Ранним утром солнце еще только начинает свою гонку, в которой ему придется скакать по крышам, стеклам, окнам, очкам и всякому блестящему мусору, что проносится сейчас мимо окна. Уже начинает припекать, но еще не жарко, не жарко настолько, чтобы духота отбила способность соображать и жаждать уже только одного - станции назначения. В вагоне тихо, пассажиры дремлют, им пришлось встать рано, чтобы успеть на этот поезд и теперь они покачиваются под перестук и, должно быть, предаются мыслям о предстоящем отдыхе или работе на дачном участке. Колеса мерно отбивают чечетку, словно маленькие сердечки попеременно дают отсчет, сколько уже прожил и сколько еще проживешь. Им весело, они играют, то отстукивают справа, то слева, то убегают куда-то вперед, чтобы сменить ритм и мотив. Все сидящие в вагоне случайные попутчики и вряд ли найдется здесь пара человек, которые встречались раньше, у которых есть общая цель или общее дело. Разного цвета кожи, разного цвета глаз, судьбы, да и мало ли чего еще! Аляповатое сообщество людей, которых объединяет сейчас то, что едут они в одном вагоне и в одном направлении.
А за окном показалось новое кладбище, что оно новое ясно сразу - большое, еще никак не размеченное пустое пространство, занятое могилами в самом центре. Еще не выпал жребий кому где лежать, когда и по какой причине, еще не пролиты слезы, еще не забыты похороненные, еще царствует здесь живая, хоть и выгоревшая трава. Старые кладбища - это особое действо, особый смысл, особый настрой и песня. Старые кресты, просевшие ограды, кое-где уже покосившиеся, ржавчина, стаканчики со старыми цветами и редкие одинокие посетители. Узкие дорожки, скрытые тенями старых деревьев, идут не торопясь, без особого порядка и почета, желтый песок на них, как время высыпавшееся из песочных часов - мертвое и старое. Там все готовится вернуться на круги своя - вернуть человека в прах, изгладить его из книги жизни и памяти, освободить жизнь от обязательств мертвым. Кладбище особое место, место где ясно видишь жизнь, понимаешь, что годы идут и никто тебе не отмерит нового срока, что кто-то из твоих погодков уже нашел приют где-то здесь, в земле.
Мы хороним память, память о самих себе, о том, что видим и слышим, о том чего хотим, и о том, что получили не в свое время. Мы бы все это закопали, и даже устроили бы пышные похороны, но только как же это сделать? Как уйти от самого себя и обрести этот покой, оставаясь живым? Неужели нет никакой надежды и все это зря, пусто, банально и настолько невежественно, что хочется кричать дурным голосом и бить в кровь руки, чтобы как-то заглушить этот крик ужаса и отчаянья. Суета не дает поднять голову, не дает смотреть дальше и проще, не дает смотреть на то, что стоит за рутиной обычной жизни. Мы живем по очень простым схемам, прямо как у юмористов - родился, учился, женился, работал, сдох. Жирная точка некролога и, в сущности, все - кто из нас действительно хоть что-то значит для множества других людей, что нас вспомнят или хотя бы попытаются вспомнить? Мы все придем сюда, на это большое поле, которое еще не размечено, которое ждет нас, пока еще живых, пока еще думающих о нем.
Новое кладбище легко узнать по его молодости - оно видно в каждой черте, в блеске, в разноцветье крестов, в особенной скученности могил и отсутствию деревьев. Здесь мертвые уже люди, будто все еще пытаются построить свой город, лежать рядом, делить эту землю, выгадывать место и площадь. Город, с его скученностью и теснотой, с его социальными статусами и гонкой жизни отражается здесь - где ему уже давно не место, где нет места живому. Но может он потому тут и пытается обосноваться, что и сам давно мертв и люди просто меняют место жительства - в новый город смерти, и в этом последнем пути лишаются того, на что они так надеялись - получить свободу. Горькая усмешка судьбы: свободные люди, так и остаются рабами тления, рабами тесноты и человеческих мнений, моды и престижа. Успокаивает лишь одно - им самим теперь это неважно, сами они это уже не переживают и их это не беспокоит. Странно выглядит новое кладбище, так же странно и нелепо, как смерть ребенка - непонятно, чуждо, несвоевременно. И даже, пожалуй, цинично выглядит - в этом прагматическом размахе нет уже почитания старости и смерти, а некая обуза живым, тем, кто надеется, что место свое он еще долго будет держать вакантным.
Новый храм, что построили в дальнем конце, весь с иголочки, эдакий щеголь, который зашел случайно в это место и не нашел в себе сил уйти. Он наряден как на венчанье, он рад солнцу и ветру, он молод, как и все вокруг и радуется жизни, блестя влажными скатами и окнами - он здесь не для тех, кого уже нет, а для тех, кто, как и я, едут или идут мимо. Он для тех, кто приходит сюда, чтобы проститься с теми, кого уже нет, для тех, кто, видя смерть, вспомнит, что сам-то он еще жив.
Прости меня, новое кладбище, я вижу в тебе смешное и грустное, загадочное и простое. Вижу твою нескладность и то, каким ты станешь вскоре, когда пройдут годы и многие дождливые и солнечные дни минуют над тобой. Спасибо, что напоминаешь мне, что я еще жив, и могу отдать дань всем бывшим прежде меня и всем тем, кто рядом со мной, пока они еще рядом. Сколько они еще будут со мной, как долго? Я улыбаюсь, спасибо вам, слышите меня? Я стал таким, как я есть потому, что вы были рядом, потому что вы сейчас со мной, потому что будете.
Поезд отстучал очередной аккорд и набежавшие молодые рощицы скрыли из глаз поле, на котором раскинулись яркие пятнышки табличек, крестиков и постаментов. Жизнь побежала дальше, своим чередом, по своим законам, со своими правами и жертвами. Нежное голубое небо, зеленая трава, ласковое солнце, утро, молодость, предвкушение отдыха - все это отодвинуло далеко-далеко философию и мысли о будущем. И все же, выходя из вагона и глядя на пеструю толпу отдыхающих, я невольно вспомнил это молодое поле и его застывших путников...
/16 Июля 2002 г./