Аннотация: Больной вопрос крещения Руси на примере маленькой деревни... Судите сами, и, пожалуйста, пишите comments.
ЯЗЫЧЕСТВО
(с) Малышкин Павел
Рассвет возвестил начало нового дня и пробуждение жизни. Совершенно безоблачное небо пронзили миллионы солнечных лучиков, лес наполнился пением множества птиц, а деревня - голосами людей.
Елей, как и все, шел к восходной части деревни. В потоке народа он увидел русые волосы Ольхи и постарался протолкаться к ней.
Люди сегодня радовались, словно на какой-то праздник. Все гадали, кто же будет новым старостой, ведь у нынешнего не было сыновей. Тетка Алевтина нашептывала бабе Мотре, что именно ее горячо любимый племянничек, который по самые уши влюблен в дочь старосты и будет им.
- Да как же так?! - возмущалась баба Мотря. - Молодчик он еще. Деда Панаса берут. Где ж это видано такое, чтоб такой молодой, а уже староста? Уму-разуму еще учиться надо. И тебе, Алевтинка, надо бы, раз решила такое...
- Так а неужто ж Старостина дочка так своим положением и не оспользуется? Зело любят они друг дружку.
- Ты, дочь, не загадывай наперед, адже народ выберет мудрого, а не неопытного, но будущего мужа отпрыска старейшины...
Елей пробирался вперед, выхватывая кусочки разговоров, подобного этому. Ему было почти все равно, кто будет наступником Ареана, лишь бы не он. Поэтому парень и не вникал в разговоры на эту тему. Деды Панас, Остап и Дронт были для него одинаково мудрыми, и он одинаково за них переживал.
Само место старейшего в вече было почетным и ответственным. Из-за первого туда будут рваться почти все деды деревни, из-за второго - лишь пяток. Поскольку Выбор слишком важен, то все жители будут иметь равные голоса с заседателями вече - дедами, и лишь нынешний старейший вече может запретить кому-то "выбираться".
Сегодня был день Выбора, самого редкого события, поэтому нужно, чтобы Сварог Тресвелый с самого утра вразумил их на правое дело.
Процессия остановилась перед трехметровым каменным истуканом с ликом божества - лучащееся лицо, смотрящее одновременно и строго и добро, поэтому Сварога еще называли Всевидящее Дневное Око. Елей так и не догнал Ольху, а, поскольку перед солнцеликим нельзя суетиться, то он оставался там, куда его вынесло людским потоком.
Вперед вышел дед Остап и громогласно вещал:
- Здравствуй, Тресветлый!
- Ура! - толпа единым гласом взорвалась, одновременно поднимая руки и головы к восходящему солнцу.
Елей явственно ощущал на себе солнечные лучи, так, словно ласковые пальчики щекочут его. Наставник парня - волхв - говорил, что это есть приветствие бога, и если ты его чувствуешь, то он одобряет твои поступки, и ты чист пред его лицом. Он закрыл глаза, наслаждаясь этим прикосновением, желая прочувствовать его всем телом, ощутить, понять и слиться с ним в единое целое. Но так мог лишь наставник, а для Елея это была лишь мечта. Своим приветствием сегодня, Сварог внес частичку Прави в каждого из присутствующих.
Солнце взошло, а люди все еще стояли, смотря, чуть прищуриваясь, его восхождение на дневной престол.
Наконец, дед Остап отступил назад, в толпу. Теперь народ, став единым, несокрушимым строем, пошли в другую сторону - на полдень. Сейчас уже никто не разговаривал - время говорить и слушать настанет скоро.
Чувство благословения Сварога не покидало Елея, напоминая ему, что Всевидящее Дневное Око следит и поддерживает своего служителя и поклонника. Остальные селяне тоже, наверное, чувствовали нечто подобное, ведь для Солнца все люди одинаковы, все попадут в Вирий, за исключением, конечно же клятвопреступников и остальных нарушителей гармонии. Но никто из здравомыслящих правьславящих не сможет сделать ничего поганого.
