Недавно я заблудился. Да не то, что заблудился, а зашел далеко и не стал возвращаться. Зато провел ночь в довольно приятном обществе среди детей из небольшой деревеньки, ожидая автобус, который должен быть только утром. Но все по порядку. В общем, я несколько философ, хотя лес не лучшее место для размышлений. В лесу мысли тонки и бессвязны, так что чувственный хаос, творящийся в голове, едва ли можно отнести к философии и изобразить на бумаге. Разве передашь на словах, как усыпляюще шумит листва, как прозрачна осень, теряющая желтизну летнего золота. Там что-то давит на грудь и душа растворяется в медленном дурмане, там не называют ромашку пиретрумом и не запихивают ее в блеклые коробки аптеки.
Сначала я шел частым сосняком, за тем, вдоль реки и болота, кустарником и березняком. К трем часам по полудню оказался я почти без грибов в километрах двадцати от дома. Тащится по жаре не хотелось, и я лег в тени черемухового куста и задремал. Очнулся я от дурманного сна только часам к семи. Еще было очень жарко. Я полежал, размышляя, как следует выбраться. Тогда я вспомнил о небольшой деревушке в километрах пяти от того места, где я находился, и направился туда. К часам девяти вечера я вышел к ней, но автобус уже ушел и следующий должен был быть только утром. Ехать в район никто из аборигенов не хотел. Мне предлагали переночевать в избе, но я отказался, предпочитая свежий воздух. Ночь предвиделась душной, и стеснять хозяев я не хотел. Налюбовавшись местными достопримечательностями: разграбленной и приспособленной под склад церковью, с облезшим куполом без крестов, разбитыми окнами и огромным замком на дверях. Кругом росла крапива и та травка, что в народе называют гусиной. Последняя здесь особенно густа и жирна, по-весеннему зелена.
Другой достопримечательностью была школа, уже заброшенная. Я прошел по ее пыльным коридорам, облупившимся классам с выбитыми окнами и унесенными дверями и рамами, вскрытыми полами, с чудом уцелевшими двумя маленькими партами, каких в наше время уже и не делают, да и просто не встретишь.
Деревенька была умирающая, раньше в ней было дворов двести или больше, сейчас я не насчитал и сорока. Дома стояли далеко друг от друга, только к самому центру их сохранилось несколько больше, почти не было заброшенных домов, и я не заметил чернеющих ям на месте некогда существовавших.
Уже темнело, хотя в это время вечер еще долог. Я нашел копну сена вблизи болотистого ручейка, расшевелил вершину, постелил офицерскую плащ-накидку, и, завернувшись в нее, зарылся поглубже в пересохшее, ломкое сено. Спать не хотелось. Я лежал без мыслей, смотрел на светлеющее небо. Скоро явился месяц только что народившийся, бледный и чахлый, осыпались звезды, такие же чахлые, как и месяц, покрытые легкой рябью облаков. Я подумал о возможном дожде, но закат изливал золото и переливы розового, и я успокоился. Рядом со стожком стояла кривая березка, словно кто-то ее специально согнул или поранил. Ее довольно часто использовали как стул, поскольку кора ее на изгибе была сильно потерта и местами даже ободрана. Я решил, что ею пользуются или пастухи или косари, хотя место это для выпаса было весьма неудобно: только узенькая полоска вдоль ручья оставалась не использована под пашню, в то время как справа и лева от него тянулись пшеничные поля, что и позволило расчетливому хозяину обкосить этот клочок неудобья.
Темнота уже начала сгущаться, сначала под деревьями недалекой рощи и оттуда начала наползать на меня по скошенному лугу. Сверчки, кузнечики и другая живность, начавшая орать еще с вечера, стала понемногу умолкать. Ночь наступила, и несколько разъяснело, облака сгрудились и отошли к горизонту. Вдруг я уловил какие-то звуки и тотчас увидел несколько теней, движущихся в мою сторону. Негромкие голоса, что я скоро различил, принадлежали детям. Скоро я мог их рассмотреть. Верховодила ими, видимо, старшая девочка лет тринадцати-четырнадцати, курносая и круглолицая, худенькая и нескладная. Она шла впереди, живо махала руками и все время говорила, так как все остальные больше слушали или отвечали на ее вопросы. Они остановились у копны всего в пяти шагах от меня, но так и не заметили меня.
-Давай подождем остальных здесь, - предложила курносая.
-Сергей не выйдет, - сказал один из представителей мужского пола, маленький ушастик с треугольной головой, коротким чубчиком и аккуратной прической. Если бы на нем были одеты новенькие кроссовки и чистенькие брючки, идеально белая футболка, то вы бы имели портрет пай-мальчика, но на нем были потрепанные, видавшие виды кеды, какие-то серые брюки неопределенной формы и застиранная до белизны ковбойка, что ныне и не носят. Смотрел он настороженно, но с любопытством. На вид он был младше девчонки на года два-три.
