Макдоналд : другие произведения.

Бунраку

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Часть 1.
   1. Лондон улыбается мне своей белозубой лощенной улыбкой самого дорогого города в мире, и подмигивает неправдобоподным, слишком голубым и чистым для него оком бекрайнего неба. Хитрая такая улыбочка получается: с прищуром через тоненькую пелену пушистых следов от самолетов, что вальяжно, как большие и толстые птицы, идут на снижение в Хитроу.
  
   Я стою, задрав голову, втягивая в себя эту немыслимыю безоблачность июльской васильковой голубизны, и дышу, дышу, дышу... Мои лёгкие начинают намекать на то, что им не плохо было бы и покурить, а не вдыхать в себя эту безвкусно-пресную массу воздуха Кью, но им не дают выбора. В очередной раз восхищаюсь своей стойкостью и присутствию воли, выражающейся в воздержании от сигареты уже как полтора дня, однако привычным жестом похлопываю себя по карману рубашки. Багга. Привычки, привычки... где взять от них отмычки.
  
   Оказалось, что в кармане притаилась жевательная конфета, что Верочка, должно быть, положила мне с утра. Перестаю глупо улыбаться, заканчиваю дышать небом и нехотя сажусь в машину.
  
   В четверг утром я возвращаю Верочку в серо-зеленый дом на Хэммерсмите, где ее мама и без пяти минут отчим отделывают новое гнездышко. Трейси, когда-та мадам Лебедев, а ныне просто Фитцджеральд, шурит на меня глаза, и я чувствую улыбку ее почти нового мужа, за ее спиной.
   - Ален, коман са ва? Нос зажил?
   Алeн улыбается своей тысячедолларовой убыкой, но молчит. На прошлой неделе я не удержался и таки врезал ему по его белозубой достопримечательности, так что теперь Трейси закрывает его своим бюстом.
  
   "Ты все такой же русский дикарь", - бросила тогда мне моя бывшая жена, хотя она и знала, что это совсем не так. Лучшая часть моей бесшабашной, наивной и честной русской дикости как-то вся обтрепалась и сошла на нет, и оставила место только скучной и хриплой злости. А в ней нет абсолютно никакой радости.
  
   Почти отъезжая, я краем глаза отмечаю, что Трейси в моем любимом красном платье. Madam Толстая как-то написала про одну из своих героинь, что, дескать, все в ней было правильно выпукло и впукло. Так вот это было именно то самое правильное платье, изобретенное каким-то гением должно быть, который знал все секреты женской выпуклости и впуклости и умело продавал их мужским взглядам. Врпочем, я был слишком зол на Трейси, чтобы посмотреть в зеркало еще раз.
  
   Лоднон улыбается мне свой лучезарной улыбкой, и, хотя я все так же зол, я поддаюсь его лучами и оттаиваю, вмести с мятной конфетой в моем кармане. Ужасно хочеться позвонить, и хочется, чтобы трубку подняла дочка.
   -Speaking, -грустный голос Трейси отдается шумом где-то в конце линии.
   - Трейси, я надеюсь ты не забыла, что Верочке нельзя сладкого на этой неделе.
   Трейси молчит, но по ее упрямому сопению я понимаю, что она тоже злится на меня.
   - Представь себе я это помню! Или ты хотел еще раз напомнить, какой ты у нас замечательный отец?
   Я прервал звонок. Багга, и к чему все это, спрашивается? Уже же и развелись, и ребёнка поделили, и она забрала все свои расчески, тряпки, сумки и прочую женскую блестяще-гремящую требуху из дома - а оно всё никак не уляжется... Скребется, режется, ноет и зудит. Хочется сказать, "дура, ну что ты злишься, а главное зачем теперь", но впоминаю, что я и сам такой же дурак. Ничем ни лучше, словом.
  
   И только Лондон, которому нет никакого дела до моего пост-разводной депрессии, все также подмигивает мне утренним блеском начищенных окон, и я тихонько подсвистываю радио, журчащиму из моей магнитолы. На соседнем сиденье я замечаю забытую темно-волосую Долли, куклу Верочки. Она всегда оставляет мне одну, перед тем как уходит.
  
   Но я все-таки торможу слишком поздно на светофоре. Жестокость приговора была давно известна, но расплата кажется слишком большой за неудавшийся роман с особью женского пола.
  
   Возле офиса я все-таки открываю пачку. "Мы так рады, мы так рады, мы тебя просто обожаем", - пищат лёгкие и от облегчения у меня даже кружится голова.
  
   Гарри хлопает меня по спине в то время как я затягиваюсь и понимающе кивает:
   - Еще целых два дня до конца рабочей недели, крепись.
  
   Я обдаю его табачным дымом и киваю в ответ:
   - Ты не находишь, что этот четверг так обманчив, как пятница. Слишком хорош, чтобы не быть последним рабочим днем!
  
   Гарри скалится и исчезает за дверью в бюро. Я почти докуриваю сигарету, как замечаю Лин. Она идет по улице подняв голову вверх, рассматривая неслыханную голубизну Лондонского неба, и не замечает ничего вокруг себя. Однако она успевает краем глаза заметить меня, допыхивающего остатки никатина, опускает глаза и краснеет. Это хорошо. Значит еще помнит прошлое воскресенье. Она махает мне рукой и краснеет еще больше. Я почти готов бросить ее в ответ нечто, что заставить ее покраснеть до ее розовых пяточек, но решаю припасти комплименты на более уединенное место.
  
   Поднятие в лифте с Лин было необыкновенно приятным.
  
   2. Офис потихоньку заполняется. Гарри уже волочит какие-то аккумуляторы, окруженный толпой разного рода супервайзеров. Я успеваю взять последнюю чашечку кофе, прежде чем автомат сломался в очередной раз; но, видя усталые, печальные глаза нашего бухгалтера стоящего в очереди позади меня, обмениваю кофе на ее улыбку.
  
   На сегодня у меня отмечено только два изобретателя. Значит в разделе радио-техники намечается определенный кризис. В былые времена до двадцати человек приходило со своими изобретениями на дню. Но интерес поутих, и вся изобретательная публика хлынула в раздел робототехники и компьютерных технологий.
  
   Серого вида юноша с сильным эдинбургским акцентов вещает мне о перспективах развития радио-эмиссий и требует всего навсего двести шестьдесяь три миллиона сто пятнадцать тысяч четырнадцать фунтов сорок шесть пенни осуществить грандиозное.
  
   Юноша, как и должно истиннам шотландцам, немного сопротивляется, но в конце дискуссии вынужден признать, что за бортом, кроме идеи о двухстах шестидесяти трех миллионов ста пятнадцати тысяч четырнадцати фунтов и сорока шести пенни ничего не было, и соглашается отправиться обратно в Эдинбург работать над опытным образцом и читать "Основы Радиотехники".
  
   Отделавшись малой кровью и приготовив себе чашечку чая, я перешел ко второму.
  
   Серого вида мужчина решительно зашел в кабинет и сразу попросил меня закрыть дверь.
  
   - Я не буду терять времени, потому спрошу, Вы разбираетесь в радио-технике?
  
   Поневоле он привлек мое внимание. Обычно, я не обращаю внимание на людей, приходящих ко мне. Это лишнее. Сразу перехожу к их чертежам, если оные существуют, или тетрадкам, исписанными странными изогнутыми буквами с немыслимым графиками и логорифмами вычислений. Люди в радио-технике - это абсолютно лишнее, это всего лишь прослойка между внешним миром, полным эмиссий и волн, и приемником. Это мы, люди, придумали для собственного успокоения, что мы - абсолютно необходимое звено в этой цепочке. Глупости...
  
   Человек, сидящий передо мною на небольшом кожаном стульчике, был либо сильно болен в настоящий момент либо сильно пьян накануне. Он смотрел на меня маленькими, настолько красными глазами, что я не мог понять истинного цвета его роговиц. Я также так и не понял, почему его лицо казалось таким темным. Толи от несколько дневной густой небритости, толи от загара, запрятавшегося где-то за этой щетиной, складочками тонких морщин и тусклыми стеклами очков, неровно надетых на усталое, давно покинутое эмоциями лицо. Единственные морщины, которые я на нем так и не обнаружил, были складочки, обычно присутствущие на лицах людей, умеющих или имеющих повод, хотя бы изредка, улыбаться.
  
   Он заметил, что я рассматриваю его, и нервно взъерошил ежик местами седых волос.
  
   - Я... я простите не брит, - он бросил на меня краткий виноватый взгляд, который был таким, прочим, только несколько секунд: В последнее время плохо спал. Вы не могли бы... стакан воды...
  
   Я вышел за стаканом, по дороге прикидывая, не позвать ли мне Гарри. Не то, чтобы этот клиент походил на того, что кинулся на меня с перочинным ножом в прошлую пятницу; или на того ранее судимого изборетателя, что привел с собою детину под два метра тридцать и пригрозил, что я буду видеть оного каждый день на моем крыльце, пока не подпишу патент. Этот, с первого взгляда, казался тихим, немного нервным, но в принципе безобидным сумасшедшим. Отчего-то все же хотелось позвать Гарри, и я даже помедлил в коридоре, предже чем зайти обратно в кабинет. Багга, смешно, право дело. Стало стыдно. Шея в том месте, куда пришелся перочинный ножик, уже почти зажила. Да это и было так, вскольз, крови почти не было. Ну всё, всё. Собрался, вошел в кабинет, подверг работу жетской критике, посоветовал почитать "Основы Радиотехники" и забылся до конца недели. Главное -план готов. Вперед.
  
   - Меня зовут Ник, - изобретатель взял стакан с водой и одним махом вылил в себя все содержимое: Мы должны торопиться - у них сейчас начнется прием. Вы же... вы же разбираетесь в радио-технике?
  
   И, не дождавшись моего ответа, он бросился выкладывать на мой стол груду листов формата А-4. Их было так много, что я перестал пытаться уловить очереденость страниц и просто смотрел за тем, как Ник выпатрашивает свои чемоданчики. Про себя я решил, что дам ему время только до момента, как допью чашку чая, а потом пошлю его к "Основам Радиотехники".
  
   - Я знаю, что вы всегда просите чертежи и авторские разработки. Я внимательно ознакомилася с причинами, по которым Вы отказали другим, а потому подготовился. Я, знаете ли, очень долго и тщательно готовился к этому разговору. Вот... Я принес их все. Еще были кое-какие записки, но это так, мелочи, я думаю, что ОНИ не будут их искать.
  
   Я наблюдал за тем, как он лихорадочно вытряхивает содержимое своих сумок, и невольно отметил, что у него дрожат руки. Я опустил глаза. Я так не люблю иметь дело с людской натурой - намного проще понять сущность через документы. Люди... они так сложны, и никакая личность, абсолютно никакая, не помогает понять, есть ли крупица гения в их творениях, что они приносят на стол, или нет. Надо отодвинуть людей в тень, забыть о них, сосредоточиться на деталях, и ни в коем случае не смотреть им в глаза. Никогда. Ничто так не сбивает и не нарушает гармонии оценки, как личный контакт. Посмотрев в глаза, вы не сможете сказать нет...
  
   - Это последний экземпляр, - он разрушил наше молчание.
  
   Маленький коробок, не больше спичечного, выглядел как миниатюра радио-приемника с крошечными джойстиком, управляющим волной настройки. Аппарат выглядел вполне безобидно, скорее напоминая игрушечную магнитолу. Единственное различие - большая борозда, практически полсантиметровая царапина на спинке приемника, по идее, делающая прием волны гораздо менее качественным, если невозможным.
  
   Он начал быстро крутить джойстик, от чего радио-волна запрыгала с показателя на показатель. Мы слышали только отдаленный шум, шорох, пробивалась какая-то музыка, далекие голоса радиостанций шептали незнакомые слова, а радио-волна все искала что-то, существующее только в сознании изобретателя.
  
   Наконец мы перестали слышать какие-либо голоса станций и погрузились в мир тихого потрескивания и пощелкивания. И больше ничего.
  
   -ОНИ должны быть там, - изобретатель продолжал ожесточенно крутить джойстик: Они должны быть там, они на этой волне каждый четверг. Я знаю, я теперь так много о них знаю. И, боюсь, они знают обо мне так же.
  
   Но вокруг нас был только легкий шум бриза радио-волны.
  
   Я допил чашку чая, поставил на стол, и про себя проговорил короткую речь, суть которой сводилась к просьбе вернуться обратно к чертежам и зайти ко мне с более детальной проработкой через полгода.
  
   В комнате стало очень тихо, так как бриз радио-волны, одно время свистящий из приёмничка, и тот сник. Я даже удивился качеству этой необычной тишины, повисшей в кабинете. Такая абсолютно вакуумная, нейтральная пустота. На краткий миг я подумал, что не слышу тикания своих часов, и Гарри, работающий в соседнем кабинете, вдруг перестал наполнять нашу комнату рыком своего смеха и переливами манчестерского акцента. Я потянулся за настольными часами, стоящими на крае тубочки и нечайно опрокинул стаканчик с карандашами. Содержимое разлетесь под стол, ударяясь в кафельный пол и ножки стула. Точилка отскочила от пола несколько раз, прежде чем отрикашетить от напольного вентилятора. Мини-степлер, спрятанный где-то на дне стакана, тяжело рухнул в металическую корзинку для мусора. Корзинка зашаталась и покатилась по полу....
  
   Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что все произошедшее не произвело ни одного звука.
  
   Вокруг нас по прежнему висела прозрачная тишь, впитывая все, что издавало звуки. В голове откуда-то пронеслась мысль о чем-то большом, тяжелом и темном. Мысль была слишком быстрой, чтоб я успел ее поймать, а я сам вдруг стал слишком слабым, чтобы сделать хотя бы какое-то движение. Я все так же смотрел в глубь комнаты, но вдруг стало тяжело дышать, и мозг перестал улавливать какие-либо колебания сознания. Стало неистепимо жарко, в этом костюме, рубашке и удавке, под названием галстук.
  
   Я в очередной раз пожалел, что надел его с утра, но тут добавилось и новое. Мне вдруг показалось, что петля галстука стала суживаться, и воздуха, поступающего в легкие, стало становиться все меньше и меньше. Я почти физически ощущал, как легкие не дозаполняются кислородом, и болезненно сужаются за моей грудной клеткой. На краткий миг вспомнился Амстердам и я, сидящий в кофе-шопе с грибочками, слишком профессиональными для моего любительского сознания, испуганное лицо Трейси и мои ощущения того, что я выхожу из тела, и единственное, что меня держит - это мои легкие, в которых все-таки осталось достаточно кислорода до момента, как бармен заметил, что я слишком быстро захотел перейти не в свою футбольную лигу, и всадил мне шприц. В этом не было боли, не было отчаяния. Была только удивительная беспомощность и осознание того, что единственное, что тогда держало меня в моей футболке, джинсах и кроссовках - это мои легкие, которых может быть либо слишком много, либо болезненно мало.
  