Строй, уподобившись реке героев Прави, мерно и неспешно шел к другим идолам мимо землянок и редких бревенчатых изб, мимо красивого терема старосты, с резным Солнцем над входом, мимо загонов с конями и свиньями.
Вообще, деревня была куда как немаленькой, ведь лежала далеко от стольного града Киева и крупных торговых путей, а раз так, то и хозяйство нужно держать большое - купеческие товары редко можно достать, значит, нужно их нужно делать самим. Следить же за всем должны староста и деды, а ареал их области распространялся и на окрестные хутора, где жили в основном лесорубы и охотники. Поля же лежали около самой деревни и следили за ними ее жители.
Люди подошли к еще двум изображениям богов - Ярилу и Даждьбогу. Первый выглядел так, словно само солнце спустилось с небес, и опирается на пучок лучей в землю. Конечно, камень не мог передать полностью подобие Солнца, но ведь главное - символ, духовное значение, а не сам камень, который может лишь показать, как поклонники относятся к божеству.
Второй же, Даждьбог, был гигантом, но вполне человечен, и не удивительно, ведь люди - плоды любви Лады и Даждьбога. Именно он научил своих детей высекать огонь, выкрав искру у Агни.
Между двух идолов лежала медвежья шкура, а на ней восседал глубокий старик. На первый взгляд он сидел гордо, но Елей видел, что только величайшим усилием воли тот держится вообще в положении сидя. Человек медленно открыл глаза. Увидев людей, он с улыбкой проговорил:
- Приветствую свой народ... Мне осталось править вами половина дня... Начнем же.
Глубокие морщины на лице сопровождали мечтательную улыбку. Ареан был в чистой полотняной рубахе, лаптях, а седые, ниспадающие на плечи волосы на лбу перехватывала голубая тесьма.
Люди встали полукругом вокруг старейшины и идолов. Лица их светились радостью, и они готовы были наперебой спорить, кто займет желанное место. Их сдерживали лишь традиции и уважение к воле богов. К Ареану подошли и сели одиннадцать дедов.
Кто-то, скосив глаза, и не повернув головы, посмотрел на Елея. Он почувствовал этот взор, но также не повернулся.
Ареан ничуть не удивился, в отличие от большой части народа. Он нашел в себе силы привстать и коснуться левой рукой плеч четверых, что означало наложение на них запрета на Выбор. Осталось лишь семеро дедов. Ритуал продолжался.
- Благослови нас Ор, - по-очереди говорили "выборцы", подходя к тем, кого выбирали, и кланяясь им.
За ними, безмятежно улыбаясь, следил Ареан, ведь ему и предстояло объявить своего наступника. У него был большой соблазн впасть в дремоту, но долг с интересом были намного сильнее.
Елей отдал свой голос деревенскому волхву, его учителю, деду Дронту. Хотя он и проиграет, что парень знал наперед, но он преклонился перед мудростью и познаниями того. Передовиком же был Ерофей, дед, который следил за полями, большой знаток примет. Панас несколько от него отставал, ведь он следил за хозяйством окрестных хуторов, и именно там он был популярен и уважаем наибольшее. Но хуторян на Выборе не было.
Парень наконец увидел Ольху и здесь. Та, увидев его, обворожительно улыбнулась и, покраснев, потупила взгляд.
"Какая же она прелесть..." - подумал Елей. В скором времени они хотели обручиться. Непременно, через неделю, договорившись со старостой, они сыграют свадьбу.
Наконец, предпоследний житель остановился около Ерофея, и, как будто передумал, поклонился Панасу. Последняя - баба Мотря, которая обеими руками была за Панаса. Она, понимая всю важность момента, ведь сейчас у обоих дедов было равное количество голосов, наслаждаясь каждым шагом, неспешно подошла к Панасу и отвесила ему земной поклон.
Ареан, по-прежнему улыбаясь, собирая последние крохи своей силы, вещал:
- Орийцы! Потомки славного Ора! Принимайте нового старейшину, именем Панас!
