Максимов Константин Павлович : другие произведения.

Из-под "Тайфуна"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


К. П. Максимов

ИЗ-ПОД "ТАЙФУНА"

  
   Конечно, человек любит все блестящее. На этом основан
   известный метод гипноза: стоит неотступно следить за
   вращающимся блестящим шариком - заснешь. И очень часто
   такими шариками, вгоняющими нас в гипнотический сон мысли,
   в глубокий интеллектуальный обморок, является блеск
   заоблачных идеалов, блеск тайного и далекого знания. Они
   подавляют, подчиняют себе наши мысли. Личность, с
   застывшим в дальней выси взглядом, спит. Самое
   парадоксальное, что именно с этого и начинается иной раз
   разрушение личности.
   М. Мамардашвили
  
  
   Глава 1. Пейзаж после битвы
  
   О, бурь заснувших не буди -
   Под ними хаос шевелится!..
   Ф. И. Тютчев
  
   Статья С. Переслегина "Тихое десятилетие: перед "Тайфуном"" 1 датирована 1986 годом, хотя доступной для читателей стала совсем недавно (1). Безусловно, Переслегин - талантливый и яркий публицист. И его статья, написанная в характерном для раннего перестроечного периода марксистском ключе, могла бы составить достойную конкуренцию текстам тогдашних властителей дум.
   Как мы помним, "ветер перестройки" быстро превратился в неистовый ураган, буквально разметавший все сферы советского общества. Незыблемые устои прямо на глазах обращались в прах, а на месте привычных декораций вдруг разверзались зияющие пропасти... Но ведь ждали, ждали очистительной бури! И она пришла, "эпоха "Тайфуна"", по своей разрушительной мощи намного превзойдя давшее ей имя природное явление.
   В очередной раз подтвердилось известное китайское пророчество (проклятье) про эпоху перемен. Наступившее "смутное время" - хороший повод, чтобы внимательно перечитать текст десятилетней давности. Возможно, его анализ позволит нам понять хотя бы некоторые причины, приведшие к столь плачевному итогу.
   Статья практически полностью посвящена творчеству В. Рыбакова, все ранние произведения которого, словно солнечным лучом, пронизаны мечтой о лучшем будущем. Ведь когда они создавались, нынешнее время и было тем будущим, которое ждали с надеждой и опасением. Но больше, конечно, с надеждой, поскольку "надежда умирает последней".
   Будущее оказалось другим.
   Постперестроечная реальность настолько отличалась от радужных картинок, нарисованных реформаторами, что сомнения в достоверности прежней картины мира должны были, казалось бы, зародиться даже у самых убежденных идеалистов. Однако Рыбаков остался верен себе, в своем недавнем романе "Гравилет "Цесаревич"" 2 избрав смысловым центром именно чаяние лучшего будущего. А его роман "Дерни за веревочку" 3, подробно разобранный Переслегиным еще в "Тихом десятилетии", ныне находится в центре ожесточенной полемики. Выходит, что в массовом сознании ничего не изменилось? И мы вновь готовы бездумно стремиться, подобно мотылькам, к очередному "идеалу", стоит лишь его убедительно обрисовать?
   "- Экий ты инакомыслящий, - проговорила она негромко...
   - Нет, - устало сказал Дима... - Просто-то мыслящих немного, а уж инако... Ежели ты мыслящий, так будь добр, сядь и напиши "Капитал" про двадцатый век..."
   Этой цитатой из романа "Дерни за веревочку" заканчивается статья Переслегина. Мы же с нее и начнем.
   Итак, "Капитал" про XX век. Или, по выражению Переслегина, необходимость "теории общего развития, имеющую какую-то реально предсказательную силу" 1. Подобная необходимость, естественно, возникла не на пустом месте и уж тем более не сейчас. Пожалуй, впервые об этой проблеме советские люди заговорили (пока еще робко и вполголоса) в период хрущевских реформ.
   Сам исходный постулат - "лучшее будущее возможно" - поначалу не вызывал никаких сомнений. И даже когда аксиома превратилась в теорему, нашлась масса энтузиастов (которых потом назвали шестидесятниками), безуспешно пытавшихся ее доказать.
   Б. Стругацкий позднее вспоминал:
   "Пропало не будущее. Оно как было, так и осталось в наших мечтах, в воображении. Исчез путь. Нам казалось что есть дорога. Она кое-где затянута туманом, что-то не до конца на ней видно, но она существует... дорога, по которой надо идти к тому самому миру, который мы представляем себе очень хорошо... И вот в конце шестидесятых мы вдруг перестали видеть эту дорогу. Мы перестали различать, как идти" 4.
   Проблема "лучшего будущего" оказалась сродни теореме Ферма - крайне простая формулировка скрывала бездну неочевидных предположений. Соответственно, желающих туда углубляться с каждым годом становилось все меньше, а восторженный энтузиазм постепенно уступал место трезвому (хотя порой и горькому) анализу.
   "Мы стали взрослее. Но одновременно мы ни в коем случае не хотели отказываться от коммунизма. Мы прекрасно понимали, что это - единственная цель, к которой человечеству стоит идти, единственное, ради чего оно может существовать. Если только вообще возможен хоть какой-нибудь смысл - он безусловно в стремлении к созданию подобного мира. Называйте его как хотите: светлое будущее, коммунизм, справедливое общество - как угодно!" 4.
   В такой ситуации логично обратиться к трудам основоположников "непобедимого учения", теоретически обосновавших принципиальную возможность "светлого будущего". Но теория слишком сильно разошлась с реальной практикой, и потребность в обновленном и модернизированном "Капитале" все больше овладевала умами. Своего пика эта потребность достигла в первые годы перестройки, а затем начался неизбежный спад. За истекшее десятилетие образ "Капитала" как идеала для теории общественного развития, пусть хотя бы про ХIХ век, изрядно поблек. Кризис коммунистической идеологии сделал свое дело. И в более поздних своих статьях тот же Переслегин избегает марксистской лексики, перейдя на язык теории систем, семиотики и других модных дисциплин.
   Однако о Марксе мы заговорили совсем неслучайно. Практически одновременно с публикацией переслегинского сборника появилось что-то подобное долгожданному ""Капиталу" про двадцатый век"" в виде книги В. Иноземцева "К теории постэкономической общественной формации" 5.
   В одной из рецензий уже прозвучало, что это "едва ли не первое творческое применение марксизма к современным условиям" 6. Допустим, но и тогда судьбоносность подобного труда, мягко говоря, сомнительна. Вряд ли он вызовет ажиотаж даже среди специалистов - времена "единственно верных учений" давно и безнадежно канули в Лету.
   Главный теоретический вклад Иноземцева заключается в разработке идеи так называемого постэкономического общества, первые признаки которого, по его мнению, обозначились уже в сегодняшнем мире.
   Вообще в человеческой истории, согласно автору, можно выделить три глобальные эпохи: доэкономическую, экономическую и постэкономическую. Если в первой коллективный интерес доминирует над личным, а во второй, наоборот, личный интерес перевешивает коллективный, то в третьей эпохе большинство людей выходят за заграницы материального интереса в прежнем его понимании. Такая трактовка экономических эпох, действительно, близка марксовской "теории общественно-экономических формаций".
   Далее на "экономическую" триаду накладывается еще одна, принятая у теоретиков постиндустриализма: доиндустриальный, индустриальный и постиндустриальный периоды. Однако полностью эти классификации не совмещаются, поскольку индустриальный период составляет лишь часть (последние три века) экономической эпохи, а постиндустриальный и того меньше - самое преддверье постэкономической эпохи. На данный момент, полагает автор, только применительно к США и отчасти Западной Европе можно говорить о зрелом постиндустриальном обществе. Что же касается зрелой постэкономической формации, то ее достижение - дело будущего.
   Грядущая эпоха, по мысли Иноземцева, окончательно скинет ярмо экономических отношений, базирующихся на трудовой деятельности, стоимостном обмене ее результатов и эксплуатации человека человеком:
   "Это состояние общества не тождественно ни новой фазе капитализма, ни ступени развития социалистического общества; оно не определимо на сегодняшний день в категориях традиционной политической экономии, однако наблюдаемый в последние десятилетия переход является величайшей социальной революцией, которую когда-либо переживало человечество" 5.
   В роли ее предвестницы выступает информационная революция - закономерное следствие научно-технического прогресса. Уже сейчас в наиболее развитых странах наблюдается смещение акцента с производства материальных благ на потребление услуг и информации. Соответственно, производственная деятельность все больше утрачивает специфические трудовые мотивы, приобретая интеллектуальный и творческий характер. Но знание и информация в качестве производственного ресурса значительно затрудняют (а порой и делают просто невозможным) исчисление затрат труда, что фактически аннулирует стоимостные отношения. Беспрецедентный рост доходов современных высокотехнологичных корпораций связан именно с нарушением традиционных подходов к стоимостным оценкам.
   При этом новая интеллектуальная элита, занятая в сфере информационных технологий, не ощущает себя объектом эксплуатации. Современные менеджеры, финансисты, квалифицированные инженеры и программисты не столько работают на ту или иную компанию, сколько сотрудничают с ней. Благодаря высоким доходам сугубо материальные стимулы теряют для них привлекательность, а на первый план выходят такие "постэкономические" ценности, как творчество, самосовершенствование, раскрытие личностных качеств.
   Короче говоря, марксизм жив и, не исключено, будет жить и дальше.
   Постэкономическое общество выглядит весьма привлекательно, но ведь ничего принципиально нового мы не услышали. У того же Рыбакова во втором варианте повести "Доверие" 7 упоминается имя Тоффлера - известного социолога и футуролога, одного из создателей концепции постиндустриальной цивилизации. Впрочем, является ли вульгарный социологический анализ (включая все позднейшие попытки его облагородить) единственным, что можно найти достойного у Маркса? Тем более что в истории человеческой мысли он оставил след прежде всего как философ.
  
  
   Глава 2. Предметы и смыслы
  
   Люди вечно стремятся научиться чему
   угодно, только не умению мыслить. Они
   стараются рассуждать логически, не
   заботясь о том, чтобы правильно
   мыслить. Они путают эти вещи.
   А. де Сент-Экзюпери
  
   К настоящему времени скомпрометированной оказалась не одна лишь "марксистская философия". Мы ведь жили в стране, где подверглись полному искоренению сами основы философской традиции. Тем удивительнее феномен М. Мамардашвили, - "грузинского Сократа", ставшего легендой еще при жизни, - которому удалось состояться философом. Не просто профессиональным "любомудром" на окладе, в которых никогда не было недостатка, но человеком, наделенным подлинным даром мыслить и сполна этот дар реализовавшего. Таких людей во все эпохи были считанные единицы, а уж в истории советской философии трудно найти более значительную фигуру.
   Ну а для подлинного мыслителя не составит проблемы обнаружить рациональное зерно в трудах своих предшественников (пусть и дискредитированных в массовом сознании). У того же Маркса, например, Мамардашвили сумел разглядеть, по его словам, "то смещение всей проблематики философии, которое в ХХ в. наблюдается совершенно отчетливо, к проблематике, которую я бы условно назвал "проблематикой тела", и толчок к этому дал в свое время Маркс. После Маркса <...> философия сместилась к интуиции "тела", т.е. предметно-деятельных структур, "предметностей мысли" как живой, внементальной реальности души" 8.
   Подобные высказывания звучат не очень-то обнадеживающе. Но в дебрях феноменологии - магистральной для Мамардашвили темы - уверенно ориентируются немногие даже в среде философов. Что делать! Мир прост и понятен лишь на обывательском уровне. И коль скоро мы хотим разобраться в его устройстве, лучшего проводника, чем Мамардашвили, нам не найти.
   Без стремления понять, разумеется, также не обойтись. Вообще необходимость личного усилия являлась для Мамардашвили важнейшим императивом, распространяемым им на все мышление в целом. Любая реализация мысли, по его мнению, неразрывно связана с концентрацией усилия особого рода. Причем истоки этой связи уходят в неизведанные глубины человеческого "я" - в саму тайну соединения души и тела. И хотя данное соединение существует "по факту", обнаруживая свое действие в мышлении любого человека, его в принципе невозможно объяснить (то есть построить его рациональную модель).
   И точно так же как нельзя избежать этого усилия, если мы хотим состояться мыслящими людьми, невозможно его и запасти впрок. Каждый раз необходимо возобновлять акт понимания - "держать мысль" по излюбленному выражению Мамардашвили. Никто и ничто не в силах заменить такого "держания" для конкретного индивидуума: понять что-либо способен он только сам. Впрочем, для поклонников Стругацких здесь нет ничего нового, им достаточно вспомнить знаменитое кредо из "Улитки на склоне": "думать - это не развлечение, а обязанность". Просто феноменологический подход позволяет обосновать такую необходимость на самом глубоком - философском - уровне.
   Если очень кратко, то в точке пересечения событий внешнего мира и их отражений нашим сознанием мы получаем модели этих событий. Таков результат неизбежного дуализма между материальным объектом и познающим существом (преодолеваемый лишь внутренней работой души). Не каждое приходящее извне ощущения способно нами осознаваться: явлено лишь то, для чего есть готовые шаблоны восприятия. Отсюда и сам термин "явление", под которым в феноменологии подразумевается ментальный "слепок" воспринимаемого. При желании его всегда можно разложить "по модели" на конечное число составляющих элементов, причем все их сочетания и взаимосвязи друг с другом также будут доступны человеческому сознанию.
   Но как показал еще Кант, явление не дает нам вещи самой по себе. Существуют особые многомерные образования, - те самые "предметно-деятельные структуры" или "феномены", - своим объемом бесконечно превосходящие плоскость целесообразного рационального действия. Они в принципе не поддаются разложению на отдельные элементы, создавая непреодолимое препятствие на пути логического мышления. Между тем вся традиционная (классическая) рациональность зиждется именно на "модельном" подходе. Надо ли говорить, сколь силен этот соблазн - вместо осмысления реальной жизни создавать ее простые и понятные модели!
   Модели, которые в своем подавляющем большинстве не работают, поскольку не отражают какие-то существенные аспекты моделируемой реальности.
   Ведь даже простейший акт понимания не исчерпывается одним лишь логическим мышлением, всегда включая в себя и некое "неразложимое" основание. В нем закодировано великое множество бытийных моментов, не сводимых ни к физиологии, ни к антропологии, ни к чему-либо другому. Это сложнейший узел разнообразных сплетений, которые должны быть распутаны, если мы хотим что-либо понять.
   В отличие от дискретного явления феномен воплощает целостность - синтез бытия и сознания в некоем локальном "объеме" восприятия. Здесь принципиальна именно его неделимость и уникальность, отражающая уникальность индивидуального сознания, которую невозможно исключить из объективной картины мира. По крайней мере, на таких позициях стоит "неклассическая рациональность", послужившая основой наиболее "безумных" физических теорий современности.
   Феноменологический подход продемонстрировал свою эффективность не только в науке: ему оказались близки и открытия "новой" литературы. Да и сам Мамардашвили предпочитал ориентироваться не на собственно философские трактаты, а скорее на литературные тексты "феноменологической" направленности. В лучших из них предметом авторского интереса становилась неповторимая бытийственность событий и их переживание сознанием, во многом тождественные феноменологическому описанию.
   Целый период творческой работы Мамардашвили был окрашен прустовской темой (с самим же романом "В поисках утраченного времени" он не расставался до конца жизни), что нашло свое воплощение в специальном курсе лекций, так и названном - "Лекции о Прусте" 9.
   Публикация данного курса, по иронии судьбы, совпала с выходом трактата Иноземцева. И с нашей точки зрения книга Мамардашвили (как и собственно прустовский роман) способствует гораздо более глубокому постижению природы реальности, нежели все иноземцевские изыскания. Для самого Пруста написание романа стало актом самопознания: ведь что-то понять можно, только выразив свое понимание вовне. А "возвратные переживания" необратимо утраченного времени - основной предмет его исследования - это и есть феномены в чистом виде.
   Мир, по выражению Мамардашвили, меняется перед нами с огромной скоростью, "упаковывая" неродившиеся смыслы в образы и предметы. И отныне эти смыслы уже не доступны для восприятия. Они исчезли, так и не сумев состояться, оставив вместо себя мертвое нагромождение вещей.
  
