Фрагмент первый: Шлиссельбург, 3 сентября 1947 года
Смотреть, как работает Максим Тугарин, было замечательно интересно. Скупые точные движения, удивительно органичные и вызывающие чувство подлинного удовольствия. Эстетического, если вы понимаете, о чем речь. Но хоть бы и эротического, ведь все мы люди - особенно женщины - а руки у Тугарина и впрямь были красивые, просто залюбуешься! Вот Иванна и залюбовалась, наблюдая, как возникает нечто из ничего, и едва не забыла при этом обо всем на свете, но в какой-то момент все-таки взглянула на нежданно-негаданно обретенную невестку и удивилась по-настоящему. Бледность заливала лицо сибирской красавицы, а глаза Чернавы, напротив, потемнели и казались сейчас черными, как ночь. И сквозь знакомый уже облик как будто проступали какие-то новые, незнакомые еще черты, угадываемые, но неопределенные, как бы колеблющиеся, плывущие, не определившиеся пока в своем существовании: то ли сформироваться им окончательно, став новой реальностью, заместившей прежнюю, то ли отступить назад, растворившись в раз и навсегда устоявшейся, принятой и воспринятой форме.
Мгновенный образ метаморфозы, готовой случиться, но еще не случившейся, замершей на полушаге, произвел на Иванну Тугарину такое впечатление, что она бы закричала, возможно, но просто не успела. Вспыхнули с тихим потрескиванием две высокие тонкие свечи, буквально на глазах у собравшихся вылепленные Максимом Максимовичем из нагретого воска, меда и каких-то сушеных трав и чуть ли не жуков и мошек.
- Готовы? - И голос профессора был под стать всему его горделивому облику мага и кудесника, творящего грозную волшбу. Впрочем, ничего такого он как раз и не делал. Слепил пару свечей, зажег от обыкновенной спички и, обернувшись к брату и женщинам, спросил: - Готовы?
Ну, разумеется, все были готовы, даже Иванна, которая сначала засмотрелась на деверя, а потом - на невестку, даже и та была готова.
- Тогда идите за мной ... - Не приказ, даже не предложение, но ясно было: пойдут.
И пошли ...
Дрогнули язычки пламени над свечами, выросли, вытягиваясь и закручиваясь спиралью: одна по часовой стрелке, другая - против. А потом тонкие витые иглы огня, дотянувшиеся до высокого потолка, сломались вдруг сантиметрах в пяти над черными фитильками и легли параллельно полу, упершись своими опаляющими остриями в дальнюю стену, до которой было метра четыре. И вот стоят, значит посередине комнаты два табурета, а на них подсвечники с горящими свечами в локоть высотой. И две огненные линии - изжелта-красные - лежат неколебимо в воздухе параллельно полу и жгут деревянные панели стены. Жгут, но не сжигают и не поджигают.
Иванна почувствовала на плече руку Маркуса, направляющую ее вперед, и шагнула за Чернавой, вошедшей уже в этот импровизированный проход за своим мужем. Шаг, другой, и противоречивое ощущение, когда сердце велит поверить в чудо, а глаза разрушают иллюзию, указывая на нелепость совершаемых действий. И стыдно - то ли перед самой собой, то ли перед супругом или этой идущей впереди Чернавой - и страшно отчего-то. Но вдруг дубовая древесина стенной панели начинает "течь", как жаркий воздух над раскаленной бетонкой, и буквально за два коротких шага превращается во что-то, напоминающее зеркальный лабиринт, каким-то чудом оказывающийся не только впереди, но и с боков, то есть, везде. И хочется закричать, заметаться в поисках выхода, но на плече лежит рука Маркуса, а где-то вдали - Как так? Почему так далеко?! - мелькает платок Чернавы, и Иванна идет, и, кажется, что она давно прошла эти чертовы четыре метра, ... Но шаг, и еще один, и вдруг - снова вдруг! - зеркальный лабиринт обрушивается вокруг нее бесшумным хрустальным дождем, и, сделав автоматически еще один шаг вперед, Иванна Тугарина оказывается в каком-то просторном погруженном во мрак помещении. И в тот же самый момент, как будто дожидалась только ее прихода, на улице сверкает чудовищная молния, так что мгновенно наливаются ослепительным голубым сиянием все щели и щелки в оконных ставнях, и бьет слепящий свет сквозь замочную скважину входной двери, и в щель под ней. И комната, в которой оказалась Иванна, вырывается из власти тьмы, превращаясь в торговый зал тугаринской лавки ядов и притираний. Но в следующее мгновение все только что увиденное снова рушится во мрак, в котором и гремит гром такой яростной мощи, что закладывает уши, и кровь бьет в виски.
