Весна в том году ранняя была. Грязишша, слышь, непролазная. А тут стукнуло нашему графу воевать с соседским. Чегой-то уж они не поделили, дело ихнее, мне не ведомое. Знаю токмо, что в стародавние времена, тую глухомань всхотел Строгебор повоевать. М-да, а как доехал он с дружинниками до графства того клятого, да учуял, как оно смердит, так у воеводы Строгебора колика в кишке приключилась и полное несварение. Ну, не об ем рассказ.
Наш-то граф стар уж был саблей махать, потому он отправил в поход сына свово. А я при молодом графе навроде воеводы состоял. Потому, слышь, хоша я грамоте и не ученый, а службу и посейчас, как молитву знаю.
Рассказчик, кряжистый пожилой хозяин постоялого двора, прополоскал сивые усы в кружке пива и прикрикнул на служку.
- Чего спишь-то! Ташши пива, байстрючина!
- Да, так и пошли мы в поход, - продолжал он, - знамо дело - дружина, обоз, да еще мокрядь несусветная. Забот у меня с самого начала было, что у собаки блох. Тут еще, быдто на грех, Рябинка разлилась и тракт размыло, что ни пешему, ни конному не пролезти. Я, слышь, грешным делом стал подумывать, что ну его, этот поход, к лешему, да граф-то молодой с гонором был, пуще отца. Приспичило ему, слышь, бранный подвиг совершить. Поедем, - кричит, - в обход. Негоже, чтобы вороги нас на смех подняли. Порешили мы через Вороний лес пробираться. Сказано - сделано, да только насилу мы из той грязи выхлюпались. А там, по сю сторону, за лесом, Заячий бугор, а на ем, слышь, корчма. И тракт там идет.
- Это та корчма, которую Горелой кличут? - подал голос один из постояльцев. В любой компании всегда найдется такой всезнайка, которому жизнь будет не в радость, если он своего слова не вставит.
Рассказчик досадливо поморщился,
- Она, стал-быть. Да токмо тогда ишшо никто ее так не звал. Вот. Мы, слышь, как взобрались на бугор - то, да корчму увидали, дак тут с графом и порешили, что надоть денек передохнуть. Потому, слышь, промокли все, да лошадей в обозе перетопили страсть скоко.
Отхлебнув еще пива, хозяин продолжил свой рассказ.
- Хозяин в той корчме был когда-то мужик справный. Да однова, по пьяной, слышь, лавочке, треснули ему по башке - то шестопером. С тех пор пропал мужик. Токмо глаза пучит, да слюни пускает. А как захочет чего сказать, то мычит, да башкой эдак, слышь, трясет. Страм один заместо мужика остался. А в корчме егоная женка управлялась, да дочка ишшо помогала. Баба то уже не могла шустро бегать, варила, да прибиралась, а постояльцев, слышь, девка обслуживала. Ей тогда годов четырнадцать, нито шешнадцать было. Огонь была, девка - то. Глазишши, слышь, как плошки, и тому подать, и ентому принесть успевает, да ишшо с шуточкой - с прибауточкой. И собой ладненькая, все, слышь на месте. Зубки ровнехонькие, косы вороные, губки коралловые. Загляденье была, а не девка. Однако, вольностев всяких, бают, не допушшала. Я было, грешным делом, всхотел ее за задок шшыпнуть, она так зыркнеть, ажник у меня в нутре охолонело.
- Ну, повечеряли, стал - быть, мы с графом да с десятскими, тож и дружинничков подкормили, да и спать решили. Графа, знамо, в лучшей комнате пристроили, да и мне неплохая досталась.
Дружиннички, те во дворе под телегами полегли. А я, слышь, посты расставил, потому не ровен час, время-то военное... А в полуночи решил проверить, как там дозорные службу, стал-быть, несут. Потому как, хоша нонешние воины нам и не ровня, а поспать человеку во все времена мило дело. Ну вот, обошел я, слышь, посты, прочитал кой - кому моралев, чтобы не повадно было на посту спать, да надумал, слышь, до ветру. И токмо я, грешным делом, в закутке за овином пристроился, слышу, - что за напасть, быдто щенок, али еще какая животная мелкая в овине скулит.
А я, брат, завсегда жалостливый был, куре голову срубить опасался, даром, что сызмалетства на военной службе. Захожу я, этак, в овин, а то девка плачет. Глянул я на ее, мать честная, а девка побитая, одежки на ей, почитай, что вовсе нет, дрожит сердяга, да мамку поминает. Я было к ней, а она говорит - уйди дядька, а то, мол, хуже будет. Ну, думаю, знамо дело, из дружинников хто побаловался. Девку спрашиваю, а она бормочет невесть что, а на меня только зыркает. Ну, накрыл я ее кожушком своим, да светильник, слышь, на полу оставил и пошел себе.
Граф меня до рассвета поднял. Буди, - кричит, - лежебок своих! Дай вам волю, до вечера дрыхнуть будете! Как, скажи, муха его дурная искусала. Ну, мое дело маленькое, стой на крыльце, да ори, знай, погромче. Словом, вскорости убрались мы оттедова и всем славным воинством поехали победу добывать, будь она неладна. Однако робят - то я между делом поспрошал, токмо, слышь, никто ничего не ведал. И то, рази ж он, варнак, признается. Да и беда, слышь, небольшая, не убудет с нее, чай, с девки - то.