   Внутри у предметов - пыль.
   Прах. Древоточец-жук.
   Стенки. Сухой мотыль.
   Неудобно для рук.
   (И. Бродский)
  
   Иными словами, в явлении любой предмет предстает столь многократно "выпотрошенным", что для его уяснения необходимо произвести массу сложнейших мыслительных процедур, распутывая все укрытые от наших глаз взаимосвязи и взаимозависимости. Это совершенно естественно: не в природе человека все знать, но в его природе стремиться к пониманию.
   Мы слишком слабы и ленивы, чтобы быть в мире, то есть соответствовать его фантастической скорости. Реальность, как правило, безнадежно от нас ускользает. И здесь единственный выход - постоянные усилия по восстановлению утраченных смыслов. Нельзя перескочить через бремя развития самого себя, не уставал повторять Мамардашвили, если мы хотим оставаться людьми.
   "Всякая общая истина для каждого из нас непонятна по-своему. Мы ее по-своему, в своей совершенно уникальной ситуации, должны разрешить новым ее возрождением, применительно к конкретным явлениям, к конкретным предметам, к конкретным состояниям" 9.
   Сразу вспоминается парадоксальный мир Зазеркалья, где приходится бежать со всех ног только для того, чтобы остаться на месте. (А в действительности это мир убегает от нас.)
   "Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее!" 10.
  
  
   Глава 3. Хрустальный мир
  
   Понять - значит упростить.
   М. Анчаров
  
   Действенность феноменологического подхода продемонстрируем на примере, приведенном самим Переслегиным. Мир, описанный в повести Рыбакова "Мотылек и свеча" (2), он объявляет "принципиально новой моделью будущего", имеющей статус литературного открытия. Хотя с формальной точки зрения вся новизна сводится к одному фантастическому допущению - наделению обитателей этого мира телепатическими способностями.
   Допущение, прямо скажем, не слишком оригинальное. Например, рассказ Э. Беллами "Остров ясновидцев" 11, изображающий подобное общество, был переведен на русский язык ровно за десять лет до переслегинской статьи. Однако Переслегин настаивает, что именно Рыбаков "впервые показал, насколько глубоко телепатия должна изменить общественные отношения". Не будем спорить о приоритете, тем более что в сам Беллами про общественные отношения как-то подозрительно умалчивает (возможно, в его мире они полностью редуцировались за ненадобностью).
   Здесь существеннее другой момент. О телепатии до сих пор известно слишком мало, чтобы можно было с уверенностью гарантировать отсутствие побочных эффектов. Достаточно вспомнить ту эволюцию, которую претерпела атомная энергия в массовом сознании. Если в начале века она воспринималась (не в последнюю очередь с подачи тогдашних фантастов!) как безусловное благо, - по меньшей мере, в качестве гарантированного разрешения всех энергетических проблем, - то в его конце наблюдается столь же единодушная истерия вокруг Чернобыля...
   А чем инновация масштабнее, тем значительнее ее последствия, включая негативные (3). Почему же телепатия должна оказаться исключением из общего правила?
   Впрочем, Переслегин предпочитает не задаваться подобными вопросами, ограничивая свой анализ рыбаковской модели разбором ее достоинств. Главным среди них он полагает исчезновение основной предпосылки для скрытого неравенства людей - неравенства в распределении информации. "Абсолютная открытость общества приводит к тому, что каждый знает каждого" 1.
   Искомое "знание" и призвана обеспечить телепатия. Однако способна ли? Даже себя человек, как правило, не знает - и не сможет узнать, не затратив совершенно определенных усилий, о чем говорилось в предыдущей главе. Телепатия здесь будет только помехой, так как процесс самопознания требует, в первую очередь, одиночества и сосредоточения.
   Аналогично для подлинного познания другого бесполезна информация о том, что думает этот другой "на самом деле". Ведь в момент наблюдения (не играет роли, при помощи какого органа) доступно лишь явление, тогда как каждый человек по своей природе - феномен, изначально "закрытый" для внешнего наблюдателя. И будь последний хоть трижды телепат, окружающий мир он все равно будет воспринимать сквозь призму готовых представлений (моделей).
   Но есть еще один аспект "абсолютной открытости", который Переслегин вообще не учитывает. Более того, он утверждает, что "никакого внешнего ограничения телепатия на человека не накладывает". К сожалению, это не так. Она ограничивает право человека на уединение, что само по себе является серьезным нарушением его "неотъемлемых прав".
   Потребность в своей территории - базовая потребность любого живого существа, включая человека. Современной психологией давно установлено, что уже с первых лет жизни ребенку необходимо иметь собственный уголок, где бы он чувствовал себя защищенным от посягательства внешнего мира: формирующееся сознание еще слишком уязвимо и нуждается в защите. И в дальнейшем становление человека происходит исключительно наедине с самим собой - на физическое пространство здесь проецируется пространство души.
   Даже если мы подвергнем обобществлению весь материальный мир, уничтожив само понятие "своей" территории, душа останется последним бастионом, где человек продолжает оставаться человеком. Пока жива хотя бы частичка его "я", сохранившая автономность, еще не все потеряно. Но телепатия претендует (пусть и с самыми благими намерениями) на "обобществление" именно души, что влечет последствия неизмеримо более фатальные. Ведь манипулирование человеческим сознанием предполагает его относительную доступность для внешнего контроля. А если оно доступно абсолютно?!
   Вскоре после того, как Переслегин закончил свою статью, были опубликованы легендарные романы-антиутопии - "Мы" Е. Замятина и "Приглашение на казнь" В. Набокова. Даже на фоне многочисленных "разоблачительных" текстов их выделяет удивительное единодушие в неприятии прозрачного мира, прообразом которого послужил знаменитый хрустальный дворец из четвертого сна Веры Павловны. Правда, в других не менее известных антиутопиях - например, "Дивном новом мире" О. Хаксли или "1984" Д. Оруэлла - уединение тоже не поощрялось. Однако в упомянутых выше романах борьба за всеобщую проницаемость доведена до логического предела.
   Скажем, в замятинском романе люди вынуждены жить в комнатах с прозрачными стенами, посвящая все свое время коллективным мероприятиям. Подобная "прозрачность" настолько сильно деформирует человеческую природу, что исключает формирование глубокого внутреннего мира. В результате вместо уникальных индивидуумов мы получаем безликую толпу "нумеров", жизнедеятельность которых полностью исчерпывается уровнем явлений.
   Цель можно считать достигнутой, поскольку именно явление обладает свойством моделируемости (поддается адекватному переводу на язык логических понятий), а, следовательно, и прогнозируемости. Перспективы контроля над подобными "прозрачными" существами открываются поистине безграничные, причем без всякой телепатии!
   Таким образом, теоретически вполне допустимо существование "абсолютно открытого" общества, но платой за его создание становится абсолютное упрощение души его обитателей.
   "Голые стены, слишком широкие улицы, одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так пойдет дальше, в этом мире останутся лишь прямые углы, несколько оттенков серого и две сотни слов в языке" 12.
   Обратим внимание, что процесс упрощения совершенно объективен и не связан с чьей-то злой волей, поскольку все вовлеченные в него "скованы одной цепью" взаимной прозрачности. Преступление набоковского Цинцинната, совершенная им "гносеологическая гнусность" в том и заключалась, что он являл собой "одинокое темное препятствие в этом мире прозрачных друг для друга душ" 13. Иными словами, был не до конца познаваем для общества. Но такая особенность как раз и является характерной чертой феномена. Человек, достойный этого имени, в принципе не может не быть "непрозрачным" - он "как роман, до самой последней страницы не знаешь, чем кончится" 14.
   Кроме того, в закрытости человеческого сознания заключен дополнительный сокровенный смысл. Глубины человеческой психики можно сравнить с затемненной фотолабораторией, где протекают сложные химические реакции, необходимые для получения запечатленных на пленке образов внешнего мира. И если мы решим внести туда яркое освещение (мол, нам скрывать нечего!), то какие фотографии получим в итоге?
   Рыбаков (а вслед за ним и Переслегин) допускает типичную для утопического мышления ошибку, надеясь за счет усовершенствования человеческой природы разрешить все социально-общественные противоречия. Ведь несовершенной она кажется лишь "плоскому" сознанию, так и не сумевшему состояться в процессе постижения себя и мира.
   "Распаковка" феноменов требует колоссальных усилий, гораздо проще иметь дело с моделями - вот где полное торжество рассудочного произвола! Поэтому неудивительно, что любая утопия, продуманная до конца, неизбежно превращается в антиутопию...
  
  
   Глава 4. Приманка для дьявола
  
   Познай, где свет, - поймешь, где тьма.
   А. Блок
  
   Рассмотрим еще одно утверждение Переслегина: "В мире, в котором нет и не может быть лжи, мораль не может быть уродливой" 1. Мы уже выяснили, что для "прозрачной" модели Рыбакова подобное утверждение лишено смысла, поскольку мораль там редуцирует вместе с личностью. Но в отношении лжи вопрос остался открытым. Действительно, существует ли способ устранить ее из нашей жизни?
   Для ответа на этот вопрос попробуем разобраться в причинах, порождающих ложь. Сразу стоит отметить, что сознательный обман есть намного меньшее зло, чем самообман. Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями, а не дурными. Поэтому ложь (точнее, необходимость лгать) неотделима от искаженного восприятия мира.
   Напомним, что в сознании непосредственно отражаются не сами эмпирические факты, а их абстрактные образы (явления), для которых имеются готовые шаблоны восприятия. Однако все прочие сопутствующие прямому "контакту с реальностью" эффекты (феномены) при этом никуда не исчезают, превращаясь в артефакты, уже не связанные с какими-либо реальными объектами. И хотя они полностью скрыты под слоем умозрительных представлений, но продолжают, тем не менее, оказывать на них свое воздействие. В результате образуются виртуальные объекты-призраки, надежно "экранированные" от опытного знания.
   Невозможность исключить сознание из описания мира приводит к трудно устранимым взаимным влияниям, имеющим характер положительной обратной связи, когда искажение может достигать сколь угодно большой величины. Мир, по выражению Мамардашвили, просто переполнен привидениями - несуществующими объектами, способными реально влиять на нас (4).
   "Этими привидениями населена социальная наука и гуманитарные науки. И одним из первых актов мысли, открывшей дорогу к рассеянию такого рода привидений и призраков <...> был акт построения Марксом теории идеологии или идеологического сознания, т. е. открытие самого феномена идеологии.
   Открытие идеологии было как раз открытием факта существования многомерности сознания или сознательных явлений и их способности надстраиваться одно на другое так, что <...> появляются некоторые автономные образования осознания, воображающие себя конечной точкой отсчета, а, в действительности, являющиеся выражением чего-то другого" 15.
   Иначе говоря, в нашей сознательной жизни присутствуют некие фактические зависимости, которые действуют помимо нашего сознания. На этом принципе основан, в частности, подход Маркс к рассмотрению социальных явлений как естественно-исторического процесса. Главная цель его анализа как раз и заключалась в выделении подобных зависимостей, неизбежно возникающих, когда достаточное число социальных субъектов вступают во взаимодействие между собой. Они полагают, что преследуют свои сознательные цели, которые в то же время незримо (для сознания) сплетаются с множеством обусловленностей, реализующих себя совершенно естественным образом в их повседневной жизни.
   Например, у вещи изначально есть стоимость, а не цена. Сама по себе вещь не может иметь цену - это своего рода артефакт ("превращенная форма" в терминологии Маркса), попадающий в сознание уже в готовом виде. Он закодирован в индивидах, образующих данную товарно-денежную систему, через довольно длинный ряд преобразований, о которых их участники даже не подозревают.
   Важно понимать, что "превращенные формы" генерируются автоматически в процессе функционирования любой социальной системы. Ведь простой совокупностью элементов (субъектов) система в данном случае отнюдь не исчерпывается, поскольку каждый из субъектов наделен сознанием, то есть способностью отражать внутрисистемные состояния. "Значит, мы имеем не просто систему многообразия отражений, а мы имеем такое многообразие отражений, которые являются элементами самой же системы, которые, в свою очередь, порождают многообразие" 15.
   Маркс о подобной ситуации говорил, что агенту капиталистической экономической системы нет необходимости знать ее законы, чтобы эффективно действовать. Ему достаточно создаваемых системой видимостей, выступающих в роли наглядных представлений этих неизвестных законов. Здесь принципиальна именно автономность этих "идеологических" (а по сути, ложных) оснований, на которых базируется наше представление о реальности. Фактически всю свою жизнь мы проводим в фантомном мире, и сами мы - призраки, пока не вырвемся оттуда.
   Существование вне реальных смыслов, препятствующее не только индивидуальному развитию, но и эволюции человечества в целом, побудило И. Ефремова ввести специальный термин "инферно" (5). Это многоплановое понятие у него обозначает, в частности, "тенденцию всякой несовершенной социальной системы самоизолироваться, ограждая свою структуру от контакта с другими системами, чтобы сохранить себя" 16.
   "Голем хочет жить" - так называется неопубликованная работа А. Лазарчука и П. Лелика, на которую неоднократно ссылается Переслегин в своих последующих статьях. Ее можно рассматривать как сравнительно удачную попытку перевода ефремовских "принципов инфернальности" на язык теории информации:
   "Любая организованная система часть своей деятельности направляет на то, чтобы сохранить себя, существовать. Эта деятельность называется витальной. Работа в интересах создавшего систему пользователя составляет ментальную функцию. Теорема Лазарчука гласит, что в условиях олигархического коллективизма витальная деятельность любого общественного учреждения полностью вытесняет ментальную" 17.
   Информационный уровень идеально подходит для описания явлений, чье содержание полностью исчерпывается их структурой. Личностное общение при этом подменяется "обменом информацией", а сама личность низводится до простейшей логической ячейки, способной находиться лишь в нескольких заранее предписанных состояниях. "Псевдоразум, использующий Человека разумного в качестве триггера, Лазарчук окрестил Големом" 17.
   Формирование Голема в информационно-управляемом обществе практически неизбежно. Однажды возникнув, он со временем замыкает на себя все информационные каналы, становясь подлинным Демиургом всего "явленного" мира. Отдельные Големы даже обладают подобием человеческой индивидуальности, что значительно облегчает их наблюдение (как и установление "личного контакта"). "Роза мира" знаменитого визионера Д. Андреева, например, содержит подробные описания уицраоров, - демонов великодержавной государственности, - в которых легко узнаются псевдоразумные сущности информационного уровня.
   "Големическую" тему не преминул обыграть и В. Пелевин в своем последнем нашумевшем романе:
   "- А что касается творца этого мира, то я с ним довольно коротко знаком.
   - Вот как?
   - Да-с. Его зовут Григорий Котовский, он живет в Париже, и, судя по тому, что мы видим за окнами вашей замечательной машины, он продолжает злоупотреблять кокаином" 18.
   Однако зачарованность "видимостями" наблюдается не только у пелевинских героев, путающих реальность с собственными галлюцинациями. Судя по статьям из "Ока тайфуна", противостояние "големическим" влияниям сам Переслегин отнюдь не считает первоочередной задачей. Характерно его замечание: "Возможности Голема не стоит преувеличивать. Переиграть его может каждый свободно ориентирующийся в информационном мире человек" 19. Переиграть, но не освободиться! Ибо правила игры здесь - законы информационного мира, подчиняясь которым человек продолжает оставаться его пленником (игрушкой).
   В пелевинском романе проблема человека и Голема разрешается путем уничтожения самой информационной среды. Однако столь радикальный способ освобождения, заимствованный из буддизма (к которому явно неравнодушен Пелевин), вряд ли подойдет для нашей культурной традиции. К тому же не следует забывать, что невозможно раз и навсегда очистить свое сознание от морока "искаженного мира" (6). Освобождение - процесс, а не цель.
   Сами законы нашего сознания таковы, что инферно порождается просто в силу факта отсутствия реального мышления. "Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Достаточно лишь потерять эту энергию мысли, максимально доступного человеку напряжения всех его сил..." 8. Тем более мы оказываемся в его власти, когда не мыслим вообще, довольствуясь готовыми рациональными конструкциями. И не случайно именно дьявол (олицетворение инферно в христианском сознании) именуется "князем мира сего", а один из его титулов - "отец лжи".
   Мораль же здесь оказывается совершенно ни при чем. Она уродлива ничуть не больше, чем уродлива и лжива картина мира, которую мы принимаем за "реальность". Ведь все моральные принципы, по сути, являются результатом естественного компромисса - набором рациональных предписаний, помогающих худо-бедно существовать в рамках такого "мира".
   Единственный выход, - повторим еще раз вслед за Мамардашвили, - состоит в напряженном труде последовательного и максимально точного мышления, не заменяемого никакими внешними по отношению к конкретному человеку условиями и допущениями (в том числе и сколь угодно фантастическими). Только тогда появляется шанс из марионетки Голема превратиться в действительно свободного человека. Посредством же формальных процедур, пусть и основанных на "самом передовом" учении, мы никогда не вырвемся из-под его власти.
   По аналогичной причине "план распространения и развития человеческого мировоззрения в этой стране", который Переслегин предлагает в качестве основной стратегии для перехода к раннему коммунизму, рискует так и остаться планом, то есть абстрактным умозрением.
  
