Я, последний ученик Изуса Христа, не самый верный его последователь, но единственный человек, ведающий его судьбу после воскрешения. Я единственный человек, прошедший с ним путь до последних его дней. Я единственный человек, знающий всю правду о нем и сохранивший в тайне его тайну, что витает над сим праведным и не праведным человеком, что ныне возвеличивается сверх меры, что достоин он этой славы или нет - судить не мне. Судьба связала меня с ним с юности, и довела рука об руку до старости. Последние годы я находился у него в услужении в качестве конюшенного и его первого советника. Я обязан ему жизнью, хотя и он был многим обязан мне и то, что ныне имя его возвысилось до необыкновенных высот, есть заслуга моя и не маленькая. Не мне ныне судить бога и веру людей, не мне судить сильных мира сего, и не мне проникать холодной и лживой змеей в мысли великих. Я уже стар и стою на пороге своей жизни. Лукавить мне не престало, и искать славы уже поздно, тем более она ничтожна в лучах славы моего сподвижника, которая расцветает и множится в делах его последователей и учеников. Я ныне простой ученик, который не искал в словах его благости и силы, не искал в нем Царствия божьего, в которое я до дней сегодняшних мало верю, в которое он и сам мало верил. Я был приставлен к нему в качестве хранителя его от ока властей силами высшими. По возможности я исполнил эту роль. Умер он смертью своей, оставив по себе мощную ветвь своих потомков. Мои дети идут рук об руку с ними, но смерть стоит у моего изголовья, и я не хочу уносить с собой эту тайну.
В последнее время я был конюхом при Езусе Христе, но я знатный римлянин и состоял легатом в легионе стоящем в Палестине. Тогда я был молод и честолюбив и был близок к римскому наместнику в Палестине. Мне пророчили большую карьеру, которая зиждилась на положении моего отца и его состоянии. Она не состоялась по одной причине, о которой я и поведаю.
Отец мой, Септий Лар был в свое время сенатором и скопил достаточное состояние. Человек он был образованный и сторонник эллинской науки и поэзии. Своим детям он тоже дал образование достойное положению и своим возможностям и взглядам. Брат мой старший, Марк, человек по натуре добрый, в ранней юности боялся отца, но позднее приспособился к его крутому характеру и стал с ним даже дружен. Позднее стал помогать отцу в делах его по имению и торговле, которых всегда у него было много, и он, будучи сенатором, стал запускать. Я же, постоянной враждуя со своим старшим братом, и имея три года разницы в возрасте не в свою пользу, зачастую брал верх над ним. Несмотря на это мы были дружны. Если соперничество наше между собой было жестоким, то на улицах Рима мы порой бивали своих соперников, превосходивших нас не только числом, но и возрастом. Так как нас было всего двое, то нам приходилось враждовать с семьями имеющими детей много, то мне приходилось искать союзников и устанавливать отношения в делах привлечения друзей и в ведении политики. Брат мой был адъютантом при мне. Так продолжалось года три, пока отец не отправил меня подальше с глаз долой.
Мои отношения с ним были в детстве очень близкими, но со временем, когда характер мой развился и стал мужать, то стали портиться. Отец мой был властным и не терпел возражений, но втайне меня боялся. Так как характер мой был более твердый, и я ему не в чем не уступал, даже брал верх постоянно, поскольку был всегда честен с собой и другими. Он же был тонкий знаток человеческих слабостей, на которых пытался играть. Я же знал его хорошо и мог прикрыть свои слабости, хотя не пытался пользоваться его. Наш конфликт нарастал, я это понимал. Он мог вылиться в жестокое столкновение, которое обострило бы наши отношения и испортили их окончательно. Мне мерещилась карьера военная. Он меня убедил, что я обязан начинать ее из провинции. Принимая его аргументы, я счел нужным покинуть дом отчий и уехать подальше от родных пенат.
У отца был друг наместник в Палестине, и тому меня он и рекомендовал. С тем я отбыл в эту дальнюю провинцию. Хитрый наместник не хотел меня держать рядом с собой соглядатая. Тем более он не желал, чтобы об его делах знали в Риме. К тому, как позднее узнал я, отец мой, который так горячо поддержал мой отъезд, просил, чтобы меня отослали в такую глушь, из которой я бы по возможности не выбрался. Я не противился этому решению, понимая и принимая свою судьбу. Так я оказался на самой окраине цивилизованного мира вдалеке от его центра, где прошло мое детство и началась юность. Демонстрируя свою видимую лояльность, наместник подчинил мне две когорты, стоящего в Палестине легиона и вспомогательные войска, находящиеся на самой границе империи, с любезностью отправил меня с глаз долой. Провинция была бедной. Селения, находящиеся на западе, вполне были пригодны для земледелия, но подвергались постоянно набегам кочевников, которые возникали из песков пустыни и исчезали в ней же, унося с собой свою добычу. Попытки преследования их были безуспешными. Шайки их рассыпались при малейшей опасности, шпионы их были неуловимы. Кочевья их снимались со своих стоянок и уходили в глубь пустыни, где преследовать их было тоже почти невозможно.