Скоро доехали мы то того графа, что нашему супротивничать надумал, и пошла, слышь потеха. То мы им ребра посчитаем, то они нам в хвост и гриву накладут. Потому как, графья наши - народ больно образованный, где надо перед бабами хвост распушшать, а военном деле, не со зла будь сказано, ни уха, ни рыла. Вот мы и мотались туда-сюда, то в лес, то по дрова. Кума моего, правда, покалечило, когда он полез на березу разведку производить, да с ей оборвался. Ну, за то ему от старого графа награда вышла - золотой, да чекушка. Забыл я в хлопотах девку тую, да тут еще замирение у графьев вышло. А тот, слышь, граф, с кем мы воевали, надумал дочку свою за нашего молодого графа отдать, чтобы, стал - быть, договор был крепше. Знамо дело, свадьба была, знатная свадьба. А просто говоря, надрались мы здорово. Помню, у того графа медведь был ученый. Потешный, брат, зверь. Не его напялили, слышь, колпак с кисточкой, какие студенты в городе носят, да мантею привязали. Как он, гад, начал на задних лапах ходить, а передними помавать вот этак, куда там дохтору твоему!
Ну, в обчем, погуляли мы на свадьбе графской, да и домой поехали. Тому уже второй год на исходе был, как война началась. Шибко дружиннички по женкам да слюбовницам скучать начали. Чужа баба, она тож баба, а своя никак слаже выходит.
- Да, вот и у метра Скваразини написано... - начал было всезнайка, но на него зашикали, и он оскорбленно умолк и вышел во двор.
- Э-х, знавал я одного чудака, он тоже все наперед вылазил, умные, понимаешь, книжки читал, - сказал хозяин, - да только девки от него завсегда шарахались. И то, она к ему:"Подари, мне свет, колечко, али цепку какую - буду до века твоя", а он: "Скарзини, мол, прописал...", ха-ха-ха...
Хозяин почесал под тулупом и продолжал, шмыгнув носом,
- А ехали мы домой тем же все трактом, потому как иной дороги в тех местах нету. Граф, понятно, с графинею все воркует, тоску на дружину навевает. Птички кругом, опять - же чирикают, и так домой попасть хочется, ажник муторно. И вот доехали мы до Заячьей горки. Подъезжаем, слышь, к воротам, графине до смерти захотелось обеда горячего, а в воротах девка та стоит, и, приветливо так, улыбается. Граф с графиней, понятно в дом идут, а девка говорит мне ласковенько эдак: "Заходи и ты, добр человек, преломи со мною хлеба". Меня вдругорядь никогда приглашать не надо, опять же, приятно, что девка меня помнит. Сели за стол, а девка пуще прежнего старается, кушаньев всяких на стол нагородила. Поздравляю, говорит, светлый граф, с победою, да с женитьбою. У меня, говорит, тоже для тебя подарочек готов, вот поужинаем только.
Вечеряем, а графу видно, любопытно стало. Он графине все на ушко чего-то шепчет, да на девку поглядывает. Ну, поели, попили, давай, говорит граф, подарочек свой, знать и я тебя отблагодарю. А девка говорит, мол, как маменька с папенькой преставились, живу я тут одна. А вот вы приехали, разогнали тоску мою, так то мне и благодарность ваша.
Однако, говорит, подарочек мой в соседней комнате, потому, слышь, не соблаговолит ли ваше сиятельство, и жена ваша, и воевода тож пройтить в тую комнату.
Гляжу я, брат, висит там люлька, а в люльке не то волк, не то собака, не то дикобраз шшетинится. Граф посмурнел этак и говорит, что же это за невидаль такая, чтобы графу страховидлу дарить? А девка отвечает, ай не признал, светлый граф, ай смотрел плохо? Граф глянул ишшо раз на тую пакость в люльке и совсем осерчал. Отвечай, шумит, сей момент, чего удумала, паскудница, а то, говорит, сечь тебя велю. А девка того больше кручинится. Не признал, говорит, не признал... ребеночек это твой, граф. От той ночки, помнишь, в овине...
Графиня, знамо, в омморок хлопнулась. Я обомлел, а граф в лице переменился, руками грудь свою шшупает, то на девку, то на страховидлу зыркает, а сказать не может, хрипит токмо.
А девка, слышь, глазищами сверкнула по-звериному, крикнула чего-то, страховидла та скакнула на графа и ну его когтить. Только клочья кровавые полетели, даром, что в кольчуге был. Граф орет смертно, страховидла рычит, девка та слова страшенные выкликает. Короче, брат, подхватил я графиню, и драть оттеда. Не помню, как коня нашел, и где мчался, того тож не помню. Однова, оглянулся, а там, где корчма была столб огня, и смех девкин как гром доносится...
Не был я боле в тех местах, и дружинничков своих не встречал боле, а слышать доводилось, что часто видели там зверя паскудного, человечью требуху таскал.
Графиня, слышь, память потеряла. Очнулась, все молчала, а говорить начала, дак спрашивала хто я, да где она. Хотел ее обратно графу, отцу ейному отвезть...
- Опять ты, дурень старый, людей на ночь пугаешь? Пойди, корову встреть, чем языком трепать понапрасну! - Вошедшая хозяйка решительно оборвала рассказ.
- Вы уж простите его, обормота. Как выпьет, так начинает сказки сочинять.
Хозяин встал из-за стола, подмигнув нам при последних словах, и кряхтя вышел наружу. Вскоре донесся его зычный голос, видно опять непорядок в хозяйстве углядел.