   Я вдруг почувствовал, как нечто теплое ударилось мне в левое ухо и поползло по шее. Это что-то теплое начало пробивать себе дорогу вниз, по шее и груди к сердцу. Я хотел было смахнуть его, но руки налились странной теплой тяжестью, кисти словно расплавились на коленях, а главное - я ни как, ну ни как не мог вспомнить, как их поднять.
  
   Ник вдруг резко нагнулся над столом, взял мою голову в руки и притянул к себе так, что смог говорить мне прямо на ухо. Я видел все его движения - как он держит мою голову, как притягивает ее к себе, но почему-то совершенно при этом ничего не чувствовал. Его губы зашевелились, и я с трудом различил пару слов:
  
   - Уже началось... вдох... сделайте вдох...
  
   Я почти не слышал того, что он шептал мне на ухо, и скорее пытался читать по его губам. Я разбирал от силы одно из пяти слов, а потому с трудом складывал их во фразы. Впрочем, сложенные, они тут же теряли смысл:
   - Они высывают все волны... звук уходит и... Все, кроме звука голоса, хотя и это дается с трудом. Вам кажется, что я говорю шепотом, но, на самом деле, я кричу вам прямо в ухо... вдох... сделайте вдох - иначе не хватит кислорода...
   - Вы не можете практически ничего слышать, так как они втягивают все шумы для чистоты своей волны... вот, сделайте еще один вдох... Я сначала не мог понять, почему их так хорошо слышно, а потом осознал - не важно, где ОНИ находятся, они очищат любое пространство... Чем больше шума вокруг, тем больше перегрузка... дышите, не забывайте делать вдох...
  
   Горячее нечто ползло по груди, и, когда оно почти остановилась у сердца, которого я больше не сог слышать, я разобрал звуки, исходящие из мини-приемника.
  
   Посередине нависшей тяжелой, давящей, скрипучшей тишины, я явственно раслышал, как кто-то, высоким срывающимся, голосом начал перечислять:
   - Запишите, Пхарати Анита, Анита Пхарати, цвет желтый; пишите дальше: Торстен Забротский, Забротский Торстен, цвет бирюза; Анджелла Крейг, Крейг Анджелла, цвет неустановлен, приписан черный до дальнейшего; Джонатан Патчерстон, Патчерстон Джонатан, цвет голубой два, ре-установлен.... Пхарати Анита...
  
   Этот скрипучий, невыносимо высокий, мучающий голос, был так сдавлен, как будто этот кто-то сдерживал рыдания, или ему было слишком тяжело говорить. Он останавливался, и начинал снова, также болезненно протягивая и постанавая на каждом имени. И было не понятно, мужской ли это голос или женский. Не было понятно, молодой ли это голос или пожилой. Голос казался таким искаженным, что мог принадлежать любому. Было только слышно, как это кто-то тяжело заглатывает воздух, и болезненно движется от имени к имени, как будто каждое слово приносит огромную боль.
  
   - Анита... Анита Пхарати, цвет очень желтый, очень... Это самый желтый цвет из последних. Надо голубого... очень надо голубого... попробуйте изменить угол и дать ему забвения. Пусть будет больше боли. Столько, сколько он может выдержать, а потом дайти самого легкого из забвения. Это даст голубой...
  
   Когда жар бороздки чего-то теплого, движущегося по моей груди, стал абсолютно невыносимым, я попробывал сжать пальцы, и когда понял, что могу медленно двигать ими потянулся к приемнику.
  
   - Джонатан Патчерстон... уже голубой достаточно, позвольте памяти умереть, а затем...
  
   Я дотянулся до джойстика и выключил аппарат.
  
   Вдруг стало так много воздуха, так много, что я закашлялся от этой лавины, обрушившейся на меня за несколько секунд. Казалось воздух был у меня в легких, и в гортани, и во рту, и даже во всех остальных частях тела, где, казалось бы, ему не должно было быть никакого места. Я долго и хрипло кашлял, и все тело сотрясалось при каждой порции воздуха, что я пытался выдавить из себя.
  
   На столе зазвонил телефон, и я обрадовался этим дребезжащим переливам, обычно так раздражающим меня. Гарри за стенкой начал рассказывать что-то смешное, так, что пол-отдела дружно засмеялось. Вентилятор гонял воздух по комнате и посылал слабые урчащие вибрации. Кто-то на высоких каблуках прошел возле закрытой двери, мои часы продолжили тикать, и я услышал стук своего сердца.
  
   Я потянулся к уху, а когда отнял пальцы, увидел кровь. Темная бороздка проползла под сорочкой и остановилась где-то посередине груди.
  
   Ник по-прежнему сидел напротив меня, взгляд его красных глаз казался уже менее сумасшедшим, и он даже поправил очки на переносице:
   - Я же говорил вам, что вы должны дышать. Просто было слишком много шумов, и они вытянули все, до чего смогли дотянуться. Впрочем, у меня тоже по первости была такая реакция, не расстраивайтесь. Я помню, даже потерял сознание, поэтому затем я держал под рукой кислородную подушку. Лучше слушать это вдвоем, тогда можно помочь друг другу, но я никого не вовлекал. Одних не хотелось, а тех немногих, кому мог доверять, и кто бы понял, те боялись. Правильно делали, конечно, но это не помогает науке. В науке надо рисковать, надо уметь жертвовать - это единственная цена прогресса. Поэтому то я и должен был идти ва-банк и вовлечь профессионала. Вы же, правда, разбираетесь в радиотехнике?
  
   Я с трудом разлепил губы. Голова все еще кружилась, и желание облегчить желудок прямо в корзинку с бумагами росло с каждой минутой.
  
   -Что это... - я услышал свой, отчего-то ставшим хриплый и больным, голос: что это было?
  
   Ник бросил на меня почти осознанный взгляд, с которым так не вязалось его безумное лицо:
  
   - Это список мертвых.
  
  
   3. Когда Ник ушел, а я восстановил дыхание, мне понадобилось еще пару часов, чтобы найти силы встать, понять, что я могу ходить и говорить, собрать все, принесенное Ником в пакет, и отнести Гарри.
  
   Он хотел было выдать очередную шутку, но, увидев меня, спросил:
   - Что, опять неудачливый Эйнштейн бросился тебя душить?
   - У меня такая плохая репутация? Да нет, сердечко пошаливает. Мне моя бывшая всегда говорила, что я скурю себя в могилу. А если не скурю, то сопью. А если не сопью, то пропыхчу.
   Ник помог мне сесть и принес воды.
   - Эван, надо с этим бросать. И с куревом, и с рецензиями. В конце концов, ты мог бы дать кому-то шанс. Либо твоим легким, либо клиентам.
   Гарри всегда называл меня "Эван" вместо "Иван", но я не возражал, так как Гарри, и единственно ему, за огромное, бекрайнее сердце, можно было простить многое.
   - Эван, ты прав. То, что нам приносят - это отнюдь не образец совершенства, но ведь они пытаются...На прошлой неделе тот бедолага, которому ты отказал, пытался брызнуть в тебя кислотой, так?
   - Ну, это было так...
   - Два месяца назад дамочка субтильного вида, чьи мечты ты разбил своей рецензией, набросилась на тебя и стала душить. Не спорь. У тебя редкий дар убивать словом. Одну и ту же мысль можно оформить так, что у человека появится надежда. А можно разом убить все, что давало вдохновение.
   - Это все не так. Мы только одно из учереждений, и я просто не могу брать все, что приходит к нам...
   - Когда-нибудь это плохо для тебя кончится.
   Я знаю, что Гарри шутил, но на миг дышать стало труднее.
   - Вот, посмотри. Так и не понял, что это - я протягиваю Гарри мини радио-приеник: Еще не понял, есть ли в этом нечто, достойное твего внимания. Заметна пара недоделок, я уже смотрел начинку, но я не хочу ничего делать до тебя. Просто, хочется знать твое мнение.
   - А чего так замечательно выглядим-то? - Ник осматривает меня и кажется пытается по запаху определить, употреблял ли я какой-нибудь напиток, более крепкого содержания чем чай или кофе.
   - Не пил я, не пил... пока в смысле. У меня... было что-то вроде... приступа что-ли...
   - Ты свои голландские запасы то допыхал?
   - Да не пыхал я. Ну... в смысле, что в последнее время.
   - Ну значит просто старость такая у тебя начинается.
   Гарри смотрит на аппарат Ника и качает головой.
   - С первого вида ничего такого, что привело бы меня в душевный трепет.
   -Ну, это не Памелла, если ты об этом.
   Гарри скалится своей доброй хитрой улыбкой, но берется за тесты.
   - И что ты от этого ожидаешь?
   - Мне кажется... - я с трудом подбираю слова: мне кажется это взлом кода. Ты помнишь, я тебе рассказывал, как еще в университете, шутки ради, мы играли с правительственными кодами радио-связи. Может, это простро выход на определенную частоту. Я... я пока не понял.
   - Ну если ты не понял...
   - Просто поиграй с этим. Меня не столько интересует начинка, сколько выходы. Куда, каким образом, и кто там...
   -А что говорит творец оного?
   Я не тороплюсь с ответом, тщательно подбирая слова:
   - Да ничего не говорит. Бред какой-то, ну как всегда, ты же и сам знаешь.
  
   Гарри кивает и уходит в свою лабораторию. Он никогда не дослушивает до конца. Поэтому-то с ним так и легко работать - ненужно говорить "потому что", а он никогда не спрашивает "почему".
  
   Странное дело, сбыв аппарат, я начинаю чувствовать себя гораздо лучше. Еще никогда раньше головная боль не проходила так быстро. Как только аппарат скрылся от моего взгляда - исчезли последние крупицы боли.
  
   4. Бывают дни, когда происходящее с тобой не совсем понятно и самому тебе. Просто встаешь с утра, подходишь к окну, видишь дорожки сада, заливаемые мелко-калиберным английским дождем и спрашиваешь себя, куда же делось то, наполняющее тебя золотой нежностью, солнце, которое было еще день назад. Еще день назад, бескрайнее голубое небо просило о забвении и прощении перед тобою всего, что только хранилось в темных уголках души твоей. А сегодня, прощения уже нет, и есть только Лондонский дождь методично смывающий с твоих окон воспоминания о солнечных лучах, целовавших их еще накануне. Зачем нужно солнце, если оно предает тебя этой мокрой жижице, сочащейся с серой талой тряпки, в виде разорванного мокрого облака. И боль в том, что ты знаешь, что голубое небо забвения где-то там, до куда ты, маленький смертный, не дотянишься из своего домика в Кью Гарденс. Можно рвануть в Хитроу, взять билет на Москву, подняться над облаками и увидеть солнце...
  
   Я позвонил Трейси, но телефон молчал. Я мог бы упрекать ее за сотню разных женских грехов, а она меня за тысячу мужских, но мы договорились, что это никогда не будет наказание ребенком.
  
   Но телефон молчал, и серые капли продолжали дизенфицировать мой дом от вирусов счастья, радости и солца. Еще три дня, до того как я смогу взять ребенка к себе...
  
   В офисе все также серо, как и в окружающем мире. Очередь за кофе опять закончилась прямо за мной, и наш архиватор получила мою чашку кофе в придачу с моей же серой улыбкой. И надо же, это пятница.
  
   Я перебираю документы у себя на столе, как Лин, которая сегодня в наименьшем мини из ее гардероба, обрадовавшим бы меня в другой любой день, но только не сегодня, объявляет, что у меня посетитель.
  
   Я не хотя пытаюсь сконцентрироваться на женщине лет сорока заходяшей в мой кабинет. Она чуть-чуть полновата в бедрах, но ей это даже идет. Этакая Лиз Тейлор с налетом матрешки. Я право не знаю, почему именно я обращаю внимание на ее фигуру, и пытаюсь перевести взгляд на точилку на моем столе.
  
   - Роксана, - говорит она по-русски, бросает мне визитку и усаживается в кресло напротив.
   Скольжу взглядом по ее визитной карточке - Clairvoyant и прочая сообразная нелепица.
   - Я ясновидяшая Роксана, гадания и предсказания. Я предпочитаю по русски. Ненавижу, когда люди говорят по английски с сильным славянским акцентом, но продолжают делать вид, что британцы в десятом поколении. Надо гордиться тем, что ты есть.
   - Вы, простите, из России?
   - Нет, я армянка. Я могу и по армянски, у меня два родных. Но кстати об Армении: cамые лучшие ясновидящие всегда выходили из нашего рода. У армянок особой талант. Если его правильно развить и иметь возможности, то нам нет равных.
   Звоню Лин узнать, почему ко мне впускают всякого рода прожигателей моего времени, но узнаю, что Роксана пришла на время Ника Уэйва, с которым у меня была встреча вчера.
   - Я по поводу аппарата, который Вам принесли вчера, - Роксана смотрит на меня глубоким темным взглядом из под пышной челки черной копны волос. Невольно отмечаю, что у нее к тому же и красивые глаза, но опасные такие: забирающие внутрь. Она улыбается и оголяет идеальный ряд белейший зубов, окруженных ореолом красной помады.
   - Я вас очень хорошо понимаю, - Роксана улыбается и проводит рукой по мягкой линии ее каре: очень даже хорошо. Для таких людей как вы, технологов, все ассоциирующее с нами, ясновидящими, кажется нелепицей. Единственное утешение, что такими же мы видим и вас. Я могу Вас всего прочесть как на духу - военное училище радиосвязи, гарнизоны во всеми забытой дыре, сокращение армии, иммиграция... В вашей жизни нет и намека на веру в чудо.
   - Неправда, я свято верю, в то, что кофе в автомате всегда кончается на том, кто стоит в очереди за мной. По-моему, это вполне убедительное чудо.
   Она смеется, отчего ее пышное бюст начинает колыхаться, а челка подрагивает на маленьком аккуратном лбе. Продолжаю упорно концентрироваться на точилке.
   - Ну к делу, - Роксана наклоняется над столом, отчего ее бюст пододвигается ко мне еще ближе, и бедная точилка должно быть уже закипает под моим взглядом: Я очень рада, что вы раздяляете нашу веру в маленькие приятные чудеса, однако бывают вещи и более широкого масштаба. Ник попросил меня прийти сюда. Он сказал, что вам необходимы свидетели или эксперты, так что я готова помочь вам чем могу.
   Не смотря на приятность нашего общения, я уже почти готов открыть рот, поблагодарить ее за внимание и попросить заняться своими делами, как она перебивает:
   - У вас дочь четырех лет.
   - Какое отношение это имеет...
   - Я не знаю ни вас, ни вашу семью, я просто вижу вещи, вот и все. Я вижу, что у Вас есть маленькая дочь, и что она живет не с Вами; и последнее Вас отнюдь не радует. Точно так же, я вижу вещи насчет Ника.
   Пока я думаю о том, как же все таки прервать ее и избавиться от нее в ближайшее время, она продолжает:
   - Я ничего не знаю о Вас, я ничего не знаю об аппарате, который Ник показал Вам, но я знаю, что есть правда, а что нет. И я знаю, что Ник говорит вам правду, и то, что те разные, что приходят ко мне подтверждают, что Ник открыл нечто, что ему, и никому другому не полагалось.
   - Кто те разные?
   - Мертвые, - Роксана откидывается на стульчике и начинает барабанить пальчиками у меня на столе: они все мертвые. Разные судьбы, разные причины, но они все говорят о том же. Есть некий список. Список мертвых. Его читают не люди. Читают раз в неделю в разных уголках мира. Зачем - не знаю. Мертвые - они так такие сплетники. Вы бы знали. Слышал звон - и все такое... каждый только мечтает, чтобы поговорить. Так что иногда надо доискиваться до истины. У меня просто нет времени, вы бы видели размеры моего бизнеса. Десять часов каждый день только уходит на то, чтобы...
   - Роксана, - я пытаюсь остановить поток ее речи: вы знаете что-либо о сигнале, который улавливается опытным образцом, что ваш знакомый принес мне вчера?
   - Сигнале... то есть, откуда он идет? - она пожимает плечами: поверьте, это не самое интересное. Какая разница где ОНИ? На другом континенте или в соседней комнате? Важно, кто они. И они, поверьти моему опыту, не люди, и никогда ими не были. Вы же... вы же должны были слышать их. Ник сказал, что он давал вам слушать трансляцию. Ах да... вы же полный профан в нашем деле. Но и вы то должны были услышать это и понять! У них же совсем другие голосовые связки! Им и говорить то сложно!
   - Что еще ваш знакомый поспросил вас сказать?
   - Собственно... просто подтвердить правдивость его слов.
   -Роксана, - я пытаюсь подбирать слова: мы государственное учереждение, которое помогает ученым разрабатывать их идеи и воплощать их в жизнь. Мы не можем разбрасываться государственными фондами на доводку идей, от которых обществу нет никакой пользы. Тем более, мы не можем помогать изобретателям, у которых есть проблемы с восприятием действительсности и которые интерпретируют еще не до конца изученную силу радио-волны как...
   - Я все поняла, -Роксана нервно всплескнула руками: я все поняла. Вы совершенно не поняли, что такое перед вами, и с чем вы имеете дело. Но знаете что, это даже и к лучшему. Я всегда говорила Нику, что это затея ни к чему хорошему не приведет. Я уговорила его отдать вам последний из уцелевших экземпляров, так, чтобы он приобрел покой покрайней мере на какое-то время. Если вы захороните его в ваших архивах, то, может быть, это и лучшее решение. Вы сейчас этого не понимаете, а может никогда так и не поймете, но ОНИ крайне заинтересованы, чтобы аппарат прошел через ваш каталог и Ник получил бы авторские права. Тогда, они бы помогли вам навсегда запрятать его в ваших архивах, а другие любые попытки воссоздать его были бы защищены авторским правом. ОНИ боятся не единичной копии, они боятся эпидемии, и...
  
