Желание записывать в дневник все, что происходило со мной, возникло давно. Скорее оно не возникло, а я сам заставил себя это делать, пересилив свою лень, следуя благим пожеланиям воспитания своего характер. Сначала это было весьма неприятным занятием, затем стало даже некоторой потребностью, когда события принимали тот или иной захватывающий оборот. Порой это были заметки в несколько слов, как наблюдение или зарисовка характера, иной - целый рассказ, принимая законченный литературный вид. По истечении времени некоторые из них было любопытно перечесть, находя прошлое свое занятие не просто пустым время провождением. Сейчас я перестал излишне в себе копаться, что сильно угнетает, стал больше анализировать, зачатую отмечая любопытную причинно-следственную связь, о которой, при моментальном анализе, и не подозревал. В писании дневника есть свои достоинства и свои недостатки, самым основным из которых является старая истина: "Мысль изреченная - уж ложь". Истина порой теряется в словах.
Но вернемся к нашей истории. Единственно чем она привлекла мое внимание, то, что в ее ходе я, несколько раз ошибался в предсказании дальнейшего хода. Самое действия протекали в течение полутора-двух месяцев, перемешивались с другими событиями и явлениями, которые образовали в тот период плотный клубок, из которых эта история была лишь одним из звеньев. Я все-таки решил ее выделить из потока событий, хотя она не более любопытна, чем другие.
В этот день я приехал на кладбище, где обычно находил Карата, уже в девятом часу. Тогда я даже не предполагал, что нахожусь на пороге очередного приключения. Со мной происходят, как будто по чьей-то прихоти, самые невероятные события, порой кровавые, при всем том, что я не особенно стараюсь в них ввязываться, но словно какой-то черт толкает меня в самое пекло, словно это определено моей судьбой.
На кладбище я нашел хозяина лошади, пацана лет пятнадцати. Он видимо плакал, поскольку лицо его опухло от слез, и он самым натуральным образом хлюпал носом. Он выглядел испуганным. Я попытался его успокоить и заодно выведал, что же все-таки произошло. Оказалась, как почти всегда бывает в этих случаях, семейная драма с избиением близких родственников. Отец зверски избил пацана и наверняка расправляется с его матерью. Я не мыслил ввязываться в эту междоусобицу, поскольку в этих случаях виновным остается тот, кто стал разнимать дерущихся. Кроме того, деревушка, даже среди прочих деревень округи, слыла запойной, и драки были едва ли не единственным развлечением их жителей. Но я все-таки решил поглазеть на то, что там происходит.
Было уже темно, когда я въехал в село. Я не имел никакого плана, да и это было первым моим посещением населенного пункта в качестве Черного призрака, уже пользующегося некоторой известностью.
Проехав темными переулками, я выехал на главную улицу. Ее освещали два фонаря. Хотя они и светили тускло, но я не решился ехать по ней, поскольку мой маскарад: черный плащ, шляпа и маска, были достаточно приметны, и я непременно бы привлек чье-либо внимание. Пока я находился в раздумье, на улице произошло следующее событие, привлекшее мое внимание: в одном из домов лопнуло стекло, и что-то тяжелое упало в палисадник. Осколки со звоном застучали по завалинки и отмосткам. Тотчас стали слышны крики и ругань. Скоро на крыльце возникла испуганная женщина, растрепанная и простоволосая. Она секунду находилась в замешательстве, затравленно озираясь, затем кинулась в мою сторону. Следом на крыльце возник мужик. Я его хорошо видел. Это был здоровенный бугаина, на редкость волосатый и черный. Мне он напомнил чем-то цыгана. Он был красив, даже при том зверском выражении, что была на его искаженном злобой лице. Курчавые, длинные волосы обрамляли высокий лоб, даже непомерное употребление спиртного, что уже отражалось на его физиономии, еще не испортили его былой красоты, и не подорвало могучий его организм. В молодости он видимо был изрядно смазлив и сейчас оставался довольно броским малым. В руках у него было ружье.
-Стой, сука! - крикнул он. - Ты от меня не убежишь, паскудная тварь!
