Пётр Медведев, младший сын грушевского крепкого хозяина Степана Захаровича, лежал на булыжной мостовой у памятника Ермаку Тимофеевичу и ловил на мушку перебегающие в конце Соборной площади фигуры белоказаков, вот уже два часа штурмовавших Новочеркасск. Выстрелил. Один из повстанцев свалился как подкошенный. Рядом затрещали выстрелы других красногвардейцев. Ещё несколько беляков, выронив оружие, грохнулось на мостовую. Остальные залегли. С соборной колокольни по ним ударил красногвардейский пулемёт. Пули роем зацокали по булыжникам, рикошетом разлетаясь во все стороны.
К цепи красных стрелков подбежал командующий войсками Донской республики бывший хорунжий Смирнов. Правая рука - в окровавленной повязке на марлевой перевязи. Ранен.
- Держись, товарищи! В Ростов Подтёлкову уже телеграфировали, скоро прибудет подмога.
Над головой Смирнова зловеще просвистело несколько пуль, одна сбила офицерскую фуражку. Командующего окружили ординарцы, заслоняя своими телами. Посоветовали уйти от греха подальше в укрытие. Смирнов, пригибаясь, подбежал к дереву, прилёг за ствол. Несколько раз выстрелил по белым из нагана, но стрелять левой рукой было непривычно.
Пётр Медведев открыл затвор винтовки, вставил в специальные пазы ствольной коробки последнюю обойму, снаряженную пятью патронами, нажав на верхний патрон вблизи обоймы, выдавил одним движением все пять патронов в магазинную коробку вниз, до упора, стал зорко осматривать площадь. Повстанцы снова зашевелились, чаще стали взвизгивать пули возле красногвардейской цепи. Кто-то застонал, кто-то уткнулся чубатой головой в приклад винтовки. Пётр Медведев долго прицеливался в одного беляка, продвигавшегося короткими перебежками. Тот всё время оглядывался, подбадривая остальных атакующих. По-видимому, это был командир. Пётр выстрелил в него, но промахнулся, с досады торопливо пальнул ещё раз и опять - мимо. Осталось всего три патрона. Парень с опаской покосился по сторонам. Лежавший рядом чубатый усач фронтовик, после выстрела, отбросил с бранью пустую винтовку. Повернув вспять, пополз к коноводам, державшим отрядных лошадей за собором. У остальных красных бойцов так же патроны были на исходе.
- Отходить надо, командир. Патронов ни черта нет. Постреляют ведь беляки, - понеслось со всех сторон. Кто-то смачно, с упоминанием всех святых, выругался.
- Держать оборону, товарищи. Боеприпасы зараз подвезут. И ещё пару пулемётов, кстати... Я распорядился, - крикнул командующий Смирнов, вскакивая с помощью двух ординарцев, на лошадь. - Стоять на смерть! За отступление - расстрел. Я сейчас буду...
Смирнов с ординарцами ускакал куда-то к вокзалу. Командир обороняющегося отряда красногвардейцев, пожилой местный рабочий из железнодорожного депо, приказал прекратить беспорядочную стрельбу.
- Стрелять только по моей команде. Пусть подходят поближе, чтобы бить наверняка. Каждый патрон, чтоб - в беляка, а не в белый свет, как в копеечку.
Вскочил на ноги какой-то необстрелянный желторотый юнец, отчаянно бросился назад, но его тут же настигла казачья пуля. В это время, увидев удобный момент, из боковой улицы на площадь вылетела большая группа всадников. Вскочили и побежали во весь рост, не пригибаясь и не ложась под выстрелами красных пешие повстанцы. Над площадью пронеслось грозное русское "ура". С колокольни опять ударил пулемёт, сбивая на мостовую передних всадников.
- Братцы, без паники, отходи к коновязям, - громко крикнул командир красных, пожилой железнодорожный рабочий, продолжая стрелять из-за дерева, где до этого укрывался командующий Смирнов, по атакующим белоказакам. - Со мной останутся пять человек - добровольцы. Прикрывать отряд. Остальные - по коням! Все патроны отдать мне.
Петька Медведев кинулся было вместе со всеми наутёк, в тыл расположения, но вдруг стыдливо остановился, увидев, что вместе с командиром остался всего один перетянутый пулемётными лентами матрос в бескозырке. Задержалось ещё несколько казаков из расформированных фронтовых полков и солдат-окопник.
- Чего встали, как памятники Ермаку Тимофеевичу? Лягяй живо, - весело прокричал морячок, давая этим понять, что все они - добровольцы, готовые прикрывать отступление основных сил отряда.
Идти на попятный было уже нельзя. Пётр, проклиная себя в душе за то, что замешкался и вовремя не сел на коня, с тоской вернулся на позицию у памятника Ермаку. Вместе с ним залегли и остальные добровольцы. Один из казаков с тоской посмотрел вслед удаляющимся красногвардейцам, среди которых мог бы оказаться и он. Отчаянно объявил, обращаясь к товарищам:
- Что, братья-казаки, смертю примать будем? Сразу и отпоют вон, у церкви.
- Не хорони себя заживо, Филимон. Может, и отобьёмся, - возразил другой казак, отчаянный вояка с двумя Георгиями на гимнастёрке, - уроженец станицы Мелеховской Семён Устякин.
Пётр Медведев, получив от командира несколько запасных обойм, приободрился. Стал ловить на мушку гарцующих по площади всадников и снимать их одного за другим. К тому же стрекотал, не замолкая, пулемёт на колокольне. Конные белоказаки повернули назад, пешая цепь залегла. Повеселевший Медведев с гордостью обвёл взглядом своих пятерых товарищей, решивших ценой собственной жизни задержать белых и дать уйти остальным. Жажда подвига неудержимо обуяла молодого казака.
К повстанцам, между тем, подошли подкрепления от вокзала. Несколько пулемётов стали густыми очередями осыпать открытую всем четырём ветрам колокольню. Красный пулемётчик вначале сердито огрызался, но вскоре затих. Казаки поднялись в очередную атаку. Из переулка вновь показалась конница. Пули по булыжникам защёлкали чаще. Один за другим вскрикивали красногвардейцы, тыкаясь головами в приклады винтовок. Вот их уже осталось трое.
Чубатый фронтовик, с виду, - казак третьей очереди, раненый в ногу, притянул окровавленной рукой Петра поближе к себе. Крикнул после очередного выстрела:
- Всё, пацан, нам крышка. Уходи пока цел, а мы ещё малость постреляем кадетов.
Испуганный до смерти Пётр, дрожа всем телом, начал было отползать в сторону.
- Стой, кужёнок, - пригвоздил его окриком к месту раненый. - Быстро - патроны! Если есть.
Медведев отдал ему свою винтовку и несколько патронов россыпью - из кармана. Пугливо пригнулся от прожужжавшей над головой пули.
- Ну чего ждёшь, молодой? Мотай отсель скорее, ну... - грубо толкнул его в плечо казак. - Коня моего со звёздочкой на лбу, вороного, если будешь когда в Каргинской, Кудеяровым передай. Запомни пацан, Филимон Кудеяров.
Пётр еле расслышал последние слова казака из-за страшного визга и топота несущейся к собору конницы. После того как умер пулемёт большевиков на колокольне, их уже нельзя было ничем остановить. Двое оставшихся красногвардейцев, отстреливаясь, отползали к церковной паперти. Один из них, казак Филимон Кудеяров, ценой своей собственной - подарил жизнь Петру Медведеву.
Пётр, поминутно пригибаясь от свистевших кругом вражеских пуль, быстро подбежал к коновязи, которую никто не охранял. Вскочил на своего жеребца, нашёл коня Кудеярова. Держа его в поводу, поскакал прочь от опасного места. И всё время пока ехал, пришпоривая коня, - слышал за спиной частые выстрелы у церкви и крики атакующих беляков. Через несколько кварталов встретил небольшой разъезд из казаков новочеркасского гарнизона, бывших бойцов Николая Голубова. В одном из них узнал сослуживца Гришку Аксёнова. Тот, держа в правой руке укороченный драгунский карабин, левой нервно теребил повод.
- Как там наши на площади? - спросил у Медведева.
- Держатся, - угрюмо ответил Пётр. Он всё ещё не мог придти в себя от пережитого и был - как пьяный. Его до глубины души поразил благородный поступок Филимона Кудеярова. На глаза навернулись слёзы.
Красногвардейцы проскакали бешенным аллюром несколько улиц и всё ещё слышали позади себя, у собора, приглушённую винтовочную и пулемётную трескотню. Когда показались последние дворы предместья, выстрелы вдруг прекратились и над городом нависла зловещая тишина.
"Конец!" - с горечью подумал Пётр и со злостью стегнул плетью бежавшего рядом ходкой рысью вороного коня Кудеярова...
15
В это время в Ростов-на-Дону из Москвы приехал чрезвычайный комиссар Юга России и уполномоченный ЦК РКП(б) Серго Орджоникидзе. В тот же день в Ростове открылся первый съезд Советов Донской республики.
