Утро началось как обычно. Дубовая бадья, до краёв наполненная ключевой водой, рушник, расшитый петухами и Маланья, которая ещё в детстве купала его. С бадьёй, водой и рушником ещё можно было как-то смириться, но вот Маланью давно следовало заменить на более молодой экземпляр.

  Царь вздохнул, мечтательно закатил глаза и представил на месте стародавней няньки дочку боярина Гвоздодёрова, девицу дородную, обладающую несомненными достоинствами как спереди, так и сзади. А что? Взять и указом... Нет. Не поймёт народ, не оценит заботу государеву о своём здоровье как физическом, так и моральном. Попробовал бы он, народец, каждое утро видеть Маланью, помягчал бы? Мужики поймут, а вот бабы... Впрочем, при правильно поданной информации, девицы, мечтающие попасть на место няньки, поддержат. Обязательно поддержат. Оставшимися бабами после двадцати можно пренебречь. Это только часть электората. А несомненную победу на выборах Гвоздодёрихе он обеспечит, комар носа не подточит. Надо забросить мысль волхву, пущай почву прозондирует.

  За завтраком, как всегда, Бобрый подсовывал бумаги о повышении ясака на очи для наложения собственноручной государевой подписи, но самодержец выдюжил, не наложил. Посол Трухтарандии вещал о дружбе и любви, старательно делая вид, что не замечает, как из рукава в ендову сыплется мышиный помёт вперемешку с цикутой. Стольник, привычно прикрыв полотенцем ендову, жестом факира поменял её на новую. А как ещё? В открытую поменять - скандал и прости-прощай мир, дружба и торговля. Сразу придётся обвинение в покушении предъявлять. А так все довольны. Посол миссию выполнил, стража оберегла, царствующая особа в неведении. Пришла мысль: а что ежели нашенскому послу всё ж таки удастся замарать зельем тот гвоздь, который у трухтаранского султана из трона торчит? Что будет? А ничего. Вон у него сынок подрастает. А до того времени визирь посидит. Заодно и гвоздик протрёт.

  Государь опечалился. Вот и его когда-нибудь так же, гвоздиком... А Невесёла всё не замужем.

  - Эх...

  Невесёлые думы совсем не способствовали усвояемости стерляди, запеченной в сметане.

  Выход в народ с посещением храма не принёс облегчения. Народ ликовал, бросался шапками, тухлыми яйцами и бомбами. Обычные развлечения черни. Три группировки бояр распускали слухи каждая в свою пользу. Опальные величали не иначе как сатрапом и призывали к бунту. Этих поддерживали парубки, всегда падкие на побузить. Ближники величали благодетелем, раздавали милостыни и обещали, что вот ещё немного и заживёт народ в достатке и лености. Крепкие мужики и оборотистые торгаши словам верили слабо, но, пока делу не мешало, шапки бросали исправно. Третьи, самые мерзкие, тишком брали деньги у султана трухтаранского, и, как и посол, старались их отработать, прекрасно понимая, что не получится, но исправно нанимали бомбардира, который, получив деньги, напивался и неизменно падал средь толпы с зажжённой бомбой, то ли спьяну, то ли подколотый шилом нанятого ближниками карманника.

  Скучно, привычно, стандартно. И никаких развлечений в отдалённом будущем. Рутина. Одна надёжа, может челобитные чем-то порадуют. Иногда попадались такие забавные челобитчики, что и на кол сажать жаль было. Некоторые теперь в скоморохах царских подвизаются.

  В общем, всё как обычно: бояре воруют, дьяки с подьячими воруют, писцы воруют, стрельцы лютуют, народ бунтует, юродивые пируют. Бросить бы всё к ядреной бабе Яге, да кого на твоё место посадят? Вон, тот же Гвоздодёров... Украдёт? Да запросто. А Бобрый? Купчина по натуре. Родную мать продаст, что уж говорить о царстве. А остальных к трону эти двое и не подпустят. У одного стрельцы на довольствии, у другого капиталы - кого хочешь вокруг пальца обведёт, кривду правдою обернёт или купит с потрохами. Зятя бы хоть завалящего. Воевода? Тому только дай, враз виселицы по всей округе наставит, к каждому батраку по два воя приставит. А кто тех воев кормить будет и не подумает. А людишки-то тоже не дураки, быстро смекнут и на воев тех работать не будут. Перебьют людишек, а где других брать?