  
   Глава 5. Мнимые величины
  
   На твой безумный мир
   Ответ один - отказ.
   М. Цветаева
  
   Проблема различия вещи и ее явления - одна из наиболее фундаментальных проблем философского анализа. Парадокс заключается в том, что наше мышление вынуждено оперировать нашим же собственным мышлением, поскольку ему, перефразируя известный афоризм, больше нечем этого делать. Но любая мысленная процедура, связанная с выделением и обоснованием (отражением) породившей ее причины есть не что иное, как дублирование уже случившейся операции.
   Этот зеркальный дублирующий момент и представляет, в терминологии Мамардашвили, идеологический момент всякой мысли, который при определенных условиях превращается в идеологию. Нет ничего проще, чем заблудиться в подобном "лабиринте отражений", что с успехом доказывают создатели многочисленных идеалистических конструкций.
   "В основе наших грез о лучшем будущем - попросту слабость теории. Так надо ли удивляться, что для ее подкрепления приходится прибегать к капитальнейшим парадоксам?" 20.
   Выше мы проанализировали на примере ранней повести Рыбакова несостоятельность одной такой конструкции. Весьма примечательно, что в итоге у нас получился мир, где исчезли уже сами основания для реального мышления. А своим последним романом он словно задался целью проиллюстрировать другое характерное заблуждение, называемое Мамардашвили удвоением мира.
   Оппозиция между мыслью и реальностью относится к числу неразрешимых - такова природа и мысли, и реальности. И когда мы, игнорируя данный факт, пытаемся эту реальность преодолеть, то тем самым воссоздаем ее вторично - уже на уровне отражения. Мы поневоле отзеркаливаем непонятую нами реальность, вместо того, чтобы в ней пребывать (то есть понимать).
   В "Гравилете" нам представлено удвоение мира, что называется, в чистом виде. Автор прямо постулирует существование двух миров, один из которых - почти точная копия другого. Но при этом их соотношение вывернуто наизнанку: мир-Отражение (воплощенная утопия) объявляется более реальным, чем его прототип.
   В конце автор намекает, что двумя мирами ситуация вовсе не ограничивается. "Реальный" мир, в свою очередь, сам оказывается копией еще более реального, как и положено в "дурной бесконечности" умножения иллюзий. А идеологическая изнанка такого многократного дублирования прямиком отправляет нас в самое "пекло" инферно.
   Вообще тема инфернальности красной нитью проходит через весь рыбаковский роман. Не один раз упоминается и дьявол собственной персоной. Судя по всему, это тот самый мамардашвилевский дьявол, автоматически возникающий, "когда мы не мыслим точно". Здесь для него поистине раздолье - не случайно он фигурирует уже в эпиграфе!
   Хотя чему тут удивляться: в любой из утопий неизбежно присутствует нечто инфернальное, выдающее неподлинный характер этих "миражей мысли". Ведь что такое утопия с точки зрения философа? Попытка реализации некоторых абсолютных понятий (трансформированных в социальные идеалы), которые низводятся до уровня наглядных образований. Само предположение, что они поддаются наглядности именно человеческого воззрения, свидетельствует о поистине вопиющем непонимании их символического смысла.
   Для писателей подобное стремление, естественным образом проистекающее из специфики их труда, становится особым искусом. Впрочем, использование абсолютных понятий (традиционно именуемых "вечными ценностями") отнюдь не противоречит художественному методу постижения реальности. Более того, только обращение к ним и может держать литературу на соответствующем уровне. Но для этого и сознание писателя должно пребывать в мысли, а не в беге за иллюзиями.
   "Современный читатель ведь уже не ждет, слава Богу, от писателя ответа на вопрос, как жить человеку и что делать, он понимает, что такого ответа ни в какой ситуации не может быть, и, тем более он не может быть заключен в формулу готовой истины. Читатель требует от писателя прежде всего ясного и личностно-ответственного письма. А ясность мысли всегда заставляет думать и обогащает, восполняет независимо от направления самой мысли..." 8.
   И чем сложнее затрагиваемая писателем проблема, тем большего напряжения мысли она требует. Труд писателя начинает приближаться к труду философа, отчасти даже сливаясь с ним. Мы уже приводили творчество Пруста в качестве образца художественно-философской прозы, ничуть не уступающей по своей глубине сугубо философским трудам. Но чтобы мысль состоялась, необходимо следовать ее собственным законам. В противном случае мы получим не мысль, а химеру - наподобие химеры утопии.
   "К сожалению, в нашем обыденном мышлении, в том числе и в социальном, мы всегда совершаем роковую ошибку. То, что в действительности является предельно сопрягающим поля наших усилий, мы помещаем в мир в виде искомого в нем совершенного образца и ходячего идеала. Например, мы говорим: покажите нам вполне справедливый закон, и тогда мы будем жить по закону. Но был ли когда-нибудь и где-нибудь такой конкретный закон, при применении которого всегда торжествовала бы справедливость? Покажите пример идеального и совершенного общества. И когда мы не сможем этого показать (а показать нельзя - этого нет), то торжествует нигилизм. Из непонимания того, как устроены мы сами, как устроена наша нравственность. Нигилизм сначала есть требование того, чтобы было "высокое". Второй шаг - обнаружение, что истинно высокого никогда не было. Ну покажите мне истинно честного человека! У каждого можно найти какой-то недостаток, какую-то корысть. Третий шаг - утверждение, что все высокое - это сплошное притворство, лицемерие, возвышенное покрытие весьма низменных вещей. И потом знаменитое: "Все дозволено, раз Бога нет!"" 8.
   В том же "Гравилете", кстати, нигилизм не заставляет себя ждать. Хотя утопический мир и объявлен в нем более реальным, чем "несовершенная" копия, на которую автор не пожалел черных красок, но именно последнюю он недвусмысленно отождествляет с нашим собственным миром.
   Иными словами, в своих произведениях Рыбаков будто специально обнажает фикции, на которых базируется любое утопическое сознание. Парадокс этот в каком-то смысле неизбежен: слишком умен Рыбаков, чтобы довольствоваться еще одной идиллической картинкой. Как человеку думающему, ему должна быть очевидна невозможность простых (в смысле доступных для массового сознания) рецептов достижения всеобщего счастья.
   Однако ум находится не в ладу с сердцем, поскольку мы вступаем на территорию загадочной "русской души", чей иррационализм не устает удивлять прагматичный Запад своей силой и размахом. И никак не желает эта душа довольствоваться каким-нибудь скромным - "мелкобуржуазным" - человеческим счастьем, предпочитая грезы о чем-то совсем уж неописуемом, невообразимо-прекрасном...
   Причем сам Рыбаков отлично осведомлен о такой национальной особенности. В предисловии к своей последней повести он не без иронии констатирует:
   "...испокон веку для российских прозревателей грядущего мир желаемый, вожделенный, должный отличался от мира реального принципиально. <...> Если описываемый мир не отличается от реального качественно - это и не будущее вовсе, а паршивая какая-нибудь фантастика ближнего прицела. Вот когда социальная организация - по возможности, в мировом масштабе - совершенно иная, идеальная, вот когда человек мановением невесть чего полностью лишен комплексов, агрессивности, лености, равнодушия... вот тогда, пожалуй, это - мир грядый" 21.
   И в то же время, несмотря на все свое понимание, петербургский фантаст упорно, раз за разом, пытается "переписать" слишком неуютную реальность. Подобная устремленность сближает его с персонажами Достоевского, которым жизнь невмочь, пока они "мысль не разрешат". Вышеупомянутая повесть с характерным названием "Трудно стать Богом" особенно близка по духу текстам русского классика (не чуждого, кстати, и фантастике). В ней Рыбаков уже напрямую обращается к теме религии.
   К сожалению, неотъемлемой чертой русского менталитета является пресловутое "общинное" сознание. Ведь мышление в принципе не может быть коллективным, оно всегда индивидуально - если, конечно, сумело состояться вообще. Поэтому так называемая соборность стала главным камнем преткновения для всей "русской религиозной философии". Как ехидно заметил А. Пятигорский, близкий друг и соавтор Мамардашвили, в отношении ее типичного представителя: "Божий промысел мыслится им в терминах "массового производства". Может быть, именно за такое "соборное" мышление нас и ебут в массовом порядке, а?" 22.
   Любопытно, что "соборные" идеалы могут быть привлекательными не только для отечественных писателей. Взять такого патриарха американской фантастики как А. Азимова, описавшего в своем знаменитом цикле "Основание" целый ряд моделей общественного устройства. Но в последнем романе - "Основание и Земля" - он отдает симпатии героев именно телепатической цивилизации, функционирующей как единый организм.
   Между тем постиндустриальные тенденции в современном мире носят, скорее, диаметрально противоположный характер. По мнению Иноземцева, например, результатом информационной революции должен стать распад традиционных человеческих коллективов на множество независимых индивидуумов, поглощенных творческой самореализацией. Данный прогноз имеет под собой солидную основу: "В работах большинства западных авторов будущее общество неразрывно связывается с творчеством и анализ творческой деятельности предполагается как обязательный инструмент при определении перспектив развития человечества" 5.
   Уместно вспомнить и о грядущей "эпохе Водолея", наступление которой предвещают практически все известные астрологи и оккультисты. А к характерным качествам этого знака традиционно относят свободомыслие, творческую оригинальность и неудержимую тягу к новым знаниям (информации).
  
  
   Глава 6. Коварная добродетель
  
   Увы! Знаток человеческого сердца угадывает, как
   бедна, беспомощна, притязательна, неуместна
   даже лучшая, самая глубокая любовь: она скорее
   добивает, чем спасает.
   Ф. Ницше
  