В президиуме находился весь Военно-революционный комитет. Председатель Фёдор Подтёлков, товарищ председателя, каменский хорунжий Ермилов, секретарь - прапорщик Кривошлыков и члены комитета: Лагутин, Сверчков, Кудинов, сослуживцы Подтёлкова, батарейцы Аким Головачёв и Филипп Медведев и другие. Слово для доклада взял товарищ Орджоникидзе.
Здесь же, на съезде, присутствовали командир отряда Красной гвардии, бывший подполковник медицинской службы, Самуил Нижельский и его жена, пулемётчица Татьяна Дубровина. От Грушевского станичного Совета казачьих и крестьянских депутатов был делегирован бывший вахмистр, полный Георгиевский кавалер Лукьян Родионов. Это был уже второй съезд после Каменского съезда фронтового казачества, в работе которого принимал участие Родионов. За это время Лукьян заметно охладел к большевикам, в душу закрадывались большие сомнения: а правильно ли он поступает, на истинном ли пути стоит? Ведь почти все грушевские казаки как от чумы отшатнулись станичного Совета и в нём, кроме председателя, остались одни иногородние. Правда, он получил землю, но что толку, если сейчас, вместо того, чтобы готовиться к посевной, он разъезжает по съездам. А там, в станице, новая жена Ульяна Вязова, может быть, жалеет, что согласилась связать с ним свою судьбу. Но что же делать? Что? Порвать с большевиками, с совдепом? Да, это был, по-видимому, единственный выход...
Неожиданно съезд прервался. Сосед шепнул Родионову, что в соседний Новочеркасск ворвались недобитые банды белогвардейцев. Сразу же все участники съезда Советов зашевелились. Орджоникидзе объявил, чтобы все разбирали оружие и строились во дворе: нужно выбить белых из Новочеркасска.
Лукьян Родионов вместе со всеми выскочил на улицу, отыскал своего строевого коня. Теперь нужно было как-нибудь отстать от остальных делегатов: идти воевать в Новочеркасск у Лукьяна не было никакого желания. Тут на глаза ему попался небольшой, погнутый гвоздь, валявшийся под ногами. Оглянувшись по сторонам и видя, что все заняты своими делами, Лукьян быстро схватил гвоздь и, подняв переднее копыто своего коня, с силой всадил в него гвоздь. Для верности - прихлопнул каблуком сапога. Конь вздрогнул от боли и вырвал ногу. Родионов, ещё раз оглядевшись, - не заметил ли кто его махинаций? - взял коня за повод и силой потянул по двору. Конь хромал и жалобно косился на хозяина: его умные, живые глаза выражали страдание.
- Вот и ладушки, - с удовлетворением прошептал Лукьян и потащил жеребца к месту построения.
- Вот напасть, конь захромал ни с того, ни с сего, - жаловался он всем по пути. - Как зараз в Новочеркасск на белых ехать и ума не приложу... Везёт как утопленнику.
Начальство Родионову поверило и оставило в покое. Отряд делегатов съезда в походном порядке, под командой Орджоникидзе, двинулся на Новочеркасск. Как только скрылись за поворотом улицы последние ряды, Лукьян завёл коня в подворотню и без труда вытащил гвоздь из копыта. Позади вдруг скрипнула дверь и на пороге квартиры показалась седая, сгорбленная старуха, сильно смахивающая на армянку.
- Синок, - окликнула она Родионова, - что случился, вай? Опят вайна в городе? Куда столка казак поехаль?
Лукьян живо обернулся на голос, весело подмигнул нерусской бабке.
- Ага, мать, - снова война... Прячь поскорее внучку, не то господа офицера из-за Дона придут - снасилуют. Они до баб дюже охочие... Да и тебе перепадёт на старости лет... Чай не отказалась, старая, от мужика-то?
- А ну тебя, шайтан... Что плетёшь? - старуха сердито сплюнула и с силой захлопнула за собой дверь.
Посмеиваясь над своей шуткой, Лукьян достал из подсумка патрон, выкрутил из него пулю, а порох высыпал на ладонь. Схватив пораненное копыто коня, засыпал рану порохом. Чиркнул серниками. Порох в ране вспыхнул и мгновенно сгорел, конь дёрнулся всем телом. Родионов отпустил его ногу, опасаясь, как бы жеребец его сгоряча не покалечил. Но средство - испытанное, ещё деды так врачевали раны лошадей и лечились сами. Конь всё ещё хромал, и Родионов повёл его за собой в поводу.
В Ростове Лукьян был впервые. Однако, понимал: перед тем как пуститься обратно в Грушевскую, нужно купить чего-нибудь съестного на дорогу и покормить коня. Нужно было отыскать рынок. Встречные прохожие, в основном девки да взрослые бабы, в испуге шарахались в стороны, видя его полное вооружение, Георгиевские кресты на гимнастёрке и алые казачьи лампасы на шароварах. Какие-то мальчишки влезли на забор и стали швыряться камнями.
- А вот я вас! - схватился Лукьян за нагайку и сорванцов как ветром сдуло с забора.
Вдруг внимание Родионова привлекли две мужские фигуры, идущие навстречу. Особенно один прохожий: высокий, широкоплечий мужик... Одет он был по-городскому, под рабочего, но Родионов каким-то внутренним чутьём определил в нём сельского жителя и, мало того, - казака. Поравнявшись с ними, Лукьян в последний раз взглянул на высокого и хотел было пройти мимо, но тот вдруг остановился и весело подмигнул Родионову.
- Здорово живёшь, дядька Лукьян. Не узнаёшь?.. Не хорошо мимо земляков проходить, особливо в незнакомом городе.
Лукьян тоже остановился, впился взглядом в говорившего.
- Ну и ну, как чуял... Неужто наш, грушевский?
- Точно, - незнакомец продолжал улыбаться. - Моисея Ефремыча Крутогорова, чай, знаешь? Так я ихний сын старшой, Герасим. А тебя я, дядька Лукьян, сразу узнал, даром, что почитай годков шесть в станице не был.
- Вот так встреча, - обрадовался Лукьян. - Ведь брехали, что тебя, Гераська, на каторгу будто угнали?
- Да ничего, обошлось, - махнул рукой Герасим. - Тута в Ростове был, в местной тюряге парился, на Богатяновке. А как большевики объявились, то и выпустили вместе с другими арестантами.
- Ну а что мы, братва, посреди улицы остановились? Что за шухер-махер? - вмешался в разговор приятель Герасима с повадками закоренелого каторжанина. - Айда, Байбак, куда-нибудь в заведение... там и потолкуем.
- И то верно, - согласился с ним Крутогоров. - Пошли на Новый базар...
* * *
Родионов с трудом разлепил глаза и удивлённо повёл ими по сторонам. Что за чертовщина! Где он находится? Небогато обставленная комната таила полумрак предутреннего часа. Повсюду были разбросаны какие-то вещи. Лукьян лежал на кровати поверх одеяла. Голова раскалывалась и гудела, как чугунная, сильно, сильно болел правый бок, во рту было так противно, будто бы он до этого ел навоз.
Лукьян помнил из вчерашнего только то, что он встретился с земляком, Герасимом Крутогоровым и они выпили вчера неплохо, - так что до сих пор всё идёт кругом. Родионов поднялся и сел на кровати, в изумлением оглядывая себя. Одна нога была совершенно голая до самого бедра, на другой остался сапог и скомканные грязные шаровары. На плечах - одна нижняя рубашка т крест на гайтане. Под задницей было что-то твёрдое, - Лукьян сунул руку и достал подсумок с позвякивавшими патронами.
Рядом с Родионовым кто-то зашевелился под одеялом. Лукьян быстро откинул край и застыл от неожиданности: под одеялом спала совершенно голая женщина. Она лежала на животе. Он увидел её растрёпанные волосы, ниспадающие на ослепительно белую, лишённую загара спину, сбросил одеяло совсем. Его глазам предстала стройная женская фигурка: узкая точёная талия, пышный холёный зад. Одна нога немного поджата к животу, другая вытянута.
Родионова сразу бросило в жар от одного вида такой красоты. Трепещущей рукой он схватил женщину за плечо и резко перевернул на спину. Она не проснулась. Спереди она была ещё прекрасней. Аккуратные, среднего размера груди с большими коричневыми сосками, гладкий, глянцево поблёскивающий живот, ниже - остальные дамские прелести, от вида которых мутнеет в глазах... Лукьян осторожно навалился сверху, ощущая под собой упругую податливую мягкость женского тела, приник ртом к её полураскрытым горячим губам. Незнакомка, проснувшись, страстно ответила на поцелуй, бёдра её покорно раздвинулись, уступая зову природы...
Окончив, Лукьян поднялся и брезгливо обтёрся какой-то жёлто-зелёной скомканной тряпкой, вытащенной из-под женщины, хотел было швырнуть на пол, но присмотрелся и узнал свою фронтовую гимнастёрку.
