Аннотация: В ее непростой жизни многое повторилось... Многое - но, к счастью, не все.
Она росла тихой и замкнутой в семье Сильных - Ведьмы и Мага, где была старшей дочерью. Как Ведьма, она была средней - не сильной, не слабой, но в жизни ее вел Талант. Редко, очень редко так бывает, что Маг или Ведьма не просто рождаются с даром, но обретают Талант, который ведет их по жизни... Нет, даже, скорее, несет их по жизни...
Таланту подчинены все помыслы, все устремления, весь интерес. Мало, ничтожно мало тех, кто свяжет свою судьбу с Талантливым. Но так случилось, что у нее проявился Талант - талант тонких пальцев, умелых прикосновений, талант, не требующий большой Силы - Талант артефактора. Нет, конечно, и Маги учатся на артефакторов и творят вещи, облегчающие жизнь, но Артефакторы - это артефакторы с Талантом, им подвластно настолько многое, что легче перечислить, чего они не могут...
Она не была тихой серой мышкой, увы. Напротив, она была красива той неброской красотой, которая видится со второго взгляда и не отпускает сердце уже никогда. Увы, она была красивой. Родители ее, Сильные, но суетные люди, наследники старых обедневших родов, считали Талант - карой, хотя она и награждала их своими тонкими, совершенными творениями, еще будучи неоформившейся девочкой, не прошедшей нужное Учение.
Но жизнь всегда спешит, и вот ей уже восемнадцать... Ее красота не расцвела, нет - она возросла, увеличилась, как растут кристаллы, оставив ее холодной, замкнутой, одинокой, но нисколько не страдающей от своей отдельности от сверстниц.
Конечно, как ветвь славных старых родов, она посещала положенные сборища и даже была представлена правителю. Но ее одержимую душу ни разу не тронули ни красивые речи, ни цветы, ни подарки, ни комплименты... Равнодушно скользила она, холодно-безупречная в своих девичьих светлых одеждах, и нимало не интересовалась теми осколками мужских сердец, которых портили ей неудобные бальные туфельки...
Не интересовалась, а зря...
Но все букеты и сладости, коими полнился дом после очередного бала, она равнодушно относила к успехам своей яркой, шумной, подвижной сестры - и спокойно следовала мимо подношений к своей тесноватой, удобной рабочей комнатке - творить очередное изящное чудо и ждать...
Долго, терпеливо ждать восемнадцати лет и посвящения в Учение. Ожидание было легким - будущий Учитель, убеленный сединами Мастер артефактов изредка навещал свою последовательницу, развлекая ее советами и жарким обсуждением ошибок и удач.
К несчастью, в их планы вмешалась любовь - любовь и деньги.
Родители, не умея найти общего языка с холодной, замкнутой дочерью, к тому же обладающей посредственной Силой, не смогли устоять перед очередным разбитым сердцем. У этого сердца осколки были крепче алмаза. Они легко прорезали тонкую кожу ее бальной обуви - но при этом вонзились прямо в сердца небогатых, но родовитых, Сильных, но ограниченных родителей.
И столь же драгоценными, алмазными было посулы разбитого вдребезги сердца - сокровище, подлинное сокровище была их дочь, но не меньшее сокровище сулили и за нее. Настолько драгоценное сокровище, что оно с лихвой покрыло бы и столичные их траты, и будущее обучение младшей, понятной и любимой дочери, обладающей большой Силой - но слишком, слишком небольшим усердием. Нужны были деньги, чтобы огранить эту Силу, превратив ее... В оружие? Да, конечно, в оружие, поражающее сердца и кошельки столичных, приближенных к правителю Магов.
Да, младшей, любимой, позволен был выбор...
А старшей, Талантливой - нет.
И когда в один из дней, наступивших сразу за восемнадцатилетием, старшую позвали в кабинет отца, она думала только об Учении - и вовсе не думала о любви и корысти. Ах, если бы она, Талантливая, чаще поглядывала по сторонам и реже в сторону своей рабочей комнаты....
Но у одержимых иные пути и цели - и не вооружилась старшая своими уникальными артефактами, а ведь могла бы, могла...
А в кабинете ее не поджидали никакие страхи. Напротив, матушка заварила травяной отвар, а отец, улыбаясь, присоединился к "своим малышкам", с удовольствием пробуя предложенные сладости...
И только тогда, когда ее неумолимо унесло в вязкий, пустой сон, она многое поняла - но было поздно.
А наутро она встала мертвой. Совсем мертвой - ее невеликую, неразвитую Силу запечатали родители - такие вроде бы любящие люди, которые должны были заботиться... Обещали отдать в Учение...
Но учиться было некому - и нечем. До двадцати полных лет она принадлежала родившим ее, и не могла выйти из их воли иначе, чем замуж. Или в Учение.
Нет, она даже встала с кровати - со своей узкой, девичьей кровати - и дошла до рабочей комнаты. Но и там все было таким же мертвым - и заготовки, и ингридиенты, и магия. Магия, магия умерла вместе с ней.
И стала она пустышкой, почти обычным человеком, не имеющим Силы, не способным Видеть и Творить.
Потом, конечно, были какие-то события - взволнованные родители, объяснявшие, что так лучше, что жених близок к правителю, что у нее будет все... Но у нее не было больше ничего.
И был какой-то жених, влюбленный, не отпускающий ее тонкой руки, сияющий даже без магии...
И приближенный к правителю.
Но она сказала - "Нет!".
Случайно, наверное, сказала, ведь "нет" было единственным словом, которое впускал тогда ее разум. И снова взволновались родители, и что-то обещалось жениху, и шилось какое-то платье - золотое, как солнце, похожее на свадебное. И даже сестра приходила - и говорила, и плакала, и ударила по щеке. И мать приходила, и рассказывала что-то о любви, о той самой любви мужчины и женщины, на которую старшая дочь надеялась - потом, потом, когда-нибудь потом, когда она обуздает Талант...
Но голос Таланта, ревущий в ее голове, не позволил слышать ни мать, ни сестру, ни какого-то чужого, что звался женихом...
Свадьбу перенесли на месяц.
За месяц она много раз приходила в рабочую комнату, где все было мертво, много раз пила что-то - то травяной отвар, то вино, то что-то еще - иногда с сестрой, иногда с матерью, иногда с женихом. Много раз хотела понять - за что?
Но все расставил по местам Учитель, то есть, конечно, уже не Учитель, а просто учитель, который все-таки навестил уже не свою будущую подопечную.
