- Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершённым. - пожилая женщина строго глядела с экрана. - Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет этих целей, однако не вижу другого выхода... - госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина. - ...кроме как поставить ему условием... Если Серёжа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому ещё это поручить.

Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

-А что за материалы имеются в виду? - поинтересовался щеголеватый следователь с вздёрнутыми кончиками усов.

- Это касается темы диссертации моей клиентки. - уклончиво ответил нотариус Иваненко, и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из Предпоследнего Дознания ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остаётся фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь ещё и материалы...

- Я бы хотел взглянуть на них.

- Не вполне уверен, что ваш ордер даёт такие полномочия. - осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой - два синих треугольничка в круге. - Ведь Ольга Фёдоровна ещё даже не умерла... окончательно.

- Из четвёртой стадии комы никто не возвращается. - буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. - Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях - проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

- Заполните здесь и здесь, господин...

- Карев. - напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издёвкой судьбы.

- Вот и чудненько. - Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов, воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого...

По такой-то погоде - вещь вполне закономерная.

*

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-прыгунов, хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне прыгуна было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя, - Павел Карев читал текст с экрана миникомпьютера-планшета.

Огромные абзацы, отягощённые научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки... Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности, - читать её материалы приходилось с трудом. Но чем больше перед мысленным взором его вырисовывалось то самое дело жизни подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь - перспективный задел.

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории особыми добродетелями не блистала, жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и познакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

*

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жёсткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте Истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезённых распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.

- Ах, Ольга Фёдоровна, - с грустной улыбкой молвил профессор. - Как же, как же... Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.

- Что вы имеете в виду? - поинтересовался Карев из гостевого кресла.

- Разумеется, её, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу, и, параллельно с этим - популяризировать.

Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределённость ответа, и решил прояснить:

- Эти идеи как-то связаны с темой её диссертации?

- Скажем так, они выросли из неё. Кандидатскую работу Ольга Фёдоровна защищала... - Радужный глянул на стопку листов. - Ещё в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй Мировой Войны ХХ века, и, хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, всё же она пока не выходила за рамки академической традиции... Ох, Лидочка, благодарствую!

Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и блюдцем печенья.

- Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зелёный чай. С жасмином.

-Не откажусь. - кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

- Без сахара пьёте? - заметил профессор, позвякивая ложечкой. - Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

- Так вот, Феклина. - Аркадий Петрович стал серьёзен. - Чего уж греха таить, многие учёные хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но у кое-кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются какие-то фантастические, революционные идеи, под них наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается...

- Это случилось и с Ольгой Фёдоровной? - уточнил следователь, сделав глоток чая.

- Увы. - профессор потянулся за печеньем. - Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй Мировой Войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР, и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены... В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

- Я, конечно, не специалист, и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Фёдоровны, - заговорил Карев. - Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники...

- Да-да! - кивнул профессор. - Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда - далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что всё с ног на голову встанет. К примеру, возьмём какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времён той войны, и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи... И этим занимается уже, простите, не одно поколение учёных. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанны, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду...

- А Ольга Фёдоровна, получается, не знала? - Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.

- Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем её творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых Мемуарах Жукова. Между тем, в науке вообще долгое время считалось это произведение псевдоэпиграфом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например, мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. Мемуары Жукова - это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце ХХ века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично, это, сами понимаете... - Аркадий Петрович развёл руками.

Следователь молча отхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:

-Поначалу Ольгу Фёдоровну пытались переубеждать, дискутировать... Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая Мировая началась со вторжения СССР в Финляндию - факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США - тоже факт! Но она этого словно не слышала, и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом ещё пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчёта по ней, и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск Бюллетеня Предпоследнего Дознания прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чьё имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Фёдоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком...

Профессор хрустнул печеньем...

- Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике - великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает всё общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и всё же... как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше - быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзе Дун регулярно читали ваш Бюллетень, возможно, им не пришло бы в голову начинать те злодеяния, которые теперь приходится изучать в курсе истории мрачного ХХ века. Тоталитарные режимы, - и фашистский, и коммунистический, исходили из постулата, что человек плох, и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек всё-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нём надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Фёдоровны было много такого хорошего. Но искать это в её околонаучных штудиях - пустое дело.

Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.

- Спасибо за добрые слова, и за консультацию.

- Очень рад был познакомиться и оказаться полезным. - с готовностью отозвался Аркадий Петрович.

Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.

Выходя, поморщился - чай отдавал горечью.

*

- Тебе чёрный, зелёный, красный?

- Красный. - ответил Павел жене и добавил: - Зелёным сегодня меня уже поили.

- Свидетели? - осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.

- Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее...

- Учёный дух! - рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.

- Да уж... Скажи, а ты бы назвала современного человека - хорошим?

- Тебя, что ли?

- Не только. Собирательный образ. Я серьёзно.

Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:

- Я бы назвала его удовлетворительным. С минусом. А что?

- Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удаётся откопать в процессе дознания - не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

- Тотального я что-то не замечала, - сказала Инна. - Людям просто нравится читать ваш Бюллетень. Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно... Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали и хватит. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

- На меня не смотри. Вон, лучше... на вазу!

- Но ты намного интереснее. - Павел поиграл бровями.

- Ещё насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлён за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу - ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания - спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица... Кажется, за её спиной, на камине, стояла похожая ваза...

Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Фёдоровна воспитывала одна, причём, в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешёл в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись - и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея - болезненно-тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдёт преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет - ведь на кону квартира в Центре, а у них - двое детей.

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Потому что, как оказалось, её материалы - псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества - невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.

Карев задумался, каково это - когда дело твоей жизни оказывается пшиком? И каково это вообще - подчинить всю жизнь какому-то определённому делу, идее? Необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки...

- Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?

- Конечно, - откликнулась красавица, склонившись над холстом. - Рисовать мужа.

- А если серьёзно?

- Если серьёзно, - то ещё кормить и обстирывать его.

- Что ж, буду иметь в виду.

Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему всё-таки стоит самому изучить материалы Ольги Фёдоровны.

*

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щёткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в прыгуне над городом, читал с экранчика планшета про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы...

Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, невероятный героизм, сотни источников, тысячи голосов...

Все статьи прочесть не удалось - начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причём, на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Фёдоровны.

В цитатах у неё особенно часто мелькало несколько фамилий учёных, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.

*

Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте Истории, но в другом крыле, и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зелёных глаз.

- Ах, Оленька... - проговорил он, листая распечатки. - Ну, это я читал, ранняя вещица. Её тогда ещё публиковали... А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила... И на меня ссылается... Да... А здесь что-то новенькое... Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? - старик посмотрел на следователя.

- Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Фёдоровны соответствуют, или не соответствуют истине.

- Вот как! Истина. Хм... Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?

- Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.

- Ага... Что ж... раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю... Не считая некоторых частностей, в целом она права.

Карев даже вздрогнул:

- Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?

- Да потому, что он - не учёный! - хмыкнул Алексей Иванович. - Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Учёным Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по НЭПу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно... А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой её должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй Мировой всё то, о чём Оля писала, знают и сами, причём, не только знают, но и, в целом, разделяют.

- Почему же тогда она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?

Алексей Иванович сощурился:

- Вы и в самом деле не догадываетесь?

- Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.

- В наши дни этот мир негласно разделён на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, как оно было, а вторые определяют, как это надо представить для внешних. Определяют, естественно, не сами, - основные ориентиры им спускают сверху. Из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намёки, понимает, что, допустим, статья об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 г. на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным, и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши - дают интервью, пишут учебники и популярные книжки для широкого круга читателей, где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они - пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, эзотерическое знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.

Несколько секунд Карев ошарашено осмыслял услышанное. Жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.

- Но если она была права... почему вы молчали? Почему не поддержали её... все эти спецы?

Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.

- Знаете, я не ожидал, - признался он, - что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас - к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы - в школе, в институте, по телевидению, - годами слышали одно и то же: что в мрачном ХХ веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол - фашистского и коммунистического, и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения... Вы годами ели эту чушь, и не подавились. И ни разу не задумались - а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы, якобы, молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии - все они лежат в свободном доступе, возьми, да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу, почему. Потому, что вам, и таким, как вы, - наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе, или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об экзистенциальной слоновости русской души! Вы не знаете правды не потому, что от вас её скрывают, а потому, что она вам - не нужна. Вот, Оля в лепёшку расшиблась, чтобы до вас её донести - и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, своё будущее она принесла в жертву - чему? Равнодушному обывательскому...

Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:

- Вот, посмотрите список её публикаций - это же слёзы одни! Несколько первых статей - в солидных научных изданиях: Вопросы источниковедения, ХХ век и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный Голос времени. История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по её разоблачению. Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она всё пыталась пробиться к широкому читателю, и пробивалась, вот, поглядите: Тайная жизнь, Секреты и загадки, Оракул и прочая бульварная дрянь, где её вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике... Спрашиваете, почему мы её не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда ещё было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибёшь. Повлиять на стереотип можно лишь если новая концепция будет поддержана сверху: то бишь, переписываются учебники, идут новости по серьёзным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры - вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдёт? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй Мировой? Да их пруд пруди. А вы всё это кушаете, и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь - всё равно! А она...

Профессор досадливо махнул рукой:

- Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы... А им-то что? Мёртвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут - больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?

- Нет. - машинально ответил следователь.

- То-то и оно... А ведь что-то делали... Мне мой дед рассказывал, что когда его дед был ребёнком, ещё жили последние ветераны той войны. И саму её тогда называли - знаете, как? - Великая Отечественная... Нда. Почему мы молчали... Вот, Оля не молчала - кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?

- Думаю, что одного - точно нашла. - медленно проговорил следователь, глядя перед собой. - Знаете, что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чём она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.

Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду, и, наконец, кивнул:

- Сделаю.

- Спасибо. - Павел поднялся. - Большое спасибо.

На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.

*

За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.

- Ну Паш, опять улыбаешься! Я же просила...

- Извини-извини...

- Потерпи ещё полчасика, пока я лицо закончу, а потом - улыбайся на здоровье.

- Всё, больше не буду.

- Полчасика... А что ты такой весёлый-то?

- Да там... по работе. Очень удачно дело сложилось.

Глядя на вазу, Карев думал о том, как, порою, под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной - как раз то, что ему нужно было найти для отчёта, который, как и прочие, будет опубликован в Бюллетене ПД - самом популярном издании. Правда достигнет, наконец, широкого круга читателей, причём в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Фёдоровны будет завершено, а её сын беспрепятственно получит наследство.

Можно сказать, провиденциальное совпадение. Осталось только как следует всё описать, приложить подготовленную Лапшиным библиографию, и подать начальству.

*

Вежливый стук, скрип двери.

- Викентий Петрович, вызывали?

- Да, Павлик. - ответил шеф, однако привычного проходи, садись, не последовало, вместо этого начальник сам поднялся из-за массивного стола, и сказал: - Пойдём-ка прогуляемся.

Викентий Петрович крайне редко покидал свой кабинет вместе с подчинёнными - Павел испытал такое лишь однажды, когда шеф отвёл его на засекреченный Минусовой этаж. Недобрые предчувствия охватили Карева, пока он шёл по коридору за упитанным коротышкой-начальником.

Они остановились у лифта, подождали, втиснулись в кабинку, поехали вниз. На первом этаже двери не раскрылись. Викентий Петрович нащупал на запястье браслет, надавил, и кабинка продолжила спуск. Предчувствия не обманули.

Минусовой этаж.

Как и в прошлый раз, тут было пусто и тихо. А ещё, кажется, пахло пылью. В коридоре гулко раздавались их шаги. Теперь шеф остановился у другой двери, начал набирать код. Пару секунд спустя дверь плавно отъехала, открывая взгляду комнату с высокими стеллажами.

- Заходи. - позвал начальник, ступая внутрь.

Едва Павел вошёл, дверь бесшумно закрылась за ним.

- Видишь ли, Павлик, с отчётом твоим проблемка нарисовалась. - Викентий Петрович внимательно разглядывал корешки папок, теснившихся на полках стеллажей. - Как ты помнишь, задача нашей службы - искать и показывать то лучшее, что реально есть в современниках. Но при этом - не залезая на чужое поле, понимаешь? То есть, устраивать всякие революции в науке, или общественных представлениях - не надо. О, вот и оно!