Следом посыпались такие отборные ругательства, что подобные наверняка можно услышать только в тюрьме или на флоте. От крика ли или оттого, что женщина, наконец, заметила меня, ноги у нее подкосились, и она грохнулась в дорожную пыль, не добежав до спасительного переулка десятка шагов. К этому времени чернявый зарядил ружье и стал целится в неё. Необходимо было что-то предпринять. Я дал шпоры коню и выскочил вперед, в надежде отвлечь его или хотя бы прикрыть лошадью женщину. В следующий миг я увидел, что он уже целит в меня. Я, за мгновение до выстрела, успел бросить коня в сторону, что и спасло меня от верной смерти, но плечо и бок обожгла боль. Я смял цыгана конем, который неожиданно возник у меня на дороге, но сознание мое стало мутиться, и я едва держался в седле. В это время на улицу выехала милицейская машина. Я заметил её краем глаза. Встреча эта для меня была нежелательна. Пора было уходить, и, уже теряющего сознание, конь перенес меня через изгородь. Я лишь почувствовал, что лечу куда-то. Удар был тупой, словно кто-то бросил мешок с зерном, сознание зарегистрировало это, словно со стороны и сразу же погасло. Когда я пришёл в себя, мне показалось, что прошла вечность, но в действительности я находился без памяти от силы минуты две-три. Плащ мой намок и напитался кровью, рука сильно болела. Земля приятно холодила, и сознание стабилизировалось. Я оглянулся. Лежал я в высоком прошлогоднем бурьяне у самой изгороди. Машина стояла от меня в полусотни метрах на самой обочине, от нее, прихрамывая, шел чернявый и один из милиционеров. Они остановились у самой изгороди, и чернявый стал показывать, куда ускакал Карат. Двое из приехавших, сели в машину и уехал, один из милиционеров держал в руках ружье. Он осмотрел его и разрядил. Другой, старший лейтенант или капитан, я не мог рассмотреть его звание, сказал:
-Пройдемте и вы покажите документы на оружие, - и, проходя мимо, спросил. - Как это произошло, что вы стреляли в него?
-Он напал на мою жену.
-Соседи позвонили в милицию и сообщили, что вы избиваете ее, я не верю, что он напал на вас.
-Нет, этот черт наскочил на нее вон из того переулка.
-Почему у вас оказалось в руках ружье?
-Просто оно у меня в кладовой стоит, и я схватил его, - замямлил тот.
-Что оно у вас стоит заряженное?
-Нет, но у меня там патронташ.
Они минули меня, и разговор стал плохо слышан, но я успел увидеть, как цыган показал огромный волосатый кулак жене.
Скоро вернулась машина.
-Ты веришь в небылицы про Черного призрака? - спросил один из приехавших.
-Не очень-то, хотя следы на огороде безусловно лошадиные. Балуется кто-нибудь, но эта сволочь все врет. Что-то здесь не так, - и они скрылись в избе.
Довольно скоро они уехали, забрав цыгана. Я дождался, пока все успокоится. Встал. Меня сильно качало, голова кружилась и слегка поташнивало. Я выбрался из огорода и пошел в сторону К. Кто бы меня встретил тогда, скорее всего решил бы, что я сильно пьян. Кровь почти перестала идти, лишь немного сочилась, и изредка рубиновые капли срывались в дорожную пыль. Рука сильно болела, и боль почти парализовала правую сторону. Путь мой лежал сначала по полю. К этому времени луна взошла, и было довольно светло. Слева отчетливо просматривались горы с редким березняком по склону и скалы в расщелинах, которых ясно видна была трава, и бурыми пятнами проступал лишайник. Впереди уже маячил сад, сквозь редкий кустарник, когда я услышал знакомое ржание. Карат мчался мне на встречу. Казалось, что он летел по воздуху. Мне показалось, что не конь мчался мне на встречу, а сам дьявол, хотя я ни на йоту не верю во всю эту чертовщину.
Подбежав ко мне, он дружески укусил меня за плечо, ткнулся в лицо теплыми, влажными губами.