И наступило вдруг... Внезапно открылись серебристые тусклые глаза. Неожиданно вспыхнул свет разума... Невольно обострилось подобие интуиции...
Она спросила тогда своего несостоявшегося Учителя впрямую, и он не смог солгать о постыдном факте предательства и продажи теми людьми, которые должны были бы быть самыми родными.
И она провалилась во тьму. И долго, очень долго ее не могли привести в себя. Возможно, потому, что этого "себя" уже почти не существовало?
Больше учителя не пускали. Но ей хватило.
Она ведь знала и помнила законы. Она была умна, хотя уже и бесСильна. Она хотела умереть - но расхотела.
Решила - если ей сломали жизнь, то и она может.
И потому через месяц, стоя в солнечном платье перед алтарем, она не произнесла ни единого звука из брачной клятвы. Она имела на это полное право - продавали ее родители, вот пусть они и клянутся...
Зато союзная трапеза впечаталась ей в чистый разум, как живая картина. Вот родители, надевшие лучшее - отец в синем, мать в лазоревом - склонились друг к другу с умиленными лицами. Вот сестра в алом - в жалком, простецком алом на фоне изысканных столичных полутонов... К тому же слишком громко смеется, привлекая внимание...
И уход - стремительный, почти нарушающий приличия уход, почти бегство - ее бегство с нерассмотренным, неприятным, ненужным мужем... Какая-то прислуга, которая чего-то ждала... Слов? Подачек? Монеток?
Нет! Зачем? Остаться в свадебном легче - и интереснее, наверное.... Ей почти забавно было смотреть, как муж проникает между закрытыми дверьми... Почти так же, как между ее сомкнутыми ногами - осторожно, мягко, настойчиво. А боль - а что есть боль в сравнении с перерезанной пуповиной магии?
Ничто.
Супруг был настойчив - ему-то безразлична девственная боль, которую она теперь, без своей магии, не могла никак приглушить... До утра он причинял эту боль - а утром заснул, искушая ее на убийство, но у нее были иные цели.
Она смотрела на него - спящего. Красив, почти безупречен, несказанно хорош. Ненавистен.
Уязвим. Такой соблазн...
Даже смешно.
Но нет. Должно быть равенство. За разрушенную жизнь плата - разрушенная жизнь. Не меньше!
Прима
Первая плата была проста. Она, проснувшись днем, увидела его глаза - сияющие, восхищенные. Услышала его вопросы о том, сокровенном, мужском. Те вопросы, которые всегда задает влюбленный мужчина после столь желанной близости.
И ответила, постаравшись предельно точно передать всю свою боль и отвращение.
Муж вылетел из спальни быстрее, чем пробка из шипучего вина. Она почти улыбнулась - первый раз после лишения магии.
Интересно...
К ней торжественной толпой вошли какие-то дамы. Служанки? Родственницы?
Очень бережно вытащили из-под нее окровавленную простыню - грязное свидетельство утерянной девственности - и с почтением куда-то унесли. Зато принесли очередное платье - "замужнее", не девственных светлых тонов, но насыщенно-александритовое, обильно расшитое серебром.
Интересно, кто это платье творил? И знал ли он, что, рожденный в переливах дорогой ткани блекло-зеленый и розово-лиловый равно не украшают ее серые тусклые глаза?
Зато за ранним обедом она встретилась с супругом, взирая на него холодными серыми омутами уже без малейшей тени улыбки. Фальшивый восторг, выраженный по поводу правильно окровавленной простыни, не вызвал на ее щеках даже тени румянца, невзирая на скабрезные шутки гостей.
Для нее начиналась другая жизнь - жизнь без магии, жизнь без защиты, жизнь без желанного будущего... Зато эта жизнь имела теперь иную одержимость...
Интермеццо I
Подарок, роскошный подарок, сделанный влюбленным супругом после первой ночи, она оценила как "безвкусный комплект, украшенный лживыми камнями" - и украшение было надето на нее насильно.
Визит правителя, к коему надлежало украсить дом и позаботиться о меню и торжественном ритуале встречи - проигнорирован настолько, что всем занималась прислуга. И поздравления от правителя были приняты так же, как все прочее - как совместные ночи, как платья, как украшения - холодно. И комплименты от правителя тоже покрылись льдом, а бесценный, артефактный подарок, дарящий супругам плодоносную силу земли, был оплачен ледяным, пренебрежительным "благодарю" - и более не удостоился внимания.
Правитель, будучи настоящим другом мужа, не столько оскорбился, сколько огорчился ледяным ее приемом, и, попытавшись что-либо исправить, вызвал юную супругу на личную аудиенцию, после которой покинул дом друга в великом раздражении, за которым врагам померещилась опала, а скрывалась - жалость.
Во-первых, тет-а-тет юная супруга осталась такой же ледяной.
Во-вторых, на все вопросы она отвечала всего лишь "да", "нет" и "мне все равно", чем вызвала у правителя весьма неприятное чувство. Ему на мгновение показалось, что он находится на аудиенции у более высокопоставленной особы.
В-третьих, на вопросы о любви или хотя бы симпатии к мужу она уверенно ответила "нет", а попытки угрожать ее семье или подкупить ее самое заслужили очередное "мне все равно".
Поэтому правитель в первый раз спешно покинул дом друга, и с тех пор настаивал на том, чтобы видеться с ним исключительно в резиденции Власти. И так никогда и не объяснил своему другу, что его жена своими пустыми серыми глазами и монотонными ответами напомнила механическую игрушку. Увы, механические игрушки с детства были тайным страхом правителя.
Несмотря на провальный прием и безуспешную попытку супруга поскандалить по этому поводу, семейная жизнь продолжалась. В ней были и другие попытки скандалов - темпераментный, взрывной и влюбленный боевой Маг пытался донести до нее свои чувства и претензии, но очень, очень трудно ссориться и выяснять отношения с тем, кто безэмоционально отвечает в основном "да", "нет" и "мне все равно".
Совместные ночи также были тягостны...
Юная жена была холодна, как сказали бы приближенные к Власти. А обычные граждане сказали бы "лежала, как бревно" - и были бы неправы. Она лежала, как говорящее бревно - хотя даже в спальне никогда не заговаривала с ним первой. Зато честно отвечала на все вопросы - и это было страшнее всего. Если никакие ласки нимало не трогают любимую супругу, что остается любящему мужу? Владеть? Оказалось, что владеть вовсе не так интересно, и обманутые ожидания все чаще вызывали мысли о том, что кто-то нелюбимый, но, по крайней мере, теплый и ласковый, был бы в постели предпочтительнее.
