нагреть дейтерий (стабильный изотоп водорода), удержать температуру в миллионы градусов для синтеза его ядер в одно ядро атома гелия и получить при этом энергии больше, чем понадобилось для нагревания плазмы. Решение этой проблемы позволило бы снабдить людей энергией на века вперед из относительно экологически чистого источника, но такое может произойти не раньше третьего десятилетия XXI века.
   Тем временем мы продолжаем безудержно пакостить в собственном гнезде, расшатывая биосферу Земли. С такими темпами сжигания органического топлива в первую треть нашего века не останется ни доступных ресурсов, ни самой природы в ее первозданном виде. Предотвратить дальнейшее загрязнение воды, воздуха и земли может только поистине гениальное открытие или отказ наиболее плотоядных потреблять меньше не столь уж нужных для жизни вещей. И то, и другое весьма проблематично, пусть даже рост накопительства состояний упирается в возможности биосферы.
   Бесцеремонно отнимая у матери-природы ее богатство, нарушая экологическое равновесие, мы подвергаем себя страшной опасности - вырождению рода вмешательством в хромосомы зародышевых клеток. Сгорание топлива ведет к накоплению в атмосфере углекислого газа, потеплению климата на планете, открытию "озоновых окон". Еще четверть века такого безудержного насилия над природой, и будет уничтожена, по меньшей мере, пятая часть всех живых существ, включая растения и простейшие организмы. Наша расточительность и беспечность приобретают апокалипсические размеры: мы уже не бережем не только свой Парфенон, но и невидимые нуклеиновые кислоты собственных клеток.
   Положение с питьевой водой особенно остро складывается в Африке - нехватка именно годной к употреблению приводит там к повышению детской смертности, эпидемиям. В богатых нефтью странах Ближнего Востока такой воды, как и нефти, становится все меньше и меньше, к пределу своих возможностей подходят некоторые европейские и азиатские страны. Тем не менее, каждые полгода на Земле прибавляется столько население, сколько его живет во Франции. Природная кладовая не справляется с таким приростом, не может не то что накормить достойно, напоить всех желающих. Из мировых водных ресурсов только два процента пригодны для питья, из них две трети труднодоступны, ибо расположены в зоне вечной мерзлоты или слишком, глубоко под землей.
   Безжалостно уничтожая одну за другой природные ниши, человек создает все больше машин и приспособлений - во имя "прогресса", облегчения физического труда и достижения независимости от все той же природы. К сожалению, от этого человек не становится более способным предпринимать неотложные меры даже для собственного выживания. Многие уже не могут снять накапливаемый стресс, не прибегая к наркотикам. Одни молятся, другие взбадривают себя алкоголем или просто ни о чем не задумываются. Молодые перестают видеть смысл в получении ими профессии, пусть даже престижной и интересной, усмехаются: "Зачем? Чтобы приблизить последний вздох человечества?"
   Вопреки ожиданиям, новейшие научные достижения не так уж облегчают принятие разумных решений, мало дают душевного успокоения и не укрепляют веры в прогресс. Сам же научно-технический прогресс, основанный на неограниченном росте объемов производства, оказывается в таких материальных и психологических тисках, что все четче вырисовываются его пределы, которые нельзя переступать. А кому нужно это вечное борение за власть, влияние, материальный комфорт, защищенность от капризов природы, если оно не дает никакой твердой гарантии того, что их обладатель будет поступать осмотрительно и гуманно.
   Научных изысканий можно вести нескончаемое множество - ради них самих. Но есть ли смысл расходовать столько сил и средств на бесконечные поиски, если в результате, как правило, рождаются либо новый вид оружия, либо не столь уж и нужные вещи? Не лучше ли рационально распорядиться теми опытом и знаниями, что уже накоплены? Научно-техническая революция безусловно освобождает людей от грубого, тяжелого физического труда, но помогает ли она им изживать психологию живого робота? В технократическом государстве нравственные ценности девальвируются, человеку находят применение как работнику, но не как личности. В этом, наверное, и есть парадоксы прогресса в его нынешнем виде...
   Еще во времена Платона китайские мудрецы стали переносить действие законов природы на человека, призывать к достижению гармонии с природной средой, а не к ее завоеванию и господству над ней. Это уже позднее с Запада пришел в Китай диалектический материализм со своими завихрениями искушенного ума.
   В принципе, не столь уж важно, кто первым стал утверждать, что в соперничестве за выживание побеждает наиболее сильный и приспособленный к окружающей среде организм. Если поставить пластинку о происхождении видов другой стороной, то окажется: даже по Дарвину, соперничество не есть определяющее качество живых существ, оно - лишь следствие их воспроизводства в мире с ограниченными ресурсами. Поэтому ученый и понимал "борьбу за существование" в широком смысле - как зависимость от конкретного взаимодействия организма с окружающей средой. К сожалению, немногие сегодня на эту тему задумываются. Всё уповаем на Христа Спасителя: придет и всех рассудит, ведь обещал же...
   Социобиологи стремятся дать эволюционную трактовку природы человеческой. Но можно ли ее вообще толково и внятно объяснить с помощью имеющегося у нас аналитического аппарата? Если и можно, то в этот синтез нужно вместить столько данных из самых разных областей науки, что даже всем ученым вместе взятым с их техническими и научными средствами такое пока не под силу. В представлении социобиологов, например, природа человека зиждется прежде всего на элементах соперничества, эгоизма, предприимчивости, доктринерства. В основном, именно к этим составным сводят они всю ее противоречивость и сложность, исходя из предположения, что организм только воспринимает окружающий мир и не влияет на него. А что, если влияет? И не является ли социально-биологическое лишь одним из слоев человеческой природы, которая может меняться и благодаря нашим усилиям?
   Это не мы, а окружающая нас природная среда кажется безразличной к вывертам нашим и беспомощной предотвратить насилие над собой. Но именно она связывает нас всех воедино, из этого единения произрастают наука, искусство, культура и тот минимум, как говорил Фолкнер, "администрирования и полиции", который означает демократию. Отсюда возникает единственная разумная альтернатива экологической катастрофе - изменить традиционный ход мышления, ориентировать его на этику, предусматривающую более бережное отношение к природному миру. Без таких изменений в сердцах и умах нам просто не выжить физически.
   От чего зависят изменения? От социально-экономических преобразований, которые дали бы возможность измениться, а также от нашей собственной решимости и благоразумия это сделать. От чего зависят преобразования? От поставленных нами у власти действительно мудрых, дальновидных, честных и порядочных людей. Где их взять? Посмотреть внимательнее вокруг себя и увидеть. Пока же правители делают вид, будто им хорошо известен путь спасения и они нас ведут в правильном направлении. У нас самих все еще не срабатывает в должной мере инстинкт самосохранения, потому как мы не полностью осознали обманчивость своих устоявшихся представлений о том, что реально происходит. Мы редко задаем себе вопросы, чтобы докопаться до глубинных причин, до самых корней, и удовлетворяемся легкомысленным скольжением по поверхности видимых явлений...
   В мире Природы, хоть и не сразу бросается в глаза, подобное притягивается себе подобному, но спустя некоторое время может и отталкиваться. Между людьми это происходит, наверное, посредством энергии окружающего пространства, в котором сосуществуют мысленные образы как живых людей, так и тех, кого уже нет с нами. Там же витают идеи будущих открытий и изобретений. Что от нас устремляется в это пространство, то мы и получаем из него, а отсюда чем больше в нем нашей негативной энергии, тем безнадежнее попытки найти что-либо положительное в себе и других. Это ментальное пространство принадлежит всем, язык внушения или самовнушения через "биологическую радиосвязь" интернационален.
   Помимо чисто физических органов восприятия есть в каждом из нас и такие, которые могут действовать без непосредственного импульса извне или изнутри, но от них зависят наши интуиция, память, предчувствие будущего, да и вообще образное мышление, относящееся к первой сигнальной системе. Можно назвать это божьей благодатью, можно - органами "третьего глаза", суть не меняется. "Биологическая радиосвязь" работает и работает на собственных батареях: мышцы тела при сокращении генерируют высокочастотные токи с мощностью в несколько миллимикровольт.
   Нередко мы заимствует у кого-то идею, образ, сюжет, форму, а иногда просто подражаем. Но бывает, заимствованное выдаем за собственное. В латинском языке корень этого слова-явления (плагиат) первоначально означал использование чужого раба в работе на себя, будто он свой; в дальнейшем диапазон значения слова расширился и стал включать заимствование чужих мыслей, выдаваемых за свои. Что характерно, при внимательном рассмотрении даже у гениев в их учениях не столь уж много оригинальных мыслей - им удалось просто мастерски адаптировать уже известное, синтезировать его и приложить результаты к потребностям времени.
   Известно, например, что в науке "по рукам" ходит немало авторских концепций, ставших общим достоянием, и это не считается плагиатом. В литературе Дидро заимствовал у Сервантеса не только отдельные идеи, но порой и целые фразы - это уже настоящий плагиат. Дюма-отца, Шолом-Алейхема, Шолохова можно считать также и одаренными мастерами адаптации. Уолт Уитмен заимствовал идеи и мысли у себя самого, ничего другого не создавая, кроме различных вариантов "Листьев травы". Да и не занимаемся ли все мы плагиатом с тою лишь разницей, что некоторые придумывают для этого более или менее яркое образное выражение?..
