МУЖСКИЕ СКАЗОЧКИ

...отчаяние- это не более чем вздорная

юношеская блажь об упоительной схватке

между жизнью и смертью. Из этого

вывернутого наизнанку конуса экстаза жизнь

вновь воспарит в прозаическом величии

небоскрёба и вытащит за волосы меня...

Г.Миллер. Тропик Козерога

Зелубые метания

Он приходит ко мне по утрам. С мороза алеют его щёчки, с курточки сыпется иней и обдаёт меня запахом земляники. Где он находит его? В глазах сияние, на мой поцелуй он отвечает широкой улыбкой юношеской непосредственности, которая ещё верит в любовь, и тотчас раздевается. Обычно мы не задерживаемся, ведь я хочу его больше, чем возможно хотеть.

Мой возлюбленный в том возрасте, когда зелёный меняется на голубой. Есть такая теорема, если не ошибаюсь, Гёделя- все изумруды зелубые: до поры до времени они зелёные, а после- голубые. Великий логик доказал её на тот случай, если завтра вдруг изменятся законы природы и зелёный цвет изумрудов превратится в голубой. Мне до сих пор непонятно, как эти законы могли быть привнесены в мир сами собой, без участия промысла, и что из этого что-то ещё получилось. Конечно же, если только мы не обожествляем природу, но тогда это уже не природа, а космос, мыслящий и живой. И когда в перерывах между лекциями он приходит ко мне, сомнения больше не гложут меня: пусть, легко соглашаюсь я, мы не можем с точностью указать дату, этот Рубикон, границу между отрочеством и юностью, одно нам известно достоверно- этот возраст прекрасен, как цветение дикорастущих трав, как пробуждение духовного, пора созревания, которая наступает после всего телесного, после всякой физики, и метафизически устремляет к совершенству.

Это стремление делает его необычайно красивым. Разделённые от века половыми отличиями и связанные утробным интересом, мужчины и женщины тем не менее составляют единый человеческий род. Мне нечего сказать о другой половине, с буржуазным двуличием называемой (смотря по обстоятельствам) слабой или прекрасной: о дневных и ночных красавицах тома библиотек и галереи картин. Супермены, подростки и совсем малявки отпускают с экранов: Какие красивые девочки! А что, мальчики не бывают красивы? Или нужно пересадить себе матку, чтобы видеть красоту? Или для вящей убедительности нарядить кого ни попадя в килты? Глаза у меня и так есть, а вот от матки- увольте. Я говорю о том, что ближе и что известно мне досконально: все юноши прекрасны. Хотя некоторые бывают прекрасны, пока не откроют рот и не обнаружат свою полную человеческую несостоятельность. Тем не менее изначально каждому дано всё, чтобы научиться быть красивым и добрым. И беда наша в том, что забыто искусство калокагатии, и потому чем больше живём, тем коварней и уродливей необходимость, которую привыкли величать судьбой, перекраивает нас по своему образцу.

Страх наказания или гнёт порицания не пугают ни беса, ни мизантропа. И если некто полагает безнравственной любовь между мужчинами, то для него непристойна и сама любовь, и на поверку безнравственным оказывается он сам, ибо нет никакой другой силы, которая делала бы человека моральным. Да и разве может быть пол у любви? А у желания? Желание может быть обращено на кого-либо, не разбирая ни звания, ни прозвания, но само оно, как небо или звёзды, бесполо. Нравственная оценка зависит от того, какое это желание: во благо или во вред ближнему своему. Любовь безгрешна. Это чувство, которое принадлежит всем и никому в отдельности, и ограничить его нельзя, иначе это не любовь, а недолюбие, то есть нечто прямо противоположное любви. У людей есть один способ жизни- любовь, всё остальное- способ существования белковых тел. Любить, любить и любить призывал Фейербах. А чем плох этот деревенский философ? Чувства- отверстия головы. Безусловно, маловато, для чувств отверстий этих самых. К тому же для такого глубокого, как любовь... Но если мужчины научатся любить, то любя друг друга не опустятся до войн, террора и геноцида, а женщин они не забудут, поверьте мне.

Я прикасаюсь к его телу осторожно, будто с опаской, что оно, такое чудесное, может исчезнуть, как снегурочка, растаяв облачком над костром. Мы долго целуемся, перебарывая языками один другого. Его пышная копна волос аккуратно уложена в причёску мальчика из хорошей семьи, я взбаламучиваю каждую прядь; он вскидывает руки, и пронзительно обнажённые ямочки под плечами приковывают мой взгляд. Живот втянут, веки сомкнуты, налитый силой голубок беззастенчиво выставлен напоказ и словно звенит от напряжения. Чуть приголубив, я добиваюсь от него всего, отчего в преддверии его пробивала дрожь.