  День тянулся и тянулся. Обед закончился рукопожатием посла Дредары, который всё жал и жал протянутую руку, в надежде проколоть кольчужную перчатку отравленной иглой, выскочившей из перстня.

  

  Настало время развлечений.

  Дьяк степенно вошёл в царские палаты и, развернув свиток, огласил:

  - Вольные писцы с челобитной к царю!

  Нестройная толпа ввалилась вслед за дьяком. Вперёд вытолкали бабу чернявую, разбитную да бойкую.

   - Царь-батюшко! Челом бьёт тебе писчий люд. Житья не стало от аспидов. Воруют. Токма пергамент отложишь пёрышко погрызть, глядь, ан нет уже. Утащили. И давай переписывать и друг другу вслух зачитывать. С чего жить? Чем пропитание добывать? Помрём ведь с голодхи. Раньше-то мы стрельцу да мытнику денюжку давали, а теперича и дать неча. Казна пустеет, мрём мы от брюквы и помидоров...

  - Да кто ворует-то?

  - А почитай все. Очи есть - значит может воровать. Знамо дело. Мало того, они в избах собираются, вслух читают. Те, у кого уши есть - тоже ворьё. Да и в избах тех разные картинки висят, младые умы совращают. Я вам по секрету скажу, там даже голых баб рисуют. Срамота. Вы уж, эта, указ какой, али декрет издайте, чтоб стрельцы гоняли тех, кто с очами и ушами. А избы эти бесовские спалить, содержателей - на кол. Да чего я вам говорю? Вы же лучше меня знаете. Кат у вас вон какой лютый, - челобитчица указала на дремавшего в уголке палача в чёрном кафтане с засученными рукавами.

  - Про перья, про перья скажи... - зашептали челобитчики, толкая в бока делегатшу. - И ещё сказывай, что в Турухрандии и Опупендии писцы ужо по три рубли золотом за свитки берут. Написал свиток, и живи неделю, пей-гуляй - не хочу...

  - Да, и перья. Чтоб только писцам продавали, а то любой так сядет и напишет чего.

  - Гм... Будь по твоему, красна девица. Уши отрежем, очи выколем, избы спалим, перья поотбиваем, то есть - поотбираем, - развлечение обещало быть интересным. - Вот с вас и начнём. Стража!

  - Как с нас? Почему с нас? - попятилась бабёнка.

  - Очи есть? Есть. Уши есть? Есть. Воры. Всё как вы в челобитной обсказали. Стража!

  Стрельцы, привычные к чудачествам царя при разборе челобитных, медлили.

  - Не погуби, царь-батюшко! - взвыла челобитчица. - Мы же говорим: "у нас воруют", а мы ни-ни. Мы ещё свитки святого Иосафата-молчальника не читали даже. А они ужо тыщу лет лежат. Мы же не чтецы, мы писцы. Мы даже и то не читаем, что сами пишем!

  - Боярин Гвоздодёров, ты их свитки читал? - махнул рукавом самодержёц в сторону отца будущей няньки.

  - Что вы, государь? Как можно? Никогда! - выкатил грудь и глаза боярин.

  - А ты, Фёдор-стрелец?

  -Ни-ни, - сквозь бороду промычал стрелец, покрутив лохматой головой.

  - Царь-батюшко, да вы погляньте, у него же из кармана пергамент торчит. Врёт, как есть врёт! - завопила молодая русоволосая деваха.

  - А ну покажь!

  Стрелец в смущении вытащил мятый пергамент с намалёванной бабой в исподнем и подписью: "Прынцесса лесная Мария Сьюзьевна и длинноухие волки, сочинение Аглафиры Тьмутараканской ".

  - Ага! - закричали из толпы челобитчиц. - А говорил не ворует! У! Рожа твоя стрелецкая! Убила бы! Очи повыколоть, персты поотрубать!

  - Да вы сами посмотрите, самодержец, - стрелец, зная слабость царя к пышному титулованию, решил сыграть на лести. - У ней же самой за пазухой береста моей дочки с каракулями торчит. У себя бревна не видит, а в меня, который только первую страничку и взял, так сразу и перстом тычет. Да мне просто баба понравилась. Вон перси какие намалеваны! Кто ж устоит!?

  Челобитчики загалдели, оправдывая своего делегата.