   Работая в Мексике, мне приходилось изучать космовидение ее исконных народов еще до прихода туда конквистадоров. Ацтеки, тольтеки, майя не объясняли борьбу противоположностей в нашем понимании: этот конфликт был окрашен ими в тона магического эзотеризма, вследствие чего современникам крайне трудно разобраться в их сложном, неприступном мире. Есть разные версии, но я склоняюсь к тому, что их священники делали это сознательно, дабы держать простых смертных в неведении и повиновении.
   Должно быть, древним жителям мексиканских нагорий мир казался настолько одухотворенным, что они не задумывались о реальном или нереальном, объективном или субъективном. Все им представлялось возможным, вызывало благоговение или страх, особенно физическая сила и слабость, здоровье и болезнь. Практическое врачевание посредством магических заклинаний считалось естественным методом лечения. Куриное яйцо использовалось для очищения заболевшего органа. Люди с сильным волевым характером, как считалось, редко страдают простудой, расстройством желудка, бессонницей, головной болью и отсутствием аппетита. Дурному глазу приписывалась способность влиять на неверную в браке жену, немого ребенка и грудного младенца...
   Все это служит у меня как бы поводом к разговору о том, что под влиянием нового времени российская наука психология тоже вышла "из подполья". От нее законно ждут ответов на многие вопросы бытия. К примеру, помогает ли покаяние практическому делу и, если да, как лучше перейти от покаяния к действию? Каковы пути преодоления человеком конфликта между идеальным и действительным? В чем различие между авторитетом власти и властью авторитета?.. Все вопросы связаны с возрастающей ролью человеческого фактора, логика которого нарушает стройность логики воспроизводства "винтиков" государственной машины и когда-то воспетую безоговорочную зависимость надстройки от базиса.
   Психологи наконец-то прямо и открыто признали, что природа человеческая не в экстремальных военных, предвоенных и послевоенных, а в более менее спокойных мирных условиях не стыкуется с административно-приказными методами управления производством и ориентацией на безусловное подчинение "авторитету власти". Им пришлось искать реальные мотивы участия людей в социально-экономической деятельности не только в потребности улучшить свое материальное положение, но и в стремлении удовлетворить свое любопытство, утвердить свою значимость в собственных глазах и получить моральное удовольствие от результатов работы.
   Если поставить себе цель, в жизни можно найти свидетельства в поддержку любого широкого взгляда на человеческую природу, но цена обобщению будет медный грош, пока оно не подразумевает непрерывного интерактивного наблюдения за ее проявлениями в конкретных социально-экономических условиях, их испытаний и проверок новейшими научными данными. При этом любое обобщение должно приниматься лишь за "рабочую гипотезу", а не за окончательную истину, пригодную для всех времен и народов. То есть, лучше воздержаться от попыток свести человеческую психологию-галактику к психологии солнечной системы, ибо в душе каждого смертного, а точнее в нашей черепной коробке, свои планетарные системы, млечные пути, туманности, "черные дыры" и сложнейшая совокупность незафиксированных точек мышления и чувствования. Если животное быстро адаптируется и меняется само, то человек биологически более уязвим, но именно эта уязвимость может послужить основой его преимуществ, способствовать развитию в нем особых качеств.
   На основании фактов многовековой Всемирной Истории Народов и известных психологической науке данных о человеке нельзя уверенно утверждать, чего больше в его природе - добра или зла, любви или ненависти, доброты или жестокости. Вот искушений самого разного рода действительно хватает - правдой и ложью, здравомыслием и глупостью, душевностью и цинизмом. В его психее на незримом поле боя схватились две одинаково могучие силы - инстинкт самосохранения и инстинкт саморазрушения. Стремление же уничтожить другого чаще всего сопровождается и подсознательным стремлением к уничтожению себя. И чем больше в нем самом или вокруг препятствий для удовлетворения его наиболее ярких способностей, тем мощнее потенциал разрушения. Что в людях чаще всего побеждает? Каждому уготовано свое, но исход зависит и от того, находит ли индивид в себе решимость быть искренним перед своей совестью, чувствует ли он ответственность перед самим собой или становится безразличными к себе, превращаясь в послушный инструмент для достижения чужих целей.
   Разве мы сами не замечаем, как зачастую меняемся, и не в лучшую сторону, - в состоянии опьянения, по ходу общения с особями противоположного пола и теми, кто слабее физически? Невольно задумаешься, есть ли вообще поддающееся определению понятие "человеческая природа", не слишком ли в нас много слоев и уровней, которые перемещаются постоянно и непредсказуемо. Относительно легко можно отнести кого-то к определенному типу личности по преобладающему признаку, но насколько труднее абсолютизировать что-то одно из его эмоциональных, интеллектуальных и духовных проявлений. Мы не всегда оказываемся верными даже себе самим: вроде бы говорим и действуем сообразно своему характеру, но под воздействием какого-то необъяснимого, мистического порыва души неожиданно совершаем глупости, становимся упрямыми, трусливыми, циничными, жестокими.
   Кому из нас не приходилось сталкиваться с типажами, будто законсервированными на каком-то раннем этапе их жизни. Они винят во всех своих неприятностях других, с трудом меняют устоявшиеся представления, в действиях людей всегда усматривают эгоистические мотивы, поскольку не представляют себе, что человек может поступать так или иначе еще и из принципа, из интересов общей пользы и стремления снискать одобрения у других. Для таких время застыло где-то на раннем этапе их развития, они равнодушны к прошлому, их волнует только происходящее рядом с ними в данный момент...
   Занимаясь своей основной работой в Америке, мне невольно приходилось создавать психологические модели людей, чтобы лучше представить себе их явные или скрытые достоинства и недостатки. Объяснение многих их поступков я находил в их личном интересе, привычках, жизненных потребностях, благоприобретенных или врожденных, но всегда составлявших основу личности и характера. Многое казалось мне непостижимым, загадкой без разгадки. Почему, скажем, время от времени кто-то как бы сознательно теряет контроль над собой, нарушает собственное душевное спокойствие, выдумывает какие-то образы и верит в них, как в реальные, при этом даже испытывая некую физиологическую потребность растревожить себя. И как получается, что при одинаковом настроении и аналогичных обстоятельствах, но в разное время один и тот же индивид способен на поступки совсем не похожие, подчас прямо противоположные?
   В ходе своих наблюдений я склонялся к мысли о том, что склад ума и чувствования любого из нас лучше всего воспринимать как ускользающую параболу, присущую только конкретной личности, но все же параболу. В ней мне приходилось пытаться уловить способность личности проявить добрую волю и духовное рыцарство, скрытые в ней мелодию и контрмелодию, свое понимание добра и зла. И каждый раз вынужден был делать заключение о невозможности окончательных выводов. Да и возможно ли это, если мы не в состоянии, даже следя пристально за какой-то одной микрочастицей, определить точно, где она будет находиться в следующий момент. Мы ведь тоже состоим из частиц и волн, даже во сне перемещаясь в пространстве со скоростью двадцать километров в секунду по траектории в направлении к звезде Вега созвездия Лиры: один только день такого космического полета по спирали приближает нас к этой путеводной звезде больше, чем на миллион километров.
   Из тех же наблюдений выстраивались у меня различные комбинации двух типов мышления - "вертикального" и "латерального", - расположенного как бы по сторонам срединной плоскости. Рассуждавшие только "вертикально" придерживались общепринятой структуры причинно-следственных связей и рождали слегка измененные старые идеи. Способные еще и к "латеральному" мышлению одновременно, могли по-новому рассматривать устоявшиеся представления, произвести на свет оригинальную идею. Своим открытием теории относительности Эйнштейн подтвердил, что к гениальному озарению можно прийти путем исключительно рассуждений, а затем подкрепить его экспериментами. Он же отмечал, что наши способности вырабатывать новые идеи связаны больше не с экстраординарным интеллектом, а с неортодоксальным мышлением.
   Чрезвычайно важным мне казался в человеке не только способ, но и образ его мышления. Один тип личности даже не пытается предугадывать будущее, направляет свои усилия на выполнение конкретных реальных дел и, если не получается, старается исправить положение. Другой не в состоянии сконцентрировать внимание на текущих задачах, тратит слишком много времени и сил на беспокойство о будущем, но надежды его часто не сбываются и он приходит в отчаяние. Кроме китайцев, разве только негры на американском юге редко страдают сердечными заболеваниями: они смотрят на жизнь спокойно, излишне не терзают себя тем, что иной раз не все выходит как хочется. Такие поддерживают в себе жизненный тонус, полностью переключаясь на любимое дело, когда нет ни желания, ни времени рассуждать, счастлив ты или нет.