-Ты у меня молодец, - сказал я, погладив его по большой мохнатой морде.
Почему-то меня любят животные и дети, иногда женщины, которые меня хорошо знают.
С трудом, забравшись в седло, поехал я в сторону дома. Боль перестала уже быть острой, перейдя в тупое подергивание. Каждое движение причиняло неимоверные страдания. Меня тошнило от езды, и я едва не валился на землю от слабости. В пути пришлось сделать две остановки, чтобы прийти в себя. Одну из остановок я сделал на гряде старых хакасских могильников. Я долго сидел, опершись спиной о стелу и смотрел на небо, думая о бренности всего живого. Всего что нас окружает. В сущности, жизнь наша не длиннее жизни мотылька, а мы, суетясь, не замечаем этого. Те, кто лежит под этими камнями, стали уже частью вечности, те кто лежит в этом могильнике тоже жили и боролись, копили богатства, которое время стерло, как не нужный хлам, оставив только эти могильники, которые, быть может, будут еще стоять даже тогда, когда наши могилы не только порастут травой, но и сравняются с землей, не оставив о себе даже такой памяти, как эти курганы.
Холод камня и сырость земли успокоили боль, и глупые мысли оставили меня. Вскоре я снова был в седле и без приключений добрался до дому. Расседлав коня, я отпустил его, зная наперед, что он вернется на кладбище. Рана оказалась пустячной. Кость была целой, но мелкая дробь сильно повредила руку, и я потерял много крови, что отразилось на моем здоровье. Всю ночь меня бил озноб, и я то и дело просыпался. К концу недели я слег, но неожиданно быстро выздоровел, так что к понедельнику я был уже на ногах, хотя несколько и похудел. От Константинова я узнал, что цыган заработал пятнадцать суток, что жена все рассказала, но Черного призрака никто не принял всерьез. Хотя по К. ползали слухи о том, что он де напал на лесника и едва не затоптал его конем. Впрочем, были слухи и обратного толка. Случайно мне стало известно, что первый слух пускает цыган. Я навел справки о нем, что было нетрудно при моей профессии, и выяснилось, что он работает не в лесничестве К., где я почти всех знал более или менее, а в Кордовском, на одном из ближайших кордонов. То, что путь к кордону лежит через гору и там есть дорога, было мне известно давно, выяснить, что он ею пользуется, было делом пустяшным: я лишь проверил следы и проследил его однажды утром с ближайшей горы. Выяснил, что лесник хозяин Карата, но его он подарил или отдал пацану за то, что тот его за что-то невзлюбил и раза два чуть не убил, в то время, как продать или сдать на мясо такого красавца, он жадничал или не находил на него покупателя, зная что тот дорого стоит и в жилах его течет кровь хороших производителей.
Прощать ему его выходку я не хотел. Легальных путей у меня не было, но я все-таки искал с ним встречу, зная наперед, что она к добру не приведет, но меня так и подмывало взглянуть ему в глаза, не предполагая и не гадая о дальнейшем. Как знать, может это было, чувство чувством мести или желанием поиграть со смертью в игрушки, что забавляет зачастую уставшие души? Может это была попытка сломить другого в борьбе за лидерство, что свойственно человеку еще с обезьяньего стада? Не знаю, но даже теперь у меня сохранилось брезгливое чувство, словно я перебирал тухлятину и пропитался насквозь его мерзким запахом. Это чувство до сих пор не оставляет меня, и я те события не могу вспомнить без легкого содрогания.
Это было в пятницу, чуть больше чем через неделю после того, как я вляпался в предыдущую историю. Я намеренно выбрал этот день. Около шести вечера я был уже на месте. Погода была скверная. Низкие тучи почти зацепились за деревья, упрятав ближайший склон почти на треть. Было холодно и промозгло. Я был в плаще, но под него я надел болоньевую куртку, но поскольку плащ был бутафорский, то я довольно скоро промок, и влага пропитала брюки и куртку, так что я сильно продрог.