- Ура! - уже наперебой завопили люди. Многие были согласны, с тем, чтобы этот дед возглавлял вече. Теперь до окончания ритуала оставалось совсем немного - солнце было высоко, а окончание Выбора должно быть не позднее полудня, чтобы до полуночи люди могли напраздноваться вволю.
Народ подошел к своему бывшему предводителю, подняли его на руки и понесли в заходную часть селения. Ареан уже закрыл глаза и, наверное, дремал, но с неизменной улыбкой.
Строй соблюдали только те, кто шел впереди, и нес старика, позади них ни про какой Строй не хотели и думать, поэтому Елей уже ни на миг не выпуская из поля зрения Ольху, стал приближаться к ней.
Она была прекрасна. Серо-голубые большие глаза, пушистые ресницы, маленький носик, пухлые губки, русые волосы, заплетенные в толстую косу и тонкий стан - ее красота была в полной мере понятна только Елею, ведь всем мужикам больше нравились плотные, объемистые, как сундук девицы. К Ольхе никто, кроме него никто и не сватался - ну какой из нее толк в хозяйстве, если на ней жир не задерживается? А то, что работала она никак не хуже этих неповоротливых медведей, именующих себя "девицами-красавицами", никого не интересовало.
- Здрав будь, Елей! - воскликнула она.
- Ура, Ольха! - в ответ ей провозгласил парень. Он заметил какой-то намек на грусть в ее глазах, но она была заглушена радостью. О, Лада, какие же красивые глаза!
- Хорошо, что ты не вышел выбираться. Только показал бы, что наглец.
- За меня было бы лишь с десяток человек, хотя увидеть меня среди дедов ожидало почти все селение. Теперь ко мне даже Дронт будет относиться иначе. - Он прижал девушку к груди, и дальше пошли они об руку.
На заходе селения неспешно несла свои воды маленькая речка с нехитрым названием Водица. Именно к ее земляному берегу и шел народ, туда, где лежал древесный плот, скрепленный так, что в более быстром течении его разорвало бы в считанные мгновения.
Был полдень. Лекие тучки начали только появляться, но солнце они затмить не могли.
Сейчас начиналась последняя часть ритуала Выбора - отправление в Великую Реку, в которую впадают все реки мира - Правь, бывшего старосты. Все мечтали плыть в ней, поэтому ни о каком горевании речь идти не могла - только радость за достойного правьславящего. Славный исход. Горечь имела место только тогда, когда человек умирал на поле брани, или задертый медведем. А здесь Ареан еще живым начинал свой путь в вечность.
Руки, несшие исходящего, осторожно поклали свою ношу на плот. И снова глаза старика открылись, и светились они счастьем. Возле него оказался старейшина Панас, и, наклонившись, поцеловал его в лоб. По одному люди повторяли это действие - все прощали Уходящему и радовались его доле.
Подходя к Ареану, Елей увидел то счастье, которое нельзя передать никакими словами, которое можно лишь почувствовать внутри себя. Частично, это радость за других - близких и родных, что вся их жизнь еще впереди; частью - волнение и радость за себя.
На краткий миг парня охватила тоска - ведь он не знает, как закончится его жизнь. Но тут же, не давая укорениться этому поганому чувству, возникло и вытеснило почти все остальные мысли то безмерное счастье, что переполняло и переходило на других Ареана.
И тут Елея осенило! Ведь для Исходящего счастье знать, что с ним ничего не произойдет из ряда вон выходящего. Счастье же для живущего и полного сил человека - это осознание неизвестности жизни. И обычно это осознают лишь лежа на таком же смертном плоте.
Неизвестно каким образом, но Елей смог частично понять старика всего с одного взгляда.
И вот, обряд заканчивался - народ поднял плот, и послал его в последний путь. Теперь уже глаза бывшего старейшины закрылись навсегда.
Только теперь парень понял, почему Исход старейшин считался самым большим праздником - перед смертью, когда уже Уходящему не хватает сил говорить, боги даруют ему Знания, и это - величайшее счастье для человека живущего, ведь отныне начинаются изменения его "жизни".