А о том, что она испытывает по отношению к нему, супруг спрашивать боялся. Боялся услышать правду, ведь все подарки, которые получают любимые, она даже не рассматривала, и открывала изящные шкатулки только в том случае, если настаивал он. Открывала, холодно взирала на вещь - очередное ожерелье, кольцо, браслет или серьги - и молча откладывала украшение на туалетный столик, не проявляя никакого интереса или благодарности.
Полгода спустя он понял, что вызвать любовь в одержимом сердце этой женщины не получится, и стал надеяться только на общего ребенка - ведь обожать можно даже призрак любимой, если этот призрак проявляется в совместных детях.
К тому же эти полгода стали подлинной копилкой для неприятных мелочей, и мелочей этих было настолько много, что копилка заполнилась, разбухла и ждала всего лишь легкого прикосновения, чтобы взорваться - гневом.
В эту копилку поместилось все - визиты его родителей, которые, замерзая душой, стремились поскорее покинуть дом любимого сына, в котором жила - нет, существовала - его любимая ледышка.
И визиты ее родителей, во время которых она и вовсе не раскрывала рта - и все их извинения и просьбы разбивались об изящно сидящую в гостиной ледяную глыбу. А в тот единственный раз, когда мать попыталась применить извечное женское оружие - слезы - дочь попросила подать воды и покинула комнату, чтобы дать гостье возможность успокоиться и привести себя в порядок. Больше родители ей не докучали.
И были провальные приемы, когда он, общительный и гостеприимный, приглашал друзей, приятелей и просто нужных людей, коих у него было великое множество. Но она одним своим появлением замораживала любое веселье. Танцуя с мужчинами, своей холодностью она превращала любой танец в игру механических человечков. Отточенным движением поднося бокал ко рту, превращала в лед самое изысканное подогретое вино...
И гости разбегались...
И с ним она не говорила - лишь отвечала на вопросы...
И правитель больше не желал почтить друга своим визитом...
И его родители были оскорблены - как же, один из самых успешных боевых магов, красавец, вокруг которого свечными мотыльками порхали женщины, друг самого правителя - и оказался не только нелюбим - не нужен.
Отчаявшись пробиться через броню льда, он ждал от жены только одного - детей. Детей, в которых можно было бы вложить огонь любви, не пригодившийся ей. И дождался - спустя эти самые полгода она от регулярных его ночных посещений понесла, о чем муж узнал от лекаря. От лекаря - не от нее.
Он даже почти не оскорбился ее скрытностью, пережив за эти полгода самую долгую зиму в своей пламенной жизни. И, обнимая ее напряженное тело, горячо благодарил любимую женщину за этот желанный дар.
А она молчала... Молчала в постели, молчала на торжественных приемах, молчала на нежеланных прогулках, молчала в театре, молчала на ежедневных трапезах... Молчала потому, что голос ее нераскрытого Таланта был громче и важнее всех иных голосов в ее жизни.
Но магия - магия была мертва, и она была мертва вместе с ней, и все подобранные камешки, перышки, проволочки и прочие мелкие частички тоже были мертвы и всего лишь ранили душу и наполняли мусорные корзины...
Мертвы...
Но он был жив - пламенный, любящий боевой Маг. Он не привык сбегать от трудностей или неприятной правды, и потому однажды сделал то, чего боялся больше всего на свете. Он применил к ней, к магически мертвой, заклятие Правды - хотя правду знать не хотел.
Она, опустошенная, бесСильная, не могла сопротивляться.
И он узнал правду от любимой женщины, и правда оказалась невыносимо горька. Не способная солгать, она поведала о своей ненависти, о нежеланном и чуждом будущем ребенке, о мечте освободиться от его общества навсегда...
Оказалось, что и осколки алмаза можно превратить в пыль, но эта пыль будет ядом.
Он стал жесток. Ему казалось, что пощечины, придирки, ограничения, унижения - это жестокость. Но голос, несмолкающий голос запертого Таланта - только он был по-настоящему жесток, а улыбку она утратила уже давным-давно.
В какой-то момент, когда она спускалась по лестнице в столовую, невозмутимая, замкнутая, изукрашенная синяком в пол-лица, с округлившимся животом, он понял - так продолжаться не может, не должно.
И в тот же день отправил ее в самое дальнее свое поместье - порталом, на пределе своей силы, почти без вещей, но зато с Целителем. Отправил - и пустился во все тяжкие настолько, насколько может пуститься человек, глубоко несчастный в своей единственной любви.
Но ни друзья, ни женщины, ни служба не смогли пригасить этой безумной и бесполезной тяги - слепого желания переместиться в далекое захолустье и просто дышать, вдыхать ее запах, осязать ее хрупкость... Останавливал только ее лед, ее "мне все равно", звучащее хуже пощечины, ее седые, мертвые глаза и его вина - за любовь, за запечатанную Силу, за погибший Талант.
Тогда за ее "люблю" он отдал бы душу. Но призванные демоны не умели влиять на истинные чувства, иначе даже запрет на демонологию не остановил бы мага.
А она тем временем слегка округлилась и расцвела - без него, без его притязаний ей жилось легче. Она даже стала почти улыбаться - уходя в рощи, в заливные луга, в разноцветье мира, который приглушал голос Таланта. Придерживая одной рукой тяжелый живот, а другой - тяжелую копну волос, она приподнимала уголки губ и тянулась к солнцу, впиваясь нежными пальчиками ног в плотную цветущую дернину.
И если бы муж мог видеть ее тогда - он, наверное, все же нашел бы демона, который в обмен на душу дарил любовь. Но он не увидел - и не нашел....
Секунда
Всему приходит срок - и вот плод ее созрел, налился и запросился наружу. К этому событию в дальнее поместье, казалось, прибыли все - он, его родители, ее родители, друзья супруга, прочие близкие люди - и превратили тихий дом почти что в припортовую таверну, в которой не то, что рожать - существовать было невозможно. Но смерть и роды не ждут погоды - и ей пришлось рожать в окружении многих любопытных лиц, что для нее было, пожалуй, похуже смерти.
Но и кровь, и боль, и стыд, и страх - все проходит, и простыни сменяются свежими, и знакомые голоса звучат почти в унисон, восхваляя, принося поздравления... Сын, здоровый, славный сын, наделенный немалой Силой - новый росток на семейном древе. Желанный, прекрасный росток - первенец, надежда и будущее семьи.
