Атлантика. Район Бермудского треугольника. 20...5 год

  

   Е-2С "Хокай", палубный самолет военно-морской разведки США, на бреющем полете мчался над самыми гребнями ревущих волн, словно собирался пополоскать фюзеляж и крылья в соленой воде. "Большой небесный глаз", как прозвали эту массивную машину сами летчики еще во время войны во Вьетнаме, уже вторые сутки участвовал в поисковой операции по обнаружению пропавшего авианосца CVN-77 "Джордж Буш".

   -- Господи, ну и погода, -- простонал лейтенант-коммандер Роджер Карр, первый пилот. -- Третьи сутки шторм держится. Что здесь можно найти? Видимость -- ноль. Поднимешься выше -- сплошные помехи на радаре. Точно "Буша" накрыли шляпой фокусника. Похоже на дурной сон, ей-богу. -- И обратился к одному из операторов поста радиолокационной станции: -- Гарсиа, что у нас там?

   -- Пока ничем не могу порадовать, сэр, -- отозвался тот, потирая покрасневшие от усталости глаза и всматриваясь в экран, покрытый белесыми пятнами и черточками. -- Нужно подниматься. Вся надежда на радар.

   -- Ясно, -- обреченно выдохнул лейтенант-коммандер. -- Будьте предельно внимательны. И держите постоянную связь с базой.

   -- Так точно! -- нестройным хором ответили Гарсиа и другие операторы.

   На секунду в кабине пилотов воцарилась тишина.

   -- Дурной сон... -- повторил лейтенант-коммандер, нахмурившись.

   -- А мне сегодня девушки снились, -- несколько растерянно сказал второй пилот Джефферсон, жилистый негр. Он поправил шлемофон, скрывавший его бритую голову. -- Да так, что одеяло бугром стояло.

   Джефферсон вздохнул и вцепился в подлокотники кресла. Летящие навтречу волны ему не нравились. Точнее их близость.

   -- Тебе пора жениться, Томми, пока поршень не сработался, -- посоветовал ему Карр, наблюдая за дворниками, снующими по лобовому стеклу кабины. Лицо лейтенант-коммандера, покрытое густым загаром, скривилось в улыбке.

   Самолет сильно трясло, раскачивало. Они летели против ветра, сквозь хлесткий ливень. "Хокай" зажало между двух серых масс: снизу бушевал океан, сверху -- клубились облака, которые, казалось, вот-вот соприкоснутся с волнами. Громадный нефтяной танкер, через палубу которого переваливались свирепые волны, исчезал позади, в пелене дождя.

   Джефферсон посмотрел на показания альтиметра:

   -- Высота восемьдесят футов, сэр. Аккуратнее. Можем рухнуть.

   -- Понял, -- эхом откликнулся лейтенант-коммандер. -- Иду на взлет. Внеси в бортовой журнал координаты танкера.

   -- Есть, сэр!

   Роджеру Карру, управлявшему крылатой машиной, стоило больших усилий удерживать "Хокай" на курсе из-за турбулентных потоков у поверхности воды. Он понимал, что малейшая неточность в пилотировании и океан с глухим всплеском примет экипаж в свои объятия. Летчик потянул ручку управления, турбовинтовые двигатели загудели еще сильнее, и самолет послушно поднял нос, набирая высоту.

   Бушующий океан начал отдаляться, уходить из-под фюзеляжа.

   Джефферсон облегченно выдохнул. Он открутил крышечку с бутылки "кока-колы", сделал большой глоток, рыгнул и поморщился. Теплая жидкость тошнотворно заплескалась у него в животе.

   "Хокай" нырнул в облака и растворился в них. Покачав крыльями, над которыми на стойках была укреплена вращающаяся РЛС под полусферическим "грибом" обтекателя, самолет выровнялся и перешел в горизонтальный полет.

   Карр покосился на второго пилота.

   -- Томми, поставь какую-нибудь музыку, что-нибудь из классики, но повеселее.

   -- Без проблем, сэр! -- Рука Джефферсона потянулась к радиоприемнику, пальцы пробежали по кнопкам, настраивая прибор на нужную радиостанцию. Вскоре сквозь электростатические помехи прорвался вначале ритм гитар, а затем и голос певца -- в шлемофонах раздался старый добрый рок-н-рол.

   -- Что у нас с топливом, Томми? -- спросил Карр.

   -- Хватит на час или полтора, сэр. Потом переключимся на резервный запас.

   Лейтенант-коммандер кивнул:

   -- Отработаем еще один участок и возвращаемся на базу.

   -- Да, сэр.

   -- Бери управление на себя, -- приказал первый пилот Джефферсону. -- Держи заданный курс. Активируй лазерно-кодовую систему связи между нами и авианосцем. Не дай бог, "угостят" нас из "СИ Спарроу". Перед вылетом меня проинформировали, что неподалеку от "Эйзенхауэра" были замечены русские самолеты-разведчики. И выдерживай скорость.

   -- Управление взял на себя. Связь "свой -- чужой" активировал. Скорость выдерживаю, -- монотонно рапортовал Джефферсон.

   -- Гарсиа, -- обратился к оператору Роджер Карр, -- подключите и пассивную систему наблюдения, отслеживайте цель по всем азимутам.

   -- Есть, сэр! -- ответил тот.

   Карр устало потянулся в кресле, расстегнул ремни безопасности, встал в полный рост и расправил затекшие от долгого сидения мышцы.

   -- А что русские забыли в этих водах? -- поинтересовался второй пилот, бросив взгляд на командира.

   -- Говорят, якобы утеряли связь со своей атомной подлодкой, -- произнес Карр. -- На наши протесты и просьбы покинуть район проведения поисков они никак не отреагировали. Ведут себя бесцеремонно, подозрительно. Похоже, и впрямь у русских возникли те же проблемы, что и у нас. Такие вот дела, Томми...

   -- Я не верю русским, -- заявил Джефферсон, вложив в слова ноту презрения. -- Нужно быть начеку.

   -- Согласен. Они непростые ребята.

   -- Есть сигнал! -- воскликнул лейтенант младшего ранга Джерри Гарсиа. -- Думаю, я что-то вижу. Прямо по курсу!

   Джефферсон покосился на командира и отключил радио.

   Первый пилот недоверчиво хмыкнул и снова занял свое место.

   -- Уверены, Гарсиа? -- спросил он. -- Описываем круг за кругом, а все без толку. Прошлый раз наткнулись на чертов танкер.

   -- Сигнал постоянный, сэр, -- ответил оператор. Гарсиа клацнул клавишами, меняя режим обзора основного локатора. Сверился с цифровой картой на вспомогательном экране. -- Странно... Не понимаю, почему послали на поиски именно нас. Могли и со спутника обнаружить.

   -- Увы, Джерри, -- по-приятельски обратился к нему Карр. -- При таком шторме спутники оказались бесполезны. Одно удивляет: почему именно в этом треклятом Бермудском треугольнике постоянно происходят всякие непонятные вещи?

   -- Здесь именно такое и наблюдается, сэр, -- сказал оператор. Гарсиа придвинулся поближе к экрану, всмотрелся и ткнул пальцем в окруженное странным кольцом пятно, появившееся минуту назад просто ниоткуда. Включил режим селекции помех. -- Что-то непонятное. Честно говоря, впервые такое вижу.

   -- Что там?

   -- Сигнал то появляется, то исчезает. Объект очень большой и не похож на помеху, так как остается на одном месте и окружен странным, идеально ровным кольцом, ни к одному из эталонных сигналов не принадлежащему. Диаметр помехи где-то около шести миль.

   -- Думаешь, там спрятался "Джордж Буш"? -- спросил Карр.

   -- Да, это наш авианосец. Непонятно, почему никакой связи с ним нет. Наш радар он бы засек и при таких условиях миль за двести. А тут... Мы даже не подвергаемся обратному режиму дешифровки сигнала. Я думаю, что когда мы вернемся, то я усядусь и напишу об этом роман, -- пошутил Гарсиа. -- А чего? Уверен, за такие истории неплохо платят.

   -- Джерри обнаружил инопланетян и собирается взять у них интервью, -- с сарказмом произнес Джефферсон, хохотнув. -- Хорошо, что мы не у берегов Гренландии, а то бы он там за бигфутом начал охотиться.

   -- В Гренландии нет бигфутов, -- со знанием дела буркнул Гарсиа.

   -- Все выглядит гораздо проще, Гарсиа, -- спокойно произнес лейтенант-коммандер, хотя в его глазах загорелись огоньки охотничьего азарта. -- Скорее всего, у них какая-то серьезная поломка. Или ты веришь в паранормальную чушь с пришельцами?

   -- Джерри слишком много читает бульварной прессы, -- поддержал первого пилота Джефферсон.

   -- Нужно всего лишь все хорошенько взвесить, чтобы это не выглядело выдумкой, а стало правдой, -- ответил им Гарсиа, не обратив внимания на очередную насмешку. -- Пришельцы -- существа отнюдь не баснословные, уж поверьте. Есть много доказательств их существования. Просто мы видим лишь то, что хотим видеть. А то, чего подсознательно боимся встретить, -- для нас лишь собственное отражение, как в зеркале. Понимаете?

   -- Джерри, да ты у нас Шерлок Холмс и Фрейд в одном лице! -- пошутил второй пилот. -- Совсем мне мозги запарил лекцией. Покажи хоть одного найденного тобою гуманоида -- я отпущу шевелюру, как у Эйнштейна.

   -- Ловлю на слове... -- Гарсиа усмехнулся, представив на бритой голове Джефферсона прическу а-ля "пушистый одуванчик".

   -- Отставить разговоры! -- прервал дискуссию спокойным тоном Карр и приказал: -- Дайте точные координаты.

   Операторы локаторных постов моментально включились в работу. Пеленг, удаление... Карр выслушал их отчет и сказал:

   -- Хм... Совсем рядом. Внимание! Беру управление на себя. Спускаемся! Пристегнитесь!

   Роджер Карр похлопал по плечу второго пилота:

   -- Сейчас посмотрим, что нам отыскал Джерри. Если обнаружим летающую тарелку с зелеными человечками, то с тебя пять упаковок ирландского пива. Две -- мне.

   -- Заметано, сэр! Ставлю шесть! Вам -- три, если дело выгорит.

   Карр отдал ручку управления от себя. "Хокай" понесся вниз, к силе земного притяжения добавилась мощь турбовинтовых двигателей. Самолет выскочил из облаков под проливной дождь, как черт из табакерки, судорожно выровнялся и вновь полетел над гребнями волн.

   Шторм, очевидно, достиг апогея. Самолет дрожал, его кидало из стороны в сторону, как марионетку, привязанную к пальцам кукловода. Ручку управления трясло в лихорадке, и Карр удерживал ее обеими руками.

   И тут произошло нечто странное. Словно Господь Бог взмахнул своей волшебной палочкой -- все враз утихло. "Хокай" прорвал какую-то невидимую мембрану шторма, сбил девственную плеву разбушевавшейся стихии. Пелена дождя исчезла, последние капли смахнули стеклоочистители. Яростный ветер утих. Небо просветлело. Прямо по курсу показался грозный силуэт авианосца.

   Синеватые с прозеленью волны лениво шлепали по исполинскому корпусу военного монстра. Стоял штиль. Тишину разрывал лишь рев турбин самолета. Но здесь, мягко говоря, было неуютно. Люди почувствовали себя чужими. Нечто неосязаемое сворачивало их нервы в комок, сжимало сознание. Создавалось впечатление, что они оказались не в спокойно-странном месте, а в кастрюле с водой, которая ни с того ни сего вот-вот закипит.

   -- Охренеть можно! -- воскликнул лейтенант-коммандер. Уйдя вправо и положив самолет на левое крыло, он до рези в глазах всматривался через боковое окно в гигантский корабль. Обычно невозмутимый Карр изменился в лице. Его спокойствие растрескивалось, как губы человека, погибающего от жажды.

   "Хокай" сбросил скорость и стал описывать круги над авианосцем.

   На многоярусной надстройке лейтенант отчетливо рассмотрел цифры "77". Это был "Джордж Буш". Гарсиа не ошибся. Полетная палуба, поражавшая размерами, была абсолютно пуста -- ни единого истребителя со сложенными консолями крыльев, ни единого вертолета, ни одного человека. На ходовом мостике -- тоже никого. Антенны радиолокаторов замерли. Казалось, авианосец был покинут экипажем. Но, что самое удивительное, корпус корабля как-то подозрительно просел в воду, ниже ватерлинии, будто что-то неимоверно тяжелое давило сверху на корабль. Что-то невидимое глазу.

   "Неужели корабль тонет, а экипаж и авиакрыло покинули его? Не русская ли субмарина постаралась?" -- мелькнули страшные догадки у Карра. Однако сомнения тут же попятили эту версию: "Куда подевались самолеты, вертолеты и почти шесть тысяч человек? Бесследно исчезли? Не видно ни катеров, ни шлюпок, ни спасательных плотов. Ничего. И крен, если имеется пробоина, не наблюдается. А пробоина должна быть гигантского размера. Может, утечка из ядерных реакторов? Нет. Невозможно!"

   Гарсиа, не сводя глаз с монитора, в этот момент сказал лишь одно: "Пресвятая Дева, да что же тут происходит?.."

   -- Гарсиа, вы это видите? -- спросил Карр.

   -- Да, сэр. Сканируем.

   -- Информация? Мысли?

   -- Думаю, на авианосце нет ни одной живой души, сэр. Корабль полностью обесточен, оба реактора заглушены. Приборы это подтверждают.

   Роджер Карр включил запись цифровой видеокамеры с самонаводящимся объективом, укрепленной на пилоне под крылом. И пытался засечь хоть одно движение на авианосце. Самолет пролетал возле кормовой части, массивная башня с направленными вверх орудиями тоже оставалась без движения.

   "Во что они целились?" -- еще больше встревожился Карр.

   Второй пилот смотрел в другую сторону, на то, что Гарсиа обозначил как "странное кольцо".

   -- Сиськи небесные... -- прошептал он.

   Джефферсон так и замер с открытым ртом. "У меня глюки..." -- думал ошарашенный второй пилот.

   Действительно, а кто бы поверил? Огромный "пятак" спокойной поверхности воды, в центре которого находился авианосец, был отгорожен от остального мира идеально ровным заслоном, будто кто-то накрыл часть океана циклопическим стаканом. Пространство за этой оболочкой было скрыто в дымке тумана, легкой, словно дыхание на поверхности зеркала, но непроницаемой.

   -- Господи, мне никто не поверит... -- пролепетал Джефферсон.

   -- Смотри, Томми! -- вскрикнул лейтенант-коммандер.

   Вдруг авианосец дрогнул, как поплавок, почувствовавший тяжесть крупной рыбы. Вода вокруг него забурлила. От корабля во все стороны разошлись кольца волн. И, точно поплавок, авианосец сначала нырнул, а потом начал стремительно подниматься, выше и выше -- обнажилась черная полоса ватерлинии, показались четыре огромных винта, руль и киль. Через минуту "Джордж Буш" завис в воздухе в трехстах футах над водой.

   -- Командир... -- Джефферсон озадаченно посмотрел на первого пилота.

   -- Продолжаем вести наблюдение, -- распорядился Карр.

   "Хокай" поднялся выше.

   -- Что это такое? -- тыча на корабль пальцем, сказал Джефферсон.

   Карр промолчал.

   Авианосец тем временем покрывался странными зелеными испарениями.

   -- Что же тут творится?.. -- в один голос произнесли Джефферсон и Карр.

   В наушниках шлемофонов раздался треск и шипение статики, сквозь которые прорывался матерный "загиб" Гарсиа, состоящий из дюжины испанских слов без единого повторения.

   "Джордж Буш" минуты две повисел между небом и водой, а затем обрушился вниз. Кинетический удар от столкновения судна с водой вызвал пушечный грохот и, вздымая титанические фонтаны, поднял огромные волны.

   Конструкция авианосца не выдержала удара: крепкая сталь во многих местах лопнула и деформировалась, палуба сложилась "гармошкой". Затем корабль завалился на бок и разломился пополам, обнажив нутро. Кормовая часть судна ушла под воду первой, вслед за ней -- остаток корпуса. Вода вокруг тонущего гиганта закипела. Через несколько минут все было кончено. На поверхности остались плавать мелкие обломки, не утянутые водоворотом на дно.

   -- Господи-ты-боже-мой... -- скороговоркой прошептал лейтенант-коммандер. -- Нырнул круче, чем "Титаник"... Если б не были заглушены реакторы...

   В голове у Рождера Карра стрелой пронеслись видения: яркая вспышка... огненный шар плазмы... раскаленная ударная волна, под напором которой все плавится и испаряется... вверх поднимается зловещее грибовидное облако, словно в небо выпустили огромного адского джинна... Все это могло бы статься. Повезло, ничего не скажешь.

   -- Все отсняли? -- спросил Джефферсон. -- Уходим, сэр?

   -- О'кей! Больше здесь делать не-е... -- Карр осекся и медленно протянул руку, указывая куда-то в небо. Глаза его округлились, будто ему на голову падала крылатая ракета.

   Джефферсон задрал голову и посмотрел вверх.

   Небо над ними начало сгущаться в чернейшую тьму, озаряемую всполохами откуда-то из бескрайней, вязкой глубины. А затем мрак начал клубиться и вращаться, свиваться в кольца и выпрямляться, как громадный червяк, покрываясь гнилостно-зеленым мерцанием. Из него появился колоссальных размеров уродливый клубень с мясистыми щупальцами, напоминавший морское чудовище.

   -- Мамочка моя!.. -- простонал Джефферсон, вжав голову в плечи. У него и, думается, н только у него, враз пересохла глотка, а по телу прокатилась ледяная дрожь.

   -- Дьявольщина какая-то. Сваливаем отсюда, сэр!

   И вдруг:

   -- Внимание! -- не дремал Гарсиа. -- Цель групповая, маловысотная, скоростная! Две единицы. Засек активное радиолокационное облучение. Ответчики опознавания выдают "чужой". Идут прямо на нас. Дистанция... Черт! Это русские! Они уже здесь!

   Из пелены "стены", окружавшей шестимильный участок океана, двумя огненными стрелами вырвались Су-33. Рев их двигателей сотрясал небеса. Ведущий истребитель выпустил две ракеты в непонятное и неопознанное образование в небе и тут же, заложив крутой вираж, исчез в мареве, откуда появился. А ракеты изменили траекторию полета почти у самой цели и, не причинив ей вреда, упали в воду. Там они и взорвались, выплеснув стройные фонтаны.

   Второй истребитель повторил атаку, но столь же безрезультатно. На поверхности воды взметнулись еще два бешеных "гейзера". Однако СУ-33 не удалось скрыться. Слишком широким оказался разворот. От "клубня" отделился мерцающий зеленый шар, ощетинившийся множеством искрящихся шипов, который на огромной скорости сблизился с самолетом и взорвался ярким облаком.

   Су-33, потеряв часть оперения крыла и хвоста, некоторое время продолжал держаться в воздухе, хотя из поврежденного левого сопла двигателя вырывалось пламя. А затем разрушившиеся лопатки компрессора турбины буквально разорвали самолет на горящие клочья, градом посыпавшиеся в воду.

   Дело принимало скверный оборот.

   Роджер Карр резко накренил "Хокай" в глубоком вираже. Запущенные в полную силу моторы взревели. Самолет практически развернулся вокруг хвоста благодаря ковбойской лихости летчика. Второй пилот мельком успел засечь опасность и в ужасе закричал:

   -- Командир, оно и по нам что-то выпустило!

   -- Гарсиа! -- крикнул Карр. -- Что видишь?

   -- Ничего, сэр! -- нервно ответил оператор. -- Ничего! Если нас чем-то атаковали, то в нем нет металла!

   И в этот самый момент Джефферсон краем глаза заметил, как нечто остроносое, длиной около шести футов, попало под винт правого двигателя и, точно гильотиной, им было разрублено. "Хокай" затрясло, увело в сторону. Взвыла сирена предупреждения, и услужливый голос речевого информатора сообщил о повреждениях. Карр едва смог выровнять самолет, но летающая машина уже "захромала" -- лопасти винта от столкновения до половины искорежило и частично срезало.

   -- Они в нас попали, сэр! -- воскликнул Джефферсон. -- Господи! Они попали!

   -- Кто они? -- буркнул Карр, мысленно подгоняя самолет к туманной стене, за которой хотел укрыться. -- Черт! Быстрее! Черт! Ну давай, давай же!..

   "Хокай" снова сотрясли удары. Но на этот раз они были сильнее прежнего. Что-то угодило в хвостовой отсек самолета. Речевой информатор не добавил ничего обнадеживающего -- "отказ того, отказ сего", перечислять устанешь. Одновременно в наушники шлемов ворвались крики операторов. О том, что там могло с ними произойти, и подумать было страшно.

   -- Гарсиа, что у вас там?! -- встревожился лейтенант-коммандер. -- Гарсиа, отвечайте!

   В ответ по ушам снова резанули отчаянные крики.

   Правый двигатель загудел на более тонкой, жалобной ноте, пару раз "чихнул" и задымился.

   -- Похоже, мы нарвались на неприятности... -- Карр делал все возможное, чтобы удержать тяжеловесную поврежденную машину в воздухе. -- Глуши правый двигатель, включи систему пожаротушения. Аварийно слей остаток топлива!

   -- Понял, выполняю! -- Джефферсон щелкнул несколькими тумблерами, засветились индикаторы на панели управления, дым исчез и за самолетом потянулся керосиновый шлейф.

   -- А теперь прибери обороты левого двигателя, чтобы не перегрелся, -- снова скомандовал Карр. -- Совсем чуть-чуть, а то грохнемся в воду.

   -- Есть, сэр.

   -- Уже лучше. Ничего, дотянем, -- сквозь зубы произнес Карр с подобающим для опытного летчика хладнокровием. Его глаза, окруженные сетью морщинок, сощурились.

   Тряска самолета понемногу утихала.

   Из отсека операторов раздался уже не многоголосый, а одинокий крик.

   -- Господи! -- выдохнул Джефферсон, смахнув со лба крупные капли холодного пота -- будто кто-то надел на него ледяную шапку под шлемофон.

   -- Проверь! -- приказал ему Карр, мотнув головой в сторону двери герметичной переборки, разделявшей кабину пилотов и отсек с блоками электронных систем и радиооборудования, где находились операторы.

   Джефферсон расстегнул ремни безопасности, поднялся и едва не упал -- самолет нырнул обратно в шторм, проглотивший его с чудовищной быстротой. "Хокай" задрал нос кверху и начал набирать высоту. Летчик ругнулся и, балансируя руками, неуверенными мелкими шагами направился к операторам. С аппаратурой первого отсека было все в порядке, но когда он распахнул вторую дверь, то застыл с открытым ртом. Сердце забило в уши, в грудь, в голову...

   Высоченный, чернявый, с вечно прищуренными черными глазами Гарсиа сыпал проклятиями и поливал из огнетушителя невиданное существо, похожее на покрытую панцирем морковку, где вместо зеленой ботвы извивались десятки белесых щупалец с лиловыми присосками. Тварь верещала, как кошка, которую пускают на фарш. Химический состав пены ей точно пришелся не по вкусу. Два других оператора лежали на полу без движения. Горело аварийное освещение. В днище фюзеляжа зияла рваная дыра, в которую со свистом всасывало воздух.

   Джефферсон прижался спиной к переборке, выхватил из кобуры пистолет, прицелился и высадил в тварь всю обойму. Стрелок он был отменный. Существо забилось в агонии, как пронзенная острогой рыба, перестало визжать и испустило дух. Щупальца в последний раз сжались и выпрямились.

   Гарсиа, не заметивший появления Джефферсона, от неожиданно раздавшихся выстрелов плюхнулся на задницу и выронил опустевший огнетушитель.

   -- Трындец, сказал отец! -- Джефферсон по-ковбойски дунул в ствол пистолета и сунул его обратно в кобуру. -- Ты как, Джерри?

   -- Кажись, жив, -- устало выговорил Гарсиа, потирая ушибленную "пятую точку". Он поднялся. По его лбу струилась кровь. -- Едва не обосрался от страха. Спасибо, спас мою мексиканскую задницу.

   -- Считай, что ты у судьбы вытянул из колоды джокера, приятель. Что это за дрянь? Это она в нас саданула?

   -- Угу. Пару таких же штук, кажись, промазали и срикошетили. Срань господня, эта штука пробила дыру, как пуля. Потом точно бешеная стала прыгать. Разнесла тут все. По-моему, она еще и ядовитая. Ребята пытались ее удержать голыми руками, но вырубились тут же. Мертвы.

   -- Что это за тварь, как думаешь? Живая торпеда? Что-то в этом роде?

   -- Понятия не имею, -- озадачился Гарсиа. Он стиснул зубы и задрожал.

   -- Что будем делать?

   -- Я хочу домой... -- ответил Гарсиа, потупив взгляд.

   -- Не переживай. Напишешь книгу и будешь зарабатывать на этом деньги. А то и сразу станешь богачом.

   -- К черту книгу! Я чувствую себя как кусок собачьего дерьма на обочине...

   Джефферсон присмотрелся к скрюченным телам на полу. У одного из пилотов, с посиневшим лицом, изо рта выступала пена, глаза остекленели. Рядом валялся пустой огнетушитель.

   -- Почему не стреляли?

   -- Не успели. Легко тебе говорить. Я едва штаны не намочил.

   -- А что с аппаратурой? -- спросил он, окинув взглядом разбитые мониторы и оборванную дымящуюся проводку.

   -- Вероятнее всего, вышла из строя, -- мрачно констатировал Гарсиа. -- Я вообще-то тушил начавшийся пожар, пока ребята с этой гадостью боролись. А потом и тварь окатил из огнетушителя. Знаешь, ей это очень не понравилось.

   -- Пойдем к командиру. У нас ко всем бедам еще и с двигателем проблема. Да и тебя нужно перевязать.

   -- Чепуха! -- Гарсиа потрогал лоб, озадаченно пожевал губу:

   -- Идем.

   Пошатываясь, они направились в кабину пилотов.

   Лейтенант-коммандер встретил их коротким вопросом:

   -- Что?

   -- Олдридж и Конорс мертвы, сэр, -- доложил Гарсиа. -- Аппаратура повреждена. Пробоина в отсеке операторов. Возгорание устранили. Двери нами заблокированы. Полагаю, мы понесли не только живые потери, но остались без связи с базой и без локатора.

   -- Понятно. Плохи дела, -- Карр нахмурился, пожевывая нижнюю губу.

   Внезапно Гарсиа почувствовал слабость, прислонился спиной к перегородке, затем медленно сполз вниз и сел.

   -- Я так устал, -- сказал он и закрыл глаза. Казалось, он готов был разрыдаться. -- И хочу гамбургер...

   Джефферсон склонился над ним.

   -- Пусть! -- Махнул рукой лейтенант-коммандер. -- Оставь его.

   Второй пилот плюхнулся в свое кресло.

   -- Что дальше, командир? -- угрюмо поинтересовался он. -- Как будем выкручиваться из этой гребаной ситуации?

   -- Кто стрелял?

   -- Я шмальнул. Там к нам залетела какая-то тварь. Я прежде таких не видел. Это она убила ребят. И я ее пристрелил. Какой наш шанс добраться до базы -- один к трем или четырем?

   Карр взглянул на Джефферсона и сказал:

   -- Если мы будем вынуждены совершить посадку на воду, то вероятность остаться в живых у нас слабая. Потому забивай информационный пакет всем тем, что мы зафиксировали, и сбрасывай буй связи.

   -- Есть, сэр!

   -- Кстати, с тебя шесть упаковок пива. Собственно говоря, ведь мы натолкнулись не на что иное, как на инопланетный корабль. Животное не могло по нам и по русским стрелять. Ты со мною согласен?

   Джефферсон обреченно пожал плечами, дескать, деваться некуда раз проспорил, и ретиво принялся за работу.

   Через три минуты небольшой шар радиобуя закачался на волнах. Сигнал через погруженную в воду антенну, для которого не существовало никаких преград, передал на сверхдлинных волнах всю собранную информацию на авианосец "Эйзенхауэр". Выполнив свою задачу, буй пошел ко дну...

  

Глава вторая

Курильский "язык"

  

   Курильские острова. Три месяца спустя

  

   Человек стоял на берегу перед лицом соленого простора. Непромокаемый плащ с капюшоном развевался на его высокой фигуре. Под ногами -- крупная галька и ракушки. Позади -- гряда черных скал, простоявших тут не одну сотню лет. Впереди -- лениво набегающие на берег волны, фонтаны брызг и летящие хлопья пены. Вокруг -- неумолчный гам чаек, тупиков, бакланов и кайр, вернувшихся к разоренным гнездовьям. Вдали, на соседнем острове, виднелись морщинистые хребты гор и пики вулканов, плавающие в вышине. Лишенные подножий, отсеченные от земли, они лежали на ватном одеяле тумана и равнодушно взирали на глубокие воды океана.

   Всходило солнце -- большое и красное, как кровь. И его свет, окрашивая багрянцем седину волн, лился от самого горизонта.

   Полковник Николай Петрович Ярема смотрел в бесконечную даль Мирового океана и понимал, что людям со всем этим надо считаться, вежливо тесниться, потому как суша и вода -- неприветливые соседи их цивилизации. Таков заповедник традиций, поддерживающий жизнь на Земле. Рано или поздно кто-то кого-то попирает, отбрасывает на исходную позицию. Схватка за право жить. Ничего не попишешь.

   Полковник осмотрелся по сторонам.

   Унылый пустынный пейзаж, проникнутый ощущением смерти, гибели и опустошения.

   Раньше здесь, пожалуй, было красиво, хоть стихи сочиняй. А теперь... Что красивого в смерти? Ярема сплюнул в сердцах, послав подальше поэтов всех времен -- жалких судей мировоззрения, этих мудозвонов, несущих чепуху и всеми правдами и неправдами стремящихся жить за счет тех, кто не продает унылые фантазии о потусторонних мирах, а честно работает руками и головой.

   В сердце полковника, казалось, входила тонкая, острая игла.

   Полоса водорослей и обломков тянулась по всему побережью -- дань, собранная бешенством стихии. Два изрядно побитых японских сейнера лежали, повалившись на бок, среди хаотически разбросанных каменных глыб. Трупы рыбаков еще вчера уложили в мешки, погрузили в вертолеты и отправили на Большую землю. "Пусть с иностранцами там разбираются! Как можно меньше привлекать внимание к острову! Задача ясна?" -- вспомнились полковнику слова командующего.

   "Какой дурак надумал делить: где чужой, а где свой? У смерти одно лицо. На поиск и захоронение покойников ни сил, ни средств не хватает, даже на материке, -- мысленно сетовал Николай Петрович. -- Дальний Восток, Сахалин и Камчатка в руинах. А тут еще ради пары десятков "двухсотых" боевые "вертушки" используй не по назначению. Черт, о чем они там только думают? Завинчивают армию на последнюю гайку, мудаки". Но таков приказ. И его нужно исполнять.

   Последние дни выдались жуткими. Сотни вспухших, искалеченных почти до неузнаваемости мертвецов, принесенные течением и выброшенные приливом, собирали почти неделю. Среди них было много детей. Хоронили тут же, на острове, в братских могилах, используя чудом уцелевший бульдозер, настолько изношенный, что ломался во время работы едва ли не каждый час. Но еще много погибших до сих пор оставались на берегу среди завалов. К йодистому запаху гниющих водорослей добавлялись сладковато-приторные миазмы разложения человеческих тел, животных, рыб и птиц.

   Натуральное кладбище. Классическое.

   Полковник поморщился. У него до сих пор подрагивали кончики пальцев на руках, и дергалось левое веко. От таких воспоминаний, о чем и выжившие рассказывают редко, становилось дурно даже такому бывалому человеку, как он. Пройдя ад нескольких военных компаний, рано высеребривших ему виски, Николай Петрович так и не свыкся со смертью.

   О землетрясении в районе Курильских островов сообщили заблаговременно. Но последовавшее за ним извержение подводного вулкана никто предугадать не смог. Гигантские волны цунами надвигались так быстро, что предупреждение не уберегло людей от катастрофы. Эвакуировать население не успели. Пострадало все тихоокеанское побережье. Приводить список разрушенных и затопленных городов -- перечислять устанешь, втыкая в географическую карту красные флажки. Больше всех досталось Японии, так как эпицентр находился ближе всего к ее островам. Разрушения там были неимоверны. Спаслись лишь те, кто в то время находился в воздухе или успел укрыться в горах.

   Гибель Токио до сих пор передавали по всем телеканалам мира. Лица у зрителей становились каменными. Отснятые орбитальным спутником кадры медлительно прокручиваясь в их головах, застывали в миллионах глаз паническим ужасом.

   ...Пенный, словно покрытый голодной слюной язык цунами приближается к берегу, от которого стремительно отступает поверхность океана...

   ...Пятидесятиметровый вал попадает в залив и, увеличившись в несколько раз, обрушивается на город, вклинивается в лабиринт небоскребов и сметает все на своем пути...

   ...Вода расходится в стороны, жадно облизывает подножия гор и, крутясь в водоворотах, уходит обратно в океан, унося с собой суда, причалы, мосты, поезда, части строений, вырванные с корнем деревья, машины и сотни тысяч потерявших от страха рассудок людей...

   На этом новости о катастрофе обрывались. И перед экранами телевизоров сгущались тишина и скорбь. Мысли людей находились в хлипком равновесии.

   Лишь немногие знали, что через пятнадцать минут на Токио обрушилась другая волна, столь же высокая. А вслед за ней набежали еще несколько волн, менее высоких и с большим интервалом. От мегаполиса остались лишь одни фундаменты, похороненные под грудой бетонных обломков с торчащей арматурой. Неторопливая панорама ада. Об этом СМИ растрезвонили чуть позже, когда военные открыли границы районов бедствия и появилась возможность эксклюзивной съемки. Рейтинги телерадиокомпаний тут же взлетели на невиданный доселе уровень.

   Газеты всего мира вонзили зубы в сочные новости и в один голос затвердили: "Армагеддон! Армагеддон! Армагеддон!" Чревовещатели всех мастей -- от холеных проповедников до немытых бродяг, ранее клянчивших мелочь на бухло -- заполонили улицы уцелевших городов, живописуя всадников апокалипсиса и предрекая скорый конец света. Эфир переполнился страхом. Сердца людей -- тревогой и безнадегой. Здания посольств -- траурными флагами и родственниками пропавших без вести. Россия и США начали обвинять друг друга в использовании секретного сейсмического оружия. Толпы оголтелых демонстрантов с обеих сторон не щадили сил в тщетной борьбе за правду, в руках активистов появились плакаты "Русских -- к ответу за сейсмическое безумие!" и "Нет сейсмическому безумию США!". Посыпались резкие заявления первых лиц государств, и все это -- на фоне истерической шумихи, поднятой средствами массовой информации. Мир готов был взбеситься и стоял на пороге войны.

   Ярема вздохнул, закурил сигарету.

   Послышался крик.

   Полковник обернулся. К нему гуськом быстро приближались трое, перепрыгивая с камня на камень. Капитан Шептуха -- высокий откормленный молодец с автоматом на плече, живой монумент военной мощи российской армии. Морской геолог Березинский -- коренастый, с бритой головой и моржовыми усами. И океанолог Макеев, человек с энергичным волевым лицом, успевший в командировке отпустить короткую "боцманскую" бороду. Кричал именно он, потрясая двустволкой, но порывчатый ветер проглатывал слова, делая неразборчивыми.

   Ярема выбросил окурок в воду и махнул им рукой, приглашая к себе.

   Через пять минут троица стояла рядом.

   -- Разрешите доложить, товарищ полковник! -- отчеканил капитан, отдав честь.

   Геолог и океанолог остановились позади капитана, переводя дыхание.

   -- Докладывайте. -- Ярема сосредоточился, чересчур счастливый вид капитана вызвал у него обеспокоенность. -- Только вкратце. Не вдаваясь в лишние детали.

   -- Нашли алмазы! -- По краснощекому лицу Шептухи расплылась улыбка.

   -- А теперь поподробнее, -- заинтересовался Ярема.

   Капитан обернулся, мотнул головой ученым:

   -- Давайте лучше вы.

   Вперед выступил Макеев. Он достал из кармана плаща два небольших куска темной породы с зеленовато-серым оттенком и протянул их полковнику:

   -- Вот. Посмотрите. Первый образец был найден нами на берегу. После цунами здесь этого добра хватает, да. Но второй -- обратите внимание на количество кимберлита в породе -- один из тех, что обнаружен вчера в бухте на юго-востоке острова. Провели анализы, только закончили. Очень высокое содержание крупных алмазов! Не поверите, этим устлано все дно. Я спускался там под воду и раньше, еще прошлой весной. Глубина была метров около сорока. Теперь -- не больше тринадцати. Представляете? Будто Нептун ковшом подгреб! Сплошь алмазоносный кимберлит! То, что мы нашли на берегу, мелочь по сравнению с этим. Копи царя Соломона, не иначе. Сейчас мои ребята берут пробы грунта у входа в бухту. Полагаю, там будет то же самое. Таковы первые итоги нашей экспедиции.

   Ярема покрутил камни в руках и отдал обратно Макееву.

   -- Да, Михаил Александрович, Нептун поделился с нами богатством. Безусловно. Но забрал жизнь у множества людей. Гадкая сделка. Что теперь? Поддержим рубль драгоценными камушками, заткнем курс доллара Штатам в их звездно-полосатый зад -- и что? Шибко нужно было? Человеческие жизни подороже будут. Интересно, как эти алмазы вообще оказались здесь. Да еще и в таком количестве.

   -- В свете той информации, что мы располагаем... м-м-м... -- Макеев покосился на Березинского. -- Тебе слово, Федор.

   Геолог затоптался на месте, чуть-чуть шевельнул губами. Казалось, тяжеловесные усы мешают ему открывать рот.

   -- Говорите, Федор Дмитриевич, -- сказал Ярема, приковав к нему внимание, и снова закурил.

   -- Дело в том, -- начал Березинский, -- что были времена, когда вулканическая деятельность на Земле была гораздо активнее, чем сейчас. Земная кора лопалась, как яичная скорлупа, и колыхалась, проседали и поднимались целые континенты. Планета являлась сплошным огненным морем, где не существовало дней и ночей -- все было озарено багровым светом извергающихся вулканов. Базальтовая лава лилась отовсюду. При быстрых сжатиях и растяжениях пород возникала разница в давлениях, и появляющиеся при этом огромные газовые пузыри выталкивались на поверхность, образуя жерла вулканов, из которых вырывался огонь, пар и пепел. Затем магма заполняла жерло и застывала. Все стихало, вулкан засыпал навеки. В таких "одноразовых" вулканах и появлялись алмазы.

   -- А конкретнее? -- спросил полковник, внимательно слушавший лекцию. -- Как цунами могло принести их к острову?

   -- Алмазы в кусках породы, -- продолжил геолог, -- что вы держите в руках, возникли на глубине более двухсот километров, при давлении в пятьдесят-шестьдесят тысяч атмосфер. Современное океанское ложе -- это базальтовый массив, застывшая миллионы лет назад лава, выброшенная из недр Земли. Очевидно, при сдвиге одна из тектонических плит наехала на другую, на которой находилось жерло древнего вулкана. И измельчило базальтовую породу с содержащимся в ней кимберлитом, словно огромными жерновами. Этот сдвиг произошел здесь, возле Курильских островов. Массу воды подкинуло вверх, образовалась первая волна цунами. Потом произошло подводное извержение вулкана у берегов Японии, которое и подняло к поверхности океана все эти богатства. Вторая волна подхватила и доставила кимберлит сюда. Полагаю, что остров сейчас просто тонет в алмазных россыпях. Но как это все происходило на самом деле -- одному Богу известно. Всего лишь мои теории, предположения.

   -- А другие острова? -- задал вопрос Ярема. -- К ним ведь тоже могли попасть алмазы?

   Геолог пожал плечами:

   -- Подобной информации мы пока не получали. Если это так, то скоро начнется алмазный бум. На нашей территории всем управляет депутат и олигарх Вальцан, а он, как известно, не совсем законопослушный гражданин и хороший человек. И...

   -- ...последствия будут непредсказуемы, -- закончил за него полковник. -- С этой минуты эта информация является государственной тайной. Всем ясно?

   Геолог и остальные кивнули. Березинский стоял, сцепив пальцы на уровне живота, и внимательно смотрел на полковника, который прекрасно уловил смысл. Меж его бровей пролегла складка.

   Ярема стрельнул окурок в сторону, достал телефон спутниковой связи, выдвинул антенну и замер, всматриваясь в индикатор сигнала на экране.

   -- Странно, странно... -- пробормотал он.

   -- Что случилось, товарищ полковник? -- поинтересовался Шептуха.

   -- Сигнала нет. Капитан, у вас рация где?

   -- В уазике. -- Шептуха указал направление. -- В километре отсюда. Рядом с вашей машиной. А-а...

   -- Вперед! -- Полковник уже не слушал, пружинящей походкой направился в том направлении, откуда пришли ученые и капитан.

   Они последовали за ним.

   Путь пролегал по узкой полосе берега, над которым нависали неприступные скалистые бастионы, зубчатыми парапетами карабкающиеся к небу. Ни одно деревце, ни один куст не росли на темном граните -- цунами слизало жалкую растительность вместе с почвой. И повсюду, куда люди ни бросали взгляд, наблюдались жутковатые следы ярости стихии: искореженная рулевая рубка шхуны, разбитые буи, шлюпки, резиновые сапоги, весла, изуродованные деревья, сплющенные металлические бочки, доски со щетиной ржавых гвоздей, бурые клубни ламинарий и рваные рыболовные сети и паруса. Через все это приходилось перебираться -- как и прежде, перепрыгивая с камня на камень, преодолевая зыбкие завалы из гальки и ракушек.

   Замыкающим шел Березинский. Он споткнулся о рваный кирзовый сапог и упал, больно ударившись коленом о камень.

   -- Ешкин кот! -- ругнулся геолог, потирая ушибленное место. -- Пораскидали резину...

   И в этот миг увидел то, отчего его глаза расширились, точно у проснувшегося китайца, к которому явился Будда с чашечкой утреннего кофе.

   В воде, у самого берега, покачивался полутораметровый головоногий моллюск. Его бело-розовые щупальца с присосками -- распухшие и пузырчатые -- вяло шевелились вместе с набегающей волной, кидавшей животное взад и вперед. Казалось, он выполз из водных глубин, чтобы отдохнуть на солнышке, но это было совсем не так. На спиральной раковине тигрового окраса виднелись пробитые чем-то острым продолговатые дыры, из которых то появлялась густая зеленая жижа, то выдувались слизкие пузыри с воздухом. Вид у моллюска был жалкий, как у вскрытой жестяной банки. Пена шипела под ним. Изумленный черный глаз с тревогой наблюдал за обнаружившим его человеком.

   Наглая чайка кружила над беспозвоночным животным, а затем спикировала на его раковину и принялась клевать, норовя угодить в открытые раны. Моллюск пошевелился, обнажились роговые челюсти, похожие на клюв попугая. Пронзительно пискнув, он стряхнул с себя птицу. Та взмыла в воздух, издав нарочито-недовольный крик.

   -- Стойте! -- Березинский указал рукой на раненого моллюска.

   Все обернулись, увидели его находку и застыли с открытыми ртами.

   -- Жора, дай сигарету, пожалуйста, -- вдруг произнес Макеев, протянув руку Шептухе.

   -- Не курю, -- ответил тот, не отрывая взгляда от моллюска. -- Ни хрена себе креветка! Расскажу своей Катюхе -- не поверит...

   -- Это не креветка, а моллюск, чем-то похожий на нашего наутилуса, -- поправил капитана океанолог. -- И, знаете, мне кажется...

   Ярема вытащил пачку "Парламента" из нагрудного кармана камуфляжа, зажал в губах две сигареты и, прикурив, передал одну океанологу.

   -- "Нашего", говорите? -- вдруг сказал полковник. -- А этот тогда -- чей?

   -- Прежде ничего подобного не встречал, -- ответил Макеев. -- Странное животное. И раковина необычная. И капюшон... Я такие видел разве что в музее палеонтологии и в энциклопедии.

   -- Чего? -- удивился полковник. -- Думаете...

   -- Скульптурированная мономорфная раковина почти два метра в диаметре и имеющая подобные лопастные линии была только у одного подкласса головоногих -- аммонитов, вымерших задолго до появления человека. Это -- папарузосия сеппенраденсис. Хотя окрас -- наутилуса, коричневые полосы на белом фоне.

   -- Такое возможно?

   -- Не знаю. -- Макеев развел руками. -- До сего момента существовали лишь окаменелые раковины этого животного. Аммониты весьма интересное ископаемое, своим строением они следуют закону логарифмической спирали, по которому построена и наша галактика. Последние представители этого подкласса головоногих вымерли более шестидесяти миллионов лет назад. Еще в меловом периоде.

   Шептуха не удержался и присвистнул от удивления. Ярема бросил на него строгий взгляд.

   Березинский начал осторожно приближаться к моллюску, чтобы не спугнуть.

   -- Федор, ты куда? -- окликнул его Макеев.

   Геолог отмахнулся. Он был не тот человек, для которого кто-то другой должен тягать каштаны из огня.

   Морское животное попятилось назад, отталкиваясь листовидной ногой и щупальцами, но, видимо, рана измотала его и давала о себе знать страшной болью. Чуть приподнявшись, оно снова рухнуло на бок, издав досадливый писк.

   -- У моллюсков нет голосовых связок... -- подавленно произнес Макеев, почесав бороду. Удивлению океанолога не было предела. То, что он сейчас наблюдал и слышал, для науки вообще было, как серпом по одному месту. Не верилось. И точка.

   Березинский уже мысленно кричал животному: "Ага! Не уйдешь!" Но стоило ему приблизиться к моллюску на пять метров, как в глазах у него потемнело, и закружилась голова. Через секунду геолог сел на камень и уставился невидящим взглядом себе под ноги. Мысли его отключились.

   И тут люди заметили другое существо, притаившееся за выступом скалы.

   -- Господи, прямостоящая амфибия, -- прошептал Макеев, не веря глазам. -- Невероятно! Здоровенная! Ребята, я реально сбрендил, муха меня залягай.

   Но его никто не услышал. Они также разглядывали двухметровую черно-оранжевую саламандру с большими выпуклыми глазами, которая появилась из-за скалы и быстрыми прыжками подскочила к моллюску. Передвигалась она на задних лапах, почти как человек. Вслед за ней выскользнули еще две амфибии и присоединились к первой. На людей они не обращали внимания, лишь одна из тварей развернула в их сторону безобразную вытянутую голову, принюхалась, зашипела, ударила хвостом и оскалилась острыми зубами.

   Амфибии приподняли моллюска и понесли на глубину.

   -- Что они делают? -- поинтересовался у океанографа капитан. -- Они его сожрут?

   -- Вряд ли, -- ответил Макеев. -- По-моему, они его... спасают. Опупеть! Глазам не верю...

   -- Чего? -- Лицо Шептухи напряглось. Он скосил глаза на океанолога. -- Спасают?!

   -- Не дайте им уйти! -- воскликнул Ярема, выхватив пистолет. -- Огонь по ящерицам! Ту гадину в панцире брать живьем!

   Шептуха вскинул автомат и с криком "Сдохните, суки!" короткими очередями прошил двух амфибий. Они повалились и в предсмертной агонии забили хвостами. Третья тварь успела присесть, спрятавшись за раковину моллюска, выхватила из воды крупный камень и запустила им в капитана. Тот охнул, схватился за грудь, издал какой-то хрюкающий звук, будто получил удар свинцовой боксерской перчаткой, и упал навзничь. Макеев вскинул ружье, прицелился и засадил с обоих стволов амфибии в голову -- та лопнула, как спелый арбуз. Полковник добавил пару пуль в грудь уже мертвой саламандры, и ее тело рухнуло в воду.

   Моллюск, почувствовав под собой достаточную глубину, начал делать "полный назад", исчезая под водой. С каждой секундой его полосатая раковина становилась все меньше и меньше.

   Березинский поднялся с камня и смотрел на происходящее таким взглядом, будто опоздал на сеанс кинофильма и теперь пытается вникнуть в сюжет. Глаза у него так и бегали: моллюск -- люди, люди -- моллюск.

   -- Ах ты, чертов слизняк! -- воскликнул он. -- Дайте-ка мне автомат, хлопцы!

   Но Макеев опередил геолога. Он буквально вырвал из рук корчащегося Шептухи "калашник", прицелился и выстрелил из подствольного гранатомета. Возле моллюска вздыбился водяной столб. Животное дернулось, завалилось на бок и всплыло, покачиваясь на волнах.

   Люди бросились в воду, обступили моллюска и вытолкали его к берегу. Шептуха очухался и поспешил на помощь. Сломанные ребра ощутимо болели, но упрямства и терпения в этом человеке было не меньше, чем мускулов. Покряхтев, побагровев, капитан рванул моллюска за раковину и вытянул на отмель, не замечая щупальца, вяло облепившие его ногу.

   -- Фух! -- выдохнул он. -- Тяжелый, гад!

   Щупальца отлепились от ноги капитана, тело моллюска начало заползать в раковину.

   -- Прячется... -- Макеев с опаской косился на толстые щупальца, лиловые присоски и рот-клюв моллюска.

   -- Ты как? -- поинтересовался Березинский у капитана.

   -- Похоже, ребра треснули. Сильно метнул, мерзавец, как из пращи. Попал бы в голову -- я б без пересадки на луну отправился.

   Ярема подошел к Макееву.

   -- Молодца, Михаил Александрович! -- похвалил полковник, похлопав океанолога по плечу. -- Крепко вы ей врезали! Оглушили тварь, как обычную рыбу. Я-то сразу и не сообразил. Думал, решили ее на куски разнести, приказ мой нарушить. Вы где из подствольника так ловко стрелять научились?

   -- Боевики смотрел, -- не без смущения ответил тот.

   -- Служили?

   -- Служил. Но автомат только на присяге в руках держал. Уже потом, на гражданке, охотой и рыбалкой конкретно увлекся. А что?

   -- Нормально! -- усмехнулся Ярема. -- Вы тертый калач! Все-таки есть хоть какая-то польза и от голливудских киношников.

   Полковник внимательно, с видом достойного последователя Шерлока Холмса осмотрел моллюска.

   -- Что-то добавите? -- спросил он у Макеева.

   Тот беспомощно огляделся и пожал плечами:

   -- Даже не знаю, что и сказать. Мировой океан веками таит от нас много непонятного. Думаю, какой-то новый подкласс головоногих. Возможно, хищник. Я бы, судя по его поведению, дал бы ему название -- имо наскитур инимикус, если вы, конечно, не против.

   И заслужил безмолвное согласие.

   Ярема наморщил нос, задумался.

   -- Так! Слушай мою команду! Капитан и вы, Федор Дмитриевич, вытащите из воды тех тварей, что мы подстрелили. Вы же, Михаил Александрович, стреляйте во все непонятное, что будет к вам приближаться. Всем все ясно?

   Они кивнули.

   -- Ребята, амфибии вполне могут быть ядовиты, судя по окрасу, -- предостерег их Макеев. -- Так что тащите за хвост, на голове у них паротиды, околоушные железы, выделяющие нейротоксин. При таком размере... сами понимаете.

   -- Я поеду в штаб, -- продолжил Ярема. -- Нужна помощь, чтобы перетащить этих тварей в грузовик и доставить в лагерь. -- Полковник строго посмотрел на Шептуху. -- Капитан, не упустите этого моллюска! Если будет нужно, то хоть за яйца его веревкой к скале привяжите, но уйти до моего возвращения он не должен. Не отходите ни на шаг. И поливайте его водой, чтоб не сдох. Головой отвечаешь! Понял?

   -- Так точно! -- козырнул Шептуха и поморщился, схватившись за грудь.

   -- Сильно болит? -- осведомился полковник.

   Капитан кивнул:

   -- Терпимо.

   -- Орден получишь -- мигом тебя вылечит.

   -- Можно вопрос? -- сказал Макеев.

   -- Задавайте. -- Ярема сжал губы.

   -- Что вы собираетесь делать с этим животным в дальнейшем?

   Вдруг полковник замер, взгляд его застыл, точно он занялся комплексным сканированием своего мозга. А потом ударил себя по лбу:

   -- Какой я дурак! Какой дурак! Как же я мог забыть и не сопоставить такие факты!

   Макеев, Шептуха и Березинский непонятливо покосились друг на друга. Они попытались ухватить полковничью мысль за хвост, но у них ничего не вышло.

   -- Так что же с животным намерены делать? -- снова напомнил Макеев.

   -- Допросить "языка", -- коротко бросил Николай Петрович.

   Челюсти у ученых отвисли. Подыскать разумных объяснений словам полковника они не смогли. В их представлении он был похож на человека, растерявшего все шестеренки из головы. Шептуха, нервно жуя губу, обалдело думал: "И как он собирается это чудовище допрашивать? Такой, если и заговорит, то разве что ему ногой на яйца наступить..."

   Больше не говоря ни слова, Ярема развернулся и стал быстро вскарабкиваться по крутому склону. Через пять минут он связался по рации с лагерем. Насупившись, выслушал доклад дежурного. Около рта его легли болезненные складки, еще ниже опустились лохматые брови. Потом завел УАЗ, смахнул дворниками приклеившиеся трупы насекомых и помчался по извилистой дороге. Машину кидало из стороны в сторону.

   -- "Новая разновидность", говорите? -- полковник вспомнил слова Макеева. -- Нет, уважаемый Михаил Александрович, нет. Мы в говне по самые уши. Это не разновидность новая, а абсолютно новая форма жизни. Неземная. Нашествие это, ребятки. Нашествие...

   И в этот момент машину сильно тряхнуло, понесло в кювет. Ярема затормозил, выскочил из авто и тут же упал на колени, не в силах устоять на ногах. Земля дрожала под ним. Запрыгали камешки. Поперек дороги зигзагом расползалась трещина.

   "Землетрясение?.."

   Полковник вскочил на ноги, запрыгнул в машину и снова понесся, уже не разбирая дороги. Уазик порой увязал в щебенке и песке, но тут же выскакивал на твердый грунт и, рыча, прыгал дальше. А за ним, как бешеный, гнался адский гул.

   Волна землетрясения достигла Курильских островов. Дно в Желтом, Восточно-Китайском и Японском морях медленно поднималось...

   Мир преображался...

   К берегу приближался бронированный катер, на палубе которого стоял хмурый человек с тростью в руке, которого окружали вооруженные люди.

   А Макеев крутил в руках одно из крупных перламутровых яиц, появившихся из мантийной полости самки-моллюска, и радовался, как ребенок...

  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  

ДЕТИ КРЫСИНЫХ ПУСТОШЕЙ

  

  

Глава третья

Банда Дикого Джека

  

   Австралия. Побережье Тасманского моря. Много лет спустя после Нашествия

  

   Начать надо с того, что Джек Тейлор, по прозвищу "Дикий", неподвижно лежал на скомканной простыне, и лишь свисавшая нога с длинными пальцами изредка подрагивала, будто кто гнался за ним во сне.

   В душной комнате стояла сырость и кислая вонь от въевшегося запаха сигарет. Тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь шторы, выделял нечеткими тенями кресло с ободранными подлокотниками, платяной шкаф без одной дверцы и стол, на котором находились: алюминиевые кружки, тарелка с огрызками еды, пустые пивные бутылки и жестяная кофейная банка, полная окурков. Рядом стоял огромный глобус, в человеческий рост, очень старый, многих существовавших на нем стран уже не было -- остались лишь названия. На полу, возле дивана, валялась развернутая книга, а мускулистый ротвейлер дремал на вытертом коврике у двери. Время от времени пес поднимал голову, зевал, а затем ленивым взглядом провожал снующих туда-сюда больших рыжих тараканов и принимался облизывать лапы.

   Джек обнаружил Румба в проржавевшей дренажной трубе -- тощего, дрожащего щенка возрастом около трех месяцев. Щенок был напуган и не желал вылезать из трубы, но Джеку все-таки удалось выманить его куском хлеба и забрать с собой. Поначалу ротвейлер доставлял ему немало хлопот. Но парень успокаивал себя где-то услышанной фразой: "Заведя собаку, не сетуй на ее аппетит, лай, ссаки и какашки -- ибо выбор сам себя определяет". И Джек набрался терпения. А когда пес подрос, все коренным образом изменилось. Румб стал верным другом, сильным и молчаливым телохранителем. Беспокоить Джека по пустякам больше никто не осмеливался. Даже наглые крысы разбегались от рыка собаки, как от свистка локомотива.

   Сновидения нередко нагоняли на Джека тоску и безнадегу. И открывали шлюзы страха -- глубокого, тайного, а порой и бросавшего в холодный пот и вызывавшего удушье. Тогда он кричал во сне и отбивался от воздуха.

   Страхов было много. У каждого из них были имена. И всплывали лица -- бледные, словно дождь смыл могильную грязь.

   Отца парень помнил смутно. Тот нечасто появлялся в доме, а потом и вовсе пропал.

   Раньше Джек часто прикладывал руку к своей щеке, вспоминая, как вернувшийся с моря отец брал его на руки и целовал, уколов щетиной, а затем хрипло, долго смеялся, вглядываясь в веснушчатое лицо мальчика, перебирающего пальчиками его черные, туго сплетенные косички. Вспоминал Джек и то, как отец мастерил кораблики, а затем, по просьбе сына, опускал игрушки в небольшое корыто с водой, надувал щеки и выдувал на корыто-бухту шквальный ветер. Парусники кренились, переворачивались и тонули, а малыш засовывал руку в воду, молча доставал их, и игра начиналась снова. Так продолжалось до тех пор, пока мальчик не уставал от бурь и кораблекрушений и начинал сам искать другую забаву.

   Потом и эти воспоминания накрыла мертвая зыбь времени. От образа отца остался лишь размытый силуэт: широкие плечи, чуть склоненная голова, скупые жесты -- и ни одного произнесенного им слова, будто с сыном его разделяло толстое дымчатое стекло, делавшее звуки бессмысленными.

   Джек, с грустью, осознавал: их разлучила не соленая пучина, не вздыбившийся ураган, а та безликая и слепая старуха, чье присутствие всегда рядом -- Смерть. Она и являлась той единственной, но непреодолимой преградой. Отец проглотил ее, как камень, и вместе с ней ушел на дно.

   У Джека от отца остался лишь один предмет, который тот вручил ему незадолго до своей смерти, и мальчик бережно его хранил. Это был небольшой амулет, четырех дюймов длины, на бечевке, в форме миниатюрной подзорной трубы, в которую, если посмотреть, то можно было увидеть картушку компаса, почему-то все время остававшуюся неподвижной, как ни крути. Странная вещица не давала покоя малышу, он был убежден, что труба хранит какой-то секрет, и постоянно пытался разобраться в нем, но ничего не получалось.

   Мать у Джека угасла от туберкулеза спустя два года после гибели отца. Как ни странно, воспоминания о ней не стерлись из памяти мальчика. Каждый ее визит из бесконечного странствия по далеким мирам захлестывал его душу радостью, кажущуюся почти нелепой. Только с матерью, во сне, он мог дать волю чувствам, прижаться к ее груди и заплакать, ощущая порхающие туда-сюда пальцы в своих волосах, перебирающие их как струны. И слышать ее нежно-сладостный голос, наделяющий пониманием и умиротворением.

   После смерти матери шестилетнего малыша взял на попечение мистер Барри, закадычный друг отца. Алекс Барри работал простым докером. Это был крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, но если он кого-то начинал подозревать в насмешках над его жизненными прерогативами, то тому очень скоро нездоровилось: слух у Алекса был тонкий, а тяжелый кулак быстро проверял на прочность хрящ в носу наглеца. Настоящий паровоз на ножках. Дядя Барри был борцом. Не в смысле, что он занимался спортивной борьбой. Он был борцом за справедливость и всегда отстаивал свое мнение, будучи и трезвым, и пьяным. "Или я прав, или ну вас всех на ..." -- иногда доброжелательно сердился он, если оппоненты не скупились на выпивку и хотя бы сильно не возникали против его теорий изменения социально-политической жизни в стране.

   Алекса Барри хорошо знали в мелких распивочных, где он не забывал пропустить стаканчик-другой после работы. Домой всегда возвращался под хмельком, а то и пьяный в лоск. Часто засыпал за столом и храпел так, что и бульдозеру впору. Но иногда любил и поговорить. Джека он искренне полюбил и старался, как он говаривал, воспитать из него "настоящего мужика -- с чистой совестью и яйцами размером с Западную Австралию".

   Барри с увлечением рассказывал мальчику разные истории, и истории неплохие -- каждая из них являлась частицей "слоеного пирога" чьих-то судеб и обдавала кипучей энергией жизни. Но когда он что-то подобное рассказывал, то пьяные речи нередко пересыпались либо смачной руганью, будто отборные словечки вдохновляли его мятежный дух правдолюбия, либо неприличными шутками и хохотом, переходившим в сиплый кашель. В такие моменты его лицо напоминало девять стадий омара, которого варят. Курил Барри много, с его мозолистых и морщинистых пальцев никогда не сходила никотиновая желтизна. А изо рта из-за постоянного употребления пива неизменно пахло дрожжами и дохлой мышью.

   Джек скрасил одиночество мистера Барри. И когда однажды мальчик поинтересовался, почему у него нет жены, то дядя безапелляционно заявил: "Запомни, парень, одну простую истину: мужчина, который женится второй раз -- сумасшедший!" -- и загоготал, запрокинув голову. А после помрачнел лицом, и без того сморщенным как грецкий орех, и вымолвил: "Я вот что тебе скажу, дружок: присматривайся чаще к жизни других людей, а если самому туго будет, то лучше держи язык за зубами".

   Старого драчуна и выпивоху Алекса не спасли ни стойкое чувство юмора, ни жизненный оптимизм, до конца не искалеченный всякого рода лишениями. Четыре года спустя он умер. Нет, не от цирроза печени. Не от рака легких. Не от пустой бутылки, кем-то запущенной в голову в очередной пьяной потасовке. И его не свалила наповал лихорадка. Все обстояло проще: скорую помолвку со смертью ему устроила начинка консервной банки.

   Мистер Берри закашлялся во время еды, подавился овощным рагу и задохнулся. В тот момент было некому постучать по его широкой спине. Дядя Алекс подцепил какую-то инфекцию и на время своей болезни отправил Джека в Вуллонгонг, погостить у родной сестры Элис, которая при каждом взгляде на мальчика хмурилась, ворчала и мечтала об одном: поскорее найти повод, чтоб избавиться от лишнего рта. Как же Джек ее ненавидел! Эту круглолицую, низкорослую, с седыми, туго стянутыми в пучок волосами женщину, переполненную пренебрежением к сироте и вечно тыкающую коротким конусообразным пальцем в тарелку со своей мерзкой стряпней, напоминавшей по вкусу содержание кишки, что находится ближе всего к той части тела, на которой сидят.

   Тетя Элис всегда варилась в собственном раздражении. Однако смерть брата она приняла с нескрываемым удовлетворением, окинула Джека взглядом с головы до пят и тут же стала кому-то звонить по телефону. В тот момент в ее глазах загорелось растущее возбуждение, и они заблестели, как набор фальшивых драгоценностей. А после уселась на табурет и, периодически потягивая из бутылки пиво, принялась надраивать свои ногти, которые, несмотря на все усилия Элис, почему-то всегда так и оставались кривыми и грязными. "Ее, наверно, и похоронят вместе с этой дурацкой пилочкой", -- подумал тогда Джек, наблюдая за ней. И самое странное, что в такие моменты, взгляд у Элис в кои то веки становился вменяемым. Мальчик даже хихикнул и хотел задать пару каверзных вопросов, но на этот раз не огреб веником или мокрым полотенцем, как обычно, а его всего лишь попросили отвернуться и захлопнуть варежку.

   Труп Алекса Барри нашли соседи -- затвердевший как кирпич.

   Все заботы о похоронах мистера Барри взял на себя его племянник Хэнк, старший сын Элис и владелец частного похоронного бюро "Приют нищеты" в Читтерлингсе, который тщательно записывал в блокнот все расходы и, в конечном счете, их набежало ровно столько, что тесная однокомнатная квартира дяди перешла ему в собственность. Покойник же, облаченный в дешевый черный костюм, белую рубаху, галстук и туфли, тоже черные, смотрелся настолько респектабельно, что и на закуску червям был слишком хорош, как отметили даже те, кто рыл могилу. Никогда первый пьяница квартала, удобно устроившийся в гробу со скрещенными на груди руками, не выглядел так эффектно и благородно, весь его вид выражал благочестивое раскаяние перед бесшабашной жизнью.

   В то ненастное утро, когда комья земли падали в яму и прилипали к доскам гроба, стоял туман и вяло моросил дождь. Было похоже на один из давным-давно приснившихся страшных снов, которые только кажутся забытыми, но время от времени всплывают в подсознании людей.

   "Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, дабы я мог удостовериться, долог ли век мой..." -- читал священник таким безразличным тоном, словно пек картошку в золе.

   Никто по Алексу Барри не плакал. Никто кроме Джека. Несколько человек, опустив очи долу, тихо постояли, отдав последний долг, и разошлись -- заела тоска зеленая. А бродячий пес с бельмом на глазу позже вылил все свои чувства, задрав заднюю лапу над свежим холмиком с одиноким венком.

   Несчастному Джеку дали всего минуту, чтобы попрощаться с усопшим, но он почему-то запомнил на всю жизнь выражение его лица: немного усталое, будто тот весь день смеялся, бормотал ругательства, строил гримасы и решил прилечь, дабы отдохнуть. Еще он запомнил блестящие ботинки покойника; его собственные были все в дырах и просили каши. И могила уколола глаза прямотой углов.

   Внезапное ощущение пустоты охватило мальчика, и, утирая слезы, он спросил у священника: "Скажите, а часто ли здесь хоронят заживо?" Но тот ничего не ответил, даже не удостоил мальчика взглядом. Пастор, щеголявший тремя подбородками и мешками под глазами, устало зевнул, захлопнул молитвенник и спрятался под зонт. Похоже, он мало разбирался в анатомии чужой смерти -- это было для него такой же тайной, как устрица, рождающая жемчужину. Официальная работа, ничего не скажешь. "Бог судит людей за человеческие слабости, -- как бы, между прочим, решил тогда пастор, погладив флягу с бренди в кармане, -- но лезть к Нему в карман за подсказкой -- пустое дело. На все Его воля"

   Вопрос Джека так и остался открытым, повиснув в воздухе, как бесконечная минута молчания в космическом вакууме. Лишь листва на деревьях колыхнулась и зашумела, потревоженная коротким порывом ветра. И беспокойно заклубился туман.

   Тетя Элис поцеловала на прощание Джека, и у него ощущение было такое, как будто к щеке приклеился гигантский моллюск. Она молча ушла, ни разу не обернувшись. Священник тоже удалился.

   К Джеку подошел человек явно выраженной лакейской внешности -- ходячая иллюстрация счастья и здоровья в идиотском костюме в полоску, с дешевым старым галстуком. Он смерил мальчика взглядом, полным безразличия, провел языком по своим зубам, и его кругленькое гладенькое лицо растянулось в кривой улыбке. Оголились здоровенные, безупречно ровные зубы. "Такими, пожалуй, он мог бы откусить половину телефонного справочника", -- подумал тогда Джек и его проняла легкая дрожь.

   Круглолицый по-приятельски похлопал мальчика по плечу, бесцеремонно взял за руку, словно имел санкционированный ордер на его арест, и повел к выходу с кладбища. Их провожали крики птиц. Главным образом, голодных ворон. С каждым шагом в Джеке исчезала уверенность, что день закончится чем-то хорошим. В мозгу булькали дурацкие фразы вроде "Да нет же! Нет!" и "Все обойдется!" -- Джек благоразумно решил оставить пока при себе сомнения. Да и "конвоир" попался неговорливый.

   Но плохое предчувствие оправдалось -- из кружева тумана выросли облупившиеся кирпичные стены здания, отворилась дверь, показался тупоносый привратник с обросшим щетиной лицом -- и закрытый сиротский приют поглотил мальчика на долгих три месяца.

   В голове Джека в тот момент всплыло лицо матери, склонившееся над его кроватью, когда он, заплаканный от ночного кошмара, спросил у нее: "Мама, Монстры съедят меня?" -- "Нет. Тебе почудилось. Спи". -- "Мама, ты хочешь, чтобы я сделал бай-бай?" -- "Да, сынок. Закрой глаза и страх уйдет. Обязательно уйдет, малыш. Никаких Монстров нет -- это всего лишь тени..."

   И Джек, как и тогда, закрыл глаза, на пару секунд, а затем -- очнулся. Но уже в другом месте. Споткнулся обо что-то. И обнаружил, что он и круглолицый идут по темному коридору, а их шаги гулко отражаются от стенок, как будто звучат в длинной стальной трубе. Чем-то постоянно смердело, и Джек, стараясь не дышать, ускорил шаг. Наконец, круглолицый открыл перед ним дверь и подтолкнул внутрь комнаты.

   В кабинете управляющего Джек поморщился от яркого света и, опустив голову, заметил на полу здоровенного таракана. "Кругом дрянь. Все монстры живут в шкафах, в темных углах, либо в таких кабинетах с тараканами, -- решил Джек. -- Такова их природа".

   -- Еще один сорванец на нашу голову? -- прогнусавил по-русски маленький тучный человек, откинувшись в кожаном кресле за письменным столом. Это был управляющий. Он положил на стол зеркальце и маленькие щипцы, которыми выдергивал волосинки из носа. А затем окинул мальчика взглядом стоматолога и пригладил ладонью свои засаленные волосы, казавшиеся настолько жирными, что на том жиру можно было даже поджарить яйца.

   -- Да, господин Давыдов, -- ответил на русском, но с небольшим акцентом, круглолицый.

   -- У мальчика явно нездоровый вид. К чему таких доходяг нам подсовывают?

   -- Попробуем откормить, -- сказал круглолицый.

   Джек кое-что понял из сказанного, так как русский язык уже давно стал международным наравне с английским и его часто можно было слышать на улицах не только австралийских городов. И посмотрев на управляющего, подумал: "Мерзкий тип. До чего нелепо, что такой коротышка командует круглолицым -- тот на три головы выше его. А этот, наверно, сидя в кресле, не достает ножками и до пола, хотя кто его знает..."

   -- Хм... тощий... и наглый, -- управляющий нахмурился, продолжая смотреть на Джека так, будто собирался просверлить его насквозь. Достал из круглой коробочки мятные леденцы, закинул в рот и добавил уже по-английски: -- Стоит, язык проглотил. Даже не здоровается. В будущем плохо кончит. Выведите вон наглеца!

   "Вдобавок, они оба иммигрировали в Австралию совсем недавно, судя по акценту", -- подытожил Джек, косясь то на управляющего, то на своего "конвоира".

   Круглолицый тут же исполнил команду босса. Ткнул мальчика пальцем в спину, точно штыком, и повел к выходу.

   -- Да, Арунас, объясните ему правила поведения в нашем заведении! -- вдогонку крикнул управляющий, потирая пальцем созвездие прыщей на лбу. -- И понаблюдайте за ним.

   -- Обязательно, господин Давыдов, -- снова по-русски ответил круглолицый, прикрывая за собой дверь.

   Приют Джеку не понравился. Там его накрыла волна омерзительной жизни. Создавалось такое чувство, что он попал прямо в ад. Издевательства над младшими и более слабыми в приюте были вместо лекарства от скуки, и отношения напоминали дурацкую игру "кто из нас выше, тот и прав". Кормили отвратно и скудно -- продукты бесцеремонно растаскивались администрацией и служащими заведения. От сырости то и дело распространялся туберкулез. От грязи -- чесотка и вши. Постельное белье -- обитель клопов. Да и нормально дышать там было нечем -- рядом с приютом из канализационных стоков в реку постоянно сбрасывалось содержимое всех городских толчков и потоки отработанных машинных масел. Чужие и брошенные дети никому по-настоящему не нужны, кроме родителей с их безоглядной любовью, эти дети заселяют мир, как маленькие призраки -- Джек знал об этом, потому что сам входил в их число.

   И помочь было некому.

   "Дрейфуй по жизни сам -- никто не запрещает!" -- так и просился над входом в приют воистину мудрый девиз.

   Дети в приюте с грехом пополам овладевали чтением, письмом и таблицей умножения -- да только кому это нужно, если потом, когда исполнится восемнадцать лет, все одно окажешься на улице и приличной работы, где понадобятся эти знания, не сыскать? Они часто устраивали галдеж, срывая уроки. Да и сами преподаватели не отличались хорошим нравом. Если кто пытался списать задание у соседа, то учитель снимал с ноги свой тяжелый ботинок и швырял в провинившегося. Как-то ботинок попал в соседа Джека по парте -- шрам на лбу, вероятно, у того остался на всю жизнь.

   В глазах воспитателей чередовались то смертельная усталость, словно у ломовых лошадей, готовых умереть в ярме, то откровенное презрение, -- и всегда улыбались лишь зубы, а потом уж начинал шевелиться язык и сыпались тирады ленивых откровений и бесполезных нравоучений.

   Картины того, как все эти лицемеры, садисты и воры лежат в канаве со свернутой шеей, часто вставали у Джека перед глазами. У них была плохая аура, и они заслуживали наказания. Особенно управляющий, "судья Шнур", как прозвали его питомцы приюта. Тот использовал лишь один способ воспитания: заводил детей по одному в свой кабинет, стягивал с них штаны вместе с трусами и бил по голой заднице шнуром от сломанного вентилятора, а после -- имел с некоторыми провинившимися долгую беседу. Волдыри после такой экзекуции оставались страшные и не сходили долго. Джек однажды увидел их в душевой у одного девятилетнего пацана, проштрафившегося перед "судьей Шнуром". Управляющий мог избить ребенка лишь за то, что тот ответил на какой-нибудь вопрос "ага" вместо "да, сэр".

   Слушать колкие насмешки старших мальчишек по поводу своей худобы, получать тычки в спину, ходить полуголодным и постоянно ждать, что чем-нибудь заразишься и окочуришься -- у Джека не вызывало желания. Пребывание в приюте давило на него. Сильно давило. Обычно время летит, пока ты молод. В стенах же заведения время замедляло свой бег, шло по кругу маленькими приставными шажками, а порой и просто останавливалось. Напоминало песочные часы, наполненные песчинками-лицами, ускользающими через горловину. В никуда. И стены наседали спереди, сзади, слева, справа, а плафоны светильников начинали покачиваться, как маятники ходиков, у которых заканчивается завод пружины. В таких обстоятельствах оставалось два варианта: либо сбежать и, сохранив рассудок, выжить, либо сойти с ума вместе со всеми и в конце концов умереть. Или-или.

   Поговаривали, что и "судья Шнур" не просто так заводил к себе детей для наказания. Как ни странно, но он подбирал на эту роль самых симпатичных мальчиков, и у тех, кто был постарше и побольше понимал в жизни, не вызывало сомнений, что тот был мерзким гомиком и педофилом в одном лице.

   Когда же об этих странностях управляющего шепнули на ухо члену комиссии из попечительского совета, тот не поверил. Точнее, сделал вид. А после, подумав, заявил, что без серьезных доказательств ему плевать на любые обвинения в адрес управляющего, будь тот хоть трижды извращенцем и имей прочие пикантные склонности.

   Вышеупомянутому "судье Шнуру" все же пришлось "оправдаться" ящиком бренди перед членами комиссии и устроить грандиозную показуху в виде шикарной трапезы для сирот. Меню ужина состояло из: жирного супа, сваренного из макарон, подсоленной воды и прессованного куриного концентрата; гречневой каши с давно просроченной тушенкой, напоминавшей овечьи какашки; консервированного огуречного салата и стакана прокисшего фруктового пунша.

   После весь приют до самого отбоя не слазил с толчков (желудки едоков с непривычки не смогли нормально переварить такую "щедрость"), поэтому никто так и не наелся. А затем обессиленные дети отправились на боковую, дабы сном заглушить потрясение от жизненных реалий. Смельчака, того что на него настучал, "судья Шнур" вскоре перевел в другой приют, перед тем хорошенько отметелив шнуром, так, что от бедняги едва не остались "рожки да ножки".

   Джек не стал дожидаться, когда до его тощей задницы доберется шнур, а потом управляющий намажет крем на свой член и с хрюканьем и вздохами всунет ему в задний проход, после чего несомненно начнутся нелады с психикой. Подобная перспектива приводила мальчика в ужас. Он исхитрился улизнуть из принудительного "ада", как прирожденный иллюзионист, спрятавшись в один из мешков для грязного белья, которые раз в месяц отвозили в прачечную. А когда грузовичок притормозил на перекрестке, выбрался из кузова, заметил просвет в толпе и затерялся среди людей. Искать пропавшего мальчика никто не стал. Одним ртом меньше.

   Джек оказался на улице -- один, без еды, без крыши над головой, без уверенности в том, что для него наступит завтра. Первую ночь он провел в заброшенном сарае на окраине города. Сам на сам со свободой, пахнувшей сухим навозом и соломой. А утром вышел во двор, закрыл глаза и подставил лицо солнцу, заполнившему его голову красным светом. "Посреди жизни нашей нас поджидает смерть..." -- всплыл в сознании мальчика вялый лепет священника у могилы мистера Барри. И Джек будто проснулся, испугавшись того, что незримое расстояние этих слов навсегда отделило его от прошлой жизни, обернувшейся серой изнанкой. Понимание это пришло к нему так же четко, как в старых черно-белых фильмах сразу становится ясно, кто злодей. Он содрогнулся, открыл глаза -- бездонная глубина неба поразила его ощущением собственной мизерности.

   После недели скитаний, находясь на грани голодной смерти -- тело казалось опустошенным и невесомым, ребра ходили ходуном, а в голове не было ни единой мысли, будто он бредил наяву -- Джек столкнулся на мосту с двумя беспризорниками во время своей "медитации-тренинга".

   Была ли нужна эта встреча? Вытянул ли он счастливый билет у судьбы?

   Джек и позже много раз задавал себе вопросы: что бы сталось, если б он их не встретил? Если б они задержались где-нибудь на пару-тройку минут? Трудно сказать. Скорее всего, ничего хорошего. Возможно, Джек все-таки прыгнул бы моста вниз и разбился. По правде говоря, он тогда принял именно такое решение. Но, к счастью, ему не суждено было сбыться. Мало того, он и сам сомневался: а сможет ли?

   Судьба свела Джека с одной из уличных банд прибрежных трущоб, состоявшей из бездомных подростков: дюжина смелых до отчаяния пацанов и пара бойких девчонок -- все самого разного возраста, цвета кожи и национальности. Они жили настоящим, не веря в будущее, и не озирались в прошлое. Как известно, у молодости короткая память. А воспоминания -- удел стариков.

   Юные бандиты решали такие проблемы, что и не каждому взрослому под силу. Дети их возраста учились читать и писать, а они учились воровать и грабить. Могли при случае пырнуть ножом, добывая себе на пропитание. И разговоры у них были не детские -- бранились так, что уши вяли. И жизнь они воспринимали совершенно не по-детски. В их сердцах чаще рождались жестокие чувства. Да, они грешили, но это происходило потому, что у них не было ни дома, ни отца с матерью, некому было окружить их любовью.

   "Выживает сильнейший!" -- гласил их суровый девиз.

   Джек впитал эту истину как губка. Естественный отбор. Свобода сродни той, что обитает в джунглях. И он принял меры. Изо дня в день начал поднимать тяжелую гантель, накачивая мускулы. Набил песком мешок и до крови сбивал об него руки и ноги, отрабатывая удары, которым его обучал Джо Снежок. А позже украл у подвыпившего матроса выкидной нож -- и вскоре сменил вожака шайки, постоянно достававшего новичка поддевками.