-Что так? - спросила девочка-коновод.
-Бабка его не отпустила. Он пол не помыл, - ответил ушастик, отошел в сторону и сел на кривую березу.
-Давай подождем, Анька, - сказала маленькая девочка, худенькая с выпирающими ключицами и смешным лошадиным хвостиком на голове. Лицо ее было с кулачек и сильно напоминало личико какой-то мелкой обезьянки, которую, ко всему прочему, сильно мучают товарки, - еще Ольга должна выйти.
Все расселись под копной и на кривом стволе березы. Они меня по-прежнему не замечали.
-Светка, твои родители опять дрались? Дядя Володя вчера надрался? - это спросила Анька, обращаясь к девочке с лошадиным хвостиком. Она сделала особое ударение на последнем слове, видимо находя его пикантным.
-Мамка папку била за то, что пьяным пришел. Она его всегда бьет, когда он один напьется, а когда вместе напьются, то папка ее бьет. Меня тоже сегодня били, и брат голодным остался, - ответила та.
-Плодят нищету, - пренебрежительно ответила Анька, услышанными где-то словами, - ни машины у них нет, и дома ничего нет. Грязь одна и тараканы. Сама видела!
Ушастик попытался что-то сказать, но горластый коновод насел и на него.
-Ты, Андрей, не лучше Светки, тоже братовы штаны таскаешь и рубаха тоже его! Ты такой же голодранец! Вас в доме четыре человека, и все друг за другом все таскаете, и машины у вас нет, только мотоцикл!
-А мне на это наплевать, а у тебя нет ни стыда, ни совести, - огрызнулся ушастик, видимо задетый за живое.
-От совести сыт не будешь!
-Жри, может быть обтрескаешься своей совестью, через уши полезет, - оскалился другой пацан. Он чем-то походил на Аньку, и я сразу предположил их близкое родство. - Дурак ты, Андрей, и мамка нам запрещает с тобой играть, говорит, что вы все чокнутые задаваки.
-Мне вы не слишком-то нужны, мне и братьев хватит, - огрызнулся Андрей.
Вдруг раздался протяжный крик. Все замерли, перестав препираться.
-Страшно как? - произнес туповатый родственник Аньки. Он был несколько выше Андрея и крепче сложен и казался старше его.
-Наверное, это покойники кричат, - несмело предположила Светка.
-Нет, - ответил Андрей, - это какая-то птица. Я про нее читал, вроде выпи.
-Дурак ты, Андрей, ты всегда про все знаешь. А я слышал, что покойники из могилы встают и ходят по земле, если кто-то их убил, или что-то они оставили на земле.
-Брехня все это, если бы все покойники бродили по земле, что были убиты, так здесь бы никому места не хватило. Вон их сколько во время войны было убито.
Все закричали и набросились на него. Тот замолчал под напором превосходящих глоток. Впрочем, невежество всегда отличалось лужеными глотками и сильными локтями.
Наконец все успокоились.
-Вы Андрюху не слушайте, он вам не такое скажет, я вам лучше про покойника расскажу, - сказала Анька, выпучив глаза.
-Брешешь ты все, Анька, - заметил Андрей.
-Ты не лезь, ушастик, когда тебя никто не спрашивает, - бесцеремонно оборвала его наша невежа. - Вот я знаю историю! - Анька многозначительно замолчала и начала полушепотом. - Жила одна богатая старуха, это еще до революции было. Золота у нее было - море, а детей и родных не имела. Она была еврейка, такая страшная, толстая, седая. Вот время умирать приходит и говорит она: "Положите все золото мне в гроб". А она колдовка была и все про это знали. Испугались все, и когда она умерла, то так и сделали, а про то шайка бандитов узнала, а они никого не боялись и многих убивали. Пошли они на кладбище и вырыли золото. А у старухи был перстень с дорогим бриллиантом. Она его так давно не снимала, что он врос в палец. Вот бандиты его так снять не смогли и отрезали палец. Поделили они золото, а этот отрезанный палец выбросили. Утром главарь шайки слышит, что его помощник убит, и его кто-то задушил. Приходит он и видит у покойника на шеи отпечатки ладоней и одного пальца на них нет. Точно того, что у старухи обрезали. Удивился главарь: все их боялись там и никто не трогал, а они могли кого угодно убить сами. На следующий день еще одного бандита задушил кто-то, и вновь пальца не было на той руке. Тут атаман решил, что без колдовства здесь не обошлось и про ту старуху вспомнил. Вот он домой пришел, заперся, все ставни закрыл, двери запер и спать лег. Только ночь пришла, и пробили часы полночь, кто-то к его окну подошел и тихо подергал, а потом к двери и тоже стал тихо дергать. Затем сильнее и со всей силы стал в двери ломится, но двери крепкие были, старые и никак не поддаются, хоть весь дом дрожит. Потом к окну подошел и стал ставни ломать. Сначала ставни с петель слетели, и видит атаман, что эта та мертвая купчиха к нему лезет. Испугался атаман и делать, что не знает. Вот она уже раму ломать стала, как силач какой.