   Она не договорила, внезапно запнувшись. Она неотрывно смотрела в одну точку где-то на моем столе. Я попытался проследить ее взгляд и понял, что она смотрит на оборотнюю сторону фотографии Верочки. Я сделал этот снимок еще полтора года тому назад, за несколько дней до того, как Трейси одела свое персиковое платье, распустила волосы, выпила залпом рюмку бурбона и вышла, сказав, что она идет на девичник своей подруги из офиса. Я тогда еще подумал, что все ее знакомые уже замужем, но мысль как-то ушла, и я позволил ей уйти. Как будто сейчас это что-то значит.
  
   - Вы оставьте мою карточку, - Роксана поднялась и направилась к выходу: На всякий случай.
  
   Когда стук ее каблуков затих в корридоре, Гарри просунул голову в кабинет.
   - Ты свободен? На счет вчерашней безделушки. По-моему, просто безделица, хотя и забавная.
   - Что там такое?
   - Я удивился, что ты не сказал мне сразу. Это же уоки-токи. То есть принцип тот же: прибор не принимает сигналы станций, только определенную частоту. Где-то есть второй экземпляр, по которому и передают всю звуковую обработку. Искусно сделанно, я почти обманулся. Интересен только корпус. Это как бы остав в оставе. То есть внешний - это коммуфляж, а внутренний -из более легких сплавов - это настоящий. При чем качество звука достигается потрясающее. Можно дать авторское право за корпус, но производители уоки-токи не требуют таких изысков, так как дистанция работы - максимум пара киллометров. Два корпуса, да еще и из таких материалов, - это слишком дорого. А ты знаешь, какая себестоимость у этих изделей. Так что, по сути, изобретение абсолютно бесполезное. Зная твое мнение о бесполезных изобретениях я могу предположить исход, однако, если мы сможем продать идею производителям хай-енд техники, ну или на худой конец Ми-6, то кто знает. Последние правда как всегда не заплатят, но зато наша конторка удостоится какой-нибудь вшивой государственной премии.
   - Я подумаю, Гарри.
   - Ну подумай, подумай, - Гарри скалится и исчезает за дверью.
   Возникает странное непредолимое желание подписасть поскорее патент на авторское право и забыться до начала следущей недели. Я единогласно одобряю вторую часть предложения, но решаю помедлить с первой до... ну хотя бы до понедельника. Чувствую, что мне надо выпить, одеваю пиджак и решительно иду к лифту. Ловлю на себе отдельные удивленные взгляды работников, которые никогда не уходят из офиса в два тридцать, но и они перестают существовать, когда дверцы лифта возбуждающе распахиваются и приглашают меня на уикенд. Кнопочка первого этажа торчит эрогенным красным соском и я с наслаждением нажимаю ее. Всё, всё, всё....
  
   5. Трейси бы презрительно скривила губы, Лин бы шутливо пожурила, и даже Гарри и тот бы усмехнулся, но я все-таки зашел в паб и принял три двойных скотча. Это было, кажется, до пинты Боддингтона, или перед второй пинтой... Мне кажется, там точно было пиво, так как именно после его смешения со скотчом я вхожу в это особенное состояние, когда я готов к чему-то такому, на что абсолютно не хватаем времени и духа в другое время. А главное настроение... это абсолютно особое настроение, когда хочется пробовать разное, и рисковать, рисковать...
  
   Я приобрел бутылку мартини и докупил две бутылки нашей водочки, разбавлять это итальянское пойло. Разбавлять - это для Лин. Она очень хорошая девочка, но английская, вскормленная на коктейлях и сидре. Самому себе я, конечно, праздник портить не буду. И какже же хорошо пойдет водочка с теми смачненькики солеными огурчиками, что я приобрел в русском магазине на Бойз Уотер. Когда я взял "Флагман" за горлышко, я вдруг вспомнил вкус этих зеленых пупырчатых в баночке, и подумалось, что если я еще и докуплю черного хлебушка, то это будет уже и не ужин, а пиршество какое-то. Прошел гордо мимо прилавка с маринованными немецкими огурцами и пожалел их.
  
   На кассе поставил покупки на ленту, не удержался и взял в руки бутылку полюбоваться изящной кириллицей на этикетке. Стоящие сзади студентики засюсюкали что-то за моей спиной, а потом один-таки решился спросить:
   - Вы как считаете, это водка для коктеля подойдет?
   Детсад, право дело. Им бы только пиво глушить пинтами.
   - Мальчик, это не для коктейля, это для души...
  
   Также согревало душу знание о том, что у меня в холодильнике было припасено пару бутылочек Боддингтона, а также того чешского на разлив, что мы прихватили с собой из Праги с мальчишника Гарри. Конечно, это и сравнивать нельзя с радостью от пупырчатых, но пойдет для поддержания формы.
  
   Лин должна была прийти к одиннадцати, так что у меня было еще два часа.
   - У Вас посылка, мистер Лебедев, - консьерж на гейт-хаузе высунулся в окошко и приветливо замахал мне.
  
   Под толстым слоем бумаги оказались компьютерные диски и небольшой блокнот. Я мельком взглянул на первые страницы - какие-то имена и дата напротив. Числа, числа... - скучно. Бросаю блокнот в нижний ящик стола с намерением похоронить его там навсегда.
  
   Я налил себе стакан. "Флагман" был хорош, так что наступление уикенда стало еще приятней. Я вставил в компьютер диск номер 1. В папке находился один документ и 124 звуковых файла. Вордовский документ был кратким.
  
   "Мистер Лебедев,
  
   Спасибо за Ваше время. Как мы и договаривались, я прилагаю вашему вниманию записи, что я сделал с приемника, представленного Вам ранее. За последние полтора года накопилось достаточно много информации, которая вся заархивирована на высланных вам дисках. Диск 1 - это самый интересный, так как это мой колекция "избранного", сумирующая все происходящее далее. Вам, как непрофессионалу, я бы рекомендовал начать с файлов 3-124. Файлы 1 и 2 - это документы, которые могут произвести на вас черезвычайное впечатление. Будьте с ними крайне осторожны, если вы заботитесь о вашем душевном рановесии. Пройдите все остальные уровни, прежде чем вы откроете их. Это оригиналы всех записей, так что теперь у вас полная коллеция, недоступная никому другому. Будьте острожны.
  
   С уважением,
  
   Ник Уэйв".
  
   В гостинной мурлыкал телевизор, напевая что-то высоким женским голосом, в кухне жарился на гриле цыпленок, в ванной бежала вода для моей ванной. Я был в правильном настроении, готовым к риску, но, на всякий случай, я еще включил вентилятор, свет в спальне и прихожей, а также вкрутил дополнительные лампочки в кабинете. Осознания, почему я это сделал не последовало. Сколько было пинт в пабе... меньше трех должно быть. После трех я обычно прыгаю с моста...
  
   Далее я дожен был выбрать звуковой файл. Невольно потянулся к файлам 1-2, но я быстро оттдернул руку и перевел курсор на файл 115. Почему-то потребовалось еще пару глотков алкогольной смеси, прежде чем я нажал кнопку старта. Отметка прогресса звукового файла начала медленно передвигаться, но ничего не проиходило. В телевизоре кто-то засмеялся, вода в ванной продолжала журчать, и золотистый цыпленок в гриле изредка добавлял попшикивание в общий звуковой фон. Когда я перевел глаза на отметку, я понял, что звуковой файл уже кончился.
  
   Было слишком шумно, чтобы я что-либо услышал. Еще пара глотков - и я выключил телевизор. Затем я выключил воду и гриль. Бороздка прогресса звукового файла пополза вправо. Слышалось какое-то легкое потрескивание и на секунду мне показалось, что отметка вздрогнула и на миг остановилась. Но за окном проехала чья-то машина, жильцы на верху продолжали передвигать мебель, и... ничего не происходило.
  
   И когда бороздка доползла до своего максимума снова, я понял, что в комнате еще было достатачно шумно. Я плотно закрыл дверь в кабинет и подложил под низ полотенце. Затем я поставил звук на самый максимум и приложил ухо к колонке. Пополза бороздка...
  
   - Забвение... оно истинного голубого цвета, без примеса других эмиссий. Нельзя спутать, но сложно получить. Много опыта и тренировки... Когда боль утихает и начинает ускользает из памяти, она оставляет тонкий-тонкий шлейф своей тени. Но в некоторых она исчезает так быстро, что оставляет лишь отблеск голубизны. И тогда в списке мертвых их больше нет...
  
  
   И на этом все. Пару кратких предложений, почти шепотом, почти беззвучно. Голос был так тих, что я ничего не мог о нем понять. Даже пол шепчущего... абсолютно ничего.
  
   Я вдруг почувствовал, что протрезвел. Внезапно так, и даже неприятно. Решил пойти налить себе еще один стакан, а затем прослушать еще раз.
  
   В прорез двери кинули рекламу пицы и еще какие-то счета. Я стоял со стаканом в прихожей, размышляя, посмотреть ли, что за счета, или не стоит, как услышал на улице знакомое тяжелое урчание - один из соседей по жилому комплексу пригнал свою гоночную машину. В прихожей было два окна, по одному с каждой стороны двери, и я, бросил краткий взгляд в крайнее правое, чтобы убедиться, что эта все та же серебристая Феррари, а не нечто новое, достойное моего внимания. Машина медленно проползла перед окном, довольно урча своим многоцилиндровым мотором. Затем, за моей дверью, машина почему-то остановилась, и урчание мотора мгновенно затихло. Я вытянул шею по направлению ко втрому окну посмотреть, что происходит, но заметил, что машина все также продолжала ехать по дороге. Через миг я вновь различил знакомое урчание породистой автомобильной собственности, как будто ничего и не происходило.
  
   Я все также всматривался в исчезающую гоночную машину, как заметил нянечку из большого дома напротив, прохаживающуюся с коляской вдоль нашего маленького прудика. Колокольчики на детской коляске методично поигрывали с каждым неторопливым шагом. Когда нянечка скрылась из моего вида, закрытая дверью, я перестал различать дребезжание коляски. Я не слышал не бубенчиков, ни пошаркивания пожилой женщины, поющей что-то для малыша, ни угуканья младенца. Все звуки, в изобилии облипающие меня секундой ранее, вдруг померкли. Создавалось впечатление, что коляска остановилась, и нянечка и ребенок внезапно замолчали, неожиданно прервав их нехитрый диалог. И только пару секундами позже, когда нянечка с коляской появилась теперь уже в моем правом окне, колокольчики возобновили свое методичное тренькание, я вновь мог расслышать тихое пошаркивание обуви по асфальту, и вся та же меланхоличная песенка убаюкивала малыша.
  
   Затем все стихло, так как нянечка вышла с коляской на территорию нашего комплекса. Уже достаточно стемнело, и за окном включились фонарики. Я хотел было выйти посмотреть на улицу, как раздался телефонный звонок.
  
   - Иван, это Лин.
   Лин должна была прийти под предлогом ужина, но это должен был быть наш первый совместный уикенд, так что мы сами еще не знали, что ждать друг от друга.
   - Что-то случилось, ты не сможешь прийти?
   - Да нет, - Лин звучала как-то странно растерянно - я уже на гостевой стоянке. Я просто хотела спросить... удобно ли сейчас...
   - Что ты имеешь в виду? Ты хочешь, чтобы я пригласил тебя еще раз? Скажи, сколько раз ты бы хотела это услышать.
   - У тебя Трейси?
   - Кто?
   Лин звучала все более и более нервно.
   - У тебя твоя бывшая жена? Ты можешь мне сказать, я все пойму. Я всегда чувствовала, что у вас еще не все кончено. В любом случае... если она собирается уйти, то мне лучше подождать, если нет... ты не должен бояться мне сказать об этом... ты меня понимаешь?
   - Лин, она здесь больше не живет, и ты об этом знаешь. Единственный раз, когда я ее вижу, это в четверг, когда я привожу Верочку. По вторникам ее завозит отчим. Лин... может ты просто скажешь, почему ты не хочешь зайти?
   - Потому что у тебя дома другая женщина.
   - Лин, послушай...
   - Я сама видела, как она к тебе зашла. Я... я не уверена, что это была Трейси, так как я видела ее только на фотографии, но она была похожа. По крайней мере с дороги.
   - И давно она, по твоему мнению, зашла?
   - Нет... она зашла, когда я проезжала мимо. Минут пять назад. Я ехала впереди Феррари твоего соседа, и не могла притормозить, чтобы рассмотреть. Я бы никогда не зашла, зная, что она у тебя. Я все понимаю, хотя все и считают меня глупенькой. Есть вещи, которые ты просто чувствуешь, и мне не нужна твоя докторскся степень по радио-технике, чтобы понять, что я не единственная женщина в твоей жизни. Извини... я не хотела ничего такого говорить, просто... позвони мне, когда она уйдет.
  
