Мунке-батор сидел возле юрты прямо на земле. Кривым ножом он строгал хворостинку и казалось ничего не замечал и не думал. На его обветренном и уже тронутом морщинами лице ничего не отражалось. Он был так же крепок, как был крепок и десять лет назад, когда бежал из Хайхена. Он, казалось, не изменился за это время, но предательская седина уже тронула волос, некогда черный, он стал приобретать сероватый оттенок. По меркам тех лет он уже был старик, так как ему уже было больше тридцати лет и его одногодки были довольно дряхлыми старцами, но его можно было счесть за зрелого мужчину. Только два месяца назад он покинул Чоно и полностью выздоровел. Он наслаждался покоем и одиночеством. Вечная таборная жизнь с её проблемами, множеством людей, лезущим в душу, остались, казалось, где-то далеко, но вновь пришла беда, и теперь ему предстояло защитить этих людей. Это был его крест, когда, будучи совсем юным десятником, принял сотню, вместо убитого сотника, затем тысячу, а потом командовал тьмой.
То, что Мунке-батор не думал, было не правдой, просто мысли, по обычаю народа и по его темпераменту, просто не отражались на его лице и тенью, в то же время его не развитый, но умудренный опытом и изощрённый мозг ощетинился всеми своими нейронами и работал на полную мощность. То, что восточные монголы, по своему обычаю двинули в грабительский набег, он знал давно, знал он и то, что их войско составляет внушительную силу, но то, что они пойдут в этот забытый богом угол, где поживиться при большом желании не удастся стольким людям, он знал не хуже нападавших. Взвесив все возможности, он решил, что поход в данное захолустье направляем чьей-то властной рукой. Он вспомнил Маметкула и его сына Доржу, которые убежали в Монголию. Ни подтвердить, ни опровергнуть эти размышления он не мог, потому сосредоточил свои мысли на более насущных проблемах. Предположения Мунке-батора были неверными. Во-первых, Доржи-нойон кочевал в западной Монголии, где властвовали ойроты и Кыркыз входил в их союз, во-вторых, халха-монголы побоялись идти к Кему, где были сильны северо-западные кыркызские иналы. От них не укрылось и то, что Хайхенских кыркызов разгромили ойроты и многие молодые и сильные войны ушли походом в Китай.
Проблемы, о которых думал батор, умещались в двух сакраментальных словах: что делать? Что делать он примерно знал. Сразу по прибытию известия о пришельцах, которые принесли жена Курамши и его невестка, он разогнал гонцов во все стойбища со строжайшим приказом откочевывать всем на заход солнца. Так же он приказал собираться всем способным носить оружие. Конным и вооруженным с запасом еды. При всём желании и быстроте передвижения подчиненных ему родов, не обремененные обозами монголы всё равно догонят их в пути. Следовательно, давать сражение при явном численном перевесе противника, всё же придется. То, что можно сделать в данной ситуации, он уже сделал. Лазутчики уже шли по следу тех, кто напал на Мусука, гонцы были посланы к кыркызским иналам за Кем, кочевье его, оставшись без мужчин, так же споро и слажено снималось с насиженного места и грузилось, словно и, не замечая того, что их и нет рядом. Все суетилась, разбирали юрты, грузили скарб на повозки. Мунке-батор понимал, что теперь остается только одно - ждать. Мужчины по природе делятся на две категории: воинов и трусов. Воины в минуты опасности краснеют и усиленно едят, трусы - бледнеют и отказываются от всякой пищи. Впрочем, трусость - обратная сторона доблести. Если бы не было такой защитной реакции, как трусость, то многие бы народы просто растворились в земной утробе, вступая в борьбу с заведомо сильнейшим противником. Мунке-батор был воином и храбрым воином и, отойдя от размышлений о делах текущих, сразу перешел к делам земным, то есть к решению очень актуального вопроса - чего это можно пожрать. Навьюченная лошадь с двумя козами, что привела жена Курамши, по-прежнему стояла не разгруженной, но самые вкусные части - печенка и сердце - уже были съедены другими, то Мунке - батор отрезал тем же кривым ножом, что строгал ветку, приличный шмат темно-красного мяса с заднего стегна и, усевшись на прежнее место, стал есть его сырым, хватая куски мяса ртом и обрезая его у губ ножом. Он быстро съел кусок мяса, но, не смотря на то, что сырое мясо очень сытное, он не наелся. Тогда он отрезал второй кусок и, почти не жуя, проглотил его. Тут он почувствовал сытую усталость и, взяв попону, ушел за пригорок, где и лег спать, постелив её под себя. Он тотчас уснул, только несколько нукеров его охраны сохраняли его сон.