   "Наша стратегия проста. Индукция" 1. По мнению Переслегина, мир может спасти индукция добра.
   И все было бы замечательно, если бы не одно "но". Мы снова сталкиваемся с этой невозможностью исключить личное усилие человека - собственный труд его души. Странным образом Переслегин игнорирует наиболее существенную проблему: а как "идеальные" рыбаковские герои вообще смогли состояться таковыми? Ведь не в результате же простого пребывания в роли элементов индукционных цепочек?!
   Вдобавок индукция добра оказывается вовсе не единственной индукцией: "Мы обнаружили в обществе две противоположные тенденции - фашизацию и антифашизацию". Получается, что нашей "правильной" индукции противостоит некая антииндукция, которую для начала необходимо каким-то образом победить.
   Хотя, заметим, в последующих статьях сам же Переслегин использует более адекватное понятие "Динамическая Целостность", позаимствованное им из теории систем. Данный термин, как следует уже из его названия, выступает в качестве обобщенного символа (феномена) нераздельного единства человека и мира, в котором он живет. И если это многомерное образование "рассечь" плоскостью рационального анализа, то вся динамика взаимодействия бесчисленного множества сил сведется всего лишь к двум противоборствующим тенденциям.
   Их можно назвать "фашизацией" и "антифашизацией" - не суть важно. Принципиален другой момент: обе тенденции неразрывно связаны между собой, подобно двум полюсам магнита, которые не в состоянии существовать отдельно друг от друга. Но тогда устранение любой из них выглядит методологическим абсурдом, поскольку ведет к прекращению какой-либо динамики вообще. С равным успехом можно отсоединить одну из клемм источника питания от электрической цепи, ожидая протекание тока в нужном направлении.
   Не стоит забывать и о том, что разбираемая нами оппозиционная пара представляет абстракцию, весьма отдаленно отражающую реальный мир. Выбирая плоскости для проекций произвольным образом, мы получим огромное число подобных пар, совокупность (точнее, целокупность) которых даст нам в сумме обобщенный диполь. Его полюса относятся уже к категории абсолютных понятий, традиционно обозначаемых как Добро и Зло.
   Фактически не уступая Динамической Целостности по многообразию взаимосвязей, Добро и Зло могут иметь лишь символическую природу - ведь только символ способен вместить бесконечность смыслов. По этой же причине они находятся в компетенции не физики (науки), а метафизики (философии), и то лишь в последнее время. Все предыдущие века метафизический подход был прерогативой исключительно религиозного сознания, которое предшествовало философскому. В частности, современная российская культура покоится на метафизическом фундаменте христианства.
   Таким образом, христианские аллюзии возникают у Переслегина вполне закономерно. Хотя в 1986-м году его представление о христианстве ограничивается "этическим принципом всеобщего добра", да и в дальнейшем поверхностно-атеистическая интерпретация Евангелия дает о себе знать. Иногда это приводит к мелким ошибкам (7), но гораздо чаще мы сталкиваемся с непониманием достаточно фундаментальных вещей.
   Например, целая глава в исследовании Переслегина посвящена любви, рассматриваемой им в качестве едва ли не единственной "реальной силы, способной противостоять фашизации". Вполне возможно, что ассоциация с известным лозунгом хиппи - "Бог есть любовь" - просто не пришла ему в голову. Но хиппи, по крайней мере, не постеснялись повторить ставшее сакраментальным евангельское выражение, тогда как для Переслегина слово "Бог" в те времена было еще слишком одиозным. Более того, он предъявляет христианству претензии именно в отношении любви: "Христианство, объявив эротику греховной, разорвало античный симбиоз любви и веры" 1.
   Подобные обличения уже давно (со времен эпохи Просвещения) стали общим местом. Однако отражают ли они подлинный смысл христианской аскезы? На наш взгляд, стоит прислушаться к мнению человека, обладающего безусловным нравственным авторитетом в кругах христианской интеллигенции:
   "Раньше считали, и теперь считают люди попроще, что духовная опасность влюбленности - именно в вожделении. Старым богословам, видимо, казалось, что брак опасен полным и душепагубным погружением в чувственность. Писание судит об этом не так. Апостол Павел, отговаривая новообращенных от брака, ничего по этому поводу не говорит и даже советует не уклоняться надолго друг от друга (1 Кор. 7, 5). Доводы его иные: он боится, что муж станет "угождать" жене, жена - мужу. Самый брак, а не брачное ложе может отвлечь нас от христианской жизни. <...> Что же до влюбленности, при всем почтении к старым учителям я помню, что они - монахи и, наверное, не знали, как воздействует она на половую сферу. Влюбленность умягчает, утишает блудную страсть. Не уменьшая желания, она намного облегчает воздержание. Конечно, и само поклонение возлюбленной может стать помехой на духовном пути, но причина тому - иная" 23.
   Так полагает К. С. Льюис, по праву именуемый одним из лучших христианских проповедников ХХ века. В своем трактате "Любовь" он, помимо прочего, разоблачает многочисленные мифы о любви, существующие в современном массовом сознании. Переслегин предпочел ограничиться разбором всего двух мифов, - официальной культуры и "культуры подворотни", - хотя в этом же ряду находится и миф об "античном синтезе духовного и телесного", якобы разрушенном христианством.
   На самом же деле в античный период получил широчайшее распространение "культ фаллоса", который проник буквально во все сферы жизни. Собственно, в "наивности разврата" и заключалось главное своеобразие античности. Примеры и свидетельства половой развращенности, царящей в эту эпоху, составляют целые тома. И сама гибель античной цивилизации напрямую связана с духовно-нравственным вырождением - следствием господствующих тогда "свободных" сексуальных отношений.
   Как писал Г. К. Честертон, понимающий христианство не менее глубоко, чем Льюис: "К несчастью античной цивилизации, для огромного большинства древних не было ничего на мистическом пути, кроме глухих природных сил - таких, как пол, рост, смерть. <...> Древние сочли половую жизнь простой и невинной - и все на свете простые вещи потеряли невинность. Половую жизнь нельзя приравнивать к таким простым занятиям, как сон или еда. Когда пол перестает быть слугой, он мгновенно становится деспотом" 24.
   Искомый синтез не состоялся: дух оказался побежден телесным "низом". Но иначе и быть не могло. Ведь античное сознание искало опору в Природе, не избежав уже рассмотренной нами ловушки наглядности (в человеке же наглядно лишь его тело), тогда как сфера Духа трансцендентна по отношению ко всему нашему "природному" бытию. Именно для того, чтобы выровнять баланс, и понадобился такой акцент на духовном начале. "Христианство явилось в мир, чтобы исцелить его, и лечило единственным возможным способом" 24.
   Это исцеление, кстати, и стало первой сексуальной революцией в европейской истории. Ее содержание заключалось в упорядочивании половой жизни путем радикального переосмысления человеческой сексуальности. На протяжении столетий утверждался принцип моногамии, одухотворение отношений между мужчиной и женщиной и аскетизм как высшая форма духовной свободы. Одновременно в горниле христианской аскезы выковывалось новое представление о любви, как реализации сверхприродного начала в человеке.
   Но оппозиция "тело - дух", подобно всем антиномиям такого рода, неразрешима в рамках классической рациональности. Поэтому в середине ХХ века маятник качнулся в противоположную сторону. Произошла вторая сексуальная революция (точнее, контрреволюция), возвратившая античное понимание сексуальности. Докатилась она и до бывшего Советского Союза.
   Сейчас уже выглядит анекдотичным сетование Переслегина на "принятый в нашей стране запрет на всякое изображение эротики". По крайней мере, после отмены цензуры в массовом "постсоветском" сознании возобладала диаметрально противоположная установка: "Наслаждение любой ценой!" Хотя под любовью Переслегин подразумевал все-таки нечто иное:
   "Любовь без цинизма и ханжества.
   Открытая, чистая и честная.
   И спокойная, без постоянного страха. <...>
   Идея нового синтеза, отрицающего обе псевдокультуры, впервые появляется в повести "Дерни за веревочку". В "Очаге на башне" она звучит в полную силу" 1.
   Подобный "синтез" в равной степени далек и от античного подхода, и от христианского идеала. В христианской терминологии это так называемая "естественная любовь", которая даже в своих высших проявлениях ограничена природным (биологическим) влечением. Здесь и сокрыта опасность: ведь если "Бог есть любовь", то обратное отнюдь не очевидно. Вот что говорил мудрый Льюис:
   "Влюбленные обрастают своей, особой религией. Бенжамен Констан заметил, что за несколько недель у них создается общее прошлое, к которому они благоговейно обращаются, как псалмопевец к истории Израиля. Это их Ветхий завет, память о милостях к избранникам, приведшим их в обетованную землю. Есть у них и Новый завет. Теперь, соединившись, они уже под благодатью, закон им не писан.
   Это оправдывает все, что бы они ни сделали. Я имею в виду не только и не столько грехи против целомудрия, сколько несправедливость и жестокость к "внешним". Влюбленные могут сказать: "Ради любви я обижаю родителей - оставляю детей - обманываю друга - отказываю ближнему". Все это оправдано законом любви. Влюбленные даже гордятся. Что дороже совести? А они принесли ее на алтарь своего бога" 23.
   Даже сам Переслегин вынужден признать печальную закономерность: "И в романе, и повести любовь гибнет". Только у него виновата фашизация, тогда как Льюис смотрит глубже: "Мы ошибаемся, думая, что к греху ведет бездуховное, низменное чувство. К жестокости, неправде, самоубийству и убийству ведет не преходящая похоть, а высокая, истинная влюбленность, искренняя и жертвенная свыше всякой меры" 23.
   Естественная любовь обречена в первую очередь по своим внутренним причинам. Силы фашизации лишь приводят приговор в исполнение, выносят же его сами влюбленные. Яркий тому пример - повесть А. Столярова "Альбом идиота", герой которой идет в любви ва-банк, ставя на кон все ценности своей прежней жизни:
   "- Любите ли вы ее, сударь?
   - Да, - без колебаний сказал Игнациус.
   - И готовы на великие жертвы?
   - Да, - сказал Игнациус" 25.
   Жертва оказалась напрасной - новая жизнь (обновление смыслов) ему так и не открылась. Сбывается древнее пророчество: "Нарушивший печать Гнома потеряет все". Сначала уходит любовь, далее - возлюбленная, а затем и сама жизнь. "У него обнаружили геронтофагию, "пожирание старостью". <...> Человек как бы скользит по возрасту, пробегая за один день несколько месяцев своей жизни. Субъективно это почти не ощущается. Полагают, что геронтофагия связана с распадом биологических часов. Или с нарушением психологического восприятия действительности" 25.
   Вневременная Ойкумена - зловещее царство насекомых - еще один удачный символ мнимого отражения реальности (8). Длительное пребывание в этом "антимире" чревато постепенным развоплощением вплоть до полной утраты человеческого облика.
   Герой Столярова попытался разрушить Ойкумену, не обретя себя в реальном существовании. Финал закономерен. Сказочная любовь обернулась иллюзией (сказка - ложь...), чем она, собственно, и являлась с самого начала. Хотя обманываться было так сладко! "Печать Гнома" скрепляла пусть иллюзорное, но единство. Теперь же образ мира (его "психологическое восприятие") начинает стремительно распадаться.
   "Он отчетливо произнес по-испански:
   - Возьми все, что хочешь, сказал бог. Возьми. Но заплати за все" 25.
   Ему же самому платить оказалось нечем...
   По своей природе естественная любовь - плоть от плоти того мира, где она возникает. А пытаться преодолеть мир посредством его же собственного порождения - все равно, что поднимать себя вверх за волосы. Нужно дополнительное сверхусилие, позволяющее прорвать завесу иллюзорного существования. В христианской традиции оно именуется любовью к Богу (или Любовью-Богом). Согласно Льюису, это и есть подлинно высшая форма любви. Причем единственная, обладающая безусловной реальной силой.
   Однако опытом подобной любви могут поделиться очень немногие. Лишены его и герои Рыбакова (хотя в "Трудно стать Богом" они уже начинают приобщаться к христианским ценностям). Тем не менее, даже массовое обращение в христианство не поможет осуществить чаемую Переслегиным бескровную социальную революцию - "эпоху "Тайфуна"" в его терминологии.
   Любовь, о которой говорит христианство, действительно, способна спасти мир, но это мир отдельной человеческой души. Ведь, в конечном счете, для христианина реальна только она одна...
  
  
   Глава 7. Обманчивая победа
  
   Тот, кто не может наставить к добру
   своих домашних, не может учиться сам.
   Конфуций
  
   Пытаясь обосновать правомерность "индукционной" стратегии, Переслегин вынужден уже напрямую обращаться к абсолютным понятиям. По-своему это логично: коль скоро существуют "силы Зла", то должны быть и "силы Добра". Целая глава в его статье посвящена Андрею Симагину из романа Рыбакова "Очаг на башне" - "герою, олицетворяющему Добро".
   Однако вспомним о предостережении Льюиса: обычная человеческая любовь при неумеренном поклонении становится бесом. Что же произойдет с обычным человеческим добром, занявшим место Бога?
   Подобное учение задолго до Переслегина разработал и активно пропагандировал Л. Толстой. В своей программной статье "Что такое искусство" он прямо заявляет: "Добро есть вечная, высшая цель нашей жизни. Как бы мы ни понимали добро, жизнь наша есть не что иное, как стремление к добру, т. е. к Богу".
   Толстой был гениальным писателем, но даже его гений не послужил достаточным иммунитетом против соблазна утопической идеи, более того - пал ее жертвой. Учение о добре незаметно для самого Толстого обернулось идеологией добра. Ведь для идеологии совершенно не важно, что именно провозглашается в качестве абсолютной истины (или Бога на религиозном языке). Главное - это убежденность ее обладателя в собственной правоте. Именно она дает право новоявленному "пророку" клеймить всех тех, кто смеет иметь иную точку зрения, одновременно воздвигая непреодолимую пропасть между собой и взглядами подавляющего большинства.
   Отсюда, в частности, проистекает нетерпимость, столь характерная для "позднего" Толстого, которая в итоге привела его к осуждению всего современного искусства - начиная с собственных произведений и заканчивая шедеврами Шекспира, Данте и Гете. Надо ли говорить, что, несмотря на постоянные евангельские ссылки, христианством в толстовском учении даже не пахнет?
   Л. Шестов, специально исследовавший философию Толстого, обращает внимание на "тот источник, из которого вытекла его проповедь, его ожесточенная ненависть к культурным классам, к искусству, к науке. Повторяем, не вера и христианство привели гр. Толстого к его отрицанию; о вере - у него нигде нет ни слова. Бог умышленно подменивается добром, а добро - братской любовью людей. Такая вера не исключает, вообще говоря, совершенного атеизма, совершенного безверия и ведет обязательно к стремлению уничтожать, душить, давить других людей во имя какого-либо принципа, который выставляется обязательным, хотя сам по себе он в большей или меньшей мере чужд и не нужен ни его защитнику, ни людям" 26.
   Сравним толстовскую "принципиальность" с подходом самого Переслегина: "Право и долг - бороться с врагом, позволяя себе то же, что и он, не больше, но и не меньше" 1. Такова, по его мнению, "диалектическая терпимость" (!). Характерная терминология сразу же заставляет вспомнить о советском новоязе, который еще сравнительно недавно имел в нашей стране официальный статус.
   Не больше, но и не меньше... А враги, понятное дело, могут позволить себе что угодно - на то они и враги. Если же они по какой-то причине отсутствуют, то их - правильно! - придумывают, ведь биполярное восприятие мира является составной частью любой идеологии. Таким образом, необходимость всегда иметь под рукой специально подготовленных бойцов, наподобие сотрудников Службы Спокойствия из рыбаковского "Доверия", получает логическое оправдание.
   Провозглашая "нетерпимость по отношению к нетерпимым взглядам", мы автоматически даем команду "фас" натасканным волкодавам. Дальнейшее несложно предугадать. "И Служба Спокойствия оправдает свою памятную человечеству аббревиатуру" 1. Хотя у "мягкого и доброго" Ринальдо из того же "Доверия" и намерения были соответствующие... По крайней мере, поначалу. Чем же тогда Симагин лучше Ринальдо?
   "Трудно отрицать, на мой взгляд, существование глубокой связи между Андреем Симагиным и Иешуа Га-Ноцри", - приходит к выводу Переслегин. Весьма проницательное сравнение! Вот только всетерпимость этих персонажей вступает в противоречие с переслегинским пониманием терпимости. Прототипом для Иешуа, как известно, послужил сам Христос с его знаменитым императивом: "Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас" (Лк. 6, 27).
   Разумеется, Булгаков вовсе не претендовал на адекватное изображение Спасителя, и его Га-Ноцри отличается от евангельского Христа довольно сильно, но еще сильнее непонимание Переслегиным их обоих. И даже взяв разговор между Иешуа и Понтием Пилатом в качестве эпиграфа к анализируемой нами главе, он не смог увидеть очевидную истину: Иешуа не только "добрый человек", для него добрыми являются все люди. В мире, где он живет, просто нет необходимости с кем-либо бороться!
   Поэтому к Симагину у Переслегина отношение двойственное. С одной стороны, он апеллирует к его "недосягаемой нравственной высоте" и пеняет тем читателям, которые называют Симагина "дураком, юродивым, блаженным". С другой же, сам признает, что "глупо видеть во враге друга". Любить врага, видимо, еще глупее?
   Между тем, причина читательского недовольства (и Переслегина в том числе) лежит на поверхности. "Чтобы всерьез возводить подлинную утопию, с убежденностью живописать картину идеального общества, нужна, что ни говорите, известная доза простодушия (то бишь глуповатости). А она колет глаз и рано или поздно начинает раздражать читателя" 20. Добавим лишь, что живописание идеального человека раздражает еще сильнее.
   В любом случае Симагин, воспринимающий мир сквозь "розовые очки", мало пригоден для борьбы, без которой Переслегин не мыслит себе победу Добра. "Любое направление действия - компромисс с совестью, а борьба - отрицание доброты" 1. Но это Переслегина не смущает, он знает точно: "Абсолютная доброта не есть абсолютное добро". Правда, чем они отличаются друг от друга, нам не сообщается.
   Однако абсолютные понятия - прерогатива Бога, а не человека. Пытаясь же чисто механически приспособить их к нашим ограниченным представлениям, мы попадаем в царство произвола, где нет выделенных направлений. И этот произвол начинает диктовать свои, уже нечеловеческие законы. Не успеешь оглянуться, как окажешься в изнаночном мире Ойкумены: "Добрый путаник Мариколь, остановивший время, чтобы укрыть свою страну от враждебного мира - он не знал, что в межвременье вольготно живут лишь одни насекомые. Или люди, готовые стать насекомыми" 25.
   "Добро должно быть с кулаками" - типичный инферновский девиз. Ему вторит Переслегин: "Но если вдруг борьба, нужно уметь драться". В таком случае детские игры в войну - организованные в общегосударственном масштабе "Зарницы" и "Зарнички" - идеально приспособлены именно для выработки бойцовских качеств.
   "Хотелось бы узнать, чему разумному и доброму учат эти игры?" - риторически вопрошает Переслегин. Но разве не он сам пишет о неуместности доброты во время борьбы? "Правильный" боец должен действовать не задумываясь. Именно на таких людей, надо полагать, и рассчитан пелевинский "тест на проверку социальной адекватности":
   "Один ответ правильный, остальные абсурдны. Нормальный человек распознает все мгновенно. <...> Какое из перечисленных имен символизирует всепобеждающее добро?
   а) Арнольд Шварцнеггер
   б) Сильвестр Сталлоне
   в) Жан-Клод Ван Дамм" 18.
   Как запальчиво кричал Бармалей в фильме "Айболит-66": "Подумаешь, я тоже могу делать добрые дела! Только если я начну делать добрые дела, вы все сдохнете от зависти - у меня враз все станут счастливыми, а кто не станет, я того в бараний рог согну, сотру в порошок и брошу акулам. У меня все будут плясать и петь!"
   Само по себе "добро с кулаками" - типичный оксюморон, разрушающее смыслы "лексическое бинарное оружие" 27. "С кулаками" уместны возмездие, справедливость, но никак не добро. Недаром справедливость, по выражению М. Волошина, самая кровавая из добродетелей.
   "Наивность представляет себе добро и зло как две крепости или два войска, с развернутыми знаменами и барабанным боем идущие друг на друга. На самом деле добро не воюет и не побеждает. Оно не наступает на грудь поверженного врага, а ложится на сражающиеся знамена как свет - то на одно, то на другое, то на оба. Оно может осветить победу, но ненадолго, и охотно держится на стороне побежденных. А все, что воюет и побеждает, причастно злу. И с чем большей яростью дерется, тем больше погрязает во зле. И чем больше ненавидит зло, тем больше предается ему" 28.
   Вот чего не понял Переслегин: доброта есть реальное воплощение добра, насколько это вообще возможно в нашем несовершенном мире. Поэтому она и не может быть абсолютной - ее проявления всегда предельно конкретны, и вне их добра просто не существует.
   На практике в качестве одного из наиболее характерных проявлений доброты выступает терпимость. Именно она служит самым надежным индикатором, позволяющим отслеживать идеологические моменты в концепциях любого рода. Критерий здесь простой: достаточно выяснить, постулирует ли данная концепция наличие объекта для борьбы (естественно, во имя добра!). Положительный ответ будет тревожным сигналом, указывающим на притаившуюся под маской этой концепции потенциальную идеологию.
   Не случайно абсолютно все идеологии стремятся дискредитировать в первую очередь терпимость. Например, подменяя ее "диалектической терпимостью", якобы противостоящей "абстрактному гуманизму" Иешуа и Симагина. На самом же деле абстрактен любой принцип, но только в идеологии он возводится в ранг безусловного авторитета.
   Опасения, что терпимость обернется безнаказанностью со стороны зла, вызываются элементарным непониманием природы последнего. Ведь в идеологизированном сознании злу, как правило, противостоит не добро, а другое зло, поэтому гораздо важнее просто не увеличивать его общего количества. Разумеется, подобная рекомендация вовсе не догма, и всегда найдутся из нее исключения:
   "Иногда то или другое учреждение, система, учение настолько выродились, что подобны нарыву, который надо вскрыть решительным ударом ножа. <...> Но, даже держа нож в руках, надо помнить, что его поскорее надо отложить в сторону" 28.
   А еще надо помнить, что главное зло - это доведение ситуации до вызревания нарыва, который необходимо вскрывать. По крайней мере, не стоит возводить меньшее из зол (вскрытие нарыва) в добродетель, тем более - в принцип. Лучше задумаемся: чем же "борцы со злом" должны отличаться от своих противников? Неужели только большей уверенностью в собственной правоте?
   Поскольку Переслегин активно прибегает к творчеству Стругацких для иллюстрации своих взглядов, воспользуемся стругацковскими персонажами в качестве примера двух возможных подходов к этой проблеме. Первый подход олицетворяет Леонид Горбовский, сквозной герой почти всех книг, связанных с "полуденным" циклом:
   "Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такова была его эпоха, что доброта всегда побеждала. "Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и, уж конечно, не самое эффективное - самое доброе! <...> И конечно же слова эти не рецепт - не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только более редкий" 29.
   Второй - Рудольф Сикорски по прозвищу Экселенц. В повести "Жук в муравейнике" он наглядно демонстрирует, к чему способна привести "диалектическая терпимость" с пистолетом в руке. Уж что-что, а драться Экселенц умеет! Настоящий талант! Переслегин даже выражает в его адрес порицание: "А Рудольф Сикорски уже начал вести себя на Земле, как на оккупированной планете". Так ведь стоит только начать борьбу...
  