   Краем глаза я заметил нянечку, везущую прогулочную коляску обратно. Лин продолжала что-то лепетать в трубку, но я не слушал ее. Я следил за коляской, проплывающей по обратной стороне дороги возле моего дома и прислушивался к треньканию колокольчиков. Но тренькание продолжилось и после того, как входная дверь заслонила собой коляску. Я выдохнул.
   - Лин, наверное это был консьерж из гейт-хаузу. Эта каналья ленится разносить почту как только получит и ждет окончания смены. Я все еще тебя жду, если только ты не придумаешь версии получше, почему ты не хочешь заходить. Ты можешь остаться просто на ужин, который правда еще не готов, но это не важно. Представь себе, мужчины тоже волнуются, когда начинают заново. Я подожду столько, сколько нужно.
   - Она зашла к тебе, я видела. Зашла и прикрыла за собой дверь.
   - Лин... если ты пыталась отговорить мне от удовольствия видеть тебя сегодня, то ты почти справилась с поставленной задачей. Я кладу трубку и жду тебя десять минут, прежде чем уйду в глубокий запой, где уже не будет места никаким женщинам. Ни настояшим, ни вымышленным.
  
   Лин всхлипнула и пообещала придти через пять минут.
  
   6. Я уже проснулся, но еще не открыл глаза. И хотя остатки какого-то сна еще стекали по моему сознанию, путаясь в складках воспоминаний о вчерашнем дне, я уже жил новым. Воспоминания о чем-то радостном и теплом согревало меня. Я еще не открывал глаза и обрывочки последнего сна цеплялись за меня крошечными коготками, а потому мысль путалась и терялась. Я вспомнил, что сегодня выходной, и наконец можно будет выпить кофе без опаски, что кому-то в очереди за мной не хватит бурой жидкости, и ее придется обеменять на чью-то вяло-утреннюю улыбку. Но это была конечно не главная причина.
  
   Я открыл глаза. Соседняя подушка еще хранила изгиб женской головки и пахло нежной, теплой и ласковой женщиной. На краткий миг мне подумалось о Трейси, но мысль сама расстаяла с самыми последними снежными комочками сна. Прочь, прочь ложные воспоминания. Там, в комоде памяти, в дальнем углу, за сорочками и бельем, уже больше почти ничего нет, да и было ли.... Обмениваю ложные воспоминания на новые ощущения.
  
   На спинке кровати висела женская блузка цвета ранней лаванды, и первые лучи солнца уже проникли в нее и заиграли на глянцевых пуговицах. Безумно захотелось найти владелицу блузки и вернуть на подушку, еще хранящую память о ней. Для этого пришлось бы встать и что-то на себя одеть, а так хотелось лежать под одеялом, не чувствуя на себя бремени одежды и тревог рабочего дня, и медленно проводить рукой вдоль животика этой нежной, теплой и ласковой женщины.
  
   Зачем то вспомнилась беременная Трейси, и я, гладящий еще округлившийся животик, хранящий нашу Верочку. Прочь, прочь поддатливые мягкие пластилиновые мысли. Я леплю из них ностальгию о том, чего не могло быть. Отчего наша память так мягка и поддатлива? Разве нельзя всегда любить и всегда ненавидеть. Почему рука сама мнет этот пластилин и память лжет, лжет... и кому! Мне!
  
   На последнем месяце беремености, Трейси было тяжело ходить из-за сильных болей в спине, и я носил ее по дому на руках. Затем усаживал в гостиной или кабинете и гладил одной ладонью по животу, а второй по спине. Так боль отпускала, и она засыпала под мое стучание по клавиатуре или телефонный звонок. Еще нежный круглый животик, как идеальный арбузик, был слегка прикрыт маечкой, оставляя мне томящую ложбинку пупика.
  
   Так... нужно срочно встать и принять душ, и тогда все липкие воспоминания о бывшей жене стекут сами по себе.
  
   Я выхожу из спальни и иду на кухню, чтобы сделать чашечку кофе. Лин нет ни в гостиной, ни в ванной, ни на кухне. Слышу чье-то бормотание из кабинета. Заглядываю и вижу Лин в одних стрингах, сидящую за моим компьютером. Глаза влажные, на щеке слегка гобуватый след от ее туши. На этой неделе она у нее голубая.
   - Что случилось?
   Лин вздрагивает и выпускает в мою сторону слабенькую улыбку:
   - Прости, я не слышала, как ты встал. Я здесь читаю...
   Перевожу глаза на экран и вижу звуковые файлы, присланные мне Ником Уэйвом.
   - Это так грустно и так трогательно... - Лин вытерает нос и смахивает очередную голобую бороздку.
   - Ты... ты это читала?
   Я боязливо кошусь на экран, но замечаю, что она открыла только одну из папок, где не было файлов 1 и 2.
   - Прости, я не хотела читать ничего личного. Я рано встала, и мне захотелось послушать музыку. И эти файлы ужы были там. Я думала, что это музыка, прости.
   - Мда... - я смотрю на эту заплаканную женщину и не знаю, стоит ли мне расспрашивать ее о чем-либо.
   Впрочем, Лин, как и большинство женщин, обрушивает на меня всю массу ее впечатления, не спрашивая, хочу ли я об этом услышать.
   - Это чьи-то дневники. Сначала были какие-то странные записи. Они были очень тихие, и я не стала их слушать. Были еще какие-то неприятные записи какого-то писклявого человека, который перечислял каких-то людей. В этом не было ничего такого, но почему-то мне было неприятно слушать. А затем какой-то человек, который представился как Ник, стал рассказывать о себе и о том, что он делает. Иван, это было так трогательно! Кто он? Ты для него что-нибудь делаешь?
  
   За завтраком я намазывал тост мармеладом и пытался следить за ходом мыслей Лин.
   - Иван, он изобретатель. Он случайно поймал некую волну, о которой он мало что рассказывает. Только то, что это было чистой случайностью, после того, как он нечаянно повредил свой опытный образец. Он ловит эти сигналы каждый четверг и иногда, но редко, и в другие дни. Ему кажется, что это нечто таинственное, но, Иван, самое потрясающее в другом. Он уверяет, что каждый эфир - это позыв. Он считает, что мы слышем только зовущего, а есть еще и зовумые. И самое интересное в том, что это вроде какого-то маяка. И даже запись этого эфира может вызвать такой же эффект.
  
   Я решаюсь прервать Лин в тот момент, когда она на секунду останавливает метание в меня своих впечатлений и делает глоток кофе.
   - Лин, этот, как ты его называешь изобретатель, не вполне здоровый человек. Я не знаю, зачем он выслал мне эти записи, и я не понимаю, почему я их еще не удалил.
   - Что ты! - Лин подпрыгивает на стуле так, что все блюдца и чашки на столе издают звон: Что ты! Это же годы его работы! Он где-то упоминал, я не помню в каком месте, что он удалил все дубликаты и оставил только оригиналы и один экземпляр образца.
   - Лин, ты очень впечатлительный человек, но...
   - Пообещай мне, что ты не будешь их удалять. Иван, дай мне слово. Не хочешь, не слушай. Но оставь их, оставь для меня...
  
   Мы сидим молча, каждый думая о своем.
   - Сколько ты прослушала?
   - Я... почти всю папку.
   Я намазываю, должно быть, пятнадцатый слой мармелада и подбираю слова для вопроса:
   - Я... я не слушал этого. Не знаю, о чем там речь, и, честно говоря, и не хочу. Но, раз ты все это прослушала, мне просто интересно... Что ты об этом думаешь? Лин, чего он хочет.
  
   Лин пытается вспомнить, затем снова подскакивает на стуле.
   - Как же! Он ведь упоминает тебя.
   Я перестал накладывать мармелад.
   - Да, да. Он упоминает, что собирается отослать все документы и образцы тебе. Он записался к тебе за два месяца вперед, и когда ты неожиданно ушел в отпуск, он согласился подождать еще месяц, чтобы только попасть на прием именно к тебе. Он говорил что-то вроде... что он полагается на тебя, так как у тебя есть определенная репутация. Там еще что-то было об авторском праве... я не помню деталей. Иван, я думаю, что он просто слышал, что ты хороший специалист и он надеялся, что ты выдашь ему это самое право. Зачем еще он бы обратился к тебе?
  
   Я сижу молча, замерев.
   - Лин, ты же наш архиватор, ты помнишь, сколько авторских прав я выдал за последний год?
   - Ээээ... я не помню точно, ты же знаешь, сколько у нас документов. Я так думаю... двадцать-тридцать?
   - Почему двадцать-тридцать?
   - Это наш средний показатель по отделу. Я это точно знаю.
   - Лин... за последний год я не выдал ни одного авторского права. Я работаю в отделе три года, и за все это время я раписался на авторство только двоих.
  
   Лин смотрит на меня непонимающим взглядом, хлопая голубыми ресницами.
   - Какая разница? Конечно, он не мог об этом знать. Я уверена, что он просто полагался на твой творческий профессионализм.
   Эта фраза была черезчур для вокабуляра Лин, и я спрашиваю, не подхватила ли она его из записей.
   - Может быть. Я не помню. Прослушай сам. Да и вообще, если тебе интересно, то потрать пару часов, вместо того, чтобы мне тебе пересказывать. Но, Иван, я тебе обещаю, там столько трогательного.
  
   Последний коментарий начисто убил во мне любое желание прослушивать записи, и я хотел было что-либо добавить на этот счет, как в дверь позвонили.
  
   На порого стояла Трейси, сильно надушенная, накрашенная и в лакированных туфлях на шпильке. Я был так удивлен этому зрелищу, что забыл притворить входную дверь, оставив на показ Лин, красующуюся в розовых с клубничками стрингах в гостинной. Хотя... может этот просвет между мною и дверью не был таким уж и случайным... не знаю...
  
   Трейси хватило одного цепкого взгляда.
   - Извини, не думала, что ты не один.
   - Извини, не знал, что в нашем бракоразводном договоре был пункт о моем безбрачии.
   - Я не...
   Трейси махнула рукой и спустилась по ступенькам с крыльца. Она всегда краснела, когда сердилась или нервничала. Ее шея, а затем и щеки, и даже лоб стали покрываться красными лихорадочными пятнами.
   - Мой декан пригласил меня на деловой ужин обсудить мою диссертацию. Приглашение пришло неожиданно, а Алан играет сегодня в гольф. Мне было по дороге, поэтому я и заехала. Вобщем... было глупо не позвонить тебе сначала.
   - Ты не открыла мне ничего нового о себе.
   Трейси смотрит на меня и тяжело дышит. Ее губы сжаты, и лицо залито краской. Еще одна провокация, и она бы бросилась на меня с кулаками. О! Она жутко царапается. И кусается то же.
   - Трейси, что тебе надо?
   - Ты посмотришь за Верочкой сегодня?
   - Почему ты спрашиваешь, ты же знаешь, что я всегда рад.
   Трейси передает мне пакет с одеждой.
   - Ее пригласили сегодня на День Рождение, к Флер, ты знаешь эту французскую семью. Мы были у них на новом году...
   От того, что Трейси вспомнила о чем-то, что мы когда-то делили, она побагровела еще больше.
   - Я заберу ее в девять, я не смогу раньше.
   - Конечно, у тебя сейчас другие приоритеты. Я помню декана, как раз подходящий профиль - привелигированный консультант Астра-Зенеки, разведен с большым домом в Кенсингтоне и кучей маленьких на разных экзотичных остравах.
   - Иван, не смей так говорить со мной! Ты как мальчишка! Тебе что нравится дразнить меня! И эти твои подтексты так раздражают меня, так злят! Это так глупо с твоей стороны! Так глупо!
   - Я просто прошу уделять больше внимание ребенку.
   - Все мое внимание уделено ее.
   - За исключение моментов, когда ты прыгаешь с мужчины на мужчину.
  
   Я и забыл как быстро она прыгает и как искусно впивается в лицо. Хорошо, что я успел прикрыть глаза. Цепкая кошачья лапка пробороздила мне щеку и впилась в шею. Пару секунд задержки стоило мне дополнительной оплеухи и второй лапки, ввонзившейся в грудь. Я рисковал, открыв глаза, но успел перехватить ее руку и рывком бросил ее себе на грудь. Затем я скрутил ее руки с острыми коготками за ее спиной и плотнее прижал к себе.
  
   Она брыкалась, но я не оставил ее пространства для маневров. Сколько же ярости и ненависти было в ее глазах. Кажется они стали еще больше и еще зеленее. Она извивалась и пыталась пихаться, а я просто смотрел на нее. Как узок и как ничтожен мостик между привязанностью и ненавистью. Его попросту не существует... мы всегда любим ненавидя.
  
   Я резко отпустил ее. Какая трата времени и сил на обыденный бытовой скандал. Правда той самой нянечке, которая вчера развлекала меня своим шарканьем, сцена кажется понравилась. Она только вывезла коляску чтобы совершить обыденный моцион перед обедом, а здесь такое пиршество...
   - Верочка в машине?
   - Да.
   - Пойдем.
  
   Мы молча пошли в сторону гостевой парковки. Ребенок обрадовался мне, а я ему. Мы взяли всю кагорту ее кукол, и пошли к дому. За все время, мы не обменялись с Трейси не словом. Зачем? Мы никогда не говорили о том, что случилось между нами, и эта случайная перебранка была крайне глупой попыткой начать этот разговор. Может быть, он и не был нам нужен.
  
   Испуганная, правда полностью одетая Лин, ждала нас в гостиной.
   - Верочка, это мой хороший друг, Лин.
   - Привет, - сказала она по-русски.
   - Веруся, Лин говорит по-английски, скажи ей "хелло".
   - Но мы ведь с тобой говорим только по-русски, у нас такая игра.
  
   Лин все также хлопала ресницами, ничего не понимая.
   - Лин, мы с Верочкой стараемся не говорить по-английски. У нас игра, что мы шпионы, и у нас тайный код. Никто не знает, о чем мы говорим, так как мадам экс-Лебедев была не сильна в языках. Да, Веруся?
  
   Ребенок радостоно засмеялся.
   - Так что Лин теперь, тебе придется учить русский, чтобы стать частью нашей команды.
  
   Лин продолжала хлопала ресницами, и, кажется, собиралась заплакать.
   - Лин, у нас еще будет целое воскресенье. Почему бы тебе не отдохнуть сегодня у меня, мы пока съездим на День Рождение, а вечером я нам что-нибудь приготовлю?
  