Позднее я узнал, что шпионы, попадавшие в руки местных жителей, были забиваемы камнями и в руки властей не попадали. Являясь представителем Рима в этих областях, я приказал выкупать шпионов, платя за них вдвое против цены раба. Это имело свое положительное свойство. Скоро нам привели троих захваченных кочевников. Под пытками один из них выдал места стоянок соплеменников. Совершив несколько рейдов по пустыни, было захвачено несколько сот человек и их скот. Все они были проданы в рабство. С того момента обозленные их сородичи стали более ожесточенно нападать на окрестные селения. Правда, скоро нам удалось уничтожить несколько мелких групп разбойников, которые пытались продавать в провинции имущество, захваченное в результате набегов. Под пытками они раскрыли места, где прятались бандиты. В течение полугода все они были переловлены, кроме одной особенно дерзкой группы, но и ее удалось заманить в ловушку и уничтожить. Оказалось, что это были местные жители, которые бессовестно грабили соотечественников.
Провинция в течение трех лет, которых я ей правил, стала одной из самых спокойных. Жители, ранее покинувшие ее, вернулись. Потянулись жители из соседних областей, стали застраиваться старые селения, возникали новые. К концу трех летнего периода слава моя, как молодого, но уже опытного и мудрого правителя, достигла Иерусалима. По распоряжению Понтия Пилата меня направили в другую часть провинции, где пришлось решать почти те же проблемы, что и в предыдущем случае, только теперь мне пришлось договариваться с Парфией, на территории которой скрывались грабители и другой разбойный люд.
Сатрап соседней парфянской провинции был сам заинтересован процветанию торговли и в хороших отношениях с Римом. Переловив разбойных людишек и успокоив крестьян, я стал скучать. Мое имя уже внушало уважение и страх. Провинция стала торговать с соседями, люди стали богатеть, и спокойствие воцарилась в ней. Слава моя укрепилась, и со мной стали считаться в Иерусалиме. Скоро там начались волнения христиан. Требовался человек решительный и в то же время обладающий свойствами дипломата. Я никак нельзя лучше подходил к этой должности. Кроме того, мой отец, оставив всю работу по хозяйству на моего брата, который оказался талантливым управляющим, полностью переключился на работу в сенате и стал в государстве уже человеком видным. Дружба с ним для Понтия Пилата была делом важным, а я мог замолвить за него слово перед отцом.
Так судьба связала меня с Изусом Христом. Этому уже более сорока лет. Его уже нет в живых, я же тоже уже дряхлый старик. Мне уже пора умирать, и я не хочу оставлять после себя эту тайну. Я пишу, руки мои дрожат, жизнь быстро уходит из меня, силы оставляю меня после ничтожных усилий. Впрочем, все еще считают, что я силен, что я крепко держу все дела в своих руках, но это не так. Уже давно прошла юность и зрелость, старость моя еще не прошла. У меня осталось одно дело: мне нужно закончить эту повесть.
Странно, развязывая этот Иерусалимский узел, я не знал, что дал толчок развитию новой религии, к которой я вынужденно принадлежу сейчас. Впрочем, религия, как всякое явление, происходящее не земле, есть явление земное, которое преследует интересы людей, проживающих на ней. Люди всегда стремились к власти и обладанию материальными благами - весьма благородные порывы. Нынешние служители культа, проповедующие христианство, столь же любят дары, как и боги моей юности.
Как все быстротечно под этим небом! И как все зыбко!
Странно, но я никогда не отказывался от решения задач, которые мне ставили командиры и, самое главное, сама жизнь. Я создан так, что с юности считал, что я всегда причастен не только к делам семьи, но и империи, и лично отвечаю за ее дела. Я понимал, что кроме меня никто не станет ковыряться в этом деле, поскольку неуклюжие действия могут привести к вспышке религиозного восстания или недовольству Римом, что на дальней границы империи были нежелательны.