Женщина всё ещё продолжала лежать на спине, в истоме раскинув ноги и всё ещё подёргивая ими от пережитого только что наслаждения. Родионов натянул шаровары и гимнастёрку: во всю грудь на ней расплылось мокрое и липкое пятно. Ещё раз выматерившись, Лукьян принялся искать по комнате остальную свою амуницию. Найти удалось только тёплую суконную поддёвку и ремень. Ни фуражки, ни второго сапога, ни оружия, кроме патронташа, нигде не было. У голой спрашивать было неохота, а кроме неё в комнате никого не было и Лукьян решил подождать Герасима Крутогорова, ведь это он, наверное, привёл его в этот притон. Между тем, голая зашевелилась и села на кровати, свесив вниз всё ещё подрагивающие ноги.
- Водка есть? - пересилив отвращение, спросил у неё Лукьян.
- Сейчас поищу-с, - сказала она, проходя мимо Родионова и обдавая запахом потного женского тела.
Лукьян присел к заваленному грязной посудой столу, пошарил по карманам, в надежде отыскать кисет, но не было ни кисета, ни денег. Женщина, как была, то есть - по-прежнему без ничего, принесла и поставила на стол поллитровку водки. Родионов старался на неё не смотреть, блудливо отводя глаза в сторону, но они сами то и дело жадно впивались в голую. Повернувшись спиной и соблазнительно виляя полными округлыми булочками ягодиц, она прошла в дальний угол комнаты, за ширму. Оттуда послышались аппетитный плеск наливаемой воды и позвякивание металла.
Родионов налил себе полный стакан водки, выпив и занюхав сухой хлебной коркой, обернулся. Женщина всё ещё колдовала за ширмой.
- Слышь ты... не знаю как тебя величать, красавица, - обратился к ней Лукьян, зная, однако, твёрдо, что перед ним профессиональная городская проститутка. - Ты бы побанила мне рубаху? Срамота ведь в таком виде на улицу выходить, засмеют...
- За отдельную плату, - пожалуйста-с... А так - я вам, господин казак, не прачка, своих деревенских ищите...
* * *
Герасим Крутогоров пришёл, когда солнце уже стояло высоко в небе. Он был доволен и как всегда пьян, в руках у него была старая вместительная, чем-то под завяз набитая сумка.
- Гераська, чёрт, - обрадовано бросился к нему Родионов, - где пропадал? Я уж и ждать тебя отчаялся
- А что, разве плохо тебе с Виолеттой? - Крутогоров лукаво подмигнул женщине, которая уже оделась и приводила в порядок комнату. - Ты гляди какая шикарная мадам. К тому же - вдова, с ней весь век, как у Бога за пазухой, прожить можно.
- Да не, Герасим, не шуткуй, я сурьёзно, - Лукьян подвинулся на лавке, давая место Крутогорову. - Вот хоть ты убей - ничего не помню, что вчёра было! До сих пор, вишь, в одном сапоге шкандыляю. Фуражки нету, оружия - тоже, а самое главное - коня! Орлик мой пропал, - жалость-то какая... Ведь всю войну, почитай, на нём провоевал.
- Жалость... Орлик, - передразнил его Герасим. - А сам ведь вчера на базаре сам этого Орлика местным казакам из Гниловской продал. И деньги гдей-то посеял, растяпа...
Родионов схватился за голову и чуть ли не взвыл от обиды и горечи:
- Господи, неужели - правда? Да что ж ты меня не остановил, Герасим?.. Пьян я был, небось? Так?
- Неча зараз ныть, - грубо оборвал его Герасим. - Скажи спасибо, что я с тобой был, а то не сносить бы тебе башки непутёвой. Гниловские тебя бить хотели, да я увёл... Винторез я у тебя сразу отобрал, в сенях лежит в целости и сохранности, а шашку с тебя какие-то мастеровые сняли, - ты с нею на них кинулся, порубать хотел. И повели уже тебя, Лукьян, куда следовает, в ЧеКа, да мы с дружком по дороге отбили. Токмо отошли за угол - ты на нас кидаться начал, ну я тебя малость и утихомирил...
- Это, небось, от твоего кулака в боку у меня стреляет, прикоснуться нельзя? - сердито спросил Лукьян.
- Ладно, земляк, это всё чепуха, - отмахнулся Герасим. - До свадьбы заживёть как на собаке... Сапоги вон у Виолетты возьмёшь, от мужика остались, и шляпу она тебе подберёт. Других головных уборов не держим-с, не магазин... И вот что я тебе, брат, предлагаю: айда сёдня же в станицу, в Грушевку! Решил я своих спроведать, ночью на дельце одно сходил с приятелем... Не с пустыми же руками домой вертаться? Ну как, идёшь?
- Это? - кивнул Родионов на стоявшую у ног Крутогорова сумку. - Грабиловкой занимаешься, значит...
- Угадал, а куды денешься, - жить-то надо, - развёл руками Герасим и вдруг, скрипнув зубами и застонав, схватился за левое плечо.
Только сейчас Лукьян заметил, что плечо одностаничника в крови.
Бой в Новочеркасске закончился. Подоспевшие из Ростова делегаты 1-го съезда Советов Донской республики во главе с Орджоникидзе совместно с остатками новочеркасского гарнизона выбили из города казачьи повстанческие отряды войскового старшины Фетисова и генерала Полякова.
По пустынной улице, где - то там, то тут - лежали мёртвые тела казаков и красногвардейцев, медленно ехали Пётр и Филипп Медведевы.
- Вовремя вы подоспели, - говорил Пётр брату, - ещё бы немного и нас совсем тут смяли кадеты.
Филипп сидел молча, угрюмо понурив голову: одолевали невесёлые мысли о доме, о молодой жене Лукерье. И пожил-то он с ней перед действительной службой немного, и вот сейчас до дому рукой подать, а съездить никак нельзя. Он - член Донского казачьего революционного комитета, депутат 1-го съезда Советов Дона, и должен, не думая о себе, устанавливать Советскую власть в области. А домой хотелось страшно: каких-нибудь шесть вёрст - и он в станице. Но как уедешь, если Новочеркасск - на военном положении.
Рядом с Петром Медведевым трусил конь каргинского казака Кудеярова. Пётр машинально правил к месту его гибели. Вот, наконец, и обширная площадь с собором посередине, где произошёл тот памятный бой. У памятника Ермаку, в том месте, где занимала оборону цепь красногвардейцев, отстреливаясь от белоказаков, Пётр придержал коня.
- Ты что? - спросил Филипп, удивлённо взглянув на брата.
- Ты поезжай, не жди меня, я сейчас, - откликнулся тот.
Филипп тронул коня к собору, где, спешившись, совещалась о чём-то группа делегатов ростовского съезда вперемежку с местными красногвардейцами. Ждали прибытия гужевых повозок. У ног делегатов, прямо на булыжной мостовой рядами лежали убитые в бою за город большевики. Их было много: человек сорок - пятьдесят. Многие с головой накрыты белыми простынями или простыми мешками, сквозь которые, в районе головы, густо просачивалась кровь. Вероятно, - были обезображены шашками до неузнаваемости. Многих опознали только по документам. Всё это были делегаты съезда, среди которых попадались и казаки. Их можно было определить по синим шароварам с алыми лампасами, которые они продолжали носить, не смотря на все запреты новых властей.
Пётр Медведев, в стороне от собора, слез с коня, привязал к сучку развесистой акации вместе с вороным строевиком Кудеярова. Задумчиво походил взад-вперёд по тому месту, где лежали прикрывавшие отход основного отряда красногвардейцы. Их, конечно же, всех побили повстанцы, потому что пленных они не брали. Трупы, возможно, отвезли за город и сбросили в какую-нибудь балку - теперь не найдёшь. А их бы похоронить с почестями, как героев, и после поставить на их могиле памятник. Но где там... Живые никому не нужны, не то что мёртвые!
"Вот и отгулял ты своё, лихой донской казак из станицы Каргинской Филимон Кудеяров, - горько подумал Пётр Медведев. - Спас ты меня от неминучей погибели - спаси Христос! А еде сам лежишь, - Богу одному ведомо..."
Отвязав от дерева коней, пошёл, ведя их в поводу, к собору. Отыскал там брата Филиппа. Подъехало несколько повозок и красногвардейцы стали укладывать в них тела погибших.
- А где наши казаки-голубовцы, коих мятежники побили третьего дня, при занятии Новочеркасска? - спросил Пётр у Филиппа.
- А кто тебе нужен? - поинтересовался Филипп. - Если те, что на площади оборонялись, то все тут, в общей куче. Их бандиты так и оставили у собора, порубленных...
- Стой! - бешено вскрикнул вдруг Пётр, бросаясь к повозкам с мёртвыми красными бойцами. - Тут полчанин мой должен быть. Погодьте трохи, братцы, пособите отыскать.
Красногвардейцы молча расступились, пропуская Петра вперёд. Он стал внимательно рассматривать покойников, разыскивая Филимона Кудеярова. Медведеву повезло, вскоре он наткнулся на его изуродованный, исполосованный шашками труп. Тут же было и тело казака Семёна Устякина с пулевым отверстием во лбу. Его Пётр узнал по двум Георгиевским крестам на защитной гимнастёрке. Кудеяров же был до такой степени обезображен, что страшно было смотреть. Лицо его было накрыто простынёю, и Пётр Медведев долго всматривался в него, прежде чем понял, что перед ним - именно тот, кого он ищет.
