...Недалеко от Патриарших, на скамейке, выкрашенной в ярко-зелёный цвет; под клёном, с пока ещё густой шевелюрой из жёлто-красных листьев, сидела очень странная пара. Девушка, лет шестнадцати-восемнадцати, с копной коротких непокорных черных волос, карими, с золотинкой глазами и чуть-чуть вздёрнутым носиком... и мужчина. Про него можно было бы сказать только то, что он был гораздо старше. С одинаковым успехом ему могло быть и тридцать и пятьдесят. А внимательно посмотрев в его глаза, можно было предположить и все пятьсот, если, конечно, столько живут. Мужчину звали.... Впрочем, какая разница...может Владимир Викторович, может Великий Воланд... Шутка, конечно...
Просто подчиненные и знакомые звали его по инициалам: "В.В." Это повелось давно... И "почему так?" - рассказывать ни к чему... Это уже совершенно другая история, не имеющая никакого отношения к данным событиям.... Хотя согласитесь, что это совершенно дурацкая вещь - целый рассказ звать мужчину "В.В." Поэтому пусть он будет Воланд... Просто имя... Ничем не лучше и не хуже других имён... Простите, что Вы сказали, Искушённый Читатель?... Довольно дешёвая попытка примазаться к великому Булгакову? Бросьте.... Да мало ли в Бразилии "донов Педров"...
Между этими двумя такими разными людьми стояла шахматная доска.
Девушка взяла в руку черную пешку и поставила на её место белого ферзя. Ещё раз бегло осмотрела позицию и посмотрела на мужчину, явно не завидуя его положению на шахматной доске.
- Может переходите? - спросил мужчина.
Девушка фыркнула и по слогам произнесла:
- НИ-ВА-ФТО, - явно издеваясь, впрочем, в пределах приличий.
- Тогда Вам мат в три хода. Причём всё равно, как будете ходить Вы. Я похожу так, так и так.
- Как это, как это , как это, - затараторила девчонка, явно не ожидавшая такого продолжения. Она лихорадочно пыталась найти достойное продолжение в, казалось, уже выигранной партии и постоянно трогала и свои и чужие фигуры, бормоча под нос
- А мы...а он...
"Интересно, что она сделает? Скажет, что это нечестно, снова расставит фигуры, упрямо глядя исподлобья, или просто смахнет их и упорхнёт обиженным воробьём.... Что?"
Воланд закрыл глаза, подставляя лицо осеннему ветру. Память вдруг перебросила его на "тысячу" лет назад, в такой же ясный, ветреный осенний день. Ну да! Именно такую же фразу он произнес симпатичному вихрастому парнишке примерно её возраста. Ну, да. Именно поэтому он, наверное, и запомнился. Что же сделал тогда пацан? А ...мальчишка тогда неожиданно достал из кармана два листочка в клеточку из обычной школьной тетради, сложенных пополам, и протянул один из них. Так отчётливо вдруг увиделось как, немного удивляясь, Воланд развернул этот мятый листик. На нём, красивым почерком, и почти без исправлений было написано:
Эти карие глаза
Не дают покоя мне...
Ведь решил забыть тебя
Но опять, как в страшном сне
Всё стараюсь убежать,
Только сковывает тело.
Не могу тебя понять,
И не знаю, что мне делать!
Не могу тебя понять,
И не знаю, что мне делать!
И хожу я как во сне,
Ни на миг не просыпаясь.
Но сказать о том тебе
Всё хочу, и не решаюсь
Только знаю что теперь
От тебя уйти не смею...
Неужели никогда
Рук твоих я не согрею?
Неужели никогда
Рук твоих я не согрею?
Воланд вопросительно посмотрел на юношу.
- Это песня. У нас скоро посиделки. И там будет одна девушка. Она мне очень нравится. И я очень хочу, что бы она это поняла... - В принципе это прозвучало достаточно сумбурно, но Воланд понял.
- Это очень хорошие слова, и она обязательно всё поймет, - пожал Воланд плечами.
- Да Вы не поняли,- он чуть не плакал, - В песне должно быть три куплета...
(Кто ему сказал такую чушь?) И протянул второй листок. Исправлений было гораздо больше. Листок был исчеркан почти весь. Но разобрать можно было:
Много лет уж маюсь я
Карих глаз не забывая
Только ты не на меня
Смотришь взгляд не отрывая...
Время быстро пронеслось,
Как в час первого свиданья.
Лишь оставив на душе
Горький пепел ожиданья,
Лишь оставив на душе
Горький пепел ожиданья.
- Ведь что-то не так. Да? - паренёк смотрел на Воланда глазами больного спаниеля, -Я знаю, что Вы знаете...