   Динго был старше Джека на пять лет. Зря главарь тогда отвернулся, пытаясь заклеймить новичка обидными словами: "Вы только посмотрите на этого наглого сосунка! Достаточно, чтобы от такого кукабарры лопнули от смеха!" Ответные ухмылки членов шайки лишь усилили обиду Джека. И он не замедлил постоять за свою честь -- хладнокровно всадил лезвие ножа в спину главаря, по самую рукоять. Случайно угодил в сердце -- Динго умер, не успев даже пикнуть. Один из его сторонников ловко раскрыл нож-бабочку и бросился на Джека, но тут же оказался на полу, сплевывая зубы и кровь. На лице Джо Снежка в тот момент скользнула довольная улыбка. Остальные тут же уловили в глазах Джека что-то такое, что заставило их в дальнейшем его слушаться беспрекословно.

   Так, вслед за лютой песней пружины ножа, лязгнул и замок на прошлой жизни Джека. Раз и навсегда. Для оперившегося преступника открылся выход в другой мир -- за новыми неприятностями.

   Шли годы. Джек взрослел.

   Читтерлингс, как и многие австралийские города, оживал с заходом солнца и на рассвете вновь погружался в тишину. Днем жители либо отсыпались, либо занимались по хозяйству, либо проводили время в тавернах за кружкой холодного пива перед экранами телевизоров. Работали зачастую тоже по ночам. Лишь дети посещали школы днем, а дворники, в основном набиравшиеся из числа аборигенов, более привычных к зною, негромко бранились и подметали ненавистные улицы, заваленные хламом. Всему виной -- невыносимая жара и влажность, образовавшиеся после того, как появился странный туман пришельцев. Хотя и раньше в этой части Австралии климат редко баловал людей прохладой. Даже в Мельбурне, где когда-то погода менялась едва ли каждые два часа, наступила относительная стабильность.

   Вчера Джек встречался с двадцатипятилетней проституткой из Южного Читтерлингса, района, на территории которого шла торговля не только дарами моря и сувенирами, но и существовали Улицы Синих Фонарей, где девушки и женщины покупались мужчинами так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива. "Хлебное" место, где в толчее рынка, кишевшего ротозеями и роем горластых азиатов, удобно было чистить карманы. Толпа на рынке всегда четко делится на три части: торговцы, покупатели и воры. Словно три разных народа, точно животные разной породы. Да и в грязных улочках, ведущих в никуда, часто грабили заблудившихся коммерсантов и прохожих. Там постанывали не только проститутки и ветер. Из окон часто слышалась ругань, крики, женский визг, треск ломаемой мебели. А порой вспыхнувшая ссора гасла в звуках выстрелов, забиравших чью-то жизнь.

   Жрицы любви в дорогих публичных домах Южного Читтерлингса славились телами: груди, ляжки, задницы -- все отборное и, в принципе, по доступной цене, что привлекало многих похотливых развратников с тугими кошельками. В дешевых борделях девушки были попроще, с какими-нибудь изъянами, оставленными кулаками и острыми бритвами сутенеров, или были толстухами, под которыми скрипел пол. Но в глухой ночной час и там находили кров, семейный очаг и любовь воры, мелкие контрабандисты, списанные на берег матросы и бродяги.

   Девушки обнажали плечи, поблескивали напомаженными губами -- красными, зелеными, ядовито-желтыми, синими или фиолетовыми в зависимости от того, в какой полосе радуги находилось их настроение. И все свои бесчисленные пороки они озаряли нежнейшими улыбками и истомой во взгляде, умело пользуясь этими атрибутами бесстыжей торговли сексом.

   Дядя Барри как-то окрестил такое их поведение словами -- "Сучки на охоте", после чего сплюнул. А затем объяснил Джеку, что мужчинам лучше не искать утешения с такими женщинами, чревато -- пенис может почернеть, сгнить и отвалиться к чертям собачьим. "Лучше уж найти дупло в дереве и засадить в него -- все безопасней", -- говаривал Барри, сердито посматривая на высоких роскошных телок и шаря рукой в кармане, в котором зачастую бренчала одна мелочь.

   Но когда Джек подрос, у него сложилось свое мнение. Уже полгода Джек наведывался к той девице в первый и третий четверг каждого месяца. Она была вольная проститутка, не из тех, что батрачили на сутенеров. Хрупкая и красивая брюнетка, с ухоженными руками и сочными восточными глазами сама позвала его, когда юный бандит, засунув руки в карманы и поглаживая пальцем костяную накладку рукояти ножа, слонялся по улицам, на которых собирались проститутки. Он присматривал пожилых ловеласов, покидавших бордели. Таким приставь нож к горлу -- они бледнели, как мел, и деньги дрожали в протянутой руке. Что могли сделать эти неповоротливые жирные свиньи, у которых, стоило им только нагнуться, постоянно лопался шов на брюках в промежности? Ничего! Они понимали, прекрасно понимали, черт возьми, что их жизнь висит на волоске. Холодная сталь жгучее любого слова -- Джек знал это не понаслышке и умел нагонять страх. Надрывать пупок за жалкие гроши, честно зарабатывая на жизнь, он не собирался. Да и кто возьмет на работу несовершеннолетнего бродягу?

   Джек гордился своими руками и тем, с каким мастерством они владели ножом. Да и сам нож был предметом его гордости. Острый и крепкий, способный разрезать консервную банку или без труда пробить железную бочку. Не нож, а настоящий "топор", которым при необходимости, в будущем, можно было и побриться.

   Полиции Джек не опасался. Не тот случай. Жертва для грабежа специально выбиралась среди тех, кто постарше и у кого блестело обручальное кольцо на пальце. Кому они будут жаловаться? Побегут в участок, чтобы там составили протокол, выяснили адрес потерпевшего, никого как всегда не нашли, а после, согласно установленному порядку, официальным уведомлением сообщили женам о своей неудаче и похождениях потерпевшего?

   Жертвы молчали как рыбы. И с пустыми карманами уходили прочь, стараясь поскорее забыть о том позоре, что их обчистил какой-то донельзя лихой мальчишка.

   Желающих геройствовать встречалось мало, да и те умолкали -- навсегда. Джек затыкал глотки смельчакам одним точным ударом. Его тело в такие мгновения дрожало, в кровь выбрасывалась убойная доза адреналина, а после завершения дела голова взрывалась от дикого восторга. Да, это было самое приятное ощущение в мире -- лучше хмеля, лучше секса -- когда удавалось доказать свое превосходство, а потом и улизнуть незамеченным с места преступления. Ищи-свищи его в Пустошах.

   Жалости и угрызений совести Джек не испытывал. Ведь он действовал не хуже судьи, стучащего молоточком, -- разве нет? Только начни мучиться по пустякам -- хана всему. Во всяком случае, рано или поздно все умирают, был уверен Джек. Как-то раз он спросил об этом у дяди Барри, справлявшего большую нужду, а тот ответил через приоткрытую дверь туалета: "Люди беззубыми рождаются, Джек, беззубыми их и могила принимает, если, конечно, им божьей волей повезет дожить до глубокой старости. Но лучше умирать раньше, пока не превратился в мешок дерьма и не начал чувствовать, что ты лишний". Джек был с этим полностью согласен -- стоит ли улыбаться миру фальшивыми зубами?

   Имя любовнице Джек дал сам, вспомнив его из книги, которую когда-то читал -- Цирцея. Свеженареченная девушка, услышав красивое слово, улыбнулась и поцелуем выразила согласие. Ее настоящего имени парень не знал по трем причинам: та родилась немой, рано, как и он, стала сиротой и ко всему -- была безграмотной. Да и позже не пытался узнать -- ни у кого не спрашивал, дабы не муссировать слухи о каких-либо личных связях в городе, не связанных с деятельностью банды. Тем более она не брала с него деньги, а значит, не страдал и "общий котел", за которым следил ворчливый Кубышка Стью -- член шайки, стерегший каждый цент, как дракон в пещере.

   Однажды Джек предложил Цирцее серебряный североамериканский доллар -- отказала и отпрянула прочь, будто на его ладони лежала не редкая антикварная монета, а свернувшаяся кольцами ядовитая змея. К чему затевать дальнейший сыр-бор, если проститутка сама соглашалась бесплатно переспать с пятнадцатилетним мальчишкой, умеющим держать фасон и умно говорить? Да и Джек был рад тому, что Цирцея общалась с ним не глупыми словами и шустрым трахом, как другие его подружки из трущоб побережья, а одаривала любовью, окутывающей как душный вечер. Все, что он знал раньше, было лишь подобием любви, жалкими крохами. И разница в возрасте его не смущала, скорее -- наоборот.

   Еще Цирцея умела заливисто и заразительно смеяться. А Джек, не в силах сдержаться, подхватывал и вторил ей, испытывая при этом смешанные чувства, которым не находил пояснения. И всегда удивлялся этой особенности немой девушки. Она смеялась. И мир менялся. Девушка околдовывала парня. И он понять не мог, как она могла заниматься проституцией, что привело ее в такую дыру, как Южный Читтерлингс. Она была создана для иной любви, в ее глазах он часто видел выражение подавленного жизнелюбия, рвущееся из своих оков. Джек пленился ею. А когда это понял, то твердо решил: "Хватит дурью мучиться! Я кто: мужчина или баба? Слабость настоящему мужчине не нужна, иначе сразу пойдешь ко дну".

   Джек попытался обозлиться на Цирцею, посещать ее реже, но не смог, не выдержал, так как знал: она постоянно ждала его, готовая в самую темную ночь зажечь на небе звезды их любви. Факт оставался фактом: мысли о ней всплывали из подсознания все чаще и чаще, принося трепетное вожделение. Она была близко, но будто на краю света. И ответы на все вопросы-ловушки рождались сами. "Поскользнулся на песке", как говорили члены его шайки.

   Дикий Джек спал. Грудь дышала ровно. Ему снилась Цирцея. Пес ворчал в дреме. А дождь исполнял барабанное соло на отливе и дрожащих от ветра стеклах оконных рам, за которыми лежали туман и море.

  

   * * *

  

   Проныра часто проводил ночи на чердаке. Смотровое окно открывало вид на бездонное небо и пустынное море, отражавшее, подобно зеркалу, каждую звезду. Он подолгу сидел в кресле, закинув руки за голову, и глядел на плывущие небесные корабли -- на желтую луну, на звезды без числа, -- чувствуя их далекую тайну и близость, словно те своим сиянием пытались поведать некий секрет, предназначавшийся только ему. А по утрам, с первыми лучами солнца он всматривался в горизонт, словно ища что-то.

   Голос ветра обычно звучал тихо, глухо и ровно, но этой ночью он гулко стонал, начиная распевать задорные куплеты надвигающейся бури. Его порывы крепчали с каждой секундой, а редкие звезды выныривали из-под клубящихся черно-свинцовых туч, то и дело скрывавших луну.

   Дождь клонил Проныру в сон, заставляя веки слипаться. В желудке ворочалась какая-то дурнота. А в голове теснились десятки путаных вопросов.

   -- Джин будешь? -- раздался голос у него за спиной. -- Давай махнем по маленькой, братишка. Вчера мы урвали недурной куш. Это не то, что срезать сумочку на улице у какой-нибудь зазевавшейся дамочки.

   -- Да, недурно, но нас едва не зажопили копы, -- пробормотал Проныра.

   -- Везуха сработала! У любого вора один ангел-хранитель -- это его везение. За это, брат, и надо выпить!

   Проныра обернулся и посмотрел в угол, слабо освещенный керосиновой лампой, где его напарник Штопор ловко вскрывал лезвием перочинного ножа банку с консервированной крольчатиной в соусе кэрри. Рядом, на стопке перевернутых ящиков, стояла початая бутылка "Черного Галеона" и стаканы, а на газете лежали ломтики жареной рыбы и свежего хлеба. Рыжий кот, недавно подобранный на улице, уже хрустел рыбьими костями на полу.

   Проныра промолчал, мысленно обыгрывая дальнейшую судьбу кота, помеси перса и, наверное, старой швабры: "Рыжему долго здесь не прожить. Если надумает покинуть дом в поисках теплого тела кошки, то через день-два найдем его обглоданные кости. Не зря ведь эти трущобы прозвали Крысиными Пустошами. Возможно, это его последний ужин..."

   -- Эй, ты там не умер?.. -- поинтересовался Штопор, низкий, тощий пацан с желтоватой кожей и плоскими чертами лица.

   Проныра продолжал безучастно смотреть в окно и размышлять.

   Да, вчера они со Штопором провернули неплохое дельце. Правда, едва не столкнулись нос к носу с полицейским патрулем, будучи уже на выходе из города. Им крупно повезло, что где-то в таверне завязалась драка, а дежурный офицер вызвал копов по рации, иначе бы ребятам пришлось срочно избавляться от украденных вещей и улепетывать со всех ног.

   Обычно же дело происходило так. Имея внешность упитанного мальчика из благополучной семьи и выглядя моложе своих лет, Проныра, одетый в хорошую, но уже не очень свежую одежду, подходил к ранее намеченным дверям сердобольных горожанок. Размазывая ладонью по лицу притворные слезы, просился на ночлег. Якобы он приезжий и потерял родителей в незнакомом городе, но уже так поздно, что некуда деться, а завтра он собирается обратиться в полицию. Так он и делал: утром уходил, не забыв вежливо поблагодарить за гостеприимство, но ни в какую полицию и не намеревался идти. За углом уже ожидал подельник, внимательно ловивший каждое слово наводчика: о расположении комнат, о том, где хранятся ценности, и прочее-прочее.

   А следующей ночью, почти под утро, когда городские гуляки расходились по домам и улицы становились безлюдны, из темноты проулка появлялись две тени. Та, что поменьше и похудее, карабкалась, как шимпанзе, по водосточной трубе и, как призрак, пробиралась в дом через окно. Второй грабитель, низкий и толстый, стоял на стреме, готовый подать сигнал сообщнику условным свистом в случае опасности, ловил сбрасываемые сверху вещи и продукты и складывал их в сумки.

   Обчистив жильцов, воры исчезали так быстро, словно им в спину дул самый быстрый ветер -- норд-ост. И вскоре огоньки города таяли в воздушно-водяной взвеси, разделявшей Читтерлингс на две части -- Верхний и Нижний секторы. Парни спускались в этот странный туман и уже не спеша направлялись к своему пристанищу. Им уже было почти по четырнадцать, а не каких-нибудь там сопливых девять, и чувствовали они себя настоящими мужчинами.

   Проныра не испытывал жалость к чужим людям, пусть и проявившим к нему сочувствие. Иначе -- как жить? В ужасы преисподней, которые живописали проповедники, он не верил. А существование рая подсознательно считал воплем человеческого одиночества, возлагающего надежды на несуществующий потусторонний мир. К чему переживать из-за гнуси реальной жизни?

   -- Чего молчишь? -- снова осведомился Штопор.

   -- Я бы просто заморил червячка... -- обронил Проныра. Запах кроличьего мяса пощекотал ему ноздри и заставил сглотнуть накатившую слюну. -- Брюхо уже полчаса как поет... -- И добавил: -- Кажись, будет буря.

   -- Чего? -- не понял Штопор, делая бутерброды. -- При чем тут буря к моему предложению выпить?

   -- Шустрик, Косой, Прыщавый и Рыжая Дорин ушли к старой пристани еще днем и до сих пор не вернулись, а обещали быть к вечеру, -- пояснил Проныра, сдвинув брови. -- Надо бы Дикому сообщить. Как думаешь?

   -- Иди, выпьем по глотку, -- не унимался Штопор, сделав вид, что пропустил мимо ушей слова друга. -- Чего ты чумного гоняешь?

   -- К Дикому вместе пойдем?

   -- Я к нему не пойду. Он спит, а разговаривать с зубами ротвейлера мне нет охоты.

   -- Раньше ты больше боялся Джека, а не его пса...

   -- Дикий Джек может оторвать быстрее нос, чем яйца, -- ответил Штопор.

   -- Гы! Ты их так ценишь, словно они у тебя от Фаберже! -- хохотнул Проныра.

   -- Нет, -- насупился Штопор и буркнул: -- Яйца у меня -- от папы с мамой.

   Проныра промолчал. А Штопор открыл портсигар, закурил сам и предложил приятелю, но тот отказался.

   На минуту воцарилось молчание.

   Штопор хлопнул себя по щеке:

   -- Черт, москиты совсем осатанели! Не спится им...

   Проныра поднялся с кресла, потянулся к ручке окна. Стоило ему открыть створку, и ветер, бешеный, со свистом, влетел на чердак, разметая все на своем пути. Найдя выход, ветер распахнул дверь и устремился вниз по лестнице долгой, тоскливой песней. Помещение наполнилось запахом морской соли, гниющих водорослей и чего-то еще.

   -- Закрой! Закрой! -- заорал Штопор, схватив бутылку и закрыв собой импровизированный стол. В зубах он зажал сигарету и его крик был больше похож на громкое мычание. -- Какого черта ты делаешь?! Хочешь жратву с пола собирать?!

   Кот задрал хвост, шикнул и шмыгнул в темноту с такой скоростью, будто собрался по стенкам бегать.

   Огонь под колпаком лампы судорожно задрожал, готовый вот-вот погаснуть.

   Проныра захлопнул окно и повернул ручку.

   Наступил относительный покой.

   -- Буря будет, -- снова проговорил он задумчиво. Медленно подошел к Штопору.

   -- Да и фиг с ней, -- ответил тот, протягивая подельнику стакан и бутерброд. Сигаретный дым попадал ему в глаз и тот начал слезиться. -- Держи. А за наших не переживай. Если не полные мудаки, то заночуют в заброшенных доках или на Корабельном кладбище. Туда и ящерицы не ходят. Мазуту и прочую грязь нашей цивилизации эти суки не любят.

   При упоминании о пришельцах, которых Штопор презрительно назвал "ящерицы", Проныра поморщился, а когда опрокинул в рот содержимое стакана, то скривился еще больше.

   -- Подделка... -- выдохнул он.

   -- Уверен? -- Штопор внимательно заглянул в дно своего стакана, поднес к носу и по-собачьи понюхал. Затем взял бутылку и посмотрел на нее так, словно там были заключены чьи-то злые души, которые отчаянно пытаются выбраться наружу. -- По-моему, ништяк пойло.

   Проныра откусил от бутерброда хороший шмат и стал жевать. Гроздь сенсорных клеток кролика, внедрившаяся в эпителии языка, послала в мозг удовлетворенный импульс: "Мм-мм-ммм! Вкусно! Обалденно вкусно!"

   -- В прошлую пятницу я пил подобный суррогат с Джо Снежком и Угрюмым, -- чавкая набитым ртом, поведал Проныра и указал на бутылку. -- Потом целый день ходил с сушняком и головной болью. Несколько раз меня вычистило в ведро. Думал, аппендицит выблюю вместе с желудком. Не помогли даже пиво и аспирин.

   Штопор поднял глаза от бутылки, которую рассматривал так пристально, словно уже вошел в телепатический контакт с командой парусника на этикетке. И философски изрек:

   -- Что поделаешь, дружище, в нашем мире нищеты и угнетения тяжело отыскать что-то стоящее. Приходится довольствоваться тем, что имеем.

   -- Угу, ждать подачки ни от кого не приходится, -- согласился Проныра. -- Ты где такой хрени наслушался, что начал рассуждать, как Башка?

   -- Его интересно слушать, хотя и не все понимаешь. Он такой же спец по болтологии, как ты по метанию пончиков, -- парировал Штопор и хохотнул. -- Иногда мне кажется, что Башка проглотил всех умников мира и их ноги торчат у него изо рта, как у старого пердуна Ницше.

   -- Не порть аппетит, -- буркнул Проныра, поморщившись. -- То, что одни считают обжорством, другие люди называют здоровым аппетитом. Лично меня еда всегда утешает. -- И осведомился: -- А кто такой этот Ницше?

   -- А хрен лысый его знает! Слышал где-то. Кажись, от Башки.

   Штопор плеснул себе еще джина, хотел было налить и товарищу, но тот накрыл свой стакан ладонью:

   -- Нет. Я больше не буду. -- И взял кусочек рыбы.

   -- Чего так? -- удивился Штопор.

   -- Пьянство -- не мой конек.

   -- Ты хоть имеешь представление о пьянстве?

   -- Имею. Мой старик пил так много, что откинул копыта. Бутылка одолела. Одолевала-одолевала, чуть сильнее с каждым годом, а потом прибрала целиком. Зачем мне эта карусель?

   -- Не знал, извини.

   -- Теперь знаешь.

   -- Веришь в круговорот дерьма в природе? -- поинтересовался Штопор и его и без того узкие глаза превратились в настоящие щелочки.

   -- А ты? -- вопросом на вопрос ответил Проныра и мысленно обозвал дружка козлом.

   -- Аналогично. -- Штопор набрал полный рот джина, скорчил гримасу и проглотил.

   -- Такой удел большинства раздолбаев, кто не верит. Эта хреновина знает свое дело.

   -- Лучше раньше сдохнуть, чем вникать во все это.

   -- Как знать, как знать... -- произнес Проныра, задумчиво пережевывая рыбу. -- Как говаривал мой отец: "Жизнь не сборник кроссвордов, где на последней странице можно найти все ответы".

   Из-за ящика выглянул испуганный кот, осмотрелся, успокоился и начал тереться о ногу Проныры, выпрашивая добавку. И получил ее.

   Проныра указал на кота и заявил:

   -- Уверен, что и Рыжий имеет свое мнение.

   -- Ну -- и? К чему ты котяру сюда приплел?

   -- Он сейчас рыбу слопал, верно? Как думаешь, кот, насытившись, когда-нибудь скажет: "Прошли те дни, когда я убивал мышей". А?

   -- Хрена с два! Никогда не скажет, -- хохотнул Штопор и почесал в затылке. -- Потому что коты так же не умеют разговаривать, как и исполнять танец живота. А мыши всегда будут убегать от них в нору и оттуда показывать им "нос".

   -- Да пошел ты...

   -- Мяу-мяу! -- подразнил товарища Штопор. -- Ты реальный псих, Проныра. Пытаешься говорить, точно в море ссышь, чтобы оно стало соленее. Видно, что ты наблатыкался у Башки умно говорить, аж уши трубочкой сводит. Но как птички роняли свои какашки с небес на нас, Проныра, так и дальше будут это делать.

   На полу кот вгрызался в свой живот, пытаясь поймать блоху.

   -- Мой отец едва ли не каждый день клялся бросить пить, -- сказал Проныра, наблюдая за котом. -- Сначала -- нам с матерью, потом -- сам себе у зеркала. И вспоминал прежние времена. Как-то он сказал, что во время прилива тонут лишь те лодки, у которых короткая цепь. Врубаешься?

   -- Белая горячка, точно тебе говорю. Во что тут врубаться? Зачем он столько пил?

   -- Я как-то спросил его: "Папа, зачем ты пьешь?" И, знаешь, что он мне ответил?

   -- Что?

   -- Он сказал: "Пройти мимо колодца, не напившись, невозможно, сынок".

   -- М-да...

   -- А что с твоим отцом случилось? -- спросил Проныра, наблюдая, как Штопор не спеша цедит оставшееся виски из стакана. -- Ты никогда не рассказывал об этом.

   -- Будешь смеяться, -- нахмурился тот.

   -- Отчего же?

   -- Его убили шоколадные батончики.

   Пухлое лицо Проныры вытянулось от удивления, он даже жевать перестал, наклонившись к товарищу, чтобы удостовериться в том, что услышал:

   -- Да ну! Это как?.. Ты мне расскажешь об этом?

   Штопор хмыкнул.

   -- Тебе станет легче, приятель, -- настаивал Проныра. -- Вот увидишь. Тебе надо поделиться.

   -- Он работал в супермаркете помощником продавца, -- начал Штопор бесстрастным голосом. -- Расставлял товар в нужных местах. И как-то на него обрушился целый стеллаж с той дрянью. Он вылез из-под него и попытался встать, но поскользнулся на батончиках и упал, ударившись черепушкой о металлическую ножку стеллажа. Виском. И тут же отдал концы.

   -- Хреново, -- посочувствовал Проныра.

   -- Все заняло каких-то пять секунд, -- продолжал Штопор. -- Управляющий того магазина, редкий засранец, потом показывал нам с матерью видеоролик с камер слежения о скоропостижной смерти старика, не хотел нам платить, дескать, тот сам был виноват, не следил за оборудованием и не смотрел под ноги. Вот козлина! Мы и оказались на улице спустя два месяца, потому что с работой в округе было туго, а за квартиру платить надо. А потом и мать сбил вылетевший из-за угла грузовик. Она умерла не сразу, еще пару месяцев пролежала в коме в больнице, превратившись в человеческий овощ. Как оказалось, шофер был пьян и управлял автомобилем без водительского удостоверения. Он плакал на суде, говорил, что сожалеет. А мне-то -- разве легче? Что с того? Я потерял последнего близкого человека. Да и не водила был виноват, если разобраться, а тот хмырь из магазина, где работал отец. Из-за него у нас и начались неприятности.

   -- М-да. Полная непруха. Ну а ты как же?

   -- Я тогда совсем отчаялся, а после наполнил несколько пакетов дерьмом из коллектора, измазал все витрины проклятого магазина и свалил из сраного городишки куда глаза глядят. Представляю, как бесился управляющий. Знаешь, Проныра, если бы я узнал, что он сдох, то вернулся бы, чтоб раскопать его могилу, залез туда и задушил его кости. Ей-богу, не вру... Вот и все.

   Штопор замолчал. Взгляд у него стал суровый, как лопата могильщика.

   -- Твоего старика убил стеллаж, -- с глубокомысленным видом изрек Проныра, выслушав историю друга.

   -- Нет. Его убили чертовы батончики, -- задумчиво не согласился тот. -- Я, кажись, сморозил глупость, рассказав тебе об отце.

   Проныра промолчал.

   Штопор тоже выдержал паузу для создания драматического эффекта. На его азиатском лице появилось сосредоточенное выражение, точно он погрузился в вычисления. Наконец он посмотрел на Проныру и заговорил голосом самого несчастного в мире человека:

   -- Думаешь, мне нравится, что моего папашу укокошили гребаные вафельные шоколадки? Нет, черт побери, меня самого это достало. До смерти. Лучше б он был пиратом и его сожрали акулы. Все более достойный конец.

   Проныра не ответил. Что тут скажешь?

   -- Штопор, говорят, ты мотал срок? -- сменил тему беседы он, запихивая в рот очередной бутерброд с крольчатиной.

   -- А-а! -- отмахнулся рукой юный бандит. -- По глупости влетел. Не хотел потерять лицо в глазах товарищей и прослыть трусом. Обычное дело.

   -- Это как?

   -- Просто, как дважды-два. На спор обокрал торговый киоск. Взял-то всего-навсего пару блоков сигарет и упаковку баночного пива, а впаяли четырнадцать месяцев. За что такой срок, скажи?! Провести больше года в колонии, в запахе пота, хлорки и мочи, среди кучи чокнутых придурков и извращенцев, знаешь ли, не самое лучшее, о чем хочется вспоминать. Хорошо хоть не дошло до болевых ощущений в заднице. Многих там сразу заделывают, да так шустро и смачно, что хоть в ладоши хлопай от счастья, что не оказался на их месте.

   -- Не хотел бы я там побывать. Там что -- одни гомики? А как же авторитеты?

   -- Там много охотников до чужих задниц, подстерегающих тебя в душевой. Кругом одни педики, не считающие себя педиками просто потому, что они к тебе пристраиваются сзади, а не ты к ним. Авторитеты тоже не брезгуют попользовать задницу более слабого сокамерника. Пожалуешься администрации -- в камере стукачу сразу пустят кровь. А свиньи-надзиратели, если засекут подобное, лишь поржут. Знаешь, Проныра, когда выходишь на свободу, то она настолько пьянит и расслабляет, что, кажется, вот-вот в штаны наложишь от восторга.

   -- Ладно. -- Проныра встал. -- Я никому не расскажу о твоем отце. На эту тему ни гу-гу, обещаю. И, пожалуй, все-таки схожу к Дикому. Нужно сообщить о ребятах и буре.

   -- Ты упертый, как черепаха. Оно тебе надо? Ничего с ними не случится.

   -- С ними, может, и да. А вот если дождь усилится, то к нам могут сбежаться крысы со всей округи. Домов на холмах не так уж и много, а воду эти твари не очень любят.

   Кот, услышав о крысах, задрал голову и стал внимательно наблюдать за мимикой людей.

   -- А чего Дорин с ними поплелась? -- жуя, поинтересовался Штопор. -- Эту дурочку кроме нарядов, помад и туфелек, что она видит в городе на витринах, ничего больше не интересует. Целыми днями шепчутся с Магдой об этом. Не пойму я их логику, хоть убей. Лучше б Дорин карманы научилась чистить, как ее подруга.

   -- Может, это отвлекает их от мрачных мыслей? -- предположил Проныра.

   -- Нет от баб никакого толку! -- заявил Штопор.

   -- Кроме одного... -- подытожил Проныра, направляясь к выходу.

   Парни рассмеялись.

  

   * * *

  

   Магда сидела в глубине комнаты, прижав к груди большого плюшевого зайца, у которого отсутствовал левый глаз-пуговица, а также была оторвана половина правого уха. Ей хотелось зарыдать, и она едва сдерживала себя, чтобы не дать воли слезам. Ее мучила тошнота, и вообще она плохо себя чувствовала. Что ж, такова судьба женщин, думала девушка, поглаживая рукой живот, заметно натягивающий кофту.

   Ребенок все чаще и чаще начинал шевелиться, колотил и сучил ручонками и ножками. Живот, твердый и упругий, пронзали судороги нарождающейся жизни. Девушка знала, что в этом нет ничего патологичного -- так бьется пульс новой судьбы.

   Магда была погружена в молчание. С моря сквозь щели в оконной раме проникала песня ветра -- несущая не тепло, не радость, а скорее наоборот -- страх. Смуглая грудь дышала неровно. Мысли, вязкие, как мед, слипались в один вопрос: "Когда?"

   "Расторопный ты парень, Джо. Аж зависть берет. Столько народу крутилось... Но этого достаточно, Снежок, чтоб навсегда отправить ее в город. Одну. Наши законы ты знаешь... О чем вы думали?.." -- вспомнила она обрывки фраз Дикого Джека, обращенные к будущему отцу малыша, когда всплыли их отношения с Джо Снежком и главарь узнал о ее беременности. Да, она не могла далее оставаться вместе со всеми. На Пустошах грудному ребенку не выжить. Однозначно. И детский плачь... Проклятые крысы учуют слабого человечка, рано или поздно улучат момент и доберутся до него. Да и повышенная влажность будет очень вредна ребенку -- болезней не миновать, а лечить здесь некому. Но почему Джо промолчал, не возразил, не вступился за нее? Ведь он всегда такой сильный и смелый. Он никогда не был трусом! И странное дело: упорно не соглашается уйти с ней. Почему?.. Чертов Джек! Пусть он отчасти прав, пусть разрешил ей остаться еще на какое-то время, пусть его побаиваются другие члены банды, но он не имеет права ломать чьи-то судьбы. Он не имеет права разлучать ее с любимым. Почему Джо так ему предан, что удерживает его? Какая тайна связывает их? Когда я буду должна покинуть Пустоши? Завтра? Послезавтра? Когда?..

   На лице девушки время от времени скользила горькая улыбка. Ее терзала обида, съедали сомнения. Она не знала, что и думать, как поступить. Пыталась отогнать одолевавшие ее тяжелые мысли, отгородиться от них. Кто-то свыше надругался над ее любовью, унизил и осквернил ее тем, что пытался украсть. И испытуемое ею несчастье было особенно велико потому, что когда-то, совсем недавно, она была совершенно счастлива.

   Магда обернулась и посмотрела на спящего Джо Снежка. Тот лежал на кушетке и тихо, безмятежно похрапывал. Акулий зуб на веревочке мерно вздымался и опускался на его мускулистой груди -- амулет, доставшийся ему от отца, как утверждал сам Джо. Чернокожий парень лет шестнадцати, широкоплечий, рослый, с грубыми чертами лица и длинными, почти до плеч, вьющимися волосами, одетый в выцветшую зеленую футболку и рваные шорты до колен.

   Три года назад Магда жила вместе с дедом на окраине Верхнего сектора Читтерлингса. Отца никогда в глаза не видела, а ту, кто ее родила, старалась не вспоминать -- образ матери-проститутки, бросившей пятилетнюю дочь на попечение больного старика и вскоре погибшей от руки пьяного матроса, которого заразила гонореей, не тревожил ее. Она почти забыла о ней. Все, связанное с родителями, ушло далеко-далеко еще задолго до того, как Магда начала осмысленно понимать происходящее и делать выводы.

   Дед был беден, и нужда засасывала их, как трясина. Иногда у них бывали деньги и они объедались. Однако чаще случалось так, что едва сводили концы с концами и голодали, питаясь постными лепешками из рисовой муки, которые запивали кипяченой водой, подкрашенной какими-то травами. Но они всегда держались вместе -- и в дни веселья, и в дни печали.

   В этом жестоком мире, оставшись без опоры, девочек зачастую проглатывали химкомбинаты, где работа быстро выжимала из них все соки. Или бордели, если они хороши собой и быстро учились зазывать проходящих мимо мужчин. Или, еще хуже, -- продавали в рабство, даже при живых родителях, если те не в состоянии вовремя погасить долги. Подобная участь была уготована для многих бедняков -- и детей, и взрослых. "У неимущих нет прав, нет будущего", -- часто говорил Магде дед, вздыхая.

   Потому Магда не стала ждать у судьбы подарков, не собиралась приносить себя в жертву нищете, не намеревалась терять свободу и отдаваться без любви первому встречному. Начала воровать -- в конце концов, все лучше, чем каторжный труд или торговля телом! И вскоре поднаторела в этом деле. Она приносила в дом деньги, пусть и небольшие, и отдавала их деду, а тот молча брал их, хмурился, что-то ворчал себе под нос и прятал под матрас. Эти мятые купюры не радовали стариковское сердце. Он доставал губную гармонику и начинал играть какую-то старую, грустную мелодию, проникавшую в душу точно так, как запах моря проникает в тела тех, кто живет у его соленых вод.

   Магда часто вспоминала первую встречу с Джо Снежком.

  

   ...Тогда ей было тринадцать, но, как все мулатки, девочка-подросток выглядела старше своих лет. Острые груди, узкая талия и тугие бедра, двигавшиеся из стороны в сторону при ходьбе так, словно она пританцовывала, часто приковывали к себе внимание не только сверстников, но и взрослых мужчин. И эти взгляды оглаживали ее, приклеиваясь к ее выпуклым ягодицам, а чужие мысли, словно надувались ей в спину, нашептывая, как она хороша и желанна. Иногда девочка оборачивалась и показывала им язык, вызывая у мальчишек раздражение, а у мужчин -- смущение. Многие мужчины грешат в мыслях, не осознавая этого. А женщины подсознательно, с самого рождения умеют отличать правду ото лжи, всегда чувствуют направленное им вслед вожделение. Это их незримое приданное.

   Магда возвращалась домой поздним вечером. Ее задержал ростовщик, после закрытия лавки скупавший краденые вещи, представлявшие хоть какую-то реальную ценность. Удивительно, но прижимистый владелец ломбарда, который при оценке подозрительного "товара" никогда не снимал маску подчеркнутого безразличия с лица, раскошелился, практически не торгуясь. Он даже почесал за ухом, похожим на пельмень, и в его вечно тоскливых глазах мелькнула искра неподдельного интереса. Магда продала ему серебряный перстень с рубином, ловко снятый с пальца у одной старухи, попросившей перевести ее через дорогу и помочь донести корзину с фруктами к дому.

   Магда шла с высоко поднятой головой, ликуя. Свет фонарей освещал девочке путь. По улицам торопливо, точно подвальные крысы, пробегали одинокие прохожие. Ветер разметывал ей волосы. Вдали слышался рев бушующих гигантских валов. От моря исходил какой-то дивный запах, дотоле ей неведомый. Запах пробуждал в груди радость, выливавшуюся в песню, мелодию которой она тихонько насвистывала.

   Опасность она почувствовала инстинктивно. Но было поздно. Магда замедлила шаг, успела повернуть голову, как тотчас чьи-то сильные руки схватили ее, зажали рот. Она и глазом не успела моргнуть, как оказалась за углом дома, в сумраке. Ее развернули и прижали к стене. Девочка больно ударилась затылком о кирпичную кладку, в глазах на секунду потемнело. А когда немного пришла в себя, намереваясь вырваться и убежать, то увидела перед собой мерзкое лицо, изуродованное шрамом. Щелкнуло лезвие ножа возле ее щеки. Кровь застыла в жилах Магды. Ей хотелось закричать, но от страха она онемела. К горлу подступил тяжелый комок, и отчаяние сковало ее.

   Это был какой-то сумасшедший, который, похоже, не осознавал, что творит, находясь в диком возбуждении. Магда прежде никогда не сталкивалась с маньяками. Она даже не могла предполагать, что существуют такие нелюди, которых мучает неутоленное желание по ночам во время непогоды, лишает их сна, приводит в бешенство. Об изнасилованиях несовершеннолетних слышала -- зачастую этим занимались сами подростки, беспризорные, у которых не было денег на услуги проститутки, -- но в глазах этого мужчины она отчетливо увидела свою боль и близкую смерть.

   Маньяк протянул руку с ножом к ее волосам, дотронулся до них и что-то пробормотал. Его налитые кровью глаза были полны безумия, для него существовало лишь одно: тело девочки, к которому он прижался. Свободная рука насильника скользнула по ее тугой груди, животу и оказалась между ног, пытаясь их раздвинуть. Магда стояла в растерянности, не зная, что делать. Страх сковал ее, спутал мысли. Ей казалось, что у нее в груди покоится целая глыба льда. То, что сейчас с ней происходило, вызывало омерзение. Ладонь девочки разжалась, порыв ветра подхватил деньги и унес неведомо куда.

   -- Прошу вас... не надо... -- жалко выдавила Магда. Ее глаза наполнились слезами, и нижняя губа задрожала.

   -- Брось, не ломайся, шоколадка, -- прошептал ей злодей в ухо, не переставая поглаживать ее. -- Все одно я возьму то, что хочу. Повернись к стене, нагнись и уступи по-хорошему. Мой пыжовник тебе понравится.

   -- Я еще девочка, пожалуйста...

   Насильник посмотрел ей в глаза и его рот скривился в гадкой усмешке.

   -- Это недолго исправить, сладенькая. Так даже лучше. Если ты хочешь, то можно оставить все, как прежде, но будет немного больнее.

   -- Нет! -- Девушка попыталась вырваться, но рука маньяка нашла ее шею и начала сжимать.

   -- Не трепыхайся, дура... -- злобно прошипел он.

   У Магды снова померкло в глазах, она стала задыхаться и оседать. И тут чья-то рука хлопнула насильника по плечу, и прозвучал голос:

   -- Оставь ее в покое, дрочила!

   Маньяк ослабил хватку. Лицо его тотчас изменилось, окаменело. Он отпустил девочку и, резко развернувшись, наотмашь полосонул ножом -- острая сталь вспорола воздух.

   Магда опустилась на брусчатку, опершись спиной о холодную стену, и дальнейшие события наблюдала как во сне.

   Она увидела высокого мальчика, негра, примерно одного возраста с ней, но очень крепкого. Тот стоял и ухмылялся, словно издевался над маньяком, даже успел подмигнуть Магде, точно давней знакомой.

   -- Убирайся вон, грязный негр, если не хочешь, чтоб я расквасил тебе рожу, -- процедил сквозь зубы маньяк. Злость скворчала в нем, как яйца на раскаленной сковородке.

   -- Катись сам, пока морда целая. -- Он сплюнул вбок.

   -- Прикуси язык! Я тебе, сопляк, щас задницу порву на щупальца осьминога! Будешь знать, на кого хвост поднимаешь!

   -- Морячок?.. Хм... А у тебя харя не треснет по диагонали зигзагом?! -- спокойно поинтересовался негр и, заметив похожий шрам на лице маньяка, добавил: -- Однажды это уже с тобой случилось. Верно, дрочила?

   -- Нету в порту еще наглеца, который бы ушел от моего ножа, -- процедил маньяк и его глаза в желтом свете луны блеснули яростью. -- Ты попал, ниггер! Конкретно попал!

   Подросток стойко принял вызов. Улыбнулся, вытянул вперед руку, сжатую в кулак, и показал оттопыренный средний палец, при этом ухмыляясь. Он имел вид человека, которому все нипочем, кто может жевать гвозди и выплевывать пули.

   Маньяк рассвирепел. Он едва не дымился от злости.

   Негр продолжал улыбаться, не сводя глаз с противника.

   Между ними завязалась драка.

   Насильник рычал, точно в него вселился легион бесов, он совершил несколько резких выпадов, пытаясь достать малолетнего наглеца ножом, но тот был ловок, проворен и неуловим. В его движениях не было никакой симметрии, скорее -- какая-то боевая хореография.

   Очередная атака -- и мальчик опустился вниз, провернулся юлой на одной ноге и сделал подсечку нападавшему. Нелюдь растянулся на камнях, приподнялся, тряхнул головой, отполз на четвереньках чуть в сторону и попытался встать, произнеся: "Дешевый трюк, черномазый..." Но негр снова его опередил -- подпрыгнул, выполнил сложную акробатическую стойку на одной руке и врезал пяткой под ухо противнику. Тот так и шлепнулся оземь во весь свой рост. Нож выпал из ослабевшей руки. Тело мерзавца пару раз судорожно дернулось. Удар оказался такой силы, будто к ноге мальчика была привязана невидимая гиря. Больше злодей не пошевелился.

   Негр ногой отшвырнул выпавший из руки маньяка нож в сточную канаву, повернулся и, подойдя к девочке, уверенно протянул руку.

   -- Меня Джо зовут, Джо Снежок, -- представился он, сверкнув зубами, и предложил: -- Тебя провести домой, красотка? Далеко живешь?

   Магда не подала ему руку, ее до сих пор трясло. Встала сама и, заметив скользнувший по ее оголенным ногам взгляд, поспешно оправила платье.

   -- А тебе какое дело? -- немного осмелела она. И тут же испытала замешательство и смутилась.

   -- Могла бы и спасибо сказать, -- усмехнулся Джо, не отрывая взгляд от ладной фигуры мулатки, пытаясь заглянуть ей в глаза.

   -- Он... живой? -- Магда опасливо покосилась на мерзавца, растянувшегося на земле.

   -- Забудь, -- ответил Джо, -- если и выживет, то охотиться на девочек больше не сможет. Ему понадобится сиделка до конца его дней.

   -- Ты здорово дерешься. Где так научился? -- удивление ее было безмерно.

   -- Капоэйре меня обучил отец. Там, где мы жили раньше, он был лучшим на побережье.

   -- Ты случайно не беженец? Здесь хватает аборигенов, но...

   -- ...мало негров? -- продолжил за нее спаситель и усмехнулся.

   -- Ага. Потому и думаю, что ты -- беженец. Из Африки?

   -- Нет, из Южной Америки. Кстати, в этом городе почти все его жители бывшие беженцы, как я слышал. Ведь когда-то они и основали его.

   -- Верно. А почему ты выбрал Австралию?

   -- Долго объяснять, но жить там, где мы жили с отцом, намного сложнее, чем здесь. Бразилия -- это сплошные соляные болота и люди там до тридцати не все доживают. Да и не мой это был выбор.

   -- А твой отец...

   -- Его уже нет в живых. Нас, сотни две нелегалов, везли в трюме контрабандисты. Отец подхватил какую-то заразу, лихорадку, кажись, и до Австралии не дотянул... Многие тогда умерли.

   Магда все еще не верила своим глазам, бросая взгляд то на поверженного злодея, то на того, кто отстоял ее жизнь и честь. Шум ветра превратился в шелест, и радость спасения музыкой звучала у нее в голове. Голос мальчика был мягок и доброжелателен, зачаровывал, как песня, от него веяло непоколебимой уверенностью и девушке это понравилось. Джо Снежок вызывал у нее неподдельный интерес. Это был не один из тех соседских мальчишек со щенячьими шеями, что заигрывали с ней, а настоящий герой, которого любая девушка грезит встретить, воспоминания о котором она и в глубокой старости будет перебирать, словно бусинки на четках, ожидая в молитве пришествие сна или смерти.

   -- Магда... Спасибо... -- представилась и поблагодарила девочка. Страх начинал мало-помалу исчезать из ее души.

   -- Да ладно, -- Джо расплылся в улыбке. -- Сочтемся как-нибудь.

   Девочка сама протянула ему руку. А спустя некоторое время нашла для Джо Снежка и место в своем сердце.

   Так состоялось их знакомство. Снежок проводил Магду домой. Сердце мальчика часто-часто билось, когда он смотрел на нее, и он не мог найти этому объяснений. А девочка улыбалась и прятала глаза, держась за его руку. В ту ночь не было даже луны, но в начинающемся разгаре бури расцвела самая что ни на есть романтическая любовь. Звезды зажглись в их зрачках, и молнии остановились на небе. Ни он, ни она не понимали тогда происходящего, но чувствовали: то, что творится с ними, -- прекрасно. Потом они долго не могли уснуть, думали друг о дружке, разговаривали, словно находились рядом и их не разделяли Пустоши: она -- лежа на кровати в своей комнате, он -- растянувшись на циновке в доме на холме, шлепая себя по лицу, чтобы отогнать жужжащих москитов. И говорили обо всем на свете -- о родителях, о пережитых приключениях, о радостях и невзгодах -- пока их не сморил сон.

   А далее последовали другие события: неожиданная смерть деда, попытка властей упрятать девочку в сиротский приют, ее бегство, поиски Джо и радостная встреча с ним, а затем и ее полноправное членство в шайке Дикого Джека...

  

   Магда смотрела на спящего Джо и лелеяла одну-единственную мысль, что они не разлучатся, они останутся вместе навсегда. И еще она хотела, чтоб скорее появился на свет тот, кто будет махать ручонками и называть ее мамой.

   Девушка вздрогнула, услышав чьи-то тяжелые шаги, доносившиеся из коридора, вскочила, взяла лампу и подошла к двери.

  

   * * *

  

   Проныра враскачку, особой своей походкой, шел по коридору, когда приоткрылась дверь и показалась Магда. Его солдатские ботинки гремели так, будто маршировал целый полк. Он остановился, вперился взглядом в ее крепкие, налитые груди, еще не измятые мужской лаской и губами будущего ребенка, готовые вот-вот выпрыгнуть из-под кофты. Спелые шоколадные полушария. Они манили. Глаза у парня засияли, точно у гуляки-кота. Хотел, как обычно, громко пошутить, но девушка приложила палец к губам, требуя тишины.

   -- Проныра, а ты можешь ногами так громко не топать? -- прошипела она. -- Джо разбудишь. Случилось что? Куда так спешишь?

   Парень замер, не сводя глаз с груди Магды, с лицом осчастливленного стеклянными бусами туземца. И тут же получил щелчок по носу.

   -- Куда вылупился, дурья башка?! Посмотрел -- и будет.

   Да, эта цыкнет, так и своих не узнаешь, очнулся Проныра и почувствовал, что его щеки вспыхнули, как от горячего ветра. "Та еще штучка".

   -- Буря будет. -- Голос парня прозвучал невнятно, как если бы он говорил с полным ртом. -- Надо Дикого Джека предупредить. Наши еще не вернулись.

   -- Тише! Кто?

   -- Шустрик, Косой, Прыщавый и Дорин, -- перешел он на шепот, любуясь ее ртом и размышляя, откуда берется красота и почему от нее так запросто слетаешь с катушек.

   -- Ты что -- выпил? -- поморщилась Роза, почувствовав от Проныры запах алкоголя.

   -- Слушай, не лезь мне в печенку, -- скривился тот. -- Выпил совсем чуть-чуть.

   -- А Дорин чего с ними увязалась?

   Он пожал плечами:

   -- А я почем знаю. Буди Снежка.

   -- Зачем?

   -- У него с Румбом более дружеские отношения.

   -- Обойдешься.

   Магда увидела в руке Проныры бутерброд и сглотнула слюну. В последнее время она постоянно испытывала голод.

   -- Для него?

   -- Угу. Пес любит лакомства.

   -- Вот и топай. Сам.

   Из этих слов Проныра понял, что разговор окончен.

   Магда шмыгнула обратно в комнату и прикрыла дверь.

   Она вернулась к Снежку -- во сне невинному и чистому, как ребенок, которого она носила под сердцем. На самом же деле, Джо был одновременно и герой, и отпетый бандит, из породы тех людей, которые думают, что способны сокрушить мир и плюнуть ему в лицо. Но жизнь таких, как он, учила, брала в оборот. И Магда переживала, чтоб их будущий малыш не стал таким же сорвиголовой, не продублировал ошибки отца. "Почему люди, в которых в душе заложено добро, противоречат себе и совершают зло? Какой во всем этом смысл?" -- вопрошала она. И ее материнское существо -- силою воображаемой судьбы, полное врожденной драматической тайны -- испытывало трепет в груди и бесконечные эмоции: сложносочиненные падения и взлеты, разноплановые страх и счастье...

  

   * * *

  

   Вглядываясь в темноту коридора, Проныра приблизился к лестнице западного крыла и начал спускаться на первый этаж. Он решил наведаться к Башке, прежде чем будить Дикого Джека. Уж на кого-кого, а на Башку, своего любимчика, главарь никогда не сердился, уважал, хоть тот и был -- по мнению Проныры -- бесхребетным книжным червем.

   На лестнице воняло плесенью, гнилью и сыростью, и еще стоял едкий запах какой-то живности (крыс, сколопендр, ящериц или чего-то еще), гнездившейся в стенах. И было слышно, как при приближении человека, по другую сторону штукатурки разбегались от него какие-то твари.

   Да и сам дом постоянно издавал звуки. Он оседал, как это делал лет пятьдесят, а может, и сто -- никто точно не помнил. Устраивался поудобнее в земле со своими костьми из кирпича, дерева и металла.

   Здание бывшей гостиницы "Уинстон Черчилль" стало штаб-квартирой для беспризорников не случайно. Оно располагалось на самом высоком холме и, в отличие от многих соседних зданий, погруженных наполовину в воздушно-водяную взвесь, было относительно сухим. А переплетения бесчисленных коридоров и лестниц давали хорошую возможность уйти от полицейской облавы. Всех секретов этого дома никто из новых постояльцев до сих пор так и не выведал. Месторасположение комнат из-за заколоченных и заставленных всяким хламом дверей было трудно выяснить, да и подвалы кишели воинствующими крысами и были загромождены -- поломанной мебелью, кипами старых газет и журналов, коврами, чем угодно -- настоящая свалка, называй любые вещи, не промахнешься.

   Заброшенный отель угрюмо нависал над туманом Пустошей и скопищем полуразрушенных строений -- как каменный страж иной, почти забытой цивилизации. Будущее принадлежало Верхнему сектору Читтерлингса, здесь же бесславно доживало свой век прошлое. Да и время в этом месте, казалось, текло по иному расписанию, будто впало в меланхолию.

   Проныра прошел в вестибюль, миновал стойку администратора, повернул за угол и, оказавшись в длинном коридоре с вереницей дверей по бокам, направился по нему, пока не вышел к развилке двух точно таких же коридоров. Свернул направо, поднялся по лестнице и вскоре уперся в тупик. Остановился у филенчатой дверки -- за ней обитал Башка, в маленькой, похожей на коробку комнатушке.

  

   * * *

  

   -- Башка, просыпайся!

   Клим по прозвищу "Башка" приоткрыл один глаз и увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию Проныры.

   -- Чего тебе? -- пробурчал Клим. В его голосе едва угадывался русский акцент. Он попытался поднять голову, но обнаружил, что щека прилипла к странице книги.

   -- Дело есть. Просыпайся!

   -- Зачем?

   -- Считай, что это приказ!

   -- Да пошел ты...

   -- Попридержи язык, Башка, а то схлопочешь, -- пригрозил Проныра.

   Клим осторожно отклеил страницу от лица, протер глаза и окинул взглядом комнату, будто что-то искал в сумраке. Нахмурился. Заметил, что забыл погасить свечу. Огонек на фитиле огарка едва тлел. Он долго просидел над "Руководством по воздушной навигации". Дикий Джек будет ругаться -- свечи нынче сильно подорожали, а керосиновой лампой в маленькой комнате, под завязку набитой книгами, было пользоваться крайне опасно.

   Проныра потянул носом воздух и сочно чихнул.

   -- Блин, ну и пыль тут у тебя... -- недовольно пробурчал он. -- Дышать нельзя.

   -- А ты чихай, чихай на здоровье, -- сказал Клим. И, улыбнувшись, добавил: -- У меня тут демократия.

   -- Остряк. Могу и воздух испортить, раз такой добрый.

   -- Не нужно доходить до тоталитаризма.

   -- Чего?..

   -- Ничего.

   Проныра взял со стола чертеж, развернул и внимательно рассмотрел. Несколько эскизов -- общий вид и проекции какой-то конструкции, которые ему мало о чем говорили. Сощурил и без того узкие глаза, словно пытался распробовать какое-то незнакомое блюдо. Несколько секунд он пребывал в раздумье.

   Клим с интересом наблюдал за ним.

   -- Что это? -- спросил Проныра.

   -- Моя новая идея, -- ответил Клим, водрузив на нос очки, и принялся перераспределять лежащие на столе книги: "Такелажные работы", "Аэронавтика", "Морская навигация", "Справочник по технологии изготовления полимеров" и другие. -- Точнее, это еще Циолковский придумал. Идея его. Но я решил ее немного доработать.

   Проныра непонимающе моргнул.

   -- Какой-то странный дирижабль... Зачем тебе это? И кому это нужно?

   -- Нам. Когда-нибудь я построю такой. Это не совсем обычный дирижабль, гораздо лучше. И мы все на нем будем путешествовать, не боясь никого. Но пока я не могу найти подходящий материал, из чего можно будет создать такой аппарат. Да и с двигателями проблема. Много вопросов, много сложных задач...

   Юный вундеркинд вздохнул.

   -- Мечтатель... Словно на Луне живешь. И откуда в тебе это, Башка?

   -- Нередко люди бывают и умнее меня. Да и-и... разве плохо -- мечтать?

   -- Не знаю. -- Проныра пожал плечами. -- Когда я начинаю много думать, то у меня болит голова.

   -- Ты не привык к этому.

   -- Чего? -- тут же обиделся Проныра. -- Ты, Башка, выражения выбирай. Я человек простой, без загибов, но...

   -- Не обижайся. Ведь ты сам часто любуешься звездным куполом и болтаешь о мистике. Ты о чем-нибудь мечтаешь?

   -- Ага, небо... оно красивое. -- Круглое, как блин, лицо Проныры расплылось в улыбке. -- Мечтаю нагрести под бока целый ворох денег, стать богатым-пребогатым и ничего не делать. А последние часы жизни хотел бы провести в таверне, попивая текилу и целуя самых красивых девушек. И все это под звуки гитары и их смех. Как тебе такая мечта?

   -- Богатство и страх потерять из-за него жизнь -- два испытанных друга, они всегда рядом. Приоткроешь эту правду, узнаешь ее -- обретешь свободу.

   -- Мудрено ты говоришь.

   -- Так говорил мой отец. Я помню многие его фразы.

   -- Лучше быть бедным? -- смутился Проныра и почесал нос. -- Чего-то я тебя не пойму, если честно. Я хочу жить комфортно. Со мною жизнь и так редко бывает застенчивой милашкой, зачастую -- дрянной девчонкой, которая норовить сесть мне на лицо.

   -- Счастье не в количестве денег, Проныра, а то, как они тебе достаются. И на что ты их тратишь. Да и комфорт -- это одна из форм паралича. От него тупеешь.

   -- А вот сейчас ты говоришь, точно городской падре, -- хохотнул тот. -- Не для меня их небесный стриптиз. У этих святош нет чувства юмора перед жизнью. Скажи, вот священник может накормить чайку, сунув ей в пасть хлеб с зажженной петардой?

   -- Нет, -- ответил Клим и недобро покосился на Проныру. -- Зачем ему это делать? Убивать -- грех. Подлость -- тоже грех. Религия, верно, зачастую нужна лишь при удобном случае, но верить-то во что-то надо. Да и с падре я никогда не общался. Я православный.

   -- Слава Богу, что православный. Я слышал, что среди этих падре очень много гомиков и еще они частенько пристают к детям...

   -- В газетах много всякой мерзости пишут, а люди -- верят, -- отверг Клим и хмыкнул.

   -- Говоришь, "убивать -- грех"? -- продолжал Проныра. -- Однако и ты не брезгуешь мясом амфибий, а мы их убиваем разными способами. Вкусно, не правда ли? Хочешь, расскажу -- как? А они ведь думают не меньше нашего -- мозгами, а не ослиными жопами. Аминь, Башка.

   Клим не ответил. Словно в рот воды набрал.

   -- Слушай, Башка, а это, правда, что ты из богатой семьи? Что тебя учили дома едва ли не профессора? Не врут пацаны?

   -- А что об этом вспоминать? -- немного смутился Клим. -- Почему "едва ли"? Учили профессора, да. Был и академик. Учился, но вот не доучился. Деньги моих родителей присвоил его бывший компаньон, который, как я думаю, и виноват в их смерти. Что я могу поделать? Взять и объявиться? Даже если я буду каждый день целовать в задницу того мерзавца, то он ни за что не отдаст принадлежащие мне миллиарды. Отправлюсь вслед за отцом и мамой. Официально я мертв больше пяти лет. Если он узнает, что я жив, то тогда умру уже по-настоящему. Без вариантов.

   Проныра услышал слово "миллиарды" и тихонько присвистнул, не поверив до конца сказанному и придя в некое арифметическое отчаяние. Сумма гигантская, астрономия, совершенно недостижимая для беспризорника. Он всегда думал, что крутой папаша понадобился Башке как фактор для поднятия авторитета. И не мог до сих пор представить, откуда у этого четырехглазого чудика могли взяться такие деньжищи, а в голове находится столько места, куда помещается куча мудреных слов и знаний.

   -- А чем занимался твой отец? -- спросил он. -- На чем можно такие бабки сколотить?

   -- Алмазы, -- коротко бросил Клим.

   Проныра снова присвистнул и почесал нос.

   -- Не переживай, Башка, мы выбьем все дерьмо из того умника, когда подрастем. -- Деньги всегда воодушевляли Проныру, бойцовский блеск в его глазах говорил: "Только дайте мне этого засранца!"

   -- Из кого?

   -- Того, что деньги твои прикарманил. Поверь мне, так и будет. Я ему с радостью дам по хлебалу.

   -- Хорошо бы, я двумя руками "за", -- мечтательно произнес Клим. -- Хотя это больше похоже на уличную лотерею. Ты не знаешь того жадного подонка. Я узнавал о нем по газетам, попадающим в Читтерлингс из Европы, и передачам Эй-Би-Си. Мне кажется, что своих врагов он готов на кусочки разрезать, упаковывать в пластик, как рождественские подарки, и отправлять по почте, избавляясь даже от хлопот с похоронами. Честно говоря, я боюсь. Шут с ними, с деньгами.

   -- Не бойся! Попробовать стоит, кореш. Не ради самих денег, а ради твоей мечты.

   -- Дирижабля?

   -- Угу.

   -- Знаешь, Проныра, количество горя и счастья вкладывается в нас при рождении, и деньги на это мало влияют. Хотя, если у меня их будет достаточно, то я построю не простой дирижабль, а огромный цельнометаллический цеппелин, каких еще никто не видел.

   -- Правильно, кореш, -- согласился тот. -- Продолжай в том же духе. Но, как по мне, так лучше и быстрее истребителя ничего нет. Сделаешь ты свой дирижабль. А за одно и за стариков отомстишь. Такое спускать нельзя.

   Клим вздохнул. В его мозгу часто проносились картины -- скороспелые воспоминания, тут же испарявшиеся. Какие-то обрывки мыслей все кружились, кружились, покоя не давали, и толку никакого. Он слишком устал, чтобы выстроить логику, тонувшую в пелене детской памяти, словно радиосвязь в разряде статического электричества.

   Фамильное достояние... Климу живо вспомнились широко открытые от изумления глаза поверенных в финансовые дела семьи. Годовые поступления были так велики, что отец как-то обронил, что мог бы легко оплатить частную космическую экспедицию на Марс или куда подальше.

   Клим не собирался ворошить старые истории с неразрешенными конфликтами и страхами, пытаться что-то понять. Старая нудная песня. Это было равносильно изучению линий на ладони, когда в этом ни черта не смыслишь. Но у него просто начинала уходить земля из-под ног, когда представлял то, что произошло тогда, пять лет назад. В сознание парня вновь протискивался призрак минувшего, похожий на бледный, плохо сделанный снимок...

  

   ...В тот день чета Захаровых поздно возвращалась домой из гостей. Клим удобно расположился на заднем сиденье лимузина -- возле матери, прижавшись лбом к боковому стеклу. Отец дремал напротив. Двигатель авто урчал равномерно и тихо, как патологический зануда, и Клима тоже клонило в сон. Он не обращал внимания ни на дорогу, ни на окрестности, ни на водителя с телохранителем, чьи крепкие затылки виднелись за тонированным стеклом перегородки. Только выехав на трассу, ведущую к их загородному особняку, мальчик заметил, что облака, закрывавшие небо с утра, почти исчезли, а краски заходящего солнца, лежащие на склонах холмов, таяли столь быстро, что голые деревья в свете фар становились черными, а снег -- пресно-белым. Пустынный однополосный асфальт уходил вперед, в темноту. Почти у самого горизонта появилась необыкновенно большая луна -- красная, как созревший помидор, купающийся в лучах собственного сока.

   Когда машина приблизилась к нужному повороту и сбавила скорость, внимание Клима привлек ворон на дорожном указателе; вокруг кружился снежный вихрь, растворяясь в темноте. К его удивлению, ворон не улетел при приближении автомобиля и не подал никаких признаков беспокойства, хотя эти птицы обычно очень осторожны. Он сидел неподвижно, словно выжидал чего-то, а его глаз -- в этом мальчик был уверен -- пристально наблюдал за приближающимся лимузином. А когда роскошный "Майбах" поравнялся с ним, ворон издал хриплый крик, взмахнул крыльями, но остался на месте. Это было похоже на сон, на кадр из дурацкого фильма, который должен был обязательно закончиться чем-то паршивым. Одинокий ворон на дороге -- эмблема надвигающегося ужаса, берущего в тиски подсознание.

   В тот момент мальчика посетил глупый вопрос: "А спят ли вороны вообще?" -- и он устало вздохнул, прикрыв глаза. Когда-то, лет в шесть, он верил в то, что вороны охотятся только на маленьких птичек и едят их -- об этом ему рассказал Антон, сын садовника, встретившийся как-то у пруда, где отец Клима -- большой любитель порыбачить в одиночестве -- разводил зеркальных карпов. И когда Клим представлял страшную картину -- кишки маленькой птички, свисающие из клюва ворона, на котором почему-то был всегда надет окровавленный фартук -- ему становилось не по себе. Именно такое чувство испытал Клим, увидев ворона на указателе. Кого ждала ужасная черная птица? С кого она собралась вытянуть начинку?

   Водитель повернул на нужную дорогу, и вскоре машина медленно поползла по длинному узкому мосту. Асфальт обледенел. До дома оставалось каких-нибудь десять-двенадцать минут, когда сзади резанул дальний свет и вслед за лимузином рванул грузовик, до того стоявший на обочине. Тишину разорвал рев мощного двигателя. И воздух вокруг, до того момента бывший просто пустотой, наполнился какой-то особой энергией.

   Водитель лимузина нажал на клаксон и ударил по газу; двигатель заревел, колеса вырвали облако снежной пыли и ледяного крошева, забуксовали. Клим обернулся и увидел мелькнувшую тень ворона.

   "Должно быть, птица зависла где-то над нами и наблюдает, -- решил мальчик, задрав голову. -- Застыла на распростертых крыльях и ждет..."

   Клим вновь посмотрел назад, и свет ослепил ему глаза, но сквозь него все же можно было разглядеть очертания чего-то исполинского. Оно нагоняло "Майбах", точно огромная взбесившаяся торпеда. Расстояние между машинами быстро сокращалось. Свет фар грузовика заливал салон лимузина, как рентгеновские лучи.

   Головы охранника и водителя закрутились по сторонам, словно их хором посетила одна мысль: "Что происходит?" Отец что-то им кричал и, достав из кармана мобильник, пытался куда-то дозвониться. Мать схватила Клима и прижала к себе, ее руки судорожно нащупывали ремень безопасности и, наконец, щелкнул замок карабина -- и в этот момент грузовик догнал лимузин, по касательной ударил ему в бок, смяв обшивку кузова и едва не вырвав одну из дверей. Изувеченная машина ушла вправо, наскочила на бордюр, взлетела и, пробив ограждение, соскочила с моста вниз.

   Климу показалось, что автомобиль парил в полной тишине целую вечность и что его полет не закончится никогда. "Майбах" замер, словно подвешенный в воздухе на невидимых ниточках. Сердце мальчика сжалось. Потом давящую тишину будто прорвало -- отчаянный вопль двигателя, какой-то скрежет и удар, сравнимый с разрывом снаряда. Откуда-то издалека донесся рев грузовика -- точно зверь отрыгивал сытную пищу. И снова -- гнетущий покой звуков, который разорвала трель звонка сотового телефона, выпавшего из безжизненной руки отца...

  

   Клим стряхнул с себя страшные воспоминания -- "Все это мертво, все позади, все в прошлом! Ничего не вернуть! Исчезло -- и дело с концом!" -- мысленно перекрестился и спросил у Проныры:

   -- Ты зачем пришел?

   -- Мне нужно разбудить Джека... Что с тобой? Твое лицо...

   -- Нужно чаще бывать среди живых, -- ответил Клим. Но Проныра его не понял.

   Клим вздохнул и окинул взглядом свою комнату -- крошечную, без окон, что-то вроде просторной кладовки, заваленную книгами, всем тем, что уцелело от бумажного сора времени. Воздух здесь был душный и неподвижный, но именно эта близость стен и знаний вселяла в парня бодрящее чувство безопасности и уединения. Он не любил покидать свое убежище, так как все, что было извне, только здесь казалось ему далеким и безобидным.

   Мама... Она часто говорила с Климом едва слышным шепотом, когда гладила его по голове, и беспредельная невыразимая радость была в ее улыбке. И когда его отрезало от всего, что было ему дорого, Клим будто лишился ключа к окружающему миру.

   "Больше я ее не увижу. Никогда..."

   Да, он помнил, слишком хорошо помнил все, чтобы перечеркнуть крест-накрест.

  

Глава четвертая

Буря

  

  

   Сон Джека прервал рык собаки и последовавший за ним короткий, осторожный стук в дверь. Он приоткрыл глаза, посмотрел в окно, на фоне которого круглой тенью виднелся глобус, и на стоявший на столе спартанский строй пивных бутылок. На улице все еще царила темнота. Ветер снаружи выл, кашлял и визжал, но в комнате было относительно тепло и безопасно. Изюминка сна -- обнаженная Цирцея -- улетучилась.

   Джек перевел взгляд на пса -- тот занял оборону у входа и навострил уши.

   Под дверью виднелась полоска света от фонарика.

   Стук повторился.

   Снова раздалось низкое, горловое рычание ротвейлера.

   -- Румб, ко мне, -- поморщившись, тихо произнес Джек, а для тех, кто находился за дверью, добавил громче: -- Кому там приспичило?

   Румб глухо рыкнул и подошел к Джеку, продолжая коситься то на дверь, то на хозяина.

   -- Джек, это я, -- послышался голос Клима, робко дрогнувший. -- Со мной Проныра. Придержи Румба.

   -- Чего вам надо?

   -- Есть одна тема. По пустяку мы бы тебя не тревожили, -- тут же отозвался Проныра и на всякий случай глупо поинтересовался: -- Ты ни чем не занят?

   -- Нет. -- Джек разминал пальцами затекшую шею. -- Просто стою на голове и гоняю шкурку, ожидая твоего "тук-тук-тук". Слов нет -- одни буквы, как я тебе рад, Проныра.

   За дверью раздался смешок Клима.

   -- Заходите. -- Джек протер глаза, набрал полные легкие воздуха и, громко выдохнув, поднялся с дивана. -- Румб, сидеть!

   Пес послушно выполнил команду.

   Разбудить дело не хитрое, решил Джек, но если они сделали это без веской причины, пустив мой чудесный сон коту под хвост, и решили мне поморочить голову пустяком, то получат по-полной. Он подошел к столу, вытряхнул из помятой пачки сигарету, прикурил от спички и зажег лампу.

   В комнату вошли Проныра и Клим, тут же отыскав взглядом собаку. Румб не сводил с них глаз, порыкивая. И они замерли, как два вымуштрованных телефонных столба.

   -- Извини, Джек, что потревожили, -- начал Клим, его очки в стальной оправе сверкнули в свете лампы. И толкнул приятеля локтем в бок. -- Проныра кое-что хочет тебе сказать.

   Джек выдержал паузу, выпустил изо рта струю табачного дыма.

   -- Ничего, -- недовольно буркнул он. -- Считайте, что я не с той ноги встал и вы тому виной. Говори, Проныра, раз уж невтерпеж подождать до утра.

   Тот вышел вперед и все быстро растолковал, спеша объяснить суть их визита, пока дело не приняло дурной оборот. Джек был явно не в настроении, но слушал его, не перебивая.

   -- Понятно, понятно, -- повторял Джек и кивал, приняв вид человека, у которого хватает шариков в голове для того, чтобы держать дальнейший ход своих мыслей про себя. Когда Проныра закончил словами "вот такой у нас расклад", Джек подошел к окну и с минуту внимательно разглядывал то, что там происходило.

   Буря взрезала горло небу, и, озаряя его, с грохотом скрещивались мечи молний.

   Главарь шайки докурил сигарету до крохотного остатка, растер пальцами светящийся пепел и бросил окурок в кофейную банку, на которой был нарисован бородатый турок.

   Джек отошел от окна и в нескольких, довольно грубых словах обрисовал создавшееся положение и выход из него.

   -- И что будем делать? -- с непонятным чувством облегчения произнес Проныра.

   -- Трудно сказать, -- ответил Джек и заметил, что ему захотелось облизать губы. Новость тревожила его. -- Будем искать наших товарищей.

   -- А буря? -- вставил вопрос Клим.

   -- А что -- буря... -- Взгляд Джека естественным образом пропутешествовал к окну: анализировать погоду было не нужно, там намечался целый ураган. -- В первый раз, что ли... Пройдемся, кровь разгоним, а заодно, может, и амфибию завалим. Румбу мясо и кости организуем, а то ему уже жрать нечего. Давненько уже сафари на пришельцев не устраивали.

   Проныра протянул бутерброд с крольчатиной:

   -- Это для Румба.

   Пес поймал человека на слове и вонзился взглядом в лакомство.

   Джек взял из руки Проныры бутерброд и кинул Румбу, а тот, недолго думая, проглотил угощение налету, клацнув челюстями, точно крокодил.

   -- У этого славного пса большое сердце... -- задумчиво проговорил Клим. -- И хороший аппетит.

   -- О-о! Ему мог бы позавидовать любой лев! -- согласился Проныра.

   -- Вы оба неплохо знаете окрестности Корабельного кладбища... -- начал Джек. -- Верно?..

   Они кивнули.

   -- ...Но этого мало. Нужно разыскать Тихоню. Он в тумане ориентируется лучше любой собаки.

   -- Чертов туман, чертовы пришельцы, -- пробормотал Проныра, хотел было сплюнуть на пол, но вовремя остановился, потому что за это мог схлопотать в зубы от Джека.

   -- А кто пойдет его искать -- Тихоню? -- поинтересовался Клим. -- И кто пойдет в туман?

   -- Вы оба разыщете Тихоню. Я же пока отдам распоряжения внизу. Пусть стерегут выходы из подвала от крыс. Потоп конкретный намечается. Нужно размотать пожарные рукава и подсоединить их к патрубкам насоса, чтоб смыть тварей, если наверх надумают сунуться. Такой рок-н-ролл им придется не по вкусу, смоются обратно. Один из вас присоединится к моей команде.

   -- Кинем монетку? -- предложил Проныра. Ему вовсе не хотелось спускаться с холма ночью, в такую мерзкую погоду. -- Чья выпадет, тот и идет.

   Джек вынул из кармана сребреник, от которого когда-то отказалась Цирцея, криво усмехнулся и толкнул в бок Клима.

   -- Скажешь, пока лететь будет, -- Джек подкинул монету. Лицо его стало серьезным.

   -- Решка.

   Джек поймал монету на руку, пришлепнул и показал. На них, ровно поблескивая, смотрел орел.

   Проныра обнажил большие передние зубы и гоготнул.

   Они оба покосились на Клима, а тот созерцал серебряный доллар, словно это был таракан какой-то новой породы.

   -- Останешься в доме, Проныра. -- Джек вернул тонкую, как лезвие, улыбку и направился к двери.

   Румб подскочил и поспешил за хозяином.

   А Клим глянул за окно, где безостановочно лил дождь и бичами хлестали молнии. Вздохнул. Его брови сдвинулись. В отличие от ума, ему часто не хватало одного жизненно важного ингредиента -- везения.

  

   * * *

  

   Тихоню -- тощего недомерка с крысиным лицом -- обнаружили в туалете номера "люкс", носившего следы былой роскошной отделки, но загаженного до предела. Там воняло прокисшей мочой и каким-то не менее противным, прогорклым запахом, сочившимся отовсюду почти видимыми миазмами. Парень сидел возле писсуара, подпирая спиной грязную, вздутую кафельную стену, готовую вот-вот на него обвалиться. Рот раззявлен, на подбородке застыла слюна. Кожа нездорового белого цвета, губы синюшные, под глазами -- глубокие тени.

   С первого взгляда становилось ясно, что мысли в его голове застопорились, как арматура, закрепленная намертво цементом, и лишь подсознание обдирало кожу о занозы наркотических видений. Глаза Тихони, ненормально большие, как блюдца, были холодными и опустошенными, начисто лишены какого-либо налета реального восприятия окружающего мира. Стеклянные глаза куклы.

   -- В полной отключке, -- сделал вывод Клим, с неприязнью покосившись на Тихоню. -- Интересно, чем на этот раз он так себя забальзамировал? Похож на того, кто вот-вот воскреснет из мертвых. А начиналось все с невинного пива и клея, как он утверждал. Что будем делать? Дикий ему голову открутит за это. Да и нам перепадет...

   Проныра шмыгнул носом, втянув сопли.

   Глаза Тихони вперились в какую-то точку далеко позади них и абсолютно не реагировали на свет фонаря, плясавшего в руке Клима. Глубокая прострация.

   -- Передоз? Слушай, может, он умер? -- поинтересовался Проныра.

   Клим пожал плечами. Затем нагнулся, похлопал Тихоню по щеке -- реакции никакой, после чего взял за руку, подержал. Ощутил слабый пульс. Заглянул в зрачки Тихони, расширенные, словно их показывали через телескоп.

   -- Нет, -- выпрямившись, пробормотал он. -- Не умер. Хотя реально похож на просроченного эмбриона, вынутого из банки со спиртом. Сам себе могилу копает.

   -- Н-да-а, ты прав, кореш... -- промычал Проныра, мрачно приглядываясь к Тихоне, и почесал у себя за ухом. -- На приболевшего этот катальщик косяков не смахивает. Чувак давно уже сломался. Не рожа, а прямо маска для Хэллоуина. И как теперь этот кусок застывшего говна в чувство приводить? Чем же тут так воняет-то? То ли дерьмо, то ли химикаты какие-то, не пойму...

   -- Скорее и то, и другое, и третье... -- Клим снял очки и провел рукой по лицу. Меж его бровей легла складка. Горло его сжималось, как лапа панды вокруг земляного ореха. Он судорожно соображал, что дальше делать.

   -- Ага, -- согласился Проныра. -- Словно кто-то выстриг клок шерсти с немытой, волосатой задницы древесного кенгуру, забил все это убойное дерьмо в косяк и славно покурил. Точь-в-точь.

   -- Да что мы в угадайку играем... -- Клим снова нагнулся, поднял с пола блюдце с обугленной шестигранной пирамидкой, понюхал, чихнул и отшатнулся.

   -- Что за дрянь? -- гундосо поинтересовался Проныра, на всякий случай зажав пальцами нос. И смерил Тихоню таким взглядом, будто вместо него на полу лежали экскременты.

   -- Точно не знаю, но слышал об этом, -- со знанием дела заявил Клим и дважды громко чихнул. -- Новый наркотик... очень-очень дорогой. Я доселе ни разу его не видел. О полном химическом строении никто до сих пор не ведает, даже те, кто его изготовляет. Основной ингредиент добывается из панцирей пришельцев-моллюсков и смешивается с кучей химикатов. ДНК пришельцев, как я читал, ученые до сих пор не расшифровали, ничего не попишешь. Наркотик называется "Дуло Черной Дыры". Сокращенно: ДЧД. Слышал о таком? Очень крутая штука.

   -- Слышал, забористая, сейчас чего только не придумают, -- признался Проныра. -- В народе эту наркоту еще называют "нырни-и-вынырни". Откуда у Тихони такие деньги и связи, чтобы купить ДЧД в нашем ссаном городишке? Одно название чего стоит! Тут основной доход от мелкой контрабанды и фермеров, уставших трахать овец. Был бы Мельбурн или Сидней, куда ни шло.

   -- Может, выиграл -- или украл? -- предположил Клим, вернув блюдце на пол. -- У него сейчас все одно не узнаешь. Думаю, Тихоня придет в себя не раньше завтрашнего вечера. Похоже, он здесь еще с утра лежит.

   -- Тогда нам всем скоро кранты, -- удрученно произнес Проныра. -- Наркодельцы не прощают такого. Да и не мог он ни у кого столько денег умыкнуть, чтобы купить. Тихоня чистит карманы одной лишь шушере, по мелочи. Ты историю о Счастливчике Дике слышал?

   -- Краем уха. А что?

   -- А то! Как он умер, знаешь?

   Клим покрутил головой.

   -- Очень удачливый был вор. Из старших. Как-то решил хорошо подзаработать и в таверне обчистил одного мелкого толкача зелья -- тот пообедать зашел. Взял-то всего ничего, чепуху, но через неделю нашли на берегу его жалкие останки, над которыми основательно потрудились акульи зубы и крабы. Едва опознали по родимому пятну на макушке. А меж ребер был воткнут крюк с куском перекушенной веревки. Понимаешь? Его использовали в качестве наживки, охотились на тех самых акул.

   -- Жуть... -- В горле Клима застыл колючий комок страха. -- Не заливаешь? Что же теперь делать?

   -- Сколько стоит эта убойная хрень, как думаешь? -- спросил Проныра, кивнув на пирамидку.

   -- Точно не знаю, но слышал, что удовольствие не каждому торчку по карману. Единственный плюс -- к нему не привыкают. Что-то вроде развлечения для очень богатых пижонов, решивших повидать дно своего подсознания. Но при передозировке может крыша съехать набекрень. Начисто.

   -- Что если он припрятал еще немного наркоты? -- предположил Проныра, растягивая каждое слово. И предложил: -- Давай его обыщем, а?

   Клим пожал плечами, протер стекла очков платком и водрузил их обратно на нос:

   -- Ищи сам.

   Проныра склонился и пошарил по карманам Тихони, что-то нащупал и замер. Сквозь стиснутые зубы прорвался сдавленный смешок. Он достал маленький пакетик с перламутрово-желтыми пирамидками, показал его Климу и воскликнул:

   -- Ого! Глазам не верю! Ты только посмотри! Посмотри! Целая дюжина! Что я говорил?! Метко я почувствовал! Вот урод! -- В его глазах блеснула задорная искорка.