- Товарищи, - обратился он к собравшимся, - этот казак мне жизнь спас. Сам хочу его схоронить, давай его - на коня поперёк седла. Это его вороной.
Красногвардейцы равнодушно переложили труп Кудеярова на коня. Присутствующие отворачивались, зажимая носы пальцами: от трупа уже чувствительно несло мертвечиной.
- И надо тебе это? - укоризненно покачал головой старший Филипп, стараясь держаться подальше от покойника. - Закопали бы и без тебя, куда он денется...
- Это геройский казак, Филипп, как ты не понимаешь?! - упрекнул брата Пётр. - Сам погиб, а товарища выручил... Много ты видал таких?
Остальную дорогу до Краснокутской рощи, вблизи которой располагалось городское кладбище, проделали молча. Там могильщики уже копали огромную братскую могилу для погибших в Новочеркасске красногвардейцев. Местных родственники хоронили в отдельных могилах, уроженцев Черкасского округа увозили на станичные погосты.
Пётр с Филиппом раздобыли две лопаты и принялись копать невдалеке отдельную могилу для Кудеярова. Изрядно попотев с непривычки, вскоре справились с делом. Осторожно опустили в яму тело смелого каргинского казака, начали засыпать. Когда над могилой вырос небольшой земляной холмик, Пётр воткнул в ногах сбитый на скорую руку из досок православный восьмиконечный крест. Криво нацарапал карандашом в серёдке: "Филимон Кудеяров, казак станицы Каргинской. 1918 г. апреля 1-го дня". Затем, сняв с плеча винтовку и передёрнув затвор, выстрелил в воздух. Отсалютовал вслед за ним и брат Филипп. Потом многоголосым эхом откликнулся залп красногвардейцев над братской могилой...
* * *
Из Новочеркасска в Ростов делегаты вернулись к вечеру и снова собрались в здании Клуба приказчиков, на Казанской улице, 88, где перед тем проходил 1-й съезд Советов Донской республики. Съезд продолжил свою работу. Пётр Медведев сидел рядом с братом Филиппом, слушая ораторов, и всё больше и больше убеждаясь, под влиянием их горячих речей, в правильности выбранного пути. Стоя на трибуне, говорил секретарь Донского Военно-революционного комитета Михаил Васильевич Кривошлыков.
- Товарищи делегаты, положение слаживается тяжёлое и явно не в нашу пользу. С Украины к границам Донской советской республики подходят германские войска, на Ставрополье собирается с силами приемник Корнилова царский генерал Деникин, возглавивший после его смерти белую Добровольческую армию. В Сальских степях орудуют банды атамана Попова, бежавшие из Новочеркасска. Фактически, весь Сальский округ и всё Задонье находятся у них в руках. Из-за обильного таяния снегов и начавшегося ледохода по Дону левобережье отрезано от основных сил, и мы не можем послать им подмоги. На среднем Дону так же неспокойно, то и дело восстаёт то одна, то другая станица. А что делается у нас в центре, - вы видели собственными глазами. Белобандиты обнаглели до того, что попытались захватить Новочеркасск... Товарищи, нужно смотреть правде в глаза: кто поддерживает белогвардейских офицеров и атаманов, кто поднимает восстания против Советской власти? Сами же казаки, фронтовики. Те самые фронтовые казаки, которые вначале устанавливали власть трудящихся на Дону, теперь поднимаются против неё. Это, в основном, низовое зажиточное казачество. Здесь много богатеев и огромная кулацко-середняцкая масса, издавна слывшая верной опорой царю и атаманам. А вот в верховых округах положение совсем иное, там казаки горой стоят за советскую власть. Там можно найти достаточно сил для борьбы с поднимающей голову контрреволюцией на среднем и нижнем Дону. И потому, товарищи делегаты съезда, я предлагаю послать в северные округа области военную экспедицию с целью создания там крепких казачьих отрядов для борьбы с контрреволюцией на юге. У меня всё...
* * *
Татьяна Дубровина - сестра милосердия, а теперь ещё и пулемётчица в красногвардейском отряде своего мужа, Самуила Нижельского, медленно шла вдоль железнодорожного состава. До отправления поезда было ещё полчаса и Татьяне хотелось побыть одной, обдумать своё положение. Сейчас девушке стало уже совершенно ясно, что у неё будет ребёнок, а скоро, возможно, снова предстоит будет, и не один... Их отряд из Ростова перебрасывался к западным границам области, на которые с Украины накатывались германские полчища. И Татьяне было страшно... Нет, не за себя, а за то маленькое, беспомощное существо, которое погибнет, если умрёт - она! Прекратит жить, так и не увидев солнечного света, этого прекрасного - хоть и погрязшего в грехах - мира... Что же делать? Рассказать обо всём Самуилу? Но он тогда, наверняка, оставит её в Ростове у своих родителей, а покинуть мужа в такой критический момент она не могла.
Так, размышляя о своём, Татьяна Дубровина прошла порядочное расстояние вдоль эшелона, как вдруг увидела фигуру грязного, оборванного мальчишки, выскользнувшего с внушительным узлом из-под вагона. В вагоне находились припасы красногвардейского отряда, и Таня заподозрила неладное. Не раздумывая, она в три прыжка очутилась возле подозрительного оборванца и крепко схватила его за руку.
- Стой, ни с места! Ты что тут делаешь?
Мальчишка от неожиданности выронил узел и весь сжался в ожидании удара. Материя развязалась и на шпалы вывалились консервные банки, сухари, чёрный хлеб, куски сала, кусковой сахар, махорка в пачках. Воришка сделал отчаянную попытку вырваться из рук Татьяны, но та уцепилась в его лохмотья мёртвой хваткой.
- Ах ты негодник... Не убежишь! Сейчас отведу тебя к командиру и будем решать, что с тобой делать, - без злобы проговорила Татьяна Дубровина и потащила беспризорника назад, к станции.
- Тётенька, пусти, ради Христа! Сирота я, - жалобно захныкал оборванец, упираясь что есть силы и вырывая руки. - Пусти, меня братишка ждёт. Он маленький совсем, два дня уже ничего не ел, - помрёт с голоду, ежели вы меня заарестуете.
Татьяна в нерешительности остановилась. Уже другими глазами посмотрела на мальчишку.
- А отец с матерью где ваши?
- Корниловцы их расстреляли. Они тожеть как вы, большевиками были, - продолжал плакать мальчишка. - Тётенька, пусти, не зови милицию, Христом Богом прошу.
- Ну ладно, - Татьяна отпустила его руку. - Идём за мной, не бойся, никого звать не буду.
Подойдя к рассыпанным на шпалах продуктам, Дубровина собрала их снова в узел, завязала покрепче концы, сунула беспризорнику.
- Возьми, отнесёшь своему брату... Погоди, - остановила собравшегося было задать стрекача мальчишку. Достав из внутреннего кармана кожаной куртки все имеющиеся в наличии деньги, - красногвардейское жалованье за последний месяц, - тоже сунула сироте. - Возьми и это, на первое время хватит, а после смотри сам... Братишку в приют надо определить. Поспрашивай, может, где - есть... Обратись в Совнарком Донской республики, в комиссариат государственного призрения. У военных спроси, где находится. Может, там чем помогут. Но только больше не воруй! По законам военного времени запросто могут расстрелять, не посмотрят, что несовершеннолетний.
- Огромное спасибо, Тётенька! - мальчишка с благодарностью взглянул в добрые глаза Татьяны Дубровиной и опять чуть не расплакался. - Дай Бог вам здоровья!
Крепко прижав заветный узел к груди, мышью юркнул под соседний вагон. Оглянувшись по сторонам - не видел ли кто её самоуправства - Татьяна направилась в голову состава, к теплушкам с личным составом отряда. Там её уже разыскивал запыхавшийся, раскрасневшийся муж, бывший подполковник медслужбы Самуил Лазаревич Нижельский.
- Таня, где ты ходишь? Я с ног сбился, пока тебя искал. Вот-вот поезд тронется, а тебя всё нету.
- Я по своим делам, Самуил, - грустно ответила Татьяна, влезая вслед за ним в товарный вагон.
Поезд лязгнул буферами и тронулся, медленно набирая ход. Звонко просигналил паровозный гудок. Привокзальный семафор, похожий на многокрылого херувима, промелькнул в проёме двери и скрылся. Потянулась высокая гора застроенная убогими рабочими хибарами, - так называемое Затемерницкое поселение...
В это время бывший военный комиссар Ростова, авантюрист Мотек Пушкаревский и его приятель Фельдман садились на другой поезд, идущий на Новочеркасск и дальше в центральную Россию. После разгрома в гостинице "Палас-отель" они долго скрывались на Богатяновке, и сейчас, подсобирав ночными грабежами денег, решили покинуть неприветливый город.