-Покойники хоть худые, но сильные, - сказала тихо Светка.
-Без тебя знаем, не мешай. Ну, вот она раму доламывает, и видит атаман и скоро в комнату влезет. Он в нее стрелять, а от нее только клочки мяса летят, а она дальше лезет. Вся такая страшная: "Отдай мое золото!" Видит тот, что она его схватит, открыл дверь и бежать, а старуха за ним. Он бежит изо всех сил, а та не отстает и вот его догонит. Тут у него сердце и разорвалось. С тех пор про ту ведьмаку - жидовку никто не слышал, хотя некоторые и говорили, что она все свое золото собрала и с собой в могилу унесла.
Анька закончила. Все испуганно молчали, лишь Светка сказала:
-Если бы они палец у нее не отрезали, она бы не стала золото искать.
Вдруг я уловил шорох и заметил, как между березами мелькнули две тени. Это был мальчик и девочка. Они подкрались к копне с противоположной стороны, той, где сидели дети, и с криком выскочили из-за нее. Все вскочили и закричали. Когда все успокоились, Анька сказала:
-Ольга, если ты еще раз так сделаешь, то я тебя вздую.
-Вы наверно все подумали, что мы призраки?
-Нашлись призраки? - с хрипотцой в голосе, буркнул Андрей. Он был бел, как мел, и, верно, из всей этой компании был самым впечатлительным.
-Ты же говорил, что привидений нет, а сам испугался, - ковырнула его Анька.
-Я про это не говорил, - ответил тот.
-Ты же говорил, что не веришь в покойников?
-Я вообще читал, как призраков вызывают, и что при этом они из людей все забирают, чтобы самим жить.
-Врешь ты все?
Они вновь заспорили, заговорили о домовых, леших, ведьмах, чертях. Наш ушастик проявил на редкость большую осведомленность в этих делах, видимо о них рассказывал, кто-то из взрослых, в то время, как другие больше отмалчивались или просто орали, не принимая никаких аргументов и огульно отрицая все доводы.
-Ты, Анька, не рассказывала им про желтую перчатку? - спросила вновь подошедшая девочка.
-Нет.
-Так вот, я вам про нее расскажу. Нам про нее старшая сестра рассказывала, а она поумнее тебя, ушастик, и никогда не врет.
С этим все превратились во внимание и застыли. Подобные рассказы и на меня производили самое неприятное впечатление, а каково было детям?
-Давно это было, - тем же трагическим полушепотом, что и Анька, начала Ольга. - В одном селении жили жуткие убийцы и грабители. Золота у них было много, но они хотели еще больше. За копейку могли глотку перегрызть. В это время в городе жила злая мачеха и у нее была падчерица. Захотела она сжить ее со свету и обратилась к разбойникам, а, чтоб убедится в том, что они действительно ее убили, сказала, чтоб они вынули из ее груди сердце и принесли его ей в доказательство. Разбойники убили падчерицу и мачехи принесли сердце. Зарыли они ее на лугу недалеко от деревни, где она жила. Вот в следующую ночь по тому выгону охотник поздно домой возвращался и видит, что из земли кто-то вышел. Он решил, что ему почудилось. Он только заметил желтую перчатку. Вот с тех пор стал кто-то приходить к разбойникам и их душить. Его-то не видно, а только желтая перчатка в воздухе летает, да жуткий голос требует: "Отдай мое сердце!" Весь город переполошился, да все знали, что падчерица мачехина пропала. Тут еще охотник про то, что видел, рассказал. Пошли люди на тот луг и откопали убитую. К мачехе пристали, та все и рассказала. Нашли ее сердце, похоронили, как положено и сердце туда же положили, и с тех пор никто больше не приходил, а мачеху и бандитов, оставшихся в тюрьму посадили и судили. Вот так-то, ушастик, это мне сестра рассказывала, а она даже
тебя умнее.
-Ну и что с твоих сказок? - спросил упрямый ушастик.