   Клим ошарашенно смотрел на содержимое пакета. Слова пробкой застряли у него в горле. Его словно ударили в солнечное сплетение. Пол уходил из-под его ног.

   -- Кранты нам... Точно кранты... -- теперь уже Клим повторял эти слова снова и снова, будто застрявшую в гортани мантру.

   -- Слушай, заткнись! -- выпалил Проныра, пряча драгоценную находку в карман, и с жаром его заверил: -- Поглядим еще, не все так уж плохо. Есть огромный плюс: теперь мы богачи. Если никому об этом не скажем, то все пройдет без сучка без задоринки. Ищи-свищи нас потом!

   -- Хм. А ребята? А Тихоня? Он будет молчать?

   -- Уверен, что перебрав этой дряни, он и себя не скоро вспомнит. Он и в нормальном состоянии всегда занимается мысленной мастурбацией, слова не вытянешь. У него скворечник поврежден давно и туда даже простые слова оседают с трудом. А попробует что сказать -- я ему язык вырву.

   -- Думаешь, все будет в порядке и никто не станет искать пропавшее ДЧД? -- не своим голосом выдавил Клим. -- Ты сам-то в это веришь? По-моему, у тех ребят, что производят такую дорогостоящую наркоту, все и везде должно быть схвачено. Ты ведь сам сказал, что Счастливчика убили за меньшее? А тут...

   Проныра нервно хохотнул -- как будто гавкнула собака.

   -- Да не каркай ты! Заладил, как выдрессированный попугай.

   -- Мы скорее станем двумя свежими трупами, чем продадим это. Таким наркодилерам лучше не перебегать дорогу. Это не торговцы "колесами" у ворот школы.

   -- Уверен, что нас кокнут?

   Клим кивнул и добавил:

   -- Да, и распространять наркотики -- это зло. Билет в материальный рай, а в конце поездки -- ждет ад.

   -- Так, Башка, всегда говорит мэр Читтерлингса -- мистер Большая Шишка. Гигиенический тампон нравственности в образе человека, возомнивший себя черт знает кем, но в то же время не брезгующий брать взятки у гангстеров всех мастей. Ему весь город платит, чтоб тот глазки свои поросячьи вовремя закрывал. А на людях делает из себя многострадальную задницу, красит губы демократией и пудрит рожу верой в несуществующую справедливость. Не знал?

   -- Нет. Хотя от него, действительно, на три мили разит фатоватым шарлатаном.

   -- А я о чем талдычу? Так и есть. Мэр думает только о своем туго набитом кармане, а остальное -- трын-трава. На все, что происходит с людьми, ему глубоко плевать.

   -- Нужно вытащить Тихоню отсюда, -- сказал Клим. -- Спрячем его у меня, пока не очухается. Остатки использованной пирамидки смоем в унитаз, а здесь все засыплем хлоркой. А то, что в твоем кармане, выбросим подальше от дома.

   -- Смотри сам, -- с сожалением произнес Проныра, его очень расстроило, что Башка собирался совершить страшное святотатство над его заветной мечтой: стать богатым. -- Я бы так не поступал. Провернул бы одно крупное дело -- и вышел из игры с карманами, полными денег. А этот... -- Кивнул на Тихоню. -- Облюется еще, а тебе убирать потом. Все торчки рыгают. В подвал лучше отнесем. Там, на лестничном марше, есть подсобка, где уборщики когда-то хранили инвентарь. Сам ведь сказал, что до вечера завтрашнего не очухается. Кому он мешать будет? Пусть балдеет и дальше, от него не убудет.

   -- А крысы? В подвале их много.

   -- Ерунда. Его они жрать не станут, -- Проныра усмехнулся. -- Побоятся отравиться. А поточат зубы -- не страшно, красавцем он и так никогда не был. Можно и в прачечную его пристроить, в западном крыле. Наши туда редко ходят. И крыс там поменьше, жопу не отгрызут.

   -- Все-таки он член шайки. Нельзя с ним так поступать.

   -- А ему можно было нас подставлять?

   -- Тогда -- в прачечную.

   Клим нагнулся, приподнял безвольное, как мешок, тело Тихони, затем просунул голову под его руку, обхватив другой рукой за талию.

   -- Помоги, -- прохрипел он. -- Худой, блин, штаны на ходу теряет, а тяжелый, как камень в желчном пузыре...

   -- Дерьма с избытком в этом шибздике, -- проворчал Проныра. -- Да и ты не великан. Да, у тебя что -- камни в пузыре?

   -- Нет. Так говорил Никитич, наш садовник: "Работа никогда не может быть тяжелее, чем камни в желчном пузыре". Мне понравилось эта аллегория.

   -- А-а-а... -- понятливо протянул Проныра.

   Тихоня с трудом приподнял голову, словно вместо шеи у него был тонкий стебель, слабо улыбнулся, что-то пробормотал, не понимая происходящего. Его вялые ноги готовы были вот-вот подкоситься.

   Проныра проделал то же самое с другой рукой наркомана, закинув ее себе на шею, приняв на себя часть тяжести Тихони. И они поволокли его к выходу. По пути Тихоня обмочился.

   В прачечной Клим долго смотрел на бесчувственный "груз", доставленный к месту назначения, а потом произнес:

   -- Знаешь, Проныра, я считаю всех наркоманов грешниками.

   -- Это почему же? -- спросил тот. -- Просто любят кайфовать.

   -- Они совершают много смертных грехов, и один из них -- трусость. Они боятся настоящей жизни и стремятся утонуть в грезах.

   -- Почему -- боятся? Почему -- смертные?

   -- Потому что трусы рано мрут. Потому что трусы всегда убегают. Смерть -- бегство своего рода.

   -- Как-то не задумывался над этим, -- Проныра почесал макушку. -- Полагал, что герои всегда умирали быстрее. Потому их все помнят, а трусов -- нет.

   -- Это тебе так кажется. В чем, по-твоему, разница между смелым и трусом?

   -- Смелых людей хоронят в красивых лакированных гробах, ну и прочие атрибуты не забывают: памятники, венки, салют, слезы и речи на прощание, и все такое. А трусов -- в жалких деревянных ящиках: несколько корявых досок да фунт ржавых гвоздей.

   -- Верно.

   -- А как же бедняки? -- спохватился Проныра. -- Их ведь тоже хоронят скверно. Они, по-твоему, тоже трусы?

   -- Нет. К Богу все с пустыми руками приходят, -- ответил Клим. -- И он видит, кто любил его сердцем, кто головой, а кто промежностью. Кого венчал терновый венок, а кого -- цилиндр. Бога не обманешь.

   -- Как думаешь, Башка, а откуда Бог знает о каждой паршивой мелочи? Кто стучит ему обо всех совершаемых в мире грехах? Неужели ангелы-хранители? Как-то это не по понятиям с их стороны. Они ведь обычные призраки, бестелесные, должны заботиться о своих подопечных и при жизни, и после смерти. Разве нет?

   -- В мире много странных вещей происходит, но Бог знает все даже о тех, кто еще не родился. Уверен.

   -- Да, старик там, на облаках, от безработицы не мается, тут не поспоришь. В такой профессии надо иметь кожу как у бегемота. Ему кричат: "Мы пришли, босс! Открывай, к черту, свою райскую дверь!" И что делает Бог? Одних радушно принимает, другим кричит в ответ: "Катитесь к чертовой матери, сволочи!" -- и тут же отправляет по адресу. А на Читтерлингс ему вообще плевать. Но, знаешь, Башка, а ведь ты тоже часто совершаешь смертный грех.

   -- Это какой? -- опешил Клим.

   -- Честность тоже грех. И от нее умирают чаще, уж поверь. Ты вот зря решил пойти по стопам бездомного еврея-пацифиста. Ничего хорошего из дружбы с этим поводырем тебе не обломится.

   -- С тобой нельзя говорить серьезно! -- рассердился Клим. -- Довольно! Чем тебе уже и Иисус так насолил? Я не могу дальше слушать твои кощунственные рассуждения о религии!

   -- Это почему же? Религия -- очковтирательство и обман. Я просто называю вещи своими именами.

   -- Ты слишком легкомысленный. И атеизм оставляет в твоей душе плохой запах.

   -- Чего? -- фыркнул Проныра, раздувая в стороны ноздри, и сжал кулаки. -- Обратно нарываешься, очкарик? А от тебя разит духовной семинарией!

   -- А что я сказал?

   -- Ты все время говоришь загадками! Но сейчас ты обозвал меня вонючим недоумком, -- зло процедил сквозь зубы Проныра. -- Легкомысленный -- это недоумок, тупица, придурок, лох. Сечешь?

   -- Легкомысленный -- это хорошее слово. Вежливое. Если ты мужчина.

   -- Правда? -- недоверчиво спросил Проныра, остывая.

   -- Да. И атеизм -- это плохо. Нужно постоянно культивировать в себе духовность и манеры, чтобы стать достойным человеком.

   -- Странно, любая хреновина, в которую меньше всего веришь, оказывается правдой. Но по поводу атеизма я не согласен. Святоши завладевают человеческими сердцами нечестно, улыбки у них рекламные, а из людских голов они ловко убирают все нужные мысли и делают из них барабаны да копилки для подаяний. Все прихожане только треплются о религии в церкви, а на потом, дома, и вид у них появляется такой же унылый, как у побитой собаки.

   -- Не, ну надо же! Ты опять за свое?! Ты хочешь измениться, дойдя до крайностей, да?

   -- Скажи, ты всерьез веришь в это? В адский огонь? В серу? А?

   -- Нет, конечно. Но не все так просто. Я не хочу быть пособником Сатаны. И хватит об этом.

   -- Ясно.

   -- Ничего тебе не ясно.

   -- Ладно, проехали, -- успокоился Проныра, и его голос стал нежнее детского шампуня. -- Пошли докладывать Джеку о проделанной работе.

   -- Пойдем помаленьку, -- согласился Клим. -- И какая муха тебя укусила? Завелся не из-за чего.

   -- Ни хера не муха.

   -- Елки-палки, а что?

   -- Ничего. Меня укусила твоя колокольная цензура. Мухи это ерунда. Тебе повезло, что ты не родился в таком поганом свинюшнике как я. У меня не было у порога коврика "Дом, милый дом", горы леденцов и нянек-академиков. Не всегда удавалось поесть досыта.

   -- Понятно... Тем не менее, я в три года знал, что курочки не несут омлет.

   -- Ладно, черт с тобой, -- сказал Проныра. -- Можешь собой гордиться, умник. Слушай, а как ты вообще оказался в Австралии?

   -- Долго рассказывать...

   -- Тьфу ты! Тогда не рассказывай!

  

   * * *

  

   Дикий Джек открыл дверь, вышел наружу, под балюстраду второго этажа, накрывающую сверху козырьком парадное крыльцо, окаймленное большими белыми колоннами. Холодный сырой ветер ударил ему в лицо и взлохматил гриву каштановых волос. В руках он держал охотничье ружье "Беретта-Экспресс" -- отличное оружие, найденное им три года назад на чердаке в одном из покинутых домов Пустошей. Джек обожал эту двустволку и был уверен, что если бы сам Иисус решил поохотиться, то непременно взял бы с собой именно такую "пушку".

   Тьма вплотную подступила к зданию бывшей гостиницы и, казалось, отрезала его от всего мира. Земля будто провалилась в черную яму и вращалась в пустоте -- без солнца, без луны, без звезд -- где разница между движением и покоем ничего не значила.

   Празднество мрака.

   Мириады черных зрачков ночи.

   Слева, вдали, тускло горели огни Верхнего Читтерлингса.

   Джек включил небольшой, но яркий фонарик, прикрепленный изолентой к стволам ружья, и осмотрелся. На земле валялся дохлый поссуменок -- его разрезало чем-то острым едва ли не пополам, возможно, сорвавшимся с крыши листом железа. Вдали, в мангровой роще, верещали от страха попугаи. Осветил склон холма. Его заполоняли полчища крыс -- столько и таких крупных он еще не видел, некоторые доходили до двух с половиной футов длиной от кончика носа до кончика хвоста. Ночные хищники Пустошей. Свирепые и хитрые. И вдобавок эти сволочи все прибывали и прибывали. Они выныривали из сумрака, как боевые пловцы из ночного моря, и ползли по слизкой земле, по скользкой, как лягушачья шкурка, траве, накатывая на холм жуткими волнами. Настоящий крысиный прилив. Десятки, а может, и сотни тысяч глаз-бусинок, отсвечивающих в темноте, следили за появившимся человеком, а некоторые даже приподнимались на задних лапках, чтобы его получше рассмотреть.

   За спиной Джека, у окон, кое-как заколоченных снаружи досками, точно испуганные зверьки столпились члены его шайки. Они ежились от страха, их сердца сжимались. Разразившаяся буря вызывала у них суеверный трепет, словно там, за непроглядной стеной стихии, обитали злые фурии и призраки, словно там скрывались все тайны ада. Да и встреча с таким количеством крыс людям не сулила ничего хорошего. Серые твари. Их запах становился сильнее. Мерзкие хвосты били по земле, как плети. Они появлялись из тумана, останавливались на границе света, но их тени, как клочья серой ваты, наступали -- ближе, ближе, ближе... Крысы смотрели на отель глазами голодных покойников.

   Они встретились: две конкурирующие стаи -- люди и крысы. Мрак был им связующим мостом. Материя и энергия -- пульсирующей границей.

   Небо периодически прорезали молнии, точно обезумевшие огненные шершни, освещая на мгновение лица людей. Звучали раскаты грома, словно боги скрежетали зубами, готовясь к сотворению нового мира. Ветер ревел, как переполошившийся зверинец, и насвистывал песню смерти. Дождь лил с такой силой, как будто начался второй потоп. Небо, потерявшее ночные светила, окрасилось густо-черными красками, и от такого быстрого перехода от великолепия к жалкому упадку становилось еще страшнее.

   Сзади кто-то подошел к Джеку и пару раз громко кашлянул в кулак.

   -- Нашли Тихоню? -- не оборачиваясь, спросил Джек.

   -- Нашли! Он пьяный в стельку, толку с него не будет, Джек! Нагрузился до жабр, на ногах не стоит! -- отчитался Клим, ежась. И неожиданно выругался: -- Черт! Австралия -- подмышка вселенной! Откуда столько крыс?!

   -- Родину не выбирают, Башка! -- ответил Джек. -- Ты русский, у вас там и с климатом хорошо, и с землей в полном порядке. Пьете водку с квасом, хороводы с медведями водите, да в баню с вениками и бабами ходите. А тут... Тебе не понять... Чертовы пришельцы превратили Австралию в резервацию для людей, напустив этот гребаный туман.

   -- В России хорошо!

   -- А тут что будем делать? Без Тихони в такую темень лезть опасно. Скоро такая канитель начнется... Я такой бури не припомню. Небо аж черное, будь оно неладно.

   -- У меня есть "Собачий нос"! -- напомнил Клим. -- Давно хотел его опробовать в условиях непогоды.

   -- Обратно изобретательские штучки-дрючки, -- буркнул Джек, но Клим его не расслышал из-за ветра. -- Ты бы и крокодилу в задницу лампочку вкрутил, если б там было электричество. -- И громко добавил: -- Тебе Румба мало? Нос у него собачий, самый настоящий!

   -- Но...

   -- Ладно уж, бери свой хитрый прибор! Собираемся в гараже. Передай мою команду близняшкам и Джо Снежку. Они пойдут с нами. Пусть возьмут стволы, машину заправят, а ты движок прогрей -- сядешь за руль. Встретимся через...

   Джек посмотрел на часы.

   -- ...тридцать минут.

   -- Ясно! -- ответил Клим, резво развернулся, поправил очки и поспешил вернуться в дом. "Нет, все-таки тут дело не в моем невезении, -- думал он, зябко ежась, -- а в том, что Джеку нужен водитель. Лучше меня никто не водит, и он это знает. Но почему дурацкий сребреник его всегда слушается?.."

   Джек сплюнул сквозь зубы и уставился в темноту. Тени кустарников и деревьев плясали и прыгали. Раздавались жалобные и тоскливые крики куравонгов, свивших гнезда в соснах перед домом. А в эвкалиптовой роще, словно спятившие параноики громким смехом заливались кукабарры. Поначалу он ничего не увидел, но потом зрение выделило среди них более густую тень, появившуюся у каменной ограды, совсем рядом. Посветил фонариком -- внимание Джека привлекла большая крыса, неторопливо приближавшаяся к нему.

   Странно, но среди этих тварей есть храбрецы, подумал Джек, наблюдая за крысой. Ему вдруг захотелось убить ее, впихнуть ей в хавальник, в ее грязную поганую пасть, вороненые ружейные стволы, чтобы она ощутила на зубах их маслянистый привкус, чтобы она обделалась от страха, а затем нажать на оба спусковых крючка. Пощады не будет! Пусть она взорвется на ошметки! Пусть ее мозги разлетятся, как свадебный вихрь конфетти, и от нее ничегошеньки не останется! Он даже представил, как окровавленная дробь скачет свинцовыми мячиками по ступеням лестницы! Убить тварь! Это желание завладело им полностью. Из горла вырвался запоздалый истерический смешок.

   "Привет, мисс Крыса!"

   В ответ ему достался визгливый пронзительный смешок крысы, заставивший Джека поморщиться. Этой дерзости было достаточно, чтобы привлечь ее к ответу.

   "Ах ты, срань наглая! Испытываешь судьбу? Шансов у тебя -- ноль!"

   Большой палец привычно нажал на кнопку предохранителя на шейке ложи, а указательный лег на спусковой крючок. Он вскинул ружье и поймал силуэт крысы на мушку прицела, сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Тело Джека на секунду напряглось, как стальная пружина, а затем начало расслабляться.

   Крыса не убегала, застыла на месте, в кружке света, как гулящая девка перед фотокамерой заморского секс-туриста.

   Джек ловил момент для точного выстрела между ударами своего сердца.

   "Стоп! -- мысленно сказал он себе и начал медленно опускать стволы. -- У тебя мир под носом разваливается, друзья в смертельной опасности, к ним на помощь не прилетит на воздушном шаре Иисус и не скинет веревочную лестницу. А ты прицепился к этой блохастой, мокрой крысе, которая таращит на тебя зенки, точно находится под хорошей дозой анаши. Да и сами крысы, если разобраться, одновременно и наши враги, и невольные союзники. Если б не они, то амфибии давно бы нас переварили в своих желудках, а после раскинули тут свои долбаные плантации и нами же их удобрили. Пришельцы редко появляются в домах, где обитают грызуны и змеи, они вообще боятся всякой химической грязи, отравы и любой заразы. На Пустошах давно хозяйничают легионы полуголодных крыс, хитрых и изворотливых, ко всему привычных. И такие смелые бродяги, как мы, соседствуем с ними. Другим людям и животным здесь долго не выжить вместе. Потому что и они, и мы -- голодны и свободны. А свобода -- как солнце, могущественней которого ничего нет. В какой-то мере мы с этими тварями чем-то даже схожи, с их любовью к жизни, стремлением сожрать друг друга так шустро, чтоб за ушами трещало. Кто первый -- тот и прав. Кто первый -- тот и выжил..."

   Джек снова сплюнул, и ему внезапно захотелось очень быстро убраться отсюда. Он улыбнулся крысе, точно нейрохирург, решивший без наркоза удалить пациенту половину лобной доли. Да, еще секунда, еще один мерзкий писк, и он бы точно прикончил ее.

   Крыса благоразумно сохраняла дистанцию и молчание. И продолжала за ним наблюдать.

   Джек поставил ружье на предохранитель. И на мгновение задумался: а в своем ли он уме? Сдалась ему эта тварь!

   "Всего доброго, мисс Крыса! Потерпи. Дойдет очередь и до тебя..."

   Джек обернулся и глянул на дом.

   "Когда-нибудь эта древняя хибара рухнет..."

   Пятиэтажное здание из красного кирпича с чередой узких и широких окон, террасами, балюстрадами и колоннами из белого камня было построено в колониальном стиле, в виде трех крыльев, расходившихся от центра. По стенам до самой крыши вился плющ, скрывая их жалкое состояние. Мозолистые пальцы древовидных хвощей облепили фасад, как кучка варваров изысканную статую, а разлапистые папоротники, в которых по утрам постоянно ссорились стаи птиц, поглотили останки автобуса на стоянке. Былое великолепие отеля давно испустило дух. Дом десятилетиями впитывал соленую влагу, жарился на солнце, его облизывали ветры, и сколько он еще мог простоять, прежде чем рухнет, было одному богу известно.

   С южной стороны виднелся бассейн; из его растрескавшегося дна росли кипарисы и низкорослый кустарник. Если подойти к нему близко, то можно было услышать ленивое шевеление ползучих гадов, основавших там свою ядовитую колонию. С другой стороны примыкали теннисные корты и небольшой эвкалиптовый парк, занимавший пару акров и разбитый в английском стиле -- с чинными дорожками для прогулок, мощеными булыжниками, и цветниками, давным-давно утонувшими в дикой австралийской растительности.

   Перед входом в парк находилась скульптура какого-то полного мужчины с сигарой в руке, сидящего в глубоком кресле. Джеку эта сигара больше напоминала недоеденную сосиску, которой неизвестный джентльмен в военной форме угрожал тем, кто добровольно не хочет вступить в его победоносную армию.

   Гостиницу назвали в честь сурового толстяка, но само имя на табличке, укрепленной на пьедестале, Дикому Джеку ни о чем не говорило. Должно быть, тот человек успел проехать на огромной волне жизни, раз ему воздали такие почести и после смерти, думал парень. История его мало интересовала. То была другая жизнь, затерявшаяся в памяти многих людей много-много лет тому назад. Славное, но давно умершее прошлое отеля. К чему забивать себе голову невостребованными поисками никому не нужных ответов? Так и свихнуться недолго. Не мудрено -- на каждый ответ всегда подваливает еще больше вопросов.

   -- Жуткая Жуть надвигается, а с ней грядут и перемены, -- буркнул Джек. -- Мерзостная сегодня ночь. Не нравится мне все это, ох, не нравится. -- И вернулся в дом, захлопнув за собой дверь.

  

   * * *

  

   -- М-м-м, чего там? Кто-то приходил? -- сквозь сон пробормотал Джо Снежок.

   -- Проныра.

   -- Попутного ему ветра в спину, -- устало произнес Джо, переворачиваясь на бок.

   -- Я тоже такого мнения, любимый.

   -- А чего он хотел? -- в его голосе звучала апатия. -- Он уже во второй раз приходил или в первый?

   -- Ты разве слышал?..

   -- Да, но есть единственные в мире часы, показывающие точное время, когда пора подниматься -- это мое личное решение. Так чего же Проныра хотел-то?

   -- Звал к Джеку. Сначала он хотел, чтоб ты помог ему разбудить Дикого, а теперь они вместе собираются организовать миссию спасения и заодно пострелять амфибий.

   -- Почему ты меня не разбудила! -- Джо подскочил, как будто муравьи к нему в кровать забрались. -- Джек -- другое дело!

   -- И без тебя обойдется твой любимый Джек, -- заявила Магда, насупившись.

   -- Нет! -- фыркнул Джо. -- Без меня он не обойдется! Это охота! Мужское дело! Понимаешь? И кого они собираются спасать? Что-то случилось?

   -- Наши ушли на Корабельное кладбище и до сих пор не вернулись.

   -- Кто?

   -- Косой, Шустрик и Прыщавый. И Дорин с ними увязалась.

   Магда подошла к шкафу, порылась в нем и протянула Джо ботинки, теплую рубаху и джинсы:

   -- Надень, там прохладно. Льет как из ведра и ветер сильный.

   -- Слушай, ну что тебя так связывает с Джеком? -- спросила она.

   Удар пришелся в цель. Магда заметила, как Джо вздохнул и закусил губу.

   -- Лучшее качество мужчины, любимая, -- ответил он, -- это умение хранить тайну.

   -- Но... -- Магда замолчала. Нужные слова не приходили ей в голову.

   -- Когда я привел тебя в банду... -- начал Джо. -- В общем, Джек сказал: "Не важно, что она девка, важно то, как она выполняет свою работу". Да и моя наука когда-то пригодилась Джеку как нельзя кстати.

   -- Понятно, все дело в мужской дружбе? -- сказала Магда, хотя поняла, что Джо что-то не договаривает.

   -- Угу. Без этого не выжить.

   Снежок быстро скинул с себя шорты, схватил одежду, надел джинсы, обулся и пошел, скорее даже побежал, на ходу застегивая рубашку поверх футболки.

   Хлопнула дверь, но через пару секунд снова распахнулась. Джо Снежок снял с крючка на стене дождевик и пояс с чехлом, в котором красовалась ручка армейского мачете, и послал Магде воздушный поцелуй:

   -- Я скоро! -- и ласково добавил их тайную клятву, слова, останавливающие обиду: -- Одно сердце!

   -- Одна судьба! -- ответила ему девушка, чмокнув губами, и улыбнулась.

   Снежок тоже улыбнулся, и у него будто гора с плеч свалилась: он не хотел ссориться, но как-то слишком резко повел себя с ней.

   Магда сделала последнюю отчаянную попытку:

   -- Может, останешься? -- И капризно наморщила носик.

   Он взглянул на нее и медленно покачал головой:

   -- Нет. Я не могу тебе многого объяснить, но... нет.

   Она села на стул, погладила рукой живот, вздохнула:

   -- Мы будем тебя ждать. У каждого в душе есть свой необитаемый остров, милый...

  

   * * *

  

   Проныра энергично барабанил пальцами по капоту "Тойоты" -- потрепанного временем грузовичка-пикапа, краска на котором настолько поблекла и осыпалась, что было невозможно сказать, каков был его первоначальный цвет. Некогда яркий многослойный лак вылинял до цвета зеленой совиной мочи.

   -- Хватит стучать, -- пробормотал Клим. -- Ты меня конкретно отвлекаешь...

   В гараже повисла тишина, точно в похоронном зале. А за его стенами, пропахшими бензином и маслом, устроила бурный политический митинг стихия, и ветер играл, как на поющих пилах. Вдоль стен располагались ярко-красные шкафы с выдвижными ящиками и открытые стеллажи, заваленные всяким хламом и пустыми канистрами.

   Клим стоял рядом с Пронырой, напустив на себя густую ауру академизма и крутя в руках какой-то чудный прибор, приделанный к шлему-маске противогаза. Чуть дальше, на продавленном кожаном диване, из которого кое-где торчали пружины и пучки конского волоса, устроились Угрюмый и Безумец. Они были словно отлиты в одной форме -- крупные, неповоротливые, и было в них что-то воловье. На их лицах под сросшимися на переносице бровями тускло сверкали черные блестящие глаза. Вид у них был такой беззаботный, точно братья считали слонов во сне. Но они не спали. С монотонностью роботов доставали из коробок патроны, долго осматривали "свинцовых божков" и вставляли их в барабаны револьверов. Отличало близнецов лишь то, что у Угрюмого все лицо было изрыто оспой. Периодически их глаза поднимались и следили за большой мухой, с ленивым жужжанием летавшей под потолком.

   -- Всегда хотел у тебя спросить: что это за хрень? -- поинтересовался Проныра у Клима, наблюдая за его манипуляциями.

   -- "Собачий нос", -- пояснил Клим, воткнув штепсель наушников в разъем прибора. -- Хочешь узнать, как прибор устроен?

   -- Валяй, послушаю. -- Проныра принялся натягивать на ноги высокие рыбацкие сапоги.

   -- Смотри. -- Клим быстро открутил противогазовую коробку и показал ее Проныре. -- Я выбросил отсюда фильтрующий элемент и заменил его на специальный керамический сосуд, в котором находится обширная сеть заполненных жидкостью микроканалов, каждый из которых в десятки раз тоньше человеческого волоса. Нанотехнология, одним словом.

   -- А где ты их раздобыл -- эти канальцы? Дорого, небось.

   -- Дорого, если покупать. У одного заезжего япошки выменял -- он пытался их всучить перекупщику деталей на рынке, много просил, а тот брать не хотел, торговался. Я за ним проследил. С рынка японец подался в аптеку, а оттуда вышел расстроенный, надулся, как вомбат, страдающий запором. Я к нему и подошел. На Пустошах после шторма или прибоя много чего интересного можно найти, чтоб это потом выгодно обменять в городе. У япошки, оказалось, была проблема с потенцией, а я ему предложил лекарство -- дюжину живых личинок архитеутисов-белемнитов. Видел бы ты его глаза, когда я ему только сказал, что смогу достать это. Хе-хе!

   -- Ясно. Махнулись не глядя. Самурай, как я понял, решил к члену привязать инопланетную "торпеду", чтобы покорить сердца всех гейш! -- Проныра хохотнул.

   -- Так вот... -- продолжил Клим. -- Как известно, любой запах -- это молекулы вещества, которые во влаге растворяются, а так как в микроканалах прибора слишком малый объем концентрации, то и пахнуть будет в миллионы раз сильнее. В тумане мы практически не ощущаем многих запахов. А в этом приборе стоит что-то вроде насоса, который медленно вытесняет дистиллированную воду из каналов, наполняя их концентрированной влагой извне.

   -- Ну -- и? -- моргая глазами, сказал Проныра, который дотоле ни о каких "нанотехнологиях" не слыхивал. -- И что с того?

   -- А то! -- Клим сунул руку в поясную сумку и вытащил компактный планшетник с герметичным корпусом. -- К влагонакопителю подсоединены чувствительные датчики. Полученная от "носа" информация передается по кабелю от датчиков на этот компьютер, проверяется по базе данных, а затем звуковым сигналом направляется на динамики наушников, если объект представляет угрозу. Принцип у прибора тот же, что и у собачьего обоняния, потому и название такое. Но даже тренированная собака во влаге быстрее потеряет след и будет пользоваться слухом. У моего же прибора один минус -- на Пустошах с электричеством проблемы, приходится подзаряжать прибор лишь в тех случаях, когда Джек разрешает включать генератор. К тому же и спирт для промывки, и дистиллированную воду приходится покупать в городе.

   Проныра так глубокомысленно почесал в затылке, словно размышлял над взаимодействием, в процессе которого пары нуклонов обмениваются зарядами.

   -- Понятно. Хотя... Все равно ни черта не ясно. Где ты всему этому только научился? Это ведь не "Лего", из которого можно собрать кучу бесполезного, но дорогого говна.

   -- Отец разные конструкторы мне дарил, а я разрабатывал свои условия и методы при их сборке, проявляя творческую свободу, -- ответил Клим.

   -- Блин, тебя послушать, так вспоминаются безумные гении из комиксов, которые вечно твердят, как они радеют за прогресс нашей цивилизации. Фиг с два! Только с виду они отличные парни, а на деле -- брехуны и мудаки.

   -- Хочешь меня обидеть?

   -- А что я сказал не так, в самом-то деле?

   Скрипнула дверь и в гараж бодро вошел Джек, держа Румба на поводке. Окинул взглядом гараж и присутствующих в нем.

   -- Готовы поохотиться?

   -- Да-а! -- хором ответила команда охотников. Близнецы -- скорее промычали, но довольно уверенно.

   -- Готовы пустить кровь амфибиям? -- вновь обратился к товарищам Джек.

   -- Готовы! -- с еще большим удовольствием ответили они и заулюлюкали.

   -- От-лич-но! -- отчеканил каждый слог Джек. -- Но основная задача: отыскать наших, чтобы я потом надрал им задницы за самовольную отлучку. Ясно?

   Джек приостановился, и взгляд его серо-голубых глаз застыл на Проныре:

   -- А ты что тут делаешь?

   Глаза Проныры забегали по сторонам.

   Следующий вопрос Джека был адресован Климу:

   -- Башка, а где Снежок?

   Башка что-то невнятно промычал, словно ему приставили к горлу нож, и попытался придумать отмазку тем причинам, благодаря которым он перенаправил приказ Джека Проныре, решив потратить освободившееся время на настройку "собачьего носа".

   -- А поразборчивей нельзя, боец научного фронта? -- нахмурился Джек.

   -- Я... я... -- снова начал было Клим.

   -- Тихоня выбыл, так я решил вместо него поучаствовать, -- ответил за него Проныра. -- А Снежка я сам вызвался позвать, но Магда взбеленилась, ни в какую не хочет его будить. Ее любимый негр храпит без задних ног.

   Клим развел руками и поправил кончиком пальца очки.

   -- Черта ей лысого! -- разозлился Джек. -- Я же сказал -- найти и разбудить! Вернемся -- завтра же в город ее отправлю. Ствол взял?

   -- А как же! -- Проныра потряс поясом с надетыми на него подсумками. -- Ружье и провиант лежат в кузове.

   -- Проныра, в твоих жилах течет не кровь, а куриный бульон с лапшой.

   -- Там всего лишь крекеры и две бутылки пива... -- ответил Проныра и осекся. Он замер, затем поднял правую руку и указал большим пальцем себе за плечо, испуганно открыв рот -- словно выхваченный фотовспышкой. -- Тс-с-с!

   -- Ты чего... -- не понял Джек. -- Какого черта ты мне тсыкаешь?!

   Румб зарычал, оскалился.

   Проныра приложил палец ко рту, беззвучным движением губ сказал "тихо" и стал медленно приближаться к кузову пикапа.

   Послышался быстрый топоток, а затем что-то выпрыгнуло из кузова и шлепнулось на пол.

   -- Держи его! Лови! -- заорал Проныра.

   Зверек, зацокав, быстро вскарабкался на стеллаж, заполненный всяким хламом, и, не сводя больших круглых глаз с Проныры, начал вскрывать ловкими лапками целлофановую обертку с пачки крекеров.

   -- Проклятый поссум, -- сквозь зубы выдавил Проныра, с неприязнью глядя на зверька, которого ненавидел изо всех сил. -- Это Бастер! Точно вам говорю! Он опять стащил мои крекеры. Как он сюда только успел пробраться? Жаль, Рыжего нет рядом, а то бы он ему задал.

   Он подскочил к верстаку с тисками и в сердцах схватил первое, что попалось под руку -- жестяную банку с болтами и гайками -- и приготовился швырнуть ее по зверьку, точно олимпиец -- ядро.

   Угрюмый и Безумец вскочили и направили на поссума револьверы. Сухо щелкнули курки.

   Поссум, заметив угрозу, тут же попятился назад, и спрятался за пустыми канистрами. И вскоре оттуда вылетела разорванная упаковка, а следом послышался хруст печенья.

   -- Чтоб ты подавился, гад, -- буркнул Проныра, насупившись. Покрутил в руке банку и вернул ее на место. Потом поднял с пола упаковку с таким видом, словно нашел какую-то недоеденную тварь, выброшенную штормом на берег, и проговорил: -- Вот ведь сволочь. Сырные крекеры... мои любимые.

   -- Плюнь и забудь, ну его в жопу, -- сказал Джек и обернулся к братьям. -- Этот маленький засранец такой же вор, как и мы. И обчистил Проныру по той же причине: от бедности. Ясно?

   -- Угу, -- в унисон промычали близнецы, сунули револьверы в кобуры и плюхнулись обратно на диван, как ни в чем не бывало. Выражение их лиц абсолютно не изменилось. Словом, им не понадобились лишние доводы о невиновности поссума.

   -- Ясно, -- угрюмо и нехотя согласился Проныра и так недобро покосился на стеллаж, словно там спрятался от возмездия не маленький вороватый поссум, а жирный продюсер порнофильмов, вовлекший в свой грязный бизнес его родную сестру, а он, в свою очередь, пришел за тридевять земель поквитаться за поруганную честь семьи.

   Скрипнула дверь и на пороге показался Джо Снежок:

   -- Не опоздал?

   -- Ты вовремя, Снежок, -- улыбнулся Джек. -- Возьмешь с собой в кузов Румба, он тебя слушается и, если что, не позволит амфибиям близко приблизиться незамеченными. Угрюмый и Безумец составят вам компанию. Проныра и Башка -- со мной в кабину. Башка -- за руль.

   Проныра достал из кузова самозарядный "Ремингтон" двенадцатого калибра, радостно потряс им в воздухе.

   -- Пиво прихвати, -- напомнил ему Джек.

   -- Угу. -- Проныра накинул на себя патронташ, взял пакет с пивом и исчез в кабине.

   Братья открыли ворота -- ветер хлестнул им в лицо; снаружи все заволокло тьмой, периодически разрываемой молниями. Постояли немного и молча полезли в кузов. Джо Снежок откинул борт -- и запрыгнул вслед за Румбом.

   -- И наденьте плащи и сапоги! -- распорядился Джек, открыв дверцу кабины.

   Угрюмый и Безумец надели клеенчатые плащи и начали ворчать, натягивая резиновые сапоги, пусть и на три размера больше, но все одно узкие, тем более что надевали их поверх ботинок. Оставшиеся две пары они покидали в кузов, под тент, рядом с Джо Снежком. Тот тоже нехотя, но обулся.

   Клим плюхнулся на водительское сиденье, поправил зеркальце обзора и осмотрелся.

   Бывший хозяин "Тойоты" был большой выдумщик. Приборную панель авто он заменил самодельной. Туда, помимо стандартных датчиков, было встроено не меньше дюжины дополнительных индикаторов, датчиков и множество всяких кнопок и тумблеров. И все это подсвечивалось кучей светодиодов. Рядом с рулевой колонкой крепились две рации. Правда, толку от них было мало -- связь в тумане зачастую терялась, да и старые аккумуляторы разряжались через двадцать-тридцать минут.

   -- Крутая тачка. -- Джек устроился поудобней и захлопнул дверцу. -- Вылитый звездолет. Как ты только разбираешься со всем этим. -- Он указал на приборную панель.

   -- Ну, это гораздо проще, чем пересчитать всех китайцев, -- пошутил Клим.

   Он повернул ключ зажигания, двигатель затрясся, как аспирин в банке, а затем раскатисто загудел. Выхлопная труба громко закашляла, и гараж обдало едким черным дымом. Стрелки индикаторов шевельнулись и заняли свои места. Замигали светодиоды.

   -- Не совсем звездолет, -- усмехнулся Клим, -- но все же как-то до сих пор работает.

   -- Ну что -- ни пуха? -- напутствовал Проныра, открывая пиво.

   -- К черту! -- ответил Клим.

   -- Дорогу найдешь? -- поинтересовался у него Джек, закуривая сигарету. После чего выдохнул дым, точно "азбуку Морзе" -- чередой длинных струй и коротких колец.

   -- Найду. Если где ошибусь, то Проныра подскажет.

   -- Без вопросов! -- подтвердил Проныра. -- Я раз пять там бывал.

   -- Неплохо. Хотя в такую погоду надо быть полным психом, чтоб спускаться с холма, -- подытожил Клим.

   -- Черт, а здесь до сих пор воняет блевотиной... -- Джек принюхивался к сиденью и косился на Проныру недобрым взглядом.

   -- Я же не виноват, что меня тогда укачало, -- попытался оправдаться тот.

   -- Ты обожрался до невменяемости каши с фасолью и пьян был в жопу, -- сказал Джек, -- потому и укачало. Надо полагать, плохо убрал, раз долбанные сиденья до сих пор воняют твоей блевотиной.

   -- Я... я... -- начал заикаться Проныра.

   -- Вернемся -- вымоешь еще раз, -- перебил его Джек. -- И не пудри мне мозги, если своих нет, а не то прям тут начну пинать, как грушу.

   Проныра промычал, не находя подходящих слов, и кивнул. Высосанные из пальца оправдания Джек не любил.

   -- Врубной чел. -- Джек приоткрыл окошко. -- Это другое дело.

   Клим плавно надавил на газ и машина тронулась.

   -- Полет нормальный, -- удовлетворенно сказал он.

   По приборной панели заскользило сваленное на ней барахло, скопившееся там с последней поездки: использованные батарейки от фонариков, пивная банка, несколько патронов от дробовика. Маленькое плюшевое кенгуру, подвешенное под зеркальцем, начало раскачиваться взад и вперед. Клим закрыл люк в крыше, а затем протянул руку и щелкнул игрушку по носу.

   Желтый свет противотуманных фар прорезал темноту. Клим побарабанил пальцами по рулевому колесу, насвистывая какую-то мелодию, вырулил из гаража и взял курс к месту назначения.

  

Глава пятая

Найденыш

  

  

   Автомобиль вырвался из гаража под аккомпанемент адских барабанов грома и вспышек молний, вихляя по скользкой дороге, как пьяный моряк, вышедший из таверны. Передавил колесами сотню-другую крыс и стал спускаться по длинному скату холма, растворяясь в клубящемся мраке тумана, пропитанном неизвестностью и враждебной мощью разыгравшегося урагана.

   Яркая вспышка рассекла небо, заставив Клима на секунду зажмуриться. Одна их шаровых молний ударила совсем рядом с пикапом, попав в старый эвкалипт. Дерево вспыхнуло ярким пламенем, развалилось на две части, но тут же начало дымиться, угасая от дождя.

   -- Сиськи небесные! -- воскликнул Проныра, вжав в плечи голову. -- Ну ни хера себе лупит!

   -- В нас же молния не попадет, а, Джек? -- спросил Клим, вглядываясь в дорогу. -- Я с детства молний боюсь.

   Джек не повернул головы:

   -- Ты и сейчас не больно взрослый, хоть и умный, Башка. Не ссы, прорвемся!

   -- А что будет, если молния в нас все-таки попадет, а? -- в этот раз поинтересовался уже Проныра.

   -- Что-что -- нас, вероятно, убьет! -- фыркнул Клим.

   Пикап затрясло на выбоинах дороги и начало подбрасывать вверх и кидать из стороны в сторону. Потом машина успокоилась и покатилась по более ровной ленте дороги. Выехали на шоссе. Пикап напористо пожирал милю за милей под гудение двигателя. Желтые лучи фар дрожали в воздушно-водяной взвеси.

   В объятиях тумана Нижний сектор Читтерлингса действительно походил на город-призрак. Это был уже не мир людей, а нечто такое, что напоминало первобытное его состояние, рожденное странными испарениями микроорганизмов пришельцев. Погружаясь в туман, люди подсознательно испытывали чувство тревоги, сродни свободному падению без парашюта в ночную мглу. Материальность смешивалась с клубящимся сумраком и, казалось, что огромный спящий великан шевелится на серых перинах, готовый вот-вот открыть глаз. Даже когда вставало солнце и, прорываясь сквозь бельмо пелены, заливало Пустоши могучими потоками света, людям все труднее было поверить в реальность и постоянство увиденного.

   Через пятнадцать минут "Тойота" свернула с шоссе, миновала мост и, сбавив скорость, начала пробираться вдоль улиц, точно наощупь. Клим оказался действительно хорошим водителем. Вокруг было темно, как в банке с маслом, но он находил каждый нужный поворот и ловко объезжал встречающиеся препятствия. Дренажная система, давно никем нечищеная, не справлялась с прибывающей водой, и пикап буквально плыл по дороге, оставляя пенный кильватерный след после себя. Хорошо, что выхлопная труба и воздухозаборник машины были выведены выше крыши кабины, иначе двигатель уже давно бы наглотался воды и заглох, а то и того хуже -- взорвался. Желтый свет фар освещал редкие хилые кусты с голыми ветками, брошенные автомобили, пластиковые мусорные контейнеры и обломанные, покосившиеся столбы. Дома обступали со всех сторон безликими стенами, провалами пустых окон, распахнутыми гаражными воротами и бесконечными заборчиками, торчащими из земли, как гнилые зубы. Все это походило на иллюстрацию к страшной сказке.

   Озирающийся Проныра, чтобы хоть как-то приободриться, изредка оглашал увиденное матерным шепотком. Джек и Клим молчали. Им казалось, что они путешествуют по внутренностям смертельно старого организма, в клетках которого еще теплится былая жизнь. И они не ошиблись.

   Слева, в окнах трехэтажного строения, мелькнул тусклый свет. Клим завернул машину по направлению к дому.

   -- Ты куда собрался? -- встревожился Проныра. -- Корабельное кладбище в другой стороне. Мы только что проехали аптеку на Уильям-стрит. Нам нужно направо сворачивать. Я помню дорогу.

   -- Там кто-то есть, -- ответил Клим. -- Это могут быть наши. Укрылись от непогоды и развели костер.

   -- А могут быть и бродяги из банды Шрама, -- не согласился Проныра. -- Слышал о таких? От этих прощелыг добра не жди. Я слышал о том, что куртка Шрама сделана из человеческой кожи.

   -- Успокойся, Проныра, -- сказал Джек и похлопал по цевью ружья. -- Я тоже слышал о Майке Джи разные длинные истории. Но у нас есть чем вести с ними переговоры, если там окажутся его люди.

   -- Куртка Шрама сшита человеческими жилами, -- добавил Проныра. -- Если это так, то я уже готов обосраться от страха. В его банде, кстати, больше двадцати отморозков. Взрослые.

   -- Плевать! -- коротко бросил Джек.

   -- Но они взрослые...

   -- Возраст делу не помеха. Мы тоже не пальцем деланы.

   -- ...и с оружием!

   -- У тебя тоже есть ружье, -- напомнил Джек. -- Будь мужиком. В кузове сидят еще четыре бойца, которые способны надавать по ушам любому, кто решит качать права и лезть на рожон.

   Проныра недоверчиво качнул головой и с усилием улыбнулся.

   -- Если даже наших там и нет, -- приобщил к сказанному Клим, -- то мы можем поинтересоваться, не видели ли их те, кто развел огонь. Верно, Джек?

   Джек кивнул.

   -- Ты ведь уже встречался со Шрамом? -- спросил Клим у Джека.

   Тот снова кивнул. Закурил очередную сигарету и стал выпускать дым колечками.

   -- А какой он из себя -- этот Шрам? -- поинтересовался Проныра.

   -- Увидишь, если придется, -- криво улыбнулся Джек. -- Конкретно чокнутый байкер, одним словом, с завышенными потребностями к собственному величию. Пидор полный.

   Проныра с презрением хмыкнул.

   -- Значит, Шрам -- дерьмо! -- он произнес это так, будто говорил, что Майк Джи -- сын шлюхи. -- Я правильно понял?

   -- Верно, Проныра, верно, -- подбодрил его Джек.

   Однако оставшуюся часть пути между ними висело натянутое молчание.

   Пикап притормозил у большого здания с широкой лестницей, уходящей к массивной двустворчатой двери. В уцелевших стеклах окон второго этажа отражались отблески костра.

   Молнии в небе освещали фасад точно сновидение из готического кошмара.

   "Публичная библиотека" -- беззвучно, губами прочитал название над входом Проныра и задумался. Вид у таблички был жалкий. Забытый. Никому не было до нее дела. Ирония судьбы, что ли?

   Клим здесь бывал еще до того, как здесь появилась банда Шрама. И с горечью подумал: "Неужели книги жгут?.."

   -- Башка, проедешь до Т-образного перекрестка, свернешь налево и припаркуй машину у магазина, он находится в двухстах ярдах на противоположной стороне улицы, и жди нас там, -- сказал Джек и указал направление. -- Мотор не глуши. Включишь аварийные огни. Джо Снежок и Румб будут тебя охранять. А ты, Проныра, пойдешь со мной и братьями.

   Джек распахнул дверцу, выбрался наружу, кинул несколько слов тем, кто сидел в кузове. За ним неохотно вылез Проныра, ощутив, как холодная вода тут же обжала голенища сапог.

   Клим открыл наполовину окно, вдохнул влажный воздух, надел "Собачий нос" и проводил взглядом четыре фигуры в плащах с островерхими капюшонами, не спеша поднявшиеся по ступеням и исчезнувших за дверью.

  

   * * *

  

   Маленькая, словно карлик, старушка в лохмотьях, шлепавшая по полу непослушными ногами, появилась из темноты, точно призрак. В руке она держала тускло мигающую керосиновую лампу. На вид ей было лет сто, не меньше. Сморщенное лицо, обильно покрытое пигментными пятнами и похожее на гнилое яблоко, из которого торчал крючковатый нос. Узловатые тощие конечности. Она подняла глаза на застывших у стены подростков и улыбнулась беззубым ртом.

   -- П-п-привет, -- прошамкала старушка. Она остановилась и "глодала" их водянистыми глазами, как собака -- кость.

   Джек, осветив ее лицо фонариком, спросил:

   -- Привет, старая швабра, как жизнь? Ничего себе ночка, а?

   Джек выступил вперед, склонился над старухой -- запах ее немытого тела, прелой одежды, табака и мочи ударил ему в нос.

   -- Чего приперлись среди ночи? -- агрессивно прокаркала старуха, исподлобья уставившись на подростков.

   -- Кто там наверху, не знаешь? -- стараясь не дышать, снова спросил Джек и отпрянул. -- Скажешь, дам карамельку пожевать.

   -- Мне пора домой, -- ответила старуха, поморщившись от яркого света. Ее рука поскребла в спутанных зарослях седых волос. -- Ей-богу, пора.

   Она слегка оттолкнула Джека, и ее лицо приобрело подобие каменной маски, в глазах загорелись сумасшедшие искорки.

   -- Чокнутая старая крыса... -- вымолвил Проныра. -- Лучше ее не трогать.

   Старушка отвернулась, сочно сплюнула и прошла мимо них.

   -- Там мой мальчик! -- сказала она, не оборачиваясь, и указала грязным узловатым пальцем наверх. -- Ваши ружья Майку Джи не понравятся, и он надерет вам жопу, сопляки... -- И ее сгорбленный силуэт исчез за углом. Старуха не произнесла больше ни слова.

   -- Чертова ведьма, ты поговори у меня, -- буркнул Джек, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Оглянулся на Проныру и близнецов. -- Пойдем. Будьте начеку.

   -- Мамаша Шрама?.. -- Проныра покосился на Джека.

   Тот оставил его без ответа.

   -- Скорее -- эта старая калоша его бабушка, -- промычал Безумец, моргая и пытаясь привести шестеренки своего мозга в движение. Он посмотрел на брата: -- Да?..

   Угрюмый толкнул его локтем:

   -- Пошли. Какая разница? Воняет от нее, будто в карманах она носит дохлых хорьков.

   -- Погоди, ребята, -- Джек остановился. -- Давайте снимем сапоги. Меньше шуму будет и удобнее.

   Все с ним согласились.

   Они стянули сапоги, чтобы излишне не шуметь и иметь возможность нормально сгибать ноги в коленях, откинули капюшоны плащей на спину и поднялись по лестнице на второй этаж. Миновав вереницу темных коридоров, замерли у двустворчатой двери в читальный зал, которая была выжидающе распахнута. Проныра принюхался и сглотнул слюну -- запах жареного мяса лизнул ему нос. Аромат чем-то напоминал свиные отбивные. И Проныра живо представил, как мясо хрустит у него на зубах, массируя десна. Да, он бы сейчас с удовольствием сжевал сочное мясо -- с пулеметным треском за ушами.

   В центре просторного округлого помещения, похожего на половину торта, стояло массивное кресло, в котором развалился Шрам, закинув скрещенные ноги на журнальный стол. По обе стороны тянулись стеллажи: одни с полусгнившими от сырости книгами, другие -- пустые. Джек узнал байкера по неизменной одежде. На нем была покрытая заклепками кожаная куртка с лисьим хвостом на плече, линялая полосатая майка, потертые джинсы и пара ковбойских ботинок со стоптанными каблуками. Лица не было видно -- на него падала тень стеллажа, заполненного ровными корешками книг. В правой руке Шрама, точно кончик бикфордова шнура, тлела сигарета, в левой руке -- лениво покачивался длинноствольный револьвер "Смит и Вессон". По столу, у ног хозяина, с важным видом маршировал крупный пестрый попугай, любимец Шрама.

   Четверо подручных Шрама расположились у костра, разведенного на листе железа, занятые приготовлением детеныша амфибии. Один из них, имевший вид бухгалтера, медленно проворачивал на вертеле тушку и смотрел выпученными глазами, как капли жира с шипением падают в огонь, отблески которого плясали на толстых линзах его очков. Пот стекал по лицу "бухгалтера", словно слезы. Другие -- эти были из той породы людей, кто рисует мужские и женские гениталии на стенах туалета, даже никогда не пытаясь сложить дважды-два -- держали руки на спусковых крючках оружия и не сводили затуманенных наркотиками глаз с подростков. Чудеса химии искусственных стимуляторов давно вогнали их в состояние близкое к трансу. Возле костра лежали стопки толстых книг в черных переплетах и сваленные в кучу деревянные ножки от стульев. Едкий дым вытягивало сквозняком в разбитое окно.

   "А они нас ждали, -- мысленно отметил Джек, и сделал вывод: -- Похоже, одним из обязательных условий для вступления в их банду является требование быть хотя бы отчасти таким уродом, как их главарь. А у того, что в очках, с бестолковкой уж точно не в порядке". И тут же подсчитал их арсенал: пятизарядный карабин, два укороченных помповых ружья с пистолетными ручками, револьвер, а также два автомата "Узи" в кобурах на поясе у того, кто "колдовал" над мясом на вертеле.

   "Если этого "повара" завалить первым, то наши шансы уравняются, -- с удовлетворением подытожил Джек. -- А начнет стрелять -- хлопот не оберешься".

   Первым лед разбил Шрам.

   -- Хорошие мальчики в это время уже лежат в постельках. Не скажу, что очень рад тебя видеть, Дикий Джек, -- спокойным тоном произнес он. -- Хотя и давненько не виделись. Проходите. Но пусть твои близнецы уберут руки от оружия, иначе и я не смогу рассуждать и поступать здраво. Да и вы с толстяком оставьте свои пушки за дверью.

   Проныра что-то проворчал себе под нос.

   -- И тебе не кашлять, -- мрачно ответил Джек. -- Оружие мы оставим при себе, с нашего позволения, Шрам. -- Он специально акцентировал на слове "нашего", наблюдая за реакцией Шрама, но тот лишь хмыкнул. -- Мои же ребята останутся за дверью. Мы пришли по делу и не собираемся устраивать пальбу.

   Джек в одиночку прошел в зал и занял позицию чуть в стороне от дверного проема. На всякий случай, чтобы не оказаться на линии огня и не мешать своим парням, если завяжется перестрелка. Огляделся -- справа стоял массивный дубовый стол на двух тумбах. Отличное укрытие, до которого всего три шага. "Два выстрела из ружья. Потом воспользоваться гранатой. Перезарядить ружье и добить ослепленных противников. Нет, шансов выжить у них меньше, чем у нас, -- мысленно просчитывал свои возможные действия Джек. -- Если только другие члены банды этого мудака в ковбойских ботинках не затаились где-нибудь рядом и дружно не подтянутся. Тогда все, сливай воду".

   -- О'кей, попытаюсь тебе поверить. Ты пришел на ужин или по каким другим причинам? -- Шрам указал рукой на потрескивающий костер, на котором жарилась амфибия. На среднем пальце тускло блеснул массивный серебряный перстень с изображением черепа, окантованного дубовыми листьями. -- Хочешь отщипнуть аппетитный кусочек?

   -- Нет.

   Шрам расхохотался:

   -- Ты положил меня на обе лопатки! Что же ты хочешь?

   Люди у костра поддержали главаря смехом, похожим на лошадиное ржание.

   -- Я ищу своих ребят, -- сказал Джек. -- Троих парней и девчонку с рыжими волосами. И вопрос у меня к тебе один: не встречались?

   Люди Шрама уже не ржали, а продолжали неподвижно глядеть на Джека, ожидая приказа своего главаря, как тренированные собаки.

   -- Нет. Ничем не могу помочь. -- Шрам, не вставая с кресла, развел руками, словно принося свои извинения.

   -- Тогда -- пока. -- Джек резко развернулся, собираясь уходить.

   -- Говорить "пока" уже слишком поздно, Джек, -- напутствовал его Шрам. -- Ты уже испачкался с головы до ног в моем терпении. У меня разве написано на входе: "День Открытых Дверей"?

   "Опочки!" -- Джек замер на месте. На его лице читалось: "Все ясно".

   В этот момент Проныра рассмотрел то, что лежало на столе у ног Шрама. Это были три пирамидки ДЧД. В желудке Проныры появилась тяжесть, будто туда кирпич упал. Он все понял и сопоставил. Тут уж любая теория вероятностей отойдет на второй план. Встретившись глазами с Джеком, он беззвучно прошептал губами: "Они здесь". И пару раз моргнул -- для подтверждения.

   Джек едва заметно кивнул.

   -- Поиграем в жмурки с хитрожопыми мотоциклистами, -- тихо сказал он, похлопал пальцами себя по карману, где лежала граната. Ребята его поняли, в глазах близнецов появился блеск, говоривший: "Все под контролем".

   -- Ты слышал, что я тебе сказал? -- прорычал сзади Шрам. -- Ты адресом не ошибся?

   Джек медленно повернулся к нему:

   -- Шрам, давай не будем портить друг другу жизнь? Ты разве видишь полоски лапши, свисающие с моих ушей? Или у меня из ушей торчит сено? У меня нет желания долго чесать с тобой языки. Отпусти моих ребят.

   -- Ты мне угрожаешь?! Ты! Мне?! -- Шрам резко встал и лисий хвост на куртке заболтался, как человек, только что вздернутый на виселице. -- Ты круто лажанулся, когда заявился сюда без приглашения! Я не тот человек, с которым можно встретиться и потом по-приятельски разойтись!

   Попугай испуганно вскрикнул, слепо рванулся со стола вперед и, врезавшись в боковую панель стеллажа, упал на пол без чувств, задрав лапки кверху.

   Из тени показалось лицо Шрама, больше похожее на маску Франкенштейна. Наголо обритая голова была покрыта небрежно зашитыми шрамами, которые тянулись бугристыми розовыми дорожками во всех направлениях. К тому же кожа носила следы ожогов, а левое ухо и часть нижней губы отсутствовали. Глаза налиты кровью, как с приличной попойки.

   "Господи помилуй, ну и кошмар! Его точно ослиная жопа родила", -- подумал Проныра, разглядывая изуродованную физиономию Шрама. Лицо у Проныры стало похоже на того, кто пришел посмотреть на живого крокодила.

   Шрам покосился на попугая:

   -- Кардан, чудило, кончай придуриваться...

   Птица не отреагировала, всем своим видом говоря: "Хрен с два я встану. Разве ты не видишь, что мне конец?"

   -- Отпусти моих ребят, -- твердо повторил Джек. На его лице не дрогнул ни один мускул.

   -- Да ты просто сумасшедший! -- воскликнул Шрам. -- К чему они мне? А?

   -- Сумасшедший -- не означает тупой. Повторю в последний раз, по-хорошему. -- И, недобро прищурившись, отчеканил слова по слогам: -- От-пус-ти мо-их ре-бят.

   Шрам усмехнулся, но его улыбка стала не более человечной, чем оскал акулы.

   -- Что ты ожидал от меня? -- произнес он, а улыбка стала еще более свирепой. -- Они нарушили установленные мною порядки. За это понесут наказание.

   -- Твои порядки? Чем же? -- задал вопрос Джек.

   -- Они шатались по моей территории с кучей дорогущей наркоты. До фигища наркоты! И теперь принадлежат мне со всеми потрохами. И всей дурью. Ты ведь за ней пришел? Вот облом, да? Признайся, Джек. Думаешь, я не знаю, откуда у таких как вы сопляков взялось ДЧД? Ты ведь слышал об этой чертовски дорогой дури? Где они ее стыбзили? На моей земле! Вот где!

   -- Мы договаривались о... -- начал Джек, закипая. И тут же подумал: "При чем тут мои ребята? Наркотики? Во что эти мудаки вляпались?.."

   -- Наша с тобой договоренность аннулируется! -- перебил его Шрам. Он подошел к попугаю, пошевелил его ногой -- Кардан не подавал признаков жизни. -- Блин, дружище, ты что -- окочурился? Вставай! Не пугай меня так. Вставай давай, кому говорю!..

   -- Кто тебе дал власть? Не смеши! Пустоши никому не принадлежат! -- возразил Джек, наблюдая за сценой оживления попугая, и добавил: -- Если только ты не родился наглой крысой.

   -- Выдерживай повороты в словах! -- рявкнул Шрам. Его глаза выкатились, как у безумца.

   Джек и бровью не повел, хотя и возникало желание огрызнуться. Он выдержал необходимую паузу.

   -- Сейчас ты поступаешь, как настоящий гондон, Майк Джи, -- спокойно сказал он и звучно сплюнул. -- Понятно, что ты один из самых гнусных и опасных монстров в округе. Но не слишком ли много залупаешься? Похоже, ты переоцениваешь свой авторитет среди жителей Пустошей.

   Шрам бросил на Джека пристальный, ядовитый взгляд. В глазах сверкнул открытый гнев, окрашенный отблесками костра. Настоящий демон с красными электрическими лампочками вместо глаз. Он стрельнул окурком в сторону и протянул руку вперед. Пальцы искривились, как клыки хищника, сжались в кулак, а затем он ткнул указательным пальцем в Джека.

   -- Мне ничего не стоит остановить и твое сердце пулей, сопляк, -- сквозь зубы процедил Шрам.

   Джек мысленно прочитал значение этой фразы.

   В течение одной загадочной секунды никто не двигался.

   Со стороны казалось, что ничего не происходит, но это было совсем не так.

   Они стояли друг против друга, как завороженные, сцепленные одной мыслью: "Ну что, так и простоим тут до утра?.."

   Каждый, кто находился в зале, по-своему взвешивал сложившуюся ситуацию, но мнения и решение вопроса сошлись в одной точке.

   В промежутке между разрядами молний, озарявших небо над Пустошью, выстрел прозвучал оглушительно громко. Несмотря на пятидесятилетний возраст, Шрам первый спустил курок. У Джека дернулся правый глаз -- пуля пропела в паре дюймов от его щеки, врезалась в стену, и он остался в живых только благодаря слепому случаю. Вторая пуля выбила кусок штукатурки и кирпича уже возле левого плеча парня. Но и Джек одновременно метнулся вправо и успел дважды выстрелить. Голова "бухгалтера" лопнула, как сырое яйцо, из нее выплеснулась пенная накипь мозгов -- в момент выстрела его глаза, искаженные и увеличенные линзами очков, какую-то долю секунды таращились на Джека, как глаза двух напуганных циклопов. А после и на груди того, кто держал охотничий карабин, расплылось бурое пятно крови.

   "Как из продырявленной жестяной банки с томатным соком", -- мелькнуло дурацкое сравнение в голове Проныры.

   Уцелевшие головорезы Шрама кинулись врассыпную, пригнувшись пониже, как солдаты под огнем противника. Они искали укрытие и палили, как сумасшедшие. Стволы близнецов оборвали еще одну жизнь -- пузатый бородач в рваной бандане упал на колени, выронил помповик, а затем рухнул мешком на пол. Вспотевший от страха Проныра не принимал участие в перестрелке, он на всякий случай держал под прицелом коридор, если вдруг кому вздумалось бы обойти их и напасть сзади. Он ждал, что из-за поворота вот-вот выскочат враги, и потел, как загнанная лошадь. А Джек в это время перезаряжал ружье, спрятавшись за столом.

   Шрам ловко отстреливался, появляясь из-за спинки кресла. Его лицо олицетворяло само безумие.

   -- Все сюда! Шевелите жопами! Валите гребаных щенков! -- орал он, перекрывая грохот оружия.

   Похоже, у людей Шрама, затаившихся в засаде, от страха задницы стали свинцовыми. Они не спешили вступать в бой. Тут уже не пахло бравадой и показухой. Можно было огрести по-полной. Пахло смертью.

   Нога бородача подрагивала, словно ему сделали успокаивающий укол и он засыпал. Он пытался приподнять голову, но она опускалась обратно, будто кто-то через ухо наполнил ее цементным раствором, сделав необычайно тяжелой.

   "Бухгалтер" лежал без движения, но кровь продолжала расплываться бесформенным пятном из-под его головы.

   -- Мочите их! -- продолжал орать Шрам. -- А ну вперед, козлы! Вы что, хотите жить вечно?!

   Послышался топот. Из-за стеллажей показались еще семь человек Шрама. Пули и дробь посыпались горохом в дверной проем, разрывая в щепки лутку и рикошетя по коридору, как сердитые пчелы. Пламя с отрывистым грохотом вырывалось из стволов.

   Близнецам пришлось туго. Безумец схватился за плечо, ретировался за дверь и замычал от боли, а затем тряхнул головой, будто прочищал мозги, и снова начал стрелять. Его брат Угрюмый, почти не целясь, палил из-за угла. Казалось, близнецы не обращают внимания на летящие в них пули и дробь, словно это был не начиненный смертью свинец, а обычные мухи.

   Еще один боец Шрама свалился, держась руками за грудь, и сучил по полу ногами. Он что-то хрипло кричал, пока следующая пуля не заткнула ему рот.

   Проныра вжался спиной в стену, едва дыша от накатившего ужаса и смачно ругаясь.

   -- Откуда у вас руки растут, козлы! -- орал Шрам. -- Вперед! Убейте сосунков!

   Люди Шрама вышли из-за укрытий и, безостановочно стреляя, двинулись к двери. К ним присоединились еще трое. До того места, где сидел Джек, оставалось шагов десять, не больше. Пули с жадностью отхватывали от столешницы приличные куски.

   Шрам продолжал исторгать фонтан ругательств и в конце добавлял: "У вас уши не горят от стыда, мазилы?!" -- хотя и сам никого не подстрелил и оттого злился еще больше.

   "А вот теперь пора спасать свои драгоценные яйца", -- решил Джек, затыкая уши заранее припасенными тампонами. Он вытащил из кармана светошумовую гранату, сорвал пластиковую упаковку. В руке лежал тяжелый цилиндр с расположенными по всей длине дырочками, покрытый черной матовой краской. И заорал:

   -- Шрам! Эй, Шрам! Иди сюда, трусливый урод!

   В какой-то момент все люди Шрама обернулись на этот крик, покосившись на наглеца. Глаза их главаря вспыхнули яростью -- трусом его никто не осмеливался называть. Лицо его стало красным. Изо рта показалась слюна.

   -- Поиграем в жмурки! Лови! -- отчетливо крикнул Джек, чтобы его услышали свои, и выдернул чеку.

   Он швырнул гранату. Люди Шрама замерли, наблюдая за катящимся по паркету цилиндром, похожим не на бомбу, а на дырявую пивную банку.

   Хоть Джек и зажмурил глаза и открыл рот, взрыв был настолько оглушительный и яркий, что заложило в ушах, а острые копья света больно ударили даже через опущенные веки. Несколько грамм магния и перхлората аммония вспыхнули ярче миллиона свечей, звук взрыва в замкнутом пространстве превысил двести децибел. Шрам и его головорезы ослепли и дезориентировались, попадали на колени и выронили оружие, терли глаза и зажимали уши, некоторые катались по полу. Наступление прекратилось. Им показалось, что само Солнце взорвалось прямо у их лица.

   Джек выскочил из укрытия, вскинул ружье, дважды выстрелил -- ствол дернулся, выплевывая тяжелые свинцовые пули и сизый дым. Еще один сподручный Шрама уткнулся носом в пол -- тощий мужик лет тридцати пяти со впалыми щеками и прической, претендующей на имитацию панк-рокера. Второй -- такого толстого человека Джек еще никогда не видел -- схватился за свое огромное пузо, свисавшее жировыми складками через ремень, точно подтеки на пироге, и заголосил на удивление тонким голосом. Руки других головорезов начали нащупывать оружие, а глаза метались из стороны в сторону, пытаясь определить мишень по звуку. Один из них вскочил, выхватил нож и, исторгая невнятные звуки ярости, бросился прямо на Джека. Тот встретил его прикладом -- раздался хруст, кровь фонтаном брызнула из разбитого лица, голова запрокинулась назад, он раскинул руки, упал на спину и больше не шевелился.

   Шрам, спрятавшись за креслом, тер себе глаза и повторял: "Дерьмо, дерьмо, дерьмо..."

   Джек пулей выскочил из читального зала.

   Жирдяй рухнул на пол и задрожал, как гора из студня.

  

   * * *

  

   Старая "Тойота" заглохла.

   Клим почувствовал, как мерзкий холодок прошелся по позвоночнику снизу вверх и обратно. Чертыхнулся, провернул ключ. Двигатель потарахтел секунд десять и снова затих.

   Дверца с пассажирской стороны распахнулась. Дождь буйствовал. По плащу появившегося Джо Снежка стекали потоки воды.

   -- Что случилось? -- поинтересовался он у Клима. Рядом с Джо обеспокоенно крутился Румб. -- Бензин закончился?

   Клим закатил глаза, будто говоря: "Ну и олух!"

   -- Может, аккумулятор разрядился, -- ответил он.

   -- Что же делать? Давай вытолкаем машину, мы стоим на горке, а с нее она самокатом заведется.

   Джо уперся плечом в дверную стойку и попытался толкнуть пикап, но у него ничего не вышло. Ноги скользили.

   -- Черт! -- ругнулся Джо. -- Ее бы хоть чуть-чуть толкнуть.

   -- Один ты машину не толкнешь. Тяжелая. Стоит в воде. Нужна помощь.

   Джо Снежок согласился и задумался.

   -- Знаешь что, -- сказал он, -- ты побудь здесь с Румбом. А я обойду окрестности. Не нравится мне что-то...

   -- Джек сказал оставаться вместе.

   -- Я быстро. Ты с машиной пока разберись. -- Джо Снежок протянул Климу поводок и револьвер. -- Держи. Как только узнаю, что там -- вернусь.

   -- Но послушай...

   -- Никаких "но"! И Джеку -- ни слова! Дай фонарь и рацию.

   Клим кивнул, протянул ему фонарик, рацию и взял поводок.

   -- Рацию включи на "прием", но сам на связь не выходи, -- напомнил Джо. -- Только слушай, а если я что спрошу, тогда и отвечай. Запомнил?

   -- Что здесь запоминать? Я помню правила.

   Румб запрыгнул в кабину, устроился на пассажирском сиденье и вывалил язык.

   -- Только не отряхивайся... -- начал было Клим, но слишком поздно: его окатила волна брызг с мокрой шерсти пса.

   -- Румб! -- воскликнул Клим и скривился. -- Я же просил! Ты специально?!

   -- Если заведешь тачку, то подгони ее лучше к черному входу того чертового магазина, как просил Джек, -- сказал Снежок. -- А я пока обойду место нашей будущей парковки.

   -- Джек говорил -- к главному.

   -- Он сказал -- к магазину. Не спорь. У меня со слухом все в порядке.

   Клим недовольно фыркнул.

   Джо Снежок захлопнул дверцу авто, включил фонарик и, отойдя на десяток шагов, на мгновение обернулся и помахал рукой, а затем стал исчезать в тумане.

   Клим проводил его взглядом, покрутил в руках револьвер.

   -- Что, дружок, остались мы с тобой вдвоем, -- он захлопнул дверцу, погладил пса и поправил наушники на своей голове. Румб лизнул ему руку и прижался головой к плечу человека, шумно дыша.

   -- Блин, ты весь мокрый...

   Клим, не отводя глаз, смотрел через лобовое стекло и принюхивался к туману, словно процеживал сквозь себя его мысли и чувства. "Собачий нос" работал исправно. Пришельцев рядом не было. В десяти-двенадцати ярдах поблескивал новой краской автокран с поднятой стрелой, скорее всего, недавно брошенный неудачливыми сборщиками металлолома, нарвавшимися на одну из банд Пустошей или на амфибий. Обрушенные линии электропередачи исчезали в тумане, как оборванные нити паутины. Речевой информатор компьютера, включенный в режиме "чужие", молчал. И пес вел себя спокойно.

   Вокруг, словно эскиз граффити, громоздились проржавевшие насквозь механизмы: пара легковых машин, армейский грузовик с оборванным тентом, перевернутый автобус, слепо пялящийся пустыми окнами в небо. Глаза Клима с трудом различали их силуэты в тумане, клубящимся клочьями серой ваты. Но ему было достаточно запахов, которых стало больше в миллион раз. Он вдыхал их, становился частью этого странного мира, растворялся в его промозглом естестве.

  

   * * *

  

   Следы от мотоциклетных шин и подошв обуви Джо Снежок заметил не сразу. Они начинались неведомо откуда -- из потоков грязи и тьмы -- и заканчивались на пороге "Харрис и сыновья", магазина по продаже автозапчастей и сдаче в аренду подержанных машин. Сохранились отпечатки благодаря широкому навесу крыши над центральным входом, а так же тому, что здание находилось на небольшом подъеме относительно домов на противоположной стороне улице. Воды здесь было поменьше. И, как ни странно, витрины в магазине были почти все целые, их не разбили ни хулиганы, ни мародеры.

   Джо немного постоял, подошел к двери, прислушался, принюхался. Тихо. А может, из-за разноголосицы грома, доносившегося с неба, и шума дождя ничего не услышал? Однако нос отчетливо уловил запах бензина. Стекла витрин были непроницаемы из-за тысяч слоев грязи, превратившейся в подобие застывших потеков смолы. Подергал ручку, толкнул дверь -- она слегка поддалась, но, очевидно, была заперта изнутри на засов. Джо нахмурился. Его мозг лениво ответил: и что с того? И парень сделал два вывода -- один предположительный и один несомненный. Там, в доме, кто-то мог быть. И эти "кто-то", похоже, затащили свою технику внутрь.

   Джо обошел вокруг здания, прислушиваясь к звукам между ударами грома, заметил вход в подвал, слева от грузового дебаркадера. Зайти? В парне был заложен хороший внутренний компас, который люди называют "предвидением". И без каких-либо колебаний дал себе ответ -- да. Заброшенный магазин у Снежка страха не вызывал -- только любопытство, которое стало его незримой одеждой.

   Джо схватился за ручку и приоткрыл железную дверь, отозвавшуюся жалобным скрипом петель. Скользнул внутрь и почувствовал, как его нервы тут же натянулись гитарными струнами. Запах сырости и плесени ударил в нос. Стены дышали холодом. Посветил на грязный бетонный пол, истоптанный ботинками и крысиными лапами в оба направления: вход -- выход. Крутая лестница терялась в черной пасти подвала, откуда слышалось тихое пыхтение газового генератора.

   Джо осмотрелся. Заметил приколоченную к стене доску с гвоздями.

   "Ага. Вешалку здесь уже сподобились организовать, -- Джо снял плащ, повесил на гвоздь, а затем стянул рыбацкие сапоги и поставил рядом. -- Побудьте пока здесь, дорогие вы мои говнодавы".

   Откуда-то из темноты пискнула крыса, рассматривавшая незваного гостя, вторгшегося в ее владения. Джо присмотрелся, посветил фонариком. Глаза крысы тускло сверкнули, как грязные серебряные монетки, и исчезли. Снежок поежился -- сколько их здесь? Крыс? Поди, много. В подвалах они себя чувствуют столь же уютно, как клопы в старых диванах. Многие люди боятся их до усрачки, но у Снежка они вызывали лишь брезгливость и омерзение, хотя как-то раз одна из этих тварей, распаленная голодом, едва не вцепилась ему в шею своими желтыми клыками. Капелька пота скатилась с левого виска и попала Джо в уголок глаза. Он стер ее суставом пальца, переключил фонарик на ближний свет и начал осторожно спускаться по ступеням, прислушиваясь к каждому шороху.

   Что сюда его привело, он и сам не знал, но инстинктивно чувствовал опасность, растущую в сознании ядовитым цветком. Да, он рисковал своей жизнью, но ясно было одно: тут кто-то прятался -- этой причины вполне достаточно. И был лейтмотив -- работающий генератор, свежие следы шин и обуви у главного входа и отпечатки подошв ботинок здесь. Это точно нити, которые соединяли все.

   Шел Джо осторожно, светя себе под ноги, потому как знал, что люди часто падают с таких вот лестниц и сворачивают шеи.

   Подвал оказался похож на бомбоубежище -- длинный коридор с множеством дверей и чередой крутых поворотов. Не хватало только табличек-схем и жирно-красных стрелок с цифрами -- указателей движения. Стены были покрыты плесенью и трещинами, словно детскими рисунками. Многолетняя паутина свисала с потолка наподобие гамаков. И прохлада -- совсем уж неприятная, с запахом древесной гнили и крысиного помета -- раздражала нос. В таком месте, где мерзкие крысы могли в любой момент брызнуть из-под ног в разные стороны, даже Супермен из дешевых фильмов почувствовал бы себя параноиком. И Джо задался вопросами: "На кой черт хозяин магазина соорудил такой огромный подвал? Хранил финансовые книги и кучу покрышек? Не похоже. Возможно, контрабанда. В те времена, когда Нижний сектор Читтерлингса был заселен людьми, здесь многие, говаривали, занимались подобным незаконным промыслом. Что-то тут не так..."

   Джо Снежок собрался было повернуть назад, когда услышал чей-то голос, донесшийся, словно эхо, из темноты. Он был настолько слабый, что больше напоминал вздох, шелестящий, как бумага.

   Джо замер и погасил фонарик. Затаив дыхание, уставился в холодную тишину подвала. "Похоже, я разыскал то, что хотел", -- решил он. И только сейчас почувствовал, что футболка под рубашкой от волнения пропиталась потом.

   Минута ожидания показалась вечностью.

   Сердце в груди тяжело стучало.

   Послышались неторопливые шаги.

   В десяти шагах от него открылась дверь и показался силуэт маленького худощавого человека. Что-то быстро сказав на птичьем языке, незнакомец зажег карманный фонарик и пошел, не оглядываясь, вглубь коридора. И вскоре исчез за поворотом.

   Снежок тут же окрестил его "Коротышкой".

   Дождавшись, когда шаги Коротышки стихнут, Джо на цыпочках приблизился к двери. Он опасался, что заденет что-нибудь ногой в темноте и наделает шуму. Но этого не произошло.

   Джо заглянул в щель приоткрытой двери. В нос дохнул запах -- зловоние. Свет в комнате был тусклым -- еле-еле горела одна керосиновая лампа -- и парень с трудом разглядел то, что в ней находилось. Ему едва не стало дурно. К горлу подступил комок.

   Комната была оборудована как импровизированная операционная, но по назначению больше походила на камеру пыток -- точь-в-точь из далекого, давно забытого людьми прошлого.

   В центре располагался массивный стол, на котором лежало тело девушки, привязанное кожаными ремнями. Лампа с глубоким абажуром, подвешенная на крюк, свисала в паре футов над повернутым набок лицом несчастной, освещая каскад рыжих спутанных волос, капельки веснушек на щеках и ее застывшие, но все еще живые глаза. Это была Дорин, одна из тех, кого искали Джек и его команда. Рядом ютилась капельница, от которой к руке Дорин тянулась трубка, а на табуретах -- саквояж и сумка-холодильник для транспортировки донорских органов. Остальная часть комнаты была царством холодных теней и мрака.

   Над телом Дорин склонился такой же низкорослый, как и первый коротышка, человек в белом халате и шапочке. Джо окрестил его -- "Доктор".

   -- Сяолун?.. -- что-то почувствовав, произнес Доктор, не оборачиваясь, занятый своим грязным делом.

   Джо Снежок тихонько вошел и остановился за спиной хирурга-садиста, с профессиональным любопытством разбиравшего человеческий организм, точно отрезал свою долю от рождественского гуся.

   Джо весь напрягся.

   "Он ее убил! Ублюдок разрезал Дорин на кусочки!"

   В этот момент Доктор начал напевать какую-то песенку и Снежок понял, что перед ним китаец. Ранее Джо уже слышал этот мотив среди уличных китайских торговцев в Читтерлингсе.

   -- Ни хао! -- вспомнил Джо одну-единственную фразу по-китайски.

   Доктор застыл, услышав незнакомый голос, потом медленно обернулся и его азиатские глаза расширились. Он был так напуган, будто подкравшийся тигр залез ему в штаны, схватил когтистой лапой мошонку и вот-вот заставит петь голосом девочки из церковного хора. На лице китайца забилась в нервном тике жилка. В руке садиста дрожал испачканный кровью скальпель.