Куда направить путь Пушкаревский и сам не знал, просто такая уж у него была бродячая, цыганская натура. Не мог он долго задерживаться на одном месте, - всё влекло куда-то, как Вечного Жида... Родом Пушкаревский, как уже говорилось выше, был из Варшавы. Перед войной, за революционную деятельность был осуждён на сибирскую каторгу, и с тех пор не видел родного дома. Каторгу Мотек Аронович отбывал в далёком и холодном Анадыре. Через год, когда началась война с немцами, бежал и долгое время скрывался в бурятских улусах. Услышав о восстании в Казахстане, стал пробираться туда, но был схвачен и отправлен на уральские рудники. После свержения царя вышел на свободу и уехал в Москву. Там сошёлся с анархистами и вскоре вступил в их партию. По поручению руководителей московских анархистов Барона поехал в Ростов-на-Дону. Здесь познакомился со своим теперешним приятелем, левым эсером с дореволюционным стажем Хаимом Фельдманом - террористом из бывших уголовников. На одном неудачном деле засыпались и вместе попали за решётку. Вышли только после того, как Ростов был занят большевиками.
И вот сейчас снова несло куда-то неугомонного авантюриста Мотека Пушкаревского. За окном вагона уныло тянулись однообразные донские степи. Возле хуторов виднелись сгорбленные фигуры пахарей. Зевнув, Пушкаревский стал осматривать сидящих рядом соседей. Вот солдат с забинтованной головой. На фуражке - красная пятиконечная звезда. Недавно и Мотек Пушкаревский носил такую же и даже был комиссаром Ростова. Но и эта авантюра с треском провалилась, как все предыдущие. Вот дальше расположился на лавке с узлами на коленях седобородый, с серебряной серьгой в ухе, казак. Какая-то миловидная, по городскому одетая дама пристроилась с девчонкой у окна. Напротив - парень в старом, потрёпанном пиджаке и картузе, возле него - спутник Пушкаревского Хаим Фельдман. Порядочная сволочь, конечно, но что поделаешь, без напарника сейчас трудно, да и привязался к нему Мотек Аронович за время совместных похождений.
- Я к сыну своему в Ростов приезжал, - рассказывал бородач казак с серьгой сидящему по соседству забинтованному солдату. Пушкаревский прислушался.
- Он у меня, Ларион-то, у Подтёлкова в отряде состоит. Как ушёл, чертяка, в четырнадцатом на Ерманскую, так до сей поры и не показывается. Ну, разузнал я от дружков его, что в хутор поприходили, где он сам - и поехал. Старуха ещё строго-настрого наказала: привези, мол, его обратно, истосковалась, скажи, вся об ём. Ежели, скажи, не приедет до дому, так помру от горя. Мыслимое ли дело: уж четвёртый годок почитай не виделись. Ну и тронул я, значит, в Ростов, разыскал там его, сына-то, Лариона, и всё как есть ему передал, наказ материн... А он похлопал меня по плечу и говорит: не обижайся, батя, но зараз с тобой не поеду, так матери и передай... Но, грит, скоро Подтёлков думает перебираться с отрядом в верховья Дона, на Хопёр, тамошних казаков против контрреволюции подымать, вот и я тогда с ними и заявлюсь. А сейчас извиняй, - никак не можно...
- Верно, дед, - закивал раненой головой солдат. - Я сам на том съезде был, где это решение принимали. Кривошлыков это надумал, - голова... Низовские казаки, говорит, против Советской власти сабли вострят, ну а мы тогда, толкует, пойдём верхнедонских собирать. Они наша надёжа и опора, - так и с казал.
- А ты где это на пулю наскочил? - спросил у него Мотек Пушкаревский. - Не в Ростове, случаем?
- Там, - утвердительно кивнул солдат. - Гостиницу одну в Ростове громили, где всякая сволочь, примазавшаяся к Советской власти, кутила... Какой-то Пушкаревский, комиссар, у них ещё главарём был. Ну и задело меня малость. Сейчас еду домой, на поправку. Из Александровска-Грушевского я, шахтёр.
Пушкаревский сразу же потерял к солдату всякий интерес и, отвернувшись, уставился в окно. Опасался, как бы тот не узнал его. Быть тогда беде...
17
Лукьян Родионов с Крутогоровым, дойдя до станицы Александровской, украли там ночью лодку и плыли сейчас вверх по течению реки Аксай, намереваясь засветло ещё добраться до Новочеркасска. Водный путь, по мнению Герасима, был самым безопасным. В степи же обязательно могли повстречаться либо большевики, либо казаки, - от встречи с теми и с другими приятели не ждали ничего хорошего. К тому же, в случае внезапной опасности можно было легко укрыться в камышах, стеной поднимавшихся у левого, пологого берега.
Гребли по очереди: пока один работал, другой, лёжа на дне лодки, отдыхал.
- Эх, жаль, нет ни крючка, ни лески, - поминутно сокрушался Родионов, то и дело с тоской замечая всплески от рыбьих хвостов. - Ты погляди, Герасим, погляди сколько рыбы. Прям таки кишмя кишит.
- А-а, - от скуки зевал на дне лодки Герасим, лениво посасывая картонный мундштук дорогой папиросы. - Я, Лукьян, уже отвык от сельской жизни, - наскрозь городским человеком заделался.
- А утро-то какое, - снова вздыхал Лукьян. - Ты погляди, Герасим, какой воздух? Да рази ж в твоём поганом Ростове такой? Тьфу - пылюка одна, да дым из фабричных труб, да дерьмом несёт из сточных канав.
Мимо, на правом берегу реки Аксай, проплывал мимо них небольшой, весь утопающий в зелени, хуторок.
- Чуешь, Герасим, - весна! - не унимался возбуждённый Родионов. Вдруг, что-то заметив на том берегу, весело толкнул Крутогорова. - Глякося, Герасим, вот потеха...
Герасим поднял голову и посмотрел по направлению протянутой руки Родионова. На противоположном берегу, в камышах, чётко вырисовывалась, стоявшая по колено в воде, обнажённая баба. Она то наклонялась к воде, то выпрямлялась, по-видимому, что-то полоская. Потом стала забредать глубже.
- Ну, как, Герасим? - подмигнул Крутогорову Родионов. - Мож, завернём к берегу, окунёмся с жалмерочкой на пару? Га-га-га...
- А ну её, - отмахнулся как от мухи Крутогоров. - Ты, Луктян, чи голой бабы никогда не видал? Гогочешь, как жеребец стоялый... Надысь ведь в Ростове с Виолеттой всю ночь кувыркался.
- И что это ты, Гераська, хмурый нынче такой? - проворчал Лукьян. - Ничем его не удивишь, ни на что не смотрит... Дымит себе куревом вонючим... С виду по одёже глянешь, - всё равно что кацап. Тьфу ты, пропасть!
- Думаю я, Лукьян, - Крутогоров заложил руки за голову. - О жизни своей пропащей размышляю... Ведь, всё уже испытал, всё спознал. Такое видывал, Лукьян, что тебе и во сне не приведётся увидеть, а всё равно, чую - не то... Не так у меня жизнь сложилася, не я ею правлю, а она сама меня несёт... Вон, видишь, Лукьян, - щепка по воде плывёт: куды течение, туды и она... Так же вот и я, навроде энтой щепки.
- У каждого человека, Герасим, своя судьбина, - проговорил задумчиво Родионов. - У тебя не так жизня сложилася, а у меня - и подавно... Накося, погреби малость, я покурю покель.