Как они вздыхали, как ахали, как восхищались, как сияли глаза у мужа - теперь не только мужа, но и отца... Сын, сын от любимой женщины - это счастье!
И как погасли его глаза, когда она мельком взглянула на эту плоть от ее плоти - и отвернулась, глядя в окно тусклым и усталым взглядом.
Даже наутро, когда он, стыдливо прикрываясь фальшивой веселостью, принес пищащий комок и безуспешно попытался пристроить чадо в вялые руки матери, стараясь вовлечь ее в ритуал наречения именем. Даже тогда она игнорировала два своих приобретения - мужа и сына, нисколько не стараясь определить, кто из них еще более лишний. Почти утонувшая в своих мыслях, она так и не повернула головы, безучастно глядя в окно на полуголые весенние ветки.
Он воочию увидел неслышимое "мне все равно" - и молча унес свою бесценную несостоявшуюся надежду к иным, теплым женщинам - матерям, служанкам, кормилицам, любовницам...
И, отбывая вместе с этим гомонящим войском, окружившим наследника, домой, в столицу, он почти незаметно косился в сторону изящной башенки особняка - вдруг все-таки смотрит, хотя бы чтобы убедиться, что он уехал и увез свое сокровище.
Но резные каменные перила башни не украшала ни одна женская фигурка. И даже занавеси не колыхнулись - ни в одном окне...
ИнтермеццоII
Прошли годы, мало влияющие на плоть наделенных Силой, пусть даже и бывших. Годы, в течение которых она только расцвела, подарив ему еще троих детей - двух сыновей и дочь. В столицу она так и не вернулась - или, скорее, он побоялся ее вернуть.
Все дети были магически проверены - и признаны наследными. А как иначе - если детишки у нее появлялись исключительно после его нечастых визитов.
Лед между супругами так и не растаял...
Но столичные любовницы, шлюхи и содержанки знали, что если некий душка-Маг становится чересчур задумчивым и отстраненным, то стоит осторожно подвести его к мысли о визите в дальнее поместье, где не ждут...
Многие считали при этом ее - безумной. Но разве это было безумием - говорить со своим Талантом, разве безумие - слышать Его голос? Она считала, что нет...
И платила за это - не слишком дорого, изредка принимая его в постели и рожая неприятные, чуждые куски плоти - его и только его детей. Ни одного из них она так и не приняла...
Не приняла, не взяла на руки, не выкормила, не читала сказок на ночь...
А он - читал. Кормил. Мирил. Мазал синяки и ссадины. Учил. Одевал. Любил...
А что еще ему оставалось, если любимая женщина его не... не любит?
Только желанные, бесценные, обожаемые дети - плоть от плоти ее.
И вот что странно - ему ни разу даже среди детских, обожаемых, цепких ручек не так и не увиделось всего лишь одно обстоятельство - если бы он смог несколько лет подождать, ухаживая за будущей женой, то ничего бы этого не случилось. Возможно, тогда в спальне его не ждал бы холод, дом стал бы Домом, дети - обоюдно любимыми...
Но азартному, пламенному, боевому Магу подобное даже в голову не пришло - зачем, зачем откладывать, если намерения чисты и кошелек бездонен?
Видно, потому она все так же не смотрела на него впрямую, но даже случайно задевший его взгляд был холодным, брезгливым и отстраненным...
И столица процветала без нее, а она - цвела и без столицы.
А главное - цвела без мужа, хорошела без его притязаний, почти улыбалась своему жестокому Таланту - и миру...
Это не мешало ей часто, слишком часто встречать рассветы в той самой, обманувшей когда-то надежды мужа башенке. Увы, к утру голос Таланта всегда был особенно жесток и громок. И приглушить его могли только снотворные капли, коих она не терпела. Или красота. А что может быть красивее рассвета - вечного, но каждый день нового?
Ей, занавешенной мощнейшим защитным пологом, никогда не казалась необходимой женская скромность. Напротив, ненавидя свою защиту, свою тюрьму, сведенную мужем до границ поместья, она, в то же время, нерасчётливо верила в нее. И потому часто встречала любимые рассветы, лишь накинув на налитое после нескольких родов тело тонкий пеньюар и обвалив на плечо нечесаную увесистую гриву пепельно-русых тяжелых волос.
Откуда ей, каждое утро постыдно умолявшей Талант хоть на минуту замолчать, могло прийти в голову, что слишком близко появятся еще одни вожделеющие глаза, умеющие и сквозь плотную завесу охранной магии созерцать ее округлые груди и точеные ноги, едва прикрытые тончайшим батистом.
Откуда ей, каменно молчавшей в присутствии супруга, было знать, что и у него, могущественного, стоящего у кормила Власти, тоже были враги?
Поэтому, однажды очнувшись в незнакомом месте и в незнакомой постели, она была не удивлена, но поражена до глубины души. Ей, существующей без собственной магии, но жестко ограниченной магией чужой, казалось, что эту ее вечную границу, ее незримую тюрьму не разрушит никто и никогда.
Именно поэтому было крайне сложно осознать действительность.
Именно поэтому она, растерянная, не нашла в себе сил даже на то, чтобы просто осмотреться. Если бы она нашла их, эти потерянные силы, то поняла бы, что спальня, в которой ее впервые за десять лет посетили неожиданные чувства, была не только чужой, но и явно подготовленной для женщины...
Но она слишком долго собирала свои разбегающиеся чувства. Слишком долго даже для того, чтобы осознать, что должно испытывать в подобной ситуации. И в самом деле - что?
Ужас? Негодование? Возмущение? Или - любопытство?
Даже ее вечный палач, ее Талант примолк - словно испугался подобных перемен.
Потом, спустя некоторое время, она, безусловно, будет анализировать свое положение. Но это будет потом, после... Но, может, оно и к лучшему?
А пока ей пришлось сосредоточить свое внимание на вошедшем в спальню мужчине. Сей мужчина был не слишком молод и не слишком хорош собой. К тому же, черты его лица отличались трудно уловимой чуждостью, намекающей на то, что он, возможно, родился и вырос в ином государстве.
Она, без особого интереса отметившая данный факт, прилепила к мужчине определение "чужой". И после довольно долго называла его про себя именно так.
Но это было потом, после...
Сейчас она была, скорее, возмущена внешним видом этого чужого. Он явился к ней в одних панталонах - а до сих пор в белье она созерцала исключительно мужа.