Ждать пришлось долго. За кустом, где я стоял, конь уже вытоптал всю траву и нетерпеливо дергал поводья, а чернявого все не было. Я даже собрался уезжать, когда неожиданно увидел его. Лесник выехал не оттуда, где была дорога, и я его ожидал, а прямо из леса метрах в сорока от меня. Сердце мое тревожно забилось. Волнение мое видимо передалось коню, он весь напрягся и напряженно запрел ушами. Сначала мне показалось, что мой противник находится в глубокой задумчивости, ехал он, чуть наклонившись вперед, натянув на глаза дождевик, но когда он оказался рядом с кустом, то я определил, что он мертвецки пьян. Его кобылка шла шагом, боясь поскользнуться на довольно крутом, мокром склоне. Я выехал ему на встречу и перегородил дорогу. Лошадь остановилась, не зная, что делать. Первый момент лицо лесника ничего не выражало, оставаясь туповатым и сонным, затем на нем возникло какое-то движение похожее на удивление; и он окончательно пришел в себя: глаза его округлились и едва не вылезли из орбит, он весь побелел, несмотря на темную кожу, и на щеке его отчетливо задергался нерв. Он видимо был порядочный трус, но ему нельзя было дать прийти в себя, так как он был значительно физически крепче меня и даже, владея многими приемами нападения и защиты, будучи значительно его подвижней и изворотливей, мне бы пришлось с ним повозиться.
Я дал Карату шпоры, тот от неожиданности бросился вперед, саврасая кобылка шарахнулась в сторону, и цыган полетел в грязь. Это падение еще больше обескуражило его, что подтвердило мое предположение, что он трус, поскольку даже тогда, в селе, он стрелял в меня скорее из-за трусости, чем из-за желания меня убить, кроме того, падение отрезвило бы сильного человека, и он бы принял меры к обороне.
Дальнейшее я помню смутно. Как я спрыгнул на землю? Как в моих руках оказался большой бич, что был приторочен к седлу его кобылы? Этого я совершенно не помню. Не знаю, почему я стал с остервенением хлестать это огромное, дрожащее от страха тело, я не пойму, но он был настолько ошарашен, что и не пытался сопротивляться, только прикрывал голову руками, при этом что-то говоря, и отползал на четвереньках в сторону. Я, наконец, разобрал, что он бормочет.
-Не убивай... Не убивай! - шепелявил он. - Не убивай!.. Я не хотел в тебя стрелять. Я не виноват.. Я хочу жить..
-Ах ты, паскуда, захотел жить! Бить жену и стрелять в других у тебя руки не дрожат, а как с самого шкуру снимают, так жить захотел! Ты у меня отсюда живым не выйдешь! - злость, уже начавшая остывать, вновь закипела и придала мне новые силы.
Несмотря на удары, сыпавшиеся со всех сторон, цыган подполз ко мне и начал хватать меня за ноги, пытаясь их поцеловать.
-Не убивай! Только не убивай! - все время лепетал он.
Так низко еще люди не падали в моих глазах. Мной овладело бешенство. Это состояние было близкое к аффекту. Я оторвал его от себя и отбросил далеко в сторону, хотя он был не меньше восьмидесяти килограммов весом.
Я продолжал его бить неистово и смертельно. Я был готов растерзать его на мелкие кусочки, превратить эту смазливую, грязную, сопливую рожу в месиво из костей и мяса. Вся жажда крови, впитанная мною с молоком матери, берущая, наверное, начало от дикаря-людоеда, до последнего убийцы в моем роде, закипела в моих жилах. Я бил его, влаживая всю свою ярость в удары. Он уже не пытался обнять мои ноги, а лишь по-собачьи скулил, отползая к обрыву. Кровь выступила на его лице, но это только удвоило мою ярость и придало новые силы. Я даже не заметил, что находимся мы на краю обрыва. Вдруг лесник исчез. Тут только я пришел в себя. Бешеная вспышка истощила мои силы, и ярость стала быстро гаснуть.
Пролетев с метр с довольно крутого уступа, он упал на более пологий склон и покатился по нему. Метров через двадцать он вскочил на ноги и на удивление резво кинулся вниз по лощине, делая гигантские прыжки.