   Умными я считал тех, кто был способен пробежать мысленно цепочку причинно-следственных связей и максимально приблизиться к первопричине. Скажем, кто-то в плохом настроении, крайне раздражен, переживает. Почему? Просто не может хорошо выспаться, вовремя расслабиться, подзарядить свои "батареи". Почему не может? Нервы подводят, ему обидно, что бессмысленно прожигается жизнь. Откуда это? От того, что работа у него неинтересна и не приносит ему удовлетворения. Почему так получилось? Наверное, его родители не сознавали, какую важную роль в жизни играет любимое дело. Почему не сознавали? Им было безразлично - у них самих такой работы не было. Почему не было? В силу неблагоприятно сложившихся жизненных обстоятельств... И так до бесконечности, ближе к сути того, что нужно узнать.
   Наиболее умными мне представляются и сейчас индивиды, которые, постоянно работая над своим воображением, умеют свести любую, даже самую сложную проблему к весьма простому решению, учитывающему, что при определенных обстоятельствах и в конечном итоге верными могут оказаться два противоположных мнения об одном и том же. Одновременно большим минусом интеллекта считают склонность идеализировать собственную персону, представлять себя пупом земли. В их понимании, рассудок в ущерб нравственности, как правило, порождает разочарование в жизни, а облегчение и радость приходят, когда отказываешься от своих притязаний быть умнее других, от непомерных амбиций и тщеславия.
   Живая личность мне до сих пор кажется сложнее даже самой сложной теории физики, неуловимой как квант. На мой взгляд, пусть даже нам крайне трудно избавляться от своих предубеждений и предрассудков, мы все же в состоянии сделать свой мир приносящим нам и другим счастье. Нужно только сильно хотеть этого.
  
   ДВОЙНАЯ СПИРАЛЬ
  
   Вена, раннее утро погожего летнего дня. За столиком кафе возле пруда городского парка уединились двое. Вокруг ни души и только воробьи, прыгая с одного места на другое, доклевывали последние оставшиеся с вечера крошки.
   Эти двое вносили последние изменения в текст их общей корреспонденции для "Литературной газеты" о советско-американской встрече в верхах, завершившейся в редутном зале дворца Хофбург подписанием Договора ОСВ-2. После обмена мнениями о встрече накануне с министром иностранных дел Австрии, беседа плавно перешла на неполитические темы.
   - Думаешь, я не чувствую, что Штирлиц представлен мною в несколько опрощенном виде? - заметил один из них. - Мне, конечно, хотелось поглубже понять его душу, но сделать это по силам лишь тому, кто сам на себе испытал нечто подобное. Вот закончишь свою казенную карьеру и приступай к созданию своих "семнадцати мгновений" или чего-то еще. Только пиши честно и смело о себе и людях, а главное - о том, что пришлось узнать за все минувшие годы. Толяныч, ты на десять лет моложе меня, у тебя еще есть время, а у меня оно строго отмерено...
   Предчувствовал ли тогда переполненный кипучей энергией и творческими планами, добрейшей души Юлиан Семенов, что судьба-злодейка уготовила ему всего-то еще четырнадцать лет? Если бы иметь тот магический кристалл, сквозь который можно увидеть будущее!..
   Историю уже привыкли переписывать каждый раз языком новейшей эпохи - с высоты времени, мол, виднее. Предвидение и прогнозирование, особенно теми, кто склонен сожалеть о сделанном предшественниками и не видеть в их деяниях ничего хорошего, ждала аналогичная участь. Спиноза не зря считал таких людей дважды беспомощными и ничтожными. Но как тут разглядишь будущее, если нередко новое захватывающее воображение нередко рождается ересью и умирает, все еще считаясь предрассудком.
   Природу наших умственных способностей некоторые ученые признали тройственной. По их мнению, ум инстинктивный обитает в спинном мозге и солнечном сплетении, "администрирует" потребности тела и эмоции. Ум рассудочный (интеллект) размещен в черепной коробке. Ум прозренческий обычно спит, но начинает работать у создателей чего-то необычного, способных и к сверхчувствительному восприятию, при котором неортодоксальные идеи появляются спонтанно из подсознания, словно подарок Неба.
   Да, наверное, у каждого есть свой "третий глаз", который дремлет, когда не хочешь по каким-либо причинам сосредоточиться, вложить в родившуюся мысль энергию для будущих действий. Сильная, яркая, сознательно посланная в окружающее пространство ментальной материи мысль, создает живые мыслеобразы, ожидающие воплощения в жизнь. Дабы это произошло, нужно лишь сконцентрировать свое внимание на задуманном.
   Неопределенность, крушение "непорочных доктрин", свержение с пьедесталов идолов и божков всегда были знаком минувших эпох. Под вопрос ставились даже самые очевидные принципы этики и морали, сложившиеся представления о человеческой природе, обществе, государстве и прогрессе. Традиционно этика и мораль исходили из неизбежности победы в человеке добра над злом, избегали признания в нем самом "мыслящего животного" или "думающего тростника", полагая, что ему просто необходимо нечто прочное и стабильное - ностальгия по лучшему будущему и вечная надежда на спасение. Все это тоже попадало под тяжелый пресс сомнений.
   Одни извечно страшились всех и всяческих неопределенностей, отвергали обманчивое прошлое и иллюзорное будущее. Другие, укрывшись теплым одеялом утопий и тоски по совершенному обществу, старались забыть о тягостной действительности, но забыться полностью не могли, с рассветом просыпались с тяжелой головой, чтобы вновь погрузиться в ту же действительность, где все относительно, изменчиво и даже "третий глаз" частенько подводит.
   После крушения социализма в Центральной Европе и Советском Союзе у марксизма и его адептов не увеличивались шансы утвердить научность своего учения, но и у их оппонентов далеко не все шло так, как им бы хотелось. Интеллектуальная инициатива будет за теми, кто способен создать не доктрину из новых догм очередного "изма", а взять из каждого учения лучшее из того, что может претвориться в жизнь, не перелицовывая при этом полностью человеческую природу.
   Будет ли являться безошибочным и в будущем заверение в том, что человечество покончило с коммунизмом, какое когда-то сделал Ельцин в Конгрессе США под бурные аплодисменты? В принципе, бесследно мировоззрения никуда не исчезают, они могут исчерпать себя на каком-то этапе и вернуться в качественно обновленном виде. Социалистические идеи, которых до сих пор придерживаются многие партии и даже государства, трудно заподозрить в исконной порочности, немало полезного они принесли и моей стран. Но захватить воображение они смогут разве лишь после того, как станут более зрелыми, вобравшими в себя достижения общечеловеческой культуры, теснее связанными с подлинной социально-экономической справедливостью и заботой о сохранении природы.
   Свидетельством превосходства капитализма считают переход ряда бывших социалистических стран к частному предпринимательству и рыночной системе в экономике, отказ от жесткого централизованного планирования. Вот только свободный рынок никогда не был неотъемлемой частью одного лишь капитализма, хотя именно при этой системе и достиг максимального развития в производстве товаров. И при капитализме здравомыслящие люди понимают, что система эта тоже должна обновляться, ее также ожидает своя перестройка с ориентацией экономики на социальные нужды. В этом отношении предпочтение отдается лучшему из того, что есть у скандинавов, японцев и немцев, сочетающему в себе интересы государства, бизнеса и общества...
   Трудно, очень трудно вырваться из пут прошлого, чтобы непредвзято посмотреть в будущее. Когда же это временами удается, то в воображении возникают такие этюды из еще не созданных произведений. Во всяком случае, в моем воображении.
   Немало опасностей нас поджидает, и одна из них, довольно серьезная: политический арсенал либерализма может пополниться далеко не либеральными средствами. То есть, адепты свободного рынка и демократии способны достаточно легко перейти рубеж и стать сторонниками постулатов государственности, которые исключали бы признания права на равное существование других политических воззрений, кроме их собственных. Такая метаморфоза демократии и авторитарности реальна и в отдельном государстве, и в сообществе государств. Все известные учения - христианства, ислама, марксизма, анархизма исходят из предпосылки, будто стоит только физически избавиться от враждебных элементов, сразу разрешатся наиболее важные проблемы нашего грешного бытия земного.
   Чем дальше от порога между вторым и третьим тысячелетиями, тем отношения между обществом и государством будут меняться не столько под влиянием устремлений граждан к большей независимости от государственных структур, сколько из-за неспособности власти полностью доминировать над обществом. В зависимости или вне зависимости от этого, все важнее для людей будет не социально-политическая структура страны, где им приходится жить, а весьма конкретные вещи: доступны ли им интересная и достаточно хорошо оплачиваемая работа, а также культурные и духовные ценности, делающие их жизнь более содержательной.
   Демократия была и останется процессом потенциально открытым для искушений добром или злом, весьма рискованным, чтобы не обратиться в свою противоположность. Истинная же демократия подразумевает не только свободные выборы, но и гласный общественный контроль за экономической и политической элитой с реальной возможностью отдавать ее представителей под суд в любой момент, если на то есть основания. Такого состояния можно ожидать, но в полной мере, в ближайшей перспективе оно может и не сложиться. Повторится ли черная эпоха средневековья или нечто похожее? Если иметь в виду деспотические элементы поведения власть предержащих, упадок морали и бездумное разрушение природной среды нашего обитания, то симптомы нынешней и той эпохи весьма схожи. Интеллектуальная инквизиция тоже начеку, ей органически необходимо пребывать в состоянии раздражения, демонстрировать публично свои симпатии и антипатии, провоцировать драматизм "малых сцен" и представлять реальность в виде силового поля высокого напряжения.