- Буря! - Говорит Максим Тугарин ровным голосом и чиркает спичкой.
- Да, уж! - Рядом с Иванной останавливается Маркус, по-прежнему держащий руку на ее плече. И тут вспыхивает спичка, а за ней и огонек над фитилем обыкновенной свечи.
- Однако! - Трудно удержаться от этого восклицания, хотя, казалось бы, не Иванне удивляться, она-то так уже путешествовала. Но, видимо, к такому привыкают не сразу, если привыкают вообще.
Хотя, Чернаве Тугариной все, кажется, нипочем. Плавный жест, и тонкая папироска возникает в длинных нервных пальцах, словно бы сотворенная из воздуха - а если бы и так! - и язычок пламени над свечей как бы сам собой тянется к ней, позволяя женщине прикурить.
- Светопреставление, - мягко улыбается Пава Сибирская и выдыхает дым первой затяжки, который каким-то образом умудрилась до времени задержать в легких.
"Ох, мне! И еще раз ох!" - У Иванны от предощущения того, что страшные чудеса этой ночи еще не закончились, а вовсе даже только начинаются, сжимается сердце и мороз пробегает по позвоночнику сверху вниз, как маленький зверек, царапая кожу крохотными своими коготками. И она тянется к карману куртки, и достает папиросы, и закуривает, глядя на то, как мягко - словно скользя - движется по помещению Максим Тугарин, зажигая свечи и лампы, и тут только вспоминает, что никакая еще не ночь, потому что когда налетела буря, хорошо, если было три часа пополудни. Так что одно из двух: или, в самом деле, уже ночь, и это указывает на отнюдь не мгновенное путешествие, проделанное компанией, или темно стало от бури, или еще хуже ...
"А что же хуже? - Почти спокойно спрашивает себя Иванна, переводя взгляд с Максима Тугарина на брата его Маркуса, разливающего что-то из пыльной пузатой бутылки по стаканам. - Ну только если это кто-нибудь солнце красное просто съел!"
И от этого предположения Иванне становится смешно, и она смеется ... А потом вдруг останавливается и с ужасом обдумывает только что показавшуюся ей смешной мысль. И как-то так выходит, что безумная эта идея уже не кажется ей теперь настолько же нелепой, как минуту назад, и ужасная догадка начинает глодать обычно бестрепетное сердце пилота Скавронской.
ххх
Старосрубная улица, как и большинство ее сестер в старом городе, узка и извилиста почти на всем своем протяжении. Однако же "почти" и означает "почти", то есть, все-таки отнюдь не на всем протяжении эта улица была похожа на другие. Недалеко от Свевской куртины привычная узость исчезала, стены домов расходились вширь, образуя некое подобие площади, хотя собственного имени это неправильной формы пустое пространство и не имело. Похоже на площадь, но не площадь, посему и прозвища особого не удостоилось. Но не суть важно, потому как речь у нас пойдет нынче совсем даже не об архитектуре или градостроительстве, а о людях.