-Живи, падаль, - крикнул я, - но если еще раз перейдешь мне дорожку - удавлю!
Не знаю, слышал ли он мою угрозу, но он только прибавил шаг, и я потерял его из виду за ближайшим холмом. Вскочив на коня, я ускакал не оглядываясь. Долго я мотался по полям, пока не заплутал. Уже ближе к темноте меня оставили силы. Разрыв старый зарод, улегся в нем и проспал крепко и без сновидений до самого утра.
Проснулся я неожиданно бодрым. От вчерашней хмари на небе не было и облачка. Само небо было холодновато-голубым, словно его хрусталь вымыл вчерашний дождь, очистив от людской грязи. Появились первые пушистые облачка, которые толпились раньше у горизонта, восход солнца подсвечивал их золотом, разливаясь на востоке сочными красками предвещая хороший день. Свежесть, прохладная и сыроватая, густо перемешалась с испарениями земли, разлилась кругом, мешаясь с низким туманом по лощинам. Солнце взошло и стало теплей. Я выбрался из своего логова. На душе было легко и просто, словно вчерашний кошмар был сном. Я подозвал Карата, который пасся недалеко, взял его за поводья и повел в ту сторону, где я предполагал К.
Солнце согрело меня, и усталость с чувством брезгливости вернулась ко мне. Выбрался я к часам двенадцати, а к вечеру был совершенно разбит.
Все-таки я не заболел. От нечего делать я рассказал всю историю доктору. Он помолчал и, хмыкнув, заметил:
-Я бы советовал тебе его остерегаться в следующий раз.
-По-моему он сломанный человек.
-Тем-то он и опасен.
Я пожал плечами, не придав значения его словам. Как мы часто мало внимания придаем дельным советам.
Доктор оказался прав: в меня стреляли и только чистая случайность - неожиданно остановившийся конь - спасли меня от неминуемой смерти. Картечь угодила в сосну, что была чуть впереди меня, лишь одна пробила мой плащ, не задев тела. Если бы это была бы попытка просто припугнуть меня, то стреляли бы вероятней всего пулей и взяли бы большее упреждение. Надо быть осторожным.
В начале июня я решил найти старую пещеру, про которую слышал от знакомого краеведа. Добираться пешком было довольно далеко, так что я решил ехать верхом. Выехал я утром, в надежде еще до жары найти ее и вернуться к полудню домой. Почти сразу же мне показалось, что кто-то за мной скачет. Я был настороже и привык доверять предчувствиям, считая, что они в большей степени замешаны на едва заметных изменениях среды, которые мы зачастую не регистрируем сознательно. Чтобы проверить себя, я пустил Карата галопом и, проскакав немного, остановил коня. За спиной ясно слышался топот копыт. Всякие сомнения у меня рассеялись. Я предполагал, кто за мной охотится. Свернув в овраг, я затаился за поворотом. Две тропинки пересекали его: одна уходила круто вверх и скрывалась за уступом каменной россыпи, другая шла по дну оврага и также поднималась вверх, но несколько дальше первой. Ни с той, ни с другой тропинки меня нельзя было заметить, хотя я и находился вблизи развилки. Оружия у меня не было, но я почему-то не испытывал вообще никакого страха. Конечно, я бы мог положиться полностью на Карата и легко оторваться от преследователя, но мужчине не пристало бегать от опасности.
Едва я успел перевести дыхание и успокоить сердце, как на тропинке возник всадник. Это был лесник. В руках у него был хороший дробовик, кажется Зауэр. Он остановился на развилке и прислушался, не далее, чем в пяти метрах от меня. Мной овладело озорное чувство, что я не удержался от того, чтобы не влепить хорошенько им обоим. Трофейный бич со свистом разрезал воздух. Лошадь моего противника взмыла вверх, а сам он полетел в овраг. Пытаясь удержаться в седле, он инстинктивно отбросил ружье в сторону, редкую резвость не свойственную его годам. Когда я поднял дробовик, то он почти добрался до самого верха. Я решил его припугнуть, выстрелил, взяв несколько ниже, хотя убить его не составило бы для меня особого труда. Я лишь заметил искаженное страхом лицо, и он скрылся за деревьями.