   Крайне правые политические силы не откажутся от борьбы с докучающими их либеральными идеологиями, при столкновении с ними предпочтут навешивать ярлыки для их дискредитации. Но сами идеологии, увы, не исчезнут, хотя могут и приобрести несколько иное качество, ибо нельзя жить без всякого мировоззрения и видения хотя бы в общих чертах будущего общества. Не выдержат прессинга лишь "закрытые" идеологии, взявшие на себя непомерное бремя носителей истин в последней инстанции. Столкновение идей будет по-прежнему сопровождать большую политику и никакими претенциозными заявлениями о "кончине идеологии" не помешать разработке идейно-политических альтернатив. Сохранится и различие между убеждениями и догмами, наряду с вековечными спорами, чьи взгляды ближе к реальной действительности и более готовы к собственным изменениям под ее давлением.
   Будут ли совместимы нравственность и этика с государственным бытием? По многим причинам склоняюсь к мысли, что положительный ответ напоминал бы утопию. Однако вопреки всему, многие из нас все еще хотят верить в добропорядочность правителей и их благие намерения показать нам дорогу в лучшее будущее, ради которого нам нужно лишь пожертвовать некоторыми личными интересами и выгодами. В истории цивилизации произойдет поистине переворот, если потребность в соблюдении этических норм станет определяющей и в государственном бытие. Пока же все будет развиваться по канонам "вечного боя" и проповедуемого с амвонов смирения.
   У чумы нашего времени, СПИДа, останется свой аналог и в политике - лицемерие. Его проклятие словно ниспослано небесами на правительства, дипломатию, разведку, политологию, СМИ, философов, ученых и писателей, за редким исключением, чтобы подтвердить правило. Обе болезни заразны, и не известно еще, от какой легче избавиться. Но есть между ними и одно существенное различие: неизлечимо больные СПИДом ждут своей смерти, а лицемеры безудержно рвутся к власти закрепиться на ее пирамиде. Международное лицемерие, как более продвинутая форма, будет менять лишь свой стиль применительно к моде. Ноосфера Земли уже перенасыщена враньем и красиво прикрытым согласием с ним большинства. Интересно, где окажется критический уровень, пройдя который, болезнь становится вообще неизлечимой?
   Всемирная история лжи и лицемерия продолжится, войдя лишь в новую фазу все большей взаимозависимости стран и народов. При этом груз этой взаимозависимости переложится, как и раньше, на их плечи совсем не одинаково. На одним рынках будет изобилие, на других острая нехватка товаров первой необходимости, да и выкачивание сырья будет производиться главным образом из слабо развивших свою экономику государств. Из таких неравновеликих экономик будет формироваться и дальше мировая, во главе которой еще прочнее утвердятся США, Китай, Германия и Япония. Эпоху "холодной войны" полностью заменит эпоха "горячего рынка".
   Схватка не на жизнь, а на смерть может начаться и без участия армий. Уже ведутся и наверняка продолжатся войны невоенными средствами на мировом рынке, где сколачиваются торгово-экономические блоки государств, вынашиваются планы проникновения и захвата чужих ресурсов. И все это под аккомпанемент региональных вооруженных конфликтов в угаре национализма и религиозного фундаментализма.
   Не надо быть в высшей степени проницательным, чтобы предсказать противоречия между Востоком и Западом, которые переплетутся с противоречиями между Севером и Югом в еще более запутанный узел с самыми непредсказуемыми последствиями. Как бы кому ни хотелось, пропасть между богатыми и бедными странами не исчезнет ни в ближайшей перспективе, ни в каком либо обозримом будущем. Углубится ли? Вполне возможно, хотя и не обязательно.
   Попутно национальные экономики будут приобретать все более многонациональный характер, стараясь озадачиваться не валовым производством, а интеллектуальным превосходством своих товаров. В некоторых наиболее развитых странах международный товарообмен превысит внутренний. Транснациональные промышленные и банковские корпорации станут играть все более решающую роль, продвинется и процесс мировой стандартизации культурных ценностей, естественно, со своими приобретениями и потерями. Новые технологии приведут к гораздо боле глубоким морально-психологическим последствиям, чем представлялось. Не сглаживая остроту экологических проблем, можно с достаточным основанием утверждать, что они незамедлительно потребуют безотлагательной выработки международной экологической этики.
   В любом случае, от происходящего на глазах спокойствия душе вряд ли прибавится. Продолжится накопление нами негативных знаний, вследствие чего критическому анализу подвергнутся сама идея прогресса и традиционные концепции творчества, в том числе художественного, начнут теряться семантические значения словесных знаков, диалектика - переходить в постаналитику. В памяти, коллективной и индивидуальной, зачастят провалы, недавнее прошлое (сегодня еще настоящее) по привычке подвергнется остракизму, далекое прошлое - произвольному обращению с ним. Явления станут рассматриваться в интерактивной связи с другими, формально с ними не связанными, и в более широкой перспективе, вместо одной, как было прежде.
   Проявление на практике некоторых из названных тенденций уже получило название "постмодернизм". История с главным направляющим смыслом им отбрасывается, словно отработанный интеллектуальный шлак, вместе с обществом в виде пирамиды. Адепты постмодернизма обкатывают идею информатомократии в государстве, которое должно не планировать будущее, а принимать эффективные меры для решения текущих проблем лишь "в случае необходимости". Что обещает постмодернизм? Еще один виток по двойной спирали прогресса или очередную ошибку на пути познания истины? Никаких "или - или", постмодернизм ничего не обещает. Если модернизм подразумевал различные средства выражения, перспективы и мнения, то постмодернизму безразлична преемственность, им сознательно нарушаются формы и стили, перемешиваются уровни культуры, действительность преподносится без прямого выражения отношения к ней, поиск глубины ее смыслового содержания вызывает скептическую усмешку. Впрочем, и это надо отметить, поверхностное суждение постмодернизм считает также обманчивым.
   Хотелось бы сразу отнести постмодернизм к идеологии экономической и политической экспансии общества массового потребления, где даже стиль и образ жизни служат товаром на рынке. Однако почему бы не увидеть в этом феномене и недуховное выражение формирующейся касты предпринимателей, связанных между собой современными электронными средствами коммуникации и передвижения в условиях все более разбухающего от товаров мирового рынка? Для них реальный смысл имеет только время, но не пространство, в котором национальная культура уступает рынку, где все можно купить и считать сентиментальной блажью разговоры о духовных жизненных ценностях.
   Если квантовая механика лишила определенность и последовательность своих оснований, то постмодернизм доводит до экзальтации непоследовательность и терпимость к формальной несовместимости. По сути им экстраполируется эклектическая логика культуры, зародившейся в Соединенных Штатах, где плюрализм - ядро многонационального культурного наследия. В постмодернистском видении мира, политика должна строиться с учетом заботы об экологии и необходимости снять угрозу ядерной войны, плюрализма интересов и равенства возможностей всех социальных страт, защиты прав личности, уважительного отношения к многозначности, правомочности различных и даже противоположных взглядов...
   С постмодернизмом или без него, степень свободы будет по-прежнему соотноситься гражданами с равенством возможностей в условиях социально ориентированной экономики, с законом и порядком. Свободу немногие из них признают ограниченной, даже с учетом угрозы международного терроризма: придется компенсировать, дополнять, устанавливать разумный баланс интересов частных и общественных. Иными словами, не обещает сложиться единого и всеобъемлющего критерия свободы и демократии. Утопии будут все так же утешать, но плюрализм - ближе к реальной действительности хотя бы потому, что им признается многообразие целей, даже формально подчас противоречащих друг другу.
   В конечном счете, что будет отличать цивилизованного человека от варвара? Как и всегда, умение отстаивать свои убеждения, сознавая относительную их ценность, и понимать, что люди причастны к деланию истории в той же степени, в какой причастна она, творя их.
   Принято считать, что сила японцев - в упорном трудолюбии, немцев - в дисциплинированности. У народов, достигших в процессе исторического развития расцвета культуры и экономики, несомненно есть сила воли. Однако решимость в достижении цели, хоть и много объясняет, вряд ли может предвосхитить результаты. Есть и нечто из области закономерных тенденций, приводящее подчас к совершенно неожиданным последствиям.
   Перекочевав из прошлых веков в век нынешний, по-прежнему будут проявляться две противоположные тенденции - к войнам и к предотвращению их. Обе останутся, даже если у одной, как может показаться, станет меньше шансов. Свобода выбора между ними сохранится при условии, если праву каждого народа строить жизнь по своему усмотрению не будет никто угрожать извне, а главенствующими на деле станут принципы коллективной безопасности. В противном случае ничего не останется другого, как только ждать появления более разумных "думающих тростников", которые прилетят к нам на НЛО и объяснят, как надо добиваться мира и согласия.