  
   Глава 8. Счастье для всех
  
   Нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики,
   но под конец они-то станут и послушными.
   Ф. М. Достоевский
  
   Для Переслегина, по крайней мере, объект борьбы совершенно очевиден: это уже упоминавшиеся силы фашизации.
   Безусловно, фашистята из повести "Дерни за веревочку" выглядят мерзко. Однако и Коль Кречмар, главный герой "Мотылька и свечи", который "никому не рассказывал, как в детстве впятером-вшестером избивали одиноко гуляющих гогочек", ничем не лучше их.
   Переслегин считает, что "каждый проходит через период беспредельного эгоизма и жестокости", и лишь затем, подобно Кречмару, осознает всю аморальность совершенных им поступков: "Но ведь перестал, сам перестал, опротивело!"
   "- Всякий нормальный ребенок, - с некоторым ликованием объяснил доктор, - в какой-то момент своего развития становится потрошителем кошек. Я тоже этим занимался! Потом мы эти игры выбрасываем из памяти, мы их удаляем, извергаем" 30.
   Почему же тогда один "потрошитель кошек" со временем "сам перестал", а другой только вошел во вкус? По версии Переслегина, первый сублимировал низшие инстинктивные желания в "основу душевного взлета", тогда как второй пошел у инстинктов на поводу. И если общество поощряет инстинктивную деятельность, то возникает фашизм.
   Вряд ли при подобном подходе нам удастся вырваться за пределы порочного круга. Силы фашизации, поставив себе на службу глубинные инстинкты, формируют фашистят, а последние, в свою очередь, и воплощают данные силы. В итоге фашизация приобретает явный мистический характер, наподобие безличных "производственных сил" вырожденного марксизма: они действуют, и этого более чем достаточно.
   Для "борца со злом" гораздо важнее знать, кто враг и каким оружием его можно победить (все прочее будет зависеть исключительно от степени энтузиазма такого борца). С врагом мы уже определились, не заставляет себя ждать и выбор оружия. Сам Переслегин считает, что искоренять фашизацию и поддерживать антифашизацию должна система воспитания, соответствующая "коммунистическим требованиям".
   Идея как будто неплохая, но ее немедленной реализации препятствуют две серьезнейшие проблемы. Во-первых, требуется разом охватить данной системой все подрастающее поколение, чтобы не дать противоположным влияниям ни единого шанса. Да и потом следует быть начеку, своевременно выявляя и "обезвреживая" даже малейшие рецидивы (коварство фашизации нельзя недооценивать!). Похвальный пример подобной бдительности приведен в романе И. Ефремова:
   "Одна бешеная собака может искусать и подвергнуть смертельной опасности сотни людей. Так и человек с искривленной психологией в силах причинить в добром, ничего не подозревающем окружении ужасные бедствия, пока мир, давно забывший о прежних социальных опасностях, сумеет изолировать и трансформировать его.
   Вот почему так сложна организация ПНОИ - психологического надзора, работающая вместе с РТИ - решетчатой трансформацией индивида и непрерывно совершенствуемая Советом Чести и Права" 16.
   Во-вторых, на настоящий момент и близко не существует педагогических приемов, способных обеспечить устойчивый результат в массовом масштабе. Все сколько-нибудь действенные воспитательные методики эффективно работают лишь благодаря личным талантам воспитателей. Поэтому даже в лучшем случае они остаются "кругами света" в океане тьмы (власти посредственностей).
   "Кто воспитает воспитателя?" И кому под силу разгадать этот коан? (9). Все-таки Ефремову было проще - он верил в неизбежное торжество "коммунистических требований". Но нам-то теперь очевидно, что даже для конкретной мысли невозможно создать методику, позволяющую гарантированно (иными словами, чисто механически) воспроизводить эту мысль в одном отдельном сознании. Что уж в таком случае говорить о формировании целостного мировоззрения, бесконечно более сложного!
   Переслегина подобные "мелочи" абсолютно не смущают. По его мнению, уже сейчас имеется "ниточка, протянутая от нашего времени к коммунистической реальности". Достаточно лишь слегка подтолкнуть научно-технический прогресс в "биоспектральном" направлении, что сразу же позволит решить массу проблем, в том числе - и "проблему воспитателей".
   Биоспектралистика - термин, изобретенный Рыбаковым. Так в "Очаге" называется новая наука, изучающая спектры слабого и сверхслабого излучения человеческого мозга. Поскольку каждому состоянию организма соответствует свой определенный спектр, то открывается принципиально новый способ лечения любых недугов - от физических до психических. Больному просто "подсаживается" (при помощи технически несложной процедуры) "здоровый" спектр, и организм сам - за счет собственных механизмов регуляции - приходит в норму.
   Хотя Переслегина гораздо больше привлекает другой аспект биоспектральной практики: "Любовь и дружбу можно рассматривать как случай резонанса эмоциональных спектров" 1. А в таком случае для их инициации не требуется ничего, кроме биоспектральных излучателей и кассет с записью "эмоциональных спектров", которые несложно поставить на конвейер. Вот оно, торжество науки! Еще немного усилий, и все человечество прямо так и сольется в пароксизме взаимной любви...
   Остается лишь предусмотреть две вещи: поголовную биоспектрализацию населения, начиная с самого раннего возраста, и последующий контроль на предмет выявления потенциальных отщепенцев ("бешеных собак" по выражению Ефремова).
   Правда, единственная возможность выйти на массовые масштабы, чтобы переломить баланс в пользу индукции добра - это проигнорировать свободу выбора отдельной личности. Ведь те же фашистята вряд ли захотят добровольно подвергнуться биоспектральной коррекции. И проще всего ее предпринять, вообще не ставя людей в известность. Разумеется, для их же блага!
   "Массовая гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках..." 31.
   Потом подключится какой-нибудь ПНОИ (диковато звучащие ефремовские аббревиатуры сами по себе настраивают на соответствующий лад), или Служба Спокойствия... А что делать? "Механическая" природа биоспектралистики диктует столь же механические способы ее применения.
   "Спору нет, в мире, состоящем из Симагиных, биоспектралистика - панацея для человечества", - защищает полюбившийся ему метод Переслегин. Никто и не спорит. Только куда девать миллионы фашистят - значительную часть того же человечества, как ни посмотри? А "решетчатая трансформация индивида" с точки зрения гуманизма явно предпочтительнее "островов Забвения". Эрг Ноор еще мог выбирать: "Я не отдам своего богатства чувств, как бы они ни заставляли меня страдать. Страдание, если оно не выше сил, ведет к пониманию, понимание - к любви - так замыкается круг" 32. Попробовал бы он поспорить с инспектором из психологического надзора!
   Даже в ефремовском мире прогресс не стоит на месте, и "мир, состоящий из Эргов Нооров" рискует быстро превратиться в типичный "бармалеевский рай". Во всяком случае, на тоталитарном Тормансе ударными темпами разрабатываются "приборы, по действию аналогичные ретикулярным компараторам Земли". Руководитель работ подтверждает: "Нам нужен прибор для распознавания и последующего вылущивания возвратных ассоциаций, неизбежно повторяющихся у всех без исключения людей..." 16.
   По сути, речь идет об индикаторе, способном безошибочно выявлять потенциальных противников существующего строя. "Возвратные ассоциации" у землян и тормансиан, естественно, будут отличаться, однако их объединяет более значимая общность социальной организации, в которой если не желаешь "плясать и петь" как все, то мигом "сотрут в порошок" (подвергнут какой-нибудь РТИ).
   "Интересно, чем может стать биоспектралистика в мире Роткиных", - мимоходом вопрошает Переслегин. На наш взгляд, ответ очевиден. Ведь Роткин - типичный потребитель по натуре и мещанин по духу, разве он способен придумать что-то свое, оригинальное?! Задолго до переслегинской статьи в повести М. Анчарова один такой "Роткин", получив доступ к необходимой аппаратуре, делился самым сокровенным:
   "Можно будет навязать свой вариант жизни всему остальному человечеству... Больше того... Заставить его хотеть жить как мне угодно. Им будет казаться, что это добровольно. <...> Запускаем несколько спутников и с них ретранслируем поле на весь земной шарик. <...> А потом они сами будут их запускать, добровольно. Представляешь?" 33.
   Представляем. Тем более что "мир Роткиных" фактически не отличается от идеала, к которому стремятся ефремовские герои. Это мир, где люди вынуждены жить в соответствии с (кем-то) заранее придуманными представлениями о "счастливой" жизни. А как именно он будет назваться, - коммунизмом или фашизмом, - не столь уж важно. В наиболее радикальном "биоспектральном" варианте разница между утопией и антиутопией вообще исчезает, что превосходно продемонстрировал А. Лазарчук в повести "Все хорошо" 34, опубликованной как раз к десятилетнему юбилею переслегинской статьи.
   Кстати, в определенном смысле Рыбаков оказался пророком. Изобретенная им биоспектралистика ныне получила широчайшее распространение в качестве "альтернативной медицины". Только называется она экстрасенсорикой, а ее адепты предпочитают апеллировать к собственной интуиции или "богу". Впрочем, это не мешает им производить успешную коррекцию "биополей" и прочие манипуляции с психикой многочисленных пациентов. Достаточно вспомнить знаменитые телесеансы Кашпировского, транслируемые на всю страну. А не менее известный Чумак так и вообще собирался использовать для трансляции своего "излучения" спутник (!), дабы охватить им уже весь земной шар (точнее, "шарик").
   Со спутником, правда, ничего не вышло: реальные возможности наших доморощенных "биоспектралистов" пока значительно уступают их амбициям. Однако в последние годы бурно развивается новая отрасль знания, связанная с нетрадиционными информационными технологиями - так называемая психотроника. Уже создан целый ряд приборов, предназначенных для более точной и эффективной работы операторов-экстрасенсов. Причем их описание как будто заимствовано из "Очага".
   Сказка на глазах становится былью и самое время вспомнить о том, что буквальное воплощение идей (коль скоро мы не способны понять смысл метафоры) приводит к появлению совершенно непредусмотренных последствий. Экстрасенсорика в этом отношении ничуть не лучше телепатии. Да, лечение у хорошего экстрасенса, на первый взгляд, сразу же дает ощутимый результат: исчезает боль, отступает болезнь... Но замечено неоднократно, что характер пациента и его душевный строй после подобных процедур изменяется, и не всегда в лучшую сторону.
   "- Конкретно можно? - спросил Андрис.
   - Попробуем. Так... про нарастание забывания Хаммунсен вам хорошо объяснил, про эмоциональные девиации - тоже... это возникает при самом идеальном применении метода, так сказать, органический порок. А вот что возникает, если применять упрощенную методику - то, что делает большинство, как там: "плот-мюзик"? Вот вам "плот-мюзик": снижение самой оперативной памяти, способностей к анализу, увеличение времени поиска необходимой информации, то есть снижение скорости мышления... вообще активизация подкорки, поскольку контроль коры ослабевает... <...>
   - То есть формируется практически новая личность: неспособная к обучению, тупая, агрессивная и с непредсказуемым поведением - особенно в толпе?
   - Да, - сказал Линдерман. - Именно так" 35.
   Всеобщая "биоспектрализаци", даже решив какие-то насущные проблемы, немедленно породит другие, столь же серьезные. Поэтому через какое-то время появится искушение сделать новую попытку.
   "Человек всегда надеется на торжество справедливости. Ради ее триумфа он готов пожертвовать даже свободой, о которой потом горько пожалеет. За что бы он ни взялся, любое дело, любая мысль неминуемо ведут его в тупик, как будто тупик - не предел пути, а его отправная точка, условие, разгадка. Ни одна новая форма общественного устройства не способна даже на самое простое: сохранить преимущества старой - и примерно одну и ту же сумму неудобств встретишь в обществе любого типа. Проклятое равновесие, неизлечимый застой, от которого страдают и отдельные люди, и целые общественные группы!" 20.
   Но эйфория от раскрывающихся перспектив затуманивает сознание, и тут уже не до трезвого анализа: "Симагин теоретически предсказывает "латентный спектр", открывающий новые, нереализованные человеческие возможности. Какие? Неизвестно. Может быть, умение летать" 1.
   Полет - давняя мечта человечества, традиционный символ освобождения от всех внешних ограничений. О потенциальной возможности полета говорится и у самого Рыбакова. Его Андрей Симагин, пытаясь помочь своему сотруднику (невольной жертве "фашисткой индукции"), не преминул подчеркнуть: "Мы проговорили с вами четверть часа. Там четверть, здесь четверть, и все вода в ступе, и все нервы. И все плюсуется. И в итоге, представьте, вы ходите с больными почками лишний год, а то и два. И лишних десять лет не умеете, например, летать..." 36.
   Прошли буквально считанные годы, и в следующей повести Рыбакова "Не успеть" 37 главный герой, - весьма похожий на Симагина, только постаревшего и уже изрядно потрепанного жизнью, - действительно полетит. Просто физически не сможет не полететь. И будет делать все, от него зависящее, чтобы этот запрограммированный на генетическом уровне полет не состоялся. Такой вот символизм...
  