  Царь посмотрел. Перси действительно были внушительные. Не дочка Гвоздодёрова, но тоже... представительная особа. По-мужски царь стрельца понимал, и даже не осуждал, но надо было и лицо государства не уронить, и интерес свой соблюсти, и видимость порядка и справедливости показать. Должность обязывала. Развлечение грозило затянуться и перерасти в конфуз.

  - Так, девица красная, челобитчица прекрасная... Я такое дело с кандачка решить не могу. Вы уж постойте пока, послушайте других челобитчиков, а там уж и видно будет.

  Царь кивнул дьяку, мол, можно продолжать.

  

  - Фуфыркин, колбасных дел мастер!

  Толстенький краснощёкий мужичок, пыхтя, ввалился в тронный зал.

  - Колбасник Фуфыркин челом бьёт и уповает... - бухнулся он на колени. И уже оттуда продолжил, воздевая руки: - Тут такое дело... Я слыхал, тут челобитничают все. У меня тоже заковырка. Не покупают колбаску, гады. В лабазы берут, а там люд трогает, смотрит на неё, нюхает и даже пробует на зуб! Некоторые травятся, а так ничего. А вот увидев в тех магазинах вывеску пирожков Тютина эти самые пирожки давай покупать, а колбасу не берут. Я уже и червня в неё для цвета добавил мешок, красная зараза стала, аж глаза режет, и, о горе, срамно сказать, мяса положил, кошатинки дворовой, ан не берут. Что делать, ума не приложу!

  Колбасник стукнулся челом в пол.

  - Вы уж там это... Повлияли бы. Пусть закон какой введут, и чтоб стрельцы следили. А уж от проданной колбаски вам, эта, поспособствую, а? И закройте лабазы, где картинки Тютинские висят, а то он этим лабазам приплачивает такие деньжищи, паразит, что аж слюнки текут. Там же на прилавках моя колбаса, вот пущай или делятся или закрывают. А не станут, так вы их, это, в Сибирь. Она у нас большая.

  - А-а-а-а! Душегуб! Это ты мово Ивашку со свету сжил! Удавлю! - одна из просительниц наскочила на колбасника и ухватила за лохмы. - Да ты хуже татя поганого, да я тебя за Ивашку в нужнике утоплю, да я тебе все глазищи выцарапаю и ухи пооткусываю, стрельцам меньше работы будет!

  Фуфыркин пыхтел, стараясь спихнуть бабу, но та вцепилась как клещ, щёлкая зубами не хуже волколака около уха колбасника.

  - А кто вечор мне пергамент продал с каракулями своими? "На, колбаску заверни", - пропыхтел Фуфыркин, мотая головой, чтобы не дать бабёнке вцепиться в ухо. - На моей колбасе до сих пор эти каракули видны! Никакой сажей не замазываются...

  Да что же это делается сегодня, думал царь. Какие-то однобокие челобитные попадаются. Самодержец насупил бровь, и стража растащила драчунов.

  Бобрый тихо покинул царскую светлицу. Государь подозрительно посмотрел вслед.

  - Я услышал тебя, колбасник Фуфыркин, - торжественно возгласил царь. - Жди решения с остальными. Думать буду, что с твоей челобитной делать. Дай срок, - и, обращаясь к дьяку, добавил, - зови, кто там ещё. Да, и что там за Ивашка, почему не доложили в стрелецкий приказ?

  - Пёс, царь-батюшка. Как есть пёс...

  - Кто пёс?! Ты говори да не заговаривайся! Ишь, взяли моду, царя псом обзывать...

   - Что бы, государь, и в мыслях не держала, - зачастила челобитчица. - Ивашкой пса моего кликали, покуда я у этого аспида колбасы его не купила. Сожрал мой сокол колбаски той, с тех пор и овдовела. Ой, то есть осиротела.

  

  Дьяк дождался, пока царь сменит гнев на милость и объявил следующего челобитчика:

  - Девица Груня челом бьёт.

  Девица Груня, к разочарованию царя, вопреки имени, оказалась тощей и весьма плоской. К тому же слегка косила.