   Тем временем одновременно с оружием массового уничтожения будет производиться и так называемое "нелетальное". Среди перспективных разработок американского военного ведомства уже фигурируют генераторы электромагнитного импульса для выведения их строя техники противника, химикаты для разрушения автомобильных покрышек, мощные лазерные заряды ослепляющего воздействия, усыпляющие средства, сверхлипкие полимеры, после разбрасывания которых на взлетных полосах и железнодорожном полотне не взлетит ни один самолет, ни проедет ни один поезд...
   Тем не менее, понятие "гражданин планеты" продолжит обогащаться своим содержанием. Нынешнему понятию "нация" тоже придется претерпевать изменения, хотя оно и останется еще некоторое время в силе. Явственнее станут вырисовываться контуры верховной власти вне национальных рамок, в форме федераций независимых государств или чего-то похожего. Будущее межгосударственных отношений пойдет и дальше по пути коммерциализации мировой политики, господства в ней прежде всего экономического интереса.
   Интеллектуалам будущего не обойтись без осведомленности о новейших достижениях естественных наук, сами научные открытия станут темами дискуссий для писателей и философов, от которых можно будет услышать интересные соображения относительно молекулярной биологии, квантовой физики, генной инженерии. Их будет безусловно интересовать, можно ли и, если да, то как применить в социальной практике физические принципы термодинамики, теории катастроф, а также сам факт отсутствия в нашем мозге главного, доминирующего центра.
   Позволяя безмерно увеличивать объем производимых товаров, половина которых, если не больше, в высоко развитых странах не находит спроса на рынке и просто ликвидируется, технический прогресс будет и дальше заставлять людей посвящать львиную долю своего времени сравнению цен на товары широкого спроса, дабы не промахнуться. И мало кто при этом задумается о реальных законах стоимости, о подлинном ценообразовании, о потраченных впустую энергетических и природных ресурсах. Все словно запрограммировано заранее, дабы не дать времени хорошенько разобраться, откуда и как возникают финансовые, энергетические и прочие кризисы.
   В то же самое время, продиктованное не в последнюю очередь неуверенностью в завтрашнем дне стремление к обогащению и роскоши продолжит вытеснять на задний план гуманитарные ценности. Около восьмидесяти процентов материальных благ осядет у пятой части населения планеты. Людьми без доступа к "соскам" частного предпринимательства овладеет еще большее чувство беспомощности и отчуждения. Для заметного сокращения безработицы не сложится благоприятных условий, а отсюда и преступности.
   В Западной Европе все громче будет слышно тиканье часового механизма "демографической бомбы". С одной стороны, в десяти ее странах каждому шестому работоспособному жителю стукнет шестьдесят пять лет, и каждый, конечно, потребует свою долю причитающихся ему социальных благ. С другой, на Европу навалятся волны все более массовой миграции населения из Азии, Африки и Латинской Америки, где оно прокормиться уже не в состоянии. Смогут ли позволить себе такую "роскошь" государства свободного рынка? Сомнительно.
   Провал социалистического эксперимента к востоку от Эльбы не означает, что к северу от Рио-Гранде все наиболее острые проблемы разрешатся успешно. Будущее самой развитой в промышленном отношении страны Запада на откупе способности американской демократии задействовать рационально резервы своего главного богатства - человеческого капитала, предложить и осуществить действительно стоящие идеи, отвечающие стремлению людей к счастью. Потенциальные предпосылки для этого есть, но однозначно невозможно утверждать, что тамошние правители найдут в себе силы признать: главным врагом демократии может только она сама, если позволяет дальнейшее загрязнение природной среды, рост насилия, преступности, наркомании. Справятся ли они с этими проблемами? Никаких гарантий нет, но от их разрешения будет зависеть и роль Соединенных Штатов в мировой политике.
   Новой России тоже суждено вписываться во все более тесный, взаимозависимый мир с его глобальными процессами слияния-отталкивания экономических и политических интересов, но, чем больше она будет выступать в роли кладовой природного сырья, тем меньше у нее шансов вписаться без ущерба для себя. Следуя своей традиции, она не станет равнодушнее перед лицом опасности самоуничтожения цивилизации и будет продолжать адаптироваться к меняющемуся характеру международного сотрудничества, которое становится менее формальным и более непримиримым к национальной обособленности, религиозному и идеологическому фанатизму, политическому шовинизму и расовой ненависти. У нее будут все возможности не только сохранить, но и упрочить набранный за минувшее столетие авторитет миролюбивой державы, на этот раз уже без идеологической трескотни и тщеславных амбиций "первопроходцев". Вопрос только том, сумеет ли она этим потенциалом разумно распорядиться.
   Весьма печальную картину можно будет наблюдать в России, если образование и дальше будет ориентироваться исключительно на потребности крупного бизнеса в ущерб фундаментальным исследованиям и наукам, если дальнейший процесс тотальной компьютеризации будет приводить к росту функциональной неграмотности, к потере способностей к межличностному общению и формированию "технологических каст". У каких жизненных ценностей появится наиболее широкая социальная база? Цепочка приоритетов, мне кажется, выстроится таким образом: материальное и моральное удовлетворение от работы, личная свобода и независимость, равенство всех перед законом, экономическое равноправие возможностей для молодых, дружба, честность, интересный досуг и свобода передвижения, взаимопомощь, семья, патриотизм, защита окружающей среды, совершенствование личности, терпимость к иным культурам, религиям, мнениям...
  
   *
  
   Если и есть в мире земном некий "абсолют", не зависящий от исторических перипетий, так это, наверное, истинная природа человеческая. Согласно дзэн-буддизму, принципы, на которых она построена, лежат за пределами видимых явлений и не могут быть постигнуты мыслью, они не логичны, в них отсутствует множественность, сняты все противоположности. Именно с истинной природой человеческой совпадает и подлинная реальность.
   На вопрос астролога к Гаутаме Будде, в чем секрет его непредсказуемости, тот ответил: "Будучи внимательным, я не повторял одной и той же ошибки. Я не использовал дважды один и тот же шаблон. Я стал человеком, я больше не машина. Ты не можешь предсказать меня. Следующий момент неизвестен - не только тебе, но и мне. Он абсолютно неизвестен. Никто не знает, что произойдет".
   Отдадим должное историческим фактам - буддийские заповеди были известны еще до христианства: "Не убий, а боготвори жизнь. Не бери то, что тебе не дается, уважай вещи других. Не лги. Не думай об удовлетворении плотских искушений. Воздерживайся от опьянения, чтобы сохранить чистым рассудок. Не говори о недостатках других, относись к ним с пониманием и симпатией. Не восхваляй себя, исправляй свои недостатки. Без колебаний оказывай материальную и духовную помощь, предпочтительно бескорыстно. Не злись, контролируй себя. Думай только о деяниях на пользу другим. Будь способен переносить страдания..."
   Заповеди эти можно считать оригиналом, христианские - их плагиатом. Если в самом обычном мы действительно начинаем видеть необычное, а в бессмыслице - свою систему, если чувствуем тоску здравого смысла, понимаем антилогику и антимотивы, то уже приближаемся к проникающей в суть вещей и людей истинной мудрости, при которой нет места суетной деловитости и все единичное представляется целым...
   Поль Валери отмечал у нас одну из многих дурных привычек - принимать метонимию за открытие, метафору за доказательство, словоизвержение за поток капитальных знаний, а себя самих за пророков.
   Излюбленный метод прорицателей - утверждать, что будет именно так, если не произойдет нечто из ряда вон выходящее. По тому же принципу построено и сделанное в Америке пятьдесят лет назад предсказание: к концу XX века Соединенные Штаты составят Англия, Германия, Франция и Россия, причем Россия будет сокращенно называться Ра.
   Накануне второго тысячелетия нашей эры, в предвестии конца света и предсказанного в Апокалипсисе второго пришествия Христа для свершения смертного суда, эпидемия повального страха поразила Европу. Появления Сына Божьего ожидали в Иерусалиме, куда и бросились толпы паломников, побросав дома и накопленное ими добро. Как же объяснили это потом, когда конца света не произошло?.. Простые смертные, мол, ошиблись в расчетах.
   В научное предвидение стали больше верить после Исаака Ньютона. Из его теории о зависимости движения тел от определенных законов выводили возможность рассчитать процесс эволюции, для чего достаточно решить некоторые математические уравнения. Ньютоновскую же механику превратили в парадигму и для общественных наук, создав на ее основании математические модели, предназначенные объяснять поведение не только отдельного индивида, но и общества в целом.
   Однако предвидеть будущее оказалось непросто - всячески мешали случайности, не подчинявшиеся никаким закономерностям. Даже действий примитивных механизмов невозможно было предсказать, не говоря уже о более сложных саморегулирующихся системах живой природы. Обнаружилось, что правилом для сложных организмов являлась эволюция в течение определенного времени в "мягкой форме", но в какой-то момент происходило резкое качественное изменение - на языке науки "катастрофа". Аналогичная картина складывалась и в обществе, где власти контролировали его "нормальное" функционирование посредством настройки и обычно достигали результатов на ближайшую перспективу, но в долгосрочном плане предсказать что-либо наверняка были бессильны.