  
   Глава 9. Путь наверх
  
   Никакая диктатура не сможет управлять
   летающими людьми, потому что у летающего
   человека будет совсем другая психология.
   Ф. Искандер
  
   "Синтез всегда значительно сложнее своих составляющих. Поэтому так трудно анализировать "Дерни за веревочку" и "Очаг на башне" - произведения, в которых рассматриваются уже не статистические построения, но динамика общественного развития", - признается Переслегин в конце своей статьи.
   На наш взгляд, анализ этих произведений затрудняет совсем другое обстоятельство. Вместо того чтобы изрекать готовые (и поэтому неизбежно "плоские") истины, Рыбаков "упаковал" открывшиеся ему смыслы в образы главных героев. Как ни парадоксально это звучит, но особенности их личной эволюции непосредственно связаны с преобразованием всего общества.
   Вот что утверждает, например, Иноземцев: "люди сегодня способны изменять систему социального устройства, модифицируя свою внутреннюю природу или даже существенным образом изменяя представление о ней.
   Согласие с самим собой, осознание внутренней свободы становятся уже сейчас основными движущими силами прогресса. Новая эпоха в развитии цивилизации, эпоха, лежащая фактически за гранью человеческого общества в собственном смысле этого слова, начинается там и тогда, где и когда ориентация на достижение согласия в рамках социума сменяется ориентацией на достижение внутренней гармонии личности" 5.
   Подобная устремленность отличает и Дымка из "Дерни за веревочку", и Симагина из "Очага". Все их помыслы направлены не на приобретение материальных или социальных благ, а на реализацию собственного таланта. Более того, творческая самореализация - вообще единственный момент, выделяющий этих персонажей на фоне прочих.
   К сожалению, подавляющее большинство теорий таланта на сегодняшний день так и продолжают оставаться теориями - умозрительными концепциями, не имеющими никакого практического выхода. Одним из немногих исключений стало совместное исследование И. Акимова и В. Клименко, хотя их фундаментальный труд "О природе таланта" и по сей день полностью не опубликован (10). Вот основные выводы, к которым пришли авторы:
   "Вывод первый: талант - это способность человека оригинально решать банальные задачи; способность, которая проявляется, когда человек находится в диапазоне нормы. <...>
   Вывод второй: механизм таланта включается сам - как ответ на дискомфорт, как стремление вернуть свободу (либо покой - выбирайте, что больше нравится). <...>
   Вывод третий: формирование таланта завершается к 13 годам; до этого нужно следить, чтобы ребенок развивался свободно (в пределах нормы); после этого - чтобы юноша все делал качественно, точно; чтобы - как моряк на Полярную звезду - был сориентирован на совершенство. <...>
   Творческое действие - это нормальное состояние работающей души. В ней все происходит по законам природы. И если знать эти законы - можно воздействовать на душу так, чтобы у нее оставалась лишь одна степень свободы - творческое действие" 38.
   Согласно данной концепции каждый человек обладает потенциальной "способностью сознательно переделывать мир". Но чтобы она пробудился, необходимы определенные условия, в которых могла бы сформироваться "работающая душа". Впрочем, для этого не требуется ничего сверхъестественного. Поскольку талант является нормой, то и нужны, прежде всего, нормальные условия для развития души.
   Проблема, однако, заключается в том, что существование в рамках социума считается "нормальным" лишь вследствие глубоко укоренившейся привычки. "Патология обыденной жизни" - вот более точное название социальной нормы. Акимов и Клименко предложили собственную типологию, основанную на том, сколько этапов удалось преодолеть душе в процессе своего становления. Иными словами, какой из "трех этажей жизни" ей доступен:
   "Нижний диапазон - человек существует; его цель - самосохранение.
   Средний диапазон - человек живет с удовольствием, но он бесплоден.
   Верхний диапазон - человек живет созидая.
   Каждое состояние устойчиво, инертно и консервативно.
   Это значит, что - находясь в своем диапазоне и ничего специально не предпринимая - человек остается в нем всю жизнь.
   Под действием обстоятельств человек может упасть с верхнего этажа вниз - но от этого не изменится его сущность.
   Чтобы жителю нижнего диапазона перебраться выше - требуются сознательные, длительные, грамотные усилия - работа над собой" 38.
   В терминологии Акимова и Клименко человек нижнего этажа - это раб, человек среднего этажа - потребитель, а человек верхнего этажа - созидатель. Но только созидателя можно с полным правом назвать человеком (обитатели двух предыдущих этажей - всего лишь его заготовки). Кроме того, у верхнего уровня нет границы - диапазон созидателя распахнут в бесконечность. Он имеет собственную иерархию подуровней: Талант, Гений, Мудрец, Творец... И на каждом из них открываются новые горизонты творческих возможностей.
   По авторской оценке, рабы составляют порядка 90 процентов (!) от общей численности вида Homo sapiens (в крупных городах процент рабов максимален). Остальные же - потребители, из которых приблизительно пятая часть вытягивает на хотя бы слабенький талант. Таким образом, мы живем в мире, созданном рабами и для рабов. Наш социум - просто грандиозный конвейер по их изготовлению!
   Каким-то чудом отдельным созидателям все-таки удается пробиться сквозь плотные шеренги "больших батальонов", возглавляемых Големом. Пусть "настоящих людей" немного, но они уже самим фактом своего существования утверждают качественно иной способ жизни. Рыбаков сумел передать очень редкую вещь - открытый диалог между человеком и Миром, являющийся непременным условием душевной гармонии.
   Нет ничего удивительного в том, что образы Дымка и Симагина - типичных созидателей на вершине творческого подъема - встретили столь сильное неприятие со стороны потребителей научной фантастики. Если высшие гармонические состояния практически недоступны большинству живущих (и читающих), то и описания этих состояний будут подсознательно ими отторгаться, как абсолютно чуждые.
   Попробуем взглянуть на сюжетообразующий конфликт "Очага" сквозь призму "творческого" подхода.
   Переслегин назвал Симагина "воплощением Добра". Но гораздо правильнее было бы назвать его воплощением Таланта. Ведь человек, материализующий гармонию своей души, в принципе не может быть деструктивным. Истинный талант всегда добр.
   К числу созидателей относится и формальный антипод Симагина - писатель Вербицкий. Здесь мы согласимся с Переслегиным, который обратил внимание на равнозначность этих фигур: "Иуда Искариот не только предатель, но и апостол" 1. И хотя Вербицкий задолго до своего предательства перестал быть созидателем, он все еще тоскует об утраченном таланте: "Где время, когда душа кипела, а первая страница столистовой тетради в клетку молила: возьми! вспаши! И обещала то, чего никто, кроме меня, не знает, и не узнает никогда, если я не увижу и не расскажу; вспыхивали миры, оживали люди, копеечная ручка была мостом в иную Вселенную..." 36.
   Вообще саму проблему "гения и злодейства" следует признать в значительной степени надуманной. Да, гений способен на злодейство, но лишь в том случае, когда он утрачивает внутреннюю гармонию - то есть перестает быть гением. Соответственно, и упреки в адрес Симагина по поводу игнорирования им возможных негативных последствий своего открытия лишены оснований.
   Акимов и Клименко так проиллюстрировали различие между исполнительским и творческим действием: "гений открыл радиоактивность; таланты сделали бомбу; рабы ее применили". Как талант (талантище!) Симагин реализовал свою человеческую сущность - могут ли этим похвастаться его критики? Правда, в предыдущей главе мы отмечали, что симагинское открытие не поможет "автоматическому" превращению рабов в созидателей. Но, по крайней мере, состоялся сам Симагин!
   Не все потеряно и для Вербицкого, которому инстинкт созидателя подсказывает едва ли не единственный выход. Опустившемуся (на нижний этаж) писателю достаточно хотя бы немного увеличить свой энергопотенциал, чтобы вновь "включить" механизм таланта. Когда полностью исчерпаны собственные ресурсы, на помощь приходит любовь: "пожалуй, самое яркое и энергоемкое из чувств" 38.
   Любовь в определенном смысле сродни творчеству - то же "кипение души", порождающее огромный творческий импульс. Поэтому "высшая форма" любви доступна только созидателям и только в диапазоне созидателей. Лишь они одни способны поддерживать ее огонь (неисчерпаемый источник положительных эмоций) ровным и устойчивым всю жизнь. Кстати, здесь и содержится разгадка того, почему "божественный огнь души" вспыхивает так редко: много ли среди нас созидателей?
   Но погреться у этого огня, напитавшись "бесплатной" энергией, вполне по силам даже обитателям нижних этажей (11). Хотя сколько-нибудь конструктивно ее реализовать они все равно не в состоянии. При этом наибольшие проблемы с энергетическим избытком возникают у обитателей второго этажа - потребителей.
   "Потребитель склонен увлекаться. Все или ничего! - вот любимый его девиз. Встретив гармонию, близкую его идеалу, потребитель зацикливается на ней. Он не может довольствоваться малым - ему подавай все! сразу! и чем ярче, чем острее ощущения - тем лучше. Причем он откачивает энергию не только от предмета страсти, но и от своего переживания этой страсти: ах, сколь красива моя душа! как сильно я умею чувствовать! как я свободен в своей любви!..
   Разумеется, такой ажиотаж не может длиться долго. Едва потребитель достигает уровня энергетического насыщения, как страсть немедленно перегорает. Чтобы спастись от перегрева, нужно убить чувство. А <...> для этого необходимо сияющее облако чувства выкристаллизовать в мысль. Отрезвление происходит мгновенно: "Боже! и это чудовище я любил? Где же были мои глаза?.."" 38.
   Вернемся к Вербицкому. Интуиция вела его в нужном направлении, но оказалась слишком слаба (точнее, слишком глубоко он погрузился на "дно"), чтобы вывести на нужного человека. В результате Вербицкий влюбился в Асю, типичного потребителя. Это весьма существенный момент романа, совершенно не замеченный его критиками.
   Ася безошибочно разглядела в опустившемся (и опустошенном) Вербицком отсутствие внутренней гармонии, на которые у потребителя особое чутье. Но поделиться с ним той энергией, которой она была переполнена благодаря Симагину, ей даже в голову не пришло. Ведь потребителю нечего дать окружающему миру, он может от него только брать.
   Кроме того, встреча Вербицкого с Асей пришлась на апогей ее любви, а в такие моменты потребители привлекательны чрезвычайно. Кажется, еще немного и они сами начнут творить. Но ожидание это напрасно, тем более что вскоре маятник чувств неизбежно качнется в противоположном направлении.
   Иными словами, финал романа - гибель любви - был предрешен с самого начала. Предательство Вербицкого лишь символизирует описанный выше механизм завершения потребительской любви-страсти - обратное движения ее маятника. И никакие усилия со стороны Симагина были не в силах переломить ситуацию. Созидатель в состоянии вдохновения, действительно, способен буквально засыпать окружающих новыми, еще никому неведомыми смыслами. Только что из подобного щедрого дара смогут уловить неразвившиеся души?
   Между тем ориентиры для созидательной работы над собой у "нижних" обитателей находятся прямо перед глазами, на что указывает само название романа - "Очаг на башне". Подобно маякам в ночи реализовавшиеся таланты освещают путь: лететь сюда!
   Не менее примечательно, что работа Акимова и Клименко "О природе таланта" имеет подзаголовок "О мальчике, который умел летать, или Путь к свободе" (под которым она и была опубликована). Впрочем, Симагин с Дымком уже давно находятся в свободном полете...
  
  
   Глава 10. Открытие себя
  
   А ты хоть знаешь, что такое
   социум? - спросил Затворник. -
   Это и есть приспособление для
   перелезания через Стену Мира.
   В. Пелевин
  