Хочу, как там,- указав на видео, попросил он однажды.

Снова хочешь сделать минет?,- удивился я.

Нет, наоборот,- нервно засмеялся он.

Так бы и говорил.

С вышедшим из гавани кораблём я расправился, как пират, вопреки всем законам человеческим и природным: раскачал поперёк бортов и вдоль киля, накрыл беспощадной волной, обдал пеной, заглотнул до самого дна и, проникая в самый трюм, заставил покрыться мурашками и трястись, как под током. Наконец в слепом припадке неистовства одним ударом вышиб дверь капитанской каюты и разметал по камбузу её жемчуга.

Не напрасно индийская мудрость гласит, что одна капля белой крови стоит сорока капель красной. Всё живое подобно огромному саду, но достаточно было одного плода, чтобы прельстить прародителей. Они осознали наготу и стали подобны богам. Поглядите: вот оно тело, вот оно куда-то пошло, и душа беспечная вместе с ним, будто, скрытая где-то за великолепной обшивкой пловучего острова, не может минутку повременить, обнаружить свою автономию. Удивительно! И чего это мы так привязаны к этому образчику божественной доброты? Неужели фатально бренное? Тогда остаётся опьянить его и бросить на отмели. Но мало того! Метафора с кораблём для каботажных рейсов по эту сторону бытия, да простит мне поэт корявое её применение, бедновата. Сады плодоносят- мы принимаем обличия мужских и женских особей, рождаемся и умираем. Вот анекдот, который был бы забавен, если б последствия грандиозным пазлом не складывались в мировую историю: одна капля стоит сорока и если тужиться долго, всю сознательную жизнь, пожалуй, можно нацедить не одну банку.

Роскошный античный бальзам стекает на мою иссушённую временем кожу! Смешно: он впитывается жадно, как если бы соком поили умирающего от жажды. Обрызгай человека кровью, ничего, кроме неприятностей, не наживёшь, но брызги семени вполне эстетичны: хотелось бы принять их форму. К сожалению, грубый и тяжеловесный, я не обладаю подвижностью капли- мне не удастся повторить рельефа мышц и контура сухожилий. Я лишь берусь выдуть букву о, низко склонясь над штурвалом. Ему щекотно, он отбивается, прячет чувствительные места, но я, не унимаясь, пробегаю по ним. Он смеётся. Я люблю его. Радость соития делает нас одним существом. Мысли, посещающие в эти минуты, кажется, принадлежат нам обоим.

Да здравствует скрип времени, взлом в его равномерном течении из прошлого в будущее, турбулентность, переворачивающая камни событий и причинно-следственную связь!

Чувство вины омрачает разум. У иных оно живо как некое, почти бессознательное, ощущение расплаты или наказания. Причина кроется в первородном грехе, и все мы действительно страстны. Ребёнок плачет- ему предстоит научиться улыбаться, и в этом смысл маленькой трагедии, в чьей развязке он сыграет главную роль. Разве не желает человек жизни новой, не омрачённой терпким вкусом телесного бытия? Смерть, высвобождая его, идеализирует мир: в тартары проваливаются несовершенства естества. Можно ли быть готовым к ней? Так, чтобы всегда. Вряд ли. Потому права была королева Марго- была бы улыбка на устах! Никогда, по мнению Таллемана де Рео, не было на свете женщины, более склонной к любовным утехам. Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, и в каждом из них хранилась коробочка с сердцем усопшего любовника... Не иначе как, и мы задуманы для того, чтобы здесь, на месте (не где-то там за бортом, за пропастью трансценденции), своими глазами увидеть и всеми своими чувствами полюбить мир, хотя бы в трёхмерном его проявлении. Постараемся улыбнуться, нам следует уходить улыбающимися, а раннюю лысину есть шанс, по примеру незабвенной королевы, облечь в белокурый шиньон с желтоватым оттенком.

Сейчас мне позволено всё: ублажать любые желания, жарко дышать в лицо, проходить сквозь стены. Сверстник радует сверстника, а старик старика, но нас нельзя принять за сверстников или за стариков. Между нами пятнадцать лет, и, несмотря на несоответствия, как сказал бы друг мой Коля, душелюб и людовед, я, шёпотом умиротворяющий боль, философствую молотом. Тихо и ласково я вынуждаю его постанывать и прижимать к груди пятки задранных ног. На вопросы о светлом будущем он кивает мне утвердительно,- сочинил Коля.- Я ебу его так безудержно, я ебу его безотносительно. Было ли это порождением фантазии душелюба или фактом не одной только творческой биографии людоведа? Но Коля, сам того не ведая, рассказал обо мне:

Я ебу его в рот, в анальное

и во всё, что нельзя, наверное,

я ебу его в трансцендентальное

и, конечно же, в трансцендентное.