Кроме того, я не мог отказаться от решения этой проблемы по простой причине, - врагов, которые меня окружали, завидовали моей славе и ждали моих ошибок. Сам Пилат дорожил своим положением и понимал, что на его месте, при моих способностях и связях мог оказаться я. Он хотел приблизить меня и постараться уронить мою славу в глазах окружающих. Мне не хотелось браться за это дело, но и не мог отказаться от него. Это был вызов. Я знал, что и с этим поручением я справлюсь, так как уже набрался опыта и знаний и даже примерно знал, что твориться в столице провинции. Я уже тогда слышал про Изуса Христа, что он собрал вокруг себя своих сторонников и объявил себя Мессией, и то, что синедрион опасается дальнейшего усиления. Это и было причиной волнений. О Христе я слышал, что тот долго бродил по варварским странам востока и обладал многими чудесными свойствами, которым научился там. Синедрион пытался его судить, но тот не давал повода для суда, ведя праведную жизнь. Просто забить камнями его не удалось. Убить его было трудно, так как его постоянно окружали его соратники. Происходили постоянные стычки между сторонниками синедриона и Христа. Все это стало надоедать жителям и Риму. Последний старался держать нейтралитет и не вмешиваться в религиозные дела, но обстановка накалялась и Понтий понимал, что решать этот вопрос придется ему. Задача, казалось, была простой, но у этой задачи было много подводных камней. Убрать со сцены одну из фигур не всегда бывает легко и просто.
Пока я скакал до Иерусалима, то просчитал обстановку полностью. Правда, меня несколько заинтересовал Иезус Мессия. Он явно выходил за рамки обыденности. Просто убить его, на чем настаивал синедрион, было слишком просто. На сколько я понимал его, то он метил на место больше, чем место в синедрионе. Даже возглавив его, он едва ли бы удовлетворил свое честолюбие. Видимо он метил на место посланца бога на земле и никак не меньше. С точки зрения нормальной логике это могло привести только к одному - к его смерти. Он вступил на эту стезю и не собирался с нее сходить. Мученическую смерть он себе обеспечил. Быть палачом я не собирался, хотя в свое время мне пришлось убить несколько человек самолично, во время стычек с разбойными людьми, и по моему приказу было убито и продано в рабство несколько тысяч человек. Но я всегда действовал по обстоятельствам и не собирался переходить через ту грань, которая не вызвана необходимостью.
Понтий Пилат встретил меня ласково, за радушием все-таки чувствовалось напряжение. Мы провели вечер и ночь на загородной вилле Пилата. Я подробно расспросил о ситуации связанной с еврейскими волнениями и о Иезусе Христе. Понтий Пилат сам не занимался этим делом, потому и отослал меня к своему помощнику Луке, который был гражданином Рима, но из местных. Лука оказался ярым противником Христа, но достаточно сведущим человеком в делах управления провинции. У него были везде шпионы. Правда он пожаловался мне, что в среде сторонников Христа не так уж много предателей, но он в целом в курсе происходящего в стане врага, поскольку один из его учеников соблазнился на деньги, и доносит ему все, что там говорится и делается. Предателя звали Иуда. От него я и услышал, что в его окружении есть женщина, которую он чрезмерно приблизил к себе, ее зовут Марина Магдалина, но ничего предосудительного между ними не замечено.
Осторожно прощупав его мнение о дальнейших его планах, я убедился, что он склоняется к мнению, что Иезуса следует убить, но тот очень осторожен и убийц никак не удается подослать к нему, кроме того, у него много приверженцев и это может вылиться в бунт, если его убьют свои же.
- Мне необходимо встретиться с ним, - попросил я Луку.
Так как Пилат приказал Луке всячески помогать мне, в сущности сделал его моим помощником, то на следующий день, вечером, я присутствовал на проповеди, на которую меня провел вертлявый человек. Позднее я его увидел среди приближенных Христа.
К концу проповеди тот долго околачивался около Иезуса и шептался с ним. Скоро он пробрался ко мне в угол и сказал, чтобы я ждал Учителя там же, где я сижу и сейчас.
Христос подошел ко мне в окружении своих учеников. Он уже знал кто я. Я сказал, что нам нужно поговорить с глазу на глаз.
Лачуга, в которой проводилась проповедь, находилась на окраине. Я предложил выйти за город. Он, несколько посомневавшись, согласился.
Апостолы оставили нас, и мы, отойдя немного, уселись на пригорке.