Герасим взялся за бабайки, а Лукьян, сев на его место, закурил из лежавшей на скамейке коробки асмоловскую папиросу. С наслаждением выпустив облако дыма, заговорил:
- Вот видишь, Герасим, - палю это зелье проклятое, а ведь раньше, до войны и нюхать не нюхал... Родом я из старообрядцев, из станицы Глазуновской. В роду у нас отродясь никто не курил, и водку не употребляли... Так вот, жили мы, значится, и горя не ведали. У отца с матерью нас двое братьев было и сестрёнка младшая ещё, Надюха. Ну и как-то раз батя сцепился со станичным атаманом, не помню, что у них там за сыр бор вышел. Короче, дело чуть до кулаков не дошло. Атаман на следующий день сход собрал, ну и порешили старики выселить нас, значится, из станицы. Что поделаешь, уехали... А куды?.. Батя потянул на низы, там, говорит, земли - пропасть. Прибыли, значится, в Грушевскую, у купца Ковалёва земли в аренду взяли и начали спину гнуть от зари до зари. И ничего, встали на ноги, Бог помог... Ещё кой у кого землицы призаняли, я женился. С хутора Каменнобродского Прасковью Егорову взял, - добрую бабёнку... Батя и старшему брату, Макею, невесту подыскивал, да куды там... Тот больше по жалмеркам таскался, о женитьбе и слухать не хотел. Ну, прожили мы этак годков шесть, значится, и началась война с япошками. Старшего Макея угнали в Маньчжурию, в армию генерала Куропаткина, слыхал, может. Ну, а мы продолжали жить, богатеть помаленьку. Только богатство-то это впрок не пошло, - боком посля нам вышло. Уже дошло до того, что работников нанимать стали, зерно в Ростов гнать - обозами... И поехал как-то раз батя мой покойный, царство ему небесное, в Новочеркасск. Зимой дело было. Я в те поры - сиденочником наряд в правлении отбывал... Отправился мой папашка, Гордей Николаевич, с работником, татарином Галимджаном, и как в воду канул. Под ярмарку дело было, субботу. Стали искать и только к четвергу, где Пятибратов курган, - на труп его застывший наткнулись. Ни лошадей, естественно при нём, ни денег. Сам в бурьянах, в балке, лежит с головой, топором на две части разваленной... Татарин, видать его, Галимджан... В полицию заявили, да всё без толку: где ж его найдёшь, лешего? Широка Россия-матушка, есть куды утечь лихому человеку... Ну, погоревал я, конечно, а тут и приказ мне - на действительную... На Японскую я уж не попал, в Малороссию, хохлов усмирять отправили. Революция, вишь, приключилась, а я злющий-презлющий... Тут батю угробили ни за понюх табаку, а тут в хозяйстве разор полнейший. Быков пришлось перед службой продать, чтоб были деньги на справу военную. И то на всё не хватило, коня мне на общественные станичные средства покупали. Ну и посылают как-то наш полк в Одессу, - восстанию усмирять. Тут флот Черноморский бунтует, на кораблях - буча, а тут ещё студенты усякие с мастеровыми да с евреями - баррикады строят... Ох, и полютовал же я там, страсти господние! За всю жизнь свою несладкую на забастовщиках отыгрался. За то, - что после службы со мной случилось, когда на льготу пошёл... Но об этом, - в свой черёд... Вместе со мной во взводе Евстигней Вязов служил, старший сынок деда Аникея. Помнишь, может его, Герасим?.. Так вот, в Одессе той Евстигнея и убили. Пулей из окна, - навылет. Зараз я с его жинкой живу, с Ульяной... Ну, за Одессу, за подавление бунтовщиков, я чин урядника получил. Со службы и вовсе старшим урядником заявился. Пришёл, а дома - беда! Старшего братана Макея в Маньчжурии военный трибунал к расстрелу приговорил за какую-то агитацию и покушение на жизнь офицера. Так жинка Прасковья объяснила. Станичный писарь приказ об этом деле зачитывал... Он же у нас взгальный был, Макей, чуть что и - сразу как порох вспыхивает. Ну и там, в Маньчжурии, не поладил он с командиром сотни. Какой-то спор у них вышел, Макей за шашку и едва не срубил офицеру башку... Не застал я в доме и Надьки, сестрёнки своей младшей. Выскочила она замуж за Мирона Вязова, левшу. А посля женитьбы стали его в Новосёловке прозывать на улице Полипонышем. Я уж говорил, что братана его старшего почитай на моих глазах в Одессе революционеры ухандокали... У нас из-за Макея тоже всё наперекосяк пошло. Как токмо прознала маманя об его беде, - тут сразу и слегла, а вскоре и отошла с миром. Землю нашу арендованную - всю подчистую отобрали, так что вернулся я, как говорится, к пустому порогу. Вот так-то, друг Герасим... Что тут оставалось робить? Пошёл я поначалу батрачить на станичных куркулей, запил с горя. Жинка Прасковья сколько раз с пацанёнком малым на руках, с сыном, значится, моим, Петькой, в одном исподнем из хаты сбегала. Я ведь как напьюсь, - давай гонять её... Дальше - больше, в Новочеркасск подался, на заработки. С полгода на купцов спину гнул, да на буржуев усяких. Кой-какого капиталу скопил, а в станицу возвернулся - хата заколочена. Соседи сказывали: ушла жена к своим в хутор Каменнобродский, бросив малого Петьку сеструхе. Я напился - и в хутор! Шибко с братьями её подрался. Да куды мне против троих устоять? Отделали как Бог черепаху, - насилу ноги унёс. Неделю посля кровью отхаркивался, за малым не помер... Не вернулась, в общем, ко мне Прасковья. За сыном Петькой токмо приезжала, но тут уж я упёрся - назло не отдал... Ну и что дальше? Опять же - в батраки! Нанялся конюхом к Прохору Громе, атаманскому помощнику. Знаешь его... По бабам, помню, тогда ещё шибко приударил: кровь дурная играет... И вот какой однажды случай вышел. Батрачили у Громовых иногородние из России, Дубовы: мужик с бабой да двое ребят. А баба, я тебе доложу, Герасим, видная из себя была, - даром что кацапка. И вот как-то под вечер пошёл я к Дону освежиться. Кальсонов не имел, конечно, и по такому случаю завсегда в самые что ни наесть кушери забирался, чтоб, значится, никто не увидел. Ну скинул это рубаху, шаровары стянул и только хотел в воду зайтить, как слышу - шелест какой- в камышах, вроде как шаги. - Лукьян, сделав последнюю глубокую затяжку, выбросил окурок в воду. Весело посмотрел на Герасима. - Ну, я, значится, присел на карачки и гляжу, кого же энто нелёгкая несёт? Раздвигаются тут заросли и выходит отель баба энта, жинка кацапа Дубова. Я ещё ниже присел, смотрю. Бросает она тяпку, что на плече несла, - с поля, видать, возвращалась, - и давай раздеваться при мне. Она-то, конечно, меня не видит, а я её, всю, - как на ладони!.. Смотрю, а сам весь так и загорелся. Так и подмывает меня броситься на неё... Растелешилась она, значит, до гола и в воду пошла. Хвигура, я тебе скажу, Гераська, - пальчики оближешь. Спинка нежная, выгнутая немножко, талия, - что тебе у русалки, бёдра так и светятся, задница - как две булки сдобные, скусные... Ну сидел я в кушерях и страдал, глядючи на неё, пока она плескалась да обмывалась. А как вышла на берег и снова предстала передо мною во всей своей прелести, - тут уж я не выдержал... Рожу я допреж того грязюкой обмазал, чтоб не узнала. Ну, выскочил я, значится, голый с такой харей страшной, как чёрт, и - на неё! Она как заорёт благим матом, - шибко, видать, бабёнка спужалась, и - бряк на землю без чувств. Ну, я давай над ней, бесчувственной, трудиться... Семь потов с меня за энтим делом сошло, а встану да взгляну на неё лежачую, и снова хочется... В общем, часа два мучал её бедную. Пока ещё без сознательности была, я ей глаза завязал, да кляп в рот засунул. Она очнулась и ну вырываться да царапать меня когтями... Я как занят был, внимания не обращал, а как кончил дело, - злость взяла. Хворостину выломал и давай её по чём попадя стегать. По сиськам особенно антиресно было: врежешь этак, - поначалу белая полоса появляется, а посля кровь как брызнет... В общем, отходил её таким образом. Она возьми и по новой чувствительности лишись по конец. Я её там, в камышах, и бросил, в чём есть, и убёг от греха подальше в станицу. Посля этого она дочку родила... Может быть, и не от меня, токмо я специально подсчитал: месяцев восемь прошло после этого... Разродилась она, значится, и вскорости померла. А дочка до сей поры жива обретается... Потом - с германцами война. Забрали мово сына Петьку на фронт, да и меня вскорости. Я вот вернулся, сам видишь, а его, Петьки-то моего - нету. Сёмка Топорков сказывал, что или убили его, или в плен забрали германцы в Румынии. И дружок мой, Яшка Берёза тоже с Петром вместях сгинул. Живы ли, нет - Бог один знает...
18
Фёдор Громов с Николаем Медведевым и Сёмкой Топорковым, пустившись в погоню за отрядом украинских анархистов Петра Корзюка, чуть не напоролись в темноте на их разъезд. Постреляв немного в темноту, стали уводить погоню в степь подальше от станицы, в сторону Донского Колоса. Оторвавшись вскоре от преследователей, решили заночевать в глухой, заросшей бурьяном и терновником, небольшой степной балке. Утром Фёдор первым открыл глаза. Солнце уже возвышалось над горизонтом, обдавая своими лучами всю, напоённую утренней морозной прохладой, природу. Невдалеке стояли стреноженные кони под сёдлами. Лениво перебирали копытами, помахивали хвостами. Пощипывали пробившуюся из-под слежавшейся прошлогодней прели первую зелёную траву. В воздухе, мелькая крыльями, как аэропланы, жужжали стремительные майские жуки.
Фёдор несколько минут ещё лежал, не вставая, любуясь оживающей после холодной беспросветной ночи жизнью. Затем, поднявшись, разбудил Николая с Семёном.
- Подъём, хлопцы, хорош отдыхать.
- Чо будем делать, Федот? - уставился на него мутными, ещё не отошедшими ото сна глазами, Топорков. - В станицу пойдём или, может, по степу прошвырнёмся?
- Точно, - поддержал его Николай, - айда, Федька к большаку, мож, какого красного комиссара и подкараулим, а то у меня душа не угомонится, покель какой-нибудь заразе кровя не пущу.
Решили править к дороге, что тянется по ровной, кое-где чуть всхолмлённой, местности из Ростова в Новочеркасск. Едва выбрались по узкой тропинке наверх, как в нескольких десятках саженей от себя увидели вооружённых всадников.