Плот плыл неспешно, как уставший путник идет к очередной, отнюдь не последней цели. Кто знает, может, настоящая жизнь именно там, за пределами Яви, а здесь - лишь разминка, проверка, на что способен человек.
Но в любом случае, жизнь нужно провести так, чтобы перед смертью не жалеть об упущенном времени. А что нужно, чтобы действительно почувствовать удовлетворение от жизни?
Елей задумался, глядя на удаляющийся плот.Собственно, не так уж и много - лишь раскрыться миру настежь, напитав его частичкой себя, чтобы потомки помнили и гордились, а также, естественно, исполнять законы богов. Он обнял Ольху, стоявшую рядом.
- Я рад, - вырвалось у него.
- За отца, - Она подняла на парня свои прекрасные глаза.
- За всех.
Ему было радостно. И не портило настроение то, что тетка Алевтина набросилась на него, как пчела на мед, укоряя его в том, что он, неразумный, не пошел "выбираться".
- Даже если бы не обрали тебя, нужно показать, что ты умеешь бороться...
- Да не хочу я быть старейшиной! Это большая ответственность, с которой я не справился бы. Меня и Ареан бы не пустил, осколько он хотел наилучшего для деревни. А мне - уму-разуму вельми нужно набраться, иначе, какой я тогда мужчина, не то, что дед, или, тем паче, старейшина?
- Почти то же мне сказала баба Мотря утром.
- Вот видишь? А еще так скажут тебе все в деревне.
Алевтина посмотрела на него очень внимательно, как бы изучая впервые увиденного человека. Погладила его по голове, и сказала:
- Быть тебе добрым хозяином, мудрым дедом, и справедливым старейшиной.
- Конечно, - улыбнулся он. - Но не сейчас.
Люди веселились кругом. После провода Ареана, все отправились в центр деревни, где стоял красивый деревянный дом волхва Дронта, и возвышались каменные изображения богов - грозного Перуна, добродушной защитницы домашнего очага Лады, охотника и земледельца Велеса, и, единственного вырезанного из дерева, справедливого Белобога.
Где-то поодаль, но не слишком далеко, еще совсем молодые девчонки пели песни, а почти под самыми носами разговаривающих, старшие девки водили хороводы. Внезапно, словно из ниоткуда, рядом возникла Ольха, шепнула: "Пошли", и потянула Елея в хоровод.
Перед глазами все замельтешило, все перемешалось, и осталась только чистое чувство радости. Ноги сами выплясывали, руки, вместе с остальными, то вздымались, то опускались. Хотелось, чтобы руки обросли перьями и превратились в крылья, хотелось, взмыть в облака, аж до самого Сварога, хотелось поделиться с Дневным Оком своей радостью, хотелось, в конце концов, просто закрыть глаза и раствориться до конца в хороводе. Что он и сделал.
День уже клонился к вечеру, и селяне стали собирать хворост для ночных костров. Много из них были раскладены у границы деревни и леса, но они были лишь смолоскипами, в сравнении с главным костром, раскладеным перед четырьмя божествами.
Елей лежал в подлеске с ромашковым венком на голове, и счастливо смотрел в небо. Рядом носились девчонки, напевая тихонько и собирая цветы. Одев новосплетенный венок, к Елею подсела Ольха.
- Как же прекрасно устроен мир! Еще недавно небо было голубым, а сейчас уже малиновое.
- Да... А ведь именно так задумали Сварог и Ярило, ведь без них всего этого не было бы.
- Я тоже так считаю, но тревожат меня вспомнившиеся речи купца, что последним заезжал к нам. Я всегда узнаю у них про Киев и другие державы, ты же знаешь.
- Конечно. Вести слушали только двое - ты и отец. Так какие же худые вести он принес?
- Князь Владимир Кровавое Солнце начинает безумить. Радники аще могут сдерживать его, но Чернобог вкладывает в его голову неправедные мысли. Нибы-то межплеменные усобицы из-за наших богов! Он желает крестом заклеймить Русь-матушку.
- Ганьба! Как можно?! - вскрикнула Ольха, но сразу же притихла. - А что за крест такой?