   Доктор раскрыл было рот, хотел что-то сказать или закричать, но неожиданно пришел в себя, улыбнулся и очень-очень тихо продолжил напевать песенку. Он уже по-иному смотрел на Джо -- оценивающе, а рука со скальпелем пришла в едва заметное движение. Однако Снежок не купился на это дерьмо и опередил его планы. Руки парня сомкнулись на голове китайца и резко крутанули ее в сторону и вверх. Послышался сочный хруст шейных позвонков. Скальпель выпал из руки Доктора, а сам он обмяк и осел на пол с маской застывшего изумления на лице. Быстрая и молчаливая смерть, как у раздавленного ногой насекомого.

   -- Остынь! -- сказал ему Джо. -- Надеюсь, в следующей жизни ты будешь сговорчивым подорожником у двери фермерского сортира.

   Он глянул на девушку -- ее глаза все еще тлели жизнью. И его рассудок едва не захлебнулся неожиданно накатившей мыслью: "Господи! Мне страшно, страшно просто до безумия. Неужели она еще жива?"

   У Дорин была вскрыта грудная клетка. Грубо, словно огромным консервным ножом. Ужасная котловина, окаймленная проблесками белых костей. И из этого жуткого ландшафта особенно выделялось бьющееся сердце. Оно плавало в красно-желтой слизи, подрагивающей и пульсировавшей. Снежок понял -- этот эффект давала слегка покачивающаяся лампа. У него складывалось впечатление, что он спит и разыгравшееся подсознание занесло его в один из кадров некоего фильма ужасов.

   Джо смотрел на окровавленное сердце Дорин и не мог отвести взгляд, словно это был кристалл гипнотизера. Страх набивал его до отказа и стопорил дыхание.

   Чей-то слабый стон ударил по ушам Джо, словно хлыст. Снежок подпрыгнул на месте, как ужаленный, выхватил мачете и готов был разрубать напополам любого, кто рискнет появиться из темноты.

   Бросил взгляд на лицо Дорин. Нет, не она!

   В углу зашевелилась какая-то тень.

   Джо включил фонарик. Конус света упал на опухшее лицо Шустрика, изуродованное побоями почти до неузнаваемости. Во рту у парня был кляп, руки -- крепко привязаны к кровати. Свободные ноги почему-то не двигались, и Джо каким-то шестым чувством понял причину -- перебит позвоночник.

   Шустрик снова замычал и пошевелился. Сетка кровати жалобно заскрипела.

   -- Бог ты мой, Шустрик...

   Джо подошел к Шустрику, разрезал путы, вытащил у него изо рта кляп. Тот поморщился от боли -- ему выбили почти все зубы, а губы напоминали раздавленную медузу. Штаны были в пятнах мочи.

   -- Извини...

   -- Не жалей, -- невнятно произнес Шустрик.

   -- Ты идти сможешь?

   -- Нет. Мне сломали хребет.

   -- Не вешай нос! Я понесу тебя! Пора убираться из этого чертового дурдома!

   -- Ты не спасешь меня. Разве не видишь, что со мной сотворили эти козлы? Мне в самый раз на свалку. Тебе самому нужно сматываться. Скоро вернется Сяолун, второй китаец, и тебе не поздоровится.

   -- Чего?! -- насупился Джо и прорычал: -- Я этого шибздика по стене размажу!

   -- Не думаю, его не так просто размазать, он тертый калач, -- не согласился Шустрик и протянул руку. -- Посмотри туда.

   Джо посветил фонариком в указанном направлении и сглотнул слюну. На полу лежали Косой и Прыщавый. Мертвые. Вид у них был такой, точно их прокрутили в мясорубке и попытались собрать заново.

   -- Кто их так отоварил? -- опешил Джо.

   -- Сяолун, -- ответил Шустрик и застонал. -- Голыми руками. Обоих сразу. Он им даже ножи выдал, чтоб усложнить себе задачу. Настоящее шоу устроил. Но ребята не продержались и минуты. А ты ведь знаешь, как Косой искусно владел ножом.

   -- Да, неплохо. Он и меня кое-чему учил.

   -- У тебя есть пушка?

   -- Нет. Только мачете. Револьвер я отдал Башке.

   -- Зря. Плохи дела. Китаец ходит с пистолетом, да и дерется он классно. Я сам видел. И на себе испытал. Ты лучше слушай и не перебивай. У нас мало времени.

   -- Рассказывай.

   -- Мы нашли на Корабельном кладбище дирижабль. Похоже, они потерпели крушение. Гондола вся всмятку. В ней -- мертвый экипаж, наркотики и... -- Шустрик замолчал, будто собирая воедино свои мысли.

   -- Ну и ну!

   -- Там был еще один странный предмет. Здоровенный металлический цилиндр с ручками, около пяти футов длиной, слишком тяжелый, чтобы унести вчетвером, да еще и с девчонкой. Мы пытались его открыть, но там какой-то сложный замок, нечем было открыть. Потому бросили его и направились обратно, взяв с собой лишь мешочки с наркотиком. По пути нас застал дождь, а потом и люди Шрама напали. -- Шустрик закашлялся и скривился от боли.

   -- Что дальше? -- Снежок с сочувствием смотрел на Шустрика, но где-то внутри понимал, что ничем ему уже не может помочь.

   -- Суки, кажись, все ребра переломали. Больно-то как, мля... -- простонал Шустрик, тяжело дыша. И продолжил: -- Притащили сюда, пытали. Языки, разумеется, они нам быстро развязали. Они нашли дирижабль. Некоторые из ребят Шрама, полагаю, до сих пор там бродят, ищут.

   -- Думаешь?

   -- Шрам не поверил нам до конца. Не поверил, что там был один такой цилиндр. Он решил, что в нем, внутри, находится что-то очень дорогое, а мы припрятали другие цилиндры. Иначе бы он нас сразу убил.

   -- Понятно. Шрам совсем страх потерял, если решил мародерствовать у контрабандистов.

   -- Вот они и ищут. Другие члены его банды находятся рядом, в библиотеке, там у них что-то вроде штаб-квартиры. Шрам, похоже, понял, что с нас больше никаких сведений не выжать и отдал в руки этого торговца органами.

   -- Да, у этого мерзавца сердце -- кирпич, -- согласился Снежок, бросив мимолетный взгляд на мертвого китайца. -- Мы видели свет в окнах библиотеки. Джек, Проныра и братья уже направились туда.

   -- Чего? -- Шустрик попытался приподняться на локтях, но снова свалился на сетку кровати и застонал. -- Опупели? Их слишком много. Катитесь к чертовой бабушке отсюда, пока не поздно.

   -- Поздно. Не переживай за наших братьев, они тоже не пальцем деланы. Скажи, какого черта вас понесло на Корабельное кладбище?

   -- Тихоня с вами?

   Снежку сразу стало все ясно:

   -- Вот гад! Стоило сразу понять -- где этот торчок сунет свой поганый нос, там и проблемы возникают. Вернусь, бестолковку ему отверну и скормлю крысам.

   -- Так он с вами?

   -- Нет, -- ответил Снежок. -- Он где-то запропастился. Его Башка с Пронырой искали и не нашли. -- Я его реально пришибу!

   Снежок нахмурился. Дела обстояли вовсе не так, как он полагал. Все оказалось гораздо хуже.

   -- Не надо. Он с нами хотел идти.

   -- Ага -- пошел... -- буркнул Джо. -- Чем я тебе могу помочь?

   Шустрик кивнул на Доктора:

   -- У него в саквояже есть коробочка с ампулами и шприцы. Я видел. Там какое-то обезболивающее. Может, морфин или что покрепче, не знаю...

   -- Нет! -- отрубил Джо.

   -- ...вкати мне и Дорин хорошую дозу, прошу.

   -- Я вас вытащу!

   -- ...мы уже не жильцы. Ты не представляешь, как мне больно. А Дорин уже ничем не поможешь. Мы хотим уснуть. Навсегда. Ты меня понимаешь? -- Шустрик с трудом подыскивал слова, чтобы уговорить Джо. Глаза его метались по сторонам, словно находились в путаном кошмаре сна. -- Я по собственной воле соглашаюсь на это. А Дорин... ты посмотри на нее, посмотри...

   Снежок подумал. Посмотрел на Дорин, обратно перевел взгляд на Шустрика. Тяжело вздохнул.

   -- Скажи мне, Шустрик, одну вещь -- ты уверен?

   Шустрик кивнул.

   -- Где цилиндр? -- спросил Джо.

   -- Прямо по коридору, потом направо и вверх по лестнице. Очутишься в торговом зале. Там их байки стоят. Там и цилиндр разыщешь.

   -- Понятно.

   -- Джо, сделай то, что прошу...

   Некоторое время Снежок молчал, пытаясь разобраться с хаосом в своей голове. Потом, покачав головой, сказал:

   -- Хорошо, Шустрик. Я тебя понял.

   -- Спасибо тебе, Джо, -- дрогнувшим голосом проговорил Шустрик.

  

   * * *

  

   Джек выскочил за дверь и увидел, что Безумец, Угрюмый и Проныра стояли, держась руками за стены, колени у них были подогнуты, и они шатались, как пьяницы, готовые вот-вот упасть.

   -- За мной! -- крикнул Джек. Вытащил из ушей тампоны, отбросил их и прислушался к звукам в своей голове. Они напоминали пульсацию огромного сердца. Тупая боль давила на виски. Похоже, и он не избежал легкой контузии. Ребятам, скорее всего, было еще хуже. Но слух хоть и медленно, как будто нехотя, но возвращался к ним.

   Проныра и братья помотали головами, немного пришли в себя и побежали за Джеком, и их швыряло из стороны в сторону, как листву, гонимую, ветром по дороге.

   Уже находясь у поворота, Джек оглянулся и заметил, что из ушей Угрюмого идет кровь.

   Когда команда Джека достигла лестницы, ведущей на первый этаж, сзади донеслись звуки преследования -- головорезы Шрама топотали как стадо слонов.

   И тут громыхнул пулемет.

   Угрюмый, успевший уже выскочить на следующий пролет, схватился за грудь, охнул, выронил фонарь и покатился вниз по ступенькам.

   Лицо Безумца сделалось серым от увиденного. Глаза почернели, как две глубокие могилы. Он открыл рот, наблюдая за братом.

   Джек перевесился через перила, посмотрел вниз и на секунду остолбенел, заметив старуху.

   "Вот паскуда!"

   Пули продолжали пронзать тело Угрюмого и крошить ступени и балясины лестницы. Из ствола пулемета извергалось пламя.

   Неимоверно, но старуха переродилась, словно змея, сбросившая старую кожу. В руках эта полуживая ведьма держала огромный допотопный пулемет с толстенным дырчатым стволом и диском. Глазам не верилось, что она вообще смогла поднять такое оружие, да еще и стрелять из него.

   "Где она, сука, его откопала?"

   Джек прицелился в нее.

   Старуха будто что-то почувствовала, задрала голову и встретилась с Джеком взглядом. Это было сжатие и взрыв одновременно. В ее водянистых глазах мелькнули злость, испуг, удивление.

   Джек почувствовал, как ее глаза впились ему в лицо, и спустил оба курка.

   Пули угодили старухе в лоб, и ее голова исчезла в вихре крови, мозгов, осколков черепа и клочков седых волос. Ее ноги подогнулись, она выронила пулемет и упала набок, как сломанная игрушка.

   Безумец подбежал к брату -- тот еще дышал, захлебываясь кровью -- и поднял его за плечи:

   -- Эй, держись, брат!

   -- Угрюмый умирает, -- сказал Джек.

   Угрюмый широко распахнул глаза, повернул голову в сторону Джека и спросил:

   -- Разве?..

   -- Так и есть, Угрюмый. -- Джек нахмурился. -- Эта старая кошелка тебя конкретно подстрелила.

   Угрюмый попытался что-то сказать, но изо рта пошла густая кровь. Он обмяк в руках брата, глаза его остекленели.

   -- Нет! Нет! -- заорал Безумец.

   -- Он умер. -- Джек отвернулся. -- Идем, Безумец.

   Безумец прислонил к себе брата и принялся покачивать, как расстроенного ребенка. Плечи его затряслись, он заплакал и что-то забормотал, а затем закрыл ладонью глаза Угрюмого -- в момент смерти необычайно чистые и доверчивые.

   -- Безумец, нужно бежать, -- склонился над ним Проныра. -- Нас сейчас тут всех завалят!

   -- Я остаюсь с братом, -- апатично заявил Безумец, слыша его вполуха. И посмотрел на Джека так, что у того мурашки пробежали по спине. Взгляд, словно у йога во время медитации.

   И Джек понял: горе окутало и моментально опустошило Безумца, выскребло изнутри, и эта пустота останется навсегда. В его взгляде было что-то безнадежное, что-то окончательное.

   Он хлопнул по плечу Проныру:

   -- Оставь его. Ты ж понимаешь...

   Проныра несколько раз кивнул, точно китайский болванчик. Он подошел к трупу старухи и пнул ее ногой по ребрам:

   -- Сволочь! Чтоб тебя крысы сожрали!

   -- Скорее бежим, Проныра! -- сказал Джек. -- От нее и так остался явно не фунт изюму.

   -- Не думал, что эта старая тварь на такое способна, -- промямлил Проныра и побежал вслед за Джеком.

   Когда они выскочили на улицу, в доме снова послышался грозный голос пулемета, заглушавший крики и ответные выстрелы преследователей. С каждым шагом звуки выстрелов отдалялись. Затем все стихло.

   Джек на мгновение замер, ловя новые звуки, но ничего не услышал.

   Джек тяжело вздохнул -- в библиотеке явно прибавилось покойников. И поспешил вслед за Пронырой.

   Гигантские молнии мелькали одна за другой, ветвясь и сплетаясь в тонкие нити паутины над их головами.

  

   * * *

  

   "Так, Клим, не волнуйся, -- мысленно себе приказал Клим. -- Давай-ка еще разок попробуем завести эту развалюху".

   Он провернул ключ зажигания. Двигатель снова затарахтел, фыркнул и заглох. Нажал на клаксон -- раздался жалкий звук сигнала. Слишком слабый.

   "Ага, значит, аккумулятор еще не совсем сдох! -- обрадовался Клим, и в него вселилась частичка надежды. -- Ничего, ничего, я тебе еще покажу..."

   Он осмотрелся и заметил, что стрела автокрана направлена как раз в нужную сторону. Если...

   "Пойдет! Как же раньше до этого не додумался!"

   Румб внимательно наблюдал за человеком.

   Клим выскочил из машины, достал из кузова нейлоновый трос и привязал один его конец к стреле автокрана, а другой -- к переднему бамперу "Тойоты", предварительно его натянув. На все про все это заняло у него не больше двух минут. Затем опустил рычажок на панели управления крана и, к его радости, стрела с грохотом опустилась на дорогу, подняв в воздух целый фонтан грязной воды. Трос натянулся, приподнял машину и резко дернул ее вперед. Бампер тут же отлетел. На ветровом стекле образовалась трещина. Пикап пришел в движение и медленно покатился с горки.

   Румб принялся гавкать и норовил выскочить из кабины.

   Клим подбежал к машине, уперся плечом в дверную стойку и что было сил начал подталкивать пикап. Одновременно он следил за стрелкой спидометра.

   -- Давай, давай, ржавое дерьмо! -- сквозь сжатые зубы выдавил Клим, чувствуя, как мышцы сводит судорогой от напряжения.

   "Тойота" продолжала катиться и понемногу набирала скорость.

   Он дождался, когда стрелка спидометра показала пять миль, вскочил обратно в машину и захлопнул дверцу. Переключился на вторую передачу, нажал на сцепление и снова провернул ключ. И стал ждать.

   Стрелка спидометра подползла к цифре "10".

   "Достаточно. Можно попробовать".

   -- Ну давай же! Давай!

   Клим отпустил сцепление и дважды нажал на газ. Пикап дернулся. Двигатель вначале провернулся, потом закашлялся и равномерно зарычал, набирая обороты.

   "Работает!"

   Вспыхнули фары, заштрихованные дождем. И замерцали огоньки самодельной приборной панели.

   Клим испустил крик ликования и переключил на третью передачу. Он переживал свой звездный час. Румб поддержал его радостным лаем и завилял хвостом.

   В небе громыхнуло, молния, похожая на щель, рассекла мир напополам.

  

   * * *

  

   Джо сделал укол Шустрику и тот сразу вырубился, погрузившись в видения: он пополз по длинной дренажной трубе к круглому пятну дневного света, который непонятным образом оставался все на том же далеком расстоянии. По существу, обычное белое пятно. Но он всматривался в него как зачарованный, не мог оторвать взгляд. Через несколько секунд, сам того не заметив, он уже не полз, а скорее -- летел. Забыв про страх. С каким-то сексуальным возбуждением, сотрясающим тело. Летел к холодным искрам света. Летел в надежде заглянуть в другой мир. В его безмерность.

   Снежок молча наблюдал за ним.

   Через пару минут сердце Шустрика остановилось. Он умер. С безмятежной улыбкой и слюной в уголках губ. Скорее всего, последнее слово, что он произнес, достигнув манящего света, было "зашибись".

   Джо подошел к Дорин, стараясь не соприкоснуться с ней взглядом. Потрогал ее запястье. Пульс не прощупывался. Невозможно было определить -- мертва она или пребывает в коматозном состоянии. Джо вонзил иглу ей в вену, чуть надавил на поршень, затем потянул его назад, наблюдая, как внутри шприца распускается причудливый цветок крови, и впрыснул одним нажатием все содержимое обратно.

   Пальцы на ногах девушки дрогнули. В последний раз. Она умерла. Почему-то очень быстро. Точно так гаснет лампа, как если выдернуть шнур из розетки.

   Снежок снял со спинки стула платье Дорин -- старое, уставшее от частых стирок -- и накрыл им ее тело, насколько это было возможно.

   Джо закрыл глаза, пытаясь овладеть своим разумом и мыслями. Он едва сдержался от слез и истерического смеха, рвавшихся наружу. "Боже, боже, что же я творю!" -- завопил у него внутри голос. Он отвернулся и только сейчас заметил два развернутых журнала с картинками, лежащие под саквояжем Доктора.

   "Господи, неужели этот больной узкоглазый ублюдок пролистывал комиксы с каким-нибудь очередным гомиком-суперменом в перерывах между пытками и извлечением человеческих органов?" -- поразился Джо. Эти журналы, в гребаном подвале, посреди заброшенного города, казались таким же инородным телом, как плюшевые медвежата со вспоротыми животами на алтаре церкви.

   "Гребаный дрочила!" -- злость неожиданно подлила масла в огонь.

   Джо снова закрыл глаза. Его била нервная дрожь. И начал читать молитву, которой его научил когда-то отец. Забытые слова он смело пропускал. И что-то слышалось в его голосе помимо грусти. Это была борьба его подсознания: "Перепрыгни через это дерьмо, Джо!" -- "Нет! Нет!" -- "Брось ты! Не можешь перепрыгнуть, так перелезь..."

   Он закончил читать молитву и открыл глаза.

   И в этот момент к его затылку прикоснулась холодная сталь.

   От неожиданности сердце парня едва не провалилось в пятки.

   Джо приоткрыл веки и покосился вправо -- мачете лежал слишком далеко, не дотянуться, не успеть. Чья-то рука коснулась его плеча, развернула, и взгляд Снежка встретился с вороненым стволом пистолета и пальцем, замершим на спусковом крючке. И он понял, что попал в серьезный переплет.

   Рука Джо потянулась к рации на поясе, палец нащупал нужную кнопку и вдавил ее. Сбоку на приборе замигал индикатор. "Моторола" предательски зашипела и затрещала, звуки становились невероятно громкими.

   "Джо! Джо! У тебя все в порядке?.. Где... я тут маши... ты... воз... щайся... меня... шишь?" -- тут же послышался встревоженный голос Клима, прерываемый треском статических помех.

   -- Черт! -- расстроился Джо и подумал: "Болван! Я же тебя просил..."

   Он отпустил кнопочку.

   В комнате повисла напряженная пауза.

   Снизу вверх на него смотрел китаец, коротко подстриженный, почти под "ежик". Смотрел спокойно, даже с каким-то интересом. Это был Коротышка, Сяолун -- жилистый, быстроглазый и решительный враг.

   -- И что теперь? -- В горло Джо будто швырнули пригоршню пыли. Мысли проносились в его голове, нарушая всякие правила. Он уставился на оружие, прямо в черный зрачок ствола. -- Давай сработаем вничью и разойдемся подобру-поздорову?

   -- Иди за мной, -- сказал китаец на неправильном, но вполне понятном английском. Вполне спокойно сказал. Он стрельнул глазами на Доктора со свернутой шеей. -- Ты умеешь работать руками. И быстр. Это хорошо.

   -- Я тут не один. -- Джо снова бросил взгляд на мачете.

   Китаец укоризненно зацокал языком, обошел Снежка справа и сказал:

   -- И не думай. Не важно, сколько вас. Рацию выключи и оставь здесь, умник. А сам держись впереди меня и не рыпайся. Пошел!

  

   * * *

  

   Джо Снежок молча озирался по сторонам. Он и китаец находились в комнате пять на пять метров. Сяолун -- у двери, Снежок -- у противоположной стены, до половины выкрашенной масляной краской. Слева, в углу, сиротливо стояли табурет и пустой стол. Лампа в абажуре, свисавшая на кабеле с потолка, храбро светила людям в глаза.

   Сяолун прикрыл дверь, достал связку ключей, нашел нужный ключ, провернул его в замке на два оборота и сунул связку обратно в карман. Затем демонстративно показал пистолет, держа его двумя пальцами, достал из него обойму. Не сводя глаз с Джо, он принялся выщелкивать патроны, которые падали на бетонный пол и лениво откатывались ему под ноги. В змеящейся улыбке китайца мелькнули кончики мелких зубов.

   -- И что теперь? -- повторил свой недавний вопрос Джо.

   Сяолун совершенно спокойно прошел к столу, аккуратно положил на него разряженный пистолет и медленно обернулся. Джо все время следил за ним глазами, врубаясь в ситуацию и инстинктивно понимая, что волей-неволей, но уже чувствует исходящую от китайца силу и угрозу. К чему весь этот спектакль, если он мог запросто его пристрелить?

   "Ничего, я раскалывал орешки и покрепче", -- мысленно успокаивал себя Джо, но чувствовал себя не намного лучше, чем попавший в ловушку омар.

   На лице Сяолуна играла ухмылка. Даже издевка. В глазах зажглись безумные огоньки. Он снял с себя свитер и рубаху, оголив мускулистый, густо татуированный торс с множеством шрамов. Прогнулся, как кошка, хрустнув суставами.

   -- Я буду убивать тебя медленно, -- произнес он. -- О деталях ты узнаешь позже.

   -- Почему просто не пристрелить?

   -- Неспортивно, -- лаконично ответил китаец.

   Джо, не сводя глаз с Сяолуна, тоже скинул лишнюю одежду, оставшись в джинсах и мокасинах.

   -- Ты в баскетбол не пробовал играть? -- с издевкой спросил Джо.

   Усмешка в глазах китайца моментально испарилась. Шутка ему явно не понравилась. Он как-то резко изменился и стал похож на бешеного пса, приготовившегося закусать человека до смерти. Сяолун направился решительным шагом к Джо Снежку, подпрыгнул и начал наносить удары...

  

   * * *

  

   Клим чертыхнулся, потряс рацию. Попытался еще раз связаться с Джо Снежком.

   Тот молчал. Похоже, отключился.

   Румб глухо зарычал.

   Клим облокотился на руль машины, бросил взгляд на пса и спросил с растущим беспокойством:

   -- Думаешь, он в беде? -- и, пытаясь сохранить хладнокровие, принялся лихорадочно искать ответ на свой же вопрос.

   Румб посмотрел на него с таким видом, будто хотел сказать: "Кто знает? Не мешало бы и проверить".

   "Инстинкт..."

   Энтузиазма эта собачья подсказка у Клима не вызывала, он сложил в уме все "за" и "против" и сказал:

   -- Вряд ли это такой уж хороший план... Но в твоей логике что-то есть.

   Румб гавкнул и вывалил язык, часто-часто дыша.

   -- Ладно, ладно... Иду. Уговорил.

   Клим сунул за пояс револьвер и крепким узлом привязал собачий поводок к ручке над дверью:

   -- Оставайся в кабине. Сторожи!

   Пес с недовольным видом заерзал на сиденье. Он явно хотел пойти вместе с человеком и смотрел на него с такой мольбой, словно тот был ближайшим родственником Иисуса Христа. Румб был готов к подвигам. Но Клим поднял руку, будто говоря: "Потом, потом, приятель".

   Клим подтянул ремни на маске "Собачьего носа", достал из наплечной сумки планшет, что-то быстро ввел в программу компьютера и спрятал его обратно. Затем включил аварийные огни, взял оставшийся фонарь и, распахнув дверцу водителя, выскочил из кабины -- в ночь. В лицо хлестнул колючий ливень. Над туманом, все усиливаясь, выла буря. Послышался громкий треск не выдержавшего дерева, и толстая ветвь с грохотом смяла крышу брошенного рядом автомобиля. Вслед молния прочертила небо. На пару секунд Клим остановился, вдыхая всей грудью свежий воздух. Его била дрожь...

  

   * * *

  

   Удар пришелся Снежку в грудь, и он свалился на пол, поморщившись одновременно и от боли, и того, что бетон был холодный, как задница старой ведьмы. Да, такой прыти от китайца Джо не ожидал. Если б нога угодила в голову, то, несомненно, развалила бы череп одним ударом.

   Снежок вскочил, успел блокировать несколько стремительных серий ударов китайца, но Сяолун умудрился в каком-то невообразимом прыжке развернуться и протаранить его пяткой в живот. Джо сложился пополам, отлетел назад и снова рухнул на пол. Боль набила его внутренности до отказа, как солома -- чехол матраса.

   "С этим косоглазым придется попотеть, -- подумал Джо, наблюдая за противником. Его душила боль. Мир вокруг него начал расплываться и его облепили серебряные "мухи". -- Откуда этот придурок свалился на мою голову? Хорошо хоть не по яйцам вмазал. Еще пара таких ударов и я навсегда потеряю интерес к жизни".

   -- Вставай и дерись, как мужчина! -- рявкнул китаец и его глаза-щелки выпучились от гнева, как у лягушки.

   "Нужно покорячиться под новичка немного, потерпеть, а потом уж и башку желтожопому открутить, -- решил Джо, поднимаясь на ноги. -- Пусть только чуточку ослабит внимание".

   Снежок вскочил на ноги и стал кружить вокруг китайца, отклоняя тело то влево, то вправо в боевом танце капоэйры, но, не вступая с ним в бой и памятуя о том, что атакующий гораздо чаще раскрывается, чем обороняющийся. Противник не отрывал от него глаз, но стоял на месте, проявляя железную выдержку.

   Нападение Сяолуна было молниеносным, точно распрямившаяся пружина часов. Удары градом посыпались на Джо. Китаец постоянно менял уровни атаки, работая то кулаками, то ребром ладони, а также локтями и коленями. Снежку ничего не оставалось делать, как отбиваться и уклоняться всеми возможными способами, применяя гибкую технику капоэйры.

   Сяолун заметил, что его действия уже не возымели былого успеха, и тут же сменил и стиль борьбы, превратившись одновременно в человеческое подобие змеи и обезьяны. Его ладони со сжатыми вместе пальцами напоминала голову кобры, безжалостно жалящую свою жертву, а тело стало гибким и подвижным, как у разыгравшегося в клетке шимпанзе. То гортанное шипение, то рык срывались с губ китайца.

   Джо стал пропускать множественные удары. Пальцы китайца были настолько крепкие, что, казалось, могли сокрушить скалу. Снежок дрался отчаянно. Но через пару минут все его тело саднило, словно один большой синяк. Дыхание сбилось. Из носа шла кровь. Левый глаз накрыла гематома. Противопоставить китайцу больше было нечего. Он не помнил себя от боли и ярости, но продолжал схватку.

   Нужен был момент. Всего лишь один момент! Джо ловил его. И время подошло. Он ушел в сторону и присел под жалящей рукой китайца, одновременно разворачивая свою правую руку, чтобы ухватить левое предплечье нападающего, дернул его вниз, затем вверх, и, выворачивая по часовой стрелке, потом опять дернул и, наконец, освободил и нанес удар пяткой в поясницу.

   Сяолун растянулся на полу.

   Джо подскочил к нему, схватил за руку, опустился на спину и попытался произвести болевой прием, зажав руку Сяолуна между своих ног, прижимающих тело китайца к полу. Но тот ловко вывернулся, ударил Джо пяткой в грудь и тут же вскочил, потирая то ушибленную поясницу, то локоть.

   Джо неудачно провел атаку. Упустил шанс сломать китайцу руку. Но его противник оценил его бойцовские навыки. Он раскусил его. И это было вдвойне плохо.

   В глазах китайца блеснул странный огонь, одновременно выражавший и изумление, и злость. А затем он ринулся вперед.

   Джо отбил стремительные удары в голову и грудь, но китаец нырнул вниз и обрушил правый кулак на тазовую кость, а затем схватил запястье парня, дернул его вниз и повернул против часовой стрелки единым мощным движением. Снежок взвыл от боли. Если б не подготовка, то рука Джо непременно бы сломалась, а после китайцу ничего бы не стоило добить его. Но это было еще не все. Сяолун прокрутился вокруг своей оси на одной ноге, уйдя вправо, а затем в прыжке ударил Джо другой ногой в голову снизу вверх. Снежок, проделав сальто, отлетел назад и ударился макушкой об стену.

   Снежок попытался подняться, но у него не вышло. В глазах все плыло. Ноги и руки не слушались. Практически бой был им проигран. Китайцу оставалось подойти и свернуть шею нокаутированному Джо. Как это делается, Джо и сам прекрасно знал.

   Снежок сплюнул выбитые зубы вместе со сгустками крови. Мысли его остановились. Он проваливался в бездну, в темное бесконечное пространство, словно комната, в которой находился, была заполнена мутной водой. Китаец что-то сказал ему, но слова растаяли в непонятные звуки.

   Сяолун расхаживал взад-вперед у двери и похрустывал суставами пальцев рук, сложив их в замок. Пистолет продолжал лежать на столе бесполезным куском металла. Изредка китаец бросал взгляд на поверженного противника и недовольно морщился.

   Джо тряс головой и пытался сохранить сознание...

  

   * * *

  

   Клим подошел к двери и заметил, что изнутри бьет свет -- через замочную скважину, вокруг петель и в щель у пола. Принюхался. Кто-то прохаживался у двери. И это был не запах Джо Снежка. Клим готов был поклясться, что запах незнакомца сложил в его сознании нечто вроде силуэта человека, находившегося по ту сторону двери, а на этой же стороне -- будто отпечаталась его тень, как негатив.

   -- Пора с тобой заканчивать... -- произнес за дверью голос незнакомца.

   Стекла на маске "собачьего носа" начали запотевать.

   Незнакомец остановился и его тень показалась в щели у пола.

   Клим волновался. Его ладони стали влажными. Он ощутил, как спину пронизывают ледяные волны.

   Не отводя взгляда от "призрака", он сделал глубокий вдох и засунул в руку в карман плаща...

  

   * * *

  

   Выстрел пронзил тишину как гром среди ясного неба -- это был голос самой смерти: БА-БАХ!

   Сяолун дернул головой, словно от удара током. Он пошатнулся влево, неуклюже взмахнул руками, но тут же выровнял равновесие. Глаза его широко раскрылись, он опустил подбородок на грудь и посмотрел сначала на вырванную плоть и расплывающееся пятно крови возле правого соска, а затем перевел взгляд на Джо Снежка, зашевелившегося у стены. Изо рта у китайца стекала тонкая струйка крови, с неправдоподобной четкостью высвеченная тусклой лампой.

   Сяолун шагнул вперед. Один шаг. Второй. Рука медленно тянулась к ужасной рваной ране.

   БА-БАХ!

   От второго выстрела Сяолун содрогнулся всем телом. Глаза его заморгали, как неисправные фары. На груди расплылось второе пятно. Китаец сделал еще шаг, но будто наступил в пустоту -- и рухнул на колени. Оперся руками на пол и попытался встать. Жизнь сходила с его лица.

   БА-БАХ!

   Третий выстрел снес ему едва ли не полголовы и размазал его мозги по полу. Сяолун завалился набок.

   Невероятно, но все три пули прошли через тело китайца навылет и врезались в стену слева от Снежка, отбив большие куски штукатурки.

   Джо наблюдал за Сяолуном, не веря своему уцелевшему глазу.

   Китаец не умер сразу. Пальцы продолжали скрести бетонный пол, будто хотели дотянуться до Джо и сомкнуться на его шее.

   Джо стало жутко. Он смотрел на шевелящиеся пальцы, как загипнотизированный.

   Остекленевшие глаза китайца смотрели на Джо. Изо рта и носа китайца текли струйки крови.

   Пальцы скребли. Тише... тише... замерли.

   Сяолун умер.

   Снежок глянул на дверь. В ней зияли три отверстия с рваными краями.

   -- Эй! -- послышался из-за двери знакомый голос. -- Джо, ты жив?

   "Башка!"

   Джо приподнялся на локтях, подполз к трупу китайца и достал у того из кармана связку ключей.

   -- Эй! Э-эй! -- снова подал голос Клим. -- Джо, я в тебя не попал? Отзовись!

   -- Я сейчас... -- прохрипел Джо, встал и, покачиваясь на непослушных ногах, доковылял до двери. -- Нет, не попал. Ты попал... куда надо...

   Но Клим его не слышал, потому что губы Снежка шептали.

   Джо подобрал нужный ключ, распахнул дверь, едва не упав.

   В дверном проеме стоял Клим. Растерянный. С приоткрытым ртом. В руке держал револьвер. Дрожащим пальцем он поправил спадающие на кончик носа очки и спросил:

   -- В кого я стрелял, Джо? Что с тобой?

   -- Я в порядке, а вот он... -- произнес Джо, едва слыша свой голос, и отодвинулся в сторону.

   -- Слушай, он мертвый? -- дрогнувшим голосом спросил Клим, не сводя глаз с трупа. -- Может, пощупать пульс?

   Снежок хотел даже рассмеяться, но закашлялся. Превозмогая боль в груди, сказал:

   -- Мертвее не бывает. Ты что, Башка? Да у него мозги раскиданы по всему полу. Ты классно сработал, чувак!

   Клим остолбенел и решился дара речи, он сорвал с лица шлем-маску, наклонился и его вырвало.

   -- Боже мой, что я наделал! -- немного спустя выдавил он, тяжело дыша.

   "Ты его убил, ты его убил", -- отдавалось у него в ушах, "ты его убил", -- подтверждали глаза, "ты его убил" -- твердил какой-то внутренний голос.

   -- Да ладно тебе, успокойся. Рано или поздно все кого-нибудь убивают, если так складываются обстоятельства.

   -- Он... он -- человек...

   -- Что сделано, то сделано, Башка. Такая вот для тебя свежая новость. Ты круто стреляешь, я тебе скажу. Не ожидал.

   -- Я стрелял с закрытыми глазами, -- признался Клим. -- Зажмурившись.

   -- Не заливаешь? -- не поверил Снежок. -- Три пули всадил, не глядя?

   -- Я сфокусировал внутреннее зрение. Это сложно объяснить даже самому себе. Пойдем отсюда...

   -- Да. Пожалуй, пора. Мне нужно забрать мачете.

   -- Я был в той комнате... -- Клим запнулся.

   -- "Собачий нос"? Шел за мной по запаху? -- догадался Джо.

   -- Угу. А кто эти люди?

   -- Я бы сказал: звери. Головорезы Шрама. -- Джо сплюнул кровь и потрогал то место, где были зубы. Двух не хватало. Десна воспалилась. И боль пронзала пол-лица.

   -- Понятно.

   -- И еще нам нужно заглянуть наверх, -- сказал Джо, заправляя в штаны футболку.

   -- Зачем?

   -- Сам увидишь. -- Джо отряхнул рубаху и надел ее поверх футболки. Посмотрел на Клима и сказал: -- А ну-ка улыбнись! Все о'кей, чудик! Мы живы!

   Клим улыбнулся. Улыбка казалась чужой на его губах. Он достал из кармана очки и водрузил их на нос трясущимися пальцами.

   Джо чисто случайно хлопнул себя по груди -- амулета не было. Его взгляд с тревогой заскользил по полу комнаты и остановился на акульем зубе, белеющем на сером бетоне, как айсберг. Снежок облегченно выдохнул, подошел, поднял амулет и сунул в карман, так как тонкая бечевка оказалась разорванной. На обратном пути он споткнулся о руку китайца -- та дернулась и поднялась, указав пальцами на горящую лампочку.

   -- Ах, да, приятель, ты прав. Я забыл потушить свет... -- Снежок клацнул выключателем и вышел в коридор.

   Комната погрузилась во мрак.

  

   * * *

  

   Уже возле лестницы, ведущей в торговый зал, Клим остановился и посмотрел по сторонам, будто кто-то мог его подслушать, а затем сказал:

   -- Джо, не говори никому, что я убил человека.

   -- Почему? Ты отправил к праотцам врага. Тебя что, совесть мучает? Брось!

   -- Совесть -- лучший адвокат, Джо. Законы физики говорят, что на каждое действие есть равное ему противодействие. Между разными событиями можно найти соотношения.

   -- Что ты подразумеваешь подо всем этим? -- не совсем понял Джо. Точнее -- ничего не понял.

   Клим нахмурился, поправил очки и протянул ему револьвер:

   -- Забери. Я придаю оружию другой смысл существования. Две-три минуты назад он был иной.

   -- Говоря по правде, ты только что спас мою жизнь. Револьвер дарю. Теперь он твой.

   -- Нет. Он мне не нужен. Я не желаю делать уступок принятому решению. Постарайся понять меня.

   -- Кончай ломаться!

   -- Нет. И на этом точка.

   -- Дело твое, чудило гороховое, -- покосился на него Снежок, забрал оружие. -- Как скажешь. Но теперь я твой должник, а ты мне настоящий друг, с которым можно пойти и в огонь, и в воду.

   -- Спасибо, -- немного смутился Клим. -- Но "в огонь и в воду" -- это безрассудство. Долг -- постыдно. А друзья -- хорошо. Но мы ведь и раньше были друзьями?

   -- Да. Но теперь мы друзья не разлей вода. Сечешь? Это клево, Башка!

   -- Угу. И не называй меня больше "чудило гороховый".

   -- Не буду. Это было в шутку.

   Клим цыкнул:

   -- Мне не понравилось.

   -- Ты чего-то скис.

   -- Ничего я не скис. Тебе показалось.

   Джо достал сигарету и размял пальцами табак:

   -- Закурить после хорошей драки -- самое милое дело.

  

   * * *

  

   Луч фонаря скользил по длинным мотоциклам, присевшими на задние колеса с широченными шинами, с выдвинутыми вперед вилками и торчащими, как рога, рулями. Четырехтактные двигатели семейства "Харлей-Дэвидсон" всегда отличались крутизной хрома, а бензобаки -- размером. Роскошное сияние источали массивные корпуса воздухофильтров, цилиндры, выхлопные трубы и спицы высоченных передних колес.

   -- Крутые байки! -- восторгался Клим, медленно проходя мимо мотоциклов. -- Раритет. Давно таких красавцев не видел. Неужели они Шраму принадлежат?

   -- Смотри! -- Джо указал фонарем на странный предмет, лежащий возле двух баллонов с пропанов на тележке, и толкнул в плечо Клима.

   -- Вау! -- восхищенно произнес тот. -- Это оно и есть? Да?

   -- Угу. Шустрик о нем и говорил.

   Они подошли поближе и обошли находку вокруг, пристально рассматривая. Черный цилиндр был настолько гладкий и идеальный, что казался сделанным из дымчатого стекла. Кое-где в нем имелись двухдюймовые отверстия, забранные решетками, а по бокам располагались крепкие ручки для переноски.

   Клим заметил то, что искал. Он нагнулся и откинул крышку над панелью управления, скрытую в торце цилиндра. Прямо под маленьким жидкокристаллическим монитором и динамиками находилась миниатюрная клавиатура с цифрами и буквами.

   -- Ты уверен, что с этим разберешься? -- с сомнением спросил Снежок, нахмурившись. -- Думаешь, сможешь угадать код?

   -- Думаю -- нет, -- задумчиво сказал Клим, увидев знакомую ему кириллицу на клавишах. -- На это, пожалуй, уйдет вся моя жизнь. Но раз эту штукенцию сделали русские, а это не вызывает у меня никаких сомнений, то есть иной способ ее открыть. Более простой. По-русски.

   -- Сплюнь!

   -- Попытка не пытка, -- сказал Клим.

   Он полез в карман, достал швейцарский нож, в рукояти которого был спрятан целый набор всяких полезных инструментов, и мини-отверткой открутил четыре шурупа. Затем аккуратно снял верхнюю крышку вместе с лицевой частью панели, покрутил их в пальцах и отбросил в сторону.

   -- Посмотрим, что тут у нас... -- Клим направил свет фонаря на оголившееся нутро панели управления и поправил очки кончиком пальца. -- Так-с... Ага... Хм... Понятно...

   -- Ну что там? -- сгорал от нетерпения Джо.

   -- Погоди, погоди... -- пробормотал Клим, перебирая пальцами цветные проводки. -- Вот, нашел. Кажись, они.

   Он оторвал маленькими пассатижами сначала один из проводов, затем следующий, вытер выступивший на лбу пот и сказал:

   -- Ну, с богом! -- и ткнул кончиком отвертки в контакты микросхемы.

   Внутри открытой панели что-то заискрилось и показался сизый дымок.

   Клим набрал какую-то последовательность цифр на клавиатуре приборной панели цилиндра. У него появилась дрожь в ногах. "Спокойно, спокойно..." -- приказал он себе.

   Динамики ожили.

   -- Подтверждающий код принят, -- сообщил на русском языке электронный голос. -- Аварийная остановка системы защиты. Некритическая ошибка. Нарушен процесс инсталляции объекта. Требуется перезагрузка некоторых программ. Чтобы установить новый код и получить доступ к содержимому контейнера, воспользуйтесь клавиатурой на панели управления и нажмите красную кнопку "Принять".

   Клим достал из своей сумки планшетник, шустро оголил концы оторванных проводов, пассатижами обжал на них штекеры и воткнул в отверстия на торце своего портативного компьютера. Затем пробежался пальцами по его виртуальным клавишам.

   Джо стоял рядом и моргал глазами, ничего не понимая, но продолжая наблюдать за манипуляциями Клима с таким же вниманием, как кот следит за мышкой.

   -- Что он сказал? -- поинтересовался он у Клима.

   -- М-м-м... Не мешай! -- отмахнулся тот. Нажал на кнопку "Принять" и снова ткнул отверткой в микросхему.

   -- Новый подтверждающий код принят, -- монотонно произнес речевой информатор. -- Стартует программа инициализации проекта "Оскар". До открытия контейнера осталось пять минут. Ожидайте.

   -- Фух! -- Клим присел на корточки. -- Есть! Я его сделал. По ходу, робот маленько сбрендил. Хе-хе! Логика всегда была моим главным оружием.

   Джо уставился на дисплей контейнера, и у него отвисла челюсть.

   В центре дисплея, поверх бегущей строки появились цифры "5:00". Через секунду они сменились: "4:59".

   -- Башка, что это?..

   -- Обратный отсчет, -- спокойно ответил тот. -- Все в порядке.

   -- Блин! Какое "все в порядке"?! Ты что, идиот, Башка? Ты включил обратный отсчет? Да это же ядерная бомба, мля! Мамой клянусь, что бомба! -- Снежок попятился назад. -- Выключи эту хреновину, кудесник, твою мать. Я тебя очень прошу. На фиг такие приколы!

   Цифры на экране быстро шли на убывание.

   -- Не переживай, Джо, это не бомба. На предмете нет соответствующей маркировки.

   -- Если ты ошибся, я тебя сам убью, -- недоверчиво косясь на цилиндр, выдавил Снежок. -- Ты хоть раз видел ядерную бомбу? А?

   Клим пожал плечами.

   -- Нет? -- остолбенел Джо.

   -- Нет. Только на картинках. Но в бомбах должна стоять более надежная защита, на тот случай, если какому-нибудь идиоту вздумается в нее залезть.

   -- Резонно, но не очень убедительно, -- фыркнул Джо. -- По крайней мере, два идиота уже имеются.

   Они замолчали.

   -- Три минуты, -- произнес неумолимый электронный голос.

   Несмотря на бушующую за стенами магазина стихию, в торговом зале воцарилась какая-то особенная тишина. Джо Снежок и Клим ждали, не отводя глаз с дисплея.

   -- Одна минута.

   На экране появился зеленый круг, который уменьшался в размерах, точно змея, пожирающая свой хвост.

   -- Тридцать секунд. Если вы хотите остановить процесс, то введите код доступа и нажмите зеленую кнопку "Отмена".

   Зеленый круг погас. Цифры заполнили весь экран.

   -- Десять секунд... девять... восемь... семь...

   Каждое слово отражалось громовым эхом в их сознании.

   Клим чихнул.

   Джо дернулся, будто по нему пропустили электрический ток, и вперился в него глазами:

   -- Черт! Нашел, когда чихать, Башка! Я чуть не усрался от неожиданности!

   -- Прости, -- Клим сдавил большим и указательным пальцами переносицу, чтобы снова не чихнуть.

   -- ...одна... ноль.

   Парни сжали зубы. "Сейчас!" -- мелькнуло у них в головах, и сердца забились быстрее.

   Цилиндр едва ощутимо задрожал. Что-то зашипело и из отверстий на пол хлынули потоки какой-то зеленовато-белесой жидкости. Клим и Джо отскочили на несколько шагов и остановились.

   -- Внимание! Предупреждение! Прототип номер двадцать семь не полностью готов для извлечения, -- сообщил голос информатора. -- Экстренное вскрытие контейнера нарушило программу инсталляции. На последнем этапе генетического конструирования и взращивания организма произошел сбой. Прототипу двадцать семь не хватает сорок два часа, тридцать пять минут и семнадцать секунд до полного развития. Обнаружены дефекты. Рекомендуется уничтожить.

   На мониторе появилась зеленая вращающаяся спираль ДНК, некоторые звенья хромосом которой горели красным цветом. Бегущая строка снизу давала более подробную информацию.

   -- Конец света отменяется! -- радостно сказал Клим. -- Ничего не взорвалось!

   -- Я рад до усрачки! -- буркнул Снежок.

   Раздался странный шум. Цилиндр раскрылся подобно раковине и из него появился неровный инфернальный свет.

   Парни переглянулись и осторожно приблизились к цилиндру. Под ногами хрустнул засохший крысиный помет. Заглянули внутрь и открыли рты от удивления.

   -- Джо, он зеленый какой-то. Это не человек.

   -- Прикуси язык. Это подсветка такая.

   -- Думаешь?

   -- А ты помнишь, каким сам родился? -- задал вопрос Джо. -- К примеру, я -- черным, уж точно.

   -- Посвети-ка сюда фонариком.

   Джо направил луч на ребенка.

   -- Нормальный пацан, -- заявил он. -- Такой же белозадый, как и ты, Башка.

   Внутри контейнера лежал младенец. От яркого света он поморщился, отвернулся, а затем открыл глаза и уставился на Снежка.

   Клим отметил, что глаза у младенца были какие-то чересчур умные и серьезные, и это ему не понравилось. "Хорошо, хоть орать не начал", -- подумал он.

   Джо, в свою очередь, заметил пенис ребенка -- маленький, дюймовый, но уже стоящий торчком. Это его удивило и позабавило. И он проникся симпатией к малышу.

   -- Ты смотри, Башка, а елда у него в порядке, работает, -- сказал он и хихикнул. -- Круто! Надо же... такой маленький... -- и добавил с уважением: -- Мужик!

   -- И чего с этим мужиком теперь делать будем? -- озадачился Клим.

   -- Ты где машину оставил?

   -- У центрального входа.

   -- Закутай ребенка в свой плащ, неси к машине, садись и сдай назад ярдов на сто от дома.

   -- Это зачем?

   -- Потом узнаешь. Меньше слов, больше дела!

   Клим снял с себя плащ.

   Малыш задрал ноги вверх, изучая взглядом собственные пальцы. И начал издавал отрывистые смешки. Эти звуки тронули сердце Клима -- словно младенец понимал, что он не оставлен в полном одиночестве, что о нем обязательно должны позаботиться.

   -- Джо.

   -- Что?

   -- Снимай рубашку. Ему будет холодно в мокром плаще.

   Снежок расстегнул пуговицы, снял с себя рубашку и протянул Климу:

   -- Держи.

   -- Джо.

   -- Да что еще?!

   -- Я не могу его взять. Не умею. И боюсь. Он такой маленький...

   -- Бли-и-ин! Держи рубаху. -- Снежок вытянул младенца, положил его на рубаху и помог Климу его завернуть.

   -- Не сильно только закутывай, а то задохнется.

   -- Разберусь...

   -- Чтоб ты делал без меня...

   -- Чего? -- усмехнулся Джо. -- Кто-то из нас и в руки его только что побоялся взять. Молчал бы!

   -- Ты его сильно укутал. Серьезно тебе говорю. Ты его запаковал точно эскимоса в спальном мешке.

   -- Нормально.

   -- Нет. Он может так задохнуться...

   Они направились к выходу, споря. У двери остановились.

   -- Джо, похоже, ребенок облевался...

   -- Ты его укачал, -- с укором сказал Джо, -- вот он и облевался. Кстати, надо бы ему имя дать. Как думаешь? Человеку без имени никак нельзя.

   Клим на секунду задумался и сказал:

   -- Оскар.

   Почему -- Оскар? Какое-то дурацкое имя.

   -- Ничего не дурацкое, -- не согласился Клим. -- Во-первых, так проект называется. Слышал, что речевой информатор говорил? А во-вторых, имя "Оскар" означает "божье копье".

   -- Лады, -- кивнул Джо и, вспомнив пенис ребенка, согласился: -- Копье у него, действительно, что надо. Пусть будет Оскаром.

   Клим подергал ручку двери и посмотрел на Снежка:

   -- Тут и дверь закрыта. Помоги.

   Снежок вытащил металлическую трубу, плотно вставленную в ручки двери, и распахнул створки.

   -- Ты иди, Башка, а я тут хочу сюрприз сделать Шраму. -- Глаза Снежка, черные как уголь, блеснули, сфокусировавшись на канистрах с бензином.

   -- Может, не стоит? -- встревожился Клим.

   -- Еще как стоит. Мой фейерверк им надолго запомнится.

   Клим остановился у открытой двери, посмотрел на Джо и сказал:

   -- Знаешь, похоже, мы с тобой и этот малыш непременно составим часть истории.

   -- Плохой? Плохой истории? Думаешь, мы во что-то конкретно влипли?

   -- Нет.

   -- А какой же?

   Клим бросил взгляд на пухлого светловолосого младенца, завернутого в плащ, на открытый цилиндр и, поглаживая спину ребенка, уверенно сказал:

   -- Всемирной.

   Джо направился к мотоциклам и принялся откручивать крышки с топливных баков. А Клим откинул плащ с лица ребенка, поцеловал его в щеку и увидел, что тот уснул.

  

   * * *

  

   Едва Клим вышел за порог магазина, как услышал лай Румба и увидел бегущих к пикапу людей -- Джека и Проныру. Братьев с ними почему-то не было.

   Дождь утих, превратившись в унылую морось, в тумане практически незаметную. Вода постепенно уходила.

   Джек подбежал к пикапу первый. Проныра едва поспевал за ним из-за лишнего веса.

   -- А где Угрюмый и Безумец? -- спросил Клим у Джека, прижимая к груди сверток с младенцем.

   Джек сделал паузу, посмотрев в упор на встревоженного Клима. И медленно, подбирая слова, произнес:

   -- Они остались там, Башка. Попали в западню. У меня и самого пухнет голова оттого, почему это случилось. Давай сматываться отсюда. -- Джек посмотрел по сторонам, затем его взгляд остановился на плаще, в котором что-то закопошилось: -- А где Снежок? И что это у тебя?

   -- Не "что", а "кто"...

   -- Что?.. -- не понял Джек.

   -- Это Оскар. Ребенок.

   -- Какой к черту ребенок?! Где Снежок?

   -- Там. -- Клим указал рукой на дверь магазина. -- Он что-то задумал, но нам нужно быстрее убираться отсюда. Он сказал отъехать от магазина ярдов на сто. Немедленно. И ждать.

   -- Джек, мы оторвались, кажись, -- сказал Проныра. Он согнулся и уперся ладонями в колени, дышал хрипло, как больная собака. -- Черт, надо курить бросать!

   -- И перестать помногу жрать на ночь, -- добавил Джек.

   Он обернулся, вгляделся в туман. Шрама и его людей не было видно. Затем перевел взгляд на магазин.

   В этот момент в дверях появился Джо Снежок, в руках он держал канистру, из которой струйкой вытекал бензин. Увидев пикап, заорал:

   -- Блин, Башка, ты еще здесь?! Джек, не устаивайте тут перекличку! Некогда! Садитесь в пикап! Я сейчас.

   -- Ты что задумал?! -- поинтересовался Джек.

   -- Тут их байки! -- ответил Джо и, откинув пустую канистру в сторону, полез в карман за спичками. Он стоял под самым краем навеса.

   -- С ума сошел... -- пробормотал Проныра.

   -- Я ему говорил... -- Клим пожал плечами. -- Но он не слушает.

   -- Нормально, -- поддержал Джек. -- Это им за Безумца и Угрюмого.

   Они переглянулись и бросились в кабину. Однако места там оказалось мало. Проныра взял на поводок Румба и разместился с ним в кузове.

   Клим отдал ребенка Джеку, поудобнее устроился за рулем и задним ходом подъехал к главному входу магазина, там развернулся и стал ждать. Джек открыл пассажирскую дверцу.

   Джо чиркнул спичкой, она загорелась, но тут же погасла. Он зажег другую и, защищая ее огонек ладонями от дождя и ветра, начал подносить к лужице бензина.

   -- Прыгай к нам! -- крикнул Джек. -- Живее!

   Бензин вспыхнул. Джо отпрянул назад. Красно-желтые язычки пламени заиграли, разом оживив окружавшую их серость.

   Двигатель глухо заревел. Вспыхнули фары.

   Джо буквально влетел в кабину, захлопнул дверцу и заорал:

   -- Жми-и-и! -- Его глаза были озарены мстительным удовольствием.

   Пикап рванул вперед, проскочил между двух ржавых легковушек и, набирая скорость, исчез в тумане.

   Дальше все произошло в считанные секунды. Змейка огня скользнула к двери, просочилась внутрь и исчезла, как козленок в темной пасти питона. Мгновение спустя -- нарастающее шипение, превращающееся в гул. Оглушительный хлопок, одновременно с ним яркая вспышка озарила улицу -- точно здание откашлялось воспламенившимся горючим из канистр, баков мотоциклов и сжиженным газом из баллонов. Разгневанная стихия, выйдя из-под контроля стен магазина, вырвалась наружу. Стекла витрин выплеснулись тысячами осколков вместе с огненной волной, заставившей туман попятиться. Раскаленный воздух пробежал из конца в конец торгового зала, сметая, деформируя и плавя все на своем пути, а затем с ревом выбил кровлю крыши и поднял в воздух обломки стропил, дымящиеся доски и куски шифера, тут же разлетевшиеся веером по всей округе. Искры закружились, как голодная мошкара.

   Из подворотни соседнего дома появился худой бродячий кот. Он сумасшедшим взглядом желтых глаз вперился в бушующий огонь, охвативший магазин, и растерянно пытался осмыслить происходящее.

   Помятый и обугленный топливный бак мотоцикла впечатался в жирную глубокую грязь, а возле кота, как копье, в землю вонзилась хромированная выхлопная труба. Кот отскочил в сторону, шерсть на нем встала дыбом. Животное постояло в нерешительности, затем приблизилось к баку, с шумом втянуло воздух трепещущими ноздрями, на мгновение замерло... и бросилось назад, залезло на дерево, а с него перепрыгнуло на чердак, что делало лишь в состоянии панического ужаса.

   Через пять минут на яйцо бензобака опустилась нога в ковбойском ботинке со стоптанным каблуком. Какое-то время человек пустыми, отчужденными глазами глядел на горящие и дымящиеся руины. Его лицо, выжатое былыми кошмарами, даже немного разгладилось. А потом каменная стена молчания рухнула -- сквозь треск прожорливого огня раздался крик Шрама, настолько громкий, словно взрыв произошел под его задницей.

  

Глава шестая

Каратели

  

   Три месяца спустя. Верхний сектор Читтерлингса. Район Старой Гавани

  

   Джек взглянул на часы: "7:43"

   "Круто! Похоже, побил прежний рекорд! -- подумал Джек и хохотнул. -- Минуло всего полчаса, как покинул гостиницу, а уже вышел из тумана и скоро буду у тайника. Почему я не летаю в воздухе, подброшенный толпой восхищенных болельщиков? Где же журналисты с волосатыми микрофонами, какие они обычно подсовывают под нос знаменитостям, и прыгающие фанатки с большими трясущимися сиськами?" Он тут же возбудился, вспомнив вкус поцелуев Цирцеи и ощущение ее груди, и сам себя упокоил: "Как только доберусь до нее, буду трахаться, пока член не посинеет. Я буду хорошим мальчиком..."

   Он шел, не оглядываясь, и почему-то больше вслушивался в звук собственных шагов. Где-то вдалеке, за его спиной, глухо шумели волны. Несмотря на ранее время, стоял зной. Солнце обдавало нестерпимым жаром, будто само сердце вырвалось из груди моря и забилось в бешеном восторге. Воздух вокруг стал ярче, белее, нежели в тумане. По небу лениво плыли серебристо-пепельные облака. Земля словно перестала вращаться. Клубился лишь молочно-белый туман, в котором плавали островки крыш и те редкие дома, что возвышались на холмах. Там продолжалась своя, перевернутая жизнь, рожденная испарениями с поверхностей моря и тумана.

   За последние три месяца слой тумана почему-то неожиданно увеличился вдвое и фасад дома на холме уже тонул в его зловещей пелене. У Джека это вызывало опасения тем, что амфибии теперь смогут подбираться довольно близко к ним хоть средь бела дня, а главное -- он не мог разгадать причин этого явления. Искать новую штаб-квартиру ему не хотелось, да и, в принципе, нигде в округе более подходящего здания не было. Хорошо, что объявился Белый Пит. Но как к тому, что предложил старый боцман, отнесутся члены его банды? И что сказать Цирцее? Согласится ли она последовать за ним? Без нее ему будет сложно. Точно привязала...

   Джек остановился. Солнце светило весьма сильно -- приходилось все время жмуриться. Глаза щипало от пота, и они прятались под набухшими веками, как ящерицы в щелях скалы. Тяжелый, горячий воздух, казалось, можно было пощупать. Он словно прилипал к его лицу вместе с каплями пота.

   От жары Джек уже начинал терять нить своих мыслей. В горле першило. Он вытер левой рукой пот со лба, правой полез в штаны и почесал мошонку, затем достал фляжку и отхлебнул пару глотков воды. Вода сохранила прохладу и была вкусная. На губах остались капли, и он слизнул их. Сознание просветлело, мысли начали проясняться.

   Справа показались развалины Старой Гавани. Слева стояли товарные вагоны, унылые и пепельно-красные от ржавчины и угольной пыли; рядом -- громадный сборный пакгауз. Впереди высился железнодорожный мост. За ним -- череда практически одинаковых фасадов домов, упиравшихся через полторы мили в заставу, где за рядами заграждений из мотков колючей проволоки передвигались вооруженные солдаты, непрерывно стерегущие городскую границу. Дальше -- огромные башни зданий центральных районов города; возле причальных мачт лениво покачивались черные туши дирижаблей. А еще дальше -- тянулись хребты гор, за которыми горизонт сочился и расползался облачной дымкой, как горячий сыр по пицце. А уж потом начинались бескрайние пересохшие пространства, где ветер, точно тенор-саксофонист, играет свой вечный блюз, звуки которого исчезают в солнечной белизне, подобной белизне смерти.

   Джек посмотрел на рельсы. Они, наверное, когда-то были чистые до серебра, отполированные колесами поездов, а теперь их вид удручал -- на них кожурой висела ржавчина, а прогнившие и растрескавшиеся шпалы, из которых давно вышла смола, напоминали ступени неуклюжей лестницы-стремянки, стремящейся к небу.

   Над аркой моста висел обтрепанный ветром транспарант с почти выцветшими буквами: "Вы въезжаете в Верхний сектор города Читтерлингс! Добро пожаловать!"

   Джеку поморщился. Не хватало только "Ура!", аплодисментов и киосков с прохладительными напитками и бутербродами. Эта мысль засела в его голове, как заноза, пока он, балансируя на рельсе, не миновал мост, железнодорожный разъезд с ржавым семафором, и оказался посреди двух улиц, смотрящих на него пустыми окнами, как глазами-буравчиками -- ни что в них не двигалось, очень-очень давно. Жизнь словно утянуло в какую-то таинственную воронку. Но, не смотря на все это уныние и безнадегу, листья на всех деревьях отцветали самыми яркими красками. По крайней мере, хоть это радовало глаз.

   На дверях домов кое-где были прибиты дощечки с надписями: "Продается", "Почти за бесценок!". Только кому нужно это хозяйство, что стоит не дороже дохлой крысы, которую можно крутить на веревочке? Только полоумный купит недвижимость рядом с Пустошами, откуда в любой момент могут появиться амфибии или бандиты. Псих, смертельно уставший от жизни. Даже мародеры здесь уже давно не показывались. Что им брать? Что ценного может остаться в этих домах? Там всюду одно и то же: кружева паутины, пыль, ржавые жестянки из-под пива на столике перед телевизором, мусорные ведра с окаменелыми объедками в алюминиевой фольге и использованными презервативами, да шкафы с вешалками, на которых догнивают клочья одежды. В общем, бесполезный хлам. Ко всему прочему сюда часто свозили все виды отходов жизнедеятельности города: от старых покрышек до червивого мяса и рыбы. Местные крысы вырастали до неимоверных размеров, питаясь тухлятиной, а вороны, задумчиво вышагивающие вокруг облепленных мухами "деликатесов", Джеку напоминали жирных пасторов в черных смокингах.

   Люди, конечно, изредка появлялись в этих краях, но многие из них тут же пропадали. Если родственники могли предположить, где их можно найти и начинали бить тревогу, то тогда власти города организовывали поисковые группы. Иногда, правда, потерявшихся все же находили живыми -- изголодавшимися и напуганными до смерти.

   Но обычно их находили уже мертвыми.

   А чаще всего их не находили вообще.

   Окрестности Старой Гавани почти всегда оставались безмолвными и спокойными к чьему-то исчезновению. И истории с пропажей людей повторялись, как какое-то отвратительное колдовство.

   Джек уверенно продолжал свой путь. Он знал эти места, как свои пять пальцев.

   Ветерок шелестел по ветвям рахитичных сосен с желтыми, выжженными солнцем иголками и торчащими корнями, и ворошил на обочине мусор. Клубилась дорожная пыль. Из бурьяна раздавалось тяжелое гудение цикад. У порога одного из домов лежало перевернутое кресло-качалка, сделанное из ядовито-желтого пластика. Джек покосился на хлопающие оконные ставни, которые открывались и закрывались, словно рот выброшенной на берег рыбы, и будто говорили: "Можешь забрать на сувениры все дерьмо, что хранится внутри, и проваливать!"

   "Эта пыль останется здесь навсегда, -- с горечью подумал Джек. -- Как и воздух, раскаленный солнцем. Срань! Говно собачье!" Идти и дышать ему становилось труднее. Воздух становился плотным и пружинистым. Он чувствовал его нажим на лице; он чувствовал, как он давит ему на грудь.

   Разделительная полоса дороги, по которой шагал Джек, казалось, тянулась в бесконечность. Он чувствовал себя пылинкой на поверхности этой унылой земли. Его тень брела далеко впереди него, а солнце нещадно палило затылок. На обочине ему повстречался вросший в землю небольшой грузовик, точнее рама кузова без колес и накренившаяся набок кабина, красные от ржавчины и заплетенные плющом. Лобовое стекло разбито. Крыло отвалилось, а из того места, где должен находиться двигатель, росли папоротники. Казалось, он простоял тут вечность. Невдалеке показалась ящерица, пробежавшая по стелющимся колючкам, в то время как шорох сухого ветра скрадывал ее шаги.

   "Туман пришельцев постоянно надвигается. Люди бросают свои жилища. Когда-нибудь, спустя пятьдесят, а может быть, сто лет, ветер и солнце перемелют в порошок и эти дома, и этот грузовик, и здесь ничего ни останется кроме бурьяна и ветра", -- с грустью подумал Джек. Он снова обратил внимание на папоротники, растущие из-под открытого капота грузовика.

   Дюралюминиевый сплав нынче дорог. Очевидно, двигатель сняли мародеры и продали сборщикам металлолома, решил Джек. Однако Джек вскочил на подножку грузовика и заглянул внутрь -- там могла свить гнездо куропатка и отложить вкусные яйца. Но обнаружил лишь пыль и гнилую обшивку, попорченную грызунами. От досады пнул ногой приоткрытую трухлявую дверцу водителя и пошел дальше. То, что его окружало, очень напоминало филиал Содома и Гоморры, в тот момент, когда для них настал Судный День. Хотя, в сущности, здесь давно ничего особого не происходило. С тех пор как люди покинули свои дома, этим местом овладело чувство оцепенения, напоминавшее скорее бесчувствие отчаяния, чем покорность судьбе.

   Джек чихнул и подумал: "Я потихоньку схожу с ума. Или?.. Или я все-таки радуюсь раскаленному солнцу и растрескавшемуся асфальту, всей этой фаталистической жопе с ушами, потому как здесь нет промозглого тумана, в котором воздух попадает в легкие, как мокрый кашель умирающего от туберкулеза?"

   И тут ему резко захотелось помочиться. Он расстегнул ширинку и справил нужду прямо посреди омытой солнцем дороги на свою удлинившуюся тень. Пыль покрылась пузырями, которые тут же полопались и застыли как маленькие лунные кратеры. В Пустошах этого лучше было не делать. Запах мочи в воздушно-водяной взвеси расходился так же сильно, как аромат свежеразрезанного лимона в чае. Амфибии таким образом часто находили людей и нападали на них.

   Джек пошел дальше, петляя между мертвыми машинами, которые стали встречаться чаще. И вскоре приблизился к нужному дому, некогда нарядному и окруженному сочными лужайками, но теперь находящемуся в таком запустении, что вьюны буквально съели кирпичные стены вместе с брошенными на крыльце веранды садовыми стульями. А ведь когда-то эта улица, эти дома сулили людям много радости.

   Джек прочитал адрес на табличке: Маунт-стрит 13. Да, это здесь. Дом этот был скорее ветхой развалюхой, обнесенной покосившейся верандой в колониальном стиле, чем коттеджем; во дворе клонились к земле плакучие ивы. Когда-то он выглядел вполне прилично, но время его не пожалело. Сорная трава поднялась почти на метр, старая ограда наклонилась к земле, деревянный почтовый ящик завалился на землю. У гаража росла знакомая вишня, раскинувшая ствол надвое в форме буквы "Y". Джеку вдруг вспомнились оладьи с вишневым повидлом. Их часто делала мама по выходным, и Джеку они очень нравились. Он облизнулся, его мысли начали переползать с одного приятного воспоминания на другое. Какой же легкой и беззаботной казалась та жизнь!

   "Стоп! Я начинаю думать о прошлом, как будто я уже старик..." -- Джек тряхнул головой, прогоняя наваждение, и от воспоминаний осталась лишь тень. Отхлебнул из фляги воды и прополоскал рот. Подошел к двери, прихлопнул москита, цапнувшего его за шею, и вошел внутрь.

   Жара снаружи. Здесь было еще жарче. Джек почувствовал, как под одеждой на теле начал обильно выступать пот. Он заструился по лбу и щекам, тонкие струйки побежали даже под носом, и Джек слизнул их языком. Дом встретил его духотой, запахом прелости и лезущим в уши жужжанием потревоженных мух. Окна первого этажа пропускали сквозь заросли плюща только приглушенный свет, в котором витала пыль. Доски пола под ногами трещали и местами раскачивались, как старая шхуна в непогоду. На стенах виднелись призрачные следы картин, снятых когда-то то ли жильцами, то ли мародерами.

   Джек распахнул несколько окон в холле, чтобы хоть как-то освежить воздух. Поднялся на второй этаж по крутой скрипучей лестнице, местами настолько изогнутой, что, казалось, ее делал не столяр, а резчик по дереву. Затем вошел в спальню, открыл окно и там, а после полез в шкаф и достал сумку, в которой хранились его вещи.

   Он снял с себя одежду. Из припасенной бутылки намочил водой полотенце и тщательно растер тело. Побрызгался одеколоном, чтобы хоть как-то убить запах пота. Затем достал из сумки очки, льняную рубаху, брюки и мокасины. То, что надо. Аккурат для такого случая. Непонятно по каким причинам, но сегодня Джеку захотелось увидеть Цирцею. Хотя о встрече они и не договаривались. Но это неважно. Он обязан выглядеть респектабельно -- это девушке любой девушке понравится. Да и солдаты на контрольно-пропускном пункте заставы не будут задавать слишком много вопросов. Что-то они в последнее время стали слишком взвинченные. Конечно, можно было пробраться в город иными путями, минуя военных, -- лазеек вполне достаточно, -- но это бы заняло гораздо больше времени.

   Джек переоделся и глянул на себя в зеркало, прикрепленное на обратной стороне дверцы шкафа.

   Нормально.

   Хотя... Ничего не нормально. Не мешало бы подстричься да принять душ. Но с водой тут было туго. Собирать приходилось дождевую, стекавшую по желобу в подставленное корыто, а потом переливать ее в пластиковые бутылки, если она к тому времени не успевала испариться.

   Джек спустился вниз, открыл кладовку и выкатил из нее велосипед, подкачал ручным насосом камеру заднего колеса. И отправился в путь.

  

   * * *

  

   Пересекая заброшенное кладбище, Джек все время озирался по сторонам, а его ноги, крутившие педали велосипеда, на какой-то миг замирали. Неприятное чувство преследовало его. Наверно, думал он, нечто подобное испытывает канатоходец под куполом цирка. И с каждым ярдом пути он окунался в новый прилив беспокойства.

   Могли ли давно умершие люди следить за ним из своих дремлющих могил и пытаться читать его мысли? Где-то глубоко в сознании Джека проносились страшные видения. Мерещилось, что мертвецы там, под землей, держат рентгеновские снимки его мозга в костлявых пальцах перед провалами своих темных глазниц, излучающих зеленый лихорадочный свет, и беззвучно хохочут. И этот смех раздавался в ушах парня, как маленькое землетрясение. Он приказывал себе: надо очнуться от этого и выкинуть из головы весь проклятый бред!

   Джека на кладбище всегда пробирала дрожь. Как-то раз поздно вечером, когда на небе висел серп луны, он видел здесь привидение -- среди надгробий промелькнуло что-то бесформенно-белое, вроде простыни. Едва в штаны не наложил от страха. И после того случая ему на ум невольно приходили софизмы о цене человеческой жизни, которые он слышал от Башки. Он их многократно обыгрывал в уме и хотел спросить у покойников: "В чем ваши проблемы? Вы ведь сюда не пришли поспать часок-другой, верно? Таблетки, травка, самогон, болезни и старость заставили вас здесь лечь и вытянуться -- при чем тут я?" -- но тут же сам себе давал ответ: "Проблемы в том, что они мертвы, а я -- нет".

   Минуя стоявшие вперемешку старые и новые надгробия, Джек ловил себя на том, что кладбище волей-неволей погружает его в печальные мысли и одновременно вызывает интерес. Здесь перестаешь следить за ходом времени, как, впрочем, и за всем остальным. Тысячи разных людей, приехавшие со всего мира и родившиеся в Австралии, как ни крути, нашли на этом клочке земли свой последний приют и стали бесполезными осколками прошлого. Некоторые надгробные камни, украшенные фотографиями умерших, были так стары, что лица покойников стали такими же призрачными, как и их владельцы. Да и имена уже с трудом можно было разобрать. На некоторых могилах лежали цветы, но все эти камни служили больше напоминанием о смерти как таковой, чем памятью о каком-либо конкретном человеке. И в памяти Джека всплывали образы отца, матери и дяди Барри. И какая-то смертельная тоска охватывала его.

   У одной из могил парень притормозил, чтобы попить воды. Жажда постоянно напоминала о себе.

   На него смотрел ангел со сломанным крылом, а надпись на надгробии гласила: "Мы все тебя любим, Пэм, и будем вечно помнить". Дата рождения и смерти уведомляла, что девочке едва исполнилось семь лет, когда Бог сделал телефонный звонок с Небес, решив призвать ее к себе. Такая вот судьба у маленькой феи, попавшей в зловещую сказку. Никто не разрешал ей умирать. Не подталкивал ее к краю. Просто это произошло и все. Виноватых не найдешь.

   "Кто -- "все"? -- задался вопросом Джек, посмотрев в пустые, лишенные зрачков глаза ангела. -- В этой части города осталось больше могил, чем людей. А ты, малышка, не дожила до морщин седой старухи и останешься всегда такой же воздушной, как дымка тумана. Может, тебе в чем-то даже повезло..."

   За могилкой девочки давно никто не ухаживал. Это было видно сразу. Однако ангел по каким-то непонятным причинам сохранял молочную белизну. Да и бурьян здесь не рос.

   Почему?

   Джек понятия не имел.

   И что самое странное -- ни одной птичьей трели.

   Безмолвие.

   Хор немых ангелов.

   Почти полная тишина, способная прожужжать все уши.

   Кладбище мертво. Не дышит.

   И вдруг какая-то птица все-таки заверещала вдалеке и, судя по звуку, полетела.

   Джек тускло улыбнулся.

   Солнечный зайчик от хрома звонка на руле прыгнул Джеку прямо в глаз. Он поморщился, вскочил в седло и принялся снова крутить педали, отдаляясь от покалеченного ангела, его неразгаданных тайн, и хмуриться пришедшей в голову мысли: "А ведь и я на свете один как перст. Пляшу как пылинка в лучах света и на хер никому не нужен".

   Следовало сделать небольшой крюк, чтобы приблизиться к КПП заставы с севера. Спросят: "Откуда?" -- тотчас смело заявить, что проведывал умерших родственников. Дедушку, к примеру. Или бабушку. Да мало ли! А на кладбище добирался через другой блокпост, тот, что находится в трех милях севернее. Солдаты в карауле меняются не часто, многие знали Джека в лицо. Точнее -- знали придурковатого на вид парня в толстых очках, которому, возможно, никогда не светит свидание с нормальной девушкой, а о сексе -- ни в настоящем, ни в будущем -- уж и мечтать не стоит. Последние захоронения здесь делали лет пять назад. Никто ничего не заподозрит, если что. Поверят. И одет он вполне прилично. Даже носки на ногах имеются. Ничего общего с бродягой.

   Когда кладбищенская ограда осталась позади, зудящее беспокойство начало исчезать. Джек почувствовал облегчение. Он проехал по дороге еще с четверть мили и повернул налево. Показалась застава: вышка, полосатая будка, ряды заграждений, казармы. Джек достал из кармана очки с толстыми линзами и шустро водрузил на переносицу. Тотчас все поплыло перед глазами, но эта уловка была как дополнительный пункт мелким шрифтом в напечатанной без единой задоринки хитрости. Правда, приходилось теперь чаще смотреть на дорогу, дабы не наехать колесом на какое-нибудь препятствие и не завалиться вместе с велосипедом.

   Шлагбаум был поднят, десяток грузовиков с коричневыми тентами стояли в ряд на дороге, будто чего ждали. У обочины замерли два армейских джипа. У одного их внедорожников был поднят капот и виднелась взмокшая от пота спина водителя, склонившегося над двигателем.

   "Понятно. Поломка. Потому и колонна остановилась".

   Часовые, заметив Джека, уже приближались к нему размеренным шагом, преграждая путь. С вышки за парнем через оптику наблюдал снайпер. Попробуй теперь повернуть и броситься наутек -- пуля мигом догонит. Таковы правила. Не спасет и Иисус Христос со всеми своими святыми, даже не надейся.

   Джек знал, что делать. Он сбросил скорость, улыбнулся, как чеширский кот, скорчив любезную мину и при этом поправив кончиком пальца очки. Ни дать ни взять -- Стопроцентный Маменькин Сынок, только что водрузивший цветочки на могилу любимого дедушки и торопящийся домой, чтобы успеть на занятия в школе. Со стороны, он, наверно, выглядел как полный недоумок, потому что с расширением улыбки на его лице тут же снижался коэффициент интеллектуальности. Улыбка была максимально глупой. Даже дебильной. Джек долго тренировался перед зеркалом. Слава богу, никто из членов его банды этого не видел. Они бы дико хохотали, согнувшись пополам и упершись ладонями в колени. Несомненно. Однако, как ни крути, а визуальная ложь всегда выразительнее путаных слов.

   Часовые переглянулись. А дальше все развивалось по привычному сценарию, менялись только детали. Тот солдат, что стоял ближе к Джеку, узнал его, мотнул головой другому солдату -- пускай, мол, проезжает. А тот махнул в ответ рукой, точно отгонял назойливую муху, и молча пропустил парня. Однако выглядели они как-то необычно -- это не ускользнуло от Джека. Заметно нервничали и все время бросали взгляды то на джипы, то на грузовики.

   -- Спасибо! -- сказал Стопроцентный Маменькин Сынок.

   "Болваны..." -- одновременно в мыслях добавил Джек. Ему захотелось сделать в их сторону выразительный жест правой рукой. И он едва сдержался.

   Однако стоило Стопроцентному Маменькину Сынку притормозить у одного из грузовиков, чтобы заглянуть в кузов, как к нему пружинистой походкой подошел солдат и почти прорычал: "Куда пялишься, пацан? Проезжай, не останавливайся!"

   Джек успел краем глаза заметить, что солдат был огромный, напоминал сбежавшего их зоопарка самца гориллы. На его лице не было никакого выражения, как не бывает его на кафельной плитке. А обмундирование -- черный мундир с синими лампасами на штанинах, заправленными в высокие начищенные ботинки -- было Джеку незнакомо. Никогда прежде он такой униформы не видел.

   "Интересно, что тут за пляска с греблей происходит?" -- подумал Джек, продолжив путь.

   И тут из джипа вылез коренастый офицер в широкополой шляпе и солнцезащитных очках. Джек успел вильнуть влево, избежав столкновения с открывшейся дверцей автомобиля. Офицер потянулся, распрямляя треугольную глыбу спины, медленно повернул голову, пристально проследив за Джеком, затем достал сигару и закурил. На плече его униформы красовался шеврон с каким-то зелено-желтым чудищем, обрамленным надписью: Отряд "Кракен".

   Джек не мог с уверенностью сказать, встретились ли их глаза, но предчувствие подсказывало -- встретились. На миг он увидел свое отражения в тонированных стеклах его очков -- видел ли офицер свое отражение? Причин волнения Джек понять не смог, но в желудке возникло неприятное ощущение, а сердце вдруг заколотилось. Он хотел оглянуться, но сдержался. Похоже, офицер уловил в нем скрытую суть не Стопроцентного Маменькиного Сынка, а настоящего Джека, за долю секунды успевшего прочитать надпись на шевроне. Или Джеку это показалось?

   Как ни крути, но офицер Стопроцентного Маменькина Сынка не остановил.

   Застава оставалась позади, и с каждым оборотом колес велосипеда в Джеке укреплялось чувство, что эта встреча не сулила в будущем ничего хорошего. Педали продолжали поскрипывать, а Джек размышлял о всяких парапсихологических явлениях, когда люди, наделенные даром предвидения, могут читать чужие мысли. Тот офицер, по мнению Джека, был из таких, потому что он и сам неоднократно испытывал нечто вроде озарения.