- Вас собираются убить, - сказал я равнодушно, наблюдая за его реакцией.
Он молчал, хотя я знал, что это для него не новость.
- Я так же склоняюсь к тому, чтобы Вас убить, - продолжал я. - Это нужно для спокойствия провинции.
Он продолжал молчать, до того момента я не знал еще, что делать, но неожиданно для себя сказал:
- Изус Христос должен умереть мученической смертью, но человек, скрывающийся под эти именем, может жить дальше. - Я встал, и продолжил. - У этого другого человека есть женщина и преданная женщина, а в жизни все умирает, когда придет время. Посланец неба должен умереть, я еще раз повторяю, если ты не согласишься со мной, то я разгромлю твою общину. Ты сам умрешь самой позорной смерть. Тебе на раздумье неделя. Если ты согласишься со мной, то сообщишь это через Иуду Искариота.
Я ушел, вполне уверенный, что мое предложение будет принято. Через два дня мы вновь встретились. От него я узнал, что он может останавливать дыхание и биение сердца, так что человеку трудно определить - жив он или нет. Этому он научился в Индии, где странствовал в свое время.
В конце разговора он неожиданно предложил, что должен сотворить чудо и воскреснуть, чтобы о нем, как посланце бога, говорили его соплеменники. Я ничего против этого не возражал. Было решено, что его распнут на кресте, а не на дыбе, как символе его веры, что за тем мы уедем из Иудеи, сначала в Рим, а затем в какую-нибудь отдаленную провинцию, чтобы не иметь случайных встреч с соплеменниками. Мы должны были уехать втроем, включая Марину Магдалину.
Мне удалось уговорить Понтия Пилата, чтобы тот дал согласие на казнь Христа. Меня поддержали синедриона, у которого тот был как кость в горле. Понтий Пилат не хотел убивать Изуса, отговариваясь тем, что не хочет лишних волнений, но я подговорил членов синедриона собрать деньги для прелата. Скоро этот вопрос был решен. Христос был схвачен и распят. Я старался мало вмешиваться в течение правосудия. Присутствовал я только при воскрешении Христа. Мне и самому показалось, что тот вознесся на небо. Впрочем, это наваждение длилось не долго. Пока присутствующие взирали куда-то вверх, Христос просто шел ко мне.
Он сел в колесницу, и кони понесли. Я ехал верхом в сопровождении трех воинов, кроме Христа в колеснице сидела Марина Магдалина.
Понтий Пилат не знал об этом. Я отпросился у него, сказав, что поеду в Рим к отцу. Тот отпустил меня с облегчением. Я с таким же облегчением покидал эту дальнюю провинцию, где меня ждала блестящая административная, а, может, военная карьера.
Эта страница моей жизни закрылась и умерла, как умер Иезус Христос.
Одевшись в римскую одежду, он стал настолько схож с римлянином, что никто бы не заподозрил в нем иудея. Он сначала довольно плохо говорил на гордом языке латинян, но уже по прошествии месяца свободно общался на нем. Когда мы прибыли в Рим, то многие считали его знатным римлянином. Благородство и сильная воля привлекали к нему людей. Он быстро вникал в суть вещей и запоминал все, с чем он сталкивался в течение своей жизни. Он помнил людей и легко входил в их нужды и завоевывал их доверие.
В Риме мы жили в доме брата, так как отец встретил меня не ласково, даже оскорбительно. Мать наша умерла и возле него вертелась смазливая и капризная свиристелка, которая была чуть старше меня, но уже умудрилась прибрать все дела в доме и полностью подчинить себе престарелого сенатора, который с годами стал еще более груб и не сдержан. Только то, что я пообещал его прирезать, остановило его от грубых выходок в мой адрес. Кроме того, о моих делах уже прослышали в Риме, и мой крутой характер скоро проявился и здесь. Отец боялся меня, но проверять крепость и твердость моего меча боялся, ограничиваясь только словесными выпадами в мой адрес. Напряжение между нами нарастало, хотя мы и встречались редко. Христос сменил имя, и я выхлопотал для него римское гражданство. Он по-прежнему проповедовал христианство, собрал вокруг себя сторонников. Теперь он не выдавал себя за Мессию, но рассказывал о Христе, как о праведном человеке, который был послан на землю самим богом. В этот период мы расстались. Рим мне надоел. Расслабленная и сытая жизнь меня не привлекала, и я решил покинуть столицу. В это время самым беспокойным местом был север Галлии. Я напросился туда, и отец с радостью выхлопотал для меня там место достойное моему положению.