   Легче предвиделось, если под временем понимать не стрелу, на которой кто-то сидит верхом и мчится к какой-то цели, а все ту же змею, саму себя кусающую за хвост. Добро и зло всегда застигали друг друга врасплох и были неотделимы, как зерна от плевел в параболе святого Матвея. На алтарь Вседержителя равно клались жертвы и героев, и их палачей. Личности, нации, сообщества наций невозможно было рассматривать в одном цвете. Прогресс на пути к миру достигался ценой огромного зла - создания устрашающего оружия. Предвидение было беспомощно, если не вбирало в себя противоречивости намерений людей и случайные совпадения. Темпы изменений заставляли все чаще обращаться к прогнозам, но эти темпы были настолько высоки, что шансы ошибиться лишь возрастали.
   К великому сожалению, выяснялось, что в природе человеческой нет исконно заложенного "стремления к прогрессу", есть лишь противоречия, чье конфликтное состояние заставляет идти по пути прогресса. В этом и заключается присущее человеку качество: сталкиваясь с противоречиями, он не может оставаться пассивным, пытается их разрешить. И если чему-то и обязан прогресс, так именно этому качеству плюс присущим ему тщеславию, стремлению к любви и ненависти, созиданию и разрушению, естественно, вкупе с его гуманистическими идеалами.
   Тщетны и потуги отождествить научно-технический прогресс с духовно-нравственным, поиски истины - с действительно научной деятельностью. Бесполезны и попытки растворить этику в науке, которая якобы способна создать модель морали на основе строго научных закономерностей. Наука кажется всемогущей, но не все ее достижения морально оправданы, предохраняют общество от вырождения, укрепляют веру человека в себе и себе подобных. Как правило, ученые обладают даром вырабатывать новые идеи, однако сей дар природный связан больше не с их неординарными умственными способностями, а с умением рассматривать явления с разных сторон, в широком контексте, отходя от общепринятых представлений...
   На чем зиждется, например, высокая западная технология? В проработке проектов, где строгость логики совмещается с ничем не ограниченным творческим воображением, новая идея не насилуется, а соблазняется, интерактивно взаимодействует с другими, сопоставляется с ними. При этом странные идеи могут развиваться сознательно, но в конечном итоге - рождать новые, которые уже не кажутся эксцентричными. Старые концепции сознательно искажаются для выработки новых, независимых и законченных самих по себе...
   Итак, в конце концов, куда же продвигается наша цивилизация? Да, скорее всего, никуда, а точнее - во всех направлениях сразу и столь настойчиво, что в ее триумфе нельзя быть абсолютно уверенным, - исход зависит от столкновения вероятностей. Свершение судеб народов для воплощения в жизнь одной какой-то высокой идеи было и остается еще одним нашим бредом величия. Но до чего все же сладок этот соблазн божественным предначертанием!..
   На самом деле, мы способны жить и без всякого парения в небесах, просто есть, пить, любить, строить, писать, восхищаться красотой природы и сделанного собственными руками. Одним такой "приземленный" образ жизни противен, других вполне устраивает. Обычно же те, кому не по душе, вечно мечутся в неуверенности, что их больше устроит - стихи писать или негоциантом стать.
   Но как бы ни складывалось наше бытие грешное, в конечном итоге самым привлекательным становятся душевное спокойствие, личная безопасность и свобода чувствовать себя самим собой. Всеми своими действиями мы, конечно, можем с этим и не соглашаться, но к закату лет невольно захотим, чтобы нам никто не мешал жить спокойно и главное - иметь вдоволь свободного времени. Не столько собственности, накопленной годами тяжкого труда, сколько времени, которое становится дороже всего на свете.
  
   *
   Хибарка его стояла на склоне холма, среди молодых сосен, в двух шагах от большого озера. Вокруг росли земляника, ежевика, золотарник, карликовая вишня, дубняк, голубика, земляной орех. В летний день над поляной неподалеку кружили ястребы, дикие голуби пролетали парочками и садились на ветви белой сосны. Скопа, или птица-рыболов, на лету ковыряла поверхность воды, выуживая рыбу.
   Время от времени до обитателя жилища доносился перестук железнодорожных колес. Свисток паровоза напоминал крик ястреба, зависшего над птичьим двориком, и оповещал о проезде купцов или негоциантов; в город везли бревна, мебель и заморский шелк, из города - ткани и шерсть. Когда поезд проносился мимо, перевозимые им товары могли поведать о дальних краях, коралловых рифах, Индийском океане, тропиках, а сам хозяин домика чувствовал себя гражданином планеты при виде пальмовых листьев, пеньки с Маниловых островов, скорлупы кокосовых орехов, джутовых мешков, металлического лома и ржавых гвоздей. Торговля нравилась ему смелостью и предприимчивостью коммерсантов. В его представлении, они не докучали Юпитеру молитвами, а просто привычно делали свое дело с присущей им удивительной уверенностью, упорством, спокойствием и неутомимостью. В отличие от сентиментальных социальных экспериментов, коммерцию он признавал более естественным делом, хотя и оставлял за собой право считать, что она налагала какое-то проклятие на все, к чему прикасалась, даже если в продажу поступали послания Всевышнего.
   В хозяйстве своем отшельник не держал никакой живности - у него водились только белки на крыше, козодой на ее коньке, крикливая сойка под окном, заяц и сурок под полом, сова-сипуха на дереве и дикие гуси с гагарами на озере. Во дворе не кукарекал петух, да и двора-то как такового не было: Природа проникала прямо в окна домика ветками молодых деревьев, из погреба прорастали дикий сумах и ежевика, крепкие смолистые сосны терлись о кровлю и пускали под полом свои корни. Ветер не срывал ставен, а ломал или вырывал с корнем старую сосенку неподалеку, будто специально на дрова. Зимой снегом не заносило ведущую к воротам дорожку, ибо у этого жилища не было ни ворот, ни дорожки, никакой тропы в цивилизованный мир.
   Редко кто заглядывал к нему в зимнюю пору. По глубокому снегу ни один путник не отваживался подойти к его обиталищу, и ему жилось привольно, уютно, как полевой мышке, которая могла долго находиться под снежным покровом даже без пищи. Иной раз, несмотря на заносы, вернувшись с вечерней прогулки, он находил у дверей глубокие следы какого-нибудь лесоруба, а внутри жилища пахло трубочным табаком. Иногда лисица-бродяжка подкрадывалась к окну на свет, тявкала и убегала. На заре будила рыжая белка, бегая по крыше, словно для того и пришла. Уже в сумерках можно было слышать заливистый лай собачьей стаи, неистово занятой охотничьей погоней, и временами - звук охотничьего рога. Однажды в хижину зашел человек спросить, не видал ли он его собаку - она куда-то убежала и, наверное, целую неделю охотилась сама по себе.
   В погожий осенний день озеро чем-то походило на лесное зеркало в оправе из драгоценных камней - не было на земле ничего прекраснее и чище. Озеро представлялось ему небесной водой, не требовавшей ограды, отражением, которое нельзя разбить камнем. Ни бури, ни пыль не могли замутить его неизменно ясной водной поверхности. По всему было видно, что это лишенное лукавства творение Природы приобрело свою сказочную красоту благодаря тому, что долго вело строгую жизнь лесного отшельника.
   Четыре месяца в году озерная вода была так же холодна, как и чиста весь год, даже холоднее, чем в открытых источниках и колодцах. Деревья непринужденно тянулись к ней, и каждое предлагало свою самую роскошную ветвь. Случалось, из озера он выуживал молодых щук весом до трех кило, окуньков, сомиков и лещиков. Плотва, сомики и окуньки были чище, с мякотью более плотной, чем у обычной речной рыбы. Водились также лягушки и черепашки, попадались двустворчатые ракушки, оставляли свои следы ондатры и норки.
   Хотелось ли ему быть ближе к людям? Дело в том, что он не чувствовал себя в одиночестве и считал более необходимой свою близость к вечному источнику жизни. Познавая себя все глубже, стал ощущать известное внутреннее раздвоение, позволявшее ему взглянуть на себя со стороны, как и на любого другого. Некая часть его существа относилась к переживаемому им критически, будто это уже часть не его, а стороннего наблюдателя, почему и находил полезным проводить время в одиночестве - как ученый, работал одержимо над чем-то своим. Думалось ему, что люди в городах жили в тесноте, натыкались друг на друга, но для душевного общения это противопоказано.
   Своих братьев по крови он отнюдь не чурался, и к нему забредали порой скоротать часок-другой за откровенной беседой. Кто ему был не по душе, так это пасторы, говорившие о Боге так, словно имели на него монополию и не терпели других мнений о нем. Но самыми надоедливыми из всех считал самозванных реформаторов. Хотя к нему на огонек забредали разные люди, особых неудобств от этого он не испытывал, у него ничего не пропадало после таких встреч, разве лишь маленький томик Гомера, на который кто-то польстился из-за яркой обложки, блиставшей позолотой. В летний день званые и незваные гости приглашались в его любимую гостиную, устланную невыгоревшим от солнца ковром, - сосновую рощу сразу за домом. Над своим жилищем ему хотелось поместить в качестве девиза строки Спенсера: "Ценнее пира - отдых и свобода, высокий дух доволен небольшим".