К тому же намерения чужака, уверенно двигающегося к постели, были недвусмысленны. И, действительно, в постели он быстро избавился от панталон и стал совершать с нею все те действия, отвращение к которым привил еще супруг.
Конечно, она не сопротивлялась. Напротив - расслабилась, как только поняла, что нужно от нее этому чужому. Из личного опыта она усвоила, что сопротивление продлевает неприятное действо. И вправду - все закончилось довольно быстро, хотя чужак, похоже, не был доволен. Но и этот факт она привычно проигнорировала, столь же привычно ожидая того момента, когда незнакомый мужчина разговорится после близости.
Действительно, он разговорился. Из его слов она узнала нечто для себя совершенно новое. Оказалось, что она - тайная любовница своего мужа, которую он похитил и удерживал силой. Оказалось, что эта тайная страсть была настолько сильна, что ревнивый любовник окружил поместье сильнейшей магической защитой, чтобы его сокровище не сбежало или не было похищено. Оказалось, что, несмотря на ее холодность, чужой даже понимает ее пленителя, поскольку подобная красота нуждается в хорошей защите. Оказалось, что этот странный мужчина полностью уверен, что так называемая жена его давнего врага давно мертва, а дети этой мертвой жены на самом деле ее дети. Оказалось даже, что правитель прекрасно знает о подобной подмене, но молчит, прикрывая своего друга. И еще оказалось, что родители покойной жены тоже молчат, подкупленные этим ужасным человеком.
Оценив весь этот абсурд, она убедилась в том, что чужак никак не может являться гражданином ее государства. И, перебирая в памяти аргументы этого мужниного врага, она внезапно для себя сделала то, чего не делала ни разу за десять лет. Расхохоталась. Расхохоталась совершенно вульгарно, откровенно и до слез...
К счастью, чужой принял ее хохот за настоящую истерику и погасил порыв парой пощечин и стаканом воды. Иначе она под влиянием момента могла бы указать на его ошибку. Но она этого не сделала - и не делала еще долгое время...
Дождавшись видимого спокойствия, чужак предложил одежду, обед и разговор. Все это пришлось кстати.
Платье и обед были хороши, а разговор - еще лучше. Чужой мужчина подтвердил предположение об ином государстве и предложил то, о чем она могла только мечтать. То, что было вне ее сил и возможностей. Месть.
Некоторая часть этой мести уже состоялась - у мужа отняли ее - главное сокровище. Но чужак не знал, не мог понимать значение этого факта так, как понимала она. А она прекрасно понимала, что ради нее, ради ее возвращения супруг превратит в пыль горы и повернет вспять реки. Поэтому границы враждебного чужого государства виделись ей довольно эфемерной защитой...
Прочие мстительные планы показались еще более наивными. И правда - что есть обычные покушения для боевого мага? Не более, чем образ жизни, пусть даже соперник в этот раз оказался настолько искусным, что смог разгадать и уничтожить ее защиту.
Нет, все это не подходило... Вот если бы у нее была магия, она бы смогла создать нужные артефакты... Но подобное не стоило озвучивать даже похитителю.
Или ему - тем более?
Или - наоборот?
Но сложно - да что там, почти невозможно для нее было поверить хоть кому-то, учитывая прежний печальный опыт.
К тому же в этой абсурдной ситуации напрочь отсутствовало самое важное "но"... То самое "но", которое дало бы ей возможность призрачной свободы - возможность как-то повлиять на ситуацию.
И потому она молчаливо затаилась и зримо смирилась даже с тем, что было для нее наиболее противно - с регулярными ночными визитами чужака, который, казалось, поставил себе целью изучить каждую часть ее женственного тела...
Но в этой близости она чувствовала лишь две составляющих его прикосновений - удовлетворение не от действа, но от мести... И властный голос Таланта, не ведавшего, как оказалось, никаких границ...
Возможно, если бы ей дали время, она смогла бы смириться и с этим - терпеть иные постельные притязания очередного чуждого мужчины, дарить этому мужчине новые комки окровавленной пищащей плоти...
И столь же привычно лгать молчанием и ненавидеть действием...
Разве она, навеки связанная Талантом, умела иное?
К тому же, этот чужак испытывал по отношению к ней столь же двойственное чувство - он в равной мере был и доволен ее покорностью как составной частью мести, и недоволен ее интимной, постельной холодностью. Смешно, но эту холодность он видел как результат похищения и насилия... Впрочем, разве ее опыт был иным?
Однако впервые за десять лет в ее жизни появилась не только постоянная мука, но и слабая, весьма слабая надежда, которой она, пожалуй, боялась... Боялась так, как боятся обмана и предательства. Но некий внутренний росток, спеленутый туманом Таланта, отчаянно желал ощутить хотя бы лучик света - и потому слепо тянулся куда-то вверх, тщась пронзить внутреннюю пелену бесконечного шепчущего голоса.
Она говорила с чужаком, говорила так, как никогда не говорила с мужем. И пусть подобная болтовня была пустой, сиюминутной и поистине женской, но для нее и это уже было неким подвигом - ведь она, всю жизнь погруженная в Талант, никогда не отличалась разговорчивостью...
Зато теперь у нее появилась иная, вторичная цель - не месть всей жизни, но холодное намерение подтолкнуть чужого к снятию печати, закрывающей доступ к Силе.
На этой стезе ей приходилось преодолевать совершенно непривычные трудности - признаться в существовании Таланта, отчасти открыться душой и медленно, очень медленно вести чужого мужчину к сомнительной для него цели... К мысли о том, чтобы снять блок с ее магии.
Чужак поддавался ее мягким убеждениям неохотно - ведь ритуал снятия печати, для него несложный, мог стоить ей жизни. А он пока был не готов отказаться от своего украденного свидетельства победы над давним врагом...
К тому же эта красота - не раз ею проклятая - завораживала его и чувственностью, и мстительным триумфом обладания...
Наверное, эта незримая борьба длилась бы годами, но вмешался ее bЙte noire, ее черный зверь... Ее оскорбленный и уязвленный муж... И первый раз за десять лет он, имевший все возможности освободить плененную Талантом душу, но ни разу даже не помысливший об этом, сыграл на ее стороне.
Муж не победил, нет... Но так сильно потрепал ее чуждого спутника, что тот поневоле начал искать всю возможную защиту. И она оказалась первым бастионом этой защиты - не столько она, сколько ее Талант.