Никакой эвфемизм не заменит энергетики внушающего мне страх нецензурного глагола. Я ебу его так доверчиво, как ебутся с одними поэтами.- Да-да, именно так: на грани полного растворения в другом, потери сознания и самоконтроля.- Я ебу его опрометчиво и, наверное, только поэтому.

Только поэтому он усвоил, что надо терпеть, чтобы познать. Любит ли? Всё стало вокруг голубым и зелёным, вся жизнь потекла по весенним законам- по весне мальчики оттаяли и стали проклёвываться на улице. Быть может, просто время года такое- любовное. Любит ли? Наверное- если на такие вещи решился со мной. Посмотрим, как поведёт себя после. Поцелует ли, и как горячо? А если убежал сразу, не обняв, не поцеловав, это не любовь.

Объятия, крепкие поначалу, ослабевают; сон, порхающий на губах, уносит нас в невидимый сказочный мир: мы слушаем голоса с Юпитера, шестого неба планеты Диевой. Именно там души влюблённых в совершенство воскресают в новой оболочке. Знаете, в какой? Не в мужской и не в женской, и даже не в оболочке Windows. Пребывая на земле, они сами выковывают это вечно юное, мудрое, лишённое массы тело, чтобы гулять по небесам в подобающем нагом виде, который не сумеют умалить языческие боги. Недаром же мы избранные Богом разумные существа, единственные во всей ближайшей известной нам вселенной. Отсюда, с самого дна, пролегает путь к сферам светил, ведь внизу, в мире людей, лучшие души не находят поддержки и понимания.

Я закрываю глаза,

Чтобы не видеть это-

Катится с неба слеза

В длинных лучах рассвета.

Я думаю о них, об их полном драматизма пути, слышу их голоса. Музыка. Слёзы. Надо пережить эти чудовищные разрушения, миллионы жертв. Никакого сострадания: все мы немножко лошади! Надо выкристаллизовать свою душу! Человек, отрицающий сострадание, сходит с ума, остановив хлыст в неумолимой руке кучера, занесённой над головой бедного забитого животного. Почему рядом не было мальчишки, того что хотел дать пинок под зад всему свету, красавчика Артюра Рембо? Почему рядом с вестником Заратустры не было спасительного пьяного корабля? Проклятая неизбывная разделённость временем и пространством: один- больной, другой- отчаявшийся. Почему бы им не встретиться десятком лет ранее, когда арденнский гений зарабатывал в Штутгарте какие-то медяки на хлеб?

Чёрный бархат, а под ним душа- за душою нет ни гроша.

А немцам много ли надо? Посвистеть в Воздух Берлина, залить зрачки четырёхсотлетней традицией пивоварения да попрыгать под тирольские позывные.

- Ты сосёшь или даёшь?- успеет полюбопытствовать вменяемый и понеслось...

Из этого тупика евразийского отупения нет иного выхода, кроме как препоручить себя в руки Того, кто создал, в том числе, и великие души. Здесь я ловлю себя на мысли, а у самого сердце сжимается: это нечто такое нежное, щемяще лирическое, такое ранимое от любого сглаза и порчи, что и смысла-то нет экспонировать на всеобщее обозрение. Взять хотя бы обиженного жизнью Саида: в попу он не даёт, а пися маленькая, вот вам и натурал. Впрочем, он так не считает. Он вообще не считает себя кем-либо и каким-то. Просто живёт, деньги зарабатывает на очередную пирушку и всё ещё мечется между голубым и зелёным.

- Был на тридцатилетии Вадика Комлыка?- спрашивает он меня.

-Ты ещё скажи на праздничных мероприятиях, посвящённых тридцатилетию Вадика Комлыка,- хохочу я и сознаюсь, что не был приглашён к подданному Её Королевского Величества.

Сколько желающих ищут приключения на свою задницу, а находят на голову, но Саиду везёт: с кем не познакомится, тот, выясняется, предпочитает входить в попу и притом в парней, да ещё и причиндалы имеет дай бог всякому. На хитрую задницу есть этот самый с винтом. Для иных всё, что там, за ободком прямой кишки, приобретает настоящий сакральный смысл, становится практическим средоточием дел и души. Этот центр вселенной разрастается до масштабов провала, в котором гибнет прежде всего добрая память, а потом всё хорошее, что может быть между людьми. Тогда и получается:

Fast food обед,

к замку отмычка,

оргазма нет-

одна привычка.

Такие дела. Пока не родила,- присовокупила бы моя ресторанная подруга. После двух лет ссылки на Британские острова у неё своя кухня, авто представительского класса, водитель на все случаи жизни. А ведь была сестрой милосердия- вместе вшей вычёсывали. Но ныне мы столько узнали про чёрные дыры... Узнали мы, и что космическое макро непременно отражается в нашем собственном микро. Волей-неволей поверишь в соответствие.

