Вспомнились Полюдину его детские годы. Как он, будучи худощавым, озорным, светловолосым мальчонкой, догонял ветер, что ищет свободу на полях Рязанской губернии. И догонял, и падал, обхватив его руками и заворожив его своими огромными, чистыми, сверкающими от удовольствия глазами. Он лежал на прохладной, пахучей траве и смотрел в небо, туда, где были все его мечты. Со временем кудри потемнели и поредели, глаза сожмурились от бесконечной дорожной пыли, от городской суматохи и деревенского спокойствия. Он часто не мог уснуть, поглощённый воспоминаниями. В последнее время особенно, ворочаясь в подушках и не давая покоя своей жене - Василисе Петровне. В ночной мгле представлялись ему эти детские картинки, этот запах травы, это ощущение полёта души, туда, за горизонт, где всходило солнце. И долго он ощущал вкус тёплого, сладкого молока, что всегда стояло на большом дубовом столе, когда он прибегал с поля радостный и уставший. И выпив с пол кувшина, через край, казалось, всё в нём оживало, и он вновь бежал. Бежал он по тропинке, туда, где возле двух стройных, высоких тополей был пруд, в котором водилось множество всякой рыбы. Он долго всматривался в эту прозрачную воду где, казалось, рыбка была настолько близка, что её можно было поймать руками. И он пытался, стремительным движением ухватить хотя бы одну рыбёшку. Но она быстро ускользала и он, от досады, падал в воду и бежал за ней, потом нырял и ощущал пленительную прохладу.
Потом были долгие годы скитаний по областям и губерниям нашей необъятной России. Какие края только не посетил Иван Николаевич за всё это время, каких только людей не видели его глаза, не такие большие и светлые как в детстве, но всё такие же игривые и подвижные. После, когда ему перевалило за четвёртый десяток, он осел в Петербурге, снял квартиру во втором этаже большого, белого трёхэтажного дома. Женился. Детей он так и не смог завести. Видимо лишения дней скитаний, холод и голод убили в нём всё мужское начало. От этого ему часто становилось так тоскливо, особенно осенними днями, которые давят на обывателя свинцовыми тучами и заливают его душу холодным дождём. И он плакал, не позволяя жене видеть его слёз. Для неё он был сильным и мужественным мужчиной, способным пережить все беды, выпавшие на его долю.
Ещё в юности повстречался ему неизвестно в каком краю цыган - черноволосый, весёлый и живой мужчина, который научил его наслаждаться рассветом, долгой дорогой, пением птиц и ржанием лошадей. Недавно до него дошла весть о смерти этого его приятеля. И внутри у Ивана Николаевича что-то ёкнуло, что-то оборвалось. Сам не зная почему, ведь он давно уже забыл о нём, вспомнились ему ночные посиделки у костра, песни под гитару. Как он играл. Казалось, что вся душа цыгана перемещалась на время из сердца в эту гитару, и на самых тонких её струнках он наигрывал волшебную, сводящую с ума мелодию. И он пел. И пел огонь, дарящий путникам свет и тепло. И сердце Полюдина пело, не слышно, но ощутимо. Вспомнилось ему восходящее солнце, когда они сидели, прижавшись и пытаясь отогреть озябшие пальцы.
Ну а теперь? Что осталось у него? Лишь эта маленькая квартирка, уютно обставленная, но тёмная. Жена, которой он дичился и мало с ней разговаривал. Служебный кабинет в N-ком департаменте, да 160 рублей жалованья в год. Была ещё собака, непонятной породы. Рыжая, с длинной шерстью и с очень звонким лаем. Нашёл он её на улице, как-то возвращаясь со службы: она подошла к нему у продуктовой лавки. Назвали её Фрейхет. Так и жила она у них. Полюдин любил её всем сердцем и постоянно баловал её - то лишний кусочек мяса подаст со стола, то купит большую косточку, что хозяйки кладут в суп. И она его очень любила, привязалась к нему и не отходила ни на шаг.