И когда пленитель среди ночи поднял ее не для ласк, она поначалу не поверила в его намерения. Но чужак упорно волок ее, неодетую, куда-то вниз - в глубину запретных подвалов, попутно уговаривая не поддаваться страху и боли.
Вначале она, неосознанно сопротивляясь, не умела поверить в то, что сбудется ее тайная надежда. Чуть позже, когда корыстная цель чужака дошла до ее полусонного сознания, она всего лишь делала вид, что сопротивляется - и слушала, слушала слова мужчины.
А тот убеждал ее в том, что "почти не больно и почти безопасно", что "ты же мечтаешь отомстить", что "твоя роль в будущей мести будет крохотной и почти сторонней", что "все возьмет на себя" - и ловила, как воздух, подобные фразы, почти полностью лживые.
Ловила - и удерживала непослушные ноги, которые стремились обогнать его... Но - нельзя. Ей было нельзя так раскрываться. Потому покорно влеклась следом за чужаком, внемля - и ожидая желанного чуда...
Зная, что смерть может с легкостью выпить ее душу.
Понимая, что ее слабая Сила может и вовсе не пробудиться.
Осознавая, что ценой будет такая боль, которая может разрушить и более цельный разум - разум, не подточенный мстительным Талантом.
Готовая ко всему...
Возможно, потому ни ритуальный зал, ни само действо не произвели на нее сильного впечатления. Да, она сгорала в огне, растворялась в воде, захлебывалась воздухом и рассыпалась землей...
Но все это - боль и страх - было для нее вторичным. Главное - она выжила.
Выжила, расправила плечи, стряхнула осколки запирающей печати - и на слабых после телесной и душевной боли ногах поплелась в то заветное место, в котором чужак устроил для нее рабочие комнаты. Поплелась потому, что вновь услышала зов не Таланта, но всех тех материальных частичек его воплощения - камней, металлов и прочего - которые настойчиво приглашали ее занять руки.
К слову, чужака она так и не поблагодарила. Но теперь уже не потому, что требовательный Талант заглушал все семь чувств... А просто - не захотела.
Прекрасно знала, что чужому нужны союзники, и действовал он ради своих интересов... За что благодарить?
Зато, проникнув на свою рабочую территорию, в которой каждый предмет теперь светился внутренним светом, она закрыла глаза - и доверилась уже полностью подвластному Таланту. Тем временем отвыкшие, но не забывшие ничего руки стремительно собирали даже не амулет - подлинный артефакт, гарантировавший защиту от любой магии...
Потом, позже она изменила свойства сего артефакта, позволив пропускать магию лечебную. Но сейчас она нуждалась прежде всего в защите - после стольких беззащитных лет - и получила необходимое.
Это позволило бестрепетно встретить взгляд чужого - хищный, требовательный взгляд. Чужак попросил у нее создать некую нестоящую для нее мелочь - защиту от боевой магии, сохранение жизни, удачу... Тут она поняла, что этот мужчина был не слишком сведущ в тех гранях магии, которыми заведовал Талант, ведь подобные тайны передавались только внутри нужного Учения. Нет, чужак был силен лишь внутри своей магии. И этой Силой он решал все вопросы - вопросы жизни, статуса, любви и мести. Ее муж был совершенно таким же.
По иронии, чуждый ей пленитель-освободитель точно так же был не последним человеком в своей стране... И тоже был приближен к правителю...
Она, осмыслив его смешные пожелания, вначале хотела создать простые амулеты, существующие за счет Силы Мага. Но после, поняв, что испытывает по отношению к нему непривычное чувство - жалость - решила подарить ему артефакты, существующие совершенно отдельно от магических потоков.
Все же чужак заслуживал благодарности - и за то, что вырвал ее из жадных рук мужа, и за обоюдно значимую месть, и за покорившийся ее Силе Талант. За это ему стоило простить корыстные мотивы...
Неспешно и тщательно подбирая для будущего подарка кусочки дерева и камня, и оплетая их растительными волокнами, чтобы поместить эти клубки в оправу из немыслимого смешения металлов, она вдруг поймала себя на том, что слышит какой-то неровно-ритмичный звук. Потребовалось время, чтобы понять, что кто-то не просто давно стучит, но ломится в ее рабочее пространство, по привычке запертое простейшим амулетом.
Досадливо хмурясь, она отперла дверь и была почти сметена напором мужского тела. Тело оказалось тяжелым и пахнувшим несвежей одеждой. А при попытке выбраться из-под него оно к тому же оказалось тем самым чужаком, будившим в ней двойственные чувства - неприязнь и благодарность. Это тело двигалось и говорило гораздо быстрее, чем она, физически уставшая от любимого дела, от которого успела отвыкнуть. Оно весьма грубо вздернуло ее на ноги, стремительно и болезненно перебросило добычу через плечо и унесло, как она думала, в спальню.
Но нет - ее доставили к накрытому столу и почти силой влили что-то легкое, но питательное - похожее на суп-крем, не переставая при этом поливать упреками. Она, изящно поглощая еду, краем уха улавливала - "двое суток", "я думал, ты там сдохла", "не могли сломать двери" - и подобную ерунду. В какой-то момент она вдруг отвлеклась от внутреннего созерцания вариантов наилучшей оправы будущего артефакта и, словно в забытой юности, оказалась "здесь и сейчас". И смогла насладиться красочностью момента...
В сдержанно-роскошной столовой, выполненной в мужских, холодных, серо-синих тонах, оттененных блеском серебра, метался, вычерчивая странную замкнутую кривую, мужчина - с явными следами усталости и легкого безумия, со встрепанными тускло-черными, продернутыми сединой волосами, в некогда элегантной, а теперь просто мятой и несвежей одежде, в которой преобладали черные и синие тона... И с воспаленными, диссонирующе-красными не этом фоне злыми, горящими глазами...
Она вдруг словно провалилась в нелепую гармонию этих цветовых сочетаний и поняла, почувствовала этого мужчину, которого по-прежнему называла для себя чужаком. Но чуждым он ей больше не был.
Для нее открытием было вовсе не то, что она что-то чувствует... А всего лишь тот факт, что она - чувствует. Первый раз в жизни чувствует... И это не боль, не ненависть, не месть... Нечто иное...