Чёрная дыра в галактике М53. Сегодня на обед она съедает целые звёздные системы. Небытие в геометрической прогрессии. И нужно быть готовым к последнему часу, когда и нас, и всё остальное, живое и неживое, поглотит эта дыра, и по смерти разродиться таким ослепительным лучом света, чтобы уже ни одна точка скрадываемого пространства не осталась затемнённой. В этом бою мы, конечно же, со вселенским размахом потерпим сокрушительное поражение. Но есть и божий суд... За нами то самое метафизическое стремление к совершенству, когда в неведомой бездне исчезнет вся материя, поставленная на кон творцом, и останутся одни небеса. Встать, Суд идёт,- услышат мёртвые и живые. И смех Люцифера не будет последним.

Набираться сил, копить сокровища небесные- лишь духовная сила способна разрушить дьявольский умысел. И тогда начнётся обратный отсчёт, контрамоция- движение вспять, к миру без людей, высокому простору ангельских душ. Эта рать выступает навстречу векам, чтобы придать им тот свет и блеск, который, возможно, спасёт подлунный мир в последней его схватке с небытием. Звёздочка упала на мою ладонь...,- значит, плющит и таращит не одного только меня. А есть ли прогрессия в прирастании духа? В самом деле, должен быть богоподобный пятый элемент. Или шестое чувство? Луч света, чтобы не заблудиться и, не повредив душе, воспользоваться чёрным ходом. Крылья, что вынесут из провала материального. Музыка позволяет парить на них даже тем, кого она против воли берёт и волочит: Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает,- признался безымянный гость героине маленькой трагедии.- Но и любовь мелодия...

Из чего возникнет спасительный луч? Из всех страданий и слёз, пролитых людьми? Из всех животных, растительных и других душ, загубленных по недомыслию? Из всех самых чистых и первых порывов, стихов, легенд и песен? Не случаен конец случайного мира.

И даже если в небе без следа

ей суждено пропасть среди комет,

я стану утверждать, что где-то есть звезда,

я верить буду в негасимый свет.

Сколько звёзд пало в ненасытную бездну? Получим диплом,- прикидывают смышлёные мальчики,- и он даст нам допуск к финансовым тёлкам. Отцы небесные! Это ещё хуже, чем Содом и Гоморра.

Как же мы пойдём к миру без людей? С кем приблизимся к нему?

Мы всё-таки слишком тяжелы, чтобы парить.

Законы природы берут своё: они балуются равновесием и оставляют место интриге. В конце концов против законов этих самых никуда не попрёшь, и мой наперсник всё реже появляется у меня. Говорили люди: как бы ни хотел, радости не будет от небесных тел. Есть некоторая горечь в этом, но я всё-таки рад буду узнать, если он влюбится в кого по уши: увы, узнали мы и то, что любовь не принесёт спасенья, другой любви ногами не поправ.

- Привет!- откликается его сотовый.

-Ну чо, жить-то будем? Знаешь, есть идея свою жизнь для тебя превратить в цветы.

- Спасибо, но вечером я уезжаю...

-Уезжаешь отдыхать?

Он прекрасно понимает, что вкладывается в это уезжаешь отдыхать.

- Да.

- Далеко?

- С Вадиком...

- Ну тогда ладно. Пока.

- Пока.

Кладу трубку, подавленный окончательно, и, бесцветный, различаю тяжёлые кроны негородских садов, о которых столько сожалели души, не чуждые жизни и родственные в любви. Я вышла в сад! Ага, попробуй выйди: как вышел, так и зайдёшь. Пытаюсь остановить мгновение, создать настроение момента. Художник жив невозможным, он стремится быть над реальностью, его задача- пережить её. Не желая считаться с простым и очевидным, в презрении ко всему мирскому однажды и я достигну самых недр смерти. И вот тогда из этого конуса экстаза жизнь в прозаическом величии небоскрёба воспарит вновь и вытащит за волосы меня. И те, с кем не был никогда знаком, и те, с кем повели меня ветра, кто не чурался неприглядных её сторон и кому она дарила любовь, с улыбкой на устах рассветят моё при-бытие в кущи земного рая.

Я вышла в сад,- вдохновенно запрокинула голову Беллочка.- Я никуда не выходила- я просто написала так.

Я сел и написал:

Это было зимой. Он приходил ко мне по утрам и обдавал запахом земляники. С мороза алели его щёчки. С курточки сыпался иней- не знаю, где он находил его всякий раз. Он широко улыбался, целовал меня в губы и быстро раздевался. Обычно мы не задерживались. Я очень хотел его.