Молодой строгого вида мужчина вселился в квартиру на втором этаже дома, выходившего фасадом на Старосрубную улицу, еще ранним утром. Впрочем, апартаменты - а, попросту говоря, меблированные комнаты - арендованы были еще третьего дня, но господин, которому они предназначались, прилетел из Золотой Орды лишь ночью и до дома этого добрался едва ли не на рассвете. Там он распаковал свой чемодан, достал из него простые рабочие штаны, ботинки армейского образца, но на мягком каучуковом ходу, плотную рубашку и серую куртку, и смог - с видимым облегчением - снять с себя, наконец, серый элегантный костюм-тройку и прочую необходимую в путешествии, но мешающую делу чепуху. Переодевшись, мужчина, которого родители тридцать лет назад нарекли Захарием, достал из чемодана ременную сбрую разгрузки, поддел ее под куртку, разместил на ней два револьвера, кинжал и три метательных ножа, патроны, пару гранат, и индивидуальный пакет, и занялся сборкой винтовки. Когда все было готово, он прошел в комнату, окна которой выходили прямо на лавку "Яды и притирания", подвинул кресло к простенку между окнами и поставил так, чтобы, сидя в нем, был невидим с улицы, но сам мог наблюдать за входом в дом Тугарина. Затем он пододвинул к креслу небольшой столик, на котором расположил винтовку с оптическим прицелом, двухлитровую бутылку воды, две большие плитки горького шоколада, и пепельницу. Рядом с пепельницей Захарий положил трубку и кисет с табаком и поставил маленькую серебряную фляжку. Оглядев комнату и оставшись довольным увиденным, мужчина сел в кресло, неторопливо набил трубку, закурил и приготовился ждать. По последним данным братья Тугарины вместе с какими-то двумя девушками отправились на остров, где у адмирала имелся большой дом. Ловить их там или на берегу было бы чистым безумием, но, как не без оснований предполагал Захарий, когда-нибудь братья должны были с острова вернуться и появиться на Старосрубной улице.
Время текло медленно, и это не метафора. Как известно, самым трудным для граждан Великого Княжества Русского и Литовского было ждать и догонять, а то, чем был занят Захарий, как раз и являлось ожиданием. Однако, на свое счастье, он был из тех, кто умеет сидеть в засаде или идти по следу столько, сколько нужно и еще чуть-чуть. Поэтому, сторонний наблюдатель - буде такой вдруг да появился - в иные моменты времени, наверняка, затруднился бы сказать, спит ли человек в кресле, или бодрствует, или уже умер. Но, разумеется, Захарий пока не умер. Он был жив, а потому примерно раз в час он вставал из кресла и разминал начинающие затекать мышцы. Иногда он пил воду, реже ел шоколад, и еще реже курил. В полдень он впервые сделал глоток из серебряной фляжки, а в три часа, когда неожиданно разразившаяся буря достигла апогея, Захарий ожил окончательно.
За окном хлестал ливень. Лило, как из ведра, да еще порывы ветра подхватывали вдруг массу зависшей на мгновение между небом и землей воды и швыряли ее куда ни попадя. В окно, например. И тогда дом вздрагивал всем своим старым каменным телом, и опасно гудело напряженное оконное стекло. Но ад не был бы адом, если бы не разнообразие впечатлений. Гром гремел, кажется, не переставая, как какая-нибудь огромная камнедробилка, перемалывающая кости гор, и непрерывно лупили бедную человеческую землю беспощадные плети молний. И все-таки случались короткие паузы, когда ослабевал дождь, и наступала, не нарушаемая сверканием Перуновых стрел, тьма, и тогда можно было рассмотреть неверный живой свет за оконными ставнями Тугаринского дома. Как попали туда люди, Захарий, разумеется, не знал. Но в двух вещах он был абсолютно уверен. Что бы и как бы там ни произошло, и кто бы это ни был, пришельцы не проникли в дом сверху - с параллельной улицы - но и снизу, оттуда, где засел Захарий, они не входили тоже. Наверху сидел не менее грамотный наблюдатель, чем сам Захарий, а здесь ... Что ж, для того, чтобы узнать, что Тугарин вернулся, Захарию не нужны были мелькающие в вырезах ставень всполохи огня, горящего в камине. И огоньки свеч лишь подтверждали то, что он знал, наверняка: долго, очень долго никого в лавке не было, а потом там вдруг появились люди. Как так? Но вопрос на самом деле был излишним. Появились. Четверо. Две женщины и два мужчины. Вот это главное. Впрочем, Захарию было бы интересно узнать, есть ли среди этих людей хотя бы один из Тугариных, но по этому поводу он мог лишь строить различные предположения. Доподлинно же знать это было нельзя. А еще, к сожалению, невозможно было попасть в этот чертов дом, и значит, приходилось ждать оказии. Вот Захарий и ждал. А между тем не только ему было любопытно, что теперь происходит в лавке "Яды и притирания".