  

   * * *

  

   А в то же самое время...

  

   Они лежали на циновке, освещенные солнечными лучами, пробивавшимися сквозь туман и надувавшимися парусами штор. Пока они занимались любовью, прошла добрая половина ночи, и силы их изрядно поубавились.

   Джо Снежок лениво отогнал одного москита, парящего над его лицом, второго -- прихлопнул на груди.

   -- Хорошо, что Башка иногда забирает Оскара к себе на ночь, -- сказал он. -- Надо бы еще москитную сетку на окно приделать. Проклятые кровососы совсем зажрали ночью.

   Магда посмотрела на него, вздохнула и подумала, надо ли говорить ему. Ей хотелось сказать, но она боялась его реакции.

   -- Джо... -- начала она, но Снежок повернулся к ней и закрыл ее рот поцелуем.

   Затяжной поцелуй. Горячий и влажный. Настоящий.

   Она обхватила его голову руками и ощутила трепет, которым пронзило ее от шеи до колен. Губы Джо отпустили ее, он откинулся на подушку, подпер голову рукой и молча разглядывал ее. Расцветающая женственность придала Магде новую прелесть -- еще больше округлилась грудь, пополнели бедра. И Джо это нравилось.

   -- Джо, тебе не кажется, что Оскар слишком быстро растет? -- помолчав, как-то неуверенно спросила Магда.

   После секундной паузы он ответил:

   -- С чего ты взяла?

   -- Нашему малышу два с половиной месяца, верно?

   -- Ну, допустим. К чему ты клонишь?

   -- Сколько Оскару?

   -- Когда мы с Башкой его нашли... -- Джо Снежок задумался, глядя в потолок. -- На вид ему было уже где-то месяца три. Сейчас должно быть полгода, а может, чуть больше. Да и вообще, откуда мне знать насколько должен выглядеть ребенок в его возрасте? Что за глупые вопросы?

   -- Да нет, Джо, ничего не глупые. Ты пытаешься меня обидеть?

   -- Вовсе нет. С чего ты взяла?

   -- Тогда я тебе проясню ситуацию. О'кей?

   Джо кивнул:

   -- Валяй.

   Магда уселась по-турецки на кровать.

   -- Три плюс три -- это шесть. Полгода. Верно? А выглядит он старше и уже бегает так быстро, что не угонишься. Каково? Уверяю, фактически ему уже как минимум год.

   -- Ну и что? -- беспечно сказал Джо. -- Подрастает. Входит во вкус. Пусть бегает на здоровье. Чего ты привязалась к пацану? Я бы тоже хотел, чтоб и мой ребенок в полгода начал бегать, как страус, и прыгать, как древесное кенгуру. Плохо разве?

   -- Это еще не все, Джо. -- Магда придала своему лицу решительное выражение.

   Он посмотрел на нее со слабой улыбкой.

   -- Что еще?

   -- Я не хотела тебе говорить... -- Магда на секунду запнулась, но потом выдохнула и продолжила: -- Он не человек, Джо.

   Снежок приподнялся на локтях и покосился на Магду:

   -- Чего?!.. Выдумаешь тоже! -- и снова опустился на матрас. -- Нет, ну всему есть...

   -- Когда ты его отдал мне... -- Магда пыталась подобрать нужные слова. -- Когда он был еще мал... В общем, я видела его глаза! Вот!

   -- И что? Что с его глазами не так? Что?

   -- Он был грязный, я вытирала его тельце влажным полотенцем, а когда добралась до лица... -- начала она, но потом прикусила язык.

   -- Продолжай, продолжай.

   -- Он как-то странно на меня посмотрел, Джо... Он моргнул, казалось бы, ничего необычного, но возникло такое ощущение, будто у него опустилось дополнительное веко, как у ящериц. Как у ящериц, понимаешь. Мне до сих пор страшно, как вспомню...

   -- Понятно. То-то ты к нему с тех пор и прикасаться боишься. Но, уверяю, он человек, а не амфибия. Неужели ты этого не видишь?

   -- Внешне?

   -- Да.

   -- А внутри?

   -- Но тебе могло показаться. Разве нет?

   -- Это еще не все.

   Он посмотрел на нее удивленно.

   -- Что еще?

   -- У него кожа стала скользкой. Он из моих рук буквально выскользнул, как кусок мыла, и упал на пол. Я испугалась, что он ушибся, но он даже не пискнул -- улыбался. Я подняла его, а уж потом вытерла сухим полотенцем.

   -- И?..

   -- Ничего. Все было нормально.

   -- Ну вот. Я ж говорю, что тебе показалось. Ты была беременна, а беременным много чего мерещится. Нервы и все такое...

   -- Не делай из меня дуру, Джо, -- надулась Магда. -- Я и сама думала, что не выспалась и мне привиделось. Но потом, когда уже родился Томми... Как-то я купала Оскара в ванной. На секунду отвернулась, выпустила его из рук, потому что Томми вдруг расплакался. Я успокоила нашего сына, а когда обернулась, то едва сердце не выскочило. Оскар лежал полностью в воде... и... он дышал, Джо. Он дышал под водой, клянусь.

   -- Господи-ты-Боже-мой-черт-побери! -- выдохнул Джо. -- Не говори чепухи, Магда! Он просто пускал пузыри, задерживая дыхание. Я слышал, дети могут такое запросто выделывать. Ты ведь потом вытащила его, правда? Если бы нет, то Оскар бы задохнулся.

   -- Я-я... -- начала заикаться Магда. -- Нет, Джо. Я стояла и смотрела. А он дышал и дышал. Несколько минут, представляешь!

   -- Ты едва не утопила ребенка, Магда, -- нахмурился Джо. -- Не говори мне такое, иначе я буду переживать и за Томми. Да, кстати, Оскару вообще стоит сказать огромное спасибо. Если б не он, то Джек отправил тебя с ребенком в город и...

   -- А кто его уговорил так поступить, а? -- перебила его Магда. -- Ну, ну, скажи.

   -- Башка. И что?

   -- А то! С кем сейчас больше времени проводит Оскар? Где он сейчас? С Климом?

   Джо кивнул.

   -- Не чисто здесь что-то, -- продолжила Магда. -- Клим что-то скрывает от тебя и от меня. Что-то очень важное. Я никогда не доверяла этому умнику.

   -- Хорошо, Магда, -- согласился Джо. -- Я скажу Джеку, чтобы он слегка нажал на Башку и тот выложил все, что знает.

   -- Так будет правильно. Я ведь ему вместо матери. И я обязана знать все.

   Какое-то время они сидели молча. Потом Джо поднялся, подошел к детской кроватке и склонился над ней. Малыш Томми спал на животе, повернув голову, и мерно дышал. Одна ручка лежала под щекой.

   -- Смотри не разбуди его, -- негодующе прошипела Магда.

   -- Не думаю. Томми всегда спит крепко, -- отмахнулся Снежок, откидывая москитную сетку над кроваткой младенца.

   Джо потянул к сыну руку, но тут же одернул. Тот пошевелился, почувствовав близость отца, пискнул и потянулся. Веки дрогнули, приоткрылись. Губы разошлись в улыбке. Большой палец крохотной ручки пробрался в рот, и ребенок принялся его сосать. Потом веки его отяжелели, он вновь закрыл глаза. Палец вывалился изо рта. Малыш потянулся и заснул.

   -- Это правильно, сынок, -- прошептал Джо, любуясь сыном. -- Сон -- это здоровье. Спи, спи...

   И в этот момент свет накрыла огромная тень.

   Джо выглянул в окно, осмотрелся по сторонам, затем задрал голову и тут же обернулся к Магде. Паника окутала его.

   -- Вниз! -- едва не задыхаясь, проговорил он. -- Возьми ребенка! Быстрее! Быстрее!

  

   * * *

  

   Джек миновал кирпичный завод, полуразрушенную водонапорную башню, заброшенную ткацкую фабрику, проехал еще милю, прежде чем попал в жилые кварталы Читтерлингса. К тому времени тучи на небе растаяли, и оно приобрело стальной оттенок, усугубляя уже и так невыносимое пекло.

   -- Просто здорово... -- почти простонал Джек, чувствуя как струйки пота ускорили свой бег под рубашкой, она намокла и начала прилипать к спине.

   Жара стояла страшная, почище, чем в печи булочника. Ветра практически не было.

   На въезде, у развилки дорог стояли огромные рекламные щиты. На том, что слева, была надпись: "НОВИНКА! "БРАВЫЙ МОРЕХОД" для орального секса со вкусом морской капусты". Справа -- с сидящей голой красоткой и двумя голыми мужиками рядом -- гласил: "ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ПРЕЗЕРВАТИВАМИ "БРАВЫЙ МОРЕХОД" -- ЭТО СОХРАНИТ ВАШ ИНТЕРЕС К ЖИЗНИ!" -- и Джек, усмехнувшись, сказал: "Непременно воспользуюсь, если понадобится".

   Фешенебельные районы города начинались намного дальше, если таковыми их вообще можно было назвать; на улице же, по которой он сейчас ехал, размещались в основном мелкие магазины, лавки, таверны, ломбарды и прочие злачные места, не производившие впечатление приличных заведений. Многие магазинчики, судя по всему, с трудом сводили концы с концами.

   Джек ехал медленно, по дороге рассматривая подержанную одежду, выставленную в витринах, поглядывал на обувные лавки с плакатами, которые сообщали, что товары в магазине продаются по сниженным ценам. Кое-где предлагали ассортимент иного характера: устрашающие размерами искусственные пенисы, наручники, плетки, ошейники с шипами и обтягивающее кожаное белье с бахромой -- для тех привередливых клиентов, кому вечно не хватало острых "приключений" в борделях.

   Человеку, живущему в Пустошах и потом -- случайно или по какому-то поводу -- оказавшемуся в сети переулков окраин Южного Читтерлингса, могло показаться, что он попал в лучшем случае на другую планету: настолько в этих местах все разное. Вместо постоянной грязи и копошащейся в ней морской живности под ногами оказывались вдруг булыжники, а то и гладко уложенный асфальт, без трещин, из которых растут уродливые кораллы и жесткая, как проволока, трава. Хотя мусора и здесь хватало -- им были заполнены не только обочины, но и забиты все сточные отверстия.

   Немногочисленная армия дворников не справлялась с горами хлама, остававшимися после ушлых и горластых торгашей из Средней Азии и Вьетнама, устраивавших свой бизнес едва ли не на каждом свободном углу. Этих пришлых торговцев дворники открыто ненавидели и готовы были собрать все свои метлы и сколотить из них кресты, дабы на них распять этих беспардонных и наглых "работодателей". После проливного дождя улицы превращались в огромную помойку, разбрасывая свой выразительный запах на всю округу. К нему примешивались "ароматы" кухонной гари, угольного дыма, гнили и много чего еще, что идентифицировать было сложно. Впрочем, обитатели этих мест давно свыклись с вонью.

   Двухэтажные дома стояли сплошным строем, плечо к плечу; их узкие подворотни вели в совсем уже темные дворы -- место для разборок между мелкими ворами, быстрого секса и грабежа. А самое главное -- тут обитали по большей части люди, чем крысы. Но и они оживляли эти улицы в основном в вечерние и ночные часы, когда спадала жара и слышались шумные ссоры мрачных котов с ворчливыми поссумами. Толпа зевак, торговцев, проституток и их клиентов растекалась по всем направлениям. Звенели и стонали гитары. Люди глазели на звезды, кружились в танце и целовались, а после занимались любовью под пение птиц и лай собак, устраивавших свой концерт в соседних кустах. Магазины не ослепляли роскошью витрин, но соблазняли ценой, и в них можно было приобрести все самое необходимое. Были даже почта, казино и кинотеатр под открытым небом. Но в основном, в дневные часы горожане проводили время так: кто за кружкой холодного пива, стаканчиком крепкого самогона и азартными играми в одной из множества таверн; кто, приняв героин, в тихом одиночестве писал стихи или музыку; кто просто сходил с ума и, накурившись травки, стрелял по бутылкам, метя через горлышко выбить дно. Объединяло людей одно: все они пытались отвлечься от протяжной и унылой, как морская зыбь, жизни.

   Южный Читтерлингс уже давно не был рабочим районом. Трущобы, закрытые фабрики и убогая роскошь вполне уживались здесь бок о бок. Последние производства закрылись лет десять-двенадцать назад. Потому на вопрос "кем ты работаешь и на что существуешь?" можно было запросто получить в ухо. Каждый жил, как мог, самостоятельно внося коррективы в свою судьбу. И никто ничего ни у кого не спрашивал просто так, дабы не вызывать к себе ненужный интерес и не наткнуться спиной на нож в одной из подворотен. Никто не молил Бога дать хоть какой-то просвет в жизни, потому что там, наверху, уже давно никто не обращал на этих людей никакого внимания. Каждый искал свой шанс сам, вытряхивая по утрам песок из обуви и трусов, всматриваясь в треснутое зеркало и, достав последнюю сигарету из мятой пачки, мысленно проклинал все на свете, в том числе и жужжащих вокруг москитов, от крови раздувшихся как воздушные шары. Между тем, едва наступала очередная сумасшедшая ночь, каждый опять считал себя полнокровным земным человеком. Именно таким человеком, каким он был в своих мечтах. Но реальность вновь вышвыривала его вон с наступлением рассвета.

   Джек продолжал путь. Сменяли друг друга названия на зданиях: "МОРСКИЕ ДЕЛИКАТЕСЫ", "ХОЛОДНОЕ НЕМЕЦКОЕ ПИВО", "СТРИПТИЗ-КЛУБ". Через два квартала ему попалась булочная с вывеской в окне: "СВЕЖИЕ ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ". Он проехал мимо, вдыхая запах свежеиспеченных булочек, и их аромат снова напомнил ему о матери.

   Джек облизнул пересохшие губы. И почувствовал пульс на виске.

   Педали велосипеда мерно поскрипывали в утренней тишине, изредка нарушаемой людьми. Улицы были безлюдны. Все попрятались от жары. Лишь кое-где слышался скребущий звук метел и ворчание дворников; кто-то гремел кастрюлями и раздавались детские голоса; где-то громко работал телевизор, к экрану которого приросла подслеповатыми глазами какая-нибудь старушка, с готовностью развесившая уши -- передавали новости.

   -- Что-то ищешь, парень?

   На эту фразу Джек затормозил, опустил одну ногу на землю и повернул голову:

   -- Что?

   Спиной к Джеку стоял толстый буфетчик в не застегнутой, не заправленной в брюки рубашке, наброшенной на плечи поверх замусоленной майки. Он переворачивал табличку "ОТКРЫТО" другой стороной -- "ЗАКРЫТО". Стекло двери было разбито и не высыпалось на небольшое крыльцо лишь благодаря тому, что его держали полоски прозрачной клейкой ленты. Вверху, над дверью, на вывеске красовались две вздыбившиеся лошадки и название заведения: "БОЕВЫЕ ПОНИ"

   -- Я говорю, подзаработать не желаешь? -- почесывая пятерней пузо, спросил толстяк у Джека.

   -- Я тут при чем? -- едва не возмутился Джек.

   -- Вчера тут образовалась хорошая потасовка... -- Буфетчик повернулся к Джеку и уставился на него щелочками глаз. Он вглядывался подслеповатым взглядом в парня, словно тот был отражением в запотевшем зеркале. -- Едва по бревнышку мою таверну не разнесли, черти жареные. А меня, как назло, радикулит схватил. Едва ноги переставляю. Нужно подмести пол и выбросить мусор. Наведешь порядок?

   -- Я конкретно занят, дядя, -- бросил Джек, собираясь ехать дальше. -- Да и с какой радости я должен тебе помогать? И на порядок мне плевать. Это твой порядок, а не мой.

   -- Порядок -- основа экономики, сынок! -- Прищуренные глаза буфетчика смотрели на него с интересом, с хитринкой во взгляде. -- К чему юлить... Мне нужно помочь восстановить порядок в заведении. Плачу двадцать монет. Ты ведь не кагтавый евгейчик, которому папа запрещает честно заработать ручками, верно?

   -- Верно, если не умеешь зарабатывать головой. Да и с дикцией у меня порядок. К чему мне твоя грязная, грошовая работа? -- Джек бросил на буфетчика недовольный взгляд. -- Почему не нанять официанток и уборщицу, чтоб они этим занимались? На всем привык экономить, дядя?

   -- Гм! Молодец! Ты умеешь торговаться. Двадцать два доллара! -- тут же поднял цену толстяк и разразился странно тоненьким хохотом, держась обеими руками за свой выпуклый живот. Вид у него был такой, будто он предложил парню купить за бесценок весь оставшийся мир. Потом посерьезнел и сказал: -- Больше не дам. И можешь взять себе какой душе угодно завтрак. Идет?

   Джек окинул взглядом огромную фасадную витрину, столики за которой пустовали.

   -- Ты хочешь, чтоб я отравился твоей поганой стряпней? Засунь ее себе в жопу! -- выпалил Джек и с места пустился во всю прыть.

   -- Ах ты сволочь! -- побагровел толстяк, не веря своим ушам. На секунду он остолбенел от изумления. И вновь обретя дар речи, процедил: -- У меня и выпивка не фальсифицированная, чтоб ты знал! Все по-честному! Да я тебя!.. Щенок!

   -- Скинь пару центнеров жира для начала, честный! -- кинул ему напоследок Джек и рассмеялся.

   -- Моя еда отличная, сукин ты сын! Отличная!

   Буфетчик с трудом нагнулся, что-то поднял. Вдогонку Джеку полетела пустая бутылка из-под пива. Но -- мимо. Стеклянные осколки разлетелись по мостовой.

   На другой стороне улицы, ярдах в ста стояли два аборигена с метлами. Один из них усердно забивал папиросу марихуаной. Буфетчик, заметив их, заорал: "Держите вора!" Но те и не собирались устраивать погоню за Джеком, как подобает добропорядочным гражданам, потому что к таковым никогда не относились. Они переглянулись, помахали толстяку метлами и сопроводили беглеца дружным улюлюканьем.

   Буфетчик осыпал и их ругательствами, но тихо, себе под нос. Храбростью он не отличался, да и обозленные на жизнь аборигены за такие слова могли на месяц-другой забыть о том, что возле его таверны вообще нужно убирать мусор, а то и вовсе -- изрядно поколотить даже за разбитую им на дороге бутылку.

   Джек, посмеиваясь, стремительно удалялся и вскоре свернул за угол.

   Буфетчик стоял, согнувшись и держась за поясницу. Негодование его было безгранично, но сообразив, что это бесполезно, он дал волю своим чувствам и начал сыпать тирады по поводу своей тяжелой жизни, настолько жалостливые, что и ангелы могли бы выплакать глаза, если б прислушались к нему.

   Но это был не конец его страданий. Вдруг из-за поворота выскочила вереница машин, полных пьяных подростков, пребывающих на седьмом небе от счастья, с развевающимися вымпелами и флагами местной футбольной команды. "Ура! Мы победили! Ура! Мы победили!" -- орали они, проносясь мимо буфетчика. Они давили на клаксоны, и вой сигналов, смешиваясь с их громкими криками, выливался в немыслимую какофонию.

   Однако ликование по поводу победы их любимой команды этим не обошлось -- кто-то заметил злобное выражение на лице буфетчика. И тогда чей-то гортанный юный голос крикнул: "Ты что, жирный мудак, не рад нашей победе?!" -- и меткая рука швырнула по буфетчику почти полную пива жестяную банку, угодившую толстяку прямо между глаз. Буфетчику охнул, его колени подогнулись, он осел на крыльцо и схватился обеими руками за лицо. Банка рассекла ему бровь. Он, не веря собственным глазам, посмотрел себе на руку и растопырил пальцы, с которых капала кровь.

   Из замыкающих колонну машин раздался одобрительный хохот и несчастного владельца таверны осыпал целый град полупустых пивных банок и упаковок с воздушной кукурузой и соленой картофельной стружкой. Полуголая шестнадцатилетняя девица с большущей грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер, приподнялась, послала буфетчику воздушный поцелуй и тоже зареготала. Похоже, она была под крепким кайфом, потому что ее глаза вылезали из орбит, как стеклянные шарики.

   Дворники, заметив выброшенный подростками мусор и погребенного под ним буфетчика, шустро посовещались, отлили у водосточной трубы и тут же ретировались на другую улицу, где работы -- "проклятия от белого человека" -- могло быть поменьше. Телевидение, алкоголь, случайные связи и рок-н-ролл, -- весь этот когда-то чуждый им "дух белых" заставили забыть их о своей прежней жизни. Но это было все лучше, чем прозябание в резервациях, где аборигенов держали на правах объявленной вне закона банды и голод сокращал их численность день ото дня. Там даже собаки с прилипшими к позвоночнику желудками были больше похожи на грызунов. А по ночам крики горести людей и животных достигали небес.

   Вереница машин футбольных болельщиков, рыча двигателями и стреляя выхлопными трубами, унеслась прочь.

   А Джек наконец выехал на финишную прямую, ведущую к дому, где снимала меблированную комнату Цирцея.

   Жара же продолжала сгущаться.

  

   * * *

  

   Джек стремглав мчался по Либерти-стрит, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух, пока не доехал до отеля. Это было небольшое кирпичное здание, неудачная попытка сымитировать стиль пережитков рубежа веков, три этажа сплошного уродства.

   У парадной двери, на которой чья-то неумелая рука выцарапала гвоздем рисунок марихуаны, Джека встретила тощая проститутка в ситцевой юбке и блузе, на шее у нее болталось дешевое ожерелье, ярко сверкавшее на солнце. Несмотря на свой жалкий вид, держалась она с какой-то царственной осанкой, совсем не подходящей ни к ее внешности, ни к одежде.

   Джек спешился и подкатил велосипед к парадному входу.

   -- Эй, парень, ты чего такой запыхавшийся? Какая беда стряслась или спешишь к своей азиаточке? -- узнала его тощая шлюха и задрала подол юбки, обнажив бедра. -- Давай я тебя согрею, цыпленочек. Я многое умею, да и услуга моя по цене более приемлема.

   -- Моя любовь тебе не по зубам, да и такими мослами меня не соблазнишь, -- ответил Джек, окинув ее презрительным взглядом, сложил кисть руки в кулак и ткнул оттопыренным большим пальцем вверх. -- Она у себя, не знаешь?

   -- А где ж ей быть! -- усмехнулась черными пеньками зубов проститутка и ехидно добавила: -- Только она сейчас кувыркается с очень денежным клиентом. С вечера у нее остался. Придется тебе обождать, цыпленочек.

   -- Не называй меня так! -- буркнул Джек, метнув на нее гневный взгляд. Ему очень захотелось угостить ее пинком. В этот момент его сердце заколотилось от ревности и радостное настроение от предстоящей встречи с Цирцеей, кружившееся старинным вальсом в голове, тут же улетучилось.

   -- Хорошо-хорошо! -- примирительно всплеснула руками тощая проститутка. Потом она полезла в видавшую виды сумочку, достала мундштук, воткнула в него сигарету и закурила, наблюдая за парнем.

   Джек извлек из бардачка цепочку с маленьким замком, хотел пристегнуть велосипед к низкой решетчатой ограде газона, но дужка замка отказалась защелкиваться.

   -- Дьявол! -- ругнулся он. Недолго думая, завязал цепочку хитрым узлом, как его учил когда-то дядя Барри. Сломанный замок выбросил.

   -- Может, подкинешь старой перечнице монетку на выпивку? -- не отставала от него тощая. -- Кстати, зачем тебе немая, да еще и с маленькой грудью? Я могу подсказать, где найти бабу и получше. Недорого. Я знаю адреса таких сладких девочек, что и сигареты пипкой раскуривают.

   -- Как тебя зовут?

   -- Анджела, -- ответила шлюха, расплывшись в беззубой улыбке.

   Джек пошарил в кармане и протянул ей пять долларов:

   -- Держи, Анджела. И присмотри за моим двухколесным другом.

   -- А как же девочки? Хочешь глянуть?

   -- А что они могут делать лучше? Им что, вручали пластмассовые члены вместо дипломов в этих клоповниках? Не смеши! Ты, Анджела, лучше присмотри за велосипедом. И никуда не уходи.

   -- Полчаса. -- Она покрутила ветхую, мятую купюру в руке и сунула себе за пазуху, в лифчик, поддерживающий отвислую грудь. -- Не больше.

   -- Час. Буду дольше -- доплачу, -- продемонстрировал Джек широту натуры, глянул на размалеванную физиономию шлюхи, ее тощие бедра и подумал: "М-да, такую трахать так же приятно, как свежеокрашенную скамейку в парке".

   -- Надеюсь на... -- сказала тощая, молитвенно сложив руки, и умолкла, наткнувшись на сердитый взгляд парня, говоривший: "Заткни глотку, старая шлюха".

   Джек исчез за парадной дверью.

   Старая проститутка проводила его долгим взглядом и заметила, обращаясь, очевидно, к своему дешевому ожерелью:

   -- Правду говорят, что у влюбленных не все дома. Эх, попался б ты мне лет так десять назад, цыпленок...

   Оказавшись внутри, Джек поморщился от запаха мочи из углов. Миновав коридор, он оказался в холле, где заспанный мужик -- он же портье, он же коридорный, он же хозяин отеля -- поднял голову, посмотрел на него, кивнул и провел долгим затуманенным взглядом, а после снова лег щекой на руки и погрузился в дремоту. Должно быть, он принял парня за посыльного. А чего? Одет тот прилично, на вид уж никак не бродяга, да и возраст подходящий. Для него он -- человек без лица. Посыльный.

   Джек поднялся по темной ветхой лестнице на третий этаж с той быстротой и легкостью, которые доказывали, что он бывал здесь не раз. Прошел по длинному ломаному коридору, пропитанному миазмами секса, марихуаны, потных человеческих тел и черт знает чего еще, что сложно идентифицировать. Кто-то без перерыва переключал телевизор с канала на канал, очевидно, решив делать это до тех пор, пока из него не пойдет дым. Кто-то ругался. Два шестилетних мальчугана писали мелом на соседской двери непристойные слова, от смысла которых и Джек поморщился. И тут мысли парня приняли какое-то странное направление, заставившее его сбавить шаг и остановиться у меблированной комнаты номер "176", практически подкравшись к двери, на которой кто-то из жильцов ножом вырезал слова: "Милый, не желаешь трахнуться со мной по-собачьи?" Он приложил к ней ухо и стал слушать. Меж бровей пролегла складка.

   По другую сторону двери раздался знакомый Джеку смех. Но на этот раз он был пьяный и бесстыдный.

  

   * * *

  

   -- Твоя информация оказалась первосортной, детка! -- произнес высокий худощавый мужчина лет сорока пяти, сидящий в трусах на кровати. Он потянулся к своим штанам, валявшимся на стуле на груде одежды, достал из кармана свернутые трубочкой, перехваченные резинкой деньги, и кинул на простыню. -- Вот, держи. Часть гонорара.

   -- А плата за... -- начала девушка.

   -- Это аванс. Но там ровно в два раза больше, чем обычно, -- перебил ее мужчина. Он достал сигарету, зажигалку и закурил, пуская дым к потолку. Покосился на аппетитную грудь девушки. -- Заказчики не поскупились в этот раз. И пообещали добавить втрое больше, если у них все состыкуется, как надо. Я молодец, не правда ли?

   Она отхлебнула из стакана вино и пьяно рассмеялась. А затем сказала:

   -- Ты решил спать со мной бесплатно? Не много ли ты о себе возомнил?

   Он улыбнулся, явно довольный собой.

   -- Бесплатно сейчас и комар не сосет. Тебе ли не знать этого? Но я дал тебе в два раза больше денег. Не будь такой скрягой -- это до добра не доведет.

   Девушка снова рассмеялась -- с ноткой презрения к жадности мужчины:

   -- Информация того стоила -- сам сказал. Не будь жадной свиньей! Я честно зарабатываю. А ты -- пользуешься моментом.

   -- Ты называешь меня жадной свиньей? Я могу так же назвать тебя слишком дорогой шлюхой. Я простой осведомитель, а не президент нефтяной компании. Но я блюду интересы национальной безопасности. У нас и так все вокруг засрано до невозможности. А ты... Довольствуйся тем, что даю, и тем, что прикрываю твою роскошную попку от полиции, когда в этом возникает потребность. Иначе бы ты выпячивала титьки и подставляла свою дыру на каком-нибудь воняющем мочой перекрестке, а не в этом номере.

   Взгляд девушки стал суровым:

   -- Грязная свинья! Ты -- грязная свинья! Хам! Лучше б я и дальше работала официанткой в какой-нибудь вшивой забегаловке, чем работала на такого урода, как ты.

   Мужчина рассмеялся:

   -- Поздно пускать слюни, когда рандеву окончено. Вы только и можете, что зарабатывать на жизнь единственным доступным способом, если рядом нет богатеньких папы с мамой. Не строй, сука, из себя заблудшую овечку.

   -- Сволочь, ты не хрена не знаешь обо мне! Мой отец был крупным чиновником, и если бы...

   Мужчина хмыкнул.

   -- Теперешняя суть важней прошлого имени. Вы, бабы, вечно спотыкаетесь нарочно. Разве кошка может споткнуться, а?

   -- И сколько ж ты себе взял за то, что я предала человека, который меня любит?

   Мужчина навел на нее тяжелый взгляд, точно ствол неведомого оружия.

   -- Говори: любил. Так вернее будет. Пожалела сопляка? Не поздно ли? Или успела влюбиться в щенка? -- он презрительно поджал губы.

   -- Что?.. Они что -- убьют его? Да?

   Мужчина промолчал.

   -- Отвечай! Они его убьют, да? -- Она громко поставила на тумбочку стакан, расплескивая его содержимое. Глаза ее запылали тревогой.

   -- А ты как думала? -- ухмыльнулся мужчина. -- Каратели ни с кем не церемонятся. В отряде "Кракен" отпетые головорезы! Лучшие из лучших, каких я только видывал. Они в два счета убьют всех этих вороватых бродяг, если те начнут сопротивляться. И правильно сделают. Этих крысят надо отлавливать и давить. Ты уже все одно больше не увидишь своего щенка. Он идеальный кандидат в дурачки. И ему железно обеспечены кандалы и пожизненная каторга. Оттуда вообще редко кто возвращается. Он там будет облизывать чужие жопы в сортирах, только чтоб не сдохнуть от голода.

   -- Помнится, ты говорил, что им нужен ребенок, которого они нашли. И только! Ребенок! Разве не так? Зачем же убивать? Зачем?!

   -- Им также не нужны бандиты, как и не нужны свидетели.

   -- Они еще дети!

   -- Хороши дети -- мерзавцы, воры, убийцы и подонки... -- продолжал ухмыляться мужчина. Он затушил окурок в пепельнице и потянулся, хрустнув позвоночником. -- Чего ж ты спишь-то с мальцом?

   -- Мал, да удал, в отличие от некоторых! -- девушка попыталась побольнее уколоть его мужское самолюбие.

   Тот хмыкнул и сказал:

   -- Мало ли у тебя было таких мальчишек? И кто за это все платил? Забыла? Знал бы я раньше это, то этого сопляка уже давно бы замочил и воткнул ему в задницу его же член, как рождественскую свечку.

   -- За Джека ты мне нисколечко не платил. Не ври! И убивать их не за что. Воры? Да! И все-таки они еще дети!

   -- Малолетние воришки, грязные оборванцы, сукины дети. Одним словом, пускать таких в расход -- благое дело. Как пить дать так и будет.

   Скрипнул ключ в замочной скважине.

   Дверь распахнулась.

   Девушка повернула голову, выронила деньги и закусила нижнюю губу.

   На пороге стоял Джек.

   Он, словно проглотив язык, с величайшим изумлением переводил взгляд с девушки на незнакомца, которые тоже взирали на него с безмолвным изумлением.

   Цирцея натянула простыню до подбородка и приоткрыла рот. Грудь ее тяжело дышала.

   Джек стиснул зубы, желваки на его лице зашевелились. В этот момент он испытал такое разочарование и горечь, что ему хотелось убежать прочь и броситься вниз с края света. Одному Богу было известно, какими мрачными мыслями переполнялась его голова.

   Заговорили они одновременно и произнесли одни и те же слова:

   -- Ты?

   -- Ты... -- запнулся на секунду Джек. -- Ты умеешь говорить?

   -- Что этому сопляку здесь надо? -- грозно сказал мужчина, но прочитав испуг на лице девушки, спросил: -- Это он?..

   Она кивнула, не сводя с Джека затуманенных глаз.

   -- Ну что ж, дорогому гостю -- и почет особый, -- сказал мужчина и одарил Джека улыбкой опереточного злодея.

   Все произошло в один миг. В тот самый момент, когда мужчина сунул руку под подушку, где лежал его пистолет, Джек резко взмахнул рукой -- и острое лезвие ножа вонзилось тому в шею. Мужчина обхватил ладонями горло и захрипел, глаза его выкатились из орбит, словно его ужалила ядовитая гадина. Затем он повалился набок и скатился с кровати на пол. Сквозь пальцы его быстро поползли красные змейки крови, которые он как будто хотел запихнуть назад.

   С усилием поднявшись, мужчина направился к Джеку, медленно-медленно, продолжая держаться за шею, из которой хлестала кровь. И тут его колени дрогнули. Он снова повалился на пол, судорожно дернулся и поджал под себя ноги.

   Крепко стиснув зубы, Джек улыбнулся -- оскалился, как хищник, который выследил и затравил свою добычу. Злость грызла его нутро, как бешеная крыса, как целое полчище крыс, впивающихся зубами в осознание того, что его предали, продали -- как лоха, точно последнюю дешевку.

   Джек подошел к мужчине. Тот уже затих и почти не шевелился. Подрагивала нога. Он разжал его пальцы и вытащил нож из раны, вытер кровь с лезвия о подушку. Достал из-под нее "Беретту" и сунул за пояс. Заметил бумажник, торчащий из кармана брюк убитого.

   -- Как твое настоящее имя? -- Бумажник из брюк незнакомца перекочевал в карман Джека.

   Он пристально посмотрел на Цирцею.

   -- Лили... -- обронила девушка.

   -- А его? -- указал на труп Джек.

   -- Диего. Он сутенер, шантажист, сволочь! Я не хотела, поверь... Если бы я знала, то я бы убила его!

   -- Я считаю иначе. Первая мишень -- я. -- Джек сцепил до боли зубы. -- Я!

   От его взгляда ей стало страшно, глаза ее заблестели, и она была готова вот-вот дать волю слезам.

   -- Прости, Христа ради... -- жалобно выдохнула она.

   Джек приложил указательный палец к губам:

   -- Тс-с-с!

   Жуткая "улыбка" сошла с лица Джека, оно будто превратилось в камень. К ее словам он остался равнодушен, как нож правосудия.

   Он обошел кровать, нагнулся, поднял с пола деньги, выроненные девушкой, развернул, пересчитал и бросил ей в лицо:

   -- Это твое. Неплохо, весьма неплохо. Две с половиной штуки русских рублей за жизнь сироты. На наши -- это почти двадцать тысяч по нынешнему курсу.

   Девушка дрожала от страха. Она была уверенна, что находится на волосок от смерти.

   -- Я ведь любил тебя... -- задумчиво и как-то безучастно произнес Джек, запнулся, а затем поэтично добавил: -- Ты была для меня ярче радуги. Сколько слов о любви я слышал от тебя -- хоть бедным раздавай...

   -- Джек... -- Рука девушки осторожно, точно боясь обжечься, потянулась к нему.

   -- Нет! -- сказал он и жестом остановил ее. -- Больше не дотрагивайся до меня! Никогда!

   Джек помолчал, смотря на нее все тем же сосредоточенным взглядом. А что говорить? Прости-прощай, и так все понятно. Потом сказал очень серьезно:

   -- Я любил тебя. А ты все это заживо в гроб уложила... заживо -- в гроб... -- Джек замолчал, не зная, что еще добавить к своим словам. Развернулся и зашагал прочь.

   -- Джек! Джек! -- воскликнула она. И слова ее начали таять: -- Джек... котик...

   Дверь громко хлопнула.

   Со столика зеркального трельяжа упала маленькая фотография в рамке, стекла разлетелись по полу.

   -- Джек, не уходи... -- почти прошептала девушка. -- Ну, пожалуйста...

   Она уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд. Она кляла свою судьбу, настырную неудачницу. Она была готова броситься очертя голову в объятия любой смерти, лишь бы ничего этого не произошло, лишь бы вернуть Джека, вернуть любовь, которая перестала в нем дышать. Она чувствовала себя так, будто от нее отрезали добрую половину. Перед ней разверзлась бездна -- осознание того, что она натворила.

   С этого момента она потом еще долго думала, что дальше не стоит жить. Погружаясь в яркий свет лампочек ночных клубов, в громкую музыку, в завесу табачного дыма, в смесь ароматов парфюма, пива и пота она понимала, что находится в аду. Наклоняясь над зеркальцем с белым порошком, она видела отражение своих глаз, в которых поселилась мертвая чернота -- мириады копошащихся тварей, мокрых и блестящих. Настоящие норы с кровожадными насекомыми. Откупоренные банки с червями. Несколько раз она хотела свести счеты с жизнью, но что-то внутри нее восставало. И боль становилась терпимей, нехотя уходила за кулисы. Неискупленное чувство вины зарастало слезами и самооправданиями, как брошенная могила -- сорняками.

   Любовь часто кончается несчастьем и увечьями для тех людей, кто бежит с поля боя и поздно начинает ценить ее удушливую красоту. Тогда наступает момент, когда нет выбора, когда между ними больше нет ничего -- между ними меньше, чем ничего.

  

   * * *

  

   Вниз Джек спускался сам не свой. Мускулы размякли, как мороженное на солнце. К горлу подступала тошнота. Он был удивлен, какую пустоту в душе он ощутил. С каждым шагом в нем что-то умирало. И он понял, что уже никогда не увидится с Цирцеей, и ему уже было на это наплевать. Решение принято -- окончательно и бесповоротно. Впервые он не испытывал восторга и от убийства врага. Слова незнакомца блуждали эхом по его ушам: "В отряде "Кракен" отпетые головорезы... Они в два счета убьют всех этих вороватых бродяг..."

   "Убьют!.. Убьют!.. Убьют!.." -- молотом стучали слова в голове Джека. Вот она пунктирная цепочка "следов", ведущая к ответу! На секунду мысли Джека остановились, его осенило: "Да, да! Тот шеврон на плече офицера! Надпись на нем -- отряд "Кракен"!" -- и он ускорил шаг. Он почти бежал по ступенькам. Нужно было спешить.

   Владельца отеля в холле не оказалось. Смылся. Возможно, уже звонит в полицию, решил Джек, а может, и нет -- кому нужна лишняя проверка и допросы постояльцев, среди которых могут оказаться те, кто в розыске? Труп можно выбросить на улицу и в соседнем квартале. А ведь могли никого и не убить, а просто ранить. Тогда -- сами разберутся. Именно так и должен думать хозяин этого притона, мысленно решил Джек. Ну его к дьяволу! Пусть делает, что хочет! Сунется с вопросами -- и его завалю.

   Он практически пробежал через коридор, с каждым шагом ускоряясь, и распахнул парадную дверь. Яркий свет больно ударил ему в глаза. Он остановился и зажмурился.

   Проститутка Анджела переминалась с ноги на ногу, как девочка, которой не терпится в туалет сделать "пи-пи". Солнце палило, и проститутка надела на голову зеленую шляпку, которая в купе с выцветшей красной блузой и юбкой напомнила парню морковку. Увидев Джека, она тотчас устремилась к нему:

   -- Ты быстро... -- И отшатнулась в сторону, увидев, что правая рука парня в крови. Сумочка едва не выпала из ее руки. -- Что стряслось, а? Ты убил их? Ты, маленький засранец, убил их?! -- И бочком, бочком попятилась назад и завопила, зовя кого-то на помощь:

   -- Альфред! Альфред! Этот сопляк убил Красотку Лили и ее клиента! Он когда-нибудь и меня убьет! И тебя! Ты слышишь, Альфред! Он убил их!

   Джек открыл глаза, прищурился и заметил, что из ярко-синего кабриолета, причаленного к тротуару на противоположной стороне улицы, выбирается здоровенный негр в пестрой рубахе навыпуск, мешковатых штанах, сандалиях и едва ли не килограммовым золотым крестом Осириса на жирной шее. Рука толстяка потянулась к пассажирскому сиденью, и Джек увидел рабочий инструмент смотрителя ночных жриц любви -- от русских оружейников, с магазином на тридцать патронов. Медлить больше было нельзя.

   Взвешивать шансы было некогда.

   Джек выхватил пистолет, поднял его на уровень глаз, развернув рукоятью в сторону, и широким уверенным шагом направился к сутенеру, подражая крутому парню из старых фильмов.

   Время начало тянуться как резина. Сутенер, увидев пистолет в руке Джека, забыл про свой автомат и застыл, как замороженный овощ, пока первая пуля не вонзилась в его грудь. За ней последовали и остальные. В пестрой рубашке сутенера появлялись рваные дырочки, и она быстро напитывалась кровью. Джек, не останавливаясь, стрелял в него.

   Сутенер выронил автомат, шагнул ему на встречу. Один шаг. Второй. Третий.

   Проститутка продолжала орать.

   Джек напрягся. Почему этот гад не падает?

   Но тут колени негра подогнулись, словно были сделаны из глины, и он рухнул спиной на асфальт.

   Анджела, ошеломленная, на секунду онемела от ужаса, а потом вновь заверещала и бросилась прочь. Джек развернулся на девяносто градусов и сделал два выстрела ей в спину. Одна пуля пробила сердце, вторая вошла в правое легкое. Проститутка умерла раньше, чем упала, ее повело в сторону, она ударилась о фонарный столб, а затем уж свалилась на тротуар, бесстыже оголив тощие ноги. Голова с застывшими в недоумении глазами опустилась на проезжую часть, как раз на первую полосу едва видимой "зебры" перехода. Сумочку она продолжала сжимать в руке. Ее жизнь Джек отрубил так аккуратно и быстро, как могла бы сделать разве что гильотина.

   Джек склонился над умирающим, истекающим кровью негром, который совсем недавно сам намеревался его убить. Тот тяжело дышал, изо рта шли струйки крови, густой и почти такой же черной, как и его кожа. Сутенер был в двух шагах от смерти. Мотня его штанов потемнела от выпущенной мочи.

   -- Ну что? Все о'кей? -- Джек схватил его за шиворот, дернул и со всего маху ударил рукоятью пистолета в лицо. -- Хотел меня завалить, сраный ниггер? Хотел, сука?! Отвечай!

   Тот что-то неразборчиво прохрипел. Маска крутого парня исчезла с его лица. Он давился кровью, белки глаз вылезали из орбит, как два вареных яйца, с которых сняли скорлупу. Негр попытался приподняться на локтях, но у него ничего не вышло, тогда он умоляюще поднял правую руку.

   Джек снял золотую цепь с крестом с шеи сутенера. Негр заулыбался, благодарно моргая глазами.

   -- Баш на баш, приятель... -- прохрипел он, из последних сил торгуясь за свою жизнь. Сейчас он дрожал больше от нетерпения и надежды, чем от страха и боли, желая услышать положительный ответ.

   Джек кивнул:

   -- Жизнь -- штука непредсказуемая. Верно, толстяк?

   Сутенер кивнул в ответ. Он был сейчас готов согласиться со всем, чем угодно. Даже с тем, что его каждое утро трахает соседский кокер-спаниель, а он получает от этого оргазм.

   Джек выпрямился и показал свободной рукой кружок из большого и указательного пальца, значившее "о'кей". И тут же прицелился негру в лоб и трижды нажал на спусковой крючок.

   -- Дерьмо господне... -- только и успел выдохнуть сутенер.

   БА-БАХ! БА-БАХ! БА-БАХ!

   Раздался сухой щелчок.

   Лицо негра превратилось в невероятно кровавое месиво.

   Ветерок подхватил катящуюся по дороге жирную обертку от еды из ближайшей закусочной и прилепил ее к уху сутенера, точно пластырь.

   -- Так вот, никакой ты мне ни приятель. Вся проблема в том, что такие ниггеры, как ты, не желаете и не умеете трудиться. Даже воровать толком не умеете. Из-за вашего африканского темперамента и балдеете на дороге с простреленной черепушкой. Если не умеешь что-то делать, то и не берись. Потому сила и правда на моей стороне, а не на вашей. Кто прав, тот и сильней, тот и победил.

   Джек отвернулся от окровавленного лица сутенера. Очевидно, в обойме были какие-то особые патроны. Возможно, разрывные или со смещенным центром тяжести. В таких тонкостях Джек не разбирался.

   Кожух-затвор пистолета находился в заднем положении.

   Последний патрон, мысленно отметил Джек, чертыхнулся, выбросил бесполезное оружие и направился к кабриолету.

   Он постоял возле машины, прислушиваясь и осматриваясь. Его сердце стучало как барабан. Кое-где дернулись шторы на окнах, показались перепуганные лица, но тут же исчезли. Люди боялись. Страх, как микроб, заразил их всех. На улице повисла резкая тишина.

   Джеку не понравились эти окна. Они казались ему просто сумасшедшими. Они корчили ему рожи, подмигивали колышущимися шторами, за которыми пряталась куча любопытных и напуганных людишек, утоляющих жажду нового возбуждения. Мерзкие окна, покрытые грязными разводами. Мерзкие шторы, прожженные окурками.

   Хром на бампере, радиаторной решетке, колесных дисках и зеркалах обзора кабриолета ярко блистал в лучах солнца.

   На дорогу падала тень Джека.

   На залитом солнцем тротуаре лежала убитая проститутка.

   В искрящемся воздухе парили чайки, которые своим странным молчанием будто обвиняли Джека во всех грехах.

   Где-то запела птица: "Вить-вить... вить-вить... вить-вить...", внося во всеобщую тишину какую-то дозу безумия.

   Мир же пребывал в трансе, не обращая ни малейшего внимания ни на эти звуки, ни на эти беспросветные закоулки рода человеческого.

   Где-то вдалеке завыла сирена патрульной машины. Через пару секунд к ней присоединилась еще одна. Копы собирались в стаю и, скорее всего, спешили именно сюда.

   Дверь парадного входа отеля приоткрылась, оттуда сначала высунулась тощая нога в тапке с затоптанным задником, а затем показалась испитая рожа какого-то мужика с копной взъерошенных волос, в голове которого, вероятно, водилось больше вшей, чем коэффициента интеллекта.

   -- Святая срака! -- озираясь, подал тот голос и тут же исчез за дверью.

   Джек бросил в его сторону короткий взгляд и вздохнул. Что-то щекотнуло ему шею. Он хлопнул ладонью и убил крупную мошку, не успевшую напиться его крови.

   -- Эх-ма! Ну и натворил же ты дел. Теперь, приятель, ты влип по-настоящему, -- сам себе сказал Джек, проиллюстрировав в уме последние события и то, что за ним наблюдают десятки глаз тех людей, которые вскоре без труда помогут копам составить фоторобот убийцы, а после, оценив изображение, скажут: "Как вылитый!" Он был для них просто находкой. Несомненно, некоторые из них получат от полиции какие-нибудь поблажки или даже премию за своевременный звонок.

   Джек подобрал автомат, открыл дверцу водителя и уселся за руль. Заглянул в бардачок. Там он обнаружил: фонарик, рулончик клейкой ленты, пакетик с белым кристаллическим порошком, солнцезащитные очки, две гранаты, презервативы "Веселый Роджер" для орального секса (с бананово-клубничным вкусом ароматизатора -- так гласила надпись на упаковке) и три запасных магазина к "Калашникову". Отличный арсенал. Парень сунул пакетик с кокаином в нагрудный карман рубашки и осмотрелся.

   "Коробка-автомат. А, к черту! Вот везуха! С такой техникой справится и домохозяйка, ни разу не сидевшая за рулем..."

   Джек надел очки, посмотрелся в зеркало над ветровым стеклом. Теперь он не был похож на Стопроцентного Маменькиного Сынка. Скорее -- на авторитетного бандита, Большого Парня. В сущности, что произошло? Ничего. Он завалил старую шлюху, уделал ее жирного сутенера и кокнул того наглого типа, что трахал его любовницу и натравил на его банду отряд карателей. Все воздалось им по справедливости. И с потерей этих людей устои мироздания никоим образом не поколеблются. Мир все одно катится к концу света то из-за одной вещи, то из-за другой, а люди всегда сводят с кем-то старые счеты. Кому какое дело до их смерти? Завтра посудачат, послезавтра, а потом и забудут. Однако в городе какое-то время появляться будет нельзя. Попади копам в лапы, пытки и виселица гарантированы. Главное сейчас: спасти ребят, успеть предупредить. Если еще не поздно.

   Джек увидел магнитолу, клацнул на клавишу. Из динамиков раздался гитарный рев и песня:

  

   Джонни-кок, из бандитского клана,

   Вспомнил внезапно о джунглях Вьетнама:

   "Шлюху всегда добивай из нагана"!

   Вьетконговскую крысу!

   О-о-о-о-о, из нагана!

   О-о-о-о-о, из нагана!

   О-о-о-о-о, из нагана!

   Старые привычки!

  

   "Какой к херам Вьетнам? Раритетная хрень, но ритм пойдет, раз уж другой музыки нет", -- решил Джек и немного убавил громкость:

  

   Юнга Билл с бородою до пояса,

   Чтобы не слышать гадкого голоса,

   Свой мушкет засунул ей в волосы!

   Вышиб шлюхе мозги!

   О-о-о-о-о, шлюхе мозги!

   О-о-о-о-о, шлюхе мозги!

   О-о-о-о-о, мозги к черту!

   Прямо на подушку!

   В магнитоле что-то заскрипело и музыка резко оборвалась.

   "А и хрен с ней!"

   Джек вздохнул, завел двигатель и тронулся в путь. Монотонно запел обладавший поистине самолетной мощью мотор. Они оба -- Джек и автомобиль -- были вновь во власти дороги.

  

   * * *

  

   Джек вел машину, крепко сжав губы и внимательно следя за дорогой. Кабриолет с шуршанием несся вперед, стрелка спидометра качалась где-то около восьмидесяти миль, лишь на поворотах падая до сорока. За шикарным авто тянулся длинный шлейф пыли, слышался возбужденный лай собак и обрывки проклятий тех пешеходов, кто едва не угодил под колеса. Иногда, подняв глаза, Джек встречал свой хмурый взгляд в зеркале заднего вида, и тогда он улыбался и ободряюще подмигивал сам себе.

   Джек тщательно выбирал путь. Пробраться через заставы или блокпосты было невозможно по двум причинам. Во-первых, на время проведения карательной операции правительственные войска уже оцепили Пустоши до самого моря так плотно, что и мышь не проскочит. А во-вторых, увидев пацана за рулем такой шикарной тачки, солдаты сразу заподозрят неладное. О том, что он вооружен и совсем недавно совершил в Читтерлингсе тройное убийство и говорить не стоит -- скорее всего, об этом преступлении успели сообщить.

   Но одна лазейка все-таки существовала. О ней знали лишь несколько контрабандистов, плативших хороший процент от выручки начальнику полиции, но и те пару лет назад куда-то бесследно исчезли. Возможно, их и "убрал" сам главный полицмейстер перед очередными выборами, дабы у конкурентов не появился неоспоримый компромат о его связи с преступным миром. Также о тоннеле знали немногие беспризорники, такие как Джек. Это была заброшенная штольня, в которой когда-то добывали то ли уголь, то ли руду, превращенная контрабандистами в сквозной тоннель, по которому мог легко проехать даже небольшой грузовик.

   Тоннель начинался за полторы мили от ограждений из колючей проволоки, проходил прямо под небольшой рекой, а заканчивался уже далеко в дебрях тумана, у пристаней Корабельного кладбища, где на спокойной глади залива навсегда сгрудились металлические корпуса пароходов, малотоннажных суден и стройные мачты яхт. Однако Джеку предстояло сделать большой крюк, перебравшись в северную часть города, минуя центр, а затем спуститься на несколько миль южнее. Улицы Читтерлингса пустовали, потому дорога не заняла у Джека слишком много времени. По пути он обратил внимание, что над Пустошами барражирует дирижабль, и нехорошее предчувствие поселилось в его сердце.

   Спустившись в низину, автомобиль скрылся из виду наблюдателей, находящихся на вышках, и запетлял по грунтовой дороге между двух холмов. Вскоре показался неприветливый зев тоннеля. Джек сбросил скорость, объехал заграждение, на котором висела табличка-предупреждение, что подземная выработка находится в аварийном состоянии, и погрузился во мрак.

  

   * * *

  

   Свет фар автомобиля раздвигал темноту тоннеля, но тут же его своды смыкались над головой Джека еще более мрачной мглой. Тоннель не тянулся ровно, а постоянно извивался, словно окаменелое чрево большой змеи, и парню приходилось ехать медленно и осторожно. От волнения он начал потеть. Джек не был в тоннеле уже больше года, многое могло измениться за это время. Гнилые балки и подпорки, покрытые плесенью и мхом, не вселяли уверенности в том, что вся эта конструкция не обвалится на голову в любой момент.

   Джек плотно зажал пальцами нос, чтобы не вдыхать смрадные запахи помета летучих мышей и дохлых животных, нашедших здесь могилу. Он мысленно отгонял страх и неуверенность. Сверху постоянно сочилась вода. Несмотря на глухое урчание двигателя, Джек отчетливо слышал, как капли барабанят по капоту, видел, как они стекают по лобовому стеклу и брезгливо морщился, если они попадали на лицо и за шиворот рубашки. Когда река сокрушит эти стены -- кто знает? Движимые какой-то непонятной силой, ее воды в любой момент могли обрушить толщу породы и затопить выработку, положив конец человеческой жизни.

   В тоннеле было душно, сыро и зябко. Паутина липкой сеткой цеплялась на лицо Джека. Иногда эти клейкие паучьи выделения становились настолько плотными, что парень запутывался в них, как человек, проснувшийся после ночного кошмара, путается в одеяле. Эта мерзкая слизь раздражала его, вызывая отвращение. Из-под колес то и дело выскакивали потревоженные крысы, а по капоту и сиденьям бегали огромные волосатые сороконожки, падавшие откуда-то сверху, из темноты.

   Мягкая крыша в кабриолете отказалась раскладываться, и это вызвало у Джека прилив гнева. Он был готов еще пару раз убить сутенера только за это дрянное обстоятельство.

   Странно, но и сам воздух стоял. Ни малейшего сквозняка. Дышать Джеку было тяжело. Голова раскалывалась от нехватки свежего воздуха -- казалось, что пульсируют даже глазные яблоки. По лбу, щекам и носу обильно потекли капельки пота, он смахивал их, из-за чего лицо быстро покрылось грязными разводами. И еще Джеку очень хотелось пить -- к горлу подступала горечь, -- но флягу он оставил пристегнутой к велосипеду.

   Где-то далеко в глубине подземного хода раздался гулкий грохот, который словно раскатистый гром пронесся по тоннелю и, удаляясь, растаял дробящимся эхом в темноте.

   -- Тьфу! Только этого мне и не хватало! Вот непруха!

   Джек заглушил двигатель и стал прислушиваться.

   Звуки не повторились.

   Спустя минуту Джек продолжил путь.

   "Что это там рвануло? -- подумал он и ощутил, как страх забрался ему под мышки, будто хотел его пощекотать, и заскользил своими холодными щупальцами по взмокшей спине. -- Нужно быстрей выбираться из этой клоаки, пока совсем не задохнулся. Неужели выход окончательно завалило? Что тогда? Как его найти? Раньше это было сделать просто: следуй за потоком воздуха и он сам тебя выведет куда надо. Может, вернуться? Нет. Необходимо двигаться дальше и не останавливаться, посмотреть, что там, но быть все время начеку, иначе чего доброго и самого засыплет тут навеки. Где же этот чертов выход? Где?"

   Тоннель словно услышал его мысли. Откуда-то раздался громкий утробный лай большого пса. Звук то удалялся, то нарастал. Да, это определенно был пес!

   Джек направил автомобиль на лай собаки. И вскоре перед собой увидел тусклое пятно, светящееся болезненным светом. Его сердце едва не остановилось.

   Перед ним была стена. Из кирпичной кладки высыпались несколько кирпичей, и сквозь образовавшийся проем пробивался яркий свет. Джек замер, словно кот перед мышиной норой. Заглушил двигатель и вылез из машины.

   Собака продолжала надрывно лаять. Где-то снаружи.

   Отогнав все страхи и сомнения, Джек поднял с земли кусок арматуры, осторожно приблизился к стене, оперся на нее руками, выглянул наружу и тут же отскочил, едва успев увернуться от клацнувших клыков.

   Из дыры на него смотрели два хищных глаза и оскаленная пасть, из которой капала тягучая слюна. От злобного рыка огромного пса цепенела душа. Воздух наполнился удушливым животным запахом.

   Джек ткнул прутом арматуры в собачью морду, надеясь, что та испугается, почувствовав боль, и исчезнет. Но собака не собиралась убегать, и рык превратился в оглушительный, душераздирающий рев. Вторая попытка поранить собаку закончилась тем, что животное вырвало прут из руки Джека и утянуло с собой. Через секунду пес показался вновь. Очевидно, что он был бешеный.

   "Пока эта псина здесь крутится, я не смогу выбраться, -- быстро обмозговал ситуацию парень. -- Стрелять тоже нельзя -- можно внимание амфибий привлечь, те сразу поймут, что здесь человек. Перво-наперво нужно избавиться от собаки".

   Джек поднял кусок отвалившегося кирпича и бросил им в собачью морду. На этот раз удачно.

   Пес взвизгнул и отскочил.

   Джек, не сдержавшись, испустил первобытный победный клич. И тут же себя ругнул за это.

   "Так-то лучше, -- подумал он. -- Мои косточки не по твои зубки! Эх, что делать теперь? Проще проделать дыру и дальше идти пешком. Все быстрей, нежели разбирать кирпичи, чтоб могла проехать машина".

   Джек прислушался. Вой повторился, но уже где-то далеко.

   Разобрав часть кирпичной кладки, парень забрал с собой оружие и вылез из каменного жерла наружу. Золото и деньги он завернул в старую ветошь, найденную в багажнике авто, и спрятал в тоннеле под камень.

   Пес продолжал завывать. Его печальный, дикий, но странно красивый плач витал в тумане, как призрак.

   Джек осмотрелся по сторонам и вздохнул. Кругом лежала знакомая, но враждебная земля, готовая в любой момент сожрать его гигантскими зубами. Только сейчас он почувствовал, как трясутся руки и бешено колотится сердце.

   Нужно спешить.

   Братья в опасности.

   Снаружи все заволокло туманом. Он всплывал из моря, окутывал берег, стлался по низинам, проникая всюду, и такой плотной завесой нависал вокруг, что были видны только ближайшие дома и деревья, застывшие словно призраки. Все вокруг пропиталось его влагой. Он капельками свисал отовсюду: с сучьев деревьев, с камней, с одежды Дикого Джека. Дыхание вырывалось изо рта парня клочьями тумана, как будто и сам он был соткан из него.

   Вой дикого пса растворялся и таял в тумане, словно тот гнался за скользящим над Пустошами солнцем.

  

   * * *

  

   Бывшая гостиница "Уинстон Черчилль". Штаб-квартира банды Джека

  

   -- Вперед, засранцы! -- рявкнул конвоир, на синем рукаве которого желтели сержантские нашивки. И подтолкнул в спину Джо Снежка стволом автомата, Клима же ткнул по ребрам прикладом -- тот согнулся, застонал и зашелся от боли нестройным кашлем.

   --Эй, полегче! -- грозно буркнул Снежок. Наручники, сковывавшие его руки, еще плотнее вцепились в запястья.

   Конвоир презрительно скривил губы:

   -- Шевелись! Не то и тебе вмажу, чернозадый. Для короля банановой пальмы ты очень много болтаешь.

   Около двери комнаты, которую еще два часа назад занимал Джек, стояли два карателя -- рослые молодцы в лихо заломленных синих беретах и с укороченными автоматами на груди. Они стояли, широко расставив ноги, и внимательно рассматривали задержанных беспризорников.

   -- Эти оборванцы -- те самые, -- сказал конвоир часовым, поправив свой берет.

   Один из них молча кивнул, постучал в дверь, приоткрыл ее и доложил тем, кто находился в комнате.

   -- Заводите обоих! -- послышался ответ.

   Конвоир снова ткнул стволом Джо и процедил сквозь зубы:

   -- Веди себя хорошо и говори правду, ниггер, не то шкуру спущу. И приятелю твоему советую. Уверяю, вы недолго продержитесь, сопляки, если я возьмусь за вас всерьез. Ты понял, черножопый? А ты, очкарик?

   Снежок ничего не ответил. Пусть оскорбляет меня, подумал он, мое молчание будет ему хуже плевка в рожу.

   Клим вздохнул, потупившись в пол.

   Конвоир приблизил свое лицо к уху Клима.

   -- Ты что-то сказал, сладкий ты мой? -- спросил он с глумливой усмешкой, пытаясь усилить оскорбление.

   Часовой отворил дверь и мотнул головой.

   -- Вперед! -- скомандовал конвоир.

   Джо Снежок и Клим вошли в комнату.

   В комнате находились двое. Один из них -- лысоватый, в элегантном белом льняном костюме -- стоял возле огромного глобуса, опираясь на трость и повернувшись спиной к вошедшим. Он что-то рассматривал на глобусе и курил сигару, голубые кольца дыма безмятежно подымались к потолку. Другой, в форме офицера -- коренастый, мускулистый, с бобриком черных волос и бычьей, подергивающейся шеей, -- напоминал постоянно рвущегося в бой боксера. Лицо у него было обветренное и потемневшее от солнца, левую скулу пересекал грубый шрам. Он сидел за столом, положив перед собой на бумаги пистолет, тонированные очки и широкополую шляпу.

   -- Задержанные бродяги доставлены, сэр! -- доложил сержант, бодро отсалютовав и пристукнув каблуком по полу.

   Офицер, сидевший за столом, просматривал какие-то документы.

   -- Свободен-сержант-больше-ничего-не-требуется, -- не поднимая глаз, протянул он с надменной монотонностью.

   -- Есть, сэр!

   Конвоир развернулся и вышел в коридор.

   Дверь за ним тихонько прикрылась.

   -- Кто такие? -- Офицер отвлекся от бумаг, разложенных на столе, и уставился тяжелым взглядом на вошедших подростков, словно говоря: мне долго ждать ответ?

   Джо немного подождал, чтобы выказать дерзость, но не переборщить, и ответил скромно:

   -- Меня зовут Джо.

   -- Сэр! -- назидательным тоном напомнил офицер, сдвинув брови. Шея его снова дернулась.

   -- Меня зовут Джо, сэр.

   -- Фамилия? Откуда родом?

   -- Фамилии не помню. Где родился -- тоже. Я с малых лет бродяжничаю, сэр.

   -- Тогда назови свое прозвище. Сколько тебе лет?

   -- Снежок. Джо Снежок. Я не умею ни считать, ни писать. В школе никогда не учился.

   -- Сэр! -- рявкнул офицер. Лицо у него стало такое, будто он собрался бросить Джо на съедение львам.

   -- Да, сэр, -- тут же поправился Джо, глядя исподлобья на офицера.

   -- Кто у вас главарь? -- последовал вопрос.

   -- Да вы и сами, наверно, знаете, сэр.

   -- Я спрашиваю -- кто?

   -- Джек, -- ответил Джо. -- Но его с нами нет, сэр.

   -- Где же он?

   -- Отправился в город и вряд ли вернется сюда. Ваш дирижабль, сэр, видно издалека.

   -- Ничего. Отыщем.

   -- Сомневаюсь, сэр.

   Клим, опустив глаза, разглядывал затертый паркетный пол.

   -- Чего! -- рассвирепел майор. -- Я тебе сейчас вырву кишки и сделаю из них подтяжки к штанам!

   -- Господин майор, -- раздался необычайно вежливый и приятный голос того человека, который стоял возле глобуса. -- Это еще дети. С ними нужно несколько иначе обходиться.

   Офицер покосился на него и ответил:

   -- Как вам будет угодно, сэр. Они тут сплошь бандиты. Я бы их всех шлепнул, будь на то моя воля. Но раз уж... Ведите тогда допрос сами.

   -- С удовольствием, майор, -- сказал тот. -- Кстати, что у нас сегодня на обед?

   -- Жареный кабан с ананасами. Коньяк тридцатилетней выдержки. И мороженое с тропическими фруктами на десерт.

   -- Отлично. Кабан -- это не свинья, -- сказал он так, будто только что поставил галочку напротив какого-то пункта в своем мысленном ежедневнике.

   Клим от этого приторно-вежливого голоса лысоватого человека дрогнул, поднял голову и начал вглядываться в его фигуру. Джо почему-то захотелось попробовать на вкус кабана с ананасами, и он сглотнул слюну, превращавшуюся во рту в подобие клея.

   Незнакомец медленно повернулся к ним лицом.

   Джо он показался совсем не страшным -- обычный толстосум, слишком поглощенный добыванием денег, а возможно, даже богатенький тщеславный гомик, судя по внешнему виду. Только какого черта он здесь делает?

   Однако Клим замер на месте с расширенными от ужаса глазами, с таким ощущением, будто ему воткнули в живот штык. У него перехватило дыхание, и даже пот проступил на лбу.

   Человек был невысокого роста, с прилизанными назад волосами, такими редкими, что сквозь них проступал розовый череп, темными глазами, бездушными, как у акулы, и какими-то совершенно маленькими, почти детскими, холеными ручками, годными лишь для того, чтобы лежать на животе. Одет он был, как упоминалось ранее, дорого и со вкусом. На пальце поблескивал перстень с крупным красным бриллиантом.

   Это был ОН! Яков Зиновьевич Вальцан, известный в криминальном мире как "Яшка Алмазик". Клим сразу его узнал, несмотря на то, что прошло много лет. Странно, но хладнокровный убийца и вор, лишивший Клима не только родителей, но и огромного наследства, нисколько не постарел за эти годы. Разве что полысел и притворная грусть, всегда жившая в его взгляде, стала еще более выразительной. Этого человека вряд ли мучили кошмары и совесть даже во сне.

   -- Я надеюсь, что вы оба будете со мной достаточно честны, а у меня не возникнет повода беспокоиться о том, чтобы проверять, говорите ли вы правду или лжете. У меня имеется достаточно методов, чтоб добиться воссоздания истины у лжецов, страдающих амнезией. -- Вальцан подошел к Климу и взъерошил пухлой ручкой его волосы. -- Вопрос первый: как твое имя, мальчик?

   -- Башка, -- ответил тот, опустив голову. Он рассматривал белые остроносые туфли своего врага. Ему стало трудно дышать, гортань сузилась до размеров миниатюрного клапана.

   -- Сэр! -- не сдержался офицер, привстав из-за стола. -- Говори "сэр", сопляк! Не то я оболью твои яйца керосином и поднесу к ним спичку!

   Вальцан, попыхивая сигарой, отмахнулся от него:

   -- Ничего-ничего, майор, пусть продолжает.

   -- Вопрос остается прежним, Башка. Как твое настоящее имя?

   -- Я не помню. Я попал сюда совсем маленьким.

   Снежок покосился на товарища, но ничего не сказал. Такой ответ и его сильно удивил. Понять суть этой лжи Джо не мог, как и ляпнуть чего лишнего.

   -- Вопрос второй... -- Вальцан приподнял рукоятью трости подбородок мальчика, заставляя того смотреть ему в глаза. -- Что же делает русский мальчик в тысячах километров от дома?

   Клим поморщился и едва не чихнул, запах табачного дыма ему не нравился.

   -- Это вам надо спросить у моих родителей и у моря, -- сказал он и подумал: "Черт! А он ловкач, раз сходу раскусил мой акцент и определил национальную принадлежность".

   -- Поэтично, парень. Одобряю. Где же они -- родители? -- Его черные глазки блеснули.

   -- Умерли. Давно.

   Вальцан прищурился, всматриваясь в глаза парня.

   -- А море -- высохло? -- Его усмешка потонула в клубах дыма.

   -- Нет, думаю, море осталось на месте.

   -- Скучаешь по снегу?

   -- Каждый человек о чем-то скучает, сэр.

   -- Как давно умерли твои родители? -- все тем же непринужденным тоном поинтересовался Вальцан.

   -- Я не помню. Мне было два года, может, и меньше.

   -- Где же вы жили? Как называлось то море?

   -- Не помню, но оно было теплое летом и холодное зимой. И там не было пришельцев. Отца я не помню. Его убили мародеры, так мне сказала мама. А море... Мама как-то говорила, что амфибии не могут жить в той воде. Она воняет для них.

   -- Кем была твоя мать? Как ее звали?

   -- Имя ее я тоже не помню. Она работала поварихой на плавучем заводе по переработке рыбы. Там всегда страшно воняло. Эта старая посудина пошла ко дну во время сильного шторма, а меня спасли другие моряки, случайно оказавшиеся поблизости. Мама утонула. Потом они меня продали первым встречным работорговцам, направлявшимся в Австралию. Кому еще нужен сирота? Сирот обычно продают либо бездетным семьям, либо на фабрики, но я никому не приглянулся, да и был слишком мал, чтоб работать. В сиднейском порту работорговцы меня просто прогнали. Я долго скитался, пока не оказался здесь. Это все, что я помню, сэр.

   -- Понятно... -- Вальцан о чем-то задумался. -- Проживали вы к Крыму, скорее всего. Из-за высокого содержания сероводорода в придонной воде на больших глубинах пришельцы там не прижились. Но очень уж ты похож на одного человека. Очень... Как, ты говоришь, твоя фамилия?

   -- Я не помню, сэр. Ни фамилии, ни имени. Я же вам говорил. Забыл. Мал был.

   -- Да, да, -- согласился Вальцан. Он подошел к столу, взял с него бумажный лист с чертежами, развернул так, чтоб оба подростка могли видеть его содержимое, и спросил у Клима: -- Это нашли в твоей комнате, парень. Среди множества книг. Кто это начертил? Кто делал все эти расчеты?

   -- Я, сэр, -- быстро сознался тот. Отпираться было бесполезно, да и слишком мало было времени, чтобы придумать что-то иное в ответ.

   -- Если это так, то ты мне солгал, -- подытожил Вальцан все тем же спокойным голосом. -- Твоя история развалилась на части из-за вранья. Чтобы такое сделать, нужно иметь как минимум высшее техническое образование.

   -- Для этого нужно желание, сэр, -- не согласился Клим и попытался улыбнуться, но улыбка вышла вымученной. -- И знания, которые я получал из книг. Неподалеку есть отличная библиотека, в которой очень много разной литературы. И технической хватает.

   -- Самоучка? -- недоверчиво спросил Вальцан, сощурившись. -- Мало верится! Не помнишь почти ничего из прошлого, даже имени своего, и в то же время сумел прочитать техническую литературу и понять ее. То, что вижу на чертежах, мог создать разве что гений. Не пытайся меня водить за нос, парень.

   -- Конечно, нет, сэр, -- спокойно ответил Клим. -- Не самоучка. Раньше тут жил один бывший профессор. Бродяга. Он был стар, много пил, а мы приютили его. Он научил меня читать, писать и всему остальному. В знак благодарности. Правда, Джо?

   Снежок кивнул и добавил:

   -- Он рассказывал много интересных историй, а мы его кормили. Старый и больной был человек, что правда, то правда.

   -- Вопрос второй: куда же подевался профессор? -- Вальцан не отрывал взгляда от глаз Клима.

   -- Год назад умер от туберкулеза, -- живо подыграл Климу Снежок. -- У нас здесь климат не очень здоровый, сэр.

   -- Где его могила? -- Вальцан перевел взгляд на Джо.

   -- Мы похоронили старика с южной стороны здания, -- вновь ответил Снежок. -- И поставили там крест.

   Джо частично соврал -- в той могиле лежал не профессор, а семилетний пацан по прозвищу "Свистун", который год тому назад действительно умер от туберкулеза.

   Вальцан посмотрел на майора -- тот кивнул, могилу он видел лично, когда совершал обход прилегающей территории и расставлял посты.

   -- Принято, -- прореагировал Вальцан без лишних эмоций.

   Он с минуту походил по комнате взад-вперед, дымя дорогой сигарой. Потом остановился и, ткнув пальцем в Снежка, спросил:

   -- Третий вопрос: где найденный вами ребенок? -- Слова его были окутаны густым сигарным дымом, как будто их произносил дракон.

   Молчание.

   -- Так, понятно, -- сказал Вальцан. Его акульи глазки блеснули мертвым холодом. -- Хотите умереть настоящими мужчинами? Похвально. Но глупо. Давайте сделаем так. Кто первый скажет правду, того я оставлю в живых. И отпущу, одарив крупной суммой денег. Все кошмары останутся позади. Второго -- либо убью, либо отправлю умирать рабом на купеческих галерах. Соврете -- убью обоих. Как вам мое предложение? Даю полминуты, чтобы все хорошенько взвесить. Время пошло.

   У Клима едва мозги не сдвинулись набекрень от кипящей внутри злости. Как же это было все мерзко! Стоять тут, перед этим ублюдком, убившим его родителей, да еще и лебезить, и оправдываться перед ним, чтобы скрыть то, кем он, Клим, является! О, мерзкая ситуация! Какие-то чертовы сценические подмостки, на которых приходится лгать и играть прямо-таки шекспировскую трагедию! Почему у него в руках нет пистолета, чтобы на месте пристрелить этого лысоватого мерзавца! Заткнуть его поганый рот раз и навсегда! Отомстить за смерть мамы и папы!

   Снежок думал иначе. Он был рад последнему вопросу толстосума, потому как, раз уж его люди до сих пор не обнаружили найденыша, то значит и Магда с Томми в безопасности. А ради этой новости он готов был принять смерть. Прошел уже почти час, как начался штурм гостиницы, а Магда с детьми покинула ее через старую дренажную систему. Ищите-свищите теперь их! Главное, чтоб Башка не взболтнул чего лишнего. Он вообще какой-то странный. На ходу выдумывает то, чего не было. А может, все-таки было? И он все время врал про отца-миллиардера и прочее?

   Вальцан бросил окурок сигары на пол и раздавил каблуком. Он оттопырил ухо ладонью и сказал:

   -- Время вышло. Не слышу.

   Парни молчали. Они взвешивали все "за" и "против".

   Офицер хлопнул себя по колену, вскочил:

   -- Сэр, давайте я с ними поговорю! Что вы с ними нянькаетесь!

   -- Сядь, -- тихим эхом отозвался Вальцан.

   Майор опустился на стул. Желваки на его лице заиграли.

   Вальцан направил кончик трости на Снежка:

   -- Ты боишься смерти?

   -- Нет, я ей в любви признаюсь, -- ответил Джо. -- Не знаем мы ничего. И точка.

   -- Отвечай за себя! -- рявкнул майор и дернул шеей. -- Я тебе, сопляк, щас яйца дверью прижму, и заставлю орать так, что стены задрожат!

   Запищала портативная рация. Майор потянулся к ней, но Вальцан остановил его жестом, сам подошел к столу, поднял рацию и нажал на кнопку:

   -- Слушаю. Прием. -- И он весь превратился в слух.

   Майор недовольно хмыкнул. По армейским меркам его работодатель в последнее время вел себя просто неприлично: стал его раздражать тем, что постоянно отстраняет его от дел и командует его людьми не через него, а лично. Теперь вот и до рации добрался. Понятно, что он платит деньги, огромные деньги, но это его проблемы. Зачем забирать работу у профессионала? Потому и проколы начались. Сбежала-таки девка с пацанами. А крайним, если что, он окажется. Спрашивать-то с него будет. И гонорар может урезать. Жадности в таких людях не меньше, чем вони на ферме скунсов.

   -- Мы взяли их. Прием. -- Послышался из динамика голос, пробивающийся сквозь статические помехи.

   -- Срочно ко мне! -- ответил Вальцан. -- Надеюсь, у вас есть представление о том, что значит "спешить". Конец связи.

   Внутри Джо Снежка что-то оборвалось и ухнуло вниз. Он остолбенел, не веря ушам.

   Вальцан вернул рацию на стол, обернулся. Он стал похож на громадного паука, вкусившего свежей крови. От возбуждения его темные глаза излучали демонический свет и говорили: "Да... Да... Да!" Он положил трость на стол, сунул руки в карманы и начал раскачиваться с каблука на носок взад-вперед, и на его лице появилась зловещая улыбка.

   -- Вот так! -- сказал вдруг он и облизнул свои тонкие надменные губы. -- Да! Да! Беглец вернулся к папочке.

  

   * * *

  

   Обхватив мать ручонками, малыш Томми с интересом разглядывал незнакомого дядю. Магда тихо плакала и гладила ребенку ручку.

   Джо Снежок с любовью смотрел на своего ангелочка и с тревогой -- на Магду. Он видел досаду и страх в ее несчастных, запавших от слез глазах, и ему так хотелось ей сказать: "Ничего страшного, крошка".

   Вальцан побагровел -- на руках у девушки был не тот ребенок. Искали белокожего. Этот же был черен, как пиковая масть.

   -- Где тот, кого нашли эти бродяги?! -- заорал он, топнув ногой. -- Долго будете мою кровушку пить?! Вы всегда работаете через пень колоду?! Мне не нужна мартышка! Где белый ребенок?

   Капрал испуганно бросил взгляд на майора, ища поддержки, но тот откинулся на спинку стула, выдохнул и пожал плечами, дескать, выкручивайся сам.

   -- Она знает, -- пробормотал капрал, кивнул на девушку и отошел чуть в сторону.

   Вальцан подскочил к Магде и шумно потянул носом воздух -- как волк, вынюхивающий добычу.

   -- Говори, -- зловеще произнес он, буравя ее тяжелым взглядом. -- Куда девался ребенок?

   Магда посмотрела на Джо Снежка -- в какой-то миг они обменялись такими нежными взглядами, словно после многолетней разлуки. Джо ей кивнул: говори, не молчи. Ему тоже стало интересно.

   -- Он погиб... -- произнесла Магда, опустив очи долу и дрожа от страха.

   -- Сэр! -- строго напомнил майор.

   -- Сэр... -- повторила девушка.

   -- Как? При каких обстоятельствах? -- вцепился в нее Фельцан. Лицо его мгновенно изменилось, став похожим на лицо ребенка, заметившего мешок с рождественскими подарками.

   -- Мы пробирались по старой дренажной трубе. Местами там было глубоко и скользко. Я поскользнулась и упала вместе с детьми в воду. -- Ресницы Магды затрепетали и слезы полились ручьем. -- Я смогла спасти только Томми, а Оскар утонул. Я ничего не могла сделать. Ничего...

   Вальцан маниакально захихикал и взъерошил свои редкие волосы. От возбуждения у него на лбу появились крупные капли пота. Он обошел Магду с одной стороны, потом с другой, будто к чему-то примериваясь. Затем остановил взгляд за окном -- на узком, загаженном подоконнике ворковали, толкаясь и изредка взмахивая крыльями, голуби. И снова повернулся к Магде.

   -- Майор, ты только внюхайся в эту дуру! -- вдруг заорал, потягивая носом. -- От нее разит ложью! Полюбуйтесь на нее! Каша вместо мозгов! Чертова дура! Утонул! Утонул! Он не может утонуть! Не может, черт вас всех подери! Ах! Господи! В каких же, мать ее, глубинах рождается человеческая глупость! Вот дерьмо! Ты его спрятала? Отвечай! Где?!

   Магда затрясла головой.

   -- Я вам правду говорю! Все так и было!

   -- Заткнись! Лгунья с большой буквы! Окажи мне эту маленькую услугу: скажи, где ребенок, и выпорхнешь отсюда свободной, как птичка. Это тяжело? Я тебя спрашиваю!