   Так как Лин не умела краснеть, я так никогда и не понял, когда эта женщина сердилась. Может, когда хлопала ресницами.
  
   7. Родители Флер были осевшими в Лондоне бургундцами. Патрик держал уютный ресторанчик в Вест-Энде, а у Маринетт был собственный салон красоты в Ричмонде. Вобщем-то они были милой парой, за исключением того, что переусердствовали в воспитании своих детей. Каждый раз, когда мы бывали у них с Трейси, я боялся, что она подхватит от них какую-либо безумную идею воспитания.
  
   Так старшая дочь Грожанов, Сесиль, была воспитана в духе полного свободомыслия. По этой причине, в пятнадцать лет, она ушла из дома попробывать, по ее собственному определению, жизни за рамками общественных условностей. Она бродяжничала и сочиняла стихи, которые, кстати, изредка печатали то там, то сям. В семнадцать она вернулась домой только за тем, чтобы занять денег на билет в Азию. Там она провела еще год после чего вернулась довольная своим хождением "за рамки условностей" и, следую ее вокабуляру, желанием осесть в родном гнезде. Сейчас Сесиль работает натурщицей у некоторых лондоских художников и больше всего на свете любит потягивать кокаин, особенно на глазах своих соседей. Я думаю, что при этом ее забавляет выражение лиц некоторых наших общих знакомых. У нее герл-френд, с которой они мечтают пожениться этой зимой в Амстердаме.
  
   Младшая дочь, Флер, была поздним ребенком, и ей досталась уменьшенная доза свободомыслия. Однако это воздержание было восполнено усиленным тренировками йогой, медитацией, классами фортепиано, хорового пения, кройки и шитья и... окультизмом. Последнее было из репертуара Сесиль, почерпнутого в Азии, и доведенного до истерии самой мадам Грожан.
  
   Среди прочих знакомых лиц нашей коммьюнити, мной была замечана странная особа, неопределенного возраста, в огромных роговых очках, с короткой стижкой жестких светлых волос. Она была, должно быть, на полторы головы выше меня, а ее худоба только добавляла какого-то журавлиного колорита. У нее была длиннющая шея, на которой абсолютно терялась тонкая нить жемчуга.
  
   Мадам Грожан, поймав мой взгляд, не удержалась похвалиться:
   - А это наш психолог, Ракель.
   - Ракель? Откуда на этот раз вы выписали это воспитательное средство?
   Мадам Грожан казалась польщенной.
   - О... нам так повезло. Сесиль нашла ее в одном из богемных кругов, вы же помните моего старшего ангелочка?
   Старший ангелочек выплыл с самокруткой.
   - "Кристалл", хорошая травка. Не самая забойная, но для детских праздников в самый раз. Хочешь?
   Я было протянул руку, как вспомнил, что я не на вечеринке у Гарри, и моя дочь в двух метрах от меня.
   - Я не курю, - с серьезным лицом сказал я.
   - Я тоже. Я отдыхаю, - девушка выпустила струйку дыма и улыбнулась лучшей из имеющихся у нее улыбок. Если что, я в моей комнате, не люблю курить одна.
   Маринетт стояла рядом и с любовью смотрела на старшего отпрыска.
   - Так на счет Ракель...
   - Ах да.
   Маринетт расплылась в улыбке, как она делает каждый раз, когда начинат рассказывать о воспитании своих дочек.
   - Вы же слышали, что мы потеряли свекровь, - лишенным каких-либо эмоций голосом произнесла Маринетт.
   - Да, да, примите мои соболезнования.
   - Похороны так дорого обходятся, - Маринетт скривила накрашенный ротик и попыталась изобразить скорбь - Нам очень не хватало гранд-мер, это был такой кладезь... - Маринетт попробывала найти нужное слово, но как-то нужных слов не пришло. - Редкой души женщина, добрейшей души человек. Ну, конечно же, с небольшими странностями. Так ей уже было за семьдесят, так что мы понимали, да и к тому же окультизм сейчас в моде. Они были так близки с моей младшей дочкой, что нам потребовалась помощь из вне после того, как гран-мер не перенесла своего третьего инфаркта.
   - Что именно она делает, эта Ракель?
   - Вы знаете, что самое интересное? Она быле рекомендована самой покойницей. Да, да. За несколько дней до того, как все произошло, гран-мер написала завещание и преставила нам Ракель. Они были уже знакомы на протяжении несокольких лет. Гран-мер была оригиналкой, но она права, ребенку сложно понять концепцию смерти. А вот и она...
  
   Жердопободная дама журавлиного типа склонилась над нами с Маринетт.
   - Это была очень хорошая идея пригласить детишек - это развлекет Флер.
   - Мне сказали в психолог, специализирующийся на... - я вглядывался в безцветные глаза Ракель, пытаясь найти хоть что-то интересное в этой женщине.
   - Пост-мортальных неврозах. Я помогаю людям свыкнуться с идеей о смерти, примириться и идти дальше. Звучит так тривиально, не правда ли? Но на самом деле именно эта дорога дальше дается нам, людям, так необыкновенно тяжело.
   Маринетт замахала кому-то из гостей и оставила нас с Ракель двоем.
  
   Моя проблема в том, что я соверщенно не предаставляю, о чем разговаривать с абсолютно некрасивыми женщинами, особенно с теми, что так давно перестали чувствовать себя женщинами, что рядом с ними, ты уже не чувстовуешь себя мужчиной. Странно разговарить с человеком среднего рода.
   - Принятие действительности всегда тяжело, - Ракель склонила голову, отчего ее ёжик светлых, почти седых волос, почти коснулся моего лба - но лучше смириться с неизбежным и жить дальше.
   - Что именно вы делаете для того, чтобы помочь другим смириться?
   Ракель вяло взглянула на меня и, кажется, слегка зевнула -
   - Единственный ответ - забвение.
  
   Я еле ускользнул от этой выцветшей особи, когда-то прекрасного женского, но нынче серого среднего рода. Кажется, она поняла идею забвения слишком буквально.
  
   Почему-то затем долго думалось о этой Ракель, и о практике подготовки детей к смерти близких, о востоке и всякой тарабарщине, и о многих-многих вопросах и проблемах одновременно. С потоком мыслительной деятельности помог справиться хороший стакан виски. Подумалось, что домой мы можем вернуться и на такси, и к хорошей мысли прибавился второй хороший стакан.
  
   8. Лин меня так и не простила, так что даже неделю спустя, если мы сталкивались в коридоре офиса, она делала вид, что не имеет ко мне даже рабочего интереса.
  
   Стою у автомата с кофе и грустно осознаю, что он опять сломался, потому как какие-то посетители с континента опять запихивали в него тонкобрюшные европейские монетки, вместо аккуратненьких, пузатеньких фунтиков. Чем им не нравиется британская валюта - непонятно. На этот раз случилось уж совсем скверное - поняв, что автомат просто проглатил европейскую наличность,и отплевывать ее назад не собирается, ну и кофе соответственно тоже не будет, европейцы пытались перевести разговор в область рукоприкладства, как то пихание автомата в поддых и постукивание по нему сверху кулаками. Не пережив, автомат сделал коричневую лужу прямо на пол и замер.
  
   Наш бухгалтер, добротная дама в годах и вечном твиде, поняв, что утреннего кофе-моциона не будет, замерла у автомата в посках жертвы для скрашивания утреннего синдрома человека-ненавистничества. Обведя офис тяжелым взглядом, она смотрит вслед Лин и качает головой:
   - Она сегодня опять не спала.
   - Правда? - пытаюсь сравнить Лин сегодня с Лин обычной и не нахожу пять отличий.
   0x08 graphic
- Она мне на парковке сказала, что опять читала. Очень она увлекающаяся девочка, совсем себя не бережет.
   Только здесь я замечаю, что у Лин и правда круги под глазами, а на ногтях остатки давно не смытого алого лака. При чем кажется того самого, что был намазан поверх прошло-недельного розового для нашей встречи в прошлый уикенд.
   - И что же мы читаем по ночам?
   - Исторические мемуары, так она говорит. Но по-моему мнению, это должно быть просто любовные романы. Девочке давно пора замуж. Я тут заметила...
  
   Я готов был услышить самое интересное из, как всегда, необычайно интересных заметок главбуха, но тут в коридоре я увидел быстро движующуюся на меня пышную фигуру в сиреневом шелке. Роксана растолкала бухгалтера и прочих попавшихся ей под ногу консультантов офиса и, схватив меня за локоть, с силой поволокла в мой кабинет. Она очень приятная дама, и я мало сопротивлялся, но синяк все же остался.
   - Чем обязан?
   - У меня срочное.
   - Я так и понял, но обычно я по записи.
   - Я вне очереди.
   В кабинете Роксана захлопнула дверь, пихнула меня на стул и уселась напротив.
   Она пригладила пышную челку темных волос, но я все же успел заметить несколько длинных узких царапин, как от кошачьей лапки, на ее лбе.
   - Кошка?
   - Где? А, это? - Роксана убрала челку, так что я мог рассмотреть царапины еще лучше. - Нет, это бизнес.
  
   При ближайшем рассмотрении царапины стали менее походить на кошачью лапку, хотя бы потому, что их было пять, а не четыре.
   - Как мне помнится у Вас был достаточно мирный род деятельности - карты там разложить, на кофейной гуще погадать. Вы же даже налоги платите - а тут вдруг и такое рукоприкладство. На Вас, Роксана, не похоже.
   - Это точно, я вообще очень аккуратно веду бизнес. Не то что некоторые. Десятки погорают на риске каждый день, а потом их так и не находят. И я даже не про их тела говорю, какое дело до того, где они обретут покой. Где они сами после этого, вот какой вопрос.
  
   - Я же - нет, я очень аккуратна. А все почему? Потому, что я чувствую, где риск не стоит денег, и прямо так и говорю клиентам - извините, но ваш прадедушка был не совсем праведником при его последней жизни, и там, где он находится, не любят, чтобы живые связывались с такими как он. Ваш дедушка не скажет Вам ничего такого, чтобы позволило бы Вам спать спокойно ночью, и он не зарывал клада, как Вам того бы хотелось, а честно прогулял все свои сбережения. Сейчас он должно быть отбывает первые десять из предназначенных ему сотни лет, и никто не разрешал мне связаваться с ним раньше положенного. И если дело попахивает дымком - я и говорю, уносите ноги. Вот почему я и пришла, собственно.
   - И что попахивает дымком на этот раз, Роксана?
   - Я предпочитаю не привязываться к клиентам, особенно к тем, что не понимают риска, а Ник именно такой. Но мне жалко бедолагу, и я ничего не могу с этим поделать. Вы же знаете, что с ним случилось?
   - Что на этот раз?
   - У него был сердечный приступ, он сейчас в больнице и в очень плохом состоянии. С ним лежал другой больной, Маниш, славный малый, выходец из Пенджаби. Прожил прекрасную жизнь - семеро детей, двадцать восемь внуков и двенадцать правнуков. Он умер позавчера, а потом и рассказывал мне, что к Нику в палату приходят каждый день, но приходят не живые, и не мертвые. Он это точно знает. Маниш - индус, а потому у него особенный взгляд на вещи. Он не знает терминологии, распостраненный в Европе, а я никогда не учила кришноинство. Мы оперируем разными терминами, потому возможно некое непонимание, но не в этом вопроме. Маниш вполне узнал Их.
   - Просто уточнить одну деталь, этот Маниш, как Вы говорите, приходил к Вам, извинте, когда?
   - Ну как умер, так и через пару часов на сеансе с МакМаннами появился. Я вообще с покойницей Клэр МакМаннам разговарила в то время. Я получила разрешение на контакт с ней, и все хотела успокоить бедняжку и передать, что ее внучка удачно разрешилась двойней, не смотря на преродовые осложнения. И тут Маниш возьми и вмешайся.
   - Роксана, у меня через пять минут прием, и у Вас остается совсем немного времени для того, чтобы рассказать мне, зачем Вы пришли ко мне.
   - Это как раз насчет Вашего приема. Маниш рассказал мне. Вы знали, что Ник женат?
   - Я - нет, но уже не рад за него.
   - Я тоже. Еще неделю назад он был абсолютно холост, я ему звоню, и тут трубку берет кто?
   - Кто?
   - Его жена. Так и сказала: Ника сейчас нет, но я его жена, и Вы можете оставить Ваше сообщение мне.
   - Допустим, он женился.
   - Это глупости. Вы же видели Ника, это совершенно не вяжется с ним, его образом жизни. А главное, когда ему было дело до этой части жизни, он интересовался отнюдь не женщинами. Я сначала не поняла, к чему это все, а потом прозрела. Вы патент ему выписываете?
   - Я не могу обсуждать детали его дело с кем-либо кроме...
   - Вот, вот. Именно так, с близкими родственниками. Я уверена, у нее даже документ найдется на право наследования. А так как Ник не в состоянии отвечать за себя сам, Они все подготовили за него. Я думаю, у них подробный план и...
  
   Она вдруг осеклась, и так и застыла с открытым ртом. Ее вечная веселая улыбочка растаяла где-то за слоем румян, и взгляд, до того такой живой и теплый, вдруг изменился до неузнаваемости. Словно стакан с горячей водой выплеснули на улицу в трескучий мороз за минус сорок: еще секунду назад это была живительная влага вкусного теплого чая с медом, а уже через миг капли воды застыли в воздухе, и, даже не успев упасть на землю, рассыпались с сухим треском в микроскопическую снежную пыль. Мальчишками, мы развлекались зимой в Иркутске, выбегая на мороз с кружкой воды и наблюдали за ее мгновенным превращением в снежное небытиё. Меня всегда так поражала мгновенность перехода состояний. Это был такой краткий-краткий миг, что всё происходящее скорее напоминало чудо, а не закон природы. Так и Роксана. Она вдруг как-то сжалась и стала казаться меньше своих пышностей раза в полтора, и отчего-то в комнате стало холодно.
  
   В коридоре послыщился стук каблуков, в дверь постучали, и в мой кабинет вошла высокая молодая женщина в очень узком, идеально приталенном брючном костюме. Костюм сильно отдавал Севил Роу, ну или по крайней мере Миланом. Я потом понял, что она казалась такой высокой не столько из-за роста, которого в ней, должно быть, было отнюдь не более метра семидесяти пяти, а из-за высокой шпильки. А может это была ее слегка анорексическая худоба и какая-то особая осанка, что делала ее еще выше. Она была похожа на одну из балерин Мариинка - такая же правильная прямая спина, такая же длинная гибкая шея, такие же мягкие и в то же время сильные руки, такие же выдающиеся скулы, туго обтянутые матовой бледной-бледной кожей. На висках у нее просвечивалась сеточка тонких синих капилляров. Я запомнил ее такой с первого нашего знакомства, и, странное дело, с тех пор, да и гораздо ранее, я успел зыбыл многие лица моих бывших друзей и родственников, а вот ее тонкое и породистое, хищное лицо я помню вплоть до мельчайших деталей.
  