Начальник вытащил одну из папок и показал Кареву серую обложку:

- Девятнадцать лет назад я был простым следователем, как и ты. Мне попалось дело одного обрусевшего китайца - Григория Шу. Он всю жизнь бережно хранил дневник своего прадеда, который в XXI веке воевал в составе китайского контингента на индо-пакистанской границе. Дневник с довольно непривычной стороны показывал тот конфликт. Мне это показалось интересным и ярким фактом. Однако старик Егоров, возглавлявший тогда наш отдел, объяснил, что такое не пройдёт. Поскольку не соответствует официальной концепции истории. Понимаешь, эти стереотипы всякие, они ведь не с потолка берутся. Дневник моего китайца обелял интервенцию коммунистической державы. Материалы твоей училки воспевают далёкое коммунистическое прошлое нашей страны. А это, скажу тебе прямо, совсем не то, что требуется нашему демократическому обществу в условиях идеологического противостояния с Азиатским Блоком. Так что, мой тебе совет, - поищи у неё в биографии что-нибудь менее политизированное. Ну, там, тонущего котёнка спасла, или из хулигана-двоечника достойного человека воспитала...

Начальник вздохнул и продолжил:

- Ты, конечно, можешь на мой совет наплевать, и послать отчёт в том виде, в котором подал его мне сегодня утром. Помню твой демарш по делу Харчевского. Собственно, я девятнадцать лет назад тоже так поступил. Только знай, что опубликован он никогда не будет. Его распечатают и поставят сюда.

Викентий Петрович втиснул папку с делом Шу обратно на полку и повернулся к следователю.

- Спорить со мной не надо. Я знаю, что ты прав. Ты хорошо поработал. Но, увы, далеко не всё в нашей власти. Есть вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались. - начальник показал на ряды папок у себя за спиной.

Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа. Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:

- Викентий Петрович, можно вопрос?

- Конечно.

- Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова - вы?

- Да.

- И что именно вы решаете, отправить отчёт в Бюллетень, или в ту комнату?

- Не только я. Отчёт будет смотреть комиссия. А после неё - выпускающий отдел. Впрочем... в последнее время место цензора у них вакантно... Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж - последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?

- Нет. Я просто спросил, - двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. - Викентий Петрович... нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы всё обдумать...

- Да, конечно.

*

Павел брёл под дождём, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя всё новые фрагменты к жёлто-красной мозаике под ногами.

Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днём подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и всё сильнее ощущалось дыхание победы...

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Не вписывается в спущенные сверху ориентиры. И всё же Павлу думалось, что читатели Бюллетеня станут чуть обделённее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.

А ещё откуда-то родилось предчувствие, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой Карев увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.

Да, не вышло. Хотя могло бы.

*

Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.

Хороший парень - Павлик. Идеалист. И это, в общем, правильно. Но иногда чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчёт. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил - соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на Минусовой и не водил. А идеалиста Карева - уже два раза. Ему иначе не объяснишь. Хотя всё равно завтра подаст отчёт в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.

А начальник что сделает? У него инструкции...

Вспомнилась одна из историй, слышанных в детстве. Незадолго до Второй Мировой бабушка бабушки слышала предание, что перед концом света пойдёт чёрный снег. И однажды, в декабре 1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся чёрные хлопья, оседая тёмными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы...

А вот сейчас, по сути, в такой же чёрный снег ему придётся превратить отчёт Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в шарике инфокона...

А если всё-таки?... Ведь не уволят же его. Ну, выговор гарантирован. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну, дальше начотдела не повысят - да не больно-то и хотелось... Но зато в том, девятнадцатилетней давности споре, он сможет последнее слово оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способен поступить по совести, а не по инструкции...

Что до остального... даже если комиссия пропустит отчёт, и выпускающий внимания не обратит - великого переосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит - просто каждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик, и эта его упёртая историчка... как её там... Феклина.

Или всё-таки не стоит? Что, если, наоборот, силы, враждебные Дознанию воспользуются этим и раздуют скандал?

Впрочем, он всё равно не пройдёт комиссию...

*

- Привет! Как ты сегодня рано...

- Петрович отпустил.

- Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала...

- Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там... мой портрет поживает?

- Сейчас увидишь. По-моему, удался!