   -- Признаться в том, чего не было? -- опешила Магда. -- Вы хотите услышать от меня вранье, сэр?

   -- Дура! Дура!

   -- Он утонул, сэр...

   Магда шмыгнула носом, с опаской косясь на обезумевшего незнакомца. Малыш Томми расплакался. Джо, слушая оскорбительные слова в адрес любимой, в ярости сжимал кулаки, но понимал, что сейчас лучше ничего не предпринимать -- руки в наручниках, а одними ногами с двумя карателями ему явно не справиться, да и за дверью еще двое. Да и майор не сводил с него глаз. Нет, со всеми он не справится, не успеет. Они слишком далеко друг от друга и вооружены.

   Вальцан сплюнул, схватился за голову, а затем, расставив руки и потрясая тростью, начал кружить по комнате и вертеть головой, словно вокруг него находились невидимые зрители, которых он призывал в свидетели своим словам. Сейчас он был похож на священника из секты, вершащего свои экзотические таинства.

   -- Утонул! Утонул! -- продолжил орать он неожиданно высоким голосом. -- Верить словам женщины -- это то же самое, что верить тому, что, если с детства жевать резинку, то у тебя в зубах не будет ни единого гнилого дупла до конца дней! Что за чушь! Хи-хи-хи-хи-хи! -- И тут резко остановился, повернулся к капралу. -- Суета-суматоха, чтоб ее! Капрал, ваши люди перекрыли все выходы из той чертовой дренажной трубы?

   -- Так точно, сэр! -- отчеканил тот, вытянувшись в струнку. -- Мы сверились со схемой подземных коммуникаций.

   Приложив пальцы рук ко лбу, Вальцан задумался и произнес:

   -- Тогда бегом марш к моим людям! Пусть сольют как можно больше топлива с дирижабля и баков грузовиков в эту гребаную трубу и сожгут все, что в ней может шевелиться! Да, и заминируйте входы. Все взорвать! Ясно?

   -- Так точно, сэр!

   -- Бегом!

   Капрал развернулся и бросился выполнять приказание.

   Вальцан закатил глаза, чертыхнулся и обернулся к Магде:

   -- Сделай так, чтоб ребенок не орал. Распустил нюни!

   -- Вы его напугали, -- вымолвила девушка, пытаясь успокоить малыша, хотя сама дрожала от макушки до пяток. -- Нельзя так при ребенке кричать...

   Офицер поднялся из-за стола и подошел к Вальцану.

   -- Что будем делать с этими? -- он кивнул на подростков.

   Вальцан посмотрел на него так, будто забыл, что офицер все время был рядом.

   -- Эту бродяжку с мальцом определите в закрытый приют и пусть за ней постоянно приглядывают, -- сказал он. -- Черномазого -- гребцом на галеры, у него тело человека, предрасположенного к труду. Того, что в очках, нужно учить в моей Технической академии. Возможно, с него выйдет инженер, и он мне в будущем понадобится. Его идея с дирижаблем весьма интересна. Пусть отрабатывает мою милость. Там из него выведут глистов, откормят и напичкают нужными знаниями. А нет -- отправится вслед за негром на весла.

   -- А остальных?

   Вальцан направился к двери, но возле нее остановился, обернулся и сказал:

   -- Всех продезинфицировать и продать. Всех. Погрузите в машины и вывезите в город. Это будет дополнением к вашему личному гонорару, майор.

   Было видно, что офицер остался доволен "подарком".

   Он поинтересовался:

   -- Могу ли я лично решить судьбу негра, сэр?

   -- В чем дело? -- не понял его Вальцан.

   -- Черномазый зарубил двух моих бойцов... -- Майор нагнулся, что-то взял и показал мачете. -- Вот этим. Ребята недовольны будут, если ему спустить.

   -- Он ваш, майор.

   Майор дернул шеей, расплылся в хищной улыбке, встал из-за стола и подошел к Вальцану.

   -- А его шлюшка? -- тихо спросил он. -- Мои парни...

   Снежок сверлил спину майора взглядом, полным смертельной ненависти.

   -- Нет, -- не согласился Вальцан. -- Они, занятная, шут возьми, парочка, но... Чернушку -- в приют.

   У Магды замерло сердце после всего, что она услышала. Ее это потрясло, и глаза неуверенно метнулись. Девушка стояла, смотрела на Джо и не могла с ним заговорить. Его мысли, казалось, витали где-то далеко. Снежок хотел было рвануться, подпрыгнуть, взять ногами в "замок" шею майора и свернуть ее одним движением -- на это бы у него, возможно, хватило сил и времени, а потом уж будь, что будет. Но встретившись взглядом с Магдой, он остановился, словно наткнулся на стену. "Нет! Нет! Нет!" -- одними глазами говорит она. И кровь прилипла к сердцу парня, как свинец.

   -- Подождите, сэр! -- обратился Джо к Вальцану.

   -- Чего еще? -- недовольно буркнул тот, открывая дверь.

   -- Разрешите попрощаться с женой. Прошу вас, сэр. Вы же понимаете...

   -- Валяйте, мартышки, прощайтесь. -- Вальцан небрежно махнул пухлой ручкой и вышел в коридор. Часовой прикрыл за ним дверь.

   Джо и Магда сблизились друг с другом, ребенок перестал хныкать и смотрел на отца глазами философа. Магда обняла рукой Джо, потому как у того руки были скованны наручниками за спиной, а она держала ребенка.

   -- Джо... -- прошептала она. Голос ее дрожал: -- Д-д-джо...

   -- Береги малыша, -- сказал он и подмигнул сыну. -- Я назвал его в честь своего отца. Он должен вырасти сильным мужчиной.

   Она прижалась к нему, поглаживая то его спину, то волосы. Влажные глаза, блистающие пламенем, длинные ресницы, полные и сладкие, как мед, губы -- Джо любовался ею и чувствовал, как трепещет ее сердце.

   -- Одно сердце! -- прошептал он ей на ухо.

   -- Одна судьба! -- ответила она.

   Снежок больше не стал ничего говорить, потому что знал, что этим может все испортить. Он впился в ее губы долгим поцелуем, сказавшим о многом.

   И этим вновь освободил ее слезы.

  

   * * *

  

   Внутри микроавтобус напоминал мусорный бак, разверстый, как вставные челюсти старика, умершего с непрожеванной пищей во рту. Пластиковые пузырьки из-под лосьонов и шампуней, кипы старых журналов, дырявая автопокрышка, рваные пакеты с окаменелыми объедками, пустые пивные жестянки и бутылки, теннисная ракетка, картонная коробка со старыми пластинками, лопасти потолочного вентилятора, изношенная до потери формы обувь, искромсанные крысиными зубами сиденья и прочее-прочее-прочее, -- все это находилось в пассажирском салоне, сваленное в кучу. Запах плесени здесь походил на запах протухшего мяса, но на самом деле не являлся ни тем, ни другим. А чем -- разобрать было невозможно.

   Уже битый час Тихоня лежал на боку, на прелом матрасе, из которого торчали клочки ваты, прижимая к себе тяжелый карабин. По шее и рукам бегали муравьи, кусали его, и он то и дело их смахивал, тихо чертыхаясь. Он всматривался то в плывущий туман, готовый поглотить его, как канапе, то в выцветший от времени плакат с изображением шлюховатого вида черномазой красотки в полупрозрачном бикини, приклеенный к перегородке водительской кабины. Время от времени он начинал тереть кулаками глаза, словно ребенок, которому пора уже лежать в кровати, спать. И поглаживал ореховое цевье, приговаривая шепотом: "Ты настоящая палочка-выручалочка, если кто сунется, то мы уж им зададим перцу. Да?"

   Охотничий карабин самодовольно молчал. "Блазер R-93 Сафари", над которым изощренно потрудились немецкие инженеры, несмотря на свой вес, знал себе цену. Из такого оружия можно было запросто завалить слона или огромного медведя, учитывая сумасшедшую мощь патронов. А патронов Тихоня распихал по карманам не меньше двух дюжин -- едва штаны не спали, пришлось даже потуже затянуть ремень.

   То справа, то слева иногда раздавались окрики солдат. Каратели взяли в кольцо гостиницу. Откуда-то с южной стороны доносился глухой рык двигателя грузовика. Здание гостиницы, деревья, все вокруг переплеталось в плывущем тумане в странных геометрических узорах, безуспешно цепляясь друг за дружку. Легкие порывы ветра шевелили сочно-зеленые разлапистые листья папоротников, и они, казалось, зашептали хором, тысячей голосов, с едким занудством, властно повторяя одно и то же:

   "Уколись-уколись-уколись!"

   В голове у Тихони все эти слова превращались в звук рашпиля. Он морщился. Это причиняло ему муки похлеще, чем были у Тантала.

   Сознание Тихони то и дело проваливалось в другой мир. Его пробирала дрожь -- то холодная, то горячая. Неприятная. Легкие напоминали два целлофановых мешка, наполненных водой. Он хватал ртом воздух; горло так пересохло, что глотать было больно. И отчетливо слышал стук собственного сердца -- тяжелый, медленный, приглушенный барабанный бой в ушах -- накатывающий волной и тут же отдаляющийся. Начиналась ломка. Ему очень хотелось уколоться. Мысли об этом звучали в голове, как целый хор обезумевших сверчков: "тррр-тррр-тррр-тррр..." Нет, скорее даже не мысли, а голоса, звучащие не в ушах, а в сознании. Что-то болезненно вырывалось у него изнутри, словно корень дерева из земли.

   Он отчетливо слышал, что к пьяняще-приторному запаху травы и гниловатому аромату листьев, доносимых порывами ветра, подмешивалось что-то более резкое, неприятное. Похоже, на авиационный керосин, решил Тихоня, принюхиваясь. Блин, откуда он здесь? Он как-то раз бывал на аэродроме и знал этот запах. Неужели сракоротые вояки что-то затеяли? Хотят сжечь гостиницу?

   Он облизал языком пересохшие губы, снова окинул оценивающим взглядом красотку на плакате: "Интересно, а она дала бы мне? Что, если бы мы делали это по-собачьи? Нет, наверно, не дала бы. Такая, поди, полсотни стоит. Никак не меньше. А то и больше. В мире полно несговорчивых и упрямых сучек, набивающих себе цену. Такие обычно пользуются духами с феромонами, разведенными на коровьей моче, чтоб мужиков превращать в послушных бычков. И чем им нравятся эти духо-ссаки? Вот мерзость! А эта стерва, у нее что -- бородатая устрица чем-то от других отличается? Беззаботная, мля, как огурец. Небось, занимается всякими шалостями сама с собой в душе, а корчит из себя..." И на пару минут он погрузился в грезы, в которых выделывал с девицей с плаката всякие непристойные "штучки", после чего понял -- с явной неохотой -- что его фантазиям никогда не сбыться.

   В желудке Тихони раздалось жадное урчание -- зашевелился червячок голода. Он почувствовал, что по-настоящему проголодался, но не смог вспомнить, когда в последний раз ел. "Сейчас бы жареных сосисок с тушеной капустой, чесночную булочку и лимонада! -- размечтался он. -- А еще лучше -- вдохнуть носом пару дорожек белой радости... Черт! Не думай об этом! НЕ-ДУ-МАЙ! Все осталось там, в гостинице, и пока сракоротые оттуда не свалят, придется терпеть муки". И чертовски хотелось курить.

   Послышался какой-то звук. Совсем рядом.

   "Мазефака!"

   Снова тишина.

   Долгая, невыносимая пауза.

   Тихоня замер. Он прислушивался к своему страху, который ожил в закоулках его мозга, словно злокачественная опухоль.

   Кто это? Каратели?

   Звук снова повторился. Уже ближе.

   Запах керосина становился резче.

   Тихоня услышал прерывистое дыхание, серию мелких шажков и вздрогнул так, будто почуял приближение настоящего землетрясения. На миг он заметил скользнувшую в тумане размытую, черную тень. Колыхнулись листья папоротников.

   Старичок-амфибия? Только этих сейчас не хватало! Эти, как и их детеныши, часто передвигались по суше квадропедальным способом. А рядом должны быть и другие...

   По позвоночнику пополз ледяной страх. Ломка отступила, будто ее никогда и не бывало.

   Тихоня приподнялся и начал целиться; ствол карабина медленно двигался туда-сюда, словно нос охотничьего пса, потерявшего след. Тихоня почувствовал, как неприятная дрожь, рождающаяся в кончиках пальцев рук, расходится по всему телу, и оно деревенеет, а сами пальцы становятся твердыми, словно камень.

   -- Замри, Тихоня.

   Это был голос Джека, спокойный, и прозвучал он прямо за спиной Тихони.

   Первое, что пришло Тихоне на ум -- глюки. Хотя, принимая во внимание, что ломка только началась, а в голове уже был сплошной беспорядок, он не ожидал настолько реальных слуховых галлюцинаций так скоро. Да и в этом голосе не слышалось ничего властного. Значит, это не те торчковые голоса из тумана.

   Тихоня обернулся и заблымал глазами.

   Он сразу признал главаря, и сердце радостно заколотилось в груди. Одет тот был странно, чересчур хорошо для бродяги, хотя брюки и рубашка были порядком грязными. А еще Тихоня почувствовал исходивший от Джека ванильный запах лосьона, заставивший его вспомнить все пирожки, кексы и сладости, которые он когда-либо ел.

   В руке у Джека был АК-47 со спаренными рожками; еще два магазина с патронами торчали из-за ремня, с которого также свисали две гранаты, привязанные мягкой проволокой. Он внимательно глядел на бледного Тихоню, на его болезненные глаза. Вид у того был плачевный, пот блестел на его худом, усеянном угрями лице.

   -- Плохо, Тихоня? -- тихо спросил он.

   Тихоня посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали, как у шахтера после отбойного молотка.

   -- Да, -- выдавил он. -- Дерьмово, как пингвину после глобального потепления. Так скоро и судороги начнутся.

   Джек забрался в салон, нагнулся и легонько толкнул Тихоню:

   -- Подвинься.

   Тихоня отодвинулся в сторону и сказал:

   -- Там что-то или кто-то бегает. Полагаю, амфибия.

   -- Это Румб, -- ответил Джек. -- Что тут у нас творится? Рассказывай.

   -- А что тут рассказывать... -- Тихоня задумался, пытаясь завести шестеренки в голове. -- Эти мазефакеры всех наших сцапали. Я случайно ускользнул. Валяюсь тут, как дрыстун, и нос боюсь показать.

   -- Сколько их? Наши все живы?

   -- Откуда мне это знать?

   Джек покосился на карабин.

   -- Где такую пушку взял?

   Тихоня нежно погладил "Блазер" и сказал:

   -- Каратели тоже живые люди и ходят в кустики покакать.

   Джек не имел желания дальше обсуждать эту тему и потому спросил:

   -- Похвально. Стрелять метко сможешь?

   Тихоня сел, положил карабин поперек колен, откинулся назад и закрыл глаза.

   -- Мне бы хоть косячок дунуть... Хоть пяточку...

   Джек хлопнул его по плечу, полез в карман и достал пакетик с кокаином.

   -- Держи. Только не все сразу. Ты мне в деле нужен живым.

   В этот миг в полуоткрытую дверь микроавтобуса проскользнуло что-то большое.

   Румб, виляя бесхвостым задом, осмотрелся, высунув язык, а затем понюхал застывшего Тихоню, рыкнул и вдруг пошел на попятную. А потом мирно лег мордой на лапы, посматривая на Джека. Тихоня облегченно вздохнул и стал вертеть в руках пакет с наркотиком, не веря своим глазам и бормоча: "Господи Иисусе, да тут на целый месяц хватит убиваться в хлам..."

   Тихоня открыл пакетик, сунул в него руку и начал подносить щепотки порошка по очереди к своим ноздрям, шумно втягивая его носом. Затем начал втирать наркотик в язык и в десны. Порывисто застучало, затряслось его сердце, он затаил дыхание... и сердце выровнялось. В легких будто открылся клапан, и он мог нормально вдохнуть и выдохнуть. По телу прошла удивительно успокоительная волна, чуть ли не утешительная -- словно река потекла через него, унося все плохое. Его зацепила дурь так, что ой-ой.

   Тихоня захихикал.

   -- Стоп! Стоп! -- Джек потряс Тихоню за плечо и забрал у него пакетик с кокаином. -- Хорош! Ты не должен находиться невесть где! Ты должен себя контролировать!

   Тот улыбнулся и, подключая сознание, сказал:

   -- Откуда столько кайфа? Ты что, на распродажу попал? Божья ласка, заквашенная на дерьме! Хвала Ему и всем его святым!

   Джек положил перед ним две гранаты и спросил:

   -- Пользоваться умеешь?

   Взгляд Тихони на пару секунд застыл на двух рифленых корпусах гранат с вкрученными запалами. Он помотал головой, которая стала для него настолько легкой, что казалось, вот-вот оторвется от шеи и улетит ввысь, как воздушный шарик. Глаза у него заблестели, точно были освещены лунным сиянием.

   -- Тогда смотри и слушай, -- сказал Джек. -- Надо одной рукой держать крепко предохранительный рычаг, прижимая его к корпусу, другой разжать усики чеки, выдернуть кольцо и бросать эту малышку по карателям. На все про все у тебя есть три-четыре секунды. Но лучше сразу кидать. Граната китайского производства, а они... ну, сам знаешь.

   -- Сраные-драные китайцы. Им нельзя верить. Они даже в шариковую ручку стремятся дополнительно запихнуть зонтик и аудиоплеер. А в итоге -- говно выходит. Ни хера ничего нормально не работает. А все потому, что вместо головы за них соображает чья-то жопа.

   -- Точно, -- согласился Джек. -- Ты, Тихоня, ругаешься не в меру. Китайцы и русские сейчас лидируют в экономике, да и во всем остальном, впрочем... Вернемся к гранате. Короче, как вырвал чеку -- тут же бросай. Справишься?

   Тихоня кивнул и вцепился в приклад "Блазера" так, что и это выглядело достаточно выразительным ответом:

   -- Как два пальца... Но у меня есть еще карабин.

   -- Верно. Все-таки ты имеешь яйца, хоть и наркоша. Слушай дальше расклад. Мой план прост, но на другой времени нет. Я тут поползал маленько, поглядел, что да как. Думаю, они наших ребят будут на грузовиках отсюда вывозить...

   Тихоня нервно закусил губу. Его состояние "на-все-насрать" перешло в иную фазу, просветлив чувство тревоги до красного света семафора.

   Волна сомнений и вопросов накатилась на него. Тихоня почти догадался о намерениях Джека и готов был уже драпануть. Он уставился на главаря своими глазами, в которых продолжали гореть кокаиновые огоньки.

   -- Что ты задумал, Джек? -- перебил его Тихоня. -- Выстроиться в ряд и атаковать их в лоб? Да они нас живьем сожрут. Надо иметь мозги размером с горошину, чтобы лезть на рожон. Может, переждать? Потом их найдем и спасем. Без потерь.

   -- Потом ты будешь спасать их трупы с галер или откапывать в угольных копях. Молчи и слушай, стратег-самоучка. И не перебивай меня, когда я говорю.

   -- Их много, Джек! -- воскликнул чересчур громко Тихоня, запнулся и начал озираться по сторонам.

   -- Это все наркотики, это они разъели тебе мозг, превратив в овсяную кашу. Перебить всех карателей мы не в силах -- это и дождевому червю понятно. Надо иначе сделать: дождаться, когда наших ребят поведут к грузовикам и отвлечь внимание этих, как ты сказал, мазефакеров. Дать им шанс сбежать. Понял?

   -- Ну, если только учесть алимент неожиданности... -- промямлил Тихон, что-то прикидывая в уме.

   -- Элемент неожиданности, -- поправил его Джек.

   -- Угу. Точно.

   План Джека не вызвал ни энтузиазма, ни поддержки у Тихони, но он кивнул.

   -- Короче так, -- продолжил Джек. -- Ты дирижабль, надеюсь, видел. Как услышишь мои выстрелы -- а их ты услышишь, я буду конкретно поливать из автомата этих говнюков -- то прострели его, пробей баллон, а лучше попади в двигатель, чтоб загорелся, и шустро делай ноги. Мы должны отвлечь охрану. Я сделаю так, чтоб они попадали на землю. Я их заставлю это сделать. Наши ребята побегут, уверен. Побегут в туман, и карателям сложно будет вести по ним прицельный огонь. Румб будет рядом с тобой и потом быстро проведет нас через оцепление. Ясно?

   Тихоня, поняв, что Румб приставлен к нему скорее в качестве надзирателя, нежели проводника, с опаской покосился на пса:

   -- А он мне глотку не перегрызет, пока тебя рядом не будет?

   -- Не бойся. Он достаточно мудрый и понимает мои команды получше некоторых людей. А теперь о деталях...

   И Джек рассказал Тихоне обо всем, включая то, что прежде чем стрелять, ему надо обязательно дождаться, когда двигатели дирижабля начнут работать. Тихоня задал пару вопросов. Ему не верилось, что им посчастливится в задуманном деле, и счастливым, как устрица, он себя не чувствовал. Говорили они недолго, а затем выбрались из микроавтобуса и разошлись в разные стороны.

  

   * * *

  

   "А вот теперь пора", -- подумал Джек, увидев, как каратели загнали пленников в кузов одного из грузовиков под брезентовый навес. Снял "Калашников" с предохранителя и отодвинул дулом автомата листья папоротника. Он спрятался за фундаментом полуразрушенной ограды, одновременно служившей наблюдательным пунктом и отличным прикрытием. От первой машины его отделяли всего тридцать ярдов -- видимость из-за тумана плохая, почти никакая, потому и рисковать Джек не хотел, хотя и большой аккуратности здесь не требовалось. Карателей рядом было не много, но вокруг, должно быть, их небольшая армия. Он уже прекрасно узнал расстановку их сил и намерения, находясь в пределах нормальной слышимости. И самое главное преимущество Джека заключалось в знании местности. Он усмехнулся и подумал: "Эх, видел бы сейчас тот офицер, что встретился тогда мне на дороге, Стопроцентного Маменькиного Сынка, который вот-вот покрошит в винегрет его крутых бойцов".

   Десяток карателей и свирепого вида капрал, сбились в кучку у грузовика, чего-то ожидая. Судя по плавной экономичности их движений, это были профессионалы, матерые убийцы. Вели они себя непринужденно, словно находились в курилке возле плаца в своей родной части. Следовало бы с ними первыми расправиться, но можно было и в своих угодить. Джек слегка растерялся. Что же делать? Остальные каратели стояли цепью, человек пять, держась спиной к Джеку, но оградив пленников от всяческой возможности бегства. Именно с них он и решил начать.

   Джек открыл огонь, снимая карателей слева направо. Трех из них швырнуло вперед. Как сломанные куклы, они подергались и затихли. Двое бросились на землю и поползли по-пластунски, ища укрытия. Те, что стояли у грузовика, загалдели, кинулись в их сторону, сначала не поняв в чем дело, но потом замерли, будто их паралич охватил. Джек выпустил остаток магазина в них -- и их кровь тоже забрызгала траву. Капралу разорвало голову. Двоим пули угодили в грудь, они крутанулись на месте, хватая ртами воздух, и повалились уже мертвыми.

   Бог включил свой пылесос, затягивающий души.

   "Пока идет все как по маслу!" -- успел возликовать Джек.

   Оставшиеся в живых каратели опомнились, кинулись в стороны и залегли возле колес грузовиков, пытаясь сообразить, что происходит. Суматохи особой среди них не было, но послышались их рассерженные голоса. Непосредственного командира, в лице капрала, они потеряли и уже с кем-то другим связывались по рации. Ответ, видимо, последовал не сразу.

   Джек отщелкнул пустой магазин и, выхватив из-за ремня брюк новый, в котором каждый третий патрон был зажигательный, загнал его на место. Прицелился и короткой очередью выстрелил, целя в грузовик, стоявший к нему боком -- бак взорвался, машину приподняло на огненной подушке.

   Когда машина опустилась, то из кабины вывалился водитель, покрутился на земле, пытаясь сбить пламя, потом выскочил и побежал, объятый огнем. Он дико кричал, махал руками и хлопал себя по телу. Сделав всего несколько шагов, он упал на колени и повалился на землю лицом вниз.

   И тут раздался разноголосый и оглушающий грохот оружия карателей, которые были вооружены винтовками и автоматами разных систем и различных калибров. Такого шквального огня Джек еще никогда не видел.

   Джек вовремя успел пригнуться и отползти на десять-двенадцать ярдов правее, иначе бы он превратился в фарш -- каратели были стрелки отменные. Он поменял огневую позицию, приподнялся и вновь выстрелил, поливая свинцом машины, кроме той, в которой находились его ребята. И заметил, как из того грузовика начали вываливаться пленники и бросаться наутек. Целиться в тех карателей, кто спрятался под другими грузовиками, было бесполезной тратой времени.

   Автомат Джека буквально громил грузовики. Стекла харкнули внутрь кабин, фары разнесло, взорвались несколько шин, полетели ошметки дерева, пластика и брезента, у одной из машин открылся капот и хлынула вода из пробитых радиаторов.

   "Калашников" рыгнул короткой очередью, магазин кончился. Каратели не обращали на беглецов никакого внимания, полностью сосредоточившись на Джеке, который пополз обратно на прежнее место, где забил последний рожок на место тылом ладони.

  

   * * *

  

   Лопасти двигателей дирижабля начали медленно плескаться в воздухе, набирая обороты. Легкий шум двигателя усиливался, переходя в ровное гудение. В брюхо гондолы, точно какая-то кишка, втягивался черный гофрированный шланг. В воздухе стоял сильный запах авиационного керосина.

   Где-то невдалеке раздались автоматные очереди. Джек вступил в бой.

   "Звучит красиво", -- прислушиваясь, подумал Тихоня и прицелился в дирижабль с таким видом, будто собрался подстрелить тучу в небе. И выстрелил. Перезарядил и снова выстрелил. Грохот был оглушительным, запах пороха густым и резким. Несмотря на утолщенное цевье и на вмонтированный в приклад компенсатор отдачи из нержавейки, наполненный вольфрамовым гранулятом, плечо парня заныло от боли и он едва не выронил карабин. Первая пуля зарылась в баллон дирижабля, вторая попала в металлический корпус двигателя со звуком "дзинь". Начало вытекать топливо. Тихоня снова прицелился и спустил курок в третий раз -- послышался глухой хлопок, двигатель вспыхнул и задымился, лопасти стали замедлять ход.

   -- Один ноль в мою пользу, мазефакеры. Аминь.

   Винт медленно замер в воздухе.

   Тихоня побежал в сторону, спотыкаясь. Румб рванул вслед за ним.

   Дирижабль пришел в движение и сделал широкий, пьяный разворот.

   Из гондолы дирижабля заметили стрелка, точнее вспышку на том месте, откуда произвели третий выстрел, и ответили -- начали поливать пулеметным огнем участок, где пять секунд назад находились Тихоня и Румб.

   Тихоня остановился, перезарядил карабин, постарался восстановить дыхание и снова выстрелил -- второй двигатель дирижабля зачадил. Румб радостно гавкнул. И они вместе, петляя между валунов, побежали вниз по каменистому склону. Патроны и гранаты в глубоких карманах мешали бежать, натирая бедра, и Тихоня мысленно себя клял за то, что об этом не подумал раньше.

   Пулеметчик в гондоле тоже среагировал -- пули, точно рой пчел, устремились вниз, гонясь по пятам за стрелком и собакой.

   Дирижабль спускался все ниже, увеличиваясь в размерах. Пули ложились все ближе и ближе. Но попасть в человека и собаку в движении стрелку было весьма сложно.

   Кранг! Кранг! Кранг! Пули с визгом рикошетили, попадая в валуны. Один из расплавленных кусочков пули впился Тихоне в щеку. Ему стало страшно. Ведь рано или поздно в него попадут даже вслепую.

   Пригнувшись, Тихоня, словно ужаленный, по диагонали перебежал во всю прыть в другое место и успел спрятаться за перевернутым фургоном, когда-то принадлежавшим прачечной "БЕЛЫЙ КОТ". И вовремя -- пули ударили по логотипу, добавили улыбающейся кошачьей морде пару рваных "глаз", вспороли обшивку и выбили оставшиеся стекла, одна из шин взорвалась.

   Тихоня полез в карман за патроном. Одна из гранат выскочила из кармана Тихони и закатилась под фургон. Достать теперь ее оттуда не представлялось никакой возможности. Парень чертыхнулся и полез за другим патроном. Зарядил ружье и выстрелил наугад, не высовываясь. Попал или нет, он не знал. Но пулеметчик на время притих.

   И все-таки Бог есть, и он иногда прощает и реально помогает, решил Тихоня, стирая с лица пот и кровь со щеки. Его сердце вырывалось из груди, едва не переходя в фатальную аритмию. И он едва не скулил от страха. Сложив пальцы, он перекрестился и посмотрел на Румба. Пес гавкнул, будто бы давая команду "Вперед!"

   "Да, пора рвать когти!" -- мысленно согласился с ним Тихоня, сжимая в руках карабин и оставшуюся гранату, потерять которую было нельзя.

   Они выскочили из-за фургона и снова побежали. Только благодаря собаке Тихоня не терял ориентировку.

   Дирижабль преследовал их. Никто не атаковал. Очевидно, пулеметчик наконец-то додумался надеть инфракрасные очки и выжидал момент для точного выстрела. Бегущая цель могла сбавить ход или вообще остановиться.

   Когда Тихоня добежал до того места, что примыкало к подножию небольшой скалы, торцом подступавшей к заброшенному парку, ему пришлось слегка замедлить шаги и ставить ступни осторожно, чтобы не поскользнуться и не сломать ногу. Кругом было полно округлых камней, а между ними -- мокрая трава. Снова прозвучали выстрелы сверху -- пули чивикнули совсем рядом. Пока беглецов спасало только то, что дирижабль в движении, а это мешало стрелку целиться. Но вот если бы летательный аппарат на несколько секунд завис, тогда... Но дирижаблю и так было сложно маневрировать на двух уцелевших двигателях.

   Тихоня бежал и пытался понять, нравится ли ему такая жизнь. К его удивлению, ответ был скорее "да", чем "нет". Чувство опасности будоражило и разгоняло кровь, точно в каком-то ускорителе. Румб все это время был впереди, забирая вправо. У подножия скалы пес нашел глубокую зигзагообразную расщелину, которая вела наверх, и спрятался в ней. Тихоня последовал за ним; пробираясь через колючие кустарники, он заработал немало царапин.

   Углубившись в расщелину, вне досягаемости пуль, Тихоня остановился и привалился к стене, переводя дыхание. Они стали дожидаться Джека. Тихоня сжимал не успевший остыть ствол карабина. Румб сидел рядом с таким видом, будто собрался прочитать молитву подлиннее.

   В расщелине пулеметчику было их уже не достать. Да и из зоны видимости они ускользнули. Будто растворились в камнях.

   Сверху с коротким промежутком сбросили два заряда взрывчатки. Жутко ухнуло. Земля так дрогнула, что, казалось, обрушится в преисподнюю. Посыпалось каменное крошево. Но стены выстояли.

   -- Б-р-р-р-р, -- Тихоня, мотая головой, поежился. Уши у него заложило. Он сжал зубы и сделал несколько глотательных движений. Доносившиеся до него звуки начали вновь обретать четкость.

   Дирижабль покружился над ними, словно стервятник, выискивающий добычу, и, поняв, что беглецы сумели скрыться, полетел обратно к гостинице.

   Тихоня достал сигарету и, судорожно затягиваясь дымом, закурил. По спине пробежала волна жара. Руки у него дрожали -- он только что был на "ты" со смертью и осознание этого его вогнало в ступор. На какое-то время он отключился.

   -- Жаль, что наш бой никогда не покажут по телевидению, -- чуть позже сказал он, покосившись на пса, вывалившего мокрый язык.

   И тут Тихоня встрепенулся и больно ударился затылком о каменный выступ. Первый винтовочный выстрел грохнул где-то сверху справа. Сразу за ним последовали еще несколько. Выстрелы звучали где-то выше, но уже рядом -- похоже, Джек возвращался. Донеслись еще три выстрела, потом раздалась автоматная очередь. Какого черта? Что там происходит?

   Тихоня закинул карабин за спину и приготовил оставшуюся гранату. Все должно быть по плану. Так, как говорил Джек.

   Румб попукивал от переизбытка чувств.

  

   * * *

  

   Наконец он их услышал. Осторожные звуки шагов. Кто-то спускался вниз по расщелине.

   Тихоня глубоко вздохнул и, собрав всю свою волю, произнес:

   -- Эй! Кто там? Отвечай, живо!

   -- Свои... -- ответил запыхавшийся Джек. -- Черт, надо курить бросать.

   Через десять секунд появился и он сам. Рубашка прилипла к телу, лицо залито потом, жилы на шее вздутые. Автомат болтался у него на груди. Вид у него был скверный.

   Тихоня участливо поинтересовался:

   -- Ты как, Джек?

   -- В порядке, -- ответил тот и ласково потрепал Румба за ухо. Пес лизнул ему руку.

   -- А наши... где?

   -- Разбежались. Молодцы, сработали как надо. Они знают, где собраться, если что. Кого-то поймают. Кто-то да выберется, надеюсь. Все лучше, чем никто.

   -- Почему и нам не слинять по-тихому? -- в слабой надежде спросил Тихоня. -- И никаких проблем.

   Джек покачал головой.

   -- Они, похоже, убили половину наших. Я посчитал. Это -- проблема. Ясно?

   -- Угу.

   -- Думаешь, мне не страшно? Я сам чуть в штаны не наложил. Там сущий ад был.

   Джек посмотрел на гранату:

   -- Где вторая?

   -- Потерял, извини, -- сконфузился Тихоня. -- За мной целый дирижабль гнался.

   -- Ладно, черт с ней, -- Джек хлопнул Тихоню по плечу. -- Должно и одной хватить. Хорошо, что эту уберег. Они скоро будут здесь.

   Некоторое время парни посидели, помолчали, тишину нарушало только доносившееся жужжание пропеллеров дирижабля. Затем поднялись и направились к выходу из расщелины.

  

   * * *

  

   Две группы -- из четырех человек в каждой -- просачивалась сквозь туман. Тихие голоса. Скупые жесты. Они были уже совсем близко, обходили скалу справа и слева. Подбирались с кошачьей ловкостью, почти бесшумно.

   Тихоня внимательно следил за ними из-за скального выступа, приготовив гранату. Он ждал команды. И боялся одного: не бросить гранату дальше, чем следовало. Положение сложилось слишком серьезное, ошибок допускать нельзя. Многое теперь зависело от чистого везения, и предстоящая схватка должна была завершиться победой только для одной из сторон, которой фарта перепадет больше.

   Наконец их силуэты проявились: бесстрастные лица с холодными глазами, синие куртки, штаны с лампасами, по-молодецки заломленные береты. Каратели.

   Джек сидел в яме и думал над тем, что его план хоть и складывался по кусочкам в единое целое, но главного кусочка пока не хватало: а клюнут ли? А если нет -- и сразу его кокнут? Без лишних церемоний. Что тогда? Перед глазами Джека предстала ужасная картина: он лежит в яме, раздутый до неимоверных размеров, по нему ползают белесые жирные черви, забираются в пустые глазницы, а сверху роятся мясные мухи, привлеченные отвратительными миазмами разложения тела. Джек поморщился. Потом, вероятно, до него доберутся и другие голодные твари, и останется только скелет, обглоданные дочиста кости, а те, в которых найдется костный мозг, будут разломаны на куски и высосаны до последней капли.

   Каратели приближались к тому месту, где спрятался Джек. У кого-то под ногой оказался обломок сучка. Раздался довольно громкий хруст. Чей-то голос тихо чертыхнулся.

   Джек прислушался, выждал пару секунд и застонал -- не слишком громко, но и не тихо, чтобы услышали.

   Обе группы остановились. Из той, что заходила слева, отделился один боец. Он быстро сориентировался по звуку. Осторожно подошел к чернеющему в траве пролому, оказавшемуся волчьей ямой, закиданной сухими ветвями и листьями. Рядом, в двух футах, лежал "Калашников".

   -- Попался, проклятый хорек! -- довольно сказал каратель. Он понял, что беглец угодил в яму и утерял оружие, потому уже не опасался и громко приказал: -- Давай вылезай! И без глупостей!

   -- Не могу, я ногу сломал. Сам не выберусь, -- послышалось из ямы.

   -- Тебе повезло, хорек, что нам дали приказ взять тебя живым, -- с ноткой сожаления произнес каратель, -- не то бы я просто бросил гранату в эту чертову дыру, и пусть бы черви доедали твои развороченные кишки. Твой счет за наших парней, что ты кончил, растет с каждой секундой, и я тебе, честное слово, не завидую. Мои товарищи не блещут хорошими манерами, как и я сам. Мы сделаем из тебя кровавый пудинг, нафаршированный болью, уж поверь.

   -- Воля ваша. Для начала вытащи меня отсюда, а потом и судите.

   -- Умничаешь?

   -- Пытаюсь, чтобы мы начали понимать друг друга с полуслова.

   -- Нет. Ты все-таки умничаешь, хорек.

   -- А что мне остается делать?

   -- Кто ж такую западню вырыл? А?

   -- Мы сами, -- хмуро ответил Джек. -- Тут разная живность бегает. А жрать всегда хочется. Тебя, небось, мама с папой пирожками с повидлом и по сей день кормят.

   -- Вот наглец! А ты мне начинаешь нравиться, хорек!

   Каратель загоготал, отстегнул от пояса фонарик, включил его и заглянул в яму. Она была глубиной футов девять. Волчья яма. Отсюда ему была видна только часть страшной ловушки, но он сразу заметил сидевшего в ней парня. Тот держался за ногу и постанывал. Вокруг него торчали острые колья. Удивительно, что ни один из них не проткнул его. Джек поднял голову, посмотрел на карателя и даже слезы напустил на глаза.

   -- Покажи руки! -- строго потребовал каратель.

   Джек показал.

   -- Да ты реально везунчик, как я посмотрю, -- буркнул каратель, поднял голову и махнул своим рукой. -- Идите сюда. Тут этот звереныш. Он безоружен. Глазам не поверите -- совсем сопляк еще!

   Обе группы приблизились и полукругом обступили яму. Один из карателей поднял автомат Джека, проверил рожок, передернул затвор -- выскочил последний патрон -- хмыкнул, покрутив головой, и сказал: "Старый добрый "Калашников". Вот уж действительно оружие, которое переживет любой конец света". Другой сказал: "Такого и начальству показывать нельзя -- засмеет как пить дать". Двое провели кончиками пальцами по лицу со словами: "Велик Аллах и милосерден", а после достали самокрутки с марихуаной, закурили и перешли на родной язык. Каратели поняли, что их миссия завершена, расслабились и повесили оружие на плечи. Тот, что обнаружил Джека, поднял толстую ветвь и сунул ее конец в яму:

   -- Хватайся!

   Джек просунул ногу под толстый корень дерева, проросший из стены ямы, зафиксировав свое тело, обхватил ветвь обеими руками, чуть подергал и громко крикнул:

   -- Тяни! Я готов!

   Это был условный сигнал к действию. Для Тихони.

   -- Покомандуй мне, хорек, -- буркнул каратель, ища глазами, во что можно упереться ногами.

   Он не успел вытянуть Джека, тот сам резко дернул ветвь и каратель, инстинктивно расставив руки, взмахнул ими и через мгновение камнем свалился в яму, нанизавшись на несколько острых кольев. Умер мгновенно, не успев ни охнуть, ни испугаться. Фонарик, который тот не выключил и засунул за пояс, выпал и осветил его лицо. Джек посмотрел на его расширенные глаза, на открывшийся рот, из которого выпала окровавленная жевательная резинка и разило спиртным. Другие каратели открыли рты от удивления, не поняв, что произошло. В этот момент за их спинами, к их ногам, шлепнулись граната.

   Тихоня пригнулся за скальным выступом и зажал руками уши. Сердце его бешено заколотилось. Раз, два... Секунды падали в его голове, как свинцовые пластины. Грохот мощного взрыва прервал его ожидание. Сердце подскочило в груди. Он схватил карабин и на негнущихся от страха ногах выскочил из укрытия. Румб ринулся за ним.

   В воздухе терпко пахло порохом и кровью. Из семерых карателей на ногах остался лишь один. Он стоял, согнувшись и зажимая руками рану на бедре, из которого кровь хлестала фонтанчиками, а когда заметил Тихоню, потянулся одной рукой к кобуре.

   Тихоня вскинул карабин к плечу и, почти не целясь, выстрелил. К его счастью, он не промахнулся. Пуля угодила карателю в горло, разорвала ему шею так, что тот едва не лишился головы. Кровь длинными струями брызнула из ужасной раны. Колени его подогнулись, и он упал на землю, театральным жестом широко раскинув обе руки, будто бы говоря: "Посмотри, мамочка, меня грохнули!"

   Тихоня бегло осмотрелся, на ходу перезаряжая карабин. Руки у него дрожали. Румб держался рядом.

   Один из карателей, с курчаво-рыжей головой, лежал навзничь, широко разбросав руки и ноги. Его живот, видимо, был вспорот крупным осколком гранаты, словно бритвой, и выпушенные кишки слегка дымились. Румб обнюхал лицо покойника, внимательно посмотрел в его незрячие, неестественно расширенные глаза. Рядом лежал другой мертвец, как ребенок, поджав под себя ноги. Самокрутка с марихуаной валялась на траве и продолжала дымиться. Пес поднял голову, осмотрелся и длинно втянул ноздрями густой влажный воздух.

   -- Тихоня, ты где? Помоги мне выбраться! -- очень громко крикнул из ямы Джек, оглушенный взрывом гранаты.

   Тихоня подобрал тлеющую самокрутку, сделал глубокую затяжку, стрельнул окурок в сторону и поспешил на помощь к главарю, выдыхая ароматный дым. Склонился над ямой и увидел, как Джек с трудом откидывает в сторону грузное тело карателя, настоящего верзилы, который упал на него сверху после взрыва.

   -- Да, да, сейчас, Джек, -- произнес Тихоня, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы опустить в яму. Но Джек сам ему протянул ветку:

   -- Тяни! Только смотри не упусти!

   -- Я понял! Понял! -- Тихоня положил на землю карабин, схватился за ветку и подумал: "Да, опуститься я ему помог, но то было вниз, а теперь надо тянуть вверх, а вес от этого увеличится..."

   -- Скорее! -- поторопил его Джек. -- Другие скоро будут здесь! Пора топить педали, пока не дали!

   -- Да, тут прямо-таки побоище. Я столько трупов еще ни разу не видел.

   Тихоня мысленно перекрестился и трижды сплюнул через левое плечо. А затем, собрав все остатки сил, начал тянуть. Румб тоже схватил зубами ветку, чтобы помочь человеку.

   "Я понял, Джек, понял. Еще и оружие надо успеть собрать, а потом его тащить на себе. О Господи! Да с таким весом мы будем тащиться как похоронная процессия, и нас точно поймают".

   Сзади раздался чей-то крик. Потом другой, чуть выше по склону. Каратели. И они очень быстро приближались.

  

   * * *

  

   -- "Серый Лис" вызывает "Волка". Как меня слышите? Прием.

   Майор Стив Хантер замер, услышав свой позывной. Вальцан хотел схватить рацию, но офицер его опередил:

   -- Теперь распоряжения и приказы отдаю я, господин Вальцан.

   -- Ну, тогда скорее ответьте ему! -- прошипел Вальцан, поджав губы.

   -- "Серый Лис", вас слышу. Что у вас, докладывайте. Прием.

   -- Мы их упустили, сэр. Две группы попали в засаду. Уничтожены гранатой. Оружия при них не обнаружили. В нашей группе тоже есть потери. Нарвались на амфибий, одна из этих тварей, камнем, как из пращи, убила бойца. Прием.

   -- Почему "их"? Я спрашиваю, почему "их"? Там был целый отряд? Прием.

   -- Нет. По следам -- двое. Ждем ваших дальнейших распоряжений. Прием.

   Вальцан посмотрел на майора и процедил сквозь зубы: "Продолжать преследование".

   -- Отходите к зданию гостиницы, -- в голосе майора Хантера послышалась смертельная усталость и боль. -- Отбой... -- Пауза. Тяжелый вздох. -- Как меня поняли? Прием.

   -- Вас понял, сэр! Есть отходить! -- в голосе карателя чувствовалось облегчение; вероятно, ни ему, ни тем, кто был с ним рядом, не хотелось дальше спускаться в туман. К партизанской войне они не были готовы, да и местность знали плохо, потому что ни одна карта не скажет о том, что их там могло ждать в реальности.

   -- Крутая шпана... -- Хантер почесал макушку.

   -- Что вы себе позволяете, майор! -- вспылил Вальцан, но тут же взял себя в руки и улыбнулся. -- Я не заплачу вам ни гроша, так и знайте!

   -- Плевать, -- устало ответил майор. -- Не заплатите? Тогда вы больше к нам и не обратитесь. Никогда. Ни один каратель не будет служить вам, даю слово. Хватит бряцать оружием на незнакомой нам территории. Здесь нельзя полагаться только лишь на карту и циркуль. Вы не дали времени на необходимую подготовку к операции, что я просил. Ваша спешка. В этом и есть причина всех ошибок.

   -- Я дал вам возможность достаточно заработать, майор, -- едва сдерживая раздражение, напомнил Вальцан. -- А вы ее сами...

   Хантер понял его прозрачный намек.

   -- Мне дороги мои люди. Я уже потерял восемнадцать бойцов. На обучение каждого бойца тратится много сил и средств, а их тут валят, как зеленых новобранцев. Здесь не чисто что-то, господин Вальцан. Работают профессионалы не хуже нашего брата. И этого в договоре не было указано. Да и родным погибших придется выплачивать компенсацию. И как им объяснить то, что из-за нарушения присяги они потеряли жизнь? Сумма гонорара, сами понимаете...

   -- Не чисто то, что вы меня предали! -- снова повысил голос Вальцан. -- А ваши люди упустили всех пленных! Но мне на это -- плевать! От вас сбежала ваша же премия! Где нужный мне ребенок?! Где? И почему я не слышу до сих пор взрыва?

   Вальцан выжидающе смотрел на майора и думал. Его раздражал этот наглый офицер и его солдафоны, у которых неисправные мозги и береты надвинуты не на то ухо, но он вновь почувствовал себя хозяином положения, косвенно отдав Хантеру приказ. Что хотел этот вояка для своих подчиненных? Смерть -- их удел. Погибло полтора десятка симпсонов -- ну и что? На их гробы лягут флаги, и троекратный салют разбудит благодарное чувство лишь у ворон на кладбище. Кому вы нужны, наемники, кроме таких избранных богом людей, как я? На свое жалованье от правительств вам жить не хочется, да? К чему чистоплюйство разводить? Ты, майор, если быть откровенным, тоже не веришь ни в кого и ни во что -- веришь только деньгам, как и я. Пусть не умом, но чем-то мы сходимся, одного поля ягоды.

   Хантер помолчал, думая о своем, а затем отвернулся и поднес рацию к губам:

   -- "Волк" вызывает "Аллигатора"! Прием.

   -- "Аллигатор", вас слышу, сэр!

   -- Огонь! -- скомандовал майор. Его рука с рацией медленно опустилась.

   -- Есть, сэр! -- немедленно последовал ответ сапера.

   И вдруг раздался оглушительный раскат взрыва. Стекла в окнах задребезжали. Затем громыхнуло еще несколько раз -- заскрипели стены старой гостиницы, пол комнаты задрожал, посыпалась штукатурка. А в ушах Вальцана, непривычных к подобным звукам, остался стоять такой протяжный звон, что, казалось, он пытается высверлить в черепной коробке мозги. Это было отвратительное ощущение. Вальцан поморщился.

   Майор обернулся к нему:

   -- Ну что? Мы, черт возьми, выполнили свою работу? -- Хантер так посмотрел на Вальцана, что тому стало немного не по себе. -- Теперь вы мне заплатите, сэр?

   -- Только половину, майор, -- быстро ответил тот. -- Только половину, потому что вы и выполнили половину работы.

   Хантер не стал церемониться и заявил:

   -- При всем уважении к вам, я не согласен с этим решением. И хочу отметить, что мы выполнили основную часть работы. Разве нет?

   -- Тогда принесите мне труп!

   -- О'кей. Но моим людям придется разгребать теперь завалы и труп мальчишки вряд ли будет узнаваем.

   -- Уверяю, я его узнаю.

   -- И кто будет искать этот труп? Даже поисковые собаки, приученные работать в тумане, будут бесполезны, потому что там стоит такая вонь от сожженного топлива, что нюх животных окажется бесполезным. Придется вам за все платить отдельно. И я буду производить поиск лишь после того, как деньги лягут на мой счет. И не нужно во всем винить меня. Вы сами пожелали сжечь и взорвать дренажную систему, чтобы уничтожить объект.

   Майор Хантер снова поднес трубку к губам, нажал кнопку вызова и вопросительно посмотрел на Вальцана.

   -- Хорошо! Хорошо! -- хмуро ответил тот, махнув пухлой рукой. -- Сворачиваемся. Я привык так же тщательно считать свои деньги, как вы, майор, бережете своих головорезов... Вы пользуетесь широтой моей души, майор. Я сегодня добрый...

   -- А вот я не "добрый малый", -- сказал Хантер. -- Я убийца. Я убиваю людей. Я убил много людей.

  

   * * *

  

   Корабельное Кладбище напоминало заповедник забвения, где разрешено бродить только безмолвным духам. Казалось, что здесь все осталось так, как было и при сотворении мира. Туман, не покидавший эти места уже много лет, лениво клубился и словно вздыхал в горестном раздумье, рисуя иллюзорные образы и миражи из чего-то нереального, невещественного, из того, что зрение улавливало с трудом.

   В бухте нашли последний приют сотни кораблей и яхт, силуэты их корпусов, их мачты и трубы выплывали из тумана, как призраки, отражались от поверхности воды неровными тенями. Они стояли неподвижные, словно спали. Здесь были тот же простор и безбрежность, что и в океане, которые лишали надежды, не имели ни начала, ни конца, и начисто срезали понятие времени. И стояла такая тишина, будто все вымерло вокруг, и, казалось, ничто не могло нарушить этого убаюкивающего покоя.

   -- Если долго всматриваться в туман, -- произнес Тихоня, -- то в мозгу начинают рождаться галлюцинации. Верно, Джек?

   Джек не ответил, он сверлил взглядом туман, стоя возле небольшого дощатого причала.

   Вечерело. Вода в заливе была черной, как грифельная доска. Туман сгущался, так как час назад прошел небольшой дождь. Ни шороха ветра.

   "Скоро в таком мареве и нос свой тяжело будет разглядеть, -- подумал Джек, -- не говоря уже о корабле под парусами, даже если он пройдет рядом. Хотя... откуда тут взяться кораблю? Вход в бухту давно перекрыт затопленным паромом. Разве что на лодке сюда можно попасть. Или "Летучий Голландец" нагрянет, чтобы бросить якорь, пытаясь оспорить свое проклятие".

   Проныра покосился на Тихоню и усмехнулся.

   -- У тебя и без этого хватает галлюцинаций.

   Тихоня хихикнул. Ему было хорошо, все тревоги улетучились. Он принял "белой радости" и чувствовал себя отлично.

   Джеку было не до смеха. За его спиной, кроме Проныры и Тихони, стоявших по бокам, собралась вся его банда, те, кто уцелели. Треть. Шесть человек и его верный пес. Бурый, Шептун, Бесноватый, Грин, Попрыгун и Чарли. Они, слава богу, не являлись галлюцинацией. Другие члены шайки не пришли к месту встречи, их судьба оставалась неизвестной. И это глодало изнутри Джека: "Бедная Магда... у нее еще и двое детей на руках... Нужно было ее раньше отправить в город, не тянуть резину".

   Джек старался отвлечься, всматриваясь в уныло-однообразный пейзаж, и мыслями был далеко в море. Там, где нет этого чертового тумана, где ветер играет с парусами, где нет места хандре, где смертельная игра чего-то да стоит. Он ждал. Что там говорил Белый Пит? Океан и люди -- дети одной стихии, разделенные бортом корабля. Их зачинали одновременно, чтобы они могли сосуществовать вместе, как ветер и волны. Но что-то пошло не так и они расстались. Человек стал жить на суше, предал море. Большие волны мстят ему. Ветер выметает их из чрева морского, чтобы они тут же, на бегу, пожрали своих детей и превратили их в песок на дне. Поэтично. Бредово. И верно.

   Джек, томясь нетерпением, посмотрел на часы: "18:47".

   "Где же Белый Пит?"

   Неожиданно Румб вскочил, подбежал к Джеку и уставился в серую пелену. По мощности звуков, издаваемых носом пса, Джек понял, что он что-то почуял.

   И тут Джек и сам услышал плеск воды.

   Это был даже не плеск, а странный звук, состоящий из смеси тихого скрежета, скрипа и потрескивания -- уродливая мелодия тумана.

   Джек дал команду своим людям спрятаться за пустые бочки, присмотрелся и заметил вынырнувшую будто из причудливого сна шлюпку с зарифленным парусом. Четверо гребцов работали веслами, уключины мерно поскрипывали. На носу шлюпки стоял человек. Он поднял руку и помахал ею.

   -- Эй, на берегу, эй! -- с хрипотцой раздался знакомый Джеку голос, донесшийся сквозь мрачную сень тумана. И тут же послышался долгожданный вопрос: -- Что у нас готовят на камбузе?

   -- Акульи бифштексы! -- ответил Джек, услышав половину условного пароля. И, повернувшись, крикнул своим: -- Выходите, это за нами!

   -- Табань! -- скомандовал Белый Пит, а через несколько секунд добавил: -- Суши весла!

   Один из гребцов вскочил, схватил багор и притянул им шлюпку к лодочному причалу.

   -- А вот и наш капитан! -- с этими словами Белый Пит соскочил на причал. Сделал он это очень резво, не смотря на свой почтенный возраст, в котором многим людям уже ничего не остается, как ждать сиделку или гробовщика.

   Они обнялись с Джеком.

   -- Твой пес зоркий, как альбатрос! -- сказал Белый Пит, покосившись на Румба. -- Такой впередсмотрящий в нашем деле пригодится.

   -- Не сомневаюсь, сам воспитывал, -- не без гордости сказал Джек и заметил, что к причалу подошла еще одна шлюпка.

   Румб завилял обрубком хвоста.

   Из-за пустых бочек показались головы подростков, с сомнением рассматривавшие незнакомца и его людей в шлюпках. Выходить из укрытия у них сильного желания не возникало.

   Перед ними стоял абориген лет пятидесяти пяти, а может, и больше. Точный возраст установить было сложно. Его темное, почти черное лицо, изрезанное густой сетью морщин, казалось древней картиной, на которой потрескалась краска. Но из-под кустистых седых бровей на них смотрели живые и умные глаза, будто два тлеющих уголька. Похожий на отощавшего волка, старик лишь внешне производил такое впечатление, кто хоть раз сталкивался с ним в бою, тот понимал, что образ этот был обманчив. Одет Белый Пит был в зеленые шаровары и кожаную безрукавку поверх голого торса, у бедер болтались револьвер в кобуре и абордажная сабля в ножнах, короткая, удобная для боя на узкой палубе, с широким острым клинком и орнаментами на рукояти, а также из-за пояса торчала небольшая секира, наподобие старинного индейского томагавка. Эта секира могла сослужить владельцу двойную службу: перерубить при необходимости трос или раскроить врагу череп. Голову покрывала лихо заломленная шляпа с притороченными акульими зубами. С худой шеи свисала боцманская дудка, отливавшая благородным серебром. А на ногах красовались потертые, но прочные сапоги из воловьей кожи, намазанные жиром. Короче говоря, это было обычное боевое снаряжение пирата.

   -- Заждались? -- спросил Белый Пит с улыбкой. -- Не мог подойти к берегу близко. Целый день прибрежные воды утюжил сторожевой фрегат. Попробуй сунься такому монстру под нос, если у того четыре мини-пушки по каждому борту, выплевывающие по шесть тысяч зарядом в минуту каждая. Если б они нас засекли, то неизменно захватили и пустили на мясо. -- Белый Пит внимательно присмотрелся к Джеку. -- Что у вас тут творится? У тебя такой вид, что мухи сдохнут от тоски. Днем мы видели, как над вашими головами барражировал дирижабль, затем была вспышка и взрыв.

   -- Каратели. Они искали Найденыша. Оскара.

   Белый Пит с досадой хлопнул себя ладонью по лбу.

   -- Она? -- коротко спросил он.

   Джек кивнул, они отошли немного в сторону и там он поведал боцману о том, что с ним произошло в Южном Читтерлингсе. Белый Пит внимательно слушал, а потом сказал:

   -- Ты помнишь наш последний разговор, Джек? Черт побери, ты так заинтриговал меня той историей, что я действительно забыл, зачем прибыл сюда, и все время думаю о ней. Ваш Найденыш непростой ребенок. Что-то тут нечисто. Но мы с этим как-нибудь разберемся. А по поводу... Я вот что тебе скажу. Бабам верить нельзя. Их жадность, что желудок голодной акулы. А желания часто загоняют мужчин в угол. Мужчина должен быть к любви холодный, как собачий нос, чтобы избежать грядущих проблем. Вы, кстати, оторвались от преследователей?

   -- Боюсь, Белый Пит, -- сказал задумчиво Джек, -- что они очень скоро напомнят о себе. Так скоро, как и не предполагаешь.

   Старый боцман махнул рукой, подзывая подростков к себе:

   -- Идите-ка сюда, ребята! Я вам хочу кое-кого представить.

   Шайка Джека вышла из-за бочек, подростки обступили Белого Пита.

   Боцман положил на плечо Джеку руку и сказал:

   -- О Тасманийском Дьяволе слышали?

   Ребята слегка опешили.

   -- А кто ж о нем не слышал? -- сказал Проныра. -- О нем легенды до сих пор слагают на многих побережьях. Известный пират... был.

   -- Да, сынок, ты прав: был, -- вздохнул Белый Пит. -- Тасманийский Дьявол погиб в стычке с карателями много лет тому назад. У нас тогда выдалась славная баталия, но силы были неравные. Противников было втрое больше. "Морской заяц" вместе с гибелью капитана будто сердца лишился. Капитан умер настоящим мужчиной. Как вы думаете, кем приходится ему Джек?

   Подростки переглянулись, но ничего не сказали.

   Белый Пит подозвал одного из матросов и тот передал ему в руки пакет, из которого боцман достал треуголку и водрузил ее на голову Джека.

   -- Перед вами сын Тасманийского Дьявола! -- торжественно объявил боцман. -- Я здесь для того, чтоб исполнить волю его отца. И нашего нового капитана, которого "Морской заяц" ждет уже тринадцать лет, теперь зовут капитан Дикий Джек!

   Джек немного смутился и увидел, что его ребята окаменели, точно окорока из морозилки. Новость их поразила, но они явно гордились своим главарем.

   Боцман посмотрел на Джека и шепнул:

   -- У вас на голове треуголка вашего отца, не знаю почему, но ему нравился именно такой фасон. Теперь ваша очередь говорить, капитан.

   -- Белый Пит, почему ты обращаешься ко мне на "вы"?

   -- Я объявил вас капитаном, капитан Дикий Джек. Таков порядок, законы Берегового братства не позволяют его нарушать. Я позже ознакомлю вас с ними.

   Джек посмотрел на ребят и сказал:

   -- Я вам уже объяснил ранее, что к чему. Вы сделали выбор? Кто идет со мной?

   Подростки переглянулись и подошли к Джеку. На месте остались лишь Штопор и Тихоня.

   -- А вы? -- с недоумением поинтересовался Джек. -- В чем дело? Стать пиратом достойное дело для настоящего мужчины. Здесь же нас уже не ждет ничего хорошего.

   -- Извини, Джек, -- начал Штопор. -- Но у меня морская болезнь. Да и долго находиться в море я не смогу. Буду тосковать по Пустошам. Я к ним привык.

   -- А ты? -- обратился к Тихоне Джек. -- Чем болеешь?

   -- Мою болезнь ты знаешь, Джек, -- Тихоня опустил голову. -- Мне сложно будет... там. Да и ребят нужно поискать.

   -- Да, их нужно найти, -- поддержал его Штопор. -- Я видел, как упал после выстрела Кубышка, когда мы убегали. Если он мертв, то его нужно достойно похоронить. Мы переждем, пока каратели уйдут, и вернемся домой. Не суди нас строго, Джек.

   -- Это ваш выбор, -- подумав, сказал Джек. -- Вы в нем свободны.

   Тихоня подошел к Джеку и протянул свой карабин:

   -- Возьми, Джек, это подарок от меня. Трофейный.

   Джек взял в руку "Блазер":

   -- Спасибо, Тихоня. Это очень хороший подарок. Я, честно говоря, мечтал о таком карабине.

   Тихоня отошел назад.

   -- Я накормлю вас отличными акульими бифштексами! -- попытался разрядить обстановку Белый Пит, обхватив двух подростков за плечи. -- У нас отличный кок! Аппетит успели нагулять? У меня уже у самого громко скрипят от голода шпангоуты в желудке.

   Они направились к шлюпкам.

   -- Идемте скорее! -- продолжал боцман и, стараясь придать романтики, добавил: -- Море нас заждалось! Ветер уж давно сидит на шее у парусов! А волны поют свою вечную песню погони и смерти!

   Подростки переглядывались, но шли за ним.

   Джек подошел к Штопору и Тихоне:

   -- Может, передумаете?

   Они отрицательно помотали головами, не находя слов. У Штопора начали наворачиваться слезы на глаза, он едва сдерживал себя.

   -- Прощайте, друзья, и берегите себя! -- Джек похлопал их по плечам, резко развернулся и последовал за остальными.

   Румб посеменил за ним и запрыгнул в шлюпку.

   Штопор и Тихоня долго смотрели вслед исчезающим теням шлюпок, и когда они растворились в сером мраке тумана, они вздохнули и направились обратно к гостинице.

  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  

"МОРСКИЕ ЗАЙЦЫ"

  

  

Глава седьмая

Ловец червей

  

   Пятнадцать лет спустя. Полинезия. Архипелаг Туамоту.

  

   Туземцы убрали парус, как только лодка подошла к тому месту, где шумел прибой и открывался проход в узкий извилистый пролив, через который можно было попасть внутрь атолла. Гребцы -- темнокожие, почти голые, в одних набедренных повязках -- быстро одолели водоворот, ловко орудуя причудливой формы веслами. И вскоре проа, несмотря на свои неуклюжие очертания, послушно и быстро скользило по водной глади лагуны навстречу конусу давным-давно потухшего вулкана. Океан, сливающийся на горизонте с голубоватым небом, остался извне, отделенный широким кольцом измельченного кораллового песка, поднимавшимся на семь-восемь футов над высшим уровнем прилива. Солнце окружало золотистым сиянием строй кокосовых пальм, корявые стволы панданусов и заросли пизонии.

   В лагуне стоял штиль. Наполненный дремотой воздух нагонял тоску. Лишь гнездующиеся на острове птицы нарушали этот сонный покой, а легкие дуновения ветерка изредка доносили рокот прибоя, похожий на шум удаляющегося поезда.

   Когда-то очень-очень давно здешние пляжи пестрили разноцветными зонтиками и шезлонгами, берег был густо застроен комфортными бунгало и ресторанами. Но события, происходившие на острове, постоянно изменяли его жизнь: люди то бросали остров, то вновь возвращались. После Нашествия последние поселенцы покинули атолл, а колодцы с питьевой водой они доверху засыпали коралловым песком. Со временем на острове не осталось и жалких лачуг, крытых старым железом -- их унесли в океан ураганные ветры и штормы, временами обрушивающиеся на узкий берег, лишь местами достигавший шестисот футов в ширину. Кое-где, правда, если хорошенько присмотреться, виднелись пологие нагромождения камней, поросшие кустарниками -- фундаменты и обрушившиеся стены зданий, наследие полузабытой и погибшей цивилизации белых людей. А в восточной части лагуны, где глубина доходила до двухсот тридцати футов, у берега каким-то чудом сохранилась полуразвалившаяся бетонная пристань с лебедкой и торчала грузоподъемная стрела ручного крана. Туда и направлялась полинезийская лодка-катамаран.

   Туземцы не любили подобные необитаемые атоллы, а особенно их спокойную воду, в силу того что она напоминала им утоптанную, твердую, как камень, тропу, на которой лежит порча. Такие острова они считали проклятыми, потому что белые люди когда-то проводили здесь обряды страшного колдовства, отчего дрожала и лопалась земля, поднимался в воздух уродливый водяной столб, ветер и огромная волна вырывали деревья с корнями и уносили прочь, а по небу ползла грязная туча, дождь из которой сжигал растительность. Вскоре островитяне начинали умирать от неизвестной болезни.

   По туземным поверьям этот остров считался обиталищем злых духов, которое они старались обходить стороной. Но по большей части их отпугивала не его дурная слава и предрассудки, а то, что тихие воды лагуны с их малым содержанием морской соли облюбовали инопланетные паразиты -- чешуйчатые черви. Сами же туземцы, выжившие после Нашествия, предпочитали жить на островах, окруженных моту с широкими проливами.

   Ловля морских червей дело непростое, порой смертельно опасное. Однако фунт высушенной и перемолотой чешуи червя на черном рынке стоил очень дорого. Чудодейственный порошок за сутки сращивал у человека поломанную кость, служил мощным антисептиком и быстро затягивал глубокие раны, останавливая кровь. Мясо червя быстро тухло, поэтому его попросту выбрасывали. Обычно туземцы убивали в год не больше дюжины червей, не достигавших длиной и пяти-шести ярдов. Этого вполне хватало, чтобы на вырученные деньги община могла приобрести достаточно оружия и боеприпасов и полгода отбиваться от амфибий на родном острове, превращенном ими в настоящую крепость. Не жадность к деньгам перебарывала страх у туземцев, нет, а желание сохранить свою жизнь, семью и землю.

   Молодой белый мужчина, погруженный в размышления, сидел на носу лодки, вдыхая соленый воздух. Он смотрел то на коралловые поля и косяки разноцветных рыбешек, быстрыми тенями пронзавших прозрачную, изумрудно-зеленую воду, то на растительность на берегу, растянувшуюся сплошной стеной на несколько миль, то переводил взгляд на тощих туземцев, дивясь их природной выносливости и умению обращаться с веслом. Солнце палило их покрытые потом и узорами татуировок тела так нещадно, словно его лучи проходили через линзу.

   Хотя шестеро гребцов и работали пагайа изо всех сил, делали они это абсолютно тихо, не тревожа неосторожным движением безмятежную морскую гладь. Такой стиль гребли требовал от людей немалых усилий и длительных тренировок, потому их обучали чуть ли не с младенческого возраста.

   Дело в том, что весла с длинными рукоятками и широкими лопастями, края которых были остро затороченные, никогда не поднимались из воды. В этом и состоял весь секрет. Гребцы поворачивали весло таким образом, что лопасть становилась горизонтально, а затем, когда оно возвращалось в первоначальное положение, то его острый край буквально разрезал воду.

   Движения гребцов были доведены до автоматизма, каждый из них четко синхронизировал их с движениями товарищей, ибо в противном случае был риск достичь противоположного результата: лодка могла затормозить.

   -- Оскар, ты снова пойдешь под воду один? -- обратился по-французски к белому мужчине туземец, державший в руках рулевое весло. -- Может, возьмешь-таки себе помощника?

   -- Нет, я справлюсь, тахуна, -- ответил Оскар и на секунду зажмурился от блеска позолоченных часов на руке жреца, пустивших "зайчика" ему в глаз. -- В эту пору черви забираются на большие глубины, не каждый ныряльщик туда сможет спуститься. Ваша задача как следует подготовиться и вовремя обезглавить эту тварь, а моя -- выманить ее из норы и подцепить на крючок. Использовать чужую жизнь вместо наживки не в моих правилах, ты же знаешь.

   Туземец ничего не ответил -- в знак молчаливого согласия.

   Оскар посмотрел на гребца, что сидел ближе к нему, потом перевел взгляд на кормчего, сидевшего у руля, и задумался. Оба туземца были желтоволосыми, но еще полны жизненных сил. Они ни в чем не уступали молодым, но их лица...

   Назойливые мысли продолжали мучать Оскара.

   "Странно, -- думал он, -- время уничтожает различия, стирая большую часть отличительных черт на лицах стариков, и делает их похожими друг на друга. Они выглядят, как пологие холмы, которые когда-то были вершинами высоких гор. А что будет со мной? Буду ли я так же стремительно стареть и дальше? Мне всего шестнадцать лет, а выгляжу на все тридцать. Неужели Бог никогда не даст мне передышку? Кто я в Его глазах -- отброс, мусор, грязь под ногтями? Я сброшен со счетов или это какой-то план задуманного для меня испытания? Но это абсолютно незаслуженное решение! Почему жизнь так смеется надо мной? Как жаль, что скоро мне придется снова исчезнуть, пока и эти люди не начнут что-то подозревать. Когда они начнут замечать за мной странности, то, скорее всего, ополчатся против меня и велят убираться подобру-поздорову, как это делали другие люди. А может быть, все-таки поймут?.."

   Местная община, жившая на одном из соседних островов, довольно-таки радушно приняла Оскара к себе два года назад, когда их король узнал, что за белым человеком, попросившим у них приют, крепко держалась слава лучшего ныряльщика архипелага. Проверили -- слово с делом не разошлось. Будучи прирожденными мореплавателями, обходившимися без лоций и судовых деклараций, морских карт, туземцы ценили такие качества в людях. И они чувствовали свое духовное родство с ныряльщиками, кто также занимались исключительно морским делом. Да и ловить чешуйчатых червей не каждый ныряльщик отважится в одиночку. Король даже хотел было отдать самую красивую из своих дочерей в жены Оскару, желая связать его кровными узами, но тот вежливо отказался, пояснив тем, что еще не готов к семейной жизни и ему нужно время для подобного решения.

   Туземцы сильно отличались от аборигенов из австралийских резерваций, которые из скопища грязных лачуг часто подавались в города в поисках лучшей судьбы, но хмурые и неприязненные взгляды на окаянную жизнь и там не покидали их. В этих же людях чувствовалась сдержанная уверенность в себе и собственное достоинство. Не было хитрости, угодливости, прозрачных намеков, в глазах никогда не вспыхивал мятежный огонь беспокойства, потому что они не задавали много вопросов, не вступали в длинные споры, никогда ни на что не жаловались и ничего не просили. А самое главное -- они были свободны. Странно, но Оскару не удавалось замечать в них плохих черт характера. Как, впрочем, и хороших. Природа наградила этих людей замечательным качеством: спокойствием к течению жизни, в котором все мелочи тут же забывались. Казалось, они умышленно жили размеренно, отмалчиваясь от проблем и оставаясь нейтральными ко всему, что их окружало.

   Австралию Оскар покинул пять лет назад. Там он не прижился. Рос и воспитывался в нескольких семьях, ему приходилось постоянно менять приемных родителей, убегая из дому. Нет, в конце концов, они были неплохие люди, просто он был для них чужак, потому что отличался от них. И они рано или поздно это замечали. Достигнув необходимого для устройства на работу возраста, он устроился слесарем в гараж, скопил немного деньжат и сделал себе липовые документы. А после через вербовщиков нанимался водолазом в порты Сиднея и Вуллонгонга. Но как только кто-то из напарников замечал за ним странности и доносил руководству, что новичок спускает воздух из баллонов, дышит не через загубник, а как-то иначе, и не соблюдает режим декомпрессии, то его сразу же вызывали в управление и выдавали расчет. Такое же происходило и в артелях подводных старателей. Это было обидно, словно тебе швырнули дохлую медузу в лицо. Они мерили его такими взглядами, будто бы он был не человек, а просто грязь. Нет, он не испытывал к ним ненависти и не вызывал в памяти их лица, наполненные холодной враждой. Он молча уходил и старался реже вспоминать о плохом, но зачастую был не в силах защитить себя от собственных мыслей.

   С тех пор Оскару зачастую приходилось перебиваться случайной работой на суше. Но почему? Он всегда работал с усердием и радостью в море, оно было для него вторым домом. А может, и первым. Вот так всегда бывает! Когда ты нужен, когда ты чистишь днища кораблей, достаешь со дна моря ценные экземпляры инопланетной фауны и флоры, прижившейся в темных глубинах океана, то тебе рады, заглядывают в зубы и много говорят о дружбе. А как только начинают в чем-то подозревать и бояться, то сразу выражают презрение и гонят прочь.

   Оскар понимал: если не разберется в себе, то ему и дальше придется постоянно искать себе новое пристанище. Вопросы о своем прошлом давили на него и истязали, как узника -- систематические допросы. Но это еще не все. Странные вещи происходили в его голове! Стоило только ему услышать незнакомый язык, как оказывалось, что он его уже знает и может спокойно общаться на нем с другими людьми. Читать и писать его тоже никто не учил, он это умел с рождения. А память? Оскар помнил все, с того самого момента, как его обнаружили те двое подростков... Но и эти образы то расплывались и пропадали, то снова всплывали и оставались наедине с Оскаром. Тогда -- и сейчас.

   Размышления Оскара были вдруг прерваны.

   -- Никогда не предполагал, что эти дикари знают французский и умеют управляться с лебедкой и краном, -- раздался громкий, самоуверенный голос. -- А их проклятая лодка меня почти доконала, черт бы побрал этих людоедов. Хоть бы навес от солнца предусмотрели! На моей шхуне даже в каюте для гостей есть собственный гальюн, а камбузу могла бы и ваша мама позавидовать. У вас есть мама, Оскар?

   Оскар нахмурился и перевел взгляд на человека, сидевшего напротив него. Толстяк с большой головой и неправильными чертами лица достал из кармана носовой платок и промокнул вспотевший лоб и шею. Вид этого человека Оскару не нравился -- третий день тот пытался расположить его к дружеской болтовне, но был похож на кота, пытающего стащить рыбу из холодильника, или на юриста, готового обобрать тебя до нитки, прежде чем ты успеешь обратиться к нему со следующим вопросом. Голос у него был неприятный, а манеры весьма наглые и самоуверенные.

   -- Зря вы так о них отзываетесь, герр Зильберштейн, -- сказал Оскар. Мысленно он уже приделал немцу пятачок вместо носа. -- Вы были на их острове и сами видели с какими механизмами они умеют обращаться. Ваш сарказм неуместен.

   -- Ну да, видел. В быту они влачат жалкое существование, но в совершенстве умеют обращаться с автоматическими винтовками. И это меня настораживает. Дикарю нельзя давать в руки такое оружие. Вы в курсе, что эти дикари при спуске своих катамаранов бросают за борт одного человека, чтобы умилостивить акул?

   -- В курсе. У всех свои суеверия и правила.

   -- Да, Оскар, обращайтесь ко мне по имени. Мы же белые люди. К чему фамильярничать среди дикарей?

   -- Хорошо... Ганс... -- с запинкой сказал Оскар и подумал: "Лучше б ты и дальше протяжно зевал, как изнывающая от скуки собака, а не донимал меня вопросами".

   -- Что насчет мамы, Оскар? -- Зильберштейн облизнул пересохшие губы, открыл сумку-холодильник и достал оттуда бутылку пива.

   -- Я сирота. И я не азартный любитель дискуссий на эту тему. Не к чему ворошить прошлое...

   -- И все-таки дикари всегда останутся дикарями. -- Зильберштейн жадно глотнул пива, обернулся и посмотрел через плечо на кормчего. -- Думаете, они понимают мой немецкий с чудным баварским акцентом?

   "Дерьмо с чудным акцентом все одно останется дерьмом", -- подумал Оскар и ответил:

   -- Нет. Иначе бы вы не бросали таких скверных слов в их адрес. Туземцы и английский не знают. У местных общин в ходу французский язык, кое-где -- испанский. Но и это привилегия только для короля, жрецов и некоторых ремесленников. Так у них заведено. Эти люди вовсе не дикари. У них достаточно высокий культурный уровень. Просто ваш достаток находится на разных полюсах с туземцами.

   -- Судя по их виду... -- Зильберштейн презрительно фыркнул. -- Достаток? Хм... Вы меня посрамили, Оскар. Не подозревал, что среди ныряльщиков встречу такого интеллектуала. Вы прекрасно сложены к тому же, напоминаете мне романтического героя, отважного искателя приключений.

   -- Вид туземцев обманчив, -- возразил Оскар. -- Как и мой, впрочем. Да, туземцы отказались от христианства, вернувшись к своим истокам, и только благодаря этому выжили на островах. От цивилизации они берут лишь то, что им жизненно необходимо. Они умеют защищать себя и знают каждый дюйм этих вод. Белых людей тут нечасто встретишь.

   -- Это точно. Они их всех нафаршировали бананами, зажарили и съели, -- хохотнул немец. -- Держу пари, что все они каннибалы. Странно, что эти дикари отправились охотиться на морского червя, не прихватив с собой пулемет. Ведь сюда и амфибии, наверное, заглядывают?

   -- Да, вы правы, они не берут огнестрельное оружие с собой, когда охотятся на червя.

   -- Почему? -- придал равнодушный тон голосу Зильберштейн.

   -- Пули червя плохо берут. Он вас просто сожрет или раздавит, если вовремя не отсечь ему голову -- это его единственное незащищенное место. Чешуйчатый червь крайне опасен. А в рукопашной схватке с амфибией нож, тесак или то же весло принесут гораздо больше пользы, чем ружье или автомат. Но амфибий здесь нет. Почему -- не знаю. Никто не знает.

   -- Боятся червей?

   Оскар пожал плечами:

   -- Возможно. На то червя и считают прирожденным убийцей. К тому же они еще и паразиты. Говорят, будто черви, покинувшие атолл, здорово досаждают в море бактериальным матам. Враги наших врагов.

   -- Да, я тоже это слышал. Но они и нам далеко не братья. Кстати, почему червь такой неуязвимый?

   -- У него не совсем обычная кровь. Дело в том, что когда она вырывается наружу из раны, то затвердевает, образуя кристаллические корки поверх кожи, в целом напоминающие видом чешуйчатый панцирь, сквозь которые растут щетинки. Кровь почти мгновенно замедляет коагуляцию и сооружает на их теле подобие доспеха, иногда до дюйма толщиной. Молодой червь поначалу не обладает такой защитой, поэтому другие особи, более зрелые, его постоянно кусают, пока он не покроется органической броней.

   Немец открыл рот от удивления.

   -- Как считаете, черви могут быть разумны? -- поинтересовался он.

   -- Мне не доводилось так долго с ними общаться, как с вами, -- ответил Оскар. -- Если они и обладают интеллектом, то абсолютно чуждым человеческому.

   -- А давайте дружить, Оскар? -- Зильберштейн хлопнул себя по колену и протянул ему пухлую руку. -- Я ведь хороший работодатель, верно?

   Оскар спрятал руки в карманы шорт. Он не умел скрывать свои чувства. Особенно неприязнь.

   -- Вы купили мое время, купили мое мастерство, -- сказал он, -- но дружбу не покупают. Настоящих друзей никогда не связывают деньги.

   Зильберштейн хмыкнул и сказал:

   -- Прямота вам идет. Уважаю. Вы бы, наверное, с удовольствием разрезали всех скупщиков морских находок на кусочки и скормили рыбам. Но без нас вам потом не продать свой товар по выгодной цене.

   -- Я просто выполняю свою работу, -- ответил Оскар. -- Дружить -- это уже нечто иное. Это слово уже изрядно затаскали -- сами же скупщики.

   -- Хе-хе-хе! -- рассмеялся немец и затрясся, как желе. -- Я не собираюсь бросаться вам на шею и соблазнять вас, Оскар. Мне хочется найти с вами взаимопонимание. Мы могли бы отлично работать вместе и дальше. Давно вы ныряете?