   На первый взгляд, мы пришли к противоречию. Если наш социум создан рабами, то о какой-то "динамике общественного развития" нет смысла говорить вообще. Ведь по своей природе рабы в принципе не могут быть инициаторами радикальных перемен. Их программа-максимум проста: выживание любой ценой.
   "Обычный раб находится в состоянии равновесия со средой: гармоний он не замечает, хаос его не шокирует, энергия возникает в нем только в ответ на внешнее воздействие; наконец, идеал искать не нужно - идеал в нем самом" 38.
   Пресловутое "равнодушное большинство", своей массой и косностью приводящее Переслегина в отчаяние - один из синонимов обитателей нижнего этажа. Справедливости ради отметим, что определенная динамика присутствует даже у них, как и у любых живых существ. Но из чисто рефлекторных движений вряд ли удастся вывести сколько-нибудь высшую цель.
   "В человеке слиты три души: растительная, животная и человеческая.
   На уровне растительной души человек - это большая клетка природы. Она существует (исполняя предназначение быть). Можно ли назвать ее человеком? Нет. Потому что это - существо. Ему безразлично, что происходит вокруг - лишь бы эти события не влияли на его бытие. Чем же занята его растительная душа? Она хранит внутреннюю гармонию (гомеостаз) этого существа" 38.
   Надо ли добавлять, что на уровне растительной души находятся именно рабы?
   А какая цель у растений? Хотя именно они составляют основной объем планетарной биосферы. При этом, несмотря на определенную эволюцию, ни одно из растений не превратилось само собой в животное (даже простейшее), от которого его отделяет пропасть качественного скачка. С другой стороны, никто в здравом уме не предъявляет растениям претензии, уместные для животных или людей: почему же вы такие пассивные и ограниченные?
   Совсем иная ситуация у потребителей, которым соответствует уровень животной души - активная жизнь в природе. Попав под неумолимый пресс социума, они могут избрать особый путь инволюции, позволяющий остаться в своем диапазоне. Но плата за подобную метаморфозу поистине ужасна: полное разрушение души (апсия). Соответственно, если раньше такой человек получал удовольствие от потребления гармоний, то теперь - от их разрушения.
   Как уже отмечалось, потребитель склонен увлекаться. Однако слишком далеко зайти обычному потребителю не дает ограниченная вместимость его души. В случае же разрушителя этот естественный регулятор не работает, превращая новоявленного "черного человека" в подобие "черной дыры", насытить которую невозможно в принципе.
   Увеличить степень наслаждения (а тем самым - и свой энергопотенциал) разрушитель способен только за счет все более масштабных разрушений. Тут уже не обойтись без добровольных помощников, в которых он обычно не испытывает недостатка. Обладание значительным энергопотенциалом, намного превосходящим мизерный уровень рабов, дает ему необходимую харизму в глазах "послушного большинства". Разрушители в роли вождей, возглавляющих толпу обезумевших от творимых вакханалий рабов - типичная картина любого "переломного" момента истории.
   Неудивительно, что именно разрушители являются зачинателями всех революций. Это их время.
   Разумеется, рано или поздно революционная стихия выходят из-под контроля, уничтожая самих революционеров. Так лесной пожар, пожрав окружающую растительность, лишается необходимых горючих материалов для поддержания собственного процесса горения. "Волны гасят ветер".
   Стоит лишь разрушительным силам принять опасный для Голема размах, как со стороны социума будут предприняты самые жесткие меры, восстанавливающие баланс сил (уровень инферно). А на изрядно потрепанном революционными бурями социальном ландшафте воцаряются "люди термидора". Бывшие соратники вдруг в едином порыве (или тихой сапой) свергают еще вчера боготворимых вождей-разрушителей. На пепелище начинает зеленеть молодая трава: растительные души наглядно демонстрируют свою неистребимость.
   Вообще сейчас выглядят неуместными сетования Переслегина по поводу финала Великой Французской Революции. Во всяком случае, сами французы ныне рассматривают ее скорее как национальную катастрофу, сравнимую лишь с Великой Октябрьской Революцией. Инстинкт самосохранения - вот что, в конечном счете, движет рабами. Поэтому торжество "людей термидора" будет итогом любых социальных реформ. Да и кто, в конце концов, определяет "лицо" социума (Голема), как не они?
   Кстати, упомянутая Французская революция имеет еще и традиционный эпитет "буржуазная", который Переслегина, похоже, не приводит в восторг (коль скоро он его проигнорировал). Но нравится это кому-то или нет, а "мелкий буржуа", невидимый и неслышимый до поры - очередная социальная инкарнация раба - воцарился отныне и до следующего катаклизма.
   Иными словами, реальный выбор в рамках социума осуществляется не между рабом и созидателем (как полагает Переслегин), а между рабом и разрушителем. Причем для Голема разрушители являются совершенно необходимым элементом социального равновесия: в "гомеопатических" дозах они используются для устранения созидателей (и созданных ими гармоний). Благодаря этому уровень инферно поддерживается сразу с обеих сторон, обеспечивая оптимальные условия для воспроизводства рабов.
   А тот незначительный процент созидателей, которым (хотя бы в силу закона больших чисел) все-таки удается проскользнуть сквозь сито инферно, успешно "утилизируется" Големом. Не спасает даже их самоотверженная работа "на благо" общества: чем больше какой-либо талант востребован, тем сильнее давление на его обладателя. Ведь для ячейки големической структуры любое свободное действие чревато сбоем всего процесса функционирования Голема. Поэтому столь часто итогом "принудительной" социализации становится либо духовная гибель созидателя (опускание на нижние этажи), либо его физическая смерть.
   "Но тогда что же получается: выбор-то не богат? Или тоталитаризм, или наркотики, или всеобщее творчество на всеобщее благо? Четвертого не дано? Видимо, да, сказал Лео. Четвертого не дано. Хотя нет, вру. Дано четвертое. <...> Истинное слияние с природой" 35.
   Действительно, по своей сути социум - это искусственное образование, противостоящее Природе. Конвенциальные соглашения, лежащие в его основе, лишь смягчают деформацию человеческой души, порождаемую самой социализацией. Из подобных противоречий соткана вся ткань социального существования, отражающая его искусственный, неподлинный характер.
   "Чтобы сделать шаг вперед - шаг не мнимый, шаг истинный - нужно иметь истинную опору. Иметь от чего оттолкнуться. Истинных опор не так много, как с первого взгляда кажется.
   Интеллектуал скажет: опереться можно на любой фундаментальный закон природы. Но как отличить, где истинный закон, а где научный миф, который, возможно, будет развенчан через несколько лет, когда изменятся правила игры?
   Эрудит скажет: тот камень, за который возьметесь, и будет краеугольным. Но как отличить камень от его голографического подобия? Мы живем в выдуманном мире, в мире, сложенном из условностей, и кто подскажет, где в этом творении сотен поколений людей уцелевшие истинные ценности?
   Философ скажет: опереться можно лишь на то, что оказывает сопротивление. Значит - на нечто реальное (следовательно, не только занимающее место в пространстве и времени, но и осмысленное и понятое нами). Понятое во всей глубине. Но нас никто не учил так понимать. Мы привыкли существовать на уровне говорящих животных: примитивные удовольствия, выдуманные страхи, стадные законы, игры по чужим правилам... Все заранее обусловлено, все предписано; понимать нечего - все понятно с полуслова и с полувзгляда. На что же прикажите опереться? На эти нечеловеческие правила игры в жизнь?..
   И все же есть истины бесспорные. Реальные, нетускнеющие - бессмертные. И первая из них: все есть во всем.
   Что нам дает это знание?
   Ключ от всех замков: как бы ни был густ мрак, свеча, которая его разгонит, уже лежит в вашей котомке, как бы ни было непостижимо неизвестное, вы пройдете к его сердцу по плитам, надежность которых вами уже проверена; как бы ни была велика тайна, ответ окажется для вас знакомым - ведь вы обнаружите его в собственной душе" 38.
   Однако взаимосвязь души и тела в человеке столь сложна, что "созревание" индивида требует предварительного опыта социальных отношений. Иначе откуда в его сознании взялось бы само понятие другого - необходимейшее условие любого диалога? Подобно тому, как цыпленок начинает свою жизнь в яйце, отделенный от Мира непроницаемой скорлупой, так и человек какое-то время вынужден проводить в духовно замкнутом пространстве социума. И кто знает, какие сны видит куриный эмбрион, постепенно накапливая энергию для пробуждения? Возможно, не менее причудливые, чем мы, принимающие свои сны за "реальную" жизнь!
   Что же в таком случае побуждает нас тратить силы на внутреннюю эволюцию, помогающую избавиться от иллюзий? Очевидно, это не рассудочное решение - ведь вся сознательная сфера находится под полным контролем Голема. Эволюционный (творческий) импульс рождается в самых глубинах нашей души, неотъемлемой частью которой он является. И лишь реализуя его, человек исполняет свое истинное предназначение в качестве антиэнтропийного механизма Природы.
   В потенции такой импульс присутствует в душе каждого обитателя социума, но реально им движимы лишь единицы. Основную же массу, состоящую из рабов и "примкнувших к ним" потребителей, вполне устраивает гомеостатическое существование (12). "Умеренные люди середины" бегут даже малейшего дискомфорта, вызванного изменением привычной картины мира.
   Только созидатель способен осознать весь трагизм ситуации:
   "Он видит, что все вокруг призрачно. Он знает, что опереться не на что. И что-либо изменить он практически не в силах. Но каждая задача, которую он решил, это соломинка, за которую уже можно держаться. И он решает эти задачи одну за другой, решает без устали, собирает соломинки в сноп - создает свою собственную реальность, про которую точно знает - она есть, которую можно принять за меру, начать от нее отсчет, на которую можно опереться, чтобы поднять голову и посмотреть вокруг: в какой стороне Истина?..
   Его душа - чувствительнейший локатор, перегруженный сигналами об окружающей его боли. Единственная возможность уйти от этого крика и стона - это работа. Пока он решает задачу, пока занят делом - благодаря сосредоточенности он как бы отгорожен от мира" 38.
   Хрестоматийное выражение "труд создал человека" следовало бы исправить на "творческий труд делает Человека". Пробужденный талант просто не может не творить. Каждая решенная задача увеличивает его энергопотенциал, открывая новые горизонты для творчества. Душа идет в рост: перед нами тот самый случай, когда возникающая положительная обратная связь действительно положительна. По крайней мере, с точки зрения эволюции сознания.
   "Его спросили: "Как тебе жилось?" - "Хорошо, - ответил он, - я много работал". - "Были у тебя враги?" - "Они не помешали мне работать". - "А друзья?" - "Они настаивали, чтобы я работал". - "Правда ли, что ты много страдал?" - "Да, - сказал он, - это правда". - "Что ты тогда делал?" - "Работал еще больше: это помогает!"" 39.
   У созидателя нет других вариантов: его энергопотенциал столь велик, что вынуждает действовать активно. Избыточная энергия в любом случае найдет себе выход, и если удержать ее от внешних действий, она сожжет человека изнутри. Далее начинается неизбежная деградация личности - постепенное опускание на самое дно жизни (во всех смыслах). К сожалению, таков печальный финал многих незаурядных людей, не сумевших преодолеть сопротивление социума.
   Но, даже избрав путь самореализации, созидатель рано или поздно оказывается у подножья новой вершины. Развитие души требует освобождения от тех шлаков, которые она накопила за время пребывания в социальной среде. Стереотипы, ложная мораль (по сути, облагороженное зло) и просто дезинформация, заполняющие сознание, должны быть полностью изжиты, если мы хотим двигаться дальше.
   Этот подвижнический труд занимает годы и десятилетия - ведь вырывать из себя приходится с кровью. Понятно также, что он никак не вознаграждается обществом. Скорее уж наоборот. Наступает время тяжелого кризиса: рушатся все "абсолютные" ценности, рвутся социальные связи, утрачиваются прежние смыслы. Давление социума возрастает до предела, и лишь единицам хватает духа не сломаться.
   Выдержавшие же до конца вдруг понимают, что скорлупа разбита и законы социума над ними больше не властны. Они теперь находятся "по ту сторону" всех социальных интерпретаций Добра и Зла, а их совесть сконцентрирована "в одну точку, после чего у нее остается контакт и связь только с Богом" 38.
   В типологии Акимова-Клименко это означает уровень Мудреца:
   "Механизм мудрости - это механизм природы. Мудрец живет по законам природы, как неотъемлемая часть ее: он - критичность природы.
   Мудрец думает природу.
   Мудрец - хранитель целостности Души; поэтому он ремонтирует людские души легко и просто" 38.
   Именно на мудрецах, как на библейских праведниках, держится весь человеческий мир (социум), поскольку они - его высшее и последнее оправданием перед Миром. К старцам Оптиной пустыни приезжали залечивать израненные о социальную несправедливость души и Достоевский, и Толстой, будучи сами признанными гениями и учителями жизни. Ведь несправедливость - задача, требующая немедленного решения. Но об этом речь пойдет в следующей главе.
   Здесь же отметим, что изображение художественными средствами талантов столь высокого уровня вряд ли возможно, если сам автор не знаком с их опытом становления души. В качестве примера назовем Стругацких, создавших целую галерею подобных образов. Помимо уже упоминавшегося Леонида Горбовского характерными чертами мудрецов обладают и Колдун из "Обитаемого острова", и мокрецы из "Гадких лебедей", и учитель Носов из "Отягощенных злом"...
   Будем надеяться, что этот список в дальнейшем продолжит и Рыбаков.
  
  
   Глава 11. Неизвестная родина
  
   Я пересказал несколько легенд, но хотел бы вернуться
   к самому началу - к доктрине, заслуживающей, как
   мне кажется, пристального внимания. В каждом из
   нас есть частица божественного. Наш мир не может
   быть делом рук справедливого и всемогущего существа;
   он зависит от нас самих.
   Х. Л. Борхес
  
   "Что делать, мир несовершенен!" - так вздыхаем мы, благоразумно уходя от поисков причин такого положения дел. И лучшие из нас кладут жизни, пытаясь сделать существование в нем достойным человека. А прочие - находят козлов отпущения, с которыми тут же начинают бороться.
   Между тем источник заблуждения кроется в самом слове "существование". Социализированный обыватель всегда неявно подразумевает, что максимально комфортное состояние души должно достигаться автоматически - как автоматично его собственное "растительное" существование.
   Вспомним, что в действительности реален лишь "акт, который совершаю я, а не мир вместо меня". По выражению Мамардашвили, в бытие мы впадаем на короткое время, чтобы тут же выпасть обратно. Это полностью аналогично тому, как мы впадаем в мысль. Нельзя просто положить мысль в карман и потом при необходимости доставать ее оттуда уже в готовом виде. Можно только заново в нее впадать.
   Поэтому, в отличие от существования, бытие всегда уникально. И точно так же уникальна человеческая душа в каждое свое мгновение. Она не есть что-то окончательно свершившееся, а всегда процесс - результат сознательного усилия, "творящего мир". Как говорил Паскаль, агония Христа будет длиться до конца времен, и все это время нельзя спать. На религиозном языке пребывание в Бытие означает "полноту в Боге", и в достижении этого состояния заключается высшая цель всех учений, основанных на интуитивном понимании природы человеческой души.
   Хотя религиозные идеологии скорее разъединяют людей, возводя исторические и национальные особенности своих доктрин в ранг непогрешимых истин, "человеческая природа человека" едина для всех рас и национальностей. Более того, именно она и делает нас людьми!
   "Ведь что оправдывает нашу жизнь? Деяния. То, что произведено, выработано, сотворено действием. Только действием выражает себя талант. Действием, в результате которого появляется новое" 38.
   Только действие (усилие), которое Мамардашвили называет сознательным, а Акимов и Клименко свободным (или творческим) способно вывести "в люди" любое существо вида Homo sapiens:
   "Потому что в каждом из нас лежит зерно человеческой души. И если в младенчестве, детстве и отрочестве это зерно не попало под жернова жизни, оно, оказавшись в комфорте жизни по законам природы, проклевывается, человеческая душа вылупливается на свет - и теперь, как бы ум, как бы рассудок ни тянули человека назад, в блаженное царство неведенья, растворения в сущем, - человеческое призвание (духовность) поведет его через трудности, беды, утраты - через дискомфорт - к себе" 38.
   Духовный импульс, особенно на первых порах, не всегда осознается. В результате смысл сотворенного зачастую недоступен даже самому созидателю. Полнота смыслов (подлинное понимание) открывается лишь на уровне Мудреца. Именно таким мудрецом и был Мамардашвили. Не случайно все его исследования в той или иной степени затрагивали процесс думания: "Мудрец думает природу". А обращение к феноменологии - попытка выразить в слове наиболее тонкие аспекты человеческой природы ("инструмент мудреца - слово").
   Проблема добра и зла относится к числу наиболее "неразрешимых" проблем обыденного сознания, почему мы и уделили ей столько внимания. Подход Мамардашвили позволяет окончательно расставить все точки над "i":
   "Как вам известно, в христианской и буддистской этике постоянно обсуждалась вечная проблема - оправдание Бога, оправдание добра, для решения которой необходимо было разрушить прямолинейное суждение: если Бог создал мир, в котором есть зло, значит, он создал и зло. Согласно этому суждению, концепция Бога якобы разрушается. Единственная разумная эзотерическая мысль, высказанная отрицательной теологией (или отрицательной метафизикой), состояла в непризнании существования в мире зла в качестве некой позитивной, реальной силы. Зло можно объяснить только отсутствием добра: то есть зло возникает силой естественных и природных процессов в том месте, в той точке пространства мира, где не совершено некоторое усилие" 9.
   Иными словами, различие между добром и злом совершенно идентично различиям между феноменом и явлением, бытием и существованием. Все эти оппозиции, в конечном счете, оказываются частными случаями более фундаментального различия - между самим Миром и его описанием (идеологией).
   Описание мира, словно невидимый барьер, отделяет нас от Реальности (Единственной и Неповторимой, подобно блистательному Эмберу из "Янтарных хроник" Р. Желязны), ввергая в одно из ее бесчисленных Отражений. Впрочем, на первых порах этот барьер абсолютно необходим. Именно он помогает провести границу между субъектом и объектом, без чего личность просто не могла бы сформироваться.
   Но дальнейшее пребывание в "идеологическом" загоне сводится к бесконечному блужданию в призрачных лабиринтах, принимаемых за "реальность". Поскольку эту уверенность разделяют и все окружающие нас люди, то помощь с их стороны практически исключена. Впечатляющий пример полного погружения человеческого сообщества в иллюзорный мир инфосферы приведен в дилогии Д. Симмонса "Гиперион" и "Падение Гипериона". Предупреждение более чем актуальное - особенно если учесть, что грядущий век обещает стать веком информационных сетей.
   С другой стороны, информационный уровень является естественной социальной средой: только здесь достижима необходимая для эффективного функционирования Голема "прозрачность" (предсказуемость) его ячеек. Поэтому социум жестоко карает все попытки выйти за рамки установленных правил "игры в жизнь". Мы уже знаем, что наибольшему социальному давлению подвергаются созидатели - "непрозрачные" души. Но, несмотря на все преграды, Реальность открывается им, даруя незабываемое ощущение причастности к подлинному Миру. Для всех, переживших подобный опыт, несомненны следующие истины:
   "Во-первых, есть другой мир, и если мы в реальном мире имеем какие-то обязательства, то обязательства необъяснимы самим этим миром, если не предположить, что мы позаимствовали их в другом мире. Во-вторых, не зная законов возникновения и действия этих обязательств, мы тем не менее подчиняемся им в этой жизни. Ведь в обычной жизни мы бываем добры, совестливы, жертвенны, не зная, кто прочертил в нас такие законы. К ним нас приближает всякий глубокий ум труда, и эти законы невидимы тем, кто этого глубокого труда ума не совершает. То есть - глупцам" 9.
   Последовательная реализация скрытого в человеческой душе творческого начала представляет, по существу, единственную доступную для ее обладателей форму эволюции сознания. И только в моменты творческого вдохновения человек максимально полно переживает единение с Миром, наполняющее его колоссальным количеством энергии. Вспыхнувшее при этом ощущение счастья намного превосходит самые утонченные наслаждения, которые в состоянии измыслить потребитель (не говоря уже о мелких "радостях" раба), и к тому же оно в принципе не может наскучить: ведь любое творчество - это всегда открытие нового!
   Коль скоро всякий глубокий ум труда приближает нас к подлинным законам Реальности, то становится очевидной и причина "глубинного" родства самых разных, не связанных между собой религиозных систем. Так, например, ведическая триада Сат - Чит - Ананда, характеризующая высшие духовные аспекты Мироздания, означает не что иное, как Бытие - Сознание - Блаженство. А финальное состояние пробуждения в дзен-буддизме - сатори - типичный спонтанный прорыв духовного импульса, распахивающего "двери восприятия" навстречу подлинному Бытию...
   Вообще буддизм показал (и в этом заключается его великий урок) огромное место заблуждения в духовной жизни человечества. Заблуждение примешивается ко всякой человеческой мысли, но избавляет от него, согласно буддийскому подходу, только мысль. Аналогичным вещам учит и христианство:
   "Провозгласив, что Царство Божие не "здесь" и не "там", а внутри нас, Христос заранее отверг все утопические постройки, для которых любое "царство" всегда вовне и не связано ни с нашим подспудным "я", ни с индивидуальным спасением каждого. Но мы настолько срослись с подобными мыслями, что ждем освобождения только со стороны, от хода вещей или развития общества" 20.
   Теперь понятно, почему все попытки гармонизации социума обречены на неудачу. Более того, нарождающаяся инфосфера активно противостоит ноосфере - хранилищу гармоний. И стоит только ослабеть нашему "творящему" усилию, как Реальность начинает мертветь, прорастая железным чертополохом Ойкумены. Еще недавно бездонное небо оборачивается низеньким потолком с обвалившейся штукатуркой: мы снова попадаем в наш привычный маленький мирок, где знаком каждый закоулок. Вот только дышать в нем нечем...
   Примечательно, что в христианском Символе веры нет ни одного упоминания о дьяволе. "Князь мира сего" - полновластный хозяин лишь в информационном мире, в котором он непобедим (здесь его "царство инферно"). Все этические понятия, возникшие в этих условиях, оказываются столь же химеричными и неподлинными, как и породивший их мир. Сама поляризация этики - ее расколотость на два непримиримых полюса - является прямым следствием раздвоенности обыденного сознания, "распятого" между бытием и существованием.
   Реальность - это и есть то пресловутое место "по ту сторону" Добра и Зла, где подобные оппозиции без остатка растворяются в полноте Бытия. Лишь "растительное" и "животное" восприятие мира способно порождать зло и неразрывно связанную с ним ложь, тогда как Царство Божие - "не от мира сего". Оно принадлежит совсем другому Миру, в стяжании которого заключается подлинное человеческое призвание. И подлинно человеческая этика.
   Переслегин попытался закрыть эту тему, сформулировав так называемый "этический принцип относительности": "Не существует априори выделенной системы взглядов" 1. Под "системой взглядов", очевидно, подразумевается все та же вездесущая идеология. Хотя в определенном смысле все идеологии стоят друг друга: все они подменяют мир его описанием. И выбор среди них "самой равной" - типичная дьявольская игра неточного мышления.
   Необходимость следовать каким-то "априорным взглядам" исчезает лишь тогда, когда каждое наше действие (творческое решение вставшей перед нами задачи) максимально точно соответствует специфике конкретной ситуации в конкретный момент времени. Ведь подлинная этика не только действенна, но и неотделима от Бытия.
   Здесь возникает другая опасность, связанная с буквальным пониманием метафор. В частности, это относится к представлению о другом, более совершенном мире, который с точки зрения обыденного сознания должен непременно иметь какой-то "наглядный" аналог:
   "Он или существует где-то в потустороннем виде, или существует впереди нас в качестве желанного будущего. Такой ход мысли нужно предупредить осознаванием того факта, что само различение между реальным миром - невидимым - и реальным, обыденным, но в действительности ирреальным в свою очередь является метафизическим различием <...> и культура мысли состоит в том, чтобы постоянно держать в голове метафизический характер или не предметный характер этого различения" 9.
   Обретение подобного "метафизического" зрения позволяет смотреть на окружающий мир новыми глазами. Хотя не исключено, что увиденное повергнет нас в настоящий шок.
   "- Он что - слишком отличается?
   - Формально - нет. Но впечатление от него совсем другое" 34.
   Душа не обманывает. Пожалуй, каждому человеку верхнего диапазона доводилось испытывать странное ощущение, что отнюдь не привычная реальность является его настоящей родиной.
  