Два года прошли в непрерывных стычках с готами, за это время я женился, взяв жену из местного племени. К концу второго года меня сильно ранили, и пришлось покинуть военную службу. Возвращаться в Рим мне не хотелось, так что я поселился в Галлии. Скоро я отстроился, стал выращивать фрукты и овощи, поставлять в римскую армию многие изделия и украшения, торговать и с местным населением и готами, которые считали меня местным жителем. Я уже стал забывать о Иудеи и о Христе, и, даже, не слышал о нем. Через пять лет меня знала вся округа. Я стал одним из богатейших и влиятельных людей Галлии. По своему положению я был своим для всех и запросто решал конфликты, возникающие между римской администрацией и местным населением.
В это время по всей империи произошли погромы христианских общин. Христос бежал из Рима в Галлию, где мы и встретились. С ним была Мария Магдалина и двое детей. Я приютил его. Он продолжал свое дело и проповедовал христианство среди местного населения и старался обходить римлян. Была построена небольшая церковь, и его сторонники начали селиться кругом. Веяния Рима здесь на окраине почти не ощущалось. Римский гарнизон не вмешивался в дела гражданские, а меня побаивались и не хотели связываться. Так прошло еще три года, когда произошло событие, которое круто изменило мою судьбу. Отец мой ввязался в какой-то заговор, который провалился. Его судили и казнили, брат мой тоже был убит, и имущество его было разграблено. Мои противники воспользовались этим и напали на мое поместье. Я не был готов к отражению этого набега и едва унес ноги. Спрятав жену и троих детей у Иезуса в общине, которую не тронули, я ускакал в готские земли. Кстати его здесь все считали выходцем из Карфагена, а не иудеем. Он не противился своему прозвищу, и скоро это стало его именем нарицательным.
В готских местах я скоро занял высокое положение и командовал родовой дружиной. К этому времени отношения с готами римлян испортились. Я тоже узнал, кто стоял за нападением на мое поместье. При первой же возможности я разгромил усадьбы своих врагов, а позднее убил их. В одной из стычек с римлянами я был тяжело ранен. Все посчитали меня мертвым и бросили на поле боя. Ночью я пришел в себя. Едва живой я дополз до монастыря, где меня и спрятали люди Христа. К этому времени он сильно изменился. Необходимость решать земные дела сделала его более грубым и властным. Земли, которые ранее обрабатывались моими рабами, перешли в его владение. На них он поселил свободных галлов, которые и платили ему ренту за использование этих земель. Его бывшие сподвижники так же занимались хлебопашеством и жили как простые крестьяне. У него было создано что-то подобное дружине, которые считались его охранниками. Римляне смотрели на нее сквозь пальцы, понимая, что защитить свою собственность ему придется самому при случае. Умный от природы, приобретя черты практические, он скоро занял место, которое я занимал ранее. Мое здоровье было сильно подорвано, и я около года не вставал с постели. Жена моя к этому времени умерла, из детей осталось только двое мальчиков, которых я растил по обычаям галлов. Образование греческое они получили при монастыре, за которым я следил в период моей болезни. Чтобы скрыть мое настоящее имя я крестился, приняв имя Иеронима. При выздоровлении он приблизил меня к себе, я стал конюшенным и фактически командовал его дружинной. Я же и написал мистерию, про Иезуса Христа, которая была отвезена в греческие города и ставилась в еврейских общинах. Она позднее почти полностью вошла в библию. Ее переписывали и дополняли, изменяли. Я, прочтя недавно ее, даже не узнал свою мистерию. Фантазия и время стерли реальные события и вознесли его имя и превратив из простого проповедника в бога всего за одно поколение людей. Дети мои уже стары, им уже за сорок лет, внуки мои уже вошли в жизнь и мужают. Они утратили свое римское имя, да и я из-за предосторожности его храню в тайне. Потомки мои зовутся Каролигами, так, во время то, как я служил у готов, был известен как король. Предков же Христа кличут Меровингами, от названия какого-то племени, за выходца из которых все его считали.
Я заканчиваю сие повествование, так же скоро закончится моя жизнь. Время ввергло меня в круг событий, свидетелем и участником которых я был. Я долго хранил эту тайну в своей душе, теперь же ее доверяю всем, кто прочтет эти мои слова. Слова, которые, может быть, сочтут лживыми и неправедными, но я не стал их носить в своем сердце, освободившись от них и доверив вечности и пергаменту в преддверии окончания своего земного пути.