Не так давно Иван Николаич ездил в свою губернию, где он родился. Всё там изменилось, и все там поменялись за столько лет. Он не нашёл своего дома, что стоял возле поля. Он увидел лишь сгнившие пеньки, от тех двух тополей, что когда-то указывали ему на пруд, который уже зарос и превратился в болото. Не встретил он и своих друзей, с которыми всегда находили забавы. Кроме отца, умершего в чахотке, ещё когда Полюдину было 16 лет, родственников он не имел. Он так же не нашёл и могилы отца. Видимо она давно уже заросла и исчезла из памяти людей, окружавших и уважающих Николая Ивановича. А может, уже и не стало тех людей. Была ранняя весна, когда он был на своей родине. Та весна, когда талый снег уже не радует и не тревожит душу, а деревья ещё только готовятся нарядиться в свои зелёные наряды.
А сейчас, в Петербурге, была уже совсем другая весна. Та весна, пахучая, живая весна, что развивает волосы тёплым ветерком, которая освещает ночи огнями звёзд. И в приоткрытое окно маленькой спаленки квартиры во втором этаже заползал лунный свет. Он крался по полу и отражался от стен. Полюдин не любил это время. Когда всё в природе меняется, расцветает и светится жизнью, он видел что его жизнь уже не изменится, что она течёт размерено и гладко. По накатанной дорожке. И память его всё чаще и мучительнее возвращала в деревеньку Протопино, где так ярко светит, озаряя всё небо, восходящее солнце, где он так любил звон капели, журчащие ручейки и этот запах наступающей весны, где прошло его детство. Как приятны были эти первые листочки на грозных, чёрных ветвях деревьев, как душа с замиранием ждала нового дня, в котором чудился рай. Но этот день наступал и ничего не менялось, как теперь понимал это Иван Николаевич. А тогда, когда он босоногим мальчиком любил пробежаться до пруда, ему казалось что каждый день это новая жизнь.
За окном начинало светать. На Полюдина наконец напала томительная дремота и он успокоился. Тело его погрузилось в сон. И снился ему цыган, на лошади и с гитарой, поющий так знакомую и любимую песню. За ним бежал он, мальчик Ваня, светловолосый и кричал детским голосом слова этой песни. Так и закончилась эта ночь.
Ну а после, когда Ивану Николаевичу пошёл уже шестой десяток, когда он стал уже седым и на половину облысевшим, он снова поехал в свою деревеньку. Жена его к тому времени уже умерла. Отставка со службы и смерть жены сильно подорвало его здоровье. Фрейхет, однажды вечером ушла во двор и больше не вернулась. Он много болел, был бледен и сух. Но, приехав в Протопино и взглянув на небо, он узнал его. Глаза его заблестели и, казалось, вновь приобрели тот детский огонёк, что давно погас. Он долго смотрел на него, как на старого друга. Он снова направился к тому месту, где когда-то, когда его белобрысыми волосами играл ветер, росли два тополя. Увидел он низенькое деревцо, едва похожее на тех могучих великанов. И слёзы покатилась из глаз, побежали ручейками, как когда-то талая, снежная вода катилась по бороздам поля, по его морщинистым щекам. Это дерево было такое молодое, такое хрупкое, но покрытое нежными, такими лёгкими листочками, которые от малейшего ветерка, казалось, оторвутся и улетят вместе с ним. Слёзы задавили всю душу и разум Полюдина. Он упал на колени, закрыв ладонями глаза, и долго не мог встать. Потом какая-то сила, как в детстве подняла его и понесла вслед за ветром. Но он уже не мог догнать его и уцепиться своей высохшей рукой за хвост этого сына свободы - ветра. И он сдался, так и не догнав, упал на сырую землю. И вновь память его пронзила картинка из детства. Как однажды, скача на отцовском коне, туда, где краснел закат, он щурил глаза, которые дразнил ветер и выманивал из них слёзы. И, вернувшись домой, он долго протирал их, от чего они становились красны, как тот закат, что так манил его. Но сейчас его глаза уже не были красны, он не протирал их, слёзы на них обдувал ветер, завывая, как будто смеясь. Так и остался он лежать на этой холодной земле до вечера. Ну а потом он побрёл по дороге, которая когда-то была маленькой тропинкой, по которой пробегали его босые, детские ноги. На встречу ему, на огромном скакуне ехал тёмноволосый мужчина, а за ним гналась толпа деревенских мальчишек, кричащих и смеющихся. Иван Николаевич отошёл в сторону, улыбнулся им и замахал на прощание своей старческой рукой.