   Так начинают понимать.
   И в шуме пущенной турбины
   Мерещится, что мать - не мать.
   Что ты - не ты, что дом - чужбина.
   (Б. Пастернак)
  
   Как однажды признался Мамардашвили, он всегда чувствовал себя шпионом неизвестной страны. На редкость точное наблюдение! Новое зрение, открывающееся в пробужденной человеческой душе, несет множество поразительных открытий. Человеку остается лишь с удивлением (и ужасом) оглядываться по сторонам: да как они здесь живут?!
   Пока росток новой души еще слишком слаб, ее обладатель избегает открытого противостояния с обществом (не могут же все они так ошибаться?). Двойная жизнь выбирается им поневоле. Только, в отличие от традиционных "шпионских страстей", в данном случае не шпион увеличивает могущество родной державы, а эта "неизвестная страна" наделяет своего избранника высшим даром - истинной свободой.
   "Реальный мир стал мне чужбиной", - говорит герой последней повести Рыбакова "Трудно стать Богом". Подобное ощущение, скорее всего, довелось пережить и самому автору.
  
  
   Глава 12. Вечное возвращение
  
   Будущее создается тобой, но не для тебя.
   А. и Б. Стругацкие
  
   Наше исследование подошло к концу, но "теорема о лучшем будущем" так и осталась недоказанной. Увы! В граничных условиях социума эта задача, по всей видимости, не имеет удовлетворительного решения. И сами Стругацкие в своих последующих книгах подвергли жесткой критике идеологию "прогрессорства" - попытке "спрямить" историю, вмешиваясь в ее естественный ход.
   Известный английский писатель и философ О. Хаксли предложил разделить все философские концепции на две группы: философии вечности, утверждающие в качестве высшей ценности непосредственное осознание вечности, и философии времени, полагающие, что единственной реальностью является происходящее во времени. Причем каждой из этих групп соответствует свой определенный тип политической практики.
   Главная цель всех революционеров - радикальное изменение и улучшение нашей "несовершенной" действительности. Разница между ними заключается лишь в том, что одни реформаторы озабочены исключительно будущим, а другие - прошлым, стремясь вернуть "старые добрые времена".
   "Но ретрограды-времяпоклонники имеют нечто общее с революционными борцами за светлое будущее; и те, и другие ради достижения своей цели готовы на безграничное насилие. И именно в этом состоит основное различие между политикой философов вечности и политикой философов времени. Ибо последние считают, что абсолютное добро следует искать в бренном мире - в будущем, когда все будут счастливы, потому что будут действовать и думать либо совершенно по новому, либо, наоборот, по старому, в соответствии с освященными временем традициями. И поскольку абсолютное добро находится в бренном мире, они считают оправданным применение бренных средств для его достижения" 40.
   Многочисленные исторические свидетельства подтверждают, что большинство религиозных и философских систем, воспринимающих время слишком серьезно, склонны оправдывать применение массового насилия. Мы уже обращали внимание на подобную особенность всех утопических идеологий. Однако наблюдение Хаксли наводит на более любопытную мысль: а не является ли само время своего рода метаидеологией? В этом случае "лучшее будущее" можно уподобить морковке перед носом осла - типичного социализированного обывателя, погоняемого Големом.
   Проходят века и тысячелетия. Прежние, оскорбляющие взгляд (для тех, кто не успел привыкнуть) ландшафты сменяются другими, более "прогрессивными". А дорога, именуемая Историей, никак не кончается. "Тихо, тихо ползи улитка..."
   Социум функционирует по собственным законам, принципиально чуждым человеческой природе. И нет никаких оснований полагать, что даже в отдаленной перспективе ситуация изменится. Нашему "ослу" придется уповать исключительно на свои силы, если он вдруг захочет стать человеком. Более того, Голем сделает все, от него зависящее, чтобы этого не произошло. Но только противодействие рождает необходимость в действии, которая перерастает в повседневную потребность и учит нас находить новые задачи. При таком подходе надежда на "светлое грядущее" оказывается излишней, поскольку необходимость в действии - всегда "сейчас".
   Между тем информационная среда стремительно усложняется, и в уготованных Големом ландшафтах человеку, возможно, вообще не найдется места. Симптоматично, что в видениях К. Г. Юнга пресловутая "эпоха Водолея" была последним Эоном в человеческой истории. Наступающий "дивный новый мир" уже не скрывает своей тотальной искусственности, подобно цветам, вырезанным из жести.
   "Принято почему-то считать, что будущее должно быть прекрасно, и это его главный отличительный признак. Абсурд: прекрасным может быть только нечто хорошо известное; будущее всегда пугающе-безобразно" 35.
   Но столь же неумолимы законы Мира - реальности высшего порядка по отношению к призрачному существованию Ойкумены. Все неподлинное имеет свой естественный предел, рано или поздно полностью исчерпывая "идеологический" ресурс: "В последний момент Игнациус заметил, как, взметнув крыльями балахона, проваливается в багровую черноту остекленелый Грун и как, начиная с флагштока, словно от удара молнии, медленно и страшно расщепляется пополам суставчатая Башня Звездочета" 25.
   Именно время является той "печатью Гнома", что до поры скрепляет вавилонские башни виртуальных миров. Их иллюзорность очевидна лишь тем немногим, кто способен взглянуть на Мир с точки зрения Вечности, одной из ипостасей Бытия. А ведь любой творческий акт и есть прорыв в это "остановившееся мгновение". Иными словами, "жизнь вечная", которую обещал Христос, доступна только "здесь и сейчас" - и больше нигде!
  
   Когда ты стоишь один на пустом плоскогорье, под
   бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
   или ангел разводит изредка свой крахмал;
   когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
   помни: пространство, которому, кажется, ничего
   не нужно, на самом деле нуждается сильно во
   взгляде со стороны, в критерии пустоты.
   И сослужить эту службу способен только ты.
   (И. Бродский)
  
   Подлинная жизнь в каком-то смысле очень проста, как прост и ясен древний рыцарский девиз: "Делай, что должно, и будь, что будет". Должное и есть подлинное: созревшая душа вступает в диалог с Миром, задавая безошибочное направление развития. Поэтому единственное, что на самом деле важно - не изменять своей душе.
   Мир заведомо сложнее любых наших представлений, и даже иллюзорные хитросплетения инфосферы вряд ли постижимы отдельным человеческим сознанием. Однако каждому человеку отведена своя, особая роль. И от того, насколько безупречно он ее исполнит, зависит само состояние Мира.
  
   1997 г.
  
  
   Примечания
  
   (1) Точнее, лишь относительно доступной, поскольку тираж сборника "Око тайфуна", где она была опубликована, составляет всего 1000 экземпляров.
   (2) Под таким названием повесть была известна в рукописи. Однако для публикации автор предпочел другое название - "Вода и кораблики".
   (3) Эту тему не раз затрагивал и сам Рыбаков. Например, в повести "Доверие" или в ее предтече - рассказе "Пробный шар".
   (4) Хорошая тому иллюстрация - рассказ Р. Шекли "Призрак-5".
   (5) "Инфернальный" в переводе с латинского означает "адский".
   (6) "Искаженный Мир удобно (но неверно) представлять себе перевернутым миром Майи или миром иллюзии. Ты обнаружишь, что призраки вокруг тебя реальны, тогда как ты - воспринимающее их сознание - и есть иллюзия. Открытие поучительное, хотя и убийственное" (Р. Шекли).
   (7) Скажем, в статье "Скованные одной цепью" апостолом-мытарем почему-то оказывается Петр ("...это ведь очевидный намек на мытаря, то есть на апостола Петра"), а не Матфей (Мф. 9, 9).
   (8) В большинстве традиционных культур именно насекомые, среди всех прочих живых существ, считаются максимально чуждыми людям.
   (9) Загадка-коан содержит вопрос, в котором одновременно заключен и ответ, но ответ не прямой, а парадоксальный.
   (10) Единственная попытка была предпринята в перестроечный период журналом "Студенческий меридиан", в котором удалось напечатать большую часть рукописи.
   (11) В этом заключается уникальность феномена любви. Не случайно Переслегин именно ее выбрал в качестве основы своей "индуктивной" стратегии.
   (12) Соответственно, Гомеостатическое Мироздание из повести Стругацких "За миллиард лет до конца света" для них - вполне приемлемая модель Вселенной.
  
  
   ЛИТЕРАТУРА
  
   1. Переслегин С. Тихое десятилетие: перед "Тайфуном". - В кн. Переслегин С. Око тайфуна. - СПб., 1994.
   2. Рыбаков В. Гравилет "Цесаревич". - В кн. Рыбаков В. Дерни за веревочку. - Харьков: Фолио; Донецк: ИКФ "Сталкер", 1996.
   3. Рыбаков В. Дерни за веревочку. - В кн. Рыбаков В. Дерни за веревочку. - Харьков: Фолио; Донецк: ИКФ "Сталкер", 1996.
   4. О настоящем во имя будущего: Беседа с Борисом Стругацким. - "Студ. меридиан", 1988, N 11.
   5. Иноземцев В. К теории постэкономической общественной формации. - М., 1995.
   6. "Независимая газета", 17 августа 1996 г.
   7. Рыбаков В. Доверие. - "Урал", 1989, N 1.
   8. Мамардашвили М. Как я понимаю философию. - М., 1992.
   9. Мамардашвили М. Лекции о Прусте. - М., 1995.
   10. Кэрролл Л. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. - В кн. Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес; Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. - М., 1990.
   11. Беллами Э. Остров ясновидцев. - В сб. И грянул гром... - М., 1976.
   12. Лазарчук А. Солдаты Вавилона. - В кн. Лазарчук А. Жестяной бор. - Харьков: Фолио; Донецк: ИКФ "Сталкер", 1996.
   13. Набоков В. Приглашение на казнь. - В кн. Набоков В. Рассказы; Приглашение на казнь; Эссе; Интервью; Рецензии. - М., 1989.
   14. Замятин Е. Мы. - "Знамя", 1988, N 4, 5.
   15. Мамардашвили М. Классический и неклассический идеалы рациональности. - М., 1994.
   16. Ефремов И. Час Быка. - В кн. Ефремов И. Собрание сочинений в 6 т. Т. 5. - М., 1992.
   17. Переслегин С. Пространство и Время не определено. - В кн. Переслегин С. Око тайфуна. - СПб., 1994.
   18. Пелевин В. Чапаев и Пустота. - М., 1996.
   19. Переслегин С. Принцип обреченности. - В кн. Переслегин С. Око тайфуна. - СПб., 1994.
   20. Чоран Э. Механика утопии. - "Иностранная литература", 1996, N 4.
   21. Рыбаков В. Трудно стать Богом. - В сб. Время учеников. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   22. Пятигорский А. Философия одного переулка. - М., 1992.
   23. Льюис К. С. Любовь. - В кн. Льюис К. С. Любовь, страдание, надежда. - М., 1992.
   24. Честертон Г. К. Святой Франциск Ассизский. - В кн. Честертон Г. К. Вечный человек. - М., 1991.
   25. Столяров А. Альбом идиота. - В кн. Столяров А. Малый апокриф. - СПб., 1992.
   26. Шестов Л. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Ницше. - В кн. Шестов Л. Избранные сочинения. - М., 1993.
   27. Пелевин В. Зомбификация. - "День и ночь", 1994, N 4.
   28. Померанц Г. Похвала диалогу. - "Огонек", 1993, N 6.
   29. Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. - В кн. Стругацкие А. и Б. Парень из преисподней; Беспокойство; Жук в муравейнике; Волны гасят ветер. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   30. Касарес А. Б. Дневник борьбы со свиньями. - "Иностранная литература", 1996, N 4, 5.
   31. Стругацкие А. и Б. Трудно быть богом. - В кн. Стругацкие А. и Б. Трудно быть богом; Попытка к бегству; Далекая Радуга. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
   32. Ефремов И. Туманность Андромеды. - В кн. Ефремов И. Собрание сочинений в 6 т. Т. 3. - М., 1992.
   33. Анчаров М. Голубая жилка Афродиты. - В. кн. Анчаров М. Сода-солнце. - М., 1968.
   34. Лазарчук А. Все хорошо. - В сб.: Время учеников. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   35. Лазарчук А. Жестяной бор. - В кн. Лазарчук А. Жестяной бор. - Харьков: Фолио; Донецк: ИКФ "Сталкер", 1996.
   36. Рыбаков В. Очаг на башне. - Рига, 1990.
   37. Рыбаков В. Не успеть. - "Нева", 1989, N 12.
   38. Акимов И., Клименко В. О мальчике, который умел летать, или Путь к свободе. - "Студ. меридиан", 1988 - 1995.
   39. Лем С. Магелланово Облако. - В кн. Лем С. Собрание сочинений в 10 т. Т. 11. (доп.) - М., 1995.
   40. Хаксли О. Вечная философия. - М.: Рефл-бук; К.: Ваклер, 1997.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"