   - Господин Лебедев, - ее голос оказался странно хриплым: Меня зовут Олив О'Лейли, у меня к Вам назначенно на девять по вопросу о Нике Уэйве.
  
   Она с силой пожала мне руку, и, без дальнейшего приглашения, взяла второй кожаный стульчик, и села чуть поотдаль от Роксаны. Я не думаю, чтобы она посмотрела на Роксану хотя бы раз, за все время ее пребывания в кабинете. Ее абсолютно не смущало присутствие кого-либо еще при нашем разговоре. Даже более того. Мне вспоминается, что она вела себя так, как буд-то этот кто-то даже и не существовал. Она открыла светло-зеленый портфель, что принесла с собою, и выложила мне на стол пакет с документами. Я невольно обратил внимание на ее руки. Такие длинные тонкие пальцы с острыми, хорошо отточенными ноготками. Она также быстро перешла к делу, попрежнему, абсолютно не обращая внимание на Роксану:
  
   - Я веду дела Лолы Уэйв, супруги и попечителя Ника Уэйва. В пакете моя визитная карточка. В данный момент я также представляю интересы господина Уэйва в связи с его временной недееспособностью. Нам поступили документы об обобрении его прошения на получения авторского права, и всеми дальнейшими делами по этому поводу буду заниматься я.
  
   Я хотел было вставить свои комментарии по поводу того, что авторское право еще не гарантировано, но она не давала мне шанса вставить даже одно слово в поток ее речи:
  
   - В связи с тем, что дело Ника Уэйва практически закрыто, от лица его семьи я хотела бы поблагодарить Вас за содействие. К сожалению, Ник не в состоянии сделать это сам, но я уверена, что, когда состояние его здоровья позволит ему, он неприменно выскажет свою благодарность лично. В пакете находятся все необходимые документы и инструкции для Ваших дальнейших действий. Для того, чтобы сократить время на документооборот и прочие формальности, инструкии подготовлены в крайне детальном виде. В связи с этим, я уверена, в дальнейшем Вам не потребуется тратить Ваше время на дальнейшую корреспондению или любой другой вид коммуникации между Вами и Ником Уэйвом или его семьей.
  
   Затем она сделала краткий перерыв, которого, впрочем, было бы в любом случае не достаточно, чтобы я смог что-либо ей возразить. Это была краткая-краткая пауза, однако Роксана, до того не подававшая каких-либо признаков жизни, вдруг подняла на нас глаза и, казалось, прислушилась:
  
   - Что касается других лиц, вовлеченных в дело Ника Уэйва, то их интерес будет обязательно рассмотрен, но в частном порядке и вне данного контекста. В любом случае, я хотела бы Вас заверить, что для нас данное дело является закрытым, и что все дальнейшие рассмотрения не будут иметь никакой причинно-следственной связи с Вами.
  
   И прежде чем я успел ей что-либо возразить, ну или, хотя бы согласиться, она закрыла свой потфель, поднялась, и подала мне руку для прощания.
   Я подал ее руку в ответ, и она слегка задержала ее. Мне показалось, что что-то кольнуло мою ладонь, и в ту же секунду, быстрая каруселька памяти пронеслась у меня перел глазами. Я отчего-то вспомнил Ника: как он пришел ко мне на прием, как он выкладывал бумаги, свой опытный образец, как мы говорили о его работе. Вспомнилось также о том, что все сказанное им показалось мне нелепым и бессмысленным, не имеющим никакого практического коммерческого толка, хотя Гарри и говорил, что это все же стоило патента. Потом, кажется, мне еще стало плохо, но это оттого, что я слишком много курю. Я также вспомнил, что я закурил снова в тот самый день, и что потом никак не мог остановиться - должно быть выкурил пол-пачки за три часа. Как смешно! Я вспомнил все чашки чая и кофе, что выпил в тот день, а также тот ужасный сендвич с огурцом, что пришлось съесть на ланч. А затем еще прогноз погоды вечером, а потом еще пицу с ветчиной. Было еще какое-то пиво, еще пиво, и еще пол-пачки сигарет. Новое постельное белье в клетку, на котором, я кажется помог себе заснуть обычным способом, вспомнив Лин. Снился сон про Иркутск, про топленый горький шоколад... Зачем я все это вспомнил именно тогда? Я не знаю. Словно пленка с фильмом пронеслась передо мною и снова исчезла в уголках памяти.
  
   При том, пленка то прокручивалась быстрее, то замедлялась. Кофе, сендвич, пица, телепрогаммы - пронеслись вскольз, я даже не уверен, что я действительно о них вспоминал. Разговор с Ником прокрутился немного медленнее. Мне даже показалось, что в какой-то момент он прокручивался то вперед, то назад, в точности, как мы делаем на ДиВиДи проигрывателе, когда пытаемся понять, было ли всё таки белье на Шерон Стоун в той самой сцене или нет.
  
   Бывают такие моменты микро, что укладываются в одну секунду, но успевают напомнить о столь многом. И кто сказал, что временем можно измерить объем. Время - лишь показатель качества носителя информации: так много записать и воспроивести за доли секунды... Лезут мысли о Голландии, или нашей квартире в Кью, где мы доставали наши вечно-зелёные запасы и время уходило, и было столько мыслей о столь многом. А потом глянешь на часы - а прошло всего десять минут. Или вообще только пять. А может и пять часов. Только в таком состоянии понимаешь, как условно понятие времени, и как сложно устроен человечский мозг. Хотя может быть и душа?
  
   А потом она отняла руку, и пошла к выходу, так и не бросив взгляда на Роксану. Я открыл ей дверь и проводил до лифта. Она бросила мне коротенькую, вполне официальную улыбочку, но у нее других и не было. Я вообще удивлялся тому, что у нее есть мышцы, воспроизводящие улыбку. Такая функциональность и вдруг лишнии эмоции.
  
   Идя по коридору обратно, я бросил мельком взгляд на автомат с кофе (а вдруг починили - я ведь верю в маленькие приятные чудеса) и заметил нашего главбуха, беседующего о чем-то с Лин. Освещение в той зоне было не особенно хорошим, но меня все таки удивил какой-то синюшный цвет лица Лин. Я помнится еще подумал, что ей и вправду надо было б побольше спать, и больше отдыхать. Подумалось, что хорошо бы ей позвонить сегодня вечером и просто поговорить и том, о сем, без намеков, так...
  
   Когда я подошел к кабинету, он оказался закрытым. Мне казалось, я уходил, оставив дверь открытой - всегда так делаю, если там остался клиент. Я дернул ручку, но она не поддалась. Дернул еще раз - но дверь так и не открылась. У меня создалось такое ощущение, что кто-то держал ручку изнутри и не давал мне возможности войти, что было, конечно же, нелепо.
  
   - Роксана, Вы могли бы открыть дверь?
  
   Я позвал ее еще раз, но никто не откликнулся. Щелка для ключа была совсем небольшая, так что я не мог толком ничего разглядеть.
  
   - Гарри, - я зашел в соседний кабинет за помощью: ты не мог бы посмотреть.
  
   Через пару минут толпа из нескольких зевак, они же трудолюбивые сотрудники офиса, собралась у меня возла кабинета, обсуждая наши дальнейшие действия.
   - И что, там точно клиент?
   - Оставил ее пару минут назад.
   - Так что она не отвечает?
   - Эй, Роксана, Вы меня слышите? Вы могли бы попробывать открыть дверь с Вашей стороны?
   - Да она ручку держит!
   - Зачем ей держать.
   - Ну я не знаю, сам посмотри: ручка не поворачивается.
   - Бред какой-то.
   - Здесь всякие клиенты бывают, ты же знаешь. Шея-то зажила после перочинного?
   - При чем здесь шея, и дверь закрытая?
   - Ну у тебя шея и в первый раз была не при чем, а потом скорую вызывали.
   Подошел главбух и принял участие в обсуждении.
   - Скорее всего дверь захлопнулась.
   - Ломать будем?
   - У нас бюджета на новую дверь нет, лучше через окно.
   - Это же третий этаж.
   - И что?
   - У Вас бюджет на нового специалиста есть?
   - Сокращение штатов по собственному желанию у нас всегда приветствуется.
  
   Гарри закрыл дверь с собственный кабинет и попытался покричать нам что-то нецензурное изнутри. Гарри все хорошо услышали, но это, при его голосовых возможностях, было и не удивительно.
   - Это был тест: она должна была услышать. Эй, дама, Вы нас наверняка слышите, так что попробуйте дернуть ручку на себя.
   - Может, ей плохо стало.
   - Иван, Вы ей что, в патенте отказали? Может, у нее и вправду сердечный приступ там?
  
   Мы перестали дергать ручку и перешли к обсуждению деталей того, кто полезет через кабинет Гарри в окно моего кабинета. Мы спорили должны быть пару минут до того как заметили, что дверь открылась. Никто не прислонялся к ней, не вертел ручку, не надавлил на косяк. Мы просто забыли о ней на пару минут, а когда повернулись к ней снова - она была приоткрыта.
  
   Главбух толкнула дверь носочком ботинка, и дверь, с присущим ей противным скрипом, медленно открылась.
  
   Роксана все так же сидела на стуле, спиной к нам, стоящим в дверях. Я позвал ее, но она не повернулась.
  
   - Кто-нибудь, позвоните в скорую.
  
   Я подошел к Роксане поближе и заметил, что ее шея слегка дергается. Затем я обогнул стул так, чтобы видеть ее лицо.
  
   Сначала я мог видеть только кровь. Ее щеки, лоб, подбородок, шея, ладони - все, что я мог видеть и все, что не было прикрыто платьем, было в крови. Ее пышная челка темных волос прилипла к голове вязкой темной массой. Я не мог быть уверен, но мне показалось, что у нее на затылке была глубокая рана, из которой, сочилась какая-то жижица - кровь, вперемешку с чем-то еще. Я мог разглядеть краешек ее правого уха -мочка была так сильно повреждена, что была практически оторвана от уха и висела на тонком лоскутке кожицы. На лице было так много крови, что я не мог разглядеть, были ли повреждены глаза или нос.
  
   Она сидела на стуле, в той же позе, что я ее и оставил и не произносила ни звука. Только ее шея тихонько подрагивила в такт ее сердцебиению. Ее руки лежали на коленях. Пальцы согнуты, ладони ввех. На ее руках было также много крови, но, мне показалось, что руки не были повреждены. Скорее кровь просто стекала с одежды, либо она касалась лица руками.
  
   Я хотел было коснуться плеча Роксаны, чтобы понять, находится ли она в сознании, но отдернул руку, так как услынал истошный крик. Это была Лин. Она протиснулась вперед толпы, столпившейся в шаге от Роксаны, и увидела ее окровавленную голову.
   - Что Они сделали с ней! - Лин дрожала всем телом, а ее голос срывался на крик: посмотрите, что Они сделали с ней. И за что? За что?
   - Гарри, убери Лин, - я начал выпихивать зевак из кабинета: так, всё, посмотрели и хватит. Теперь это дело медиков и полиции. Гарри, я же попросил, убери Лин. Не знаю, куда. Отведи ее к себе и присмотри. Не оставляй одну. Дай ей что-нибудь, хотя бы воды. Расходимся, расходимся. Кто-нибудь, позвоните в полицию. Скажите, у нас было нападение на человека. И где эта скорая! Кто вызывал скорую! Позвоните еще раз, у нас человек в критическом состоянии!
  
   Полиция приехала быстрее чем скорая на двадцать минут, и молоденький констебль внимательно записал все мои детали, включая домашний адрес. Он отчего-то попросил меня заехать в участок на следущий день, а также настоятельно порекомендовал не покидать Лондон.
  
   Когда приехала скорая, они забрали в госпиталь не только Роксану, так и не пришедшую в себя, но и Лин, которая продолжала рыдать и то и дело истерично что-то рассказывать. В прочем ее никто не слушал.
  
   Гарри предложил пойти тотчас выпить, и мы пили до той поры, пока оба не заснули прямо на стойке.
   9. На следущий день все в офисе вели себя необычайно тихо и заходили через один осведомиться, не нужно ли мне еще чего. При этом испуганно косились и шушукались. Так как автомат с кофе так и не работал, сотруднички по одному бегали на заправку БиПи за кофе и притаскивали его мне в перемешку с пончиками, шоколадками, чипсами и прочим добром, что могли найти в магазинчике. Интересно, это они решили, что я серийный убийца и решили задобрить меня, чтобы не стать следущей жертвой?
  
   Состоялся разговор с шефом, который, похволив в общем за критичность резенций и, цитирую, за "высокие стандарты качества, преъявляемые к изобретениям в радио-технике", посоветовал все же подумать о человечском факторе и психо-эмоциональной травме, что мы наносим клиентам. Заходил Гарри, сказать что он пойдет со мной вечером в паб. Хотя, можно и не вечером, а когда я готов. А так как я всегда готов, то можно и с утра. Согласились на два дня.
  
   А затем я отправился в участок. Мне представили дедектива Брауна, который, на удивление, был крайне вежлив и любезен. Вскоре выяснилось и почему.
   - Мистер Лебедев, мы были бы крайне Вам признательны, если бы Вы могли ответить на пару вопросов, относительно посещений Вашего офиса мисс Шагане Манугян.
   - Простите, кого?
   - Она обычно представляется, как Роксана, уроженка Нагорного Карабаха, это в...
   - Я знаю, где это.
   - Ну да, конечно. Шагане Манугян иммигрировала сначала в Бельгию в 1990-ом, а затем в Соединенное Королевство двумя годами позже. Она получила статус беженки, в связи с этническим конфликтом в ее родном регионе. Гражданка Великобритании с 1997 года.
   - Роксана... я могу ее так называть?
   - Да, конечно, так как Вам будет удобнее.
   - Роксана была у меня на приеме дважды. В первый раз - как эксперт, так она себя сама назвала, по делу Ника Уэйва, и второй раз... собственно, вчера.
   - Принимая во внимание Вашу должность, пыталась ли мисс Манугян... Роксана, получить от Вас информацию по какому-либо изобретению, либо авторское право на него?
   - Н-н-нет. Не думаю.
   - Я попросил бы Вас подумать над этим вопросом.
   - Нет, она не просила ничего для себя.
   - Вот как. А для кого она просила о такой услуге?
   - Я не вправе расскрывать эти данные в связи с законом о защите личной информации.
   - Я прекрасно понимаю Вас и Ваше нежелание давать какие-либо комментарии по поводу мисс Манугян. Для Вас она была клиентом и Вы, на данном этапе, навряд ли даже подозреваете о том, что были объектом ее мошенничества.
   - Мошенничества?
   - Я думаю, Вам было бы интересно узнать, что Ваше бюро далеко не первое, куда мисс Манугян обращалась с другими подручными. Может быть, Вы слышали о фондах, спонсирующих разработки молодых британских ученых. Так вот, Роксана отметилась, по крайней мере, в трех их них. В интересах следствия, я не могу открыть Вам имен других пострадавших, но, поверьте история повторяется вплоть до малейших деталей. Во всех случаях она выступала как некий эксперт, абсолютно как в Вашей ситуации. Используя различные психотропные средства, ее подручные пытались оказать давление на потерпевших, чтобы оные инициировали или ускорили процесс получения государственных и частных грантов.
   - Я не думаю, что данные истории имеют какое-либо отношение ко мне...
   - Позвольте задать Вам следущий вопрос. Во время Вашего интервью с изобретателем, которого поддерживала госпожа Манугян, испытывали ли Вы какие-либо ощущение или имели ли Вы какие-либо синдромы, характеризующие прием наркотических средств.
  