   Все первое лето, после того, как он сам построил и поселился в этой хижине, ему не пришлось читать книг - много времени уходило на обработку земельного участка и добывание пропитания охотой или рыбной ловлей. Лишь иногда после обычного купанья в озере он просиживал у ее порога с раннего утра до полудня в задумчивости и считал такие часы полезнее любой физической работы: их нельзя вычесть из жизни, они даруются сверх отпущенного срока. Дни для него не были днями недели, назваными именами языческих богов, - он жил, как жили индейцы племени Пури, у которых было всего одно слово для обозначения вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дней. Развлечением ему служила сама жизнь в лесу, в окружении Природы, а она никогда не теряла новизны, как нескончаемое представление.
   В моменты размышлений, сидя на пеньке и наблюдая за водной гладью озера, отражавшей звездное небо, он отыскивал видимые только ему знаки на небесном своде и записывал себе в тетрадку расшифрованное значение каждого.
  
   Знак Первый: Ошибочно было бы думать, что если в стране есть обычные признаки цивилизации, то в ней не может быть огромных масс населения, низведенных до уровня дикарей. Чем больше некоторые возвысились над дикарями в отношении внешних условий жизни, тем больше приниженных по сравнению с ними. Сейчас, увы, люди стали орудиями своих орудий. Я не могу не видеть, что ради этой, так называемой богатой и утонченной жизни, надо прыгать выше головы, и я не могу наслаждаться делающими ее еще более прекрасной предметами изящных искусств, ибо мое внимание всецело занято этим прыжком. Хотя мы не настолько еще выродились, чтобы не могли жить в пещере или вигваме и одеваться в шкуры, лучше было бы, разумеется, использовать преимущества, которые предоставляют нам труд и изобретательный ум человечества. Современный человек - это более опытный и мудрый дикарь.
   Знак Второй: Везде выходит тоже на то же. Людям смутно представляется, что стоит только дать орудовать акционерным компаниям и лопатам, - и все смогут куда-то тотчас поехать и притом задаром; и действительно - на вокзале собирается толпа, и кондуктор выкрикивает: "Просьба занять свои места!", но когда рассеется дым и осядет пар, окажется, что в вагоне едут лишь немногие, а остальных переехало, и это будет названо "несчастным случаем", достойным всяческого сожаления. Те, кто заработает на проезд, конечно, поедут, если доживут, но скорее всего к тому времени они отяжелеют, и им уже никуда не захочется. Эта трата лучших лет жизни на то, чтобы заработать и потом наслаждаться жизнью, сомнительно независимостью в оставшиеся, уже отнюдь не лучшие годы, напоминает мне притчу об одном англичанине, который хотел сперва заработать в Индии, а потом вернуться в Англию и жить жизнью поэта. Лучше бы он сразу поселился на чердаке.
   Знак Третий: Каждая нация одержима честолюбивым стремлением увековечить память о себе в камне. Ей-богу, полезнее было бы, если бы он тратила столько же времени на то, чтобы отшлифовать свои нравы! И сколько бы камней ни обтесывала она, все равно большая часть пойдет на ее гробницу. Но самое удивительное в такого рода пирамидах - это униженный труд людей, потративших свою жизнь на постройку гробницы. Что касается веры и любви строителей к своему делу, чувства эти всюду одинаковы - возводится ли египетский храм или банк Соединенных Штатов: они обходятся дороже, чем того стоят. Главным движком тут служит тщеславие.
   Знак Четвертый: Нам обычно говорят: каков ты ни есть, немедленно, не думая о собственном совершенствовании, начинай творить добро ради добра. Если бы я взялся за подобную проповедь, то сказал бы иначе: начни с собственного совершенствования. Нет хуже зловония, чем от подпорченной доброты. Вот уж подлинная падаль!.. Я не представляю себе большей глупости, чем та, какую совершил я, не встречал и никогда не встречу никого хуже себя.
   Знак Пятый: Наши нервы пострадали от общения с праведниками. Наши сборники псалмов методично клянут Бога, которого надо терпеть вечно. Даже пророки и искупители чаще утешали человека в его скорбях, чем укрепляли в надежде. Нигде мы не находим простой, свободно изливающейся хвалы Богу и благодарности за дар жизни... Если мы действительно хотим возродить человечество индийским, ботаническим, магнетическим или естественным методом, надо прежде всего стать простым и здоровым, как сама Природа, разогнать тучи над собственной головой и впустить немного жизни в наши поры. Если у человека есть вера, он с той же верой будет сотрудничать со всеми, а если веры нет, то он поведет себя, как большинство. Сотрудничать в самом высоком и одновременно в самом приземленном смысле слова - значит вместе зарабатывать на жизнь.
   Знак Шестой: Мнение большинства людей, мне думается, странным образом колеблется, когда разговор заходит о жизни: они не знают, считать ли ее даром дьявола или Бога, и несколько поспешно заключают, что главная цель на земле состоит в том, чтобы "славить Бога и радоваться ему вечно. А между тем мы живем жалкой муравьиной жизнью, хотя миф и утверждает, будто мы давно уже превращены в людей... Надо ли нам жить подлинной человеческой, а не обезьяньей жизнью - это еще не решено. Словно одержимые пляской святого Витта, мы не совершаем подлинно важной работы, бессмысленно в спешке растрачивая жизнь; решаем умереть с голоду, так и не успев проголодаться, потому что взор наш не проникает глубже поверхности вещей, а кажущееся мы принимаем за существующее. Стоит взглянуть непредубежденным взглядом на молитвенный дом или суд, на тюрьму или лавку, или жилище и произнести вслух, чем каждое из них является на самом деле, как сразу обнажится их подлинная суть. Если бы люди твердо держались одной только реальности и не поддавались обману, жизнь, по сравнению с нынешней, могла бы стать Сказкой тысячи и одной ночи.
   Знак Седьмой: Проведем хоть один день так же неторопливо, как Природа, не сбиваясь с пути из-за каждой скорлупки или комариного крылышка, попавшего на рельсы. По-настоящему возьмемся за работу и утвердимся на ногах. Под грязным слоем мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий, под наносами, покрывающими землю во всех городах мира, под церковью и государством, под поэзией, философией и религией постараемся нащупать твердый, местами каменистый грунт, который мы можем назвать реальностью и сказать: вот это есть и сомнений тут быть не может. Обретя точку опоры, недоступную приливам, морозу и огню, можем заложить стену или основать государство, или хотя бы надежно врыть фонарный столб. Встанем лицом к факту и увидим, что солнце играет на обеих его гранях, точно на лезвии острого меча, почувствуем, как этот факт пройдет сквозь наше сердце и рассечет костный мозг, и мы счастливо завершим свое земное существование. Будь то жизнь или смерть - мы жаждем истины и правды. Долго ли еще будем сидеть сложа руки, упражняясь в придумывании праздных и обветшалых добродетелей, которые любой труд сделает совершенно ненужными? Можно начинать день с молитвы и между тем нанимать человека окучивать свой картофель, а после полудня идти проповедовать христианскую мораль, кротость и милосердие с заранее обдуманными намерениями. Каково мандаринское чванство и закоснелое самодовольство человечества! Нам известна лишь крохотная чешуйка нашей планеты. Большинство не проникало и глубже шести футов вглубь земли, а над ней не подпрыгивало и настолько. Мы сами не знаем, где мы.
   Знак Восьмой: Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд. А я не умею даже считать до одного, не знаю и первой буквы алфавита. Я всегда сожалею, что не так мудр, как в день своего появления на свет. Ум человеческий - острый тесак, он находит путь к сокровенной сути вещей. Я не хочу работать руками больше, чем этого требует необходимость. В моей голове есть руки и ноги. Я чувствую, что в ней сосредоточены все мои способности. Инстинкт подсказывает мне, что это орган, предназначенный рыть в глубину, как рыльце и передние лапы некоторых животных.
   Знак Девятый: Мы чувствуем в себе животное, которое тем сильнее, чем крепче спит наша духовная природа. Это - чувственное пресмыкающееся, и его, видимо, нельзя всецело изгнать, как и тех червей, что водятся даже в здоровом теле человека. Мы, вероятно, можем держать его на отдалении, но не в силах изменить его природу... Человек нечистый - это всегда ленивец, любитель посидеть у тепла, развалиться на солнышке, отдохнуть, не успевши устать. Чтобы достичь чистоты и отдалиться от греха, делай без устали любую работу, если это даже чистка конюшни. Победить свою природу трудно, но необходимо.
   Знак Десятый: Во всех наших путешествиях мы только описываем круги. Иной спешит в Южную Африку поохотиться на жирафа, но не эта дичь ему нужна. Бекасы и вальдшнепы тоже, быть может, неплохи, но не лучше ли выслеживать более благородную дичь - самого себя, стать Колумбом новых континентов и миров внутри себя, открыть новые пути - не для торговли - для мысли, исследовать собственное море, свои Атлантический и Тихий океаны?