Именно это иное, вызванное невиданной ею, пусть злой, но искренней, не подавляющей и не тщеславной заботой, подвигло на немыслимый для нее шаг. Она, окруженная мощнейшей защитой, исполненная еще совсем недавно стальной решимостью никого более не пускать в свое личное пространство, вдруг приказала защитному артефакту - замолчать. Перехватила этого измученного мужчину в его трудном циклическом движении. И неловко поцеловала, куда смогла дотянуться, прижавшись к нему всем телом.
Чужак сперва замер так, как замирают люди, неожиданно испачкавшиеся в чем-то мерзком. Замер, напрягшись, в самом начале движения, обозначившего намерения стряхнуть омерзительную грязь.
А потом осознал...
Опрокинул гибкое тело на руку - и заглянул в ее глаза, наполненные страхом, недоумением, неловкостью. И слабым, робким любопытным теплом...
Осознал, что некая невидимая стена возможно - всего лишь возможно - разбилась... И потому, невзирая на злость и крайнюю усталость, взлетел вместе с этим неожиданно податливым телом в ту самую спальню, в которой много, много раз пытался увидеть в ее глазах малейшую тень отклика - но видел лишь холодное серое стекло.
Но сегодня мир оказался перевернут - вместо юга был север, вместо севера - восток... Вместо холода - слабый, неверный, но, безусловно, живой отклик.
Впрочем, десять лет печального опыта не проходят даром... Она так и не получила удовольствия, зато не испытала боли и страха. Он слишком быстро заснул, измученный попытками ее спасти. И в царство сна они отправились вместе, обнявшись, словно испуганные дети...
Нет, это была не любовь - всего лишь потребность... Всего лишь потребность... Пока.
И пробуждение было для них совместным, но вовсе не простым. Он лихорадочно пытался надеть ненужную маску, убеждая себя, что она для него - лишь средство. Она старалась улыбаться почти-искренней улыбкой, помня, что между ними живет ее тайна.
Но в этой безумной радуге непривычных для них обоих ощущений они потерялись - и нашлись... Нашлись тогда, когда поняли, что говорят одновременно - но друг друга не слышат. Нашлись тогда, когда каждый из них уловил в потоке слов свою личную правду. Она - о том, что он ее использует. Он - о том, что она жена его врага.
Они, нагие, первый раз по-настоящему объединенные постелью, услышали друг друга - и испугались. Испугались - и разбежались на несколько дней, укладывая в сознании неприемлемые для обоих факты.
Он - в свои государственные дела. Она - в свои рабочие комнаты.
А после приняли для себя необходимость диалога - и встретились. О, эта встреча была гротеском... Встречей двух светских людей. Жесты, реверансы, словесное кружево, шахматная партия... Всем, чем угодно, была эта встреча. Всем, кроме жизненной необходимой для них правды.
К их чести, они быстро поняли бессмысленность подобного.
И смогли подготовиться к следующей встрече, каковая не замедлила состояться. На эту встречу он явился во всеоружии - нес с собой целый свиток условий и требований. Он так гордился этим своим истинно мужским, рациональным превосходством. Ровно до тех пор, пока она не извлекла из поясной сумочки более изящный, но не менее объемный вариант свитка...
К счастью, у них достало ума отбросить свитки почти одновременно. Отбросить - и вцепиться друг в друга жадными пальцами, исследующими все, что попадет под их тоскующую чуткость... Он - со своей искушенностью, не нашедшей достойного применения... Она - со своей трепетностью женщины, для которой все - впервые...
И снова проснулись они тесно сплетенными друг с другом. Холостяк - и чужая жена...
И вся их жизнь сплелась вокруг единой сердцевины. Ее десять лет страданий - и его тридцать... Ее боль - и его месть... Ее Талант - и его Сила... И еще многие и многие частности и подробности, когда-то разделявшие их, после - объединившие, а ныне - по-настоящему соединившие...
И в этом безумном сплетении родился не общий ребенок, но общий план - некая череда действий, призванная уничтожить их общего врага и освободить ее от ненавистного брака.
И родился этот план так, как зачинаются дети - случайно. Просто чересчур ранним утром, когда они, сливаясь, встречали рассвет, она сквозь сладкий туман в глазах узрела ласточек - и была очарована...
К этому времени все возможные артефакты, которые мог измыслить ее Талант, украшали тело этого мужчины - когда-то чужого, а ныне - своего.
К этому времени все возможные защиты, которые могла нарисовать его Сила, укрывали ее тело и душу почти ощутимым покровом.
К этому времени оба осознали, что мысли о мести не исчезли, невзирая на взаимное тепло.
Она мстила за себя.
Он - за когда-то любимую женщину, соблазненную ее мужем и не сумевшую жить без любви, но с позором.
Оба просили друг друга отказаться от мести - и просто жить.
Оба - не смогли.
Не хотели...
И потому месть они продумывали особенно тщательно - важно было не только пошатнуть силу и власть ее мужа, но и освободить ее от этой ненавистной связки. Освободить так, чтобы сама мысль о ее поиске была (или казалась) для супруга фатальной.
Поэтому ей, покорившей Талант, истово верящей в свои артефакты, пришлось отпустить уже любимого чужака на битву с черным зверем - с мужем... Его Сила и ее артефакты позволили разыграть целое представление - чужак ускользал из-под атак мужа в последний момент, подарив ощущение от проигрыша как от случайности.
Она, веря в него, тем не менее, пережила за время их сражения не одну смерть - и встретила своего любимого мстителя такой грандиозной истерикой, что даже малейшие сомнения в природе ее чувств рассеялись для него без следа.
Тем большим испытанием для нее стал следующий виток их борьбы, когда каждый из ее мужчин - муж и любимый - стремились использовать не только свои Силы, но и любые возможные резервы. Но и в этой жестокой битве победил любимый - ведь у него был ее Талант, а у мужа - всего лишь возможности обычных Магов.
Больше ненужный супруг не смел беспокоить ее любимого человека. Униженный, муж пытался восстановить главное для него - статус - но пока не мог...
Перенеся все тяготы страхов и переживаний, выпадающих на долю женщины, любящей Сильного, она неожиданно почувствовала себя непраздной. Рассуждая теоретически, она не слишком сопротивлялась мысли о телесном продолжении дорогого человека, но лишь тогда, когда полностью свершится месть, и она приобретет равный любимому Магу статус - статус, единственно достойный детей титулованного. Статус жены.
Но она, беременная, все еще была женой другого. И ее очередной ребенок обещал быть непризнанным. Внебрачным. Бастардом...
А ей, беременной, уже не хватало магии на месть...