-Не веришь! - возмутилась Анька. - Ты, дурак, и никому не веришь, даже твои братья говорят, что ты чокнутый!
-Ну и пусть, а сестра вас просто пугала.
Вдруг заговорила маленькая девочка лет семи - восьми, что до сего момента молчала и не вмешивалась в дела взрослых детей.
-Моя баба говорила, что в войну одни детей ели.
-Врет все твоя баба, - накинулась на нее разъяренная Анька. - Не может такого быть
-Было такое, - вновь вмешался неугомонный ушастик. Они с Анькой были непримиримыми антагонистами, и ушастик явно забивал своим умом более старшую. - Я в одной книге про людоедов Америки читал. А еще где-то слышал, что раньше многие народы своих стариков ели, а после стали их просто оставлять умирать. Но раньше точно людей многие народы ели, только говорят человеческое мясо сладкое.
-Брешешь ты все, дебил, - почти хором закричали все, - даже русские ели?
-Может быть, и ели, только раньше они славянами или антами, но это было еще до того, как стали летописи писать, так что я про это не знаю.
-Ну, ты даешь! Никто не знает, нигде не написано и не докажешь!
-Мой сосед говорил, что тоже ел человеческое мясо. Только он не знал, что это мясо человеческое.
-Врешь ты, дядя Вася, что ли ел?
-Да, он моему отцу рассказывал, а я слышал.
-Врешь ты все, Андрей, тебя только послушаешь, так ты такую лапшу на уши навешаешь, что и не поверишь.
-Не вру я ничего. Тогда в войну дядя Вася в похоронной команде служил. Тогда они с другом договорились, что дядя Вася пойдет копать картошку, а его друг пойдет убитую лошадь искать. Правда он не нашел лошадь и с фрица кусок вырезал, а дядя Вася даже не знал. А друг сказал, что мясо сладкое оттого, что картошка мерзлая. Он только потом сказал, что он человеческое мясо ел.
-Ты такой умный! - обрезала Анька. - Мы так тебе и поверили, что дядя Вася человеческое мясо ел. Дурак ты, Андрюха, вот ты говоришь, что люди покойников ели, а сам покойников боишься!
-Ничего я не боюсь! - возразил наш упрямец.
-А мы это сейчас проверим! - нехорошо усмехнулась Анька. - Сейчас мы пойдем на кладбище, и ты там найдешь могилу дяди Тимохи и принесешь с нее землю. Что, слабо?
Андрей сопел и молчал. Ему, видимо, было трудно решится на этот поступок, но самолюбие-крючок, на котором вертится ни одна жизнь.
-Хорошо, - наконец сказал он нерешительно, и вся компания двинулась вверх мимо леска. Мне было интересно, и я просто не хотел пропустить окончание интриги, так неожиданно - лихо завершающаяся на моих глазах. Я решил идти за ними, но стоило мне ступить на землю, как тысячи иголок впились мне в ногу. Ругнувшись, я поплелся вслед за детьми, стараясь не отставать от них. Ноги мои отошли довольно скоро, но я догнал их у самых ворот кладбища. Компания стояла в нерешительности.
-Ну, что? Пойдешь? - услышал я голос Аньки.
-Пойду, а где могила?
-Сразу направо, у забора.
Я не стал прислушиваться к дальнейшим объяснениям и перелез через ограду кладбища, пошел искать свежую могилу, стараясь не упустить из виду входа. Я ее не нашел, но заметил, как на территорию кладбища вошел Андрей. Я остановился в тени довольно густой елочки. Он прошел почти рядом со мной, остановился в нерешительности. Постояв с минуту, сделал шаг вперед и пошел по направлению к забору, остановился у неприметного бугорка свежей земли и взял горсть земли и почти бегом бросился к выходу.
Я долго думал: зачем он пришел сюда? что можно доказать этим ограниченным людям? Размышляя, я выбрался с кладбища. Никого из детей я не застал и сразу направился к облюбованному стожку и долго не мог уснуть. Почему-то эта незначительная история меня взволновала. Успокоившись, я уснул почти тотчас и проспал до пяти часов. Умылся у колодца ледяной водой и пошел в лес. К автобусу я набрал полное ведро крепких, ядреных маслят. Через час я был уже дома и соседка, радуясь моей щедрости, пригласила меня на жаркое из грибов, не пожалев на них сметаны, хотя от природы была скуповата.
Еще, в этой деревне я так больше не удалось быть. Охотясь по осени, объездил я и облазил все окрестности, но так и не удосужился заглянуть туда. На удивление я испытывал симпатию к этому маленькому упрямцу и пришел лишь к одному выводу, что он никому и ничто не доказывал, он доказывал лишь себе свое мужество и состоятельность, свое я.