   Я хотел было соврать, что не имею представления о том, как выглядят эти синдромы, но промолчал.
   Дедектив продолжил:
   - Я имею в виду такие синдромы как: головокружение, тошнота, потеря ориентации, затрудненное дыхание, временная потеря чувствительности в конечностях, сонливость, потерю памяти? Список довольно длинный, но я передам Вам полный перечень. Вы бы крайне помогли следствию, если бы почитали документы, что я Вам передам; затем постарались бы вспомнить Ваши ощушения и позвонили бы в участок, если Вы вспомните что-либо подозрительное.
   - Я уверен, что мне не вводили никаких препаратов и я находился в сознании во время всех наших встреч.
   - Одна из жертв, с которой также общалась и госпожа Манугян и ее сообщники, вспомнила, что, уходя из кабинета, оставила там стакан воды. Затем она вернулась, допила воду и почувствовала резкое недомогание.
   - Я не думаю, что я...
   - Просто постарайтесь прокрутить события еще раз. Почитайте эту брошурку, и, может быть, какие-то синдромы покажутся Вам знакомыми.
   - С чего Вы взяли, что я испытывал какие-либо синдромы вообще?
   - Простите, но у нас имелись основания полагать, что Вы стали жертвой мошенничества, а потому мы связались с Вашим отделением производственного здравоохранения, и они нам передали, что в тот же день, как у Вас состоялся прием подозреваемого, Вы обратились с жалобой на сердце. Вот у меня здесь копия их записей: "затрудненно дыхание, онемение конечностей..."
   - Я много курю, и это не в первый раз со мной случилось. Я предпочитаю не обращаться к врачам каждый раз, но, могу Вас уверить, это далеко не первый случай. И почему сразу "подозреваемый"? Мое физическое состояние - это мои проблемы. Они никаким образом не связаны с тем, кого я принимаю, и о чем идет беседа.
   - Я Вас понимаю, понимаю. Поверьте, очень непросто осознать, что люди, к которым у Вас могло быть определенное доверие, просто намеривались использовать Вас и Ваше состояние.
   - Какое такое состояние! Я думаю, чем копаться в моем состоянии, которое никому кроме меня не интересно, Вам бы следовала искать тех, кто нанес увечья Роксане.
   - Увечья? Пара царапин. Мы полагаем она принесла с собой бутылек с кровью, так как не похоже, чтобы эти самонанесенные повреждения привели бы к такой обильной потери крови. Роксана сейчас еще в госпитале, но ее выпишут со дня на день. Наложено пара швов, перевязка - и все. Вы можете ознакомиться с копией медицинского осмотра госпожи Манугян.
  
   Дедектив протянул мне какой-то факс, в котором, ужасным медицинским подчерком, протоколировались какие-то рассечения и порезы...
   - Что значит, "возможно, само-нанесенные"?
   - Это значит, что есть основания полагать, что мисс Манугян нанесла себе легкие повреждения сама.
   - Это не выглядело как...
   - У Вас есть степень в медицине?
   - Нет, но...
   - Любая оценка - достаточно субъективна сама по себе. Вы пребывали в состоянии глубокого эмоционального потрясения, Вы не могли с точностью установить, какова была тяжесть нанесенных повреждений. Никто бы не смог в таком состоянии. Я Вас очень даже понимаю. Поверьте, вы сделали все, что могли. На самом деле, мы Вам благодарны за то, что Вы вызвали полицию. Крайне сложно застать мошенников на месте преступления. Обычно проходит какое-то время, прежде чем жертва понимает, что она могла быть жертвой обмана. К сожалению, никто из других пострадавших не обратился к нам своевременно. А потому мы не смогли с точностью установить в составе их крови содержание каких-либо психотропных веществ. К тому же, в Вашем случае, мы застали на месте самого организатора, Роксану. Теперь у следствия достаточно материала для открытия уголовного дела.
   - Вы хотите сказать, что Роксана сама нанесла себе увечья в моем кабинете? Зачем ей это было бы нужно
   - Психологическая атака. Это оружие любого мошенника.Она хотела ввести Вас в состояние аффекта и использовать Вас.
   - Я все же не совсем...
   - Вам нужно время. Свяжитесь с нами, когда Вы будете готовы. Сейчас, Вам сложно оценить случившееся, но, поразмыслив над прошедшим, Вам будет легче сформировать мнение.
   - Вы абсолютно уверены, что повреждения были нанесены ей самой?
   - Вы можете взять копию факса из госпиталя. Это поможет Вам пересмотреть Вашу первичную оценку. Обратите внимание вот на это: вторая страница, третья строчка сверху. Вот здесь. В госпитале взяли образцы крови из-под ее ногтей - и эта оказалась ее собственная кровь. Обычно, в случае нападения, жертва защищается и под ногтями находят образцы другой крови - нападающего. В ее случае - вся кровь ее собственная. Также, чуть ниже в отчете, пишется о том, что характер нанесенных повреждений наводит на мысль о том, что все они были нанесены ногтями. Угол повреждений - опять же подтверждает оное. Все рассечения в зонах, до которых подозреваемая могла дотянуться сама.
   - А что она говорит?
   - Она говорит то, что мы от нее и ожидали - средневековая нелепица насчет потусторонних сил, просачивающихся через закрытое окно на третьем этаже здания и набрасывающихся на нее.
   - Допустим, потусторонние силы - это лишнее, а что насчет маниакально настроенных, психически-больных людей?
   - Третий этаж без балкона?
   - На меня месяца два назад набросилась клиентка и пыталась душить. Очень субтильная девушка, просто божий одуванчик. Хорошо, что при падении со стулом я задел напольный вентилятор, и мой коллега, Гарри, прибежал на звук. Вы никогда не знаете, с кем имеете дело до того момента, как ему придет в голову Вас убить.
   - Вот, вот. Потому я и прошу Вас отдохнуть, взять небольшой перерыв, поразмыслить, а уже потом встретиться с нами снова. Кстати, мы были бы признательны, если бы Вы могли пройти с одним из наших работников в нашу лабораторию, где они возьмут анализ вашей крови.
   - Это еще зачем?
   - Для определения наличия следов психотропных веществ. Вы же не употребляете наркотики?
  
   Я задумался на секунду, соображая, пускаться ли в дебаты насчет того, считать ли вечнозеленые и вечносчастливые кустики марихуаны наркотиками или нет, но решил припасти красноречие.
   - Нет.
   - Вот и славно. Тогда, пожалуйста, пройдите с нашим сотрудником. Это займет всего пару минут. Спасибо заранее.
  
  
  
   10. В госпитале к палате Роксаны приставили полицейского. Видно, на случай если она соберется бежать. Мне было дано специальное разрешение увидеться с ней, но только на десять минут, и только в присутствии констебля.
  
   Она и вправду уже достаточно хорошо выглядела. Пышная воздушная челка аккуратно начесана на лоб, на лице - большие, но, кажется, очень дорогие темные очки, на губах помада цвета красной спелой ягоды. Когда я зашел в палату, она как ни в чем не бывало красила ногти в такой же спелый цвет.
   - Я пришел выразить сострадание жертве нападения, а здесь салон красоты.
   - Большое спасибо за комплимент. У меня сегодня уже четыре приема по делу было - так что надо поддерживать форму.
   - А я то думал, что парадная форма - это для меня.
   Роксана смотрит на меня и улыбается. У нее наложен шов на правую щеку, замотан затылок и шея, а также спрятано правое ухо. Тонкие, как бритва, порезы на подбородке, висках и скулах. Но они и вправда кажутся не такими страшными, как вчера.
   - Да, да, - она перехватывает мой взгляд: я легко отделалась. Это было предупреждение, не наказание. Я сегодня говорила с Манишем - все нормально. Они даже сохранили в силе мои связи. Мне очень-очень повезло.
   - Роксана... хотя, я даже не знаю, как Вас теперь называть. Шагане?
   Она смотрит на меня из-под очков, и я вижу, что, хотя ее правый глаз опух и слезится, левый глаз накрашен и подведен.
   - Шагане? Ах, Ваня, Ванечка. Кто такая Шагане? Шагане - это была маленькая наивная дурочка, верящая в то, что все на свете будет очень хорошо, все мы созданы быть счастливыми, в вечную любовь, и прочую чушь.
   - Чушь, типа маленьких приятных чудес?
   - Ах, и это тоже. Она была ужасной дурочкой, эта Шагане. Ей говорили: мир - очень жестокий и скверный, если у тебя нет коготков, которыми ты бы впился ему в хребет. Только так, только так - коготками в хребет.
   Ее пышное тело затряслось под розовой сорочкой, и, сначала, мне показалось, что она заплакала. Но нет, она тихо смеялась.
   - Ванечка, я была такая дура, Вы бы и не поверили. Мне пришла во сне покойница, царство ей небесное, моя бабка, Гаяне, и сказала: "завтра будет резня, уводи сестер, невестку и мать, и прячься до заката, пока я не приду и не скажу, куда дальше бежать. Ваш сосед придет за Вами рано поутру и убьет всех одну за другой. И твою беременную невестку, Нармину, тоже, потому что она беременна от армянина". Наш сосед был азербайджанец, и родственник моей невестки, царство ее небесное. Я и подумала, что за сон такой странный. Что за кошмар. И никого будить не стала, так и провалялась без сна до утра. А на утро началась этническая чистка и всех армян в нашем городке вырезали. Наш сосед пришел за нами с пикой и убил всех: моих сестер, и мать, и невестку со словами: "раз ты беремена от армянина, значит и тебе подыхать". Убил ее, Нармину, и ребеночка вырезал из живота. У него собака была, так он ребенка... ладно, не буду про это. А меня он только по голове ударил - не знаю, почему не зарезал. Я потом его спрашивала. Он умер три года назад от рака, так приходил и прощение просил. Я спросила, почему он не зарезал меня как других, а он сказал, что не знает, но вроде как рука не поднялась. Значит, мое время не пришло, Ванечка.
   - Почему Вы мне это рассказываете сейчас?
   - Не знаю, давно не с кем об этом не говорила. Не хочу с англичанами, вроде как не поймут они. Они добрые, большие и наивные. Я люблю их, за наивность и чистоту люблю. Не поймут они всего этого, скажут дикость. У них правда и у самих все то же творилось, но нынешнее поколение уж слишком махровое. Не поймут.
   - Кто на Вас напал, Роксана?
   - Разве это важно?
   - Для меня - да. Даже, если Вы это сделали сами, не бойтесь, я не скажу им. А констебль не говорит по-русски.
   - Я бы сказала, да Вы не поверите. Да и какая теперь разница. Ник вчера умер.
   - Как же...
   - Теперь уже не важно. Я сначала все это для него делала, хотя мне бабка Гаяне и сказала, что он все равно умрет. Выходит, я ее так и не слушала. Так что теперь все это не имеет абсолютно никакого смысла.
   - Я не хочу Вас обижать, но я должен спросить об этом. Вы... вы правда спланировали свой визит ко мне и все остальное так же?
   - Это Вам дедектив Браун теорию выложил, не правда ли?
   - Я думаю, у него есть основания. Особенно если верить в то, что у него есть показания других людей.
   - Те люди, про которых Вы говорите, просто не поняли, что такое с ними происходило и почему. Вы знаете, я сначала пыталась что-то кому-то объяснять, открывать людям глаза и так далее. Я спрашивала их, пытаются ли они ответить на вопрос, зачем они живут на белом свете, что такое их душа, и что именно связывает нас с умершими? Я знаю, знаю, все это звучит как-то дико и несуразно, особенно в контексте последних событий. Но я поняла, что люди не готовы к ответам на эти вопросы. Знаете, я вдруг осознала, почему учеников господа было двенадцать, а Иоан Креститель был один. Стопам могут двенадцать, и иметь мужество их прокладывать - только один. Я думаю, что я искала посланца, который мог бы понять и нести это знание далее. Я ведь достаточно неграмотная женщина, только школа, да и та до девятого класса. Я думала, что если я направлю более образованных людей в нужном направлении, они смогут понять все лучше, чем я. Все эти профессора, доктора технических наук, члены-корреспонденты Британской академии, и так далее, и так далее. Но... никто не хочеть задавать себе сложные вопросы.
   - То есть, Вы сами честно верили в придуманные Вами мифы?
   Роксана вновь посмотрела на меня поверх очков, но в этот раз у нее был серьезный сосредоточенный взгляд.
   - Я не хотела обращаться к Вам, это была идея Ника. Ник настоял именно на Вас. Он сказал, что у Вас есть определенная репутация, и что Вы можете больше, чем все другие. Я думаю... Ваня, Вы не обижайтесь. Правда, не обижайтесь, пожалуйста. Вы хороший человек, конечно пьяница и бабник, но это просто разновидность русского мужского обояния. Но единственная Ваша разница со всеми предыдущими только в том, что Вы не делаете дурных выводов о том, чего Вы не понимаете. Вы... вы также не созданы быть избранным. О да, Иоан Креститель только один. А ведь нигелизм - это всего лишь разновидность ошибочного мнения.
   - Это была сильная фраза для человека с восемью классами образования.
   - Про нигелизм? О, это не моя. Это Ника. Меня бы не хватило на философию. Ник был особенным. У него хватало ума и сердца понять, но не было мужества идти до конца.
   - Так что никаких наркотиков в моем стакане с чаем не было?
   - Наркотиков? Это ещё что за идея? Это что тоже от дедектива Брауна? Да он больший маньяк, чем я о нем думала. Ну да у него работа такая. Единственное, что они, скорее всего, обнаружат в вашей крови - это присутствие жидкого экстракта травы зверобоя и стандартизированного общего гиперицина. Это естественные антидепрессивные средтсва. Олив должно быть поделилась с Вами этими компонентами, когда жала Вам руку. Вы никогда так и не поймете, что это значило и почему, и что она из себя представляет. Но забудьте, забудьте. Если Вы счастливы в полне без этого знания, то и этого достаточно.
   - Роксана, я не буду давать показания против Вас. Я не знаю, сможет ли Ваша защита использовать меня для Вашей пользы, но, в любом случае, я не дам себя использовать для Вашего вреда.
   - Ванечка. Если бы Вы знали, насколько это не важно. Совсем-совсем. Вы... вы живите Вашей счастливой жизнью и не думайте ни о чем таком прочем, чтобы сбило Вас с Вашего пути. Значит мой избранный еще не нашелся. Но это ничего, я подожду.
  