   Знак Одиннадцатый: У меня нет намерений сочинять Оду к Унынию, напротив, я буду горланить, как утром петух на насесте, хотя бы для того, чтобы разбудить соседей. Мне еще не встречался человек, который полностью бы отошел от сна. Надо научиться просыпаться и бодрствовать; для этого нужны не искусственные средства, а постоянное ожидание рассвета, которое не должно покидать нас в самом глубоком сне. Больше всего надежд в меня вселяет несомненная способность человека возвыситься благодаря сознательному усилию и сделать свою жизнь во всем, вплоть до мелочей, достойной тех стремлений, какие пробуждаются в нем в лучшие ее часы.
   Знак Двенадцатый: Я ушел в лес, потому что хотел жить разумно, осмысленно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то у нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что вовсе не жил. Я хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни все, что не является настоящим, сделать в ней широкий прокос, чисто снять с нее стружку, загнать ее в угол и свести к простейшим формам, и, если она окажется ничтожной, - ну что ж, тогда постичь все ее ничтожество и возвестить о том миру; а если она исполнена высоким смыслом, то показать это на собственном опыте и правдиво рассказать.
  
   Все эти наблюдения принадлежат американскому писателю и философу Генри Торо. Около двух лет прожил он один в построенном своими руками обиталище на берегу озера Уолден неподалеку от городка Конкорд штата Массачусетс. Хотя было это в позапрошлом веке, я почитаю его суждения во многом актуальными до сих пор.
   Только вот мне думается, что есть и еще один знак, Тринадцатый - знак судьбы. Точно призрак, проникает он во все двенадцать, оставляя в каждом свой невидимый отпечаток. Сам Генри Торо говорил про него: "Ни в коем случае не хочу, чтобы кто-либо следовал моему примеру. Во-первых, пока он этому научится, я, может быть, подыщу себе что-нибудь другое. А во-вторых, хотелось бы видеть, чтобы на свете было как можно больше разных людей, чтобы каждый старался найти свой собственный путь и идти по нему".
   Чувствую, пришло время подводить черту и под своими свидетельскими показаниями. Снова взвешиваю шансы лучших и наихудших вероятностей в дальнейшей судьбе человечества и вновь склоняюсь к тому, что они практически одинаковы.
   По всей вероятности, одного лишь разрушения защитного озонового слоя Голубой планеты будет недостаточно для полного осознания нами легкости и мгновенности ее превращения в необитаемую. Да и какой даже самый авторитетный ученый дерзнет сейчас определить, насколько еще должна стать очевидной тяжесть губительных последствий безудержного уничтожения невосполнимых ресурсов Природы и определить прежде, чем будет уже поздно.
   С известной уверенностью можно лишь утверждать, что не отступят так просто фанатики с горящим взором, готовые кого угодно уничтожить, даже ни в чем не повинных, за несогласие с их воззрениями. Вне всякого сомнения, расширятся межгосударственные торгово-экономические и гуманитарные связи, но это не исключит политического соперничества между ними, закулисного вмешательства во внутренние дела суверенных государств и навязывания экономически сильными выгодных им условий партнерства. Стена отчуждения в любой стране все так же будет разделять не столько левых и правых, сколько совестливых и циников, честных и лживых, великодушных и злобствующих...
   В моем воображении невольно встает летчик за штурвалом самолета и писатель, склонившийся над рукописью, письменным столом для которой служила доска с двумя канистрами для опоры. Когда Антуан де Сент-Экзюпери наблюдал за планетой с небесных высот, ему приходилось задумываться и об убедительных доводах против войны. Не доверяя благонамеренному словоблудию, он предложил забыть, на чьей стороне воюет солдат, избегать идеологических распрей, признать абсурдной не действительность, а язык, на котором люди обычно общаются. Его этическая заповедь "Заговори, как Бетховен, на общем для всех языке!" исходила из того, что в этом мире в самоцель превращается потребление вещей и телесных удовольствий, однако помочь выжить может только осознание землянами своей человечности, доброты, уважение к самим себе, способности души переступить границы отчуждения от ближнего. Чувство же принадлежности к общечеловеческому братству не мешало ему любить свою родину и видеть другую Францию - лавочников, политиканов и генералов с бонапартистскими замашками.
   Можно много рассуждать об этике и нравственных ценностях, но все теряет практический смысл, если ты еще не определил своего места в жизни, чтобы следовать им. В этом был убежден и Альберт Швейцер - ученый, философ, музыкант, врач. На свои личные сбережения, при поддержке Парижского протестантского миссионерского общества, своих друзей во Франции, Германии и Швейцарии он построил больницу в глухой африканской деревушке и занялся там лечением людей. Его замысел не опирался на интересы какой-либо религии или страны: Швейцер считал, что любое благородное дело требует человека как такового, независимо от его национальной принадлежности и верования, воспринимающего себя частью братства, когда не делаешь различия между какой-то жизнью ценной и менее ценной. У лауреата Нобелевской премии было множество жизненных альтернатив, но выбрал он одну единственную, отвечавшую его представлениям о нравственных ценностях...
   Продолжаю допытываться у самого себя, хочется ли мне после ухода в отставку укрыться надежно в своем собственном "Уолдене" на территории садоводческого товарищества "Ветеран". Признаюсь, есть такое во мне, но имеется и другое - желание остаться в гуще жизни, вытащить из ее хаоса свое понимание вещей и людей, продолжать верить в себя и неделимость человеческого братства, вносить посильную лепту в возрождение России и все еще кровно связанных с нею братских республик. Подумываю всерьез и своем независимом "бюро", расследующем нарушения законности и прав человека с приемлемым для меня кодексом чести, морали и этики.
   Мой заграничный опыт, чего бы ни стоил, все-таки не развеял моих сомнений в том, что благополучие нации надо обязательно строить на превознесении ее в ущерб уважению к другим, на безграничной вере в спасительную миссию экономики с неограниченной разумными рамками частной или государственной собственностью. Мой главный этический ориентир сегодня, которого я стараюсь придерживаться и никому не навязывать, - вера в себя и силы свои, бережное отношение к природной среде обитания, благоговение перед вечной женственностью и жизнью, наполненной одухотворенным трудом. Для здравомыслящего человека, мне думается, судьба человеческого братства - это всегда и его собственная судьба.
   Помочь мне избежать трясины стяжательства и цинизма могу только я сам. На мой взгляд, подлинное согласие в обществе зависит больше не от политических лидеров, от состояния внутреннего мира в каждом из нас, откуда нужно вытеснить каплю за каплей жестокосердие, зависть, тщеславие, алчность. В моем понимании это - далеко не очередная версия непротивления злу насилием. Считаю, что гуманность не должна потворствовать варварству, поэтому всякий, кто покушается на достоинство и здоровье женщины, старика или ребенка, заслуживает большего наказания, нежели временное лишение свободы: такого дикаря надо помещать в клетку с голодным зверем, дабы он прочувствовал содеянное на собственной шкуре. Метод, конечно, нецивилизованный, но что делать, если все другие не срабатывают - я лично других не знаю.
   Неуловимые "сбои чувств" в природе человеческой путают карты для уверенного предсказания будущего всего рода адамова и каждого отдельного из его представителей. Однако кто в здравом уме и твердой памяти станет оспаривать, что в основе лучшего будущего может быть лишь самая сильная и общая радость от бытия не на небесах, а здесь на земле, которая может сблизить нас всех, поднять в глазах собственных, принести моральное удовлетворение, благо стране и общей космической обители.
   Живет во мне еще и надежда на создание не только в России, но и повсюду в мире подлинно демократического, свободного общества. При этом не имеет принципиального значения, как его называть, лишь бы оно опиралось на справедливое социально-экономическое партнерство при главенстве не денег и преданности хозяину-собственнику или начальнику, а равенства всех перед законом, оберегающим права гражданские и личные.
   Сардоническую усмешку у меня по-прежнему будут вызывать политические деятели, сделавшие в свое время карьеру на критике ими "тлетворных идей Запада", коим они теперь столь же бездумно поклоняются, заискивая перед новой "бесспорной доктриной". Я же лучше пойду по своему собственному пути, продиктованному моим знаком судьбы, - тут уж меня никому не переделать и геном мой не поменять.
   Мои показания закончены. В ожидании вердикта хорошо было бы послушать Шестую симфонию Петра Ильича Чайковского с ее мелодией и контрмелодией судьбы человека - от рождения до смерти. Особенно привлекает в ней неожиданное появление после громкого и звучного тихого и медленного, чуть скорбного и вдруг опять светлого, яркого, зовущего к жизни, хоть и непредсказуемой, но далеко не бессмысленной.
   Под ее гипнотические звуки чувствуешь в себе бесспорную благость свободно, критически рассматривать любое из мнений и слышишь, как вкрадчиво кто-то нашептывает на ухо: "Больше всего здравого смысла ищи в храпе человека, когда он отдыхает после трудов праведных, еще способный любить и черпать из чаши мудрости Востока и Запада все нужное ему для спокойствия души".
  
  
  
   1
  
  
   192
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"