   -- Я ныряю так же хорошо, как и раньше, -- уклончиво ответил Оскар.

   -- Почему без акваланга? Без маски, гидрокостюма и ласт? Я не вижу на лодке никакого водолазного снаряжения. -- Немец сделал глоток пива, поднял бутылку к глазам и удовлетворенно добавил: -- Пиво единственный напиток, который никогда не утратит свой вкус. Не желаете промочить горло, Оскар?

   Тот покачал головой:

   -- После работы, пожалуй, не откажусь, -- и ответил на первый вопрос:

   -- На острове нет компрессора, чтоб заправлять баллоны, да и достаточного количества топлива для самого компрессора тоже нет. Вы ведь знаете, на что туземцы вынуждены тратить деньги. Каждый патрон -- это сохраненная жизнь. А ласты... они привлекают излишнее внимание. Черви обладают тонким обонянием и чувствуют все, что сделано из неприродных материалов, а также тех, кто не является червем. Они по большей части хищники, когда живут в атолле. В ластах к ним близко не подойти.

   -- Да, Оскар, мне много рассказывали о ваших способностях. Может, добавите что, а? А то, честно говоря, аж не верится.

   Оскар отвернулся, решив, что зря тратит слова на этого человека. Он попытался сосредоточить внимание на чем-нибудь, кроме назойливого и хитрого немца.

   Зильберштейн придвинулся к нему поближе, придав своему лицу деланное и несколько обиженное выражение, и Оскар почувствовал исходящий от немца запах пота, пива и дорогого одеколона.

   -- Чего молчите, Оскар? -- задал он ему вопрос. -- Перекинулись словечком -- глядишь, и забыли, какое тут паршивое место.

   -- Чем же оно паршивое? Я люблю океан.

   Немец с насмешливым удивлением поднял брови.

   -- На кой черт он вам? Здесь акул и пришельцев больше, чем рыбы. Разве нет?

   -- Акул много, но они кишат в основном у входа в лагуну. -- Оскар осмотрелся: водная гладь была спокойна и пуста насколько хватало взгляда. -- И пришельцев хватает -- червей.

   Зильберштейн обратил внимание на руки Оскара и спросил:

   -- У вас необычно длинные пальцы на руках... -- Перевел взгляд на его ступни и добавил: -- И на ногах тоже. Никогда таких не видел. С вас бы вышел отличный пианист.

   -- Или мойщик пробирок, -- отшутился Оскар.

   -- Скажите, что заставляет белого жить, как туземец, и заниматься ловлей морских червей? -- немец продолжал донимать Оскара вопросами. -- Ведь более опасного промысла в этих водах не сыскать.

   -- Я люблю море, люблю оправданный риск. И еще мне срочно нужны надежные документы, чтобы начать жизнь с нового листа. Иначе бы я с вами и не связался.

   -- Не вижу здравого смысла в риске. Но я, как и вы, привык получать удовольствие от своих трудов. И чувствую, Оскар, что это путешествие будет чрезвычайно прибыльным. И буду с вами честен. Такого старого лежебоку, как я, тяжело заставить кататься по морю в лодке дикарей, если это не отразится положительно на моем благополучии. Мой девиз: куй железо, пока горячо. Нельзя сидеть, сложа руки. Человек всегда должен хорошо работать, трудиться, как дьявол, чтобы жить в свое удовольствие, а не зевать выгодную сделку. И ваши десять процентов -- изрядный кусок.

   Оскар с недоверием покосился на немца. Тот был явно не похож на человека, привыкшего к труду, скорее бы он заставил работать на себя собственную жену и детей.

   -- Я смотрю, вы присматриваетесь к моим доходам так тщательно, как историк к летописи. Думаете, что достать из воды морского червя так же легко, как кокосовый орех с пальмы? Скажите, Ганс, на кого вы работаете? Зачем вам понадобилось яйцо червя?

   Оскар пристально посмотрел немцу прямо в глаза.

   Тот встретил его взгляд с полным спокойствием, но не ответил сразу, а сперва отправил в рот пиво -- и, надо сказать, изрядное его количество. Бутылка опустела. Немец рыгнул, поморщился и сказал:

   -- На этот вопрос я вам не отвечу, Оскар. Открывать имя заказчика -- риск для моей репутации. Я обязался сохранить конфиденциальность клиента. Да и к чему вам это знать? Не все ли равно, кто подписывает вам чек? Достанете со дна одно яйцо червя -- получите гонорар по договору, два яйца -- гонорар удвоится. Плохо? Уверяю, вы сможете безбедно жить несколько лет, успешно выполнив свою работу. А насчет документов не беспокойтесь, сделаю, как обещал. Но запомните: если вы потерпите неудачу, то будете не вправе требовать от меня ни денег, ни документов. И на вас повиснет крупный долг. Как вы понимаете, я понес некоторые расходы.

   -- Очень любезно с вашей стороны. Но я рискую жизнью по большей части ради вашего кармана. И если я потерплю неудачу, то требовать с меня что-либо будет невозможно. Да и что с меня брать? Я привык жить скромно.

   -- Деньги и паспорт не приплывают с приливом. А бедность не должна затягивать достойного человека. Как только появляется возможность, нужно быть неизменно готовым заставить судьбу закусить удила, пустить ее в карьер и выиграть скачку.

   -- Я смотрю, вы ваше мнение об окружающих разложили по полочкам, -- сказал Оскар. -- По-вашему все бедняки состоят сплошь из недостойных людей? Вы были бедным, чтобы судить об этом?

   -- Когда-то был. Но вынашивал планы, как стать богатым, немного попотел и стал им. Нужно иметь методический ум, Оскар, чтоб побеждать, а не витать в праздных мечтаниях. Желание заработать кучу денег -- это настоящая поэзия, жажда самовыражения, если изволите. А те, кто не хочет выбраться из грязи... В общем, их и жалеть незачем.

   Оскар усмехнулся.

   -- Эге, да я смотрю, вы мне не верите? -- воскликнул немец. -- Я, допустим, никогда не понимал людей, спокойно плывущих по течению жизни. Нельзя бедность принимать близко к сердцу. Ведь этак и заболеть можно! Я прошел пешком от бедности к богатству -- всю дорогу пешком. Порой это просто необходимо, чтобы хоть что-то понять...

   Оскар отмахнулся от немца рукой, словно от назойливой мухи. Он окунул руку в воду и замер, ощутив, что в воде нет никакой движущей силы, словно пальцы коснулись мертвой точки. Он знал, что в этом месте находится провал, кольцевая дыра, одна из множества, где прячутся черви. Ныряльщик приподнялся, осмотрелся по сторонам и крикнул кормчему:

   -- Мы на месте, тахуна! Пора!

   -- Сегодня будет отличная охота! -- ответил тот. -- Я носом чую!

   Оскар улыбнулся ему в ответ, а кормчий оттянул веко пальцами вниз, а после указал пальцем на немца, давая понять: "Этот тип опасен, не купись".

   Кормчий что-то сказал гребцам -- двое из них отложили весла, перескочили на платформу и начали скидывать с нее в воду какие-то мудреные снасти. Навигатор стал руководить приготовлениями, все его команды четко исполнялись. Вскоре на воде закачались четыре оранжевых буя.

   Зильберштейн внимательно следил за их действиями, а потом спросил у Оскара:

   -- Что делают эти дикари?

   -- Сбросили ловушку, -- ответил Оскар.

   -- А приманка?

   -- Приманка -- это я, -- усмехнулся Оскар. Ныряльщик скинул шорты, оставшись полностью голым и надел поясную сумку с дюжиной карманов, закрепил на ноге подводный нож. -- Что-то вроде плавучего якоря. А конец троса потом закрепят на барабане лебедки. Вам -- яйцо, нам -- червь. Вы будете меня ждать там! -- Он указал рукой на пристань, достал из сумки что-то вроде колчана, где вместо стрел находились два двухфутовых обрубка гофрированных металлических труб, и закрепил его за спиной.

   Немец покосился на колчан:

   -- Что это у вас?

   -- Сюрприз для самцов-червей. Что-то вроде одноразовых ружей, только наоборот. Я назвал их "стрелами". У ружья патрон находится сзади, а тут спереди. Нужно просто ткнуть червя в пасть тем концом палки, где расположен боек и патрон. Боек пробивает капсюль и происходит выстрел. Заряда достаточно, чтобы снести червю голову, но нужно точно попасть. Кладку яиц могут охранять несколько особей. С одним я могу справиться и ножом, а вот с двумя-тремя будет сложно.

   -- Звучит оптимистически, но оружие выглядит как детская пукалка... -- сказал Зильберштейн, разглядывая Оскара с головы до пят. Он с тихой завистью смотрел на высокого, крепкого ныряльщика, на его сильное загорелое тело, на мускулистые плечи, на которые непокорными прядями ниспадали русые, в мелких кудряшках, волосы. Но больше всего немец позавидовал невозмутимому спокойствию Оскара, его полной уверенности в прочности своего положения. -- Скажите, а чем вы будете пополнять запас воздуха в легких? Здесь глубина, как мне говорили, не менее ста пятидесяти футов.

   -- Больше. Но там кое-где встречается воздух -- в подводных гротах. Именно в них самка червей и откладывает яйца.

   -- А свет? Там же темень сплошная! -- Зильберштейн полез в свой рюкзак. -- Возьмите хоть фонарик.

   -- Вы хотите, что я начал раскрывать свои профессиональные секреты? -- усмехнулся Оскар. -- Скажу одно: чешуя червя, как и скорлупа их яиц, светятся в темноте. Наши земные микроорганизмы тоже облюбовали чешую червя.

   -- Понятно. Но если вы червя ухватите за яйца в темноте, то вам здорово не поздоровится.

   Шутка Зильберштейна понравилась Оскару. Они вместе рассмеялись.

   Оскар достал из сумки банку с какой-то вязкой жидкостью и стал ею натирать свое тело.

   -- Что вы делаете? -- поинтересовался Зильберштейн. -- От этой смазки дурно пахнет. Что это такое?

   -- Это мазь на девяносто процентов состоит из жира морского червя, -- ответил Оскар. -- Эти твари общаются между собой весьма специфическим языком, выделяя в воду феромоны с различными запахами. Ими они привлекают особей противоположного пола, сигнализируют об опасности или отпугивают врагов. Их органы обоняния, как я вам уже говорил, сверхчувствительны.

   -- Ясно. Почувствовав от вас знакомый запах, черви подпустят вас ближе к себе. Я правильно вас понял?

   -- Попали в "яблочко".

   -- Оскар, скажите, откуда вы знаете столько о червях?

   -- О них больше знают туземцы.

   Цепкий взгляд немца остановился на пристани.

   -- Одного не пойму: к чему было делать такую пристань, если сюда и на лодке сложно попасть.

   -- Раньше, я слышал, здесь был широкий пролив, -- сказал Оскар, -- но его по каким-то непонятным причинам засыпали.

   -- Этот остров полон загадочного дерьма... -- вздохнул немец.

   -- Тахуна, следуйте к причалу! -- Оскар стал одной ногой на борт и махнул кормчему рукой. -- Через десять-двенадцать минут вы должны быть готовы выбрать лебедкой ловушку с червем!

   Навигатор кивнул, дал команду гребцам и те еще усерднее налегли на весла.

   Оскар посмотрел на голубое небо, на бирюзовую воду, сверкающую серебряными и золотыми искрами. Надев на нос зажим-клипсу, он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, затем, как пружина, сжался, перекувыркнулся вниз головой через борт и, выбросив ноги вверх, отвесно ушел под воду.

  

   * * *

  

   Оскар погрузился в подводный мир, в свой мир -- безмолвный и захватывающий, пронизанный солнечными лучами, словно магическим свечением. Мир без теней. Вода завихрилась и забурлила вокруг него, когда он вонзился в нее. Пестрые рыбешки бросились врассыпную, но любопытство снова собрало их, и они стали следить за человеком, то появляясь, то исчезая среди вьющихся водорослей, причудливых коралловых пещер и замков, сверкающих как драгоценные камни самых невероятных цветов. Лениво пульсируя, плыли большие прозрачные медузы. Из расселины показалась голова мурены с холодными глазами, открыла зубастую пасть, схватила рыбину, покачалась, словно пьяная, и тут же скрылась обратно.

   "А здесь ничего не изменилось", -- мысленно усмехнулся Оскар, поднял голову и сощурился -- солнце светило очень ярко.

   Он проводил взглядом быстро удаляющееся днище лодки с балансиром. Дух свободы вытеснил все остальные чувства в ныряльщике. Его тело охватила дрожь от предвкушения охоты.

   Оскар осмотрел висящую в нефритовой воде ловушку -- огромный сетчатый мешок, с одной стороны разинутый, точно пасть. С ней было все в порядке. Теперь пора, решил он, и выдохнул из легких воздух -- цепочка серебристых пузырьков, догоняя друг друга и увеличиваясь в размерах, устремилась вверх, к поверхности. Через несколько секунд сердце начало пульсировать, как свежая рана.

   "Ждать!.. Ждать!.. Ждать!.." -- мысленно приказывал себе Оскар. Ему нужно было заставить организм бороться, подстегнуть его, чтобы быстрее наступило перевоплощение.

   Время, казалось, потянулось бесконечно долго...

  

   * * *

  

   -- И долго он может пробыть под водой? -- перейдя на французский язык, спросил Зильберштейн у кормчего. Он вытирал платком пот с лица, морщась от немилосердной жары.

   Туземец подумал и ответил:

   -- Еще никто и никогда так долго не смог пробыть под водой, месье.

   -- И сколько? -- не унимался Зильберштейн, сгорая от любопытства. -- Пять минут? Десять? Сколько же?

   Туземец ткнул пальцем в циферблат своих позолоченных часов, которыми гордился не меньше, чем своими предками:

   -- Однажды я засекал время. Оскар пробыл под водой тридцать минут, мсье. В моих жилах течет кровь моряков, которые десятками поколений подряд бороздили океанские просторы. Но этого белого человека связывает с водой невидимая пуповина, а в жилах течет кровь океана!

   -- Это невозможно, пафосный идиот... -- пробормотал Зильберштейн и грузно опустился на банку. -- Чертовщина...

   "Тридцать минут... -- подумал он, потирая подбородок и анализируя уже полученную им информацию. Он ждал, что мозг все как-то прояснит само собой. Не прояснилось. -- Самые опытные ныряльщики, которых доводилось мне видеть, могут максимум задержать дыхание до двенадцати минут. А тут? Тридцать! Причем в постоянном движении! Было бы объяснима столь длительная задержка дыхания Оскара, если б тот сделал предварительную гипервентиляцию легких, подышав чистым кислородом из баллона, что могло втрое увеличить время погружения. Тогда -- да, вполне вероятно. Но он этого не делал! Да и баллончика с кислородом не было. Воздух в гроте? На такой глубине? Полнейшая чушь! Что же тогда? Что?.. Неужели, это все-таки он?.."

   Послышался легкий всплеск, Зильберштейн повернул голову и заметил акулий плавник, тут же скрывшийся в воде. Он протянул руку, хотел было закричать, но не успел -- кормчий пресек этот порыв.

   -- Акула никогда не застанет Оскара врасплох! -- спокойным голосом сообщил он немцу. -- Морские боги всегда помогают вернуться ему живым и здоровым!

   Однако хладнокровие навигатора нисколько не успокоило немца. Пока туземное суденышко не причалило к пристани, он то и дело опасливо оглядывался, смотрел то через левый борт, то через правый...

  

   * * *

  

   Когда удушье придавило Оскара, как гранитная глыба, он почувствовал, что процесс перевоплощения начался. Биение сердца уже откликалось в ушах, как откликается эхом что-то огромное и живое -- в виде парового молота. Перед глазами сначала появились пятна, затем искорки -- словно падающие звезды.

   Рыбы вокруг резвились, точно гости на свадьбе.

   Оскар закрыл глаза и почувствовал, как по мышцам пошла дрожь, схватившая его тисками, и тело начало изменяться, будто срывало с себя коросту прежней жизни. Рыбы зачарованно наблюдали за ним, оставаясь в стороне.

   Спустя несколько секунд, когда тело успокоилось, он снял носовой зажим, сунул его в кармашек поясной сумки и отметил, что ноздри остались сжатыми. После приоткрыл рот и глотнул морскую воду. Очень долго он приучал себя к этому, заставляя сознание не испытывать страх. Сначала это вызывало рвотный рефлекс. Но со временем он привык.

   Оскар открыл рот шире -- вода хлынула в него, но его язык тут же свернулся комком, перекрыв доступ в желудок, трахея и надгортанник тоже сузились, препятствуя проникновению воды в легкие. Грудная клетка сжалась, а за ушными раковинами открылись и задвигались жаберные щели, пропуская через себя воду. Теперь Оскар не испытывал потребности дышать -- кислород, растворенный в воде, достаточно попадал в кровь и насыщал гемоглобин, а воздух, оставшийся в желудке, создавал необходимую плавучесть. Сердце совершило головокружительный кувырок, нервно дернулось и вошло в необходимый ритм, отбивая двенадцать ударов в минуту, дабы к минимуму свети потребление кислорода организмом. Тело начало выделять через крохотные железы жировую смазку в потовые выделения, покрывая кожу маслянистой оболочкой и смешиваясь с мазью. Он раскинул руки и ноги, раздвинул пальцы -- кожа между ними растянулась, образовав перемычки. Теперь он чем-то стал похож на амфибию.

   Оскар открыл глаза, несколько раз моргнул прозрачными внутренними веками и полностью пришел в себя. Теперь ему ничто не мешало испытывать пьянящее чувство свободы и восторга. Он был освобожден от бремени земного тяготения. Давление воды, возрастающее с глубиной, токсическое действие кислорода и углекислого газа, наркотическое действие инертных газов, насыщение организма газами под повышенным давлением, которое при выходе с глубины требует длительной декомпрессии, жесткие температурные условия, -- все эти барьеры, свойственные подводному пловцу, будь он фридайвером либо водолазом, остались позади. Он мог бы навсегда оставаться в этом волшебном мире и легко двигаться. Его ничто не связывало. И самое чудесное, что и безмолвие исчезло. Слух его обострился. Со всех сторон раздавался неугомонный хор подводных обитателей. У воды появился некий новый привкус. Оскар, пропуская через жабры воду к обонятельным рецепторам, теперь отчетливо различал и бесчисленные запахи морских организмов.

   "Лучшее ощущение в мире!" -- мысленно прокричал Оскар. Блаженство едва не вскружило ему голову.

   Он осмотрелся по сторонам и заметил длиннокрылую акулу, которая окинула его пристальным взглядом, погруженным в глубокое раздумье, и покачала белесыми плавниками. Хищница была около восьми футов длиной -- видимо, ныряльщик показался ей незнакомой и слишком трудной добычей, либо она была не голодна. Акулы, вопреки всеобщему мнению и слухам, не столь прожорливы. Для сытости и компенсации затрат энергии этой хищнице достаточно в год съесть пищи всего на шестьдесят процентов от веса собственного тела, что составляет в среднем полфунта мяса в день. Однако спокойное, мудрое выражение акульей морды всегда производит жуткое впечатление. Оскар знал: если не дать акуле почувствовать свой страх и не заставить обороняться, то она редко нападает первой. В большинстве своем акулы трусливы, охотятся у поверхности на рыбу и поедают объедки, которые выбрасывают с кораблей. Не зря же моряки их назвали "морскими собаками"! Тем не менее, никогда нельзя предугадать заранее, как поведет себя акула -- безжалостная неуязвимая хищница, исконная убийца. И эта акула подтвердила прозвище: сделав отвлекающий маневр, удалилась на безопасное расстояние и начала кружить, изучая странное создание, очень похожее на человека.

   Акула не торопилась, и дистанция оставалась неизменной. Оскар знал, что имеет дело с не безобидным существом, поэтому он достал нож и некоторое время обменивался с хищницей взорами, выражавшими взаимное недоверие. Наконец акула утратила интерес к человеку, повернула, выпустила облачко испражнений и поплыла прочь. Оскар вернул нож обратно в чехол и ухмыльнулся. "Не так-то просто ко мне подобраться какой-то паршивой акуле..." -- мысленно произнес он.

   Как известно, любой ныряльщик в маске всегда видит предметы несколько ближе и крупнее, чем они есть на самом деле, потому что лучи света вначале проходят слой воды, затем слой воздуха в маске, а уж после попадают в глаз и преломляются в его оптической системе как обычно. Без маски же человек может видеть то, что находится вблизи, очень расплывчато, и становится дальнозорким. У Оскара же, благодаря особому отражающему слою, расположенному позади сетчатки глаз, лучи сходились не за сетчаткой, как у ныряльщика без маски, а нормально. Он видел в воде в десять раз лучше любого человека.

   Оскар прижал руки к бокам и, работая одними ногами, нырнул глубже -- тело, покрытое жировой смазкой, вонзилось в воду, как нож в масло. Он двигался с нарастающей скоростью, почти как акула, бросившаяся в атаку. На глубине это могло быть обманчивым впечатлением для обычного человека, потому как большая плотность водной среды и плохая видимость всегда добавляют скорость, и три мили в час могут показаться семьюдесятью. Но Оскар, несмотря на несовершенство человеческой анатомии, действительно стремительно и без труда скользил в водной толще, превосходящей воздух по плотности в восемьсот раз.

   Спускаясь все глубже, Оскар заметил палубу затонувшего корабля, покрытую орнаментом коралловых наростов; обрушившиеся при ударе о грунт мачты и огромные медные пушки, погрузившиеся наполовину в песок и обжитые морскими существами. Кормовая часть парусника была основательно разрушена, обнажив переплетения ребер шпангоутов и бимсов. Тут паслась рыбья молодь. Целые стайки плавали вокруг -- круглые и вытянутые, покрытые роскошными веерами-плавниками и плоские, как тарелки. Они двигались гуськом и кружили. Появление человека их совсем не беспокоило.

   Оскар улыбнулся и подумал: "Фланируют, как гуляки на городских улицах..." -- помахал рыбам рукой и двинулся дальше.

   Дно заметно шло под уклон. Это показывал цвет воды. Она становилась все темнее, как будто в ней разводили краску. Густая изумрудная зелень словно пропитывалась фиолетовым оттенком. Потом появилась синева, как в вечернем небе. Оскар достиг глубокой расщелины с обрывистыми стенками и нырнул в провал вертикально вниз головой, слегка расставив руки и ноги, работая лишь корпусом, как дельфин. Этот "полет" ему особо нравился, чем-то напоминал парящую птицу. Да, он парил в самом деле, только без крыльев. Давление увеличивалось, но он его почти не чувствовал, да и холод не одолевал, потому что человеческое тело на шестьдесят пять процентов состоит из жидкости, которая практически не сжимаема, а жировая смазка отлично держала тепло.

   Подводные сумерки стремительно превращались в глубинную ночь. Давление плотно обволакивало, словно пеленало его, но чем глубже ныряльщик погружался, тем легче оно ощущалось. Минута, другая -- и Оскар увидел светлый пятачок -- песчаное дно, от которого слабо отражались солнечные лучи. Он глянул вверх -- там мутным зеркалом, играя бликами, светилась поверхность лагуны.

   Грунт на дне был смят в невысокие складки, как скатерть, сдвинутая локтем. Мрачная и голая песчаная равнина, если не считать россыпей ракушек и вездесущих обитателей глубин -- морских ежей. Настоящим, невыдуманным бичом для ныряльщиков являлись эти ежи, с их длинными ломкими иглами. Сами по себе морские ежи не агрессивны, но беда лишь в том, что их иглы глубоко проникают сквозь кожу, обламываются и потом их очень трудно вытащить; к тому же они могут оказаться ядовитыми.

   Оскар осмотрелся и увидел темный зев подводного грота. Он поплыл не спеша к нему, пока не очутился перед вытянутым входным коридором. Поколебавшись секунду, двинулся вперед -- и словно нырнул в бутылку с чернилами. Отверстие на фоне слабого зеленоватого сияния осталось позади. Кромешная мгла осела со всех сторон.

  

   * * *

  

   За четыре года, которые Оскар посвятил ловле морских червей, он постоянно изучал их жизнь и повадки. Кое-что рассказали ему туземцы, но многое так и осталось недоступным человеческому пониманию -- тайной за ста печатями.

   Процесс размножения у "меганереисов", как назвали ученые новый вид морских червей, был довольно оригинален и жесток. Спаривание происходило два раза в год на небольших глубинах, а то и у самой поверхности. Извивающиеся гиганты, похожие на драконов, вызывали суеверный страх даже у туземцев. Черви-самцы в период брачных игр вели себя чрезвычайно злобно, и приближаться к ним человеку было опасно.

   Когда же брачный сезон заканчивался, черви-самки уходили на глубину, в пещеры. А самцы на какое-то время забывали о них, продолжая обитать в прибрежных водах, они успокаивали свою агрессию и нагуливали жир охотой на рыбу, моллюсков, ракообразных, морских черепах и небольших спрутов, глотая их, как макароны -- зачастую в эту пору туземцы и ловили их.

   Самки постоянно меняли место кладки яиц. Забиваясь в узкие расселины, они пытались найти надежное убежище от самцов. Однако те быстро находили их, когда возвращались в пещеры, и не только охраняли кладку, но и терпеливо поджидали самок у входа. Как только из яиц вылуплялись детеныши -- это были особи строго мужского пола -- то самцы выманивали самок выделениями феромонов, набрасывались на них и пожирали, после чего становились заботливыми отцами и следили за подрастающим потомством. Спустя какое-то время, из-за холодной воды в гротах, многие самцы превращались в самок, и та же участь ждала их -- как расплата за плохой поступок. Таким образом, пещеры, где обитали черви, "проветривались" от перенаселения. Это был горький прагматизм.

   Большинство же червей-самцов покидали лагуну еще до смены пола и искали в океане бактериальных матов. Если червям удавалось закрепиться на них присосками и образовать многочисленную колонию, то мату грозила голодная смерть, так как черви поедали все, чем питался мат. Освободиться от паразитов мат мог одним способом: уйти на мелководье, всплыть на поверхность, дабы сначала долго "высушивать" непрошенных "гостей" на солнце, а после отравить их нейротоксином. В дальнейшем мат и сам начинал страдать от истощения организма, нередко болел или погибал.

   Недра подводного грота представляли собой многократно разветвленные тоннели, настоящий лабиринт с множеством впадин и подъемов, созданных чрезмерным воображением океана. Обесцвеченный мир, который никогда никому не показывал своего истинного лица. Совершенно иной мир, никогда не видевший луча света. Даже вода здесь была плоха для охоты: липкая тьма, колкий холод, дезориентирующая неопытных ныряльщиков изоляция. В таком месте можно легко закружить, гоняясь за собственным призраком, обманами и иллюзиями. И погибнуть.

   Оскар, проявляя непостижимые навыки, плыл не спеша, почти наощупь, поднимаясь по тоннелям все выше и выше. Иногда он касался руками камней и ощупывал их, словно пульс, чтобы не потерять ориентацию. Он старательно запоминал путь, оставляя на сводах пещеры свои жировые "отметины", в которых присутствовала мазь. Дно было покрыто песком, а стены и своды местами сглажены, будто по ним прошлись наждачной шкуркой: черви терлись о них своими жесткими щетинками.

   Пещера казалась бесконечной, уходящей в необозримую даль, в черную дыру. Мрак и ничего больше. И все же в нем было что-то неуловимо тревожащее, Оскар знал, что он здесь не один -- ловил хоть какой-то оттенок, движение -- гнетущее беспокойство не покидало ныряльщика ни на секунду. Чернота для него была не до конца черна. Его зрачки расширились, и он начал видеть тени в темноте.

   Примерно через три минуты коридор, по которому он плыл, вывел его к Т-образному разветвлению. И вдруг Оскар послышал легкий звук -- словно беззубые старики пережевывали пищу. Он услышала низкое влажное посапывание. Потом раздался еще более низкий короткий хрюкающий звук. Затем все смолкло, слышались только запахи. Он проплыл несколько ярдов, повернул вправо и увидел фосфоресцирующие тела двух тридцатифутовых червей. Таким ничего не стоило схватить ныряльщика острыми зубами, разодрать на части и разбросать во все стороны.

   "Ни хера себе!" -- Оскар на секунду замешкался.

   "Не бойся, -- посоветовал ему строгий внутренний голос, -- ни сейчас, ни потом. Никогда. Любой выказанный тобой испуг будет для тебя последним".

   С этим нельзя было не согласиться. Из десяти трясущихся кроликов никогда не получится и один стойкий оловянный солдатик, а охотник -- тем более. Этим двум местным "вышибалам" нельзя выказывать испуг, с их тонким обонянием они сразу учуют его и нападут. Они могут среди миллиона запахов разобрать самый простой и тихий -- тот, что просто сводит живот, что заливает внутренности, словно цементом, нет, чем-то еще более серым и прочным, и эта густая масса, застывая, давит изнутри и не дает дышать. Запах страха.

   Черви зашевелились, подняли головы, угрожающе поворошили усиками, щетинки на их телах поднялись дыбом, окрасившись разноцветными всполохами: красными, синими, зелеными, желтыми, фиолетовыми, оранжевыми. Месмерическое сияние. Головы червей наклонялись из стороны в сторону, словно они пытались увидеть что-то, затаившееся перед ними. Они принюхивались. Ожидали.

   Оскар почувствовал, как черви начали источать свои запахи, обмениваясь посланиями.

   "Прекратите шептаться, -- мысленно приказал им Оскар, -- сидите тихо".

   Уловив в запахе ныряльщика что-то знакомое, черви нехотя, но все же успокоились.

   "Правильно, ребята, сидите и не рыпайтесь..."

   Прижимаясь почти к самому своду, Оскар принялся совершать зигзагообразные движения, медленно проплыл над червями и направился дальше.

   Наконец Оскар добрался до входа в "сифон". Отсюда галерея стала подниматься под углом в пятнадцать градусов. Он продвинулся на двадцать футов и вдруг ощутил, как его голова словно прорвала тонкую пленку, и давление воды исчезло. Голова оказалась над водой. Ныряльщик очутился в изолированной пустоте с каменистым потолком и стенами, в которой был чистый природный воздух. Он прислушался.

   Тишина.

   Казалось, можно было услышать, как упадет булавка. Как катится по щеке вода.

   Оскар зажал пальцами нос, чтобы не сделать вдох, вылез из воды и, выставив правую руку впереди себя, постарался побыстрее миновать воздушный "мешок". Он почти бежал. Поверхность была скользкой, сырой и холодной. Света ни сзади, ни спереди -- кромешная тьма. Вода струйками потекла из жабр по шее. В ушах начал раздаваться неприятный стук. Через восемнадцать-двадцать шагов перепончатые ступни Оскара почувствовали влагу, и вскоре он снова оказался под водой. Там он "отдышался" и поплыл дальше.

   Очевидно, черви тоже ходили взад-вперед через этот короткий воздушный коридор, передвигаясь ползком с помощью присосок. Возможно, где-то рядом должна находиться самка. Теперь он должен быть уже гораздо ближе к своей добыче, чем прежде. Оскар остановился, принюхался и услышал ее запах. Теперь он мог идти по этому "следу", как гончая.

   Через десять ярдов рука Оскара нащупала края узкой расселины входа в пещеру, расширяющуюся внутрь. Он ощутил сильный холод у себя во рту. Запах самки стал более резкий, ударил по рецепторам. Пришлось сдерживать тошноту -- вкус был отвратительный, тухловатый, даже какой-то мыльный.

   Оскар заглянул внутрь -- и словно уперся взглядом в стену. Сначала он не увидел ничего. Разглядеть что-либо было трудно. Дело в том, что самки меганереисов отличались от самцов. Перед тем как делать кладку яиц, они сбрасывали чешую, оставаясь, если так можно выразиться, "голыми". Их черная кожа была чем-то вроде дымовой завесы в водной мгле.

   Оскар протиснулся внутрь расселины. Оказавшись внутри, он понял, что цель достигнута: это грот из тех самых, куда приходят откладывать яйца самки червя.

   И тут он увидел. Увидел едва заметное зеленоватое свечение.

   Яйца! Это могли быть только они!

   Обычному человеку никогда бы не удалось разглядеть темную тень, темнее даже, чем мрак в пещере, если, конечно, такое возможно. Но зрение Оскара было острое. Кладка была только одна -- сложена пирамидкой. Рядом что-то чернело и слегка извивалось. Видимо, самка только начала выделять из своего тела яйца. Она словно выполняла в воде непонятный танец.

   Лезть на рожон здесь бессмысленно. Самка надежно охраняла кладку. Легко было представить, как та обкрутит его и зубами вырвет горло, точно кусок сосиски, запеченной в тесте. Он не имел права на ошибку, вот в чем суть.

   Оскар чуть задержался, прикидывая в уме лучший ход. Он умел строить планы. Он накручивал себя до предела, и его мозг, не выдерживая, иногда едва не вскипал, но всегда давал нужное решение.

   "Ну что ж, -- решил Оскар и язвительно скривил губы, -- поиграем в мою игру, детка. Нам обоим что-то нужно. Надеюсь, от такого угощения ты не откажешься".

   Он достал из поясной сумки небольшую керамическую баночку, наполненную морской водой, отвернул на ней крышку, извлек дюжину жирных личинок инопланетного светляка, прозванного туземцами "танцующей мухой", и слегка сдавил их тушки. Личинки зашевелились, спазматически сжались и выпустили из себя какую-то тягучую, с сильным запахом жидкость, а затем начали светиться и вибрировать в руке с такой скоростью, что казалось, будто они вот-вот собираются взлететь. Они загудели, их поверхность забурлила, словно страдающий несварением желудок, то и дело стреляя холодными "искрами". Они походили на прирученные солнца. Оскар выпустил их, а сам отпрянул в сторону.

   Самка почувствовала вибрацию и густой "аромат" деликатеса, подняла голову, на пару секунд замерла, а потом начала покачиваться из стороны в сторону. В этот момент она была чем-то похожа на женщину, которая свесилась с кровати, нащупывая трезвонящий на полу будильник. Хищная тень метнулась к выходу. Одержимая голодом, тварь клюнула на приманку. Оскар отчетливо услышал, как дважды клацнули ее челюсти, поглощая маленькие "солнца", а сам в это время уже подобрался к кладке. Личинки танцующих мух охотно помогли Оскару в деле, пожертвовав собой.

   "Правилами хитрость разрешается", -- подумал он. Хотя, конечно же, не разрешалась. Но это были его правила.

   Длинные, худые перепончатые пальцы Оскара потянулись к пирамидке, и он с мастерством хирурга приподнял верхнее яйцо, провернул несколько раз вокруг оси, отделив от клейкой слизи. И снял его, не задев остальные. Действовал он аккуратно, будто это был карточный домик. Он впервые держал яйцо морского червя -- еще мягкое, податливое, не окостеневшее -- оно слегка прогнулось в его руке, но не лопнуло, как он боялся.

   Самка в эйфории покачивалась у входа -- личинки танцующих мух, державшиеся до этого три дня в пятипроцентном спиртовом растворе, оказали на нее наркотическое воздействие. Но Оскар знал, что это продлится недолго. Скоро ее мозг выйдет из наркотической спячки, и она заметит, точнее, почувствует пропажу яйца.

   "Да, эта жадная тварь все-таки глупа, как пень", -- подумал он, аккуратно поместил яйцо в банку, закрутил крышку и засунул обратно в сумку.

   Оскар медленно поднес руку к лицу. От руки исходило тусклое, какое-то колдовское свечение. Он приблизил пальцы к жабрам, они пропустили через себя воду, и рецепторы ощутили слабый, едва уловимый аромат.

   "Вот, черт! -- огорчился он. -- Самцы могут почуять выделения личинок и решить полакомиться мной".

   Он согнулся, коснулся ногами стены пещеры, оттолкнулся и, вытянувшись стрелой, выскользнул из расщелины.

   Оказавшись снова в воздушном "мешке", Оскар едва не столкнулся нос к носу с самцом-червем. Тот вырвался из воды разноцветным вихрем, ссутулился над человеком, как театральный злодей, и раскрыл пасть. Оскар успел ступить ногой в воду -- червь почуял это, но напасть в воздушном пространстве он мог только наугад, так как здесь его "нюх" был бесполезен. Этим и воспользовался Оскар. Он резко затормозил и встал как вкопанный, вытащил из колчана "стрелу" и ткнул ей в ничем не защищенную, покачивающуюся голову червя.

   Раздался оглушительный хлопок. Весь окружающий мир утонул в грохоте этого выстрела, сотрясшего каменные своды пещеры. Звук, казалось, проник прямиком в мозг, минуя уши.

   Уродливая голова червя разлетелась на ошметки, а тело завалилось набок, задергалось в конвульсиях, начало извиваться и сползать обратно в воду.

   Оскар отбросил в сторону "стрелу" и поморщился. Боль в ушах начала пульсировать синхронно с топотом отбойного молотка сердца.

   "Не теряй драгоценного времени! Вперед!" -- потребовал шепчущий сквозь звон в ушах внутренний голос.

   Оскар выхватил вторую "стрелу" и, держа перед собой, нырнул в воду, стараясь не попасть между "кольцами" червя. И вдруг с внезапным чувством отвращения понял, что проплывает сквозь кровяное облако -- во рту и жабрах он ощутил вкус крови. Его чуть не вывернуло наизнанку.

   Второго червя Оскар не обнаружил на старом месте. Видимо, грохот выстрела его спугнул. Вглядываясь в темноту, ныряльщик постарался побыстрее убраться из грота, работая всем телом. И вскоре показался слабый свет.

   Из грота Оскар выскочил как пробка. И тут же затормозил, оглядываясь по сторонам. Привычка к осторожности и тут себя оправдала. Он заметил второго червя.

   Огромная тварь, вдоль спины которой по всей длине тянулись щетинки, заканчивающиеся ужасным оперением, зависла в нескольких десятках ярдов от Оскара. Крупные присоски полностью довершали сходство с теми картинками, что рисуют в книгах о морских чудовищах.

   Бросок червя последовал незамедлительно и быстро. Оскар едва успел оттолкнуться ногой от его головы, чудом ускользнув от страшных зубов, и они закружились в смертельном водовороте, поднимаясь все выше и выше.

   Проявив недюжинную сноровку, Оскар выбрал момент и ткнул червя "стрелой".

   Выстрел не грохнул, а булькнул. Оскар почувствовал всем телом, а особенно барабанными перепонками, сильный толчок воды. Подобные вещи оказывают пагубное воздействие на человеческий мозг, но ныряльщика охватил восторг, почти экстаз, и улюлюкающий гортанный крик, похожий на пение тирольских горцев, едва не вырвался из его горла.

   Зеленые клубы окутали червя. Оскар знал -- это выплеснулась кровь твари, красная, но этой глубине она была практически изумрудного цвета. Море часто выкидывает подобные ловкие трюки. Дело в том, что морская вода действует на человеческое зрение как голубой фильтр, цвета претерпевают различные метаморфозы на различной глубине. Ультрафиолетовые лучи проникают довольно глубоко, зато инфракрасные лучи довольно быстро поглощаются, им достаточно и нескольких дюймов воды. Потому красный цвет уже на глубине двадцати футов становится розовым, на пятидесяти футах -- коричневым, а на ста пятидесяти и ниже -- зеленым.

   Обмякшее тело паразита начало медленно садиться на песчаный грунт.

   "Ну и черт с ним, -- подумал Оскар, глядя ему вслед. -- Гонорара за яйцо хватит на всех. Поделюсь..."

   Он глянул вверх, слегка жмурясь от переливчатой игры света, и устремился к поверхности.

  

   * * *

  

   Опасность Оскар почувствовал внезапно. Он не знал, что изменилось -- внизу под ним будто что-то ожило -- что-то похожее на призрак. Ныряльщик глянул вниз -- и ледяная волна прошла по его коже. Из глубины с пугающей скоростью и грацией к нему мчалась змеящаяся тень. И через пару секунд Оскар понял -- это самка. Извивающееся, обтекаемое пятидесятифутовое черное тело. Вытянутая, закругленная голова с широко разинутой пастью, из которой, как пригоршня когтей, выступали острые зубы. Она вылетела из грота, словно ведьма на помеле.

   Оскар сделал такой бешеный гребок, что его ноги едва не свело судорогой, выскочил из подводного провала и пустился во всю прыть к расставленной ловушке. Только она могла задержать самку.

   К ловушке он добрался в тот самый миг, когда самка едва не схватила его. Рыбы, плавающие по кругу против часовой стрелки, кинулись врассыпную.

   Оскар занырнул прямо внутрь сетчатой камеры и изготовился к схватке.

   Ловушка чем-то напоминала плавучий якорь, но с той разницей, что была сделана не из толстой парусины, а представляла собой мелкозернистую сетку из прочных растительных тросов в форме конуса с открытым основанием, в которое был вставлен металлический обруч. На вершине конуса также имелся обруч, но гораздо меньшего диаметра. Оба обруча были соединены стропами и удерживались в раскрытом состоянии при помощи буев и грузов, а также шпилек, вставленных в пазы. Стоило червю заскочить в ловушку, как охотник выныривал через обруч вершины конуса и дергал один из стропов. Выдернутая шпилька сворачивала обруч, как пружину. Червю нечего не оставалось, как попытаться выскочить из ловушки вслед за охотником, но и тут его поджидал неприятный сюрприз. Охотник ждал момента, как только появится голова червя, и дергал второй строп -- малый обруч, снабженный шипами и подобием крючков, намертво обжимал ничем не защищенную голову червя, а быстро сворачивающаяся в соленой воде кровь "цементировала" голову в остром капкане.

   Оскар ждал, держа в руке стропы, захлопывающие большой и малый обручи.

   Самка меганереиса не мешкала. Она ткнулась носом в сеть, отпрянула, а затем грациозно обошла ловушку справа, ища вход, и буквально влетела в нее -- Оскар тут же выскочил через малый обруч и дернул строп. Обруч скрутился. Стропы, соединенные снаружи ловушки в общий огон, начали стягивать сеть. Оскар увидел, как натянулся вытяжной трос -- на пристани заработала лебедка.

   Казалось, в сеть попалось мельтешащее черное облако, сорванное с предгрозового неба. Самка поняла, что попалась в ловушку и предприняла попытку прорваться на волю. Голова твари просунулась в малый обруч -- и Оскар рванул на себя второй линь.

   Самка раскрыла пасть. Кровь окутала ее голову. Сеть все плотнее стягивала тело твари и уносила ее к берегу...

   Кровь попала в жабры Оскара. Желчь подступила к горлу, и он вылетел наружу пробкой, выплюнул воду и жадно глотал воздух ртом. Он набрал полные легкие влажного морского воздуха, заполняя грудь до отказа, поморгал глазами. Отдышавшись, сплюнул и с трудом избавился от тягучей, как паутина, нити слюны, приклеившейся к нижней губе.

   На пристани четверо туземцев, всем телом налегая на рукояти лебедки, крутили барабан, выбирая трос с ловушкой.

   Оскар заметил кормчего, поднял руку и крикнул ему что было сил:

   -- Тахуна, тяните живее! -- и его голос больно ударил ему же по ушам, как многократно повторенное эхо, точно он был в пустом подвале. Высоким, чуть ли не пронзительным голосом, от которого едва не лопнули барабанные перепонки. Звуки надводного мира вернулись.

  

   * * *

  

   -- Что случилось, мать вашу!? -- заорал Зильберштейн, увидев голову Оскара на поверхности, и схватил кормчего за локоть. И когда понял, что обратился к туземцу на немецком, то перешел на французский язык: -- Что-то не так!? Отвечай!

   Туземец, управлявший стрелой крана, молча освободил свою руку и что-то крикнул тем, кто крутил рукояти лебедки. Сердце его бешено заколотилось -- он с тревогой и недоумением смотрел на тянувшийся из воды трос и на огромный барабан, на который тот наматывался. Трос, пропущенный через тали грузовой стрелы, сначала дрожал и трясся, плясал на воде, а теперь натянулся, как струна, готовый вот-вот сорвать кран и барабан с крепления станины.

   "Должно быть, червь попался огромный", -- с ужасом и какой-то долей радости подумал кормчий.

   Встревоженные голосом своего навигатора туземцы в ужасе посматривали на происходящее и что есть сил крутили рукояти. Барабан проворачивался, но с трудом. Слышались щелчки зубчатых стопоров на шестернях барабана и зловещий скрежет.

   -- Скорее, скорее! -- снова раздался голос кормчего, а за ним последовал жуткий треск, и стрела сильно накренилась на своем основании.

   И тут что-то изменилось.

   -- Он ослаб! -- радостно закричал один из туземцев. -- Он поднимается!

   Кормчий заметил, что скорость подъема червя возросла.

   Движения туземцев ускорялись, прочный капроновый трос быстро выбирался. Объем троса, наматываемого на барабан, увеличивался прямо на глазах, и все увидели, как сеть поднялась из воды, подняв столб брызг и таща в себе влажное, дергающееся тело червя. С него сочились морская вода и кровь.

   -- Что происходит? -- спросил Зильберштейн у кормчего.

   -- Мы его подняли, -- ответил тот, не сводя глаз с добычи. -- Скоро червь начнет задыхаться и можно будет его вытягивать на берег, чтобы отрубить голову.

   Немец пробежался взглядом по лицам туземцев и понял, что что-то не так -- они были расстроенные.

   -- Что не так?! -- крикнул Зильберштейн.

   -- Это самка... -- обронил кормчий и отвернулся.

   -- И что!? -- не понял его немец. -- Какая разница!?

   -- На ней нет чешуи, -- ответил кормчий. -- Нет чешуи -- нет денег, нет оружия и боеприпасов. Охота не удалась.

   Туземцы продолжали выбирать груз, сеть с уловом поднималась все выше и выше, так что его уже стало видно. Грузоподъемная стрела вознесла червя в воздух.

   К причалу по берегу, покачиваясь, брел Оскар, держа в руке пустой колчан.

  

   * * *

  

   Зильберштейн сидел на мини-холодильнике и крутил в руках открытую баночку с яйцом, осторожно касаясь пальцем мягкой, до конца не сформировавшейся скорлупы. Ничего больше его на этот момент не интересовало.

   Навигатор острым тесаком отрубил червю голову и отскочил в сторону.

   Голова с выступающими челюстями и с торчащими усиками откатилась в сторону с застывшей, бессмысленной гримасой; большие, но незрячие, белесые глаза были совершенно пусты и смотрели, не мигая. Обезглавленное тело сжалось, по нему прошел импульс, мощные мускулы задвигались в агонии, несколько раз спазматически дернулись и замерли. На пятнистой серо-черной коже, отливающей зеленоватой слизью, виднелись прожилки синих оттенков, закрученные спиральками вроде узоров на подушечке пальцев.

   -- Одни боги знают, зачем мы вытащили на берег эту бесполезную тварь, -- горестно покачал головой навигатор.

   -- Посмотрим... -- Оскар подошел к самке, вынул из ножен кинжал, осторожно ощупал ее брюхо, наметил место на боку, разрезал сеть и медленно вонзил туда лезвие. Рассек тело червя и, достав желудок, вывернул его и вывалил содержимое на песок.

   Туземцы удивленно переглянулись, так как в желудке самки не было ничего, кроме полупереваренных останков голов мелкой рыбы и каких-то водорослей.

   Оскар сделал более длинный разрез, засунул в него руку, внимательно осматривая содержимое и прощупывая неприятно пахнувшие потроха, а потом произнес:

   -- А вот и они...

   Оскар вытянул белесую плеву, похожую больше не на кишку, а на прозрачный стручок гороха, в котором виднелись яйца.

   У туземцев отвисли челюсти. Они оцепенели.

   Зильберштейн повернул голову и едва не выронил баночку.

   -- Срань господня! -- Он застыл с открытым ртом, не веря своим глазам. Губы беззвучно считали яйца, колыхавшиеся в соку под плевой. Дыхание его стало тяжелым, словно толстяку пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов.

   -- О боже мой, боже мой, боже мой... -- много раз, очень быстро повторил он. Голова у него кружилась от одуряющего, сладостно-терпкого аромата денег, которые должны в скором времени посыпаться на его голову из рук заказчика.

   Оскар повернулся к навигатору, улыбнулся и сказал:

   -- Тахуна, вот наш улов. Мне много не надо. Хватит и гонорара за одно яйцо. Это -- ваше. Вырученных денег должно хватить на несколько лет. Верно, Ганс? Достанете со дна одно яйцо червя -- получите гонорар по договору, два яйца -- гонорар удвоится. Вы ведь говорили именно эти слова?

   -- Послушайте-ка... -- начал Зильберштейн, но Оскар его жестким тоном перебил:

   -- Вы намерены сдержать слово?

   -- Знаете, уважаемый...

   -- Давайте, без "уважаемых", -- отрезал Оскар. -- Договор -- в силе?

   Немец кивнул несколько раз, как услужливый китайский болванчик. Он так и не позволил себе произнести вслух слово, которое, по его мнению, должно было остаться непроизнесенным.

   "Сколько нужно дикарям? -- думал Зильберштейн, прикидывая в уме стоимость "улова". Он перебарывал в себе жадность, но это у него выходило плохо. -- А сколько нужно мне? Мне нужно до хрена -- сейчас и всегда".

   -- Давайте скрепим наш успех, выпив по бутылочке пивка? -- придя в себя, сказал немец, открыл сумку-холодильник, на которой до того сидел, и извлек из него запотевшие от холода бутылки. Он обвел всех счастливым взглядом и многозначительно улыбнулся. -- Солнце по-прежнему сияет на небе, господа, и Бог правит нами с неба, ибо гостеприимные немцы делают лучшее пиво в мире!

   Навигатор глянул на гребцов -- те закивали.

   -- А вы, Оскар? -- прищурился немец. Он отхлебнул из своей бутылки. Потом сказал: -- Пиво?.. Холодное. За удачный исход дела?..

   На секунду ему показалось, что ныряльщик сейчас ответит ему отказом.

   Оскар устало закрыл глаза и поднял голову, подставив свое лицо лучам солнца, и медленно произнес:

   -- Пожалуй, присоединюсь. Хотя я больше предпочитаю "Балтику", третий номер.

  

   * * *

  

   В небе расцвела красными брызгами сигнальная ракета.

   Зильберштейн опустил руку с дымящейся ракетницей и покосился на лежавших на песке туземцев и Оскара.

   "И все-таки вы все дикари, -- размышлял он с гримасой, которая должна была изображать улыбку. -- Вам не знакомы такое понятия, как бизнес и интуиция. В любой работе есть достаточно свободного места, чтобы появилась возможность обойти конкурента со стороны. Работа делается постепенно, друзья, шаг за шагом -- так советует фрау Практичность-и-Благоразумие. Только так и не иначе -- никогда не стойте на пути, как вкопанные, а действуйте на опережение, пока дело не будет окончено. Я обвел вас вокруг пальца не потому, что я такой лобастый, а потому что жизнь научила меня не зевать нужный момент. Мой вам совет -- будьте в следующий раз начеку, когда пахнет большими деньгами, не то вместо снотворного вас непременно угостят ядом! И трем миллиардам китайцев будет на это наплевать, мать вашу!"

   Зильберштейн поддел ногой бесчувственную руку Оскара:

   -- С твоим alter ego, дружок, я тоже как-нибудь разберусь.

   Немец поднес к глазам бинокль, сфокусировал его на появившейся в небе темной точке и прошептал:

   -- А вот и гидроплан.

  

Глава восьмая

На абордаж!

  

   Индийский океан. Два месяца спустя

  

   "Горгона" отправилась точно по расписанию из Мельбурна и держала курс на Папуа -- Новую Гвинею, в Порт-Морсби, держась вдали от берега и огибая Австралию с западной стороны, так как восточное побережье кишело пиратами Океании, а здесь морские разбойники появлялись не так часто. Изредка по пути встречались другие суда -- небольшими вытянутыми контурами на горизонте -- и вскоре исчезали из виду. Хотя та часть Индийского океана, где сейчас находилась трехмачтовая грузовая галера, лежала в стороне от обычных путей невольничьих судов, однако в ее трюме находилось около шестисот человек, принадлежащих к партии рабов, которых везли для последующей продажи на плантации Индонезии.

   Рабы томились в тесном трюме: новоиспеченные преступники и рецидивисты-каторжники, должники и бродяги, обанкротившиеся купцы и прочие люди, кому в жизни не улыбнулась удача. Среди них были мужчины и женщины, старики и дети, точнее -- подростки, возраст и пригодность к работе которых работорговцы очень быстро определяли. Делалось это так: их заставляли снять штаны и показать срамное место, если на лобке кучерявились волосы, то признавали созревшими по возрасту для продажи. Всех этих людей на островах поджидали палач с раскаленным докрасна тавром, жестокий хозяин, букет тропических и венерических болезней и тяжелый труд до самой смерти.

   Погода стояла прекрасная, если не учитывать адский зной, и ветер не предвещал скорой ее перемены. Дул легкий юго-восточный бриз. По небу лениво плыли облака. Солнечные лучи играли на снастях и корабельной бронзе, отбрасывая блики. Поверхность океана отдавала зеленым мрамором и серебрилась. Перед кораблем резвились дельфины, как бы расчищая ему путь, и тучей кружились птицы, усеивавшие пометом палубу и навесы от непогоды и солнца, натянутые над гребцами. В полдень, чтобы прибавить скорость, капитан "Горгоны" приказал поднять паруса, после чего галера перестала раскачиваться с боку на бок. А поскольку волна била в корму, уменьшилась и килевая качка. Судно шло по спокойному, с редкими барашками морю, и тонкая полоса австралийского берега виднелась справа по борту на горизонте. А за кормой и там, где лопасти весел касались воды, тянулись длинные пенистые борозды, расходившиеся в стороны, как хвост кометы.

   Галера, двести шестьдесят футов длины, водоизмещением две тысячи четыреста пятьдесят тонн, приземистая и неуклюжая, с громоздкими мачтами и косыми парусами, в отличие от купеческих судов подобного типа, выглядела с эстетической точки зрения странновато. Но, несмотря на все свои недостатки и несовершенства, корабль имел довольно широкую палубу и обладал прекрасной остойчивостью даже при отсутствии балласта, роль которого играло правильное сочетание легких и тяжелых пород дерева, из которых состоял корпус. "Горгона", имеющая таран и частично построенная по принципам античных кораблей, уже четвертый десяток лет бороздила взад-вперед прибрежные воды Австралии в качестве плавучей тюрьмы, а при необходимости могла спокойно совершать переходы открытым морем.

   В длинном чреве трюма, просмоленном и сыром, отовсюду доносились звуки. Снаружи -- шумело море, хлопали паруса, отдавались команды и звучали резкие двухтоновые свистки боцмана, мерно и громко бил барабан, задающий ритм и скрадывающий скрип сотен уключин и свист бичей, которыми надсмотрщики, точно скотину, охаживали крепкие спины гребцов, а те отвечали им злобным презрением, стонами и ненавистью. Вокруг -- лязгали цепи, потрескивали переборки, слышался надрывный кашель, кто-то периодически заходился сиплым смехом, находясь на грани сумасшествия, другие невольники тяжело вздыхали и шептали, произносили какие-то заклятия; время от времени раздавались ругань и проклятия тех, в ком ярость вскипала, как морская пена.

   Лица людей с давно нечесаными и нестрижеными волосами были бледны, словно у привидений. Преступники были одеты в обтрепанную одежду в черно-белую полоску, посеревшую от грязи, должники и прочие -- в рваные, мешковатые синие робы. Они находились в полной изоляции от внешнего мира, и все вокруг терялось во мраке. Тьма била по глазам, не хуже яркого света. Сверху, правда, сквозь решетчатые переплеты двух люков, расположенных у кормы и носа галеры, все же проникали солнечные лучи, разрезая темноту на квадраты.

   Свет с его дикой энергией, с его мягким спокойствием, с его обманчивостью, как будто приоткрывал невольникам путь к мнимой свободе -- к небу и визгливым крикам чаек, проносящихся над палубой. Но потом радость счастливчиков уступала место рези и белой мути в глазах, что вело к временной слепоте, если они вовремя не разбирались в своих странных ощущениях и не отворачивались. Лишь понимание того, что и завтра -- будет завтра и ничего не изменится, давало шанс не сойти с ума. Бессчетное множество секунд, минут, часов и суток исчезали в этом аду, становясь безвозвратным прошлым.

   Однажды ночью, когда галера лежала в дрейфе, а гребцы и большая часть надзирателей и команда отдыхали, один из каторжан мрачно рассказал остальным узникам в трюме, что обычно лишь три четверти "живого груза" приходит к месту назначения живыми, остальные -- в списке покойников, под номерами, даже без указания имени. Он уже пережил два подобных каботажных перевоза и очень гордился тем, что сумел выжить и не оказался в качестве отброса в кильватерной струе. По его словам, мертвецов толком никто и никогда не считал -- с них снимали кандалы, раздевали и бросали за борт, точно камбузные отходы, которыми любили лакомиться стаи акул, время от времени сопровождавшие корабль. Он даже сложил пальцы в подобие двигающихся челюстей морских хищниц и показал, как акулы разрывают жертву, отчего у тех, кто его слушал, пробежал мороз по коже, а потом завершил свой рассказ: "Так оно и было. Здесь у каждого есть невидимый попутчик -- смерть". Той же ночью, ближе к рассвету, разоткровенничавшегося рассказчика кто-то задушил.

   Оскар находился внутри деревянной бочки, из которой торчала лишь его голова. Он был словно загипнотизирован этим маленьким и жестоким мирком. Часто его слух резал визг, сопровождавшийся мордобоем, а взгляд выхватывал из мрака тени, делавшие характерные движения -- некоторые мужчины, для которых и голод не стал преградой, продолжали испытывать вожделение к сексу и насиловали женщин с таким азартом, как будто участвовали в каком-то безумном соревновании. Другие невольники-мужчины, кто оказался послабее и ждал своей очереди, смотрели на это тупыми жадными глазами и с остервенением мастурбировали. Остальных людей, впавших в прострацию, мало тревожило насилие, они лишь изредка посматривали по сторонам. Некоторые, точно мертвецы, лежали без движения под ногами.

   -- Запах неба. Не чуешь? -- обратился один из каторжников к Оскару, указав пальцем вверх. Он был приблизительно одного возраста с Оскаром, но выглядел ужасно. У него была впалая грудь, чахоточные пятна на щеках, и его то и дело душил сухой надрывный кашель. Он долгое время сидел у решетки, поджав под себя ноги, склонив голову набок, неотрывно глядя в одну точку и тихо напевая какую-то песню. Но Оскар заметил, что этот человек время от времени исподтишка внимательно подглядывал за ним, словно пытаясь прочесть его мысли.

   -- Свобода... -- ответил ему Оскар, посмотрел вверх на расчерченный решеткой на квадраты кусок неба, сощурился и опустил голову. -- Пахнет ветром и морем...

   -- Так пахнет смерть, -- не согласился каторжник. -- Морской солью и кожаными плетьми, смоченными кровью и потом гребцов. Скоро мы все окажемся на гребаных небесах, которые какой-то глупец назвал "обетованными", там любят таких, как мы, сукиных детей. Трахайся оно конем! Думать о свободе, находясь здесь -- немыслимо дурацкий поступок!

   -- Я так не думаю, -- ответил Оскар.

   -- Мурашки господни! Есть план, как сбежать отсюда? -- каторжник закашлялся, попытавшись рассмеяться, и, тяжело дыша, добавил: -- Стратегия, или как ее там?..

   -- Что-то вроде... Скорее -- желание выжить.

   -- Ну-ну... -- На лихорадочном лице преступника на какое-то мгновение застыло безразличие, что заставило его забыть о горе и печалях. Но, бросив мимолетный взгляд на хмурое, изуродованное шрамами лицо своего соседа, скрежещущего зубами и что-то бормотавшего, он тут же отвернулся и снова затянул заунывную песню.

   Оскар знал, что человек со шрамами на лице должен заговорить с ним первым, уже битый час тот наблюдал за ним. В его глазах читалась злоба и зависть. Его давно немытая, щетинистая физиономия вызывала отвращение у Оскара. И тот не заставил себя ждать:

   -- Чертовски тесно... -- сказал он. -- Не находишь?

   -- Да, -- согласился Оскар. -- И дышать тяжело. Трюм плохо вентилируется.

   -- За что тебя, пай-мальчика, законопатили в бочку? -- поинтересовался человек со шрамами.

   -- Я не знаю. На это согласия я не давал. Верно?

   -- Людей здесь набито сверх меры, мы теснимся в этой чернозадой посудине, как грязные крысы, и заперты, а у тебя столько места и света. Это странно и несправедливо! -- Он оглянулся по сторонам и крикнул: -- Эй, подельники-должники-бездельники, кто-нибудь помнит такой случай, чтоб вас оставляли у трапа за решеткой и кормили с ложечки, а не вместе со всеми? Нет? Мы тут с голода дохнем, а он жирует, мля, и дышит свежим воздухом!

   Трюм оживился. Каждый из этих людей делил друг с другом свой голод, память и позор. Невольники молча обступили решетку со всех сторон плотным кольцом. В полумраке их лица казались еще более жуткими.

   Один из рабов схватился за живот, будто ему приспичило по-большому, и театрально развернулся к решетке, нагнулся и издал характерный звук -- громко пукнул.

   Грузному, черноволосому мужику с низким лбом и глубоко посаженными, маленькими глазками, что стоял рядом с пердуном, не понравилась его выходка, он схватил его за шиворот, развернул и дал ему крепкого пинка -- тот отлетел назад, в темноту, и застонал. Трудно было сдержаться, глядя на это. Толпа захохотала, зазвенела цепями.

   Каторжанин со шрамами на лице снова повернулся к Оскару и вцепился ручищами в решетку:

   -- Колись, за что тебе оказали такие привилегии, не то я направлю свой член на тебя и буду справлять нужду прямо тебе в глотку, засранец! Мне, значит, гнилой воздух, вшивое тряпье, помои из гальюна на обед, а тебе -- свежую водичку, сносную жратву и сучье солнце в радость?

   -- Да! Да! Расскажи! Нам тоже интересно! -- дружно поддержала толпа.

   -- С ума посходили?! -- Оскар оглядел по очереди каждого из окружавших его людей. Затем он посмотрел на крышку бочки, в которой было сделаны три отверстия строго такого диаметра, что в одно с трудом пролазила голова, а в два других, поменьше, кисти рук. И сказал: -- Меня уже пятые сутки держат в бочке. Это вы называете поблажкой? Эта бочка заполнена соленой морской водой, а не питьевой! Она обычно разъедает кожу, если вы не в курсе! Подумайте, кто из вас мог бы вынести такие испытания? Включите мозги и пофантазируйте на эту тему иначе -- с моей колокольни!

   -- Какая на хер колокольня, урод! -- выкрикнул кто-то из толпы. -- Правду говори!

   Оскар не солгал, кормили его практически так же, как и остальных рабов. А солнце, когда стояло в зените, скорее обжигало кожу лица, чем ласкало ее лучами. Однако насчет того, что соленая вода раздражала его тело, он приврал, так как поры давно открылись и покрыли его жировыми выделениями.

   -- Ты чего-то очень мудрено говоришь, козел! -- рявкнул черноволосый мужлан.

   -- Точно! Странный тип! -- поддержал его другой раб.

   Толпа загудела, как пчелы в растревоженном улье.

   -- Мучаешься, значит!? -- заорал человек со шрамами. -- В бочке с водой? Да ты принимаешь душ, парень, пока мы тут паримся! Я видел, как тебе давали кисель вместо воды! И овощи в похлебке -- не гнилые! А до этого тебя держали наверху!

   -- Я ем с общего котла! -- резко ответил Оскар. -- Не ври!

   -- Да ладно, Шрам, -- подергал того за рукав каторжанин, что стоял справа от него. -- Брось! Он не в лучшем положении, чем мы. Может, он один из взбунтовавшихся неделю назад гребцов или даже член команды, чем-то сильно проштрафившийся перед капитаном?

   -- А может, он надзиратель? -- предположил кто-то.

   Толпа утихла, тяжело дыша; на Оскара смотрели десятки злых глаз.

   Шрам, а это был именно он, оттолкнул заступника и разразился таким потоком ругательств и богохульств, весь урожай которых вряд ли целиком мог уместиться в тюремном трюме.

   -- Какого хрена вы там разорались?! -- послышался строгий голос сверху. -- Кто-то хочет сесть на весла или ждет, когда его протянут под килем?

   -- С радостью буду грести, чем гнить в этой зловонной жопе! -- ответил ему Шрам.

   И он отчасти был прав. При том, что гребцы галеры являлись рабами, зачастую их положение было существенно лучше, чем у тех заключенных, кто находился в трюмной тюрьме. Гребцы попадали в особую категорию каторжников, так как капитаны галер были лично заинтересованы в их сравнительном благополучии. Нередко от прилежной работы гребцов напрямую зависела жизнь их владельца во время выхода в море и, тем более, в абордажном бою. Гребцам иногда, во время стоянки, даже выдавали хлеб, смоченный в крепком вине, дабы они, захмелев, могли хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

   Бочка, в которой сидел Оскар, стояла у наклонного трапа. Он глянул вверх -- недоброжелательное красное лицо, обрамленное пышными рыжими бакенбардами, появилось в рамке люка.

   -- Когда нам пожрать принесут?! -- раздался разноголосый хор из трюма.

   -- Какого черта вы разорались? -- снова повторил вопрос надзиратель. -- Закругляйтесь! Скоро вас покормят. Ждите!

   -- До вечера ждать? -- крикнул Шрам. -- Поторопитесь! Иначе мы сожрем того, кто сидит в бочке!

   -- Тишина, я сказал! -- рявкнул надзиратель.

   -- Все будет в порядке! -- ответил ему Оскар.

   -- Не забывайте об этом! -- удовлетворенно напомнил надзиратель и тут же пригрозил: -- Клянусь богом, если тотчас не заткнетесь и не прекратите беспорядки, я захлопну крышку люка на целый час и задраю барашки! Будете задницами дышать, как клещи! Ясно!?

   Лицо надзирателя исчезло, он удалился, оставив узников поразмышлять над предупреждением.

   -- Боже, помоги нам, если он это сделает... -- опасливо покосился наверх чахоточный каторжанин и перекрестился.

   -- Заткнись, доходяга, ты все одно скоро сдохнешь и пойдешь на корм акулам. -- Шрам вспотел от негодования, глаза его налились кровью, он не израсходовал запас своего гнева, но присел и замолкнул.

   Оскару было очень страшно оказаться среди такого количества невольников. Они его пугали. Мысли их точно спрятаны за изнанку сознания, до них не так просто дойти обычным разумом. Вокруг царила неописуемая толчея изнуренных, измученных людей. Если Оскар и находил сейчас хоть что-то приятное в этих грустных обстоятельствах, так именно то, что он был отделен решеткой от всех этих людей, что он находился ближе всех к люку и трапу, ведущему на палубу. Однако гнетущее беспокойство не покидало его ни на секунду. Угнетали не сами невольники, а их страх и ненависть друг к другу, которые он ощущал даже кожей. Куда ни посмотри -- всюду хмурые лица. И темы разговоров у них были две: вода и еда.

   В трюме шла постоянная омерзительная схватка за питьевую воду, еду и освободившееся место. Как только на борт "Горгоны" погрузили невольников, в трюме было так тесно, что те стояли, едва ли не наступая друг другу на ноги. Потом людей заметно поубавилось. Вероятно, когда-то в трюме были скамейки, называемые здесь "банками", или другие сидячие места, но их давно убрали, чтобы вместить побольше "пассажиров".

   Тех, кто слаб и сильно истощен, определяли сразу, так как и одного взгляда было достаточно, чтобы сделать вывод: долго тот не протянет. Как только кто-то из них умирал, то ряды людей сдвигались, заполняя образовавшуюся пустоту и буквально затаптывая несчастного. Надсмотрщики забирали трупы каждое утро, чтобы предать их морю, однако в воздухе витал смрад разложения тел -- плотный, как пудинг, хоть ножом режь -- смешанный с запахами стоялой воды, дерьма, спермы, крови и мочи, хлюпающих под деревянным настилом.

   Оскар сделал глубокий вдох и почувствовал, что ему просто не хватает воздуха.

   "Господи, ну когда же это все закончится? -- мысленно простонал он. -- Этим людям даже свобода не нужна. Они уже свыклись с мыслью, что умрут в рабстве. Нет! Я не такой! Я обязательно отсюда выберусь!"

   Однако чем больше Оскар задумывался о свободе, тем абсурдней казалась ему эта мысль. Почему люди воскресили рабство? Зачем повернули время вспять? Ведь не так давно рабство представлялось человечеству чем-то необыкновенным из исторических романов, чем-то грязным и мерзким. Времена, когда один человек мог купить в собственность другого человека и полностью распоряжаться его жизнью, казалось, должны были безвозвратно кануть в прошлое. Трудно было представить, что все это зло вернулось и происходило на самом деле, а не являлось дурным сном. Здесь, в трюме "Горгоны", было очень много стариков, немощных, больных и тех, от кого будет мало пользы в тяжелой работе. К чему их обрекать на преждевременную смерть, если большинство из них погибнут прежде, чем корабль окажется в Порт-Морсби?

   Мысли Оскара прервал скрежет петель -- люк над головой открылся и в него начали опускать при помощи дифференциального ворота огромную бадью, в которой плескалась вонючая рыбная похлебка с овощами. Когда она коснулась настила, по трапу спустились кок с двумя помощниками, а также четыре надзирателя с мешками, в которых гремела алюминиевая посуда. Затем опустилась сеть с бочонками питьевой воды и мешками с хлебом.

  

   * * *

  

   Фрегат гладко скользил по волнам в почти полной тишине. Слышны были лишь журчание воды, рассекаемой корпусом, да мерное поскрипывание покачивающихся на ветру рангоута и бесчисленных блоков.

   Капитан Дикий Джек, сцепив у живота руки в замок, молча наблюдал за морем, удовлетворенно отмечая про себя, что корпус корабля отлично взаимодействует с волнами, а паруса -- с ветром. До его ушей невольно доносилась беззлобная, но громкая ругань, периодически раздававшаяся на камбузе.

   Проныра, месяц тому назад заменивший кока, погибшего при абордаже, бранил своего помощника за нерасторопность, и его пронзительный, словно идущий из утробы голос начинал раздражать Джека. "Черт, если кок не прекратит злословить, я прикажу его высечь и заставлю зубрить китайские глаголы после отбоя", -- решил он, невольно принюхиваясь к ароматам.

   Рагу по-флотски аппетитно щекотало ноздри моряков запахами мяса с картофелем и тертыми сухарями, жареного лука и специй. Сегодня был день рождения Дикого Джека, и новый кок, который и сам любил вкусно поесть, старался вовсю, чтобы угодить капитану и команде. Уже битый час вся команда "Морского зайца" глотала слюнки и с нетерпением ждала, когда начнут свистать на праздничную трапезу, к которой прилагался отличный ром из личных запасов капитана.

   Несмотря на крепчавший ветерок, нашептывающий о прохладе, стояла невыносимая жара и влажность, свойственная этим широтам. От лучей солнца в швах палубы плавился пек, с деталей рангоута капала смола, а из-под краски выступала камедь, лениво стекавшая по бортам корабля. Жара медленно добиралась до самых глубин фрегата. Даже время, казалось, начало идти утомительно долго.

   Боцман Белый Пит горестно вздыхал, смотря на рассохшуюся палубу, которая, если фрегат попадет во фронтальный шквал, будет точно решето пропускать воду до самой нижней палубы и трюма, отчего промокнут не только все каюты и подвесные койки, но и многие продукты. А после, как обычно, спертый воздух наполнится запахом плесени, от которой придется долго вычищать внутренности корабля, дельные и личные вещи команды.

   Рулевой Чарли, вместо того чтобы следить за картушкой компаса, наблюдал за полетом птицы -- она все кружила и кружила над фрегатом, то взмахивая широкими крыльями, то паря над ним, а затем устроилась на клотик грот-мачты. Какое-то время она там посидела -- и улетела, успев показать Чарли крючковатый клюв и перепончатые лапы.

   "Берег, должно быть, где-то рядом", -- удовлетворенно заключил рулевой Грин, который и сам поглядывал на птицу. Он сделал глубокий вдох-выдох, посмотрел на Чарли и толкнул его в бок, чтобы тот не отвлекался.

   -- Альбатрос, -- сказал Белый Пит, подойдя к капитану.

   Джек повел глазами по небу в том направлении, куда показывал боцман.

   Птица быстро удалялась.

   Они переглянулись.

   -- Белый Пит, угомони-ка кока, -- попросил Дикий Джек боцмана. -- Больно он расшумелся, не по калибру своей прямой кишки.

   Белый Пит вставил мундштук боцманской дудки себе в рот и извлек из нее серию звуков: усиливающийся высокий тон, низкую трель, а потом снова перешел на высокий тон, резко его оборвав. Пользоваться боцманской дудкой мог не каждый моряк, это требовало определенных навыков. Боцман, складывая все пальцы в "трубку", то плотно обхватывал ладонью шарик дудки, чтобы закрыть его отверстие, то оттопыривал большой, средний и указательный -- тогда из трубки раздавалась трель, при этом он дул в дудку, вибрируя языком, словно произносил "т-р-р-р". А затем подал команду голосом: "Тишина на камбузе!"

   Команду тут же продублировали вахтенные матросы, но на камбузе уже успела воцариться тишина. Проныра быстро смекнул, что он напрашивается на неприятности, грозящие хорошей поркой, и тут же "сбавил обороты", как только прозвучал "передаточный" сигнал боцманской дудки.

   -- Вот так! -- удовлетворенно сказал Белый Пит, воздев указательный палец. -- Бога бойся, но никогда не спорь с боцманом.

   Судно, скользнув под ветер, выпрямилось на киль. Его передние паруса обвисли, раздалось тарахтение концов рифов и талей, фрегат накренился и повернулся на другой галс.

   -- Ветер продолжает часто меняться, сэр, -- недовольно буркнул Белый Пит.

   -- Да, -- согласился Джек, -- он столь же неустойчив, как настроение у девушки во время месячных.

   После целой недели, когда вся команда вытаскивала фрегат из зоны переменных ветров, буксируя его шлюпками, любой ветер был в радость, но только не такой изнурительный зной. Ветер и сейчас не был постоянным, заходил с разных сторон, и боцману то и дело приходилось гонять матросов ставить паруса, выбирать шкоты, а затем снова убирать паруса. Это изматывало всех.

   -- Ну и жара! -- Боцман вытер пот с век. -- Точно в преисподнюю попали, когда у дьявола блудный зуд в штанах проснулся.

   -- Думаешь, будет шторм? -- Джек посмотрел на старого боцмана и едва заметно улыбнулся.

   -- Почем я знаю? -- хмуро ответил тот. -- Альбатрос, что кружил над нами, не летал над самой водой, а это, как известно, не предвещает шторма. Однако тут последнее слово всегда за природой, а она капризная бабенка и всякий раз как-то иначе крутит с морячками любовные шашни.

   -- У хорошего моряка любая ворона барометр, -- усмехнулся Джек.

   -- Зря смеетесь, сэр. Морю как меры нет, так и веры. Барометр, кстати, упал еще с утра и продолжает падать.

   -- Знаю. Но давай не будем уповать на него.

   -- Ох, чует моя просоленная задница, что все это не к добру. -- Боцман почесал пятерней бороду. -- Господь доверчивых людей ловит на удочку, а черт всегда сетью гребет.

   -- Я, если честно, устал от этой зыби, -- признался Джек.

   Белый Пит, которому уже перевалило за семьдесят, внешне почти совсем не изменился. Казалось, он нисколько не постарел с того момента, когда впервые встретился с Джеком. Боцман немного ссутулился, отпустил короткую бороду, похожую на щетку, и когда начинал нервничать, то говорил слишком громко, поскольку стал глуховат.

   -- К повороту! -- протяжно и громко скомандовал Джек. Матросы вахты левого борта плавными, но быстрыми движениями устремились на снасти носовой части судна.

   -- Круто к ветру, Грин!

   Рулевой быстро повернул рулевое колесо. "Морской заяц" грациозно устремился по ветру.

   Вахта на носу корабля запела шанти:

  

   Эх! Горит и ром, и порох. Черный флаг -- и черт нам брат!

   Прожженная душа, да и кафтан -- таков пират!

   В крюйт-камере мы помпой зальем смертельный риск.

   Теперь пират на компе уже не прожигает компакт-диск!

  

   -- Наш фрегат так ловок, сэр! -- ликующим тоном воскликнул рулевой, посматривая на капитана. Он был доволен, что Дикий Джек к нему обратился лично, и с чувством собственного достоинства перебирал спицы рулевого колеса. -- Корабль скользит по волнам, точно рука моряка по бабьим сиськам! Третий год стою у штурвала "Морского зайца" -- и не устаю поражаться его мореходным качествам! Несмотря на слабый ветер, корабль летит так, будто боцман прибил к бушприту акулий хвост!

   -- Ага! Летит, как дельфин, несмотря на то, что это уже довольно старая посудина, -- добавил Белый Пит. -- Я, думаю, фрегат еще и через лет десять будет смело ходить через океан. Кораблю нужен лишь правильный уход, Грин, чтобы он тебе долго служил верой и правдой.

   -- Говорят, он раньше принадлежал флоту Австралийского Союза? Это правда? -- поинтересовался рулевой. -- Красавец, а не корабль! Прямо как на гравюрах из древних книг, что висят в рамках на переборках в столовой!

   -- "Морской заяц" первоначально был построен как боевой корабль для дальней разведки и патрулирования, -- объяснил Белый Пит, -- он является малым фрегатом, а по своей конструкции, такелажу и ходу он при хорошем ветре не уступает гоночным яхтам. Это было необходимо флоту Союза, чтобы при случае быстро прийти на помощь купеческим судам, если на них набросятся пираты, а если придется туго, то и быстро уйти от погони. Но...

   -- Судьба распорядилась иначе! -- угадал дальнейшие слова боцмана рулевой и улыбнулся во весь рот. -- Верно, Белый Пит? Теперь "Морской заяц" принадлежит Береговому братству! Как такое случилось, Пит?

   -- Бывший капитан "Морского зайца", когда фрегат еще принадлежал флоту Союза, когда-то устроил на нас настоящую травлю. -- Боцман рассказывал не спеша, разглаживая пальцами бороду. -- Целый месяц охотился за нашим бригом, на котором мы раньше ходили. Мы ускользали от него, прятались в лагунах на островах, выжидая удобный момент для нападения на фрегат. Атаковали под покровом ночи, когда враги спали. Тасманийский Дьявол любил всякие хитрости и неожиданности. Мы подошли к ним на вельботах на расстояние ста саженей, а к борту фрегата добрались вплавь. Поднялись на палубу и тихо сняли часовых -- они нас не услышали, потому как на небе луну затянуло тучами, а море было неспокойно. Затем вырезали команду без единого выстрела, а капитана подняли прямо с койки и привязали к бушприту "Морского зайца". Вид у него и там был еще тот, он пытался показать нам, что является настоящим джентльменом, хотя выглядел скорее как гальюнная фигура. Ха-ха! Представьте себе, -- Белый Пит бросил взгляд на Дикого Джека, -- даже предлагал нам честную сделку: типа он сохранит наши жалкие жизни, если мы его отпустим и вернем корабль флоту Союза. Грозился, сучий потрох! Потом он начал упрашивать нас, умолять и окончательно надоел своей болтовней. Он обделался сразу, как только мы накинули ему петлю на шею и вздернули на рей. Два дня болтался в петле, как клещ на ветру, а затем его тело выкинули за борт -- побрататься с зубами акул. Хорошие были деньки. Славные.

   -- Круто вы с ним обошлись, -- сказал Грин.

   -- С кем? -- не сразу понял боцман.

   -- С капитаном.

