Редактор щупленький, ледащий,
весь в китель вжался, как в мешок.
А пёрышком в руке дрожащей
он сеет кляксы на стишок:

"Чешусь в курятнике. А кочет
ту любит мразь, что жрёт меня:
клюёт и радостно гогочет,
на пир молодочек маня".

"Фу, как ты зол, малыш, скандален!
Другой сложил бы гимн Кремлю.
А ты: "Как есть захочешь, Сталин,
приди в курятник - накормлю!"

Ты чем накормишь, побирошка?
Несчастный шпынь, что дашь ему?
Ох, кочет глупенький, дорожка
тебе одна, видать, в тюрьму!"

Он в ужасе. Не брит: стал хвойным.
Руками уши, чуб свой взгрёб.
А я, как пушка бронебойным,
бабахнул напрямую, в лоб:

"Не будут курочки в обиде,
когда, пошарив по портам,
я дам хозяюшкам по гниде,
а гостю горстью вшей подам".

- "Ох, пулю схватишь, обнаглевший!
Громов и молний не мечи!
А дёрнет за язык-то леший - 
язык вон вырви, но смолчи!"

За мною в хлев пришли средь ночи,
взбулгачив кур и петухов.
Но кочет к ним, к хорькам, не хочет:
нырк под стену - и был таков.

С тех пор не предлагаю песни
редакторам -  храню в уме:
жить на свободе интересней,
чем в лагере на Колыме...

1947, 1973.