  - Царь батюшко, я как есть песчица. Груней кличут, - отвесила девица земной поклон. - Я пресоединяюсь к челобитной песчих. И ещё требую каждой песчице по персональному мужу. А то что это такое получается? У всех четиц мужья, а у многих песчиц нет. Сделать это просто, закрыть кабаки эти и не продавать сабли вострые да коней резвых. А заместо драчки на кулачках пусть семки на околице лузгают. Мужикам делать будет нечего, они сразу к нам побегут. А можно ещё каждого перепесчика женить на песчице, а в полюбовники определить хозяина лабаза с пергаментами и тогда всем будет хорошо. И не пора ли уже чтоб чтецы сами песали что им нравится, а деньги нам отдавали? ВОТ.

  - Ты чего-нибудь понял? - вопросил царь боярина Гвоздодёрова.

  - Замуж хочет, засиделась в девках. Да и моя дщерь уже за пером тянется, тоже пергамент марать хочет. Но я пока приструнил. Не знаю, насколько хватит. Повлиял бы, царь батюшка, ты у неё в авторитете. Приходи вечерком, по-свойски, вместе уговаривать будем.

  Угу, подумал царь, там ты меня и окрутишь. Нянькой я бы её взял, а вот царицей делать... Да куда же этот зять запропастился? Успокоились бы уже, зная, что наследник есть.

  - Встань, красна девица Груня, подле остальных писцов. Мы твою челобитную к их припишем. Будем вместе разбирать, что да как сделать лучше в царстве нашем. И давай уж следующего, - царь взглядом намекнул, что пора уж и закончиться челобитчикам. - Ужин скоро.

  

  - Челобитчик от свободных татей Плюшкинского леса к царю на поклон, - дьяк боязливо оглянулся на вошедшего детину.

  - Государь, эта... - рыкнул детина таким басом, что челобитчицы зажали уши и спешно выпятили вперёд перси. - Чё такое, внатуре? Чё за дела? Кто за базар отвечать будет? Пергамент - народу, говорят, а народ не даёт с него магарыч. Вы разберитесь там. Типа, взял пергамент, поделись с другом. И ваще, мы тут один пергамент взяли на хате у купчины, смотрим, а там "я встретил вас". Чё это за базар? Надо писать "я забил стрелку". Мы другой развернули, вот это правильный пацан пишет: "йожыг", "тсарство", "щаз" - вот такой базар и нужен внатуре. А этого, который про стрелку, перевести по понятиям. А то мы так и не поняли, кто там трупак и чего он ожил, гад. Контрольный в голову топором кто делал?

  Да что же это сегодня? Всё какие-то неправильные челобитчики попадаются, думал царь. То ли дело в прошлый раз, всё о государстве радели, о политике рассуждали. Один вообще предлагал себя, в качестве царя. Смех-смехом, а посади такого, ни державу царственно принять, ни скипетром о трон грозно стукнуть. Такого даже последний конюх Забулдыгин бояться не будет, а уж вороватее его в моём царстве и нет поди. Уздечки со стрелецких коней до сей поры отрабатывает. Чего уж говорить о султанах всяких. Радетели, едрить их в гузло. Схарчат соседи полземлицы, а остальную половину местному барыге в наём сдадут.

  - Так чего же хочет лесное братство татей поганых? Челобитная-то о чём?

  - Пусть писцы больше девок с персями рисуют, нечего их в исподнем малевать. - Челобитицы выпятили не только перси, но и зады. И быстро-быстро захлопали ресницами. - И по понятиям пишут, а то наш беглый монах-расстрига пока переведёт, уже забудешь, кто куда и что засунул.

  - У тебя челобитная на писцов, что ли? Туда же иди, к ним.

  По залу пронеслось томное "Ах!" и писк "Это я, я пешу "щас" и "йожыг", я!".

  - Дай царю всех выслушать, а уж потом и судить-рядить буду. Следующего зови. И ежели это не последний, пеняй на себя.

  

  - Последний, царь-батюшка, как есть последний, - уверил дьяк. - Бьёт тебе челом чтец и крамольник Белинсков.