   -- Оставить в живых врага -- дурной поступок, сынок, а предать воде покойника -- первейший долг моряка, -- подытожил свою историю Белый Пит, криво усмехнувшись -- именно той страшной улыбкой, от которой у многих врагов перед смертью пробегал мороз по коже.

   Дикий Джек посмотрел на море и вздохнул. Ему была не по душе такая гладь. Он бы предпочел ей хороший шторм, когда волны вздымаются и обрушиваются на борт, перекатываясь через палубу, когда ревущий ветер надувает зарифленные штормовые паруса с такой силой, что фрегат обретает просто фантастическую прыть, будто готов вот-вот взлететь. Ветер срывает с гребней волн белую пену и стелет ее полосами. Джек знал: при шторме главное не потерять уверенность в себе и корабле, а также следить за рангоутом, дабы не лишиться его важных деталей. Ко всему прочему, непогода всегда сплачивала команду в единое целое не хуже ситуации боя и служила ей хорошей тренировкой. А спокойная вода -- не стоила и выеденного яйца для навыков настоящего моряка, не привыкшего нянчиться с новичками и пускать им пыль в глаза, но и не отказывающего себе в удовольствии прихвастнуть своим опытом за кружкой эля в портовой таверне.

   Белый Пит покосился на Джека, о чем-то подумал, словно прочитал во взгляде капитана его мысли, и с одобрением сказал:

   -- Из вас, сэр, вышел отличный капитан. Что ни говори, а кровь Тасманийского Дьявола ничто не разбавит. Отец вас очень любил и гордился бы вами, увидев сейчас.

   -- Спасибо, Пит, за теплые слова обо мне и моем отце, -- поблагодарил его Джек. -- А в том, что я стал хорошим капитаном, больше твоя заслуга.

   Белый Пит улыбался и поглядывал с ласковой приязнью на Джека, превратившегося за эти годы из отчаянного мальчика в мужчину -- крепкого, жилистого, отважного, способного принимать быстрые и правильные решения. У Джека, что слова слетали с языка резво, что сабля вылетала из ножен с неимоверной легкостью и скоростью. Пит любил Джека всей душой, как родного сына, которого у старика никогда не было. Что-то внутри боцмана растопилось и хлынуло потоком.

   Пираты продолжали петь древние шутливые шанти, а те матросы, что были на палубе, даже сопровождали пение прихлопами и притопами, ритмично впечатывая ступни в сухую от жары палубу:

  

   ...Эх! Наш боцман, щетка-борода, сказал: Видал бы вас

   В те дни веселые, когда впервые влез на марс.

   Есть койки с емким рундуком, а лег бы ты в гамак

   Качаться ночь под потолком, иль на пол просто так.

  

   Не тянешь канат, не лазишь на марс,

   И если встретишь парусник, простись в последний раз.

   Недаром боцман-грубиян, надравшись, говорит:

   "Ты, брат, похож на моряка, как... транец на бушприт..."

  

   Пираты рассмеялись и продолжили петь.

   Дикий Джек подавил улыбку, расползавшуюся у него по лицу.

   -- Пусть поют, сэр, -- сказал боцман. -- Языки у них ловко подвешены. А без шутки матросу в море грустно. Дуться и ворчать -- хуже. Единственное, что я им никогда не позволю, так это блевать и сквернословить хуже меня.

   -- Да, -- согласился с ним Джек. -- Скоблить и драить палубу может кто угодно, а сочинять хорошие песни способен не каждый. Не кажется ли тебе, Пит, что смысл слов этой шанти несколько устарел?

   -- Нисколько, сэр, -- ответил боцман, -- не устарел. Ребята радуются, что они не те моряки, что были прежде. Они радуются, что ходят под парусами, дыша свежим воздухом, а не маслом машин.

   -- Да ты романтик, Пит, -- сказал Джек.

   -- Бог миловал, сэр. Я -- практик. И привык гладить морские титьки, как выразился Грин, при помощи парусов и ветра, а не винтов. Так безопаснее, если не хочешь проблем с пришельцами.

   -- Тьфу! Тьфу! Тьфу! -- трижды сплюнул Джек через левое плечо. -- Лучше не вспоминай о них. В этих водах часто встречаются бактериальные маты.

   -- Да. -- Белый Пит посмотрел на поверхность воды за бортом. -- И они любят такую погоду, засранцы. Холод им не нравится. Я как-то был в Беринговом проливе -- там нет ни одного пришельца. Даже амфибий. Им теплые воды подавай. Как розовопопым барышням, которые стоят столько, что не приведи господь.

  

   ...Пропьем тряпье цивильное в прибрежных кабаках!

   Вот тут моряк -- всегда моряк, как повелось в веках! -- продолжали петь матросы.

  

   -- Вижу парус на горизонте! -- вдруг раздался голос Шептуна, впередсмотрящего, находившегося на мачте в "вороньем гнезде". Он поправил зюйдвестку и доложил: -- На палубе! Четыре румба по правой скуле!

   Песня мигом стихла.

   -- Поворот на два румба! По реям! -- громко скомандовал Джек и нахлобучил треуголку. Он повернулся к Белому Питу: -- Пусть канониры верхней палубы займут боевые посты на всякий случай.

   -- Есть, сэр! -- отчеканил боцман.

   Зашлепали бегущие туда-сюда босые ноги, матросы бросились исполнять команду -- вскарабкивались по смоленым выбленкам вант на мачты, заняли место у брасов, выбирали шкоты, травили фалы и выполняли прочую такелажную работу. Вскоре зазвучала их новая песня, сочиненная командой в честь именин капитана:

  

   Капитана мы уважим, раз-два!

   А врагам кулак покажем, раз-два!

   Пусть сойдутся якоря, раз-два!

   Враги пустят пузыря, раз-два!

   Мы им варежку задраим, раз-два!

   А затем на дно отправим, раз-два!

   Пропьем их утварь в кабаках, раз-два!

   А заодно друзей помянем прах, раз-два!

  

   Боцман принялся дуть в свисток, руководя работами по уборке и постановке парусов в соответствии с ветром, периодически добавляя: "Быстрее, пока я вам задницы не надрал! Вы что, соли еще не нюхали?!" Он всегда был суров и неулыбчив, когда исполнял свою работу. Однако его нельзя было назвать жестоким, поскольку он никогда намеренно не обижал матросов и, если ругал, то за дело. Был очень строг, да, но справедлив, за что его уважала вся команда. Его густой, сердитый, похожий на лай голос разносился над палубой, не смолкая. А матросы раздергивали рифы, чтобы паруса стали вдоль ветра, крепили фалы и шкоты с подветренной стороны, чтобы паруса забрали ветер. Это было целое искусство.

   Джек поднес бинокль к глазам, быстро оглядел горизонт от правой скулы до траверза и заметил блеснувший вдалеке парус. Глаза капитана на его обветренном лице вспыхнули не хуже раскаленных углей. Постояв пять минут, Джек покинул шканцы, спустившись по правому квартердек-трапу, направившись по шкафуту на полубак. Там, возле турели мелкокалиберной пушки со спаренными стволами, словно резвые обезьяны, уже прыгали Бесноватый и Бурый, стягивая с оружия брезент и проверяя боезапас.

   "Резво! Эти ребята обладают чудовищным чутьем к хорошей драке", -- мысленно отметил Джек и нахмурился. Вжав в орбиты глаз бинокль, он долго всматривался в указанном впередсмотрящим направлении. Волны были невелики, так что галеру, шедшую к ним кормой и частью левого борта, было отлично видно. Джек даже рассмотрел развевающийся вымпел на грот-мачте, указывавший на попутный ветер.

   Боцман, убедившись, что верхние и нижние лисели поставлены и фрегат лег в нужный галс, последовал за капитаном и терпеливо дожидался его решения, стоя рядом.

   -- Это галера. Странная. Не очень-то похожа на торговую. Огромная, как синий кит. Ты видел ее прежде, Пит? -- Джек протянул боцману бинокль. -- Что скажешь?

   -- Хм... -- Белый Пит приник к окулярам, несколько секунд всматривался вдаль. Отличная оптика позволила ему разглядеть знакомые обводы кормы судна. Лицо его помрачнело, а затем он произнес: -- Разрази меня гром, если это не проклятая "Горгона"! Тридцать лет назад я лично поклялся выпустить кишки их капитану и намотать их на кабестан!

   -- Почему каботажное судно идет так далеко от берега? -- поинтересовался Джек.

   -- "Горгона" не совсем обычная галера, сэр, -- ответил боцман. -- Это плавучая тюрьма, однако у нее довольно хорошие мореходные качества, несмотря на малую осадку корпуса. Скорость доходит почти до семи с половиной узлов, если гребцам помогает попутный ветер.

   -- Как думаешь, они идут к банке, чтоб бросить якорь?

   -- Скорее всего, а может, и нет. Переночевать они могут и в дрейфе.

   -- Верно, -- согласился Джек.

   -- Я вот что думаю, -- начал боцман. -- Пока мы находимся вне поля их зрения. Но их впередсмотрящий, даже имея плохой обзор из-за низкого расположения марса, думаю, рано или поздно заметит нас. Если они определят, что мы не военный корабль Союза, то попытаются удрать, начнут поворачивать к берегу, чтобы укрыться на мелководье там.

   -- Поднимем флаг Союза! -- предложил Джек. -- Это их собьет с толку на какое-то время.

   -- Не помешает, тем более что и военный флаг имеется, и вымпел, -- согласился Белый Пит. -- Поднимем, само собой, для отвода глаз. Но нужно обязательно продолжать двигаться параллельным курсом, дабы не вызвать преждевременных подозрений. А уж потом идти на перехват галеры. Лучше -- в темноте. Будет меньше потерь с нашей стороны. Команда отлично обучена ведению ночного бою.

   -- Уйти к берегу успеют?

   -- Вряд ли. На повороте они неуклюжи, слишком длинный корпус. Волей-неволей потеряют уйму времени, упустят попутный ветер, будут переставлять паруса, чего мы им сделать не дадим. Часа через четыре догоним. К тому же, они непременно на повороте сбавят прыть. Они не уйдут от нас, сэр, даже если выжмут из оснастки и мышц гребцов все мыслимые и немыслимые узлы. "Морской заяц" выдаст даже при слабом ветре на три-четыре узла больше.

   -- Четыре часа... -- задумался Джек. -- Начнет темнеть.

   -- Ничего! Даже если погасят огни, то и в этом случае не уйдут. Курс они менять не будут.

   -- Какое у них вооружение? Есть ли чем там поживиться?

   -- Из их оружия там особо выбирать нечего. На кормовой надстройке и баке стоят турели со спаренными пулеметами, вот их и придется сразу же уничтожить, пока бед не наделали. Команда же вооружена по большей части обычными винтовками. Не страшно. А Людвиг Шмидт, их капитан и владелец судна, крайне жаден и недоверчив. Он, как я слышал, хранит все свои сбережения не в сейфе банка, а в собственной каюте, там же держит и расходные деньги на каботаж, а также жалованье матросов и надзирателей. Думаю, сумма должна быть изрядная.

   -- Откуда такие подробности, Пит?

   -- Тридцать лет назад, попав в лапы береговым копам в одной из таверн, я оказался "гостем" в трюме этого корабля, в кандалах. Потом их рулевой напился в стельку и свалился с трапа, свернув себе шею. Я заменил его и целый месяц стоял у штурвала галеры. Шмидт обещал мне свободу, но обманул, сучий потрох. Твой отец не смог выследить "Горгону" в море, так как ее капитан очень хитер, часто отходит далеко от берега и меняет маршрут. Но, переодевшись в купца, ваш отец успел выкупить меня на невольничьем рынке, чем спас мою жизнь. Я был вашему отцу верным другом и остался -- вечным должником.

   -- Понятно. Мне ты ничего не должен, Пит. Нас скрепляет лишь дружба.

   -- Крепкая дружба, -- добавил боцман. -- Мы можем в два счета как потопить эту галеру, так и захватить, сэр, но что будем делать с сотнями невольников?

   -- Как много людей у них на борту?

   -- Команда -- шестьдесят-семьдесят матросов. Надзирателей человек пятьдесят. Гребцов человек триста, не меньше, так как у них шестьдесят банок для гребцов, а на одно весло садится пять человек. Кто не выдерживает и умирает -- за борт, а его место занимает раб из трюма. Рабов -- до восьмисот. И те, и другие -- невольники. Умирать за своего мучителя они не будут. Уверен, уберут весла на постицы после первого залпа или при сближении. Разве что...

   -- "Разве что" -- что?

   -- Ну-у... -- Белый Пит пожал плечами. -- Могут грести и до последнего, сэр. При абордаже, желаем мы того или нет, но им больше всех не поздоровится. И они это прекрасно понимают. А капитан может пообещать им какие-нибудь поблажки, а то и свободу, если вступят в бой против нас.

   -- И естественно их обманет, -- резюмировал Джек.

   -- Надежда... она, как запах крови для акулы, сэр. Тяжело отказаться.

   -- Будут последними глупцами, если встанут на сторону капитана галеры -- тут же утопим. Всех. Есть ли среди невольников пираты?

   -- Попадаются, но изредка. Нашего брата часто сразу вешают, потом отсекают голову и нанизывают ее на железный кол на обозрение городским зевакам. Если и есть, то это -- каперы, просрочившие патент и продолжавшие заниматься морским разбоем.

   -- Гребцы -- сильные и выносливые ребята... -- Джек задумался. -- И нам скоро пригодится в деле их опыт. При последнем абордаже мы потеряли больше трети нашей команды, а турнир "Черная метка" -- скоро.

   -- Всех на борт не сможем взять, -- о чем-то подумав, заметил Белый Пит. -- И с провизией у нас могут возникнуть проблемы. Тысяча чертей! Команда этому делу не особо обрадуется. Дело и бунт может начаться, если пират начнет голодать.

   -- Обрадуются, когда они помогут нам выиграть турнир. Место в трюме достаточно для сотни человек. Остальным, кто выживет после абордажа, оставим право выбора. Попрыгун возглавит первую абордажную команду.

   Белый Пит кивнул, поняв капитана.

   -- Атакуем! -- уверенно произнес Джек.

   Белый Пит бросил взгляд на галеру, в глазах его вспыхнули мстительные искорки, он сложил пальцы в виде пистолета, направил их в сторону галеры и "выстрелил". А затем резко развернулся -- на его губах скользнула кривая улыбка -- и отдал команду "Свистать всех наверх".

   Палуба превратилась в потревоженный муравейник.

  

   * * *

  

   Вслед за коком, его помощниками и надзирателями в трюм спустился Зильберштейн, в клетчатом льняном костюме без рукавов, в петлице которого торчала искусственная роза, в соломенной шляпе. Его лицо было красней помидора, а обычно холодные, прикрытые тяжелыми веками глаза, сверкали юношеским задором -- очевидно, тот был в хорошем подпитии.

   Немец не спеша раскурил толстую гаванскую сигару и с минуту, щуря глаза, внимательно разглядывал измученное зноем и голодом лицо Оскара.

   "Расфуфырился, как портовый лавочник перед смазливой девкой, -- подумал Оскар. -- Хотя в таком пьяном виде он стократ гнусней морского черта. От этого ублюдка всегда стоит ждать очередной пакости".

   -- Извини, приятель, позабыл снять шляпу, -- сказал насмешливо Зильберштейн, внешне не проявляя признаков враждебности.

   Оскар отвернулся.

   Немец обошел вокруг бочку, в которой сидел Оскар, и схватил его за подбородок:

   -- Не отворачивайся, обормот этакий, ведь заботливый папочка пришел тебя покормить.

   Оскар промолчал.

   Зильберштейн отпустил его подбородок, достал из кармана платок, высморкался, а затем сказал, указав рукой на невольников за решеткой:

   -- Смотри внимательно! Более отвратительного, грязного места и более отвратительных и грязных людей я в жизни не видел. Неужели тебе нравится их веселая компания?

   -- Веселья здесь мало... -- процедил Оскар, сжав зубы. -- Могу с тобой местами поменяться.

   -- Ха-ха-ха! -- засмеялся немец, попыхивая сигарой. -- Я вижу, ты уже привыкаешь к обстановке. Молодца!

   -- Пошел ты на хер! -- огрызнулся Оскар. -- Когда-нибудь ты сам окажешься в такой же бочке.

   -- Двух абсолютно одинаковых бочек не бывает, парень. -- Зильберштейн, не уделяя внимания плохим словам в свой адрес, подошел к мешку, достал хлеб, отломал кусок, взял его деревянными щипцами и вернулся к Оскару.

   Началась кормежка.

   Оскар, как и многие узники трюмной тюрьмы, морщился и мысленно проклинал нерадивого пекаря, изготовившего этот мерзкий хлеб, который больше напоминал землю после долгой засухи. Хлеб состоял из смеси отрубей и тертого картофеля, сминался в приплюснутые лепешки после малейшего нажатия пальцев. Смесь была тягучая, как резина, а местами сыпучая, как песок. У тех невольников, кому попались корки, весь рот был забит щепками и угольками, а десны от порезов начинали кровоточить.

   Зильберштейн, как только спустился в трюм, запретил давать воду и похлебку Оскару. Немец всегда сам кормил его, с рук, отчего его лицо сияло от удовольствия. Но сегодня он держал хлеб маленькими щипцами по причине того, что три дня назад Оскар до крови укусил его за палец. Потому Оскар откусывал хлеб кусочками, не сводил полных ненависти глаз с немца и терпеливо выжидал, когда хлеб размякнет от слюны, чтобы потом можно было его проглотить.

   Зильберштейн время от времени поглядывал по сторонам, кивал на заключенных и улыбался, давая понять Оскару, что тот мог бы оказаться среди них, если б не его немецкая доброта. Перед решетками помощники кока раздавали хлеб и миски с похлебкой, ложек никто не выдавал. А сам кок быстро накладывал из бадьи грязной поварешкой еду для заключенных, не редко разливая часть ее на настил. Некоторые из каторжан тихо бранили его за эту умышленную небрежность, потому что миски и так были ничтожно малы, больше походили на чайные пиалы, и их содержимого -- рыбного бульона и тухлого лука с гнилой морковкой -- хватало на четыре-пять глотков. Рабов, недовольных действиями кока, надзиратели быстро усмиряли, делая разряд дубинки-электрошокера возле их хмурых лиц.

   Кок ухмылялся, иногда нагибался, поднимал с настила грязные рыбьи хвосты и головы и бросал их обратно в бадью со словами:

   -- Это вам будет на добавку, чертовы дармоеды. Вы кушаете рыбку, а потом и рыбка скушает вас. Она не столь переборчива. Хе-хе!

   Оскар проглотил последний кусочек. Он неприятно разодрал горло и, словно камень, провалился в пищевод.

   -- Ну как? -- немного погодя поинтересовался у Оскара Зильберштейн. -- Ты согласен рассказать, в чем твой секрет? Почему за тебя согласны заплатить такие бабки? Или будешь продолжать играть в молчанку? Хочешь умереть от голода или обезвоживания? Я это тебе мигом устрою.

   Оскар встрепенулся в душе, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

   -- Я не могу сказать то, чего и сам не знаю, -- сказал он.

   -- Покажи мне свои руки, -- приказал Зильберштейн.

   Оскар просунул в отверстия кисти рук, сжав их в кулаки и по-возможности оттопырив средние пальцы, которым мешали появившиеся между ними перепонки.

   -- Отлично, -- обрадовался немец. -- По описанию -- подходишь. Таким я тебя, жабу, и продам -- в бочке, с лягушачьими лапками.

   -- Я не виноват, что ты из-за своей жадности теперь вынужден скрываться от своих заказчиков, -- медленно произнес Оскар и спрятал руки обратно. -- Мелких жуликов, Ганс, всегда наказывают более крутые жулики, если те их пытаются объегорить.

   -- Заткнись! -- прошипел Зильберштейн. -- Благодаря тебе я потерял не только любимую шхуну, но и уважение авторитетных людей! Благодаря тебе я в бегах и мне не заплатили деньги ни за одно яйцо!

   -- За что боролся, на то и напоролся... -- Оскар сплюнул. -- К тому же, одно яйцо ты прикарманил. Решил вырастить червя? Он тебя же и сожрет.

   -- Заткнись! Тебя посадят на цепь, ты будешь доставать с морского дна все, что тебе скажут, лишь за право жить дальше. Не зря же за тебя обещана такая награда, гребаный урод.

   -- Какая? -- поинтересовался Оскар. -- Думаешь, нашел рог изобилия?

   -- Большая... -- смутился Зильберштейн. -- Не твоего ума дело. Я умею торговаться и возьму свое, а то и больше!

   -- Ты зря тешишь себя тщеславием и надеждами. Тот, к кому ты меня везешь, ничего тебе не даст за мою голову. Если вознаграждение так велико, то им не будут попусту разбрасываться.

   -- Посмотрим. Встречусь с посредником в Порт-Морсби, а там и решу. -- Зильберштейн осмотрелся и наморщил нос. -- Фу! Здесь невыносимо воняет, даже сигара не забивает смрад. Я пойду наверх, проветрюсь, а ты подумай. Хорошенько подумай.

   -- Я уже дал ответ, -- сказал Оскар.

   -- Ответ неверный, -- буркнул немец и начал подниматься по трапу. -- До вечера! Жди меня на ужин, маринованный лягушонок.

  

   * * *

  

   Сумерки надвигались стремительно. Ветер крепчал, надувая паруса. Над рангоутом фрегата нависли темные тучи, между которыми то появлялся, то исчезал лунный диск.

   "Горгона", вопреки ожиданиям Дикого Джека и его боцмана, не бросила якорь и не легла в дрейф. Галера продолжала рассекать воды, перекатываясь вдали по длинным, пологим волнам, отчего у Джека росла уверенность, будто капитан галеры что-то заподозрил. Гребцы усердно ворочали тяжелеными веслами, упирая мускулистые ноги в упоры, к которым они были прикованы цепями, покуда надзиратели охаживали бичами их согнутые спины, а барабанщик -- боем задавал их работе должную кадансу.

   Дикий Джек решил не спешить, чтобы это не выглядело погоней. Но галера мало-помалу, по мере того, как шло преследование и сокращалась разделявшая корабли дистанция, вырастала в размерах. И вскоре оба судна шли параллельными курсами, грубо говоря, "бок о бок", держа дистанцию в три мили.

   Спустя полчаса после захода солнца, с которым матросы попрощались с грустью и тоской во взгляде, фрегат повернул к норд-осту и, пользуясь устойчивым ветром, пошел в крутой бакштаг. Паруса "Морского зайца" налились ветром до каменной твердости, и скорость корабля увеличилась до тринадцати узлов. В лунном свете силуэт "Горгоны" рос на глазах, и вскоре галера оказалась не дальше одной мили от фрегата. Кораблю пиратов удалось так близко подойти к цели благодаря тому, что Джек приказал задраить глухие крышки иллюминаторов еще до наступления темноты так, чтобы наружу не выбивался ни один луч света. Хитрость сработала. Противник потерял их из виду, сбавил скорость и решил дать отдых гребцам, посчитать, что фрегат изменил курс и ушел в другом направлении.

   Флаг Австралийского Союза, несколько часов ловко усыплявший бдительность капитана "Горгоны" и не дававший ему возможности принять правильное решение, спустили, а вместо него на фрегате подняли новый -- черный с изображением оскаленного человеческого черепа и двух скрещенных сабель. Скрывать свои намерения было больше незачем.

   Две абордажные команды, вооруженные, как говорят, "до зубов", и раздетые до пояса с повязанными на головах платками, сгрудились на палубе "Морского зайца". Над головами людей была натянута прочная веревочная сеть для защиты от реев, цепей, блоков, кусков железа, деревянных обломков и всего того, что может начать валиться сверху, когда завяжется бой. Они ощетинились короткими копьями, саблями, огнестрельным оружием. У правого фальшборта, прислонив к нему скатанные матрацы, тюфяки и одеяла, пираты держали в руках кошки, багры и дреки, другие -- приготовили специальные стреловидные мостки с площадками, по которым обе абордажные команды должны были высадиться на палубу корабля противника. На марсах посадили стрелков со снайперскими винтовками. Шканцы забаррикадировали бревнами и бочками с железным ломом. А на корме укрепили мощный прожектор, питающийся от динамо-машины, предварительно направив его на галеру, но пока не включая.

   Распоряжения капитана, который лично возглавлял вторую абордажную команду, передавались едва ли не шепотом, так, словно находящиеся на галере люди могли их услышать. Мерный гул ветра в снастях и плеск воды заглушал эти звуки. С лиц моряков сошли улыбки. Все приготовились к бою. Взгляды пиратов были прикованы к галере, чьи неясные очертания в лунном свете быстро приближались. И вот "Горгона" предстала наконец в непосредственной близости и во всей красе.

   Когда на галере заметили фрегат и, опознав пирата, поняли его замысел, там началась паника: послышались крики, раздалась барабанная дробь боевой тревоги. А горны так горестно завыли, что их звук скорее был похож на протяжный, невероятной силы вопль, переходящий в рыдания.

   "Так воют животные, загнанные хищником в западню, из которой уже нет выхода", -- со злорадством подумал Белый Пит. Мысленно перекрестившись и поплевав на руки, он вытащил из ножен абордажную саблю.

   -- Может, сдадутся? -- спросил у него стоявший рядом Джек. -- Они же не идиоты. Им писец без вариантов.

   -- Вряд ли они сдадутся, сэр, -- ответил боцман. -- Поняли, траханные овцы, что мы их не намерены топить. Драться собрались. Паруса спускают.

   На "Горгоне" действительно с трех мачт одновременно поползли вниз огромные треугольные паруса, бьющиеся на ветру, как в лихорадке. Барабанный бой тревоги резко стих, горны также умолкли. Весла левого борта затабанили, а поверхность воды вспороли лопасти весел правого борта. Галера разворачивалась.

   -- Пытаются развернуться, чтобы пробить нас тараном, -- сказал Белый Пит. -- Вот, суки рваные! Хрен вам от осла на лысую макушку! Не успеете!

   -- Значит, третий абордаж в этом году, -- подсчитал Джек. -- Третий, всего за пять месяцев. Что ж, они решили сыграть ва-банк? Испытать судьбу? Зря, козлы вы этакие, ох, зря...

   -- И даст бог не последний! -- добавил Пит. -- Теперь уж и гребцы получат по-полной.

   -- Внимание! Приготовиться к атаке! -- громко дал команду Джек. -- Грин, следи за ветром! Как только приблизимся, будь готов к повороту!

   -- Есть приготовиться к повороту! -- ответил рулевой.

   Пираты загудели, зарычали, раздался лихой свист.

   Со стороны галеры громыхнуло, появились яркие вспышки, и пулеметная очередь трассеров прошлась по фальшборту фрегата, рассыпая от него щепы веером -- острые, как кинжалы. Затем пули с присвистом пропороли воздух совсем рядом с фок-мачтой. Одна из шлюпок разломилась пополам, сорвалась со шлюпбалок и обрушилась на палубу, задавив пару человек. Дюжина пиратов на фордеке, ранеными и мертвыми, тут же свалились на палубу, оросив ее кровью и выбитыми свинцом костьми черепа и мозгами. Ни двухдюймовые доски фальшборта, ни свернутые матрацы с тюфяками не спасли их от жалящих пуль крупнокалиберных пулеметов. Послышались стоны, крики, матюги и проклятия. Одному матросу полностью оторвало голову, двое или трое лишились конечностей. К пострадавшим направился доктор. А новички от увиденного -- крови, вывернутых внутренностей и мозгов -- тут же начали блевать.

   В ответ гулко и отрывисто громыхнули спаренные пушки с полубака "Морского зайца", посылая во врага бронебойно-зажигательные снаряды. Оглушительный вой, разрывающий барабанные перепонки пиратов, заставил тех, кто находился на носу судна, закрыть ладонями уши и раззявить рты. Верхняя часть кормы "Горгоны" буквально разлетелась, и на ней возник пожар. Большинство людей, кто там находился, погибли мгновенно, остальные, объятые огнем, поскорее прыгали за борт, чтобы не сгореть заживо.

   Бурый и Бесноватый мигом повернули турель на несколько градусов и одним точным залпом снесли и баковую надстройку галеры, где находился второй пулемет, из которого тоже успели открыть огонь, но промахнулись из-за раскачивавшейся палубы -- фонтаны воды взметнулись у левой скулы фрегата. Затем канониры прошлись туда-сюда по помосту гребной палубы галеры, перекрошив там немало народу. При бешеной скорострельности авиационных пушек это был настоящий ад для противника. Фок-мачта затрещала, надломилась и рухнула прямо на гребцов правого борта, калеча и убивая их, сметая их в воду вместе с обломками постицы. Галера дала крен -- отчего в ее борту, ниже ватерлинии, тут же появились рваные пробоины от попадания пятифунтовых снарядов, способных с двухсот ярдов пробить дюймовую броню -- но вскоре выровнялась. В трюм стала попадать вода.

   -- Хватит! -- что было сил закричал Джек. -- Канонирам прекратить огонь! Беречь боезапас! Нам нужны их чертовы деньги, а не сраные души!

   Пушки благостно смолкли, но в ушах моряков остался стоять гул.

   Теперь с "Горгоны" посыпались разрозненные винтовочные выстрелы; пули не приносили большого вреда пиратам, оставляя неглубокие отметины на обшивке корпуса их корабля и рваные дыры в парусах. В ответ им сухо вторили снайперские винтовки с марсов "Морского зайца". Эти стрелки, у которых прицелы винтовок были оснащены приборами ночного видения, били точно и методично, как в тире. Стрелки, занявшие позиции у фальшборта фрегата, поддержали их огнем. И вскоре выстрелы противника начали стихать.

   Одна из пуль чуть не расчесала на прямой пробор волосы боцмана. Шляпа слетела, в ней осталась дымящаяся дырка.

   -- Помойные крысы, черт вас побери! -- крикнул Белый Пит в сторону врагов, сокрушенно тряхнул головой, поднимая испорченную шляпу и снова водружая ее на голову. -- Мазилы хреновы!

   Пули застучали по фальшборту прямо перед грудью боцмана: "бум! бум! бум!"

   Одна из пуль проделала новую дыру в боцманской шляпе, и угодила прямо в лоб стоявшему позади него матросу, который был повыше ростом. Тот и ойкнуть перед смертью не успел.

   Белый Пит пригнулся:

   -- Мать вашу растак и разэдак... Хренососы!

   Попрыгун, уже вдосталь понюхавший пороху в морских сражениях и заматеревший к двадцати пяти годам не хуже боцмана, посмотрел на Белого Пита и скривился в улыбке:

   -- Боцман, к тебе пули сегодня так и липнут. Плохая примета. Может, останешься?

   -- Черта-с с два! -- огрызнулся боцман и достал из кобуры револьвер. -- Еще и тебя переживу, Попрыгун. Я начал безобразничать на торговых путях, когда тебя и проекте у папы с мамой не было. А мое тело все было изукрашено шрамами, когда ты сисю только начал сосать.

   -- Как знаешь, -- сказал Попрыгун. -- Но, если что, Пит, то я буду по тебе скучать.

   -- Взаимно, сынок...

   Пришел черед абордажного боя.

   -- Привестись ветром! -- отдал команду вахте Джек.

   Матросы засуетились у талей, орудовали шкотами и брасами.

   -- Полным ветром! -- выждав необходимое время, скомандовал Джек рулевому.

   Грин круто заложил штурвал.

   Фрегат, меняя угол атаки, совершал поворот фордевинд, не полный, но достаточный, чтобы подойти вплотную своим правым бортом к левому борту галеры, которая успела немного развернуться при неудачной попытке использовать таран. За завал-талями кормы вовремя не уследили, вытравив ходовые концы, но, то ли не успев закрепить гика-шкоты с оковками, то ли заклинило шкив в блоке, поэтому гафели и гики вместе с косым парусом бизани, стремительно перебросило с одного галса на другой. Раздался громкий хлопок динамического удара из-за самопроизвольного разворота. Пару зазевавшихся на полуюте матросов сбросило за борт, их наполненные болью и ужасом крики подхватил ветер и тут же потушил в морской пучине. Кливеры и стаксели загудели, задрожали с такой силой, что казалось, вот-вот начнут рваться на части. Толстенные мачты покряхтывали под напором парусов и вант.

   -- Картуш вам в зад, чертовы лодыри! Откуда у вас руки, мля, растут?! -- заорал боцман и разразился отборной бранью в адрес виновников, вовремя не успевших завалить гик, отчего пострадали люди, а также мог серьезно повредиться такелаж. И закончил фразами: "Я вас в трюме сгною! Вы у меня всех клопов пересчитаете! Я вам яйца оторву и сделаю себе брелок для ключей, сукины дети!"

   Проштрафившиеся матросы слегка согнулись от заключительных слов, словно невидимая рука боцмана уже ухватила именно ту драгоценную часть тела, о которой шла речь.

   "Черт! -- мысленно выругался Джек. -- Пятью нарядами в гальюне не отделаются! А перед тем лично шкуру с мерзавцев спущу!"

   "Горгона была уже совсем рядом. Часть уцелевшей команды галеры тушила пожары, в воздух поднялись клубы черного дыма. А надзиратели, перегруппировавшись, приготовились к схватке с пиратами, заняв оборону у левого борта и менее поврежденной носовой надстройки. Противник с ужасом наблюдал за приближающимся "Морским зайцем".

   Многие моряки -- по обе стороны -- в этот момент осеняли себя крестным знамением, истово молились сквозь стиснутые зубы, целовали истертые морской солью и мозолистыми пальцами ладанки, прося Господа Бога, непорочно зачавшую Его Мать и всех святых угодников -- да хоть самого Николая-офигеть-какого-Чудотворца в костюме Санта-Клауса! -- сохранить им жизнь в предстоящей мясорубке. Страшно было всем -- до боли в зубах, до судорог в желудке.

   Над головами пиратов колыхалось сплетение целого леса мачт и реев, парусины и снастей; под ногами -- стонали все деревянные части. В обеих абордажных командах были и бывалые моряки и новички. Опытный глаз Белого Пита мгновенно их отличал: побледневшие лица, дрожащие руки, вытаращенные в оцепенении глаза, раскрытые от страха рты, а рядом -- лица, выдубленные морской солью и солнцем, мозолистые руки, твердо сжимающие оружие, выражение покорности судьбе во взгляде. Джек знал: такой безропотный взгляд присущ людям, уже закаленным морем и битвами, беспощадным, натренированным машинам, не ведающим ни жалости, ни комплексов. Многие новички обмочились, но не испытывали стыда, пытаясь сложить в голове картинку предстоящего боя. А люди опытные прекрасно понимали, что в подобной схватке часто невозможно ничего предугадать, как и быстро отличить своего от чужого, когда клинки сабель, топоры и пики начнут сверкать со всех сторон, а спасали лишь навыки и чистое везение. В такой резне даже бывалые пираты больше полагались на долю случая.

   -- Салагам не бздеть! Не бздеть, я сказал! Не набирать в сапоги мутную хрень! Не мочить штаны! Бойтесь чуть-чуть, чтобы не бояться много, а то зарежут к разэдакой матери! -- бодро напутствовал новичков боцман. -- Кто врага сразу не убоится, тому и черт потом не страшен! Они и так там уже трижды обосрались от страха! Дайте им так, чтоб рыло не подняли, захлебнулись своим говном и сдали жопой впритык к куршее, а там мы их быстро отымеем!

   С "Горгоны" раздавался перезвон кандалов и удары молотов -- надзиратели освобождали и вооружали гребцов, которые поняли, что их теперь щадить не станут и им не миновать смерти от рук пиратов за свой глупый выбор в пользу владельца галеры.

  

   * * *

  

   На палубу галеры выкатили две бочки с крепким самогоном, и кок, не скупясь, принялся наливать вонючую отраву в высокие алюминиевые кружки, которые тут же передавали из рук в руки, быстро отхлебывая по пару глотков, и возвращали назад, чтобы их наполнили вновь.

   -- Ну, коли рабов так угощают выпивкой, значит, нам точно каюк, -- громко произнес один из гребцов галеры.

   -- Думаешь? -- поинтересовались у него те, кто столпился вокруг.

   -- Верное дело. Страшно?

   -- Аж поджилки трясутся...

   -- А если удастся прорваться?

   -- Ты губы-то не раскатывай, рватель хренов...

   -- Точно укокошат. Что с нас брать? В карманах одни вши...

   -- Ребята, я, кажись, обоссался...

   -- Иди тогда пожар тушить...

   -- Тебе бы гальюнщиком быть...

   -- Пресвятая Дева...

   Кто-то из гребцов, как только его освободили от кандалов, схватил абордажный нож и бросился на надзирателя -- раба тут же пристрелили. Но никто из его товарищей уже не обратил на это внимания, их желудки содрогались от страха, который они хотели побыстрее заглушить крепким спиртным.

  

   * * *

  

   Джек, опершись руками на планширь, прислушивался к звукам на галере и внутренне неистовствовал, решив предать смерти всех гребцов "Горгоны".

   -- Забивают трюм пойлом, -- констатировал Белый Пит, немного с завистью.

   -- Судя по звукам, да, -- согласился Джек. -- И теперь будут драться, сволочи, до последнего, как звери.

   -- Ничего, и бухих расколошматим, мамой клянусь, -- заверил капитана боцман.

   -- Она еще жива? -- искренне удивился Джек. -- Да ты везунчик, Пит!

   Боцман пожал плечами:

   -- О ее смерти меня никто не извещал. Значит, старуха жива и еще не помахала этому миру ручкой.

   -- На палубе никого не щадить! -- властным голосом крикнул Джек. -- Смерть им!

   -- Смерть! Смерть! Смерть! -- взревели "морские зайцы", подхватив клич своего капитана. Они уже были готовы пустить кровь врагу и намотать их кишки на пики и сабли.

   -- См-е-е-е-ерть! -- Джек выхватил саблю, настолько острую, что на нее и смотреть было страшно, и вознес ее к небу. Клинок в жажде крови алчно заблестел в лунном свете.

   -- Дикий Джек! Дикий Джек! Дикий Джек!.. -- громыхнули две сотни голосов с носа до кормы, дружно приветствуя решение капитана. Казалось, что произносимое пиратами имя и прозвище их предводителя начало вибрировать в воздухе.

   По свежевыбритому лицу Джека скользнула улыбка -- две с лишним тысячи тонн дерева, парусины, пеньки, железа и человеческой плоти подчинялись ему -- и крикнул:

   -- Отваливать поздно, мать вашу! Пришел черед убивать или быть убитым! Готовы к резне и пучине?

   -- ДА-А-А!!! -- точно пушечный выстрел ухнул ответ пиратов.

   Вспыхнул прожектор, залив слепящим светом искалеченную и дымящуюся галеру, бледные и окровавленные лица выживших гребцов левого борта, которые обессиленными руками пытались успеть втащить обратно весла и положить их на валек.

   Фрегат завершил маневр и, благодаря стараниям опытного рулевого, не врезался в галеру, а прошел наискосок вдоль ее левого борта, снося форштевнем брусья и кницы левой постицы, ломая в щепки весла, которые продолжили калечить и добивать гребцов. Пираты швырнули на вражеский борт несколько светозвуковых гранат, дополнительно начиненных картечью -- грохот, вспышки, свинцовые шарики и осколки граненого корпуса, как метлой, прошлись по вражьей палубе, ослепляя, оглушая и сметая с нее все живое. Вслед за этим на борт галеры тут же посыпались абордажные крюки, кошки и дреки. "Морской заяц" быстро замедлял ход, а когда полностью остановился, то пираты, вопя во все горло, перекинули мостики на палубу "Горгоны" и перебрались по ним на галеру с криками ярости, не собираясь никого щадить.

   Плечом к плечу, ощетинившись оружием, пираты без особых затруднений смяли тех, кто выжил на палубе галеры после взрывов гранат. Не встретив на первых порах должного сопротивления, первая абордажная команда, рубя, коля и режа, быстро очистила все пространство палубы от кормы до носовой надстройки, не оставляя за собой никого живого. Противник, кто не успел спрыгнуть за борт, погиб там же, между скользких от крови гребных скамеек, где уже лежали мертвые гребцы в ножных кандалах и матросы, другие отступили на дымящуюся корму к более-менее уцелевшей носовой надстройке. Собравшись вместе, команда галеры, ее гребцы и надзиратели, заняли там крепкие позиции. И, надо отдать им должное, стали драться более сплоченно, отважно и достойно, покуда на "Горгону" не ворвалась вторая абордажная команда. И тогда противнику стало совсем худо. Пираты, что остались на фрегате, подстреливали барахтающихся в воде врагов и сбрасывали обратно в воду тех, кто пытался взобраться на борт, невзирая на их мольбы и жалобные крики.

  

   * * *

  

   Все, кто находился в трюме "Горгоны", прислушивались к шуму на палубе -- там забили барабаны, вновь засвистели бичи надсмотрщиков, отрывисто взревели горны. А потом все резко смолкло. И от этой тишины сделалось не менее жутко. Зловеще скрипели переборки, шпангоуты, бимсы и стрингеры корпуса, стало слышно, как в вонючих льялах, шлепая лапами и попискивая, возятся крысы.

   Наверху раздались команды гребцам, свистки боцмана. Послышался топот ног матросов, скрип талей и уключин, скрежет сползающих с мачт реев, а после -- всплески весел. Но, как ни странно, барабан, задающий ритм работе гребцов, молчал.

   -- Кажись, мы разворачиваемся, -- сипло произнес кто-то из каторжников, -- и собрались кого-то, мля, протаранить.

   -- Какого хрена?.. -- кто-то спросил у него.

   -- А я почем знаю... -- ответил сиплый. -- Поживи с мое. Нюхом начнешь чуять.

   Оскар, находясь в прямоугольниках призрачного лунного света, временами полностью пропадавшего, тоже с тревогой прислушивался к происходящему, как и сотни людей -- задыхающихся от жары и вони, потных, шатающихся, измученных качкой, с обезумевшими глазами -- которых он сейчас практически не видел в темноте. Он задрал голову кверху. По небу плыли тучи, кое-где посверкивали звезды.

   Откуда-то издали, по левому борту, послышались крики и свист.

   -- Нас атакуют пираты... -- констатировал все тот же сиплый голос. -- Кранты, братцы. Гребцы-то, суки рваные, не бросили весла!

   -- И что? -- спросил у него другой каторжник. -- Какая, хрен, разница -- бросили они весла или нет?

   -- Большая! Теперь, если не мы, то они нас утопят! Как пить дать! -- ответил сиплый. -- Дай бог, чтоб их посудина оказалась послабее, да числом разбойников вышло поменьше. Пираты не жалеют тех, кто сразу им не сдается и не платит.

   Людская масса словно закипела в котле обуявшего их страха. Но никто больше не проронил ни слова. Ужас сковал их языки и мысли.

   И тут раздались пулеметные очереди. Затем загрохотали пушки, что-то рвануло на корме. Галера сильно качнулась. В трюмную тюрьму тут же просочился запах гари, а чуть позже -- дым. Каторжники, у кого была проблема с легкими, тут же надрывно зашлись в кашле. Остальные принялись вопить -- и трюм превратился в кишащий муравейник; люди метались от борта к борту.

   Сверху откинули решетчатую крышку люка. В трюм по трапу быстро спустились три надзирателя: двое с ручными фонарями и электрошокерами, один -- с гвоздодером.

   -- Прекратить панику, мерзавцы! -- заорали они, освещая лица невольников светом фонарей и разрядами электрошокеров. -- Вы раскачиваете судно! Прекратить панику, каторжанская сволочь! Тишина! Всем лечь!

   Один из надзирателей, тот, что держал в руках гвоздодер, приблизился к Оскару.

   -- Подсвети, -- попросил он своего напарника. -- И приготовь наручники.

   Луч яркого света скользнул по лицу Оскара.

   -- Тебя приказано поднять наверх, -- сказал он, быстро поддевая гвоздодером шляпки гвоздей, забитые наискосок через торцы клепок в крышку бочки. -- Не вздумай рыпаться, парень.

   Оскар, жмурясь, всмотрелся в его лицо и узнал его -- это был тот рыжеволосый верзила с бакенбардами, что давеча грозился захлопнуть люк.

   В этот момент обрушилась фок-мачта. Галера задрожала и дала резкий крен на правый борт; люди посыпались к выгнутой просмоленной стене. Надзиратели, не устояв на ногах, упали на колени, кувыркнулись и покатились к решетке. Бочка, в которой сидел Оскар, несмотря на тяжесть, тоже заскользила по жирному настилу вслед за ними. Двое из надзирателей были тут же схвачены десятками рук и задушены заключенными. Третий, рыжеволосый верзила, сумел вырваться из смертельных объятий каторжников, сломав гвоздодером пару-тройку тянущихся к нему тощих рук.

   -- Суки! -- заорал рыжеволосый, суча ногами и быстро отползая назад. Кто-то расцарапал ему лицо, и кровь сочилась по щеке. Он отбросил в сторону гвоздодер, в горячке выхватил из кобуры пистолет и принялся стрелять во все стороны.

   Оскар, когда бочка начала двигаться, спрятал свою голову внутрь нее, на случай, если та вдруг перевернется. Так и шею недолго было свернуть. Но бочка ударилась о решетку и благополучно остановилась. Едва голова Оскара снова показалась снаружи, как чьи-то крепкие пальцы коснулись его шеи.

   Пушки продолжали грохотать.

   В свете фонарика, оброненного надсмотрщиком, Оскар увидел Шрама. Тот весь обливался потом под своей грязной рубашкой, распахнутой на заросшей седыми космами груди, и пытался дотянуться до горла Оскара.

   -- Попался, маленький засранец! -- прохрипел Шрам, схватив одной рукой за волосы Оскара и подтягивая к себе. -- Сейчас я тебя задавлю...

   Пуля надзирателя попала Шраму между глаз. Слова его оборвались. Голова каторжника запрокинулась назад, выплеснув из затылка мозги и кровь, как густой сироп. Сила в его руках тут же иссякла.

   В этот момент разящая сталь бронебойных сердечников снарядов вспорола левый борт, выхаркнув из него облако острых щепок. Появилось множество рваных отверстий, словно галере взрезали брюхо. Один из снарядов, пронзительно взвизгнув, срикошетил прямо в спину надзирателя, вырвав из его груди большой кусок мяса и костей, а затем угодил в бочку, расколов ее. Вода выхлестнула наружу. Оскар вывалился из бочки, ошарашенно озираясь по сторонам и ощупывая свое тело. К счастью, он не пострадал, не считая нескольких порезов.

   Галера на какое-то мгновение замерла, а потом медленно подалась обратно. В пробоины хлынула вода, стремительно заполняя трюм.

   Наверху, на палубе, разорвались гранаты, и минуту спустя начался абордажный бой.

   -- Оскар! -- раздался женский крик за спиной. -- Возьми ключи и скорее открой замок!

   Оскар обернулся. На него смотрела миловидная мулатка лет тридцати-тридцати-двух, а рядом с ней, вцепившись руками в решетку, стоял дюжий подросток, чертами лица очень схожий с этой женщиной, но более темнокожий. Костяшки пальцев у него были разбиты и загноились. Женщина протянула через решетку руку и бросила связку ключей под ноги Оскару.

   Вода прибывала в трюм и уже доходила до щиколоток.

   Оскар медленно приблизился к женщине. Он пытался вспомнить, завороженно смотрел на нее, не отрывая глаз, находясь в раздумье, не зная, что делать дальше.

   -- Где ты их взяла? -- задал он ей глупый в данной ситуации вопрос.

   -- У него, -- женщина кивнула на мертвого надзирателя. -- Скорее! Открывай! Ну чего ты застыл! Оскар, подбирай ключ!

   Оскар вставил первый попавшийся ключ в замок и провернул. Дужка замка открылась.

   "Черт! Черт! Откуда она знает мое имя? Его здесь никто вслух не произносил!" -- подумал Оскар. И его осенило.

   Он поднял голову и тут же вспомнил эту женщину...

  

   * * *

  

   Едва Оскар оказался на палубе, под сине-серым небом, как на него набросился дюжий пират, все тело которого было покрыто татуировками, отображавшими всех святых, точно это был не человек, а ходячая часовня, которой впору детей пугать. Оскар успел пригнуться -- сталь клинка разбойника просвистела над его головой -- и отпрыгнул назад. Но тут же получил удар ногой в грудь и упал на спину.

   -- Стой, Попрыгун! -- крикнула женщина и преградила путь, став между пиратом и Оскаром.

   Попрыгун, а это был именно он, нахмурился, готовый саблей рассечь женщину надвое, но постепенно его злое лицо начало разглаживаться, рука с оружием опускалась. Секунд пять он стоял, почесывая колючий подбородок, с открытым ртом, а потом произнес:

   -- Святые сиськи! Не может быть! Магда!

   Оскар осмотрелся. Глотка у него пересохла, как песок под палящим солнцем.

   Толпу рвущихся из трюма, вопящих людей, уже сдерживали пираты, не давая им вылезти наружу по трапу. Нескольких каторжников им пришлось убить, остальные, что успели выскочить, были отогнаны в стороны и сбились в кучки, окруженные пиратскими саблями и пиками.

   Бой на палубе почти стих. Пираты пробирались через груды распотрошенных тел меж гребных скамей, выискивая врагов, оставшихся в живых в пылу боя, и, даже если те молили о пощаде, молча перерезали им горло. Страсть к убийству у морских разбойников не утихала, так как многие из их товарищей лежали рядом с поверженной командой "Горгоны", надзирателями и ее гребцами. Ветер не успевал сушить свою и чужую кровь на руках и лицах пиратов. Воздух оглашался предсмертными криками и стонами людей.

   Галера медленно тонула.

  

   * * *

  

   Когда Дикий Джек вышел на палубу, его встретили свежее солнечное утро, фрегат, идущий правым галсом в крутой бейдевинд навстречу крупной волне, подгоняемой свежим ветром, и крик боцмана:

   -- Эй, на носу, подтянуть грот-марсель!

   -- А ну, разом! А ну, разом! Давай, вот так! -- послышались голоса матросов.

   Джек постоял на раскачивающейся палубе, ловя малейшую запинку или рысканье корабля. Минуту спустя он отдал команду рулевому, заменившему на вахте Грина:

   -- Рулевой, ближе к ветру! -- и бодро поднялся по трапу на шканцы, где его ожидала Магда.

   -- Томми еще спит? -- спросил он у нее.

   -- Да, -- ответила Магда. -- Ему, как и мне, многое довелось пережить в последнее время. Много неприятного. Спасибо, что...

   -- Не благодари. На берегу всем несладко живется. Там нет свободы. Вечером, в кают-компании, расскажешь о том, как вас угораздило оказаться в кандалах на невольничьем судне, -- сказал Джек. -- А Томми скажи, чтоб не нарушал распорядок. Здесь несколько другие правила. Нельзя бить баклуши и этим подавать дурной пример команде. Пассажиров и лентяев мы на борту не держим. Будет изучать морское дело. Или -- на берег, в первом же порту.

   -- Я могу над этим подумать?

   -- Ты -- да. Но у парня есть своя голова. Он уже взрослый.

   Магда помолчала, а потом спросила:

   -- Куда вы направляетесь?

   -- Точнее -- держим курс, Магда, -- поправил ее Джек. -- Скажу так: навстречу новым приключениям и возможностям.

   -- Кровавая бойня, устроенная вами на галере, -- приключения? -- несколько озадачилась Магда. -- Возможность пролить чужую кровь...

   Магда замолчала.

   -- С какой стороны посмотреть, -- ответил Джек. -- Тебе пока многого не понять. Ничего, привыкнешь со временем.

   -- К чужим смертям?

   -- К вкусу победы. К честному призу.

   -- От всей души поздравляю, -- с ноткой сарказма произнесла Магда. -- Но что станется с теми людьми, оставшимися на тонущей галере?

   -- У тебя прорвало пробку красноречия, Магда? Там достаточно бревен и досок, чтоб соорудить плоты и добраться до берега. Если не поленятся, то выживут.

   -- Но ведь ты взял на борт около сотни невольников... Почему не всех?

   -- Судовые припасы не безграничны. Даже если мы будем все питаться без особых изысков, то нам не прокормить столько ртов. Пока что -- бесполезных.

   -- А Оскар?..

   -- От этого парня сыплются одни неприятности на наши головы. Пусть какое-то посидит под арестом, а там видно будет. Мне он не нравится. Честно говоря, ума не приложу, почему он так выглядит, но я с этим разберусь.

   -- Я могу, если захочу, остаться с вами? Я и мой сын.

   -- Да. Имеешь полное право. Ты жена Снежка. Томми -- его сын. Не вижу никаких препятствий.

   -- От Джо нет никаких известий? -- голос Магды слегка дрогнул.

   -- Нет, -- коротко обронил Джек и отвернулся.

   Магда посмотрела на матросов, собиравшихся у подветренного борта, и спросила:

   -- У них там что-то затевается. В руках банджо, скрипка и другие инструменты. Тащат пустые бочонки...

   -- Вчера они славно потрудились. А сегодня имеют полное право повеселиться.

   Магда вопросительно посмотрела на капитана.

   -- Попрыгун отличный шантимен, -- пояснил Джек. -- Послушай, тебе должно понравиться. Скоро представление начнется.

   Моряки поставили бочонки и принялись по ним барабанить ладонями, притопывать ногами, задавая мелодии должную кадансу.

   -- Что нам делать с пьяным моряком? -- хором трижды пропели матросы.

   -- Рано-рано утром! -- подхватил Попрыгун и начал выплясывать, кружить по палубе, уперев руки в бока.

   -- Эй-хей, и мы поднялись! Рано-рано утром! -- зычно поддержали его.

   Заиграло банджо, гитара и скрипка. И веселая песня, где слова запевалы чередовались с общим припевом, разнеслась над палубой:

  

   Скормить его голодным трюмным крысам!

   Побрить его живот ржавой бритвой!

   Засунуть его в мешок и выбросить за борт!

   Рано-рано утром!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Рано-рано утром!

   На весла его, пока протрезвеет!

   Рано-рано утром!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Рано-рано утром!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Рано-рано утром!

  

   -- Весело тут у вас, когда кровь не проливается, -- сама себе сказала Магда.

   Матросы продолжали петь:

  

   Окатить его ледяной водой прямо из бочки!

   Отвезти его, как джентльмена, на гичке!

   Подложить его в постель капитанской дочке!

   Рано-рано утром!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Эй-хей, и мы поднялись!

   Рано-рано утром!

   Матросы радовались тому, что выжили в ночном сражении. На их лицах сияли улыбки, а вчерашние события растаяли в их душе, как пена от кильватерной струи. Паруса трепетали на ветру, и фрегат, рассекая череду валов, летел навстречу острову, на котором уже шли приготовления к турниру "Черная метка"...

  

  

   В ВМС США это звание соответствует званию майора в сухопутных войсках (Здесь и далее -- примечания автора).

   Фут равен 0,3048 м.

   Радиолокационная станция.

   Зенитно-ракетный комплекс, находящийся в носовой части авианосца.

   Авианосец CVN-69 "Дуайт Д. Эйзенхауэр", тип "Нимиц".

   В ВМС США это звание соответствует старшему лейтенанту в сухопутных войсках.

   Морская миля (мера длины, принятая в США с 1 июля 1954года) равна 1, 852 км.

   Легендарное человекообразное существо, якобы встречающееся в различных высокогорных или лесных районах Земли. У этого термина существуют и другие значения -- снежный человек, йети и прочие.

   Ватерлиния -- линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.

   Военный термин: тактическая единица ВВС. В состав авиакрыла авианосца входят эскадрильи истребителей/штурмовиков, ДРЛО, РЭБ и самолетов палубной военно-транспортной авиации.

   "Груз 200" -- покойники по армейской терминологии.

   Меловой период, или мел, -- последний период мезозойской эры. Начался 145,0 млн. лет назад, закончился 66,0 млн. лет назад. Продолжался, таким образом, около 79 миллионов лет. Название происходит от писчего мела, который добывается из осадочных отложений этого периода, сформированных богатыми скоплениями ископаемых беспозвоночных морских организмов. В конце мелового периода произошло самое известное и очень крупное вымирание многих групп растений и животных. Вымерли многие голосеменные растения, водные рептилии, птерозавры, все динозавры (но уцелели птицы). Исчезли аммониты, многие брахиоподы, практически все белемниты. В уцелевших группах вымерло 30 -- 50 % видов. Причины меловой катастрофы до конца не понятны. В конце мелового периода температура стала резко подниматься. Существует гипотеза, согласно которой причиной этих изменений являлись океаны: вместо того, чтобы поглощать тепло они, возможно, отражали его обратно -- в атмосферу. Тем самым они вызвали парниковый эффект.

   Имо наскитур инимикус (imo nascitur Inimicus) -- по-латыни "рожденный в глубинах враг".

   Картушка -- подвижный диск (или кольцо) из немагнитного материала в магнитном компасе или из материала в репитерах гирокомпаса с равномерно нанесенными по окружности делениями градусной или румбовой системы. Используется для удобства ориентирования по сторонам света.

   Западная Австралия (2525,5 тыс. кв. км) -- самый крупный штат из федерации шести штатов и двух территорий Австралийского Союза.

   Город в юго-восточной части Австралии, простирающийся от подножия гор Кейра и Кембла до Тасманова моря. Издавна территорию города заселяли австралийские аборигены, которые и дали ему название, дословно переводимое как "звуки моря".

   Читтерлингс (англ. chitterlings) -- "требуха". Город в юго-восточной части Австралии, основан беженцами после Нашествия.

   Вид зимородка, распространенный в Австралии. Очень шумная птица, длинной около 40 см. Ее легко распознать по крику, похожему на хохот.

   В Австралии, в описываемое в романе время, вместо европейских "красных" фонарей, перед входом в бордель вывешивают "синие" -- как это делалось еще в 19-ом веке. Единственная европейская страна, где также существуют Улицы Синих Фонарей, это Голландия, но там, в отличие от Австралии, в подобных местах находят "утеху" женщины, пользуясь услугами мужчин.

   Речь идет о странном "тумане", искусственно созданном пришельцами в Центральной Америке, некоторых областях Средиземноморья, а также в низменностях и побережьях Центральной Африки и Австралии. Его высокая влажность позволяет расе инопланетных амфибий очень долго находиться вне моря и постепенно колонизировать эти территории. Концентрация этой воздушно-водяной, в которой могут дышать как люди, так и рыбы, везде разная -- в зависимости от средней годовой температуры. Нередко -- между людьми и амфибиями -- там происходят стычки.

   Пыжовник -- длинный скребок для чистки канала ствола орудий, применявшихся на старинных военных кораблях. В данное время подобные им аналоги пушек получили "вторую жизнь" на многих торговых галерах и парусниках для защиты от мародеров и пиратов, так как не всякую зенитную установку можно установить на деревянной палубе, не говоря уж о ракетном комплексе. Да и перемещаться по воде на судах с металлическим корпусом и двигателями с открытыми гребными винтами стало невозможно. Инопланетяне, чтобы обезопасить себя от вмешательства людей, блокировали морское сообщение и безжалостно уничтожают все то, что может нарушить их экосистему. Люди вынуждены больше передвигаться по воздуху, что стимулировало развитие гигантских цеппелинов для трансатлантических перелетов. Природные энергоресурсы на суше малы и быстро иссякают. Лишь немногие государства могут позволить себе самолеты с реактивными двигателями из-за высокой стоимости топлива. Лидирующую позицию занимают Россия и Китай.

   Здесь же слово "пыжовник" применяется в совершенно ином значении.

   Капоэйра -- бразильское национальное боевое искусство, сочетающее в себе элементы танца, акробатики, игры, и сопровождающееся национальной бразильской музыкой. Как боевое искусство отличается использованием низких положений, ударов ногами, подсечек и в некоторых направлениях, обилием акробатики.

   После Нашествия многое изменилось на Земле. Приспосабливая под себя среду обитания, пришельцы расширили границы своих владений и, имея возможность воздействовать на гравитацию планеты, из многих участков суши создали отмели. В результате чудовищных тектонических сдвигов Западное и Восточное побережье США ушли под воду. А в Желтом, Восточно-Китайском и Японском морях поднялось дно, что привело к многочисленной гибели людей. Извержения вулканов превратили Гавайские острова в застывшую лаву и горы вулканического пепла. Латинская Америка и восточная часть Бразилии также были затоплены и стали соляными болотами.

   Эй-Би-Си -- радиовещательная компания в Австралии.

   Древесный кенгуру -- единственный из своих сородичей живет на деревьях. Его коричневая шкурка мало заметна среди листьев. По земле передвигается, как и все кенгуру, но задние лапы у него короче, чем у других, и с острыми когтями, позволяющими лазать по деревьям. Днем он спит на дереве, вечером спускается на водопой и кормежку. Может спрыгнуть с высоты 18 м! Ест листья и лианы, любит папоротники, лесные плоды и ягоды, мелкую живность.

   Поссумы -- это небольшие, размером с кошку, австралийские животные. Их довольно часто путают с опоссумами, которые живут в Америке. Отличие в том, что австралийские поссумы это сумчатые животные.

   Австралийская ворона-флейтист -- певчая птица из семейства флейтовых птиц, длиной 50 см. Преимущественно черная птица с белым полумесяцем на крыльях и белым основанием и вершиной хвоста. Радужины глаз -- желтые. Ее призыв -- громкое "карравонг".

   Длинный (часто более 50 см), тонкий и широкий нож с односторонней заточкой и выпуклым лезвием, который используется в Латинской Америке как сельскохозяйственное орудие для уборки сахарного тростника, бананов, а так же как универсальный инструмент в джунглях для прорубания троп в густых зарослях. Его часто используют и в качестве холодного оружия. В армейских образцах в рукояти размещается НАЗ ("набор для выживания"): отдельно упакованный минимальный набор инструментов, материалов, продуктов питания, лекарств и т.п., носимый человеком на случай непредвиденных ситуаций. Иногда в такие модели мачете добавляется способность пилить (пила на обухе) и копать.

   Вомбат -- это удивительный австралийский сумчатый зверь на коротких лапах, примерно один метр в длину, с очень коротким хвостом. Вомбаты покрыты жестким мехом. Взрослый вомбат похож на небольшого поросенка. Жирненький, на коротких ножках, покрытый длинным мехом зверек вызывает симпатию и умиление. У вомбата, как и у коалы, медленный обмен веществ. Из-за этого вомбат, как правило, флегматичное и медлительное животное. Однако при необходимости вомбат может бегать со скоростью до 40 км/ч!

   Как и большинство австралийского зверья, поссумы ведут ночной образ жизни, увидеть их при солнечном свете почти нереально. Зато ночью их можно запросто встретить во многих городских парках и просто в садах. Некоторые даже заявляют что поссум это вовсе не забавный, а самый вредный австралийский зверь - по ночам такой "сосед" мешает спать - сопит, шумит, разоряет мусорные баки, устраивает гнезда под крышами домов и гадит на крыши запаркованных на улице машин.

   За поссумами часто гоняются кошки, причем кошки ведут себя как собаки, гоняющие самих кошек. Кошка с грозным фырчаньем гонится за огрызающимся поссумом, который залезает на дерево, после чего звери начинают орать друг на друга.

   Ярд -- 0,91 м.

   Дюйм -- 2,5 см.

   Привет! (кит.)

   Фунт (англ. мера веса) равен примерно 454 гр.

   Контрольно-пропускной пункт.

   Самозарядный пистолет итальянской компании "Beretta", калибр 9 мм, двухрядный магазин на 15 патронов.

   Отрывок из песни "Мертвая шлюха" в исполнении группы "Garlic Kings".

   Тантал -- в древнегреческой мифологии преступный царь, осужденный богами на пытку: стоя по горло в воде, он не мог напиться, так как вода уходила от его губ.

   "Летучий Голландец" -- легендарный корабль, обреченный вместе с капитаном и его командой вечно носиться по бурному морю и никогда не приставать к берегу. Существует и другая легенда, что Летучий Голландец -- это имя самого капитана. Факт существования "Летучего Голландца" постоянно оспаривается, но многие моряки, побывавшие в шторме, утверждают, что видели корабль-призрак воочию.

   Зарифить -- уменьшить площадь паруса с помощью завязок (риф-сезней), расположенных рядами на парусах.

   Камбуз -- место для приготовления пищи на судне.

   Табанить -- грести в обратную сторону, чтобы остановить шлюпку или дать ей задний ход.

   "Суши весла!" -- команда, по которой на шлюпке вынимают весла из воды и держат параллельно последней, выровняв их лопасти.

   Береговое братство -- свободная коалиция пиратов и каперов.

   Кок -- корабельный повар.

   Шпангоуты -- поперечные крепления в виде ребер, придающих форму корпусу судна, по которым устанавливается обшивка -- оболочка судна.

   Проа -- чрезвычайно узкое длинное судно, имеющее на одном из бортов балансир в виде бревна. Балансир связан с корпусом двумя деревянными балками, на которых иногда на ряде поперечных перекладин устраивают платформу для перевоза груза. Балансир находится всегда на наветренном борту. Управляется проа рулевым веслом, которое при повороте переносят на нос, и, таким образом, нос становится кормой, а корма -- носом. Парус имеет форму низкого треугольника, трапеции или прямоугольника. Проа развивают скорость до 25 узлов. Весла использовались эпизодически и служили, как правило, сугубо вспомогательным приспособлением, на случай штиля или при плавании в узких проливах, где было необходимо маневрировать.

   Панданус -- древовидное растение с разветвленными стволами высотой 10 -- 15 м, которое культивируется в тропиках ради съедобных плодов и волокнистых листьев, используемых для плетения различных изделий, в том числе корзин. От нижней части ствола и ветвей отходят придаточные корни. Иногда нижняя часть ствола пандануса отмирает, и растение держится исключительно на корнях, как на ходулях.

   Пизония -- род вечнозеленых растений, деревьев и кустарников, произрастающих в тропиках и субтропиках. Растения имеют яркие верхушечные соцветия, служащие для привлечения насекомых-опылителей, и выделяют липкое вещество, благодаря которому получили название "дерево-птицелова".

   В XX веке острова в южной части Тихого океана стали полигонами для ядерных испытаний США и Франции. Так, к примеру, на атолле Бикини (Маршалловы острова) от раковых заболеваний умерло 840 человек. В общей сложности на атоллах Бикини и Эниветок Соединенные Штаты произвели в период с 1946 по 1958 год 67 ядерных испытаний. Франция -- между 1966 и 1996 годами -- на атолле Муруроа (архипелаг Туамоту), провела 181 ядерное испытание, что регулярно вызывало протесты по всему миру. Ядерные взрывы на Муруроа были прекращены лишь в 1998 году, после того, как очередной заряд застрял посреди ствола 800-метровой шахты, и произошла детонация на опасно малой глубине. В результате в подводной части атолла образовалась трещина шириной 40 см и протяженностью несколько километров. Появилась опасность попадания радиоактивных веществ в океан. Франция так и не опубликовала данные о радиоактивном заражении в результате данного инцидента.

   Моту (полинез. "отрезанный", "отделенный") -- небольшие острова, окружающие центральный остров атолла, образовавшиеся в результате подъема кораллового рифа. Классический атолл представляет собой вулканический остров, окруженный коралловым рифом с более или менее многочисленными моту.

   Пагайа (полинез.) -- однолопастное полинезийское весло.

   Словом "тахуна" (полинез. "мастер") у полинезийцев нередко обращаются к жрецам, владеющим каким-либо ремеслом. У полинезийцев жрецы всегда считались лучшими навигаторами, так как они отлично знали направления морских течений и ветров и умели ориентироваться по солнцу и звездам, по цвету воды и скоплениям облаков, по морским тварям и птицам, по водорослям, течениям и ветрам.

   Многие коренные полинезийцы не седеют с возрастом, а скорее светлеют, приобретая цвет волос, как у блондинов, но с желтоватым оттенком. Такой же цвет волос имеют и их дети.

   Гальюн -- помещение, где команда может отправить естественные надобности, а также оборудование для удаления за борт продуктов жизнедеятельности.

   Камбуз -- корабельная кухня.

   Бактериальный мат -- колония симбиотических видов бактерий инопланетного происхождения, в ходе эволюции развившая подобие нейронных связей. Обладает гигантскими, до квадратных километров размерами блинообразной формы. Способен погружаться на большие глубины. Питается, собирая падающие на дно умершие организмы, а также охотится, выпуская в воду нейротоксин. Размножается делением.

   Пустить в карьер -- заставить коня скакать изо всех сил.

   Мурена -- зубастый морской угорь, достигает трех метров длины. Укус ее ядовит.

   Банка -- доска, служащая для сиденья на лодке.

   Дословно "FreeDiving" переводится как "свободное погружение" под воду без акваланга и с задержкой дыхания настолько, насколько это позволяет человеческое тело и разум.

   Бимс -- балка, соединяющая борта корабля и служащая основанием для палубы.

   Феромоны -- химические вещества, выделяемые животными в окружающую среду и воспринимаемые органами обоняния (хеморецепторами) особями того же вида. Главное назначение феромонов -- осуществлять химическую связь, оказывать влияние на поведение и даже обмен веществ. Выделяемые вещества стимулируют половое поведение, обеспечивают встречу особей разного пола.

   "Сифон" -- туннель естественного или искусственного происхождения, целиком заполненный водой. Длина сифонов может составлять от нескольких метров до нескольких километров.

   Огон -- кольцо из самой снасти, сделанное на конце или в середине ее.

   Известная марка российского пива.

   Alter ego -- "второе я" (лат.).

   Корма -- задняя оконечность судна.

   Дрейф (фр. "derive") -- отклонение движущегося судна от курса под влиянием ветра или течения; снос судна в сторону при стоянке на якоре.

   Протянуть под килем (под дном) корабля -- вид наказания особо провинившегося матроса. Брали длинную веревку, протягивали ее под килем и вытягивали с другой стороны, как бы опоясывая корабль. Затем за один конец привязывали наказуемого и бросали его в воду. Часть команды начинала тянуть веревку за другой конец, таким образом протягивая преступника под днищем корабля. Умирало 95 процентов наказуемых. Если у наказуемого хватало воздуха в легких и он не захлебывался под водой, то чаще всего он умирал от потери крови, так как днище корабля постоянно обрастало множеством мелких острых ракушек.

   Трап -- всякая лестница на судне.

   Дифференциальный ворот -- простейший механизм. Представляет собой два колеса, соединенные вместе и вращающиеся вокруг одной оси. Колеса при этом обязательно разного диаметра (что и составляет "different" -- различие), при вращении большего колеса (ворота) на окружности меньшего колеса усилие возрастает (а скорость уменьшается) пропорционально отношению диаметров колес.

   Фрегат -- военный трехмачтовый корабль с полным парусным вооружением с одной или двумя (открытой и закрытой) орудийными палубами.

   Рангоут -- общее название всех деревянных приспособлений для несения парусов.

   Абордаж -- сближение, сцепка и последующий штурм атакуемого корабля, с переходом штурмовой группы атакующего корабля на осаждаемый, где оба экипажа сходятся в рукопашной схватке с использованием холодного и огнестрельного оружия. При штурме осаждаемого корабля, в штурмовую группу атакующего корабля зачастую входят все члены его экипажа, вплоть до кока и доктора, если таковой имеется.

   Пек -- остаток от перегонки каменноугольного, торфяного дегтя, а также нефтяной смолы. Используется для изготовления замазок. Он не электропроводен, под постоянной нагрузкой пластичен, нерастворим в воде и устойчив к кислотам. Вязкость пека в миллиарды раз больше, чем у воды. Если его поместить его нагретый образец в воронку, то капля пека упадет с промежутком от 7 до 13 лет.

   Шквал -- внезапно налетающий ветер большей или меньшей силы, продолжающийся короткое время. Происхождение шквалов различное. Особенной силой отличаются фронтальные шквалы (часто грозовые), при которых стоявшая до тех пор тихая погода в несколько минут сменяется ветром, доходящим до силы жестокого шторма с осадками ливневого характера. Шквалы без осадков называют "белыми".

   Здесь -- "дельные вещи". Морской термин, общее название для некоторых вспомогательных деталей оборудования корпуса судна, которые служат для крепления и проводки такелажа, частей судовых устройств, оборудования внутренних помещений и открытых палуб.

   Клотик -- деревянный выточенный кружок, надеваемый на топ мачты или флагштока. Прикрывает торец мачты от влаги. Имеет несколько шкивов или кипов для фалов.

   Грот-мачта -- вторая мачта, считая от носа корабля.

   Риф -- горизонтальный ряд продетых сквозь парус завязок, посредством которых можно уменьшить его поверхность.

   Тали -- система тросов и блоков для подъема тяжестей и натягивания снастей.

   Галс -- курс судна относительно ветра. Если ветер дует в левый борт, судно идет левым галсом, если в правый, то правым.

   Шкот -- снасть, закрепленная за нижний угол прямого или нижний задний угол косого паруса (шкотовый угол) и проведенная по направлению к корме судна. Шкоты удерживают в желаемом положении нижнюю шкаторину паруса.

   Шанти -- это матросская рабочая песня, под которую тянут фал, крутят шпиль и выполняют другие работы на корабле.

   Крюйт-камера (нидерл. kruit-kamer от kruit -- "порох" и kamer -- "комната") -- во времена парусного флота -- помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха (как бочек с порохом, так и готовых к стрельбе пороховых зарядов) и сигнальных ракет. Располагался, как правило, в носу или корме корабля ниже ватерлинии.

   Куплет из песни популярного исполнителя шанти Тома Льюиса, немного "исправленный" матросами (перевод с англ.).

   Одно из морских поверий: хвост акулы, прибитый к бушприту, считался действенным средством увеличить скорость корабля.

   Бриг -- двухмачтовое судно с прямым парусным вооружением фок-мачты и грот-мачты, но с одним косым гафельным парусом на гроте -- грота-гаф-триселем.

   Вельбот -- быстроходная, относительно узкая, 4-8 весельная шлюпка с острыми образованиями носа и кормы.

   Морская сажень равна 1,83 м.

   Гальюнная фигура (носовая фигура) -- украшение на носу парусного судна. Фигура устанавливается на гальюн (свес в носовой части парусного судна). На этом же свесе устанавливались отхожие места для экипажа, поэтому в последующее время гальюном стали называть все туалеты на кораблях.

   Рей -- круглое рангоутное дерево, которое служит для несения парусов.

   Штормовые паруса -- специальные косые нижние паруса, которые ставятся во время шторма.

   Эль -- английский вид пива, производимый быстрым брожением.

   Транец -- плоский срез кормы шлюпки, яхты или другого судна.

   Куплеты из песни исполнителя Тома Льюиса "Последний шанти" (перевод с англ. Михаила Островского)

   "Воронье гнездо" -- наблюдательный пост на мачте судна в виде прикрепленной к ней на известной высоте бочки или на площадке марса, где помещается наблюдатель.

   Зюйдвестка -- непромокаемая шляпа с большими полями.

   Румб -- одно из тридцати двух делений компаса, равное 11R. Скула -- выпуклость в передней надводной части судна. Левая скула -- по левому борту, правая -- по правому.

   Ванты -- снасти стоячего судового такелажа. Изготавливаются из стального или пенькового троса и служат для укрепления мачты, являясь оттяжками к борту.

   Раздернуть рифы -- ослабить поперечный ряд продетых сквозь парус завязок (риф-сезней), посредством которых можно увеличить его площадь. Этих завязок бывает на каждом парусе по нескольку рядов (у марселей четыре, у нижних парусов -- два). В зависимости от силы ветра берут один, два, три, четыре рифа.

   Траверз -- направление, перпендикулярное курсу судна или его диаметральной плоскости. Соответствует курсовому углу 90R.

   Шканцы (нидерл. schans) или квартердек (англ. quarterdeck) -- помост либо палуба в кормовой части парусного корабля, на один уровень выше шкафута, где обычно находился капитан, а в его отсутствие -- вахтенные или караульные офицеры и где устанавливались компасы.

   Шкафут -- широкие доски, уложенные горизонтально вдоль бортов для прохода с бака на шканцы (квартердек).

   Полубак (бак) -- надстройка в носовой части судна, идущая от форштевня.

   Лисели (лисель) -- дополнительные прямоугольные или в форме трапеций паруса, которые ставят с внешних сторон прямых парусов на лисель-спиртах.

   Кабестан -- механизм для передвижения груза, состоящий из вертикально установленного вала, на который при вращении наматывается цепь или канат, прикрепленные другим концом к передвигаемому грузу, например якорю.

   1 узел равен 1-ой миле в час или 0,514 м/сек.

   Банка -- второе значение морского термина: участок дна, глубина над которым заметно меньше окружающих глубин, то же, что мель.

   Марс -- площадка на мачте и месте ее соединения со стеньгой. На ней оборудуется "воронье гнездо".

   Постицы -- вынесенные за борта на специальных кницах брусья со штыревыми уключинами (шкармами) для весел.

   Капер -- частное лицо, получившее от правительства патент на право вооружить судно и захватывать вражеские корабли и товары; капером назывался и сам корабль, и его команда, и его капитан.

   Бакштаг -- курс, образующий с направлением ветра угол больше 8 румбов, но меньше 18 румбов, то есть ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку. Крутой бакштаг -- курс, при котором угол менее 135^о.

   Фордек -- носовая часть палубы судна.

   Постицы -- вынесенные за борта на специальных кницах брусья со штыревыми уключинами (шкармами) для весел.

   Гафель -- горизонтальное рангоутное дерево, одним концом подвижно скрепленное с верхней частью мачты, а гик -- с нижней частью мачты. По гику растягивается нижняя шкаторина (край) косого паруса бизань-мачты, по гафелю -- верхняя.

   Бизань-мачта -- первая, считая от кормы мачта.

   Стаксель -- треугольный парус. Ставится передней шкаториной на штаг -- снасть стоячего такелажа судна между мачтами или впереди фок-мачты. Кливер -- парус, поднимающийся по лееру на бушприте.

   Картуш (картуз) -- мешочек цилиндрической формы, сшитый из сырцового шелка, в котором помещается заряд пороха. Применяется в орудиях (картузных), где заряд не имеет гильзы.

   Куршея -- помост, проходящий по диаметральной плоскости галеры от носовой надстройки (рамбата) до кормовой надстройки (тендалета). На куршее в основном находятся надзиратели, следящие за работой гребцов-невольников.

   Планширь -- деревянные перила поверх фальшборта.

   Отваливать (морской жаргон) -- отойти на судне или от борта судна.

   Форштевень -- продолжение киля судна спереди, образующее нос корабля.

   Стрингер -- продольное ребро жесткости корпуса судна. Воспринимают нагрузку общего продольного изгиба. Существуют бортовые и днищевые стрингеры.

   Льяло -- водосток в нижней части трюма. В льяла стекает вода, образующаяся при отпотевании внутренней поверхности бортов, просачивающаяся через швы наружной обшивки и т.п. Вода из льял откачивается помпами и удаляется за борт, обычно они накрыты крышками.

   Бочки изготавливаются из досок (клепок), приготовленных особым образом, а затем стягивают деревянным (чаще всего черемуховым) или металлическим обручами для придания формы бочке.

   Бейдевинд -- курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет менее 90R (меньше 8 румбов).

   Приз -- военная добыча, неприятельское судно или его груз, из которого победители получали свою долю, так называемые призовые деньги.

   Подветренная сторона -- это если судно идет правым галсом, то левая его сторона называется подветренной и обратно. Подветренный борт -- противоположный тому, на который дует ветер.

   Гичка -- легкая быстроходная, командирская шлюпка, имеющая корму с транцем. Служит для посылок и разъездов.

   Drunken sailor (рус. "Пьяный моряк"), также "What Shall We Do with a Drunken Sailor?" (рус. "Что нам сделать с пьяным моряком?") -- народная песня шанти, известная с XIX века. Песня была перепета множеством мировых исполнителей, но часто везде звучит по-разному.