- Вот тебе на, мать вашу за ногу, - красные никак? - с досадой выругался Фёдор, срывая с плеча винтовку. - Хотел ты, Николай, кровя коммунистам пустить, ан как бы они нам самим зараз не пустили. Приготовиться к бою!
Николай с Сёмкой тоже поснимали винтовки, звучно заклацали затворами, досылая патрон в патронник. Медведев внимательно, из-под ладони, всматривался в приближающихся верховых, стараясь рассмотреть на шапках красные звёзды. Но ни звёзд, ни алых ленточек, к великой радости Николая, на шапках у незнакомых кавалеристов не было. На казачьей фуражке переднего блеснула овальная белогвардейская кокарда.
- Наши! - с уверенностью крикнул Николай, опуская к земле ствол винтовки. - Гляди, Федька, на переднем - офицерские погоны.
- Да это никак Крутогоровых - Тимофей, - узнал офицера Семён Топорков.
Сотник Тимофей Крутогоров тоже узнал земляков. Приказал своим людям, чтобы спрятали оружие, пришпорив коня, подлетел к станичникам. После недавнего неудачного штурма Новочеркасска, в котором он тоже принимал участие, Тимоха с несколькими казаками скитался по отдалённым глухим хуторам, прячась от чекистов. Ночевал, где придётся, ел, как степной волк-шатун, - что попадалось в пути. Люди в его небольшом летучем отряде иной раз голодали по несколько дней к ряду, мокли под холодным дождём в степи, стремительно уходили от погони. Это были партизаны до мозга костей, - суровые и беспощадные...
В том, что перед ним не красногвардейцы, у Тимохи нет ни малейшего сомнения. Из станицы в степь теперь уходят только не согласные с новой мужицкой властью. Так же вот однажды встретился ему на дороге Никола Фролов, - надёжный, опытный партизан, горевший желанием бороться с большевиками. Сейчас он едет рядом с Тимофеем. Дальше - три десятка казаков разных станиц, прибившихся к Крутогорову в степях. Меж всадниками - трое босых, исполосованных нагайками, задыхающихся пленников со связанными арканами руками - большевики из иногородних, взятые в районе Большого Лога. Двое мужчин и одна женщина.
Довольный Тимоха, спрыгнув с коня, обнимается с Фёдором и Семёном. На Николая Медведева косится подозрительно: наслышан о его службе в отрядах Подтёлкова.
- Тимофей, ты насчёт моих односумов сомнению из головы выкинь, - вступился за Николая Фёдор. - Мы все - за одно и с красными нам ходу нет... Ты не гляди, что Колька поначалу якшался с большевиками. Кто из фронтовиков без греха? Воевать надоело, вот и поддались на ихнюю удочку насчёт замирения с немцами. А зараз - шабаш! Разошлись наши с ними пути-дороги.
- Ну раз так, - давай руку, Медведев, - потянулся к нему Тимофей Крутогоров. - Будем, значит, вместе красную сволочь изничтожать. Я, признаюсь, после расстрела папаши, здорово на них сердитый, - зубами бы рвал гадов ползучих!
Подошёл Никола Фролов, тоже с кокардой на фуражке и лычками старшего урядника на выцветших тёмно-синих погонах. Поздоровался с казаками, задержав руку Николая Медведева в своей большой узловатой ладони.
- Что, Медведев, понял теперь, что она за власть энта - мужицкая? Я ведь помню, как ты с красными в станицу заявился. Вместях с самой, что ни наесть рванью подзаборной: Лукьяшкой Родионовым, Ушаковым Игнатом, да сыном кузнеца Лопатина - Кузей. Им - самое место у большевиков, у них, у голодранцев, сроду на базу ничего не было кроме собак бродячих, а от тебя я никак такого не ожидал... Вы ж справные хозяева в Новосёловке, зачем тебе это нужно?
- Во, а я тебя, никак видел с ними в бою под Глубокой, помнишь? - услышав о Лукьяне Родионове и остальных, обрадовался Тимофей Крутогоров. - Тогда мы ещё еле ноги от вас унесли с господами офицерами, а полковник Чернецов попал в плен в балке. С ним ещё мальчишки-юнкера были. Их, говорят, всех Подтёлков с китайцами порубали.
- Было, Тимоха, всё было, - вздохнул Николай Медведев, - да быльём поросло. Сейчас дело другое... Я зараз сам ох как зол на большевиков.
- А кто старое вспомянет, тому глаз - долой! - примиряющее заулыбался Семён Топорков. - У нас ведь, Тимоха, посля того, как вы ушли, многое в станице переменилось. Почитай все казаки от Совета откололись, остались одни мужики, да рвань, вроде Родионова, которых и казаками-то совестно называть.
- Мои-то как? - спросил Тимофей. - Живы, аль нет?
- Кроме папаши, Моисея Ефремовича, царство ему небесное, все целы-невредимы, - охотно ответил Семён. - И матушка твоя, Лукерья Тихоновна, и брат Афанасий, и бабы с ребятишками.
Тимофей Крутогоров, вдруг вспомнив, повернулся к Фролову.
- А ну-ка, Никола, давай сюды пленных большевиков, зараз суд чинить будем.
Фролов охотно бросился исполнять приказ командира. Вскоре несколько казаков пригнали трёх избитых, оборванных иногородних: двоих бывших солдат-фронтовиков и женщину.
- Ну, Медведев, - внимательно впился взглядом в глаза атаманца Тимоха, - коли, говоришь, зуб имеешь на большевиков, так и быть, - отдаю тебе одного. На расправу.
- Дай лучше бабу, - скрипнул зубами от злости Николай, но, поняв, что сморозил глупость, стушевался.
- А у тебя губа не дура, - весело выскалился Тимофей Крутогоров. Вслед за ним заржали и остальные казаки. - Ишь, чего захотел: бабу ему подавай! Нет. Я комиссарскую подстилку своим орлам на утеху отдаю... Они по степу сколько уже шляются со мною - и всё без баб.
- Да они же, сволочи красные, над жинкой моей надругались, - взревел от негодования Николай Медведев, и перетянул вдруг что есть силы нагайкой через всю спину захваченную в плен большевичку. Ситцевая старенькая кофта на ней лопнула, через всю спину прошёл багровый рубец. Женщина, вскрикнув от острой боли, в испуге подалась назад.
- Что, больно, твою мать? - вскричал в гневе Медведев. Глаза его налились кровью. - А мне, думаешь, не больно за жену Полину?
Спрыгнув с коня, он схватил винтовку за ствол, как дубину, подбежал к первому иногороднему.
- Получай, сука краснопузая! - на голову несчастного обрушился страшный удар приклада. Пленный с громким криком повалился под копыта лошадей. Николай, что есть силы, ударил и второго фронтовика - прикладом в лицо. Пока они барахтались на земле, Медведев уже передёргивал затвор винтовки.
- А ну вставай, сволота красная, - ухватил он за рукав второго большевика, закрывавшего окровавленными руками разбитое кованым прикладом лицо. Поставив на ноги, повёл его за бугор.
В это время Никола Фролов в свою очередь огрел сзади плёткой дрожащую от ужаса женщину.
- Раздевайся, стерва! Живее... Господин сотник, можно? - вопросительно глянул он на Крутогорова.
- Давай, земляк... Токмо отведите её в сторону, - махнул рукой Крутогоров.
Гогочущая орава казаков ударами нагаек погнала женщину к густым зарослям прошлогоднего бурьяна. Было видно как она торопливо сбрасывает с себя кофту и юбку и первый из охотников валит её на брошенную в бурьяны бурку.
Остальные партизаны стали ожесточённо пинать сапогами лежавшего на земле без чувств пленника. Воздух наполнился их остервенелыми выкриками, сопением и звуков глухих ударов. Земля под несчастным вскоре почернела от крови. Очнувшись, он пронзительно стонал и силился закрывать от ударов лицо, но руки слушались плохо.
Тимофей Крутогоров, лукаво подмигнув Фёдору Громову и Топоркову, указал в сторону группы партизан, забавлявшихся с большевичкой.
- А вы что же скучаете? Не хотите спробовать комиссарочку?
- Не, Тимоха, мы до такого дела не охотники, - отказался за двоих Фёдор.
- Ну как знаете. Хозяин барин...
Невдалеке за бугром чётко прогремел винтовочный выстрел и через несколько минут появился с винтовкой в руках Медведев.
- Отправил большевика в штаб генерала Духонина, - сказал, употребив известное тогда всей стране образное выражение, обозначавшее расстрел.
Фёдор Громов согласно кивнул головой и, не выдержав, подошёл к группе казаков, избивавших ногами другого пленника.
- Ну что мучаете человека зазря, изверги? - укоризненно крикнул он и, растолкав партизан, выхватил из ножен шашку. Молниеносно блеснуло на солнце лезвие, и лежавший на земле большевик затих с разрубленной до самой ключицы шеей.
- Неплохой уруб, - тоном знатока похвалил Фёдора кто-то из казаков. - Сразу видать - добрый вояка.
Казаки, насиловавшие женщину, только начали входить в раж, как к ним подошёл Тимофей Крутогоров.