Этому бесценному для нее ребенку помогла сохранить жизнь прозорливая чуткость его отца. В тот момент, когда она сидела в своей рабочей каморке, увлажняя слезами амулет для избавления от плода, положив руки на плоский пока живот, и не решаясь активировать небольшой предмет, могущий избавить от желанной проблемы, дверь к ней просто превратилась в облако мелких щепок. Эти щепки вначале взвихрились маленьким смерчем, а после осыпались под ноги ее абсолютно невменяемого, полностью растратившего запас магии, злющего - и счастливого мужчины. Не чужака. Не просто любимого. Но бесконечно родного.
Он тогда растерял лишь запас магии, а физическая сила вполне сохранилась. Подхватив растерявшуюся женщину, заключив ее в жесткие объятия, родной чужак почти побежал, унося добычу в отдаленные покои. Там он запер покорную ношу - исчез на ее жизни на долгих шестнадцать дней.
Все эти дни пленница отдыхала - беседовала с приходящими врачами, наслаждалась приносимой изысканной едой, отдавала себя в руки массажисток, портних и прочих женщин, потакающих душе и телу...
Ни разу за эти дни она, осознавшая, что родной знает о ребенке, даже не попыталась создать избавляющий друг друга от лишней ноши амулет. Она легко могла бы сделать подобное - для этого не нужны были сложные материалы, хватило бы тряпочек, травинок и прочих нестоящих мелочей. Еще недавно верящая в правильность избавления от дорогого, но несвоевременного плода их общего безумия, она так и не решилась причинить вред крохотному комочку плоти, равно принадлежащей им обоим. Не решилась еще и потому, что была безмерно тронута доверием любимого, даже не попытавшегося ее ограничить в выборе...
На семнадцатый день он, наконец, удостоил ее визитом. Явился - суровый, холодный, обвиняющий. Пришел рассказать, что знает об их общей тайне и не позволит от нее избавиться, даже если придется все оставшиеся месяцы держать любимую взаперти и на привязи. Опустился до того, что напомнил о ее брошенных детях. Ядовито заявил, что уж если после печального опыта первого брака она не желает стать женой, то ему ничто не мешает признать дитя своим и объявить этого потомка наследующим его имя и немалое состояние.
Произнося все эти заготовленные обвинительные речи, он на нее не смотрел - не мог. Было бы слишком больно увидеть то, что он ожидал увидеть. Но злые слова подошли к концу, и ему все же пришлось посмотреть на нее. Она сидела, напряженно выпрямив спину. С привычно застывшим лицом. А по лицу дождевыми каплями текли и текли слезы... Такой он увидел ее - и запомнил на долгие годы. Запомнил потому, что слезный поток разбила ее сияющая улыбка, и в этом действе проявилась красота слепого дождя, умывающего солнце...
Она сказала тогда устало:
- Я боялась... Так боялась, что ты не захочешь нашего ребенка... Я так боялась, что придется избавиться от малыша... Или бежать от тебя... Я никак не могла решиться и выбрать между тобой и малышом...
И упала в обморок - первый раз в жизни.
Он, проклиная все на свете, и в особенности себя, унес дорогую двойную ношу в их общую спальню. Лечить. Любить. Не отпускать - никогда.
Терция
А месть они завершили вместе. И очень веселились при этом. Она создала эту месть своим Талантом. Он отправил ее творение к месту назначения своей Силой. А вот их жертвам пришлось совсем не весело...
В один из дней у мужа внезапно обнаружилось некое письмо, подписанное дорогим для него именем. При попытке вскрыть на конверте проступили всего два слова - "всей семьей". Он привлек детей, но конверт не собирался уступать, ощущаясь в руках стальным листом. Он привлек и ее родителей - но письмо оказалось по-прежнему неуступчивым. И только когда муж догадался прибавить к семье ее давно замужнюю сестру, конверт в его пальцах превратился в крупный прекрасный цветок. Цветок раскрылся, выпустив на волю стайку крохотных стремительных ласточек. Неровно порхая, эти иллюзорные создания постепенно осели на членах ее семьи, выбирая открытые участки кожи. И, пользуясь всеобщим секундным замешательством, одновременно погрузили в кожу неожиданно твердые клювики, собирая мелкие капельки крови.
Когда семейный концерт болезненных восклицаний прекратился, все присутствующие смогли увидеть, как мерзкие крылатые создания сложились в слова - "Не ищите меня. Объявите умершей. Иначе крупицы магии, которые теперь у вас под кожей, станут смертельным ядом".
Надпись превратилась в кровавые капли, которые, не долетев до ковра, исчезли.
И среди всеобщего хаоса слез, взаимных обвинений, оскорбляющих блудную негодяйку слов только ее муж застыл печальным памятником, облицованным горьким камнем своих поступков...
Мстители, наблюдавшие сию сцену глазами крохотных незримых шпионов, немало позабавились за их счет. Они-то знали, что отправленные письмом крохи магии быстро растворяться в крови жертв, подарив...
Смерть? Беду? Ужас?
Нет... Всего лишь каплю здоровья.
Но жертвы-то об этом не знали - и не смогли узнать.
Теперь она впервые пожалела уже бывшего мужа за его пусть и эгоистичную, но любовь. И весьма мудро не стала делиться подобным чувством со своим любимым человеком.
Финал
Разумеется, более ее не искали.
Бывший супруг опасался навредить своим драгоценным детям. Родители, давно вычеркнувшие ее из памяти, боялись за себя. А сестре и вовсе не было до нее никакого дела.
Поэтому любимый, посоветовавшись со своим правителем, легко изменил ее личную маг-метку, после чего она получила и иное имя, и иное гражданство.
Они, не привлекая всеобщего внимания, сразу же вступили в брачный союз, пригласив единственного гостя - правителя. Впрочем, и тот быстро покинул свежеиспеченную пару, почувствовав себя лишним - но бесконечно счастливым за своего давнего друга.
Пара крайне редко появлялась на светских приемах, но имела в свете немалый вес. Его Сила и ее красота не оставляли свет равнодушным... Об ее Таланте они благоразумно умолчали, и в известность поставлен был лишь правитель.
Первой у них родилась прелестная девочка. Вторым - мальчик, до изумления похожий на отца. Оба необычайно Сильные. И, слава Богам, без тени Таланта.
Впрочем, старый друг в приватном застолье недавно признался правителю, передавая ему очередное совершенное творение жены, что супруги вовсе не собираются останавливаться на достигнутом...