Елей вздохнул. Было видно, что ему было тяжко говорить про князя, ведь по воле богов сидит на престоле. Внутри него бушевала буря чувств и нерешительность - говорить девушке про какие-то неправильные, противоречащие устоявшемуся, взгляды, которые могут лишь напугать ее. Но она не из робких, и Елей продолжал:
- Есть такая держава, как Византия. Она довольно мощная, и считает свою силу - благодатью их бога, который, неслыханное дело, только один, и точно такой, как человек. Они величают его Господин, ибо весь свет сотворил он. Крест - его знак.
- О, Перун Громовержец! Князя в самом деле помутил Чернобог!
- Тише, тише. Я уверен, что боги усмирят князя и исправят дела им споганенные. Боги терпеливы, но строги.
К ночи этот разговор был забыт, да и как тут тужить, когда кругом столько радости, песен и танцев? Огонь радостно поедал дрова, и каждый должен был прыгнуть через него, чем ниже, тем лучше, ведь благословенное пламя направляет людей на путь правьславящий.
Души предков, радостно сияя звездами, глядели на веселящихся потомков. Дед Дронт говаривал, что звезды говорят с людьми, но большинство их не слышит и не понимает. Только волхвы, и те, лишь к старости, разумеют их и могут советоваться с ними.
Но на следующий день тот, казалось давний и забытый, разговор вспомнился. Те же, кто не знал вестей купца, узнал их, но уже от другого человека, и теперь каждый смог в полной мере оценить мощь Чернобога, что сумел заставить князя сделать такой безумный шаг.
В полдень, когда все в деревне были заняты хозяйством, в ворота, словно степная конница, влетели всадники. Главным был огромный воин на коне под стать наезднику. Лишь некоторые, и те, лишь среди дедов знали, что это - Добрыня Никитич, многим известный, как защитник орийского народа, но никто, никогда, при его прославлении, не говорил, что он на службе у князя.
Конница - десятков пять крепких парней, промчались к терему, созывая на пути людей. Когда все селяне собрались, к Добрыне обратился старейшина Панас:
- Слався, витязь Добрыня со товарищи! Что привело вас к нам, гои?
- Княжеский указ проводит меня по всей земле великорусской.
У Елея, крепко обнявшего Ольху, сердце защемило так, словно оно попало под кузнечный молот. Сейчас они стояли в первых рядах круга, обхватившего всадников, но постепенно он стал отходить назад, увлекая за собой и девушку.
- Да благословят боги князя Владимира. Что же он указывает всей Руси?
- Указывает он, чтобы не поклонялись вы старым богам, ибо на смену им пришел Единый Господин, долженствующий сплотить наш народ.
Все ахнули! Никто не мог спокойно воспринять это, и стали громко переговариваться и возмущаться. Елей с Ольхой уже вышли из круга, и поспешно шли к выходу из деревни, не перекрытому всадниками.
- Всем тихо! - закричал старейшина. - Как может князь указывать такое?
- На то он и князь, чтобы все мочь. Теперь я должен вопросить, сами опрокинете старых истуканов и поставите крест, как символ веры в Господина, или же нам се сделать?
- Я не могу ответить тебе, ибо никто из селян не желает менять своей и предковой веры. Ты сам можешь послушать их мнения.
- Вы не повинуетесь князю. Сие есть крамола. Покарание - избиение и убиение...
Добрыня еще что-то говорил, и было ясно, что он устал уже повторять одно и то же. Но парень с девушкой уже не слышали его, а со всех ног бежали. Ольха готова была расплакаться, но держалась до тех пор, пока они не вбежали в лес. Оба понимали, что никого не могли предупредить, потому что тогда и они не смогли бы выбраться из деревни - всадники бы их схватили.
Теперь всех, кто остался, клеймили, истуканы богов свалили на землю, а самого Перуна на бечевке Добрыня таскал по округе, забивая уставшего коня.
Лишь не заклейменные ни крестом, ни чем иным могли оставаться истинными правьславящими. И как бы ни было велико горе, еще большим должен был стать труд, чтобы настоящая орийская вера не исчезла...