Воланд закрыл глаза. Он понимал, что значат для его собеседника эти стихи. Отречься от них для мальчика было бы предательством. ПРОКЛЯТАЯ ПРИВЫЧКА ГОВОРИТЬ ПРАВДУ. Воланд открыл глаза. Юноша ждал.
- Честно?
- Конечно!
- Я хочу чтобы ты понял - это твоё. Я могу, и то, если только ты захочешь, сказать как поступил бы я. Ты можешь согласиться, а можешь и нет с моим мнением. Но Это твоё....
- Понял!!! НУ...
- Я никогда не смогу написать такие сильные стихи. Для этого надо быть восемнадцатилетним....Но я бы порвал второй листок.
Парень уже открыл рот, но Воланд продолжил :
- Я бы сочинил бы красивый проигрыш после двух куплетов, а потом бы спел
Эти карие глаза
Не дают покоя мне...
Воланд замолчал.
- И... -подтолкнул его юноша.
- И всё.
Паренёк молча встал, забрал оба листка из рук Воланда и ушел по аллее. Так уходят дети, которых обманули взрослые, пообещав что-то хорошее и не выполнив это.
И самое странное - история имела продолжение!
Спустя два года Судьба забросила Воланда в один маленький уральский городок, которого нет ни на одной, даже самой подробной карте. Да еще в местный Дом Культуры. Там должен был состояться концерт, на котором должен был присутствовать Большой Человек (который ещё лет через десять после этих событий станет Президентом страны. Страны, которой тоже не было, как и городка, ни на одной карте мира. Естественно, о том, что произойдет через десять лет, не знал никто, даже сам Воланд, который давно уже решил не заглядывать в будущее. Зачем, если оно все равно настанет чуть позже?)
Режиссер-постановщик местного клуба решил, что первым должен выступить Уральский народный хор с какой-нибудь патриотической песней. Но чтобы расставить басов и теноров, мужчин и женщин, первые и вторые голоса на шаткие четырехуровневые скамейки, даже после двух часов тренировок надо было три - четыре минуты. Поэтому этот умник придумал, что пока хор будет строиться ЗА КУЛИСАМИ, ПЕРЕД КУЛИСАМИ, заглушая шорохи крадущихся ног, должен спеть под гитару патриотическую песню какой-нибудь симпатичный студент-комсомолец из столицы с хорошим голосом, проходящий практику на местном предприятии. Должен уточнить, что в то время ещё не знали, что такое фонограмма или концерт в записи.
И вот Воланд, сидящий в пятом ряду, перед кулисами в свете прожекторов увидел немного изменившегося, но абсолютно точно того паренька с Патриарших. Парень заиграл на гитаре, причем не как Высоцкий, который был тогда моден, рвя струны и души, а скорее как Митяев - когда гитара разговаривает с тобой. Небольшой проигрыш и
Эти карие глаза
Не дают покоя мне...
Ведь решил забыть тебя
Но опять, как в страшном сне
Всё стараюсь убежать,
Только сковывает тело.
Не могу тебя понять,
И не знаю, что мне делать!
Не могу тебя понять,
И не знаю, что мне делать!
И хожу я как во сне,
Ни на миг не просыпаясь.
Но сказать о том тебе
Всё хочу, и не решаюсь
Только знаю что теперь
От тебя уйти не смею...
Неужели никогда
Рук твоих я не согрею?
Неужели никогда
Рук твоих я не согрею?
...Эти карие глаза
Не дают покоя мне...
В зале секунд тридцать стояла тишина (забыл слова? Ну ? Ну что ты молчишь?). А он просто стоял на сцене, чуть прищурившись от яркого света пюпитров. И вдруг откуда-то сзади, с галёрки, раздался сначала один, потом два хлопка, и через мгновение лавина аплодисментов смела стены этого ДК, и Воланд почувствовал как ему в лицо,почти как сейчас, пахнул этот осенний, уже немного колючий ветер. А зал, казалось, сошел с ума. Через пару минут грохот аплодисментов не пошел на убыль, а стал лишь ритмичной бисовкой. НАРОД ТРЕБОВАЛ бис. И просто потому, что ни в одном слове не было фальши.
А за кулисами режиссер, который был уверен, что завтра он положит партбилет на стол, очередной раз выталкивал этого засранца на поклон (ещё хоть на слово рот откроешь -убью лично) и шепотом извинялся перед хором, который так и стоял, переминаясь с ноги на ногу на своих четырёх огромных скамейках...
...Воланд открыл глаза. Партия продолжается! Интересно, как поступит эта пигалица?