- Я сказал - всё! По коням, - гневно крикнул Тимофей и потянулся за револьвером.
Станичники, недовольно бурча, потянулись к своим лошадям, которых держали в поводу коноводы. Возле женщины, лежавшей в чём мать родила прямо на голой земле, остался один Никола Фролов.
- Ты-то хоть успел?.. - ухмыльнулся сотник, глядя на подчинённого.
- А как же, Тимофей Моисеич, - самый первый... - самодовольно похвалился Фролов.
Женщина, затравлено следя за своими мучителями, села. Схватив в охапку одежду, пыталась прикрыть свою наготу. Молча ждала решения своей участи.
- Мож, отпустим её, ваше благородие? - раздался неуверенный голос одного из казаков. - Попользовались бабёнкой, да и Бог с ней... Пущай катится на все четыре стороны.
- Чтобы она на нас всю свою большевицкую банду навела? - гневно взглянул на говорившего Тимофей Крутогоров. Засунул наган в кобуру и решительно потянул из ножен шашку. - Патрон ещё на неё тратить...
Женщина, все поняв, вскочила вдруг на ноги и, теряя по пути одежду, стремглав бросилась в степь. Волосы её за спиной развевались на ветру, как чёрное знамя. Мелькала соблазняющей зимней белизной в бурьянах голая спина и спелые пухлые ягодицы. Казаки вскочили на коней и, с азартом покрикивая и свистя, бросились ей вдогонку. Рассыпавшись веером по степи, они стали охватывать беглянку с флангов. Оставшиеся на месте криками подбадривали преследователей. Вскоре передние догнали женщину и начали сгоряча пороть её нагайками по спине. То и дело вскрикивая от острых, обжигающих ударов, она продолжала затравленно метаться то туда, то сюда, но везде неизменно натыкалась на конские оскаленные морды и удары плёток. Большевичка, споткнувшись о корень, упала и трое казаков, не слезая с коней, стали безжалостно сечь её нагайками по чём попало. Голое тело женщины всё покрылось фиолетовыми кровоточащими рубцами. Она кричала, катаясь по земле, не своим голосом. Казачьи кони испуганно ржали и шарахались от неё в стороны, станичники с трудом удерживались в сёдлах. Тогда они спрыгнули на землю и принялись остервенело пинать её ногами. Один, выхватив шашку, стал плашмя бить женщину по голой, окровавленной спине. Вид крови как будто помутил их разум, и казаки озверели, как степные хищники. Женщина кричала не своим голосом, умоляя о пощаде, чувствуя, что её убивают, и крик этот наводил жуткую тоску на окружающих.
Наблюдавший эту неприглядную сцену издали Фёдор Громов в конце-концов не выдержал, схватил Тимофея Крутогорова за рукав гимнастёрки.
- Кончай энто грязное дело, Тимоха! Не гоже казакам катами быть... Отпусти бабу, либо добей сразу, чтоб не мучилась.
Крутогоров презрительно глянул на Фёдора.
- Что, Грома, кишка тонка? Большевицкую шлюху пожалел? Жалей... А они б тебя, коммунисты с жидами, китайцами да латышами, не пожалели. Нет... К стенке бы поставили, как моего батьку в Новочеркасске, у тюрьме... Мы как в город недавно ворвались, первым делом тюрьму у красных отбили. Был и я там. Кого успели - освободили, а остальных - чёрта с два! Комиссары и чекисты их сотнями каждый день в расход пускали. Трупы ночами на автомобилях по балкам окрестным развозили и там под откос сбрасывали - на корм собакам, волкам и лисицам...
- То они, нехристи, а то мы, - угрюмо проронил Громов, снял с плеча винтовку и поехал шагом к группе избивавших большевичку казаков. Вскоре там прогремел винтовочный выстрел и все, вскочив на коней, двинулись обратно.
- А добрая кацапка была, скусная... - плотоядно улыбаясь, хвалился Никола Фролов Крутогорову. - Тело мягкое, мягкое, прям, как вата. Так бы и спал весь век.
- Некогда спать, Никола, - печально взглянул на него Тимофей. - Нужно Дон от большевицкой нечисти очищать, спать после войны будем.
- Опять война! - горько посетовал Никола Фролов и огрел коня по крупу нагайкой.
Отряд медленно потянулся по бездорожью в сторону большака...
* * *
В доме у Громовых, несмотря на поздний час, оживление. В просторной горнице толпится больше десятка вооружённых винтовками и шашками станичников. Кроме хозяев, здесь - Егор Астапов с сыном Ильёй, Васька Некрасов, Степан Захарович Медведев, Афанасий Крутогоров и многие другие. Сам Прохор Иванович, тоже вооружённый, тихо беседует с каким-то незнакомым, по всей видимости не здешним казаком.
- Вот, братья станичники, - Прохор Громов указывает на своего собеседника, - поднялась против Советов Кривянская станица под Новочеркасском, а следом Бессергеневская и Заплавская. Прибыл гонец оттуда, просит поддержать... А нам аль лучше живётся при коммунистах? Сколько же можно терпеть этих разбойников на своей шее? Сельсовет этот проклятый в станице? Али мы не донские казаки?.. Надо восставать сёдня же. А завтра, вот поглядите - полыхнёт весь округ. С Сала уже идут сюда войска Походного атамана Попова, там уже совдеповской властью и не воняет. А мы всё ещё чухаемся, чего-то ждём. Будя. За шашки, казаки!
- Верно! - послышалось со всех сторон. - Веди нас, Прохор Иванович, на Совет, - ты теперь у нас атаман.
Незнакомый казак, посланец станицы Кривянской, вдруг заплакал.
- Сынка мово сказнили, супостаты красные... Старшой-то на фронте был, а посля к этим самым большевикам прибился. Так и не вернулся до сей поры в станицу. Так мы у двох с младшим всё лето спину гнули, сена на зиму заготовляли, хлеб по зёрнышку собирали, семечку на току просеивали. А пришли большевики: латыши с мадьярами, да китайцы, - и весь хлебушек - под гребло!.. И коня в добавок с база свели. Сынок, Митька, - за вилы, ну они его и застрелили, окаянные...
- Ничего, казак, - встряхнул его за плечо Прохор Иванович, - отольются иродам наши слёзы. Кровавыми плакать будут и юшкой красной умываться.
- Батя, надо бы в Каменнобродский хутор до сватов Бойчевских человека послать, - подсказал Максим. - Что б и там вместе с нами поднимались.
- Дело говоришь, - охотно согласился Прохор Иванович. - Вот ты, сынок, сам и поезжай скликать каменнобродских. В хуторе, помимо сватов, много добрых казаков... Утром, на заре, приведёшь их по берегу Тузловки к станице. Оставишь на берегу, у кладки, а сам - ко мне, сообщишь, что прибыл. Будем решать, как станицу от врагов освобождать...
* * *
В дом Тараса Пивченко постучали, когда хозяева укладывались спать. Тарас пошёл открывать. На пороге стоял Олег Куприянов.
- Что стряслось, Олег Ильич? - с тревогой в голосе спросил Тарас.
- Поганые новости, брат, - Куприянов понизил голос до шёпота. - Восстала станица Кривянская, а от неё до Новочеркасска, по прямой, - три версты, не больше.
Тарас Пивченко побледнел.
- Трэба собирать дружину, товарищ секретарь, да быть наготове в случае чего... Вдруг срочно в Новочеркасск вызовут?
- Это одно, Тарас, - посмотрел на него Куприянов. - А вдруг наши в станице восстанут? Могут ведь кривянцев поддержать? Могут. От Кривянской до нас - рукой подать. Так что этой ночью нужно быть на чеку... Вон на днях Фёдор Громов, с Топорковым и Медведевым Николаем скрылись куда-то, мне сообщили верные люди... Ещё раньше - Фролов... Так что ты, товарищ Пивченко, ступай отряд собирать, а семейство твоё и старший сын Остап в том числе пусть в дорогу готовятся. Я уже Евлампия Сизокрылова послал по дворам, скоро все соберутся здесь, у вашего дома. Решил я, пока не поздно, отправить семьи в Ростов, а то как бы не вышло несчастья с ними, как с моей Раисой... - на секунду голос Куприянова дрогнул, на глаза навернулись непрошенные слёзы. Но, быстро подавив в себе минутную слабость, Олег Куприянов продолжил. - Там, в Ростове, и красногвардейских отрядов побольше, и поезда в другие города ходят, в случае чего... Не то, что - Новочеркасск. Как в мышеловке... Так вот, обоз с гражданскими лицами поведёт Михаил Дубов, для охраны выделим ему пять милиционеров из отряда. Твой Остап - тоже с ними. Ну а мы пока останемся в станице, посмотрим, что будет дальше.
- Гарно, - кивнул головой Тарас. - Цэ правильно, цэ дило нужное: баб тай детишек малых отправить. Тильки зачем на ночь глядючи? Можэ, завтра со свитанку?
- Нет, Тарас, нужно сейчас. Завтра, может быть, будет поздно, - твёрдо проговорил Куприянов.