Когда я выехал из оврага, то не увидел его больше.
Когда я рассказал все доктору, то тот заметил, что я отвоевал право свободно и без опасений ездить хоть где. Я не поверил, но с того дня лесника я больше не видел, словно он сбежал куда-то. Ружье я отдал доктору, поскольку оно мне было без надобности. У меня был карабин, и я предпочитал, как всякий уважающий себя Сибиряк - охотник, пулю, только пулю и снова пулю. У меня был хорошая одноствольная ижевка, которая была пристрелена и подогнана под меня, так что новое приобретение только досадило бы мне.
Скоро я забыл об этом человеке, не надеясь его больше увидеть, но судьба решила еще раз свести меня с ним. По газетным делам я выехал в Кордово. Я решил там остаться на ночь, поскольку материал, что предстояло собрать мне, был довольно объемный, и за день это просто невозможно было сделать. Доктор увязался со мной, так как ему было нечего делать одному в моей пустой квартире, а он решил пока порыбачить на реке. Там хорошо брал хариус. Я уже было, собрался возвращаться, как пришло известие, что при строительстве зимовья произошло несчастие. Срочно требовался хирург, а единственным приличным хирургом в районе с давних пор был доктор. Инструмент оказался в местной больничке. Нам пришлось выехать. Сначала мы ехали на машине, потом шли на моторке, а там уж, еще километров пять, тащились пешком. Даже я, привыкший к дальним походам, был утомлен жарой и тряской, то доктор, не имевший никогда подобного опыта, был измотан вконец. Больной лежал в зимовье, в нем я узнал лесника. Он был плох, и у него начиналась гангрена. О транспортировке не могло быть и речи. Пришлось оперировать на месте. Неожиданно больной оказал такое сопротивление, что его пришлось связать, и он сдался только после того, как ему, поскольку не было наркоза, влили стакан спирта. Мне же пришлось ассистировать доктору. Почему-то я плохо переношу человеческую кровь, хотя на своем веку убил не один десяток зверей. В течение четырех часов мне пришлось подавать то скальпель, то ножницы, пока доктор равнодушно ковырялся в зловонной ране цыгана. Это зрелище утомило меня больше дороги. Всю ночь мне снились кошмары. Я то и дело просыпался. Перед утром я лежал с открытыми глазами,
когда рядом различил какое-то шевеление. Прямо к моему горлу тянулась волосатая рука. Я с омерзением отбросил ее. Цыган зашипел рядом:
-Ты, падла, решил меня прикончить со своим докторишкой, думаешь, я тебя не узнал, хоть ты тогда был в наморднике. Нет, ты подохнешь скорее меня.
-При всем желании я мог убить тебя раньше и проще, не изобретая что-нибудь. Ради того, чтобы убить тебя, я не тащился бы сюда пять часов по жаре. Живи, падаль, твоя душонка не нужна никому.
Он тяжело задышал и заворочался на нарах:
-Мы еще встретимся на узкой дорожке!
-Желаю удачи, - сказал я и вышел.
Остаток ночи и добрый кусок утра провел я на свежем воздухе на куче веток, укутавшись в одеяло. Меня после этого не мучили больше кошмары и бессонница.
Нас вывезли только через сутки, пока не прилетел вертолет. Уже в электричке доктор спросил меня:
-Ты не находишь, что мы лечили какого-то дурака? С чего ему в голову пришла бредовая мысль, что я его хочу убить?
Я назвал его. Доктор расхохотался и сказал:
-Пути Господни неисповедимы от меня и захрапел, мало заботясь о чем-то.
Мне теперь несколько жаль, что из моей жизни ушел этот человек. Я уже привык к чувству опасности, исходившему от него. Это всегда шевелит душу и вносит свежую струю в жизнь. Мне даже кажется, что несчастие, происшедшее с ним, есть следствие наших с ним отношений. Как знать: закончен ли наш поединок, но пока трупы убраны, кровь присыпана песочком, пистолеты вложены в ящик, а секунданты расползлись по своим норам..