  - Госудать! Доколе? Доколе?! Взываю к тебе, аки к последней силе родной земли, заступи-защити, отец народа! - неистовый огонь всё сильнее разгорался в очах челобитчика. - Я тут в избу к чтецам зашёл в тайную, а там одни писцы сидят, сами себя нахваливают, песни да вирши друг другу поют. Вы уж наймите там кого, чтоб вычитывал их пергаменты. А то я, как чтец, устал на ошибки очи закрывать. Давеча чту для отпрыска сказ дивный, а там к свержению самодержавия призывают, к воровству и неуважению седин старческих. Я, уж на что крамольник, и то аж вспотел, такое чтя. И не пора ли уж мне золотом платить из казны? Ведь никакого спасу нет от этих писцов. Пергаментов полно, а честь нечего. Редкий писец поручкается, и думает, что облагодетельствовал. Челом бью, на милость твою уповаю! Обереги леса наши бескрайние! Всю кору ободрали, ироды, на бересту! А телятки, телятки? Коровки наши?! Изводят на пергаменты, живодёры! За державу обидно! Обидно! В тридевятом царстве был, чтецы по полу валяются, за животики держатся, чтя пергаменты, из твоего царства привезённые! Позорят тебя, государь, писцы, на много верст вокруг позорят!

  Царь с каждым словом всё больше мрачнел. Писцы, кто посовестливей, закрывали очи и уши ладошками, у кого с совестью нелады, делали вид, что это их не касается и старательно разглядывали сводчатые потолки царских палат. Некоторые пытались возразить, крича, что это и есть главный злодей, это он зачитывает их пергаменты, это он их ворует, это под него делали все избы читальные-тайные, но быстро примолкли под грозным оком самодержца.

  - Тааак. На писцов, значит, челобитная? Хорошо... Встань к колбаснику. Будешь с ним ждать. Сейчас я челобитные ваши судить-рядить не могу, а посему... Стража! Всех в темницу. Ту, которая в Тайной башне. Да запереть понадёжнее врозь. Пусть ночку охолонут. Утором суд да ряд устроим. Утро вечера мудренее.

  

  Наутро велел царь собрать боярскую думу. Бояре, люди солидные, сединами покрытые, бороды длинные, пора отрабатывать милости царские.

  - Что делать будем, бояре? Чтоб и писцы довольны были, и чтецы не роптали, и благолепие наступило в царстве вверенном?

  Первым начал воевода:

  - На кол. Всех на кол. Нет челобитчика, нет проблемы.

  - Экий ты, братец, ретивый. Писцы с чтецами новые родятся. Они ж, как грибы, сколь косой не коси, после дождика опять лезут. Да и как отличить, чтец пред тобой, писец или пахарь с ковалем? Так можно и весь люд на кол, а кто тебя с твоими стрельцами кормить тогда будет?

  - А мож пусть оне передерутся? - подал мысль казначей. - Повыцарапывают глазья друг-дружке, ухи пооткусывают и успокоятся.

  - Им только дай начать, они и нам с тобой всё что можно повыцарапывают и поотрывают. Тебе-то что? Первым ноги навостришь в тридевятое царство. Думаешь не знаю, что золотишко туда отправляешь да теремок прикупил с землицей? Вздёрнуть бы тебя, да где я другого возьму, который хоть половину оставлять будет.

  - Я думаю... - Гвоздодёров наморщил чело. - Бабу Ягу позвать надо-ть. Она долго живет, всё видала, всё слыхала. Она дельный совет дать может.

  - Думает он... - воеводу аж перекосило, - ты думай, да не задумывайся. Баба Яга, она же того, ворог и супостат! Она же... Она же с лягушками дружбу водит, к ней же леший ходит.

  - А тебе завидно? Сам под бочок метил, головотяп?

  - Почему головотяп? - не понял казначей.

  - А как же ж? - хмыкнул Гвоздодёров. - Чуть слово поперёк, сразу голову тяп. Леший только потому и жив ешшо, что нежить поганая. Он ему ужо три разА башку отрубал.

  - Будь по твоему, Гордей Гвоздодёров, - махнул дланью самодержец. Надо же было что-то решать? - Вот ты и ступай, совет спроси, да заодно и про послов узнай. Замучался я в кольчуге ходить день-деньской.

  

  Что сказывала Яга Гордею, то только царь узнал, а нам пока неведомо.

  Знаем лишь, что боярин Бобрый сразу догадался, как колбаску Фуфыркинскую попользовать. И с той поры все писцы работают на Бобрыя, колбасу письменами покрывают задом наперёд за малую толику меди. А Бобрый ту колбаску по пергаменту да бересте катает, за большие деньги те пергаменты продаёт. С тех стародавних пор и пошла нелюбовь взаимная чтецов к писцам, писцов к детям Бобырыя, бобрыйцев и к тем и к другим. Всем хочется к колбасе поближе быть. А народ уже привык к хлебцу.