   Я ехал обратно в такси, и грустный дождик мягко скользил по боковым стёклам. Он медленно слизывал с окошек их молчаливую прозрачность и наполнял салон размытой мокротой и грустью. Я возвращался в дом, где я был один, и все, что осталось мне от моей дочки - это ее нелюбимая темно-волосая кукла Долли. Я зажал кулак между зубами, так, чтобы не начать позорно скулить позади шафера, и надавливал на кулак резцами до такой степени, как только физическая боль могла приглушить эту неизвестно откуда взявшуюся грусть. Я знал, что все, что меня ждет сегодня - это стакан водки и соленые огурцы. Я мог бы позвонить Гарри, но Полли имеет право быть с ее мужем хотя бы пару раз в неделю. А потому, я снова останусь один и буду пить, пить, пить... Когда в последний раз мне было хорошо и не хотелось выть? Кажется, тогда мы напились с Гарри в пабе и уснули прямо на стойке. Решение созрело само собой. Я оставил записку, куда привезти меня, когда я полностью отключусь, и направился в паб. Он принял меня знакомой толкотней и теплотой человеческий тел.
  
   Паб не спрашивает тебя о твоих проблемах, паб не читает тебе натаций, паб наливает и подбадривает голосами десятков славных ребят, пришедших прохватить пинту - другую. Я выпил должно быть восемь полных стопок, прежде чем почувствовал знакомые ощушения, как кресло обнимает меня и утягивает вниз. Я отдался весь этому чувству погружения, и перестал котцентрироваться на реальности. Мимо проплывали какие-то милые девушки, они мне улыбались и хихикали. Мне помнится одна такая девушка была точно весом под центер, но и она казалась мне необычайно милой и симпатичной. Я захихикал им вслед. Потом притяжения не стало, и я забылся. Было еще три - четыре воспоминания. Странных и отрывистых. Мне показалось, что моя встреча с Ником прокрутилась взад и вперед в моей голове еще несколько раз. Причем, я не пытался вспомнить об этом. Просто мои воспоминания вдруг прокрутились несколько раз как на пленке. А когда все закончилось, мне безумно захотелось спать.
  
  
  
   11. Трейси разбудила телефонным звонком. Я очнулся и понял, что я попрежнему в пабе, но чья-то милосердная душа, должно быть та крупная милашка, постелила мне одеяльце на лавку, так что я проспал всю ночь в том же помещение, недалеко от барной стойки. За что я люблю пабы, так за это за гостеприимство. Я ночевал в пабах должно быть точно по несколько раз в месяц, и никто не будил и не выгонял. А наутро наливали стопочку опохмелиться. И это непросто для того, чтобы я вернулся и протратился там снова. А просто потому, что английский паб не спрашивает тебя о твоих проблемах, паб не читает тебе натаций, паб наливает и похлопывает по спине со словами "ну ничего, ничего, сегодня уже лучше чем вчера".
  
   Я сначала не понял, кто говорил в трубку:
   - Иван, ты сможешь приехать? У Верочки был кошмар, и она хочет тебя видеть.
   - Почему?
   - Мы возили ее к кузену Эдриану.
  
   Кузен Эдриан. Маленький несчастный мальчик восьми лет. У него лейкемия, и вот уже три года как он живет постоянно в детской палате больницы. В последнее время у него наладился прогресс, и назначенная ему химиотерепая скорее была предназначена для закрепления достигнутого успеха. Данное послание трудно перевести на детский язык и объяснить, почему кузен Эдриан должен пройти через все это. Я всегда был против того, чтобы Трейси возила Верочку на эти встречи, но английское простодушие каленым железом не истребишь.
  
   Я вбежал по лестнице дома и без стука отворил дверь в детскую.
   - Папа, - Верочка была в белой ночнушке в рюшечку, окруженная толпой пестрых кукол.
   - Папа, это был так ужасно.
   Я обнял ее маленькое родное тельце и погладил по волосикам.
   - Что такое, раскажи мне, что случилось.
   - Он... он... он такой ужасный.
   - Кто? Кузен Эдриан?
   - Он... он был весь в поту и его тошнило. Они все так ужасно улыбались вокруг, но им не было весело. Совсем не было весело. А под конец его стошнило прямо на кровать. И все продолжали улыбаться! Это было так страшно.
   - Верочка, ребеночек, ты просто не понимаешь всего, что проиходит.
   Я гладил ее по волосикам и чувствовал, как ее теплые слезки скользят у меня по рукаву.
   - Верочка, как ребенок, ты не можешь понять, почему это лучше для Эдриана. Ты видешь это как начало новой боли, но, на самом деле, это не начало и не конец. Это просто один из шагов к выздоровлению. Иногда, надо просто верить. Если не можешь понять, то просто верь мне. Помнишь Шотландию? Мы взбирались на горки по очереди и сначала, на небольшей высоте, мы не видели лощины внизу. Зато потом, взобравшись на самый пик, мы вдруг увидели такие прекрасные долины и озеры. Ты же помнишь?
  
   Ребенок послушно кивал и затихал.
  
   - Так и с жизнью. Ты не можешь понять, что там внизу, пока не заберешься на самую высокую гору. И с ее высоты, все выглядит совсем подругому.
   - Когда я там буду?
   - Где?
   - На этой высокой горе?
   - О, ты такая большая девочка. Ты уже почти там. Но пока ты туда не зайдешь сама, тебе надо доверять мне.
   - Эдриан будет жить?
   - Конечно, очень долго и очень счастливо.
  
   Ребенок замолкает, и я чувствую как ее крохотное родное сердечко успакаивается, и начинает мирно и тихо работать - так-так, так-так, так-так...
   Я слышу, как Верочка начинает сопеть, и ее ручки, обвивающие мою шею, обмякают и погружаются в сон. Я укутываю ее в одеяло и, стараясь недышать, покидаю комнату.
  
   Заплаканная Трейси стоит в коридоре.
   - Спасибо что приехал.
   - Я ее отец.
   - Я помню, - с вызывом кидает она и зло смотрит на меня из-под светло-золотистой челки.
  
   В коридоре не было стульев, а выпивка накануне давала о себе знать. Я опустился на пол и достал платок вытереть взмокший лоб.
   Она прислонилась к стене и продолжала стоять.
   - Как ты? - я пытаюсь не смотреть на ее колени и отгоняю мысли о ее маленьких ножках в смешных женских тапачках.
   - Я ничего, - "ничего" звучит как типичное "английское ничего" и мне хочется хлопнуть ее по попке, чтобы услышить что-либо более человеческое.
   - Как Верочка привыкает к... к отчему.
   - Он ей не отчем.
   - Кто же?
   - Мы просто живем вместе, вот и все. Я думаю, одного замужества мне хватило вполне.
   Мне все более хочется шлепнуть ее по ее мягким круглым ягодицам, прикрытым джинсовой юбкой.
   - Ты хорошо выглядишь.
   Трейси бросает краткий сердитый взгляд, но не уходит.
   - Спасибо. Кстати, Верочка постоянно спрашивает о тебе. Почти каждый день.
   - Знаешь, мне ее очень не хватает. Я почти чувствую, когда она засыпает каждый день. Кажется... как будто между нами какая-то ниточка протянута, и я почти физически ее ощушаю.
  
   Мы просто смотрим друг на друга, и мой взгляд поневоле сползает вниз и я наслаждаюсь каждым сантиметром ее коленки. Она смотрит на меня и попрежнему не уходит, отчего мои уши начинаю гореть, а я пытаюсь найти другую тему для разговора. Мне безумно хочется коснуться ее, но я помню об ее острых лапках и продолжаю искать тему для разговора.
  
   Трейси опустила голову, отчего я мог видеть только маленькие кудряшки на ее затылке. Просто хочется глубоко дышать и не менять точку зрения.
   - Я думаю, что ты хорошо справляешься с ее воспитанием.
   Трейси благодарно смотрит на меня и впервые улыбается.
   - Спасибо. Да, еще... извини за последнюю сцену в Кью. Я не хотела.
   Мы смотрим друг на друга и слегка улыбаемся.
   Я не говорю ей этого, но мысленно произношу слово за словом:
   " Дурочка, зачем ты это сделала? Зачем ты переспала с этим французиком? О да, ты могла бы обвинить меня в тысячи мелких грехов и впиться своими коготками в меня, как я того заслуживаю, и расцарапать меня в клочья? Но зачем ты предпочла выйти из дома, сказав что идешь на девичник, и провести ночь с Аланом в центральном Лондоне? И зачем ты рассказала мне об этом на следушее утро? Ты хотела сделать мне больно? Один - ноль в твою пользу. Ты хотела напомнить мне, что на свете существует огромное количество мужчин, желающих тебя, и я должен помнить об этом? Два - ноль в твою пользу. Ты хотела свободы?"
  
   Трейси все также задумчиво смотрела на меня. И когда я почти готов открыть рот и сказать вслух все то, о чем думал уже год, мы слышим звонок в дверь. Трейси вздрогнула и, чуть помедлив, пошла открывать. Я иду вслед за ней и вижу на пороге Алана. Трейси чмокает его в щеку и уходит на кухню. Я не смог удержаться и все-таки бросил ему на прощение:
   - А, Алан. Ты что-то припозднился сегодня. Мы уже все к твоему приходу успели сделать.
   Беру ключи от машины и выхожу во двор. Слышу шепот голосов, и как Трейси выходит на крыльцо. Я знаю, что она смотрит мне в спину, и я жду, как она окрикнет меня и пригласит на ужин. Я нарочито медленно иду к машине, я хочу дать ее время принять решение. Я замедляю шаг и хочу обернуться и напроситься на ужин, раз уж она не может решиться пригласить меня, но вместо этого я слышу, как она захлопывает дверь. Багга.
  
   12.
   Звонил дедектив Браун и удостовериться, что я действительно отказался от дачи показаний в суде. В составе моей крови были обнаружены только легкие депрессанты, и, по голосу дедектива, я мог понять, что у обвинения осталось не так уж много прямых улик. Все остальное - какие-то размытые показания испуганных потерпевших. Они не могли ничего толком объяснить и путались в оценке собственных впечатлений. Это дело о мошеничестве, как красивый песочный замок, просто расспылось на глазах. Мне также звонил адвокат Роксаны чтобы сообщить, что зашита не будет использовать мои показания, так как Роксана не хотела вовлекать меня в дело. Я пытался звонить ей пару раз, но мне отвечала некая ясновидяшая Гита и просила перезвонить позже.
  
   Я также позвонил жене Ника, но обнаружил только автоответчик. Я оставил сообщения с соболезнованиями и свои контактные телефоны, но мне никто так никогда и не перезвонил.
  
   Трейси забрала Верочку на юг Франции, где у Алана имелось что-то вроде родового гнездышка, и так я остался совсем один.
  
   В офисе и том стало тихо, так как сотруднички поехали греть бочка на юг, и даже Гарри и тот умудрился улететь в Испанию с Полли, которая оказалась уже на третьем сроке беременности.
  
   Лин продолжала станно вести себя. Она каждый день опаздывала на работу, пару раз рыдала прямо возле автомата с кофе, несколько раз не узнала главного бухгалтера (та правда сделала такую подтяжку лица, что ее уголки губ растянулись на пол-щеки) и вообще скверно выглядела. Я пригласил ее пару раз на ланч, но про первые три приглашения она забыла, а на остальные вообще не обратила внимания. Я как-то подошел прямо к ее рабочему столу спросил:
   - Лин, ты вообще в порядке?
   Лин посмотрела на меня каким-то пустым взглядом и утвердительно покачала головой. Она никогда прежде не выглядела так плохо: её, кажется, уже давно немытые волосы привратились в какой-то котлун на затылке, бледное лицо без грамма косметики осунулось. Я даже заметил откуда-то взявшиеся морщинки под когда-то красивыми глазами. По-моему, она перестала менять одежду и голубая блузка, в которой я видел ее уже по крайней мере как три недели, стала приобретать серовато-грязноватый цвет.
   - Лин, не то, чтобы ты изменилась, но я как-то за тебя беспокоюсь. Я понимаю, ты можешь злиться на меня, но ты всегда можешь поговорить со мной и обсудить проблемы как с другом. Если тебе хочется поговорить с кем-то еще, я уверен, что наш главбух будет также рада помочь тебе. Опять же, если я могу помочь с чем-либо, я даже не знаю... деньги, время, совет - что угодно одним словом, я всегда буду рядом. И...
   - Иван, с чего ты решил вообще, что можешь так со мной говорить? - она достаточно резко меня прервала и уставилась на меня пустым равнодушным взглядом.
   - Извини, что?
   - Ты так говоришь со мной, как будто у меня что-то не в порядке, или я ужасно выгляжу или странно себе виду.
   Я даже не знал, что на это ответить.
   - Нет, Лин. Ты прекрасно выглядишь, конечно, просто мне показалось, что...
   - Если я тебя бросила, это еще не значит, что у меня появились проблемы. Может, я как раз от них избавилась.
  
   То, что она меня бросила, прозвучало как-то неожиданно, хотя и справедливо.
   - Лин, ты хочешь сказать, что у тебя все прекрасно, и мне не о чем вообще беспокоиться?
   - Особенно тебе, - Лин отвернулась ко мне спиной и начала перебирать какие-то бумашки.
   Когда она отвернулась, я заметил у нее на шее кровоподтек.
   - Что это, Лин? Тебя кто-то ударил?
   Лин, даже не повернувшись ко мне спиной, вытянула левую руку и показала мне указательным пальцем на выход.
  
   Я все же поймал главбуха в коридоре и обсудил с ней состояние Лин.
   - Я думаю, она завела себе какого-то буйного бой-френда. Она как-то обмолвилась, что у нее сменился круг общения, и что это разительно отличается от всего, что было у нее раньше.
   Мое мужское самолюбие было ущемлено, но я решил, что у разных женщин разные вкусы.
   - Она хоть счастлива? Я имею в виду... как ее коллега я обеспокоен тем, что... ну вы и сами можете видеть, что с ней просходит.
   - Знаете, Иван. Я не в праве комментировать чьи-либо пристрастия. В конце концов, это ее выбор. Нынешняя молодежь склонна эксперементировать с многими понятиями, но у нас свободная страна, неправда ли?
  
   Так я лишился последней социальной связи, что я имел.
  
   Не имея другого выбора, я вернулся к моему любимому пабу, где познакомился с той самой добродушной толстушкой и двумя ее подругами из Ирландии. Как то незаметно я стал встречаться с обоими ирландками, и остаток лета пробежал незаметно. Я так и не получил возможности поговорить с Лин и как-то выпустил из внимания момент, когда она взяла годичный отпуск по состоянию здоровья. Сначала я думал, что она в отпуске, потом я гостил в Дублине, а затем Гарри вернулся, и мы пару раз напивались до таких чертиков, что потом пару дней я отлеживался у себя в комнате.
  
   Так прошло лето.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"