ххх
В доме по-соседству с тем, в котором обосновался Захарий Инг, прибывший в Шлиссельбург с документами на имя Льва Полуэктора, расположилась не менее заинтересованные происходящим ныне в городе и мире событиями.
За окнами в очередной раз ударила молния, и лицо Сигмы на мгновение приобрело зловещий синюшный цвет, живо напомнивший Альфе рассказы о живых мертвецах. Зато сразу затем - вероятно, по контрасту - в просторной, обставленной тяжелой старомодной мебелью гостиной стало сумрачно, несмотря на ярко горящие лампы.
- Чай пить будете? - Спросил Сигма.
- С баранками? - Усмехнулся Альфа.
- Можно с крендельком ... - Вывести Сигму из себя было невозможно, но Альфа на самом деле и не пытался.
- Буду.
- Есть что-то, чего я не знаю? - Спросил Сигма, собственноручно наливая Альфе чай в красивую чашку из китайского фарфора.
- Для того, чтобы знать, чего вы не знаете, - Альфа с благодарной улыбкой принял чашку и посмотрел Сигме в глаза. - Мне надо бы сначала узнать, что вам известно.
- Эта, например. - Предположил Альфа и выложил на стол фотографию, лежавшую до этого во внутреннем кармане его черного вельветового пиджака.
- Есть еще? - Спросил Сигма, пододвигая фотографию к себе.
- Там посмотрим, - неопределенно улыбнулся Альфа и потянулся за серебряной сахарницей.
- Ирма Цель, - сказал между тем Сигма, пыхнув папироской. - Абитуриентка академии. Она к слову была в этом доме пару дней назад.
- А знаете, где она еще была? - Альфа размешал сахар и, подняв взгляд, с интересом заглянул в глаза Сигмы.
- Где? - Сигма был безупречно спокоен.
- Вот тут, например, - не стал интриговать больше, чем следовало, Альфа и вынул из кармана еще одну фотографию.
- Знакомый интерьер ...
- Не правда ли?
- Но ведь, насколько мне известно, видеозаписи на территории ресторана не проводилось. - Вопросительной интонации слышно не было, но подтекст был открыт, что называется, по самое "не хочу".
- Это любительская съемка. - Объяснил Альфа, выкладывая на стол еще несколько фотографий. - Это несомненно она, но к делу, как говорится, не пришьешь. Съемка сделана за двадцать минут до того, как Казалес покинул зал ресторана. Последовала ли она за ним, мы не знаем. Более того, мы даже не знаем, ушла она оттуда до того, как Гектор был убит или после.
- Вы узнали о ней что-то еще. - Понял Сигма.
- Верно. - Не стал спорить Альфа. - Ее настоящее имя Раав Гур Зеев ...
- Черт! - Кажется, Альфе все-таки довелось увидеть взволнованного Сигму. - Это то, что я думаю?
- Да, - не стал темнить Альфа. - Она дочь алуфа мин хаминьян Гур Зеева ...
- Алуф мин хаминьян, - повторил Сигма, как бы пробуя слова чужого языка на вкус. - Полный генерал ...
- Бессменный заместитель начальника Генерального Штаба, имеющий высшее звание в эфраэлитской армии дольше, чем кто-либо другой в его возрасте.
- Черт! - С откровенной злостью повторил Сигма. - Как же я это пропустил? Она охотница?
- Достоверно не известно, - вынужден был признаться в конечности своих возможностей Альфа. - Но вероятность крайне высока.
- Охотница могла зарезать Казалиса.
- Могла, но зарезала ли?
И тут скрипнула, открываясь дверь и в гостиную вошел невысокий молодой человек.
- Они вернулись, - тихо сказал он прямо от порога, поклонился, и снова исчез за дверью.
- Что-то будет, - вздохнул Сигма, вставая из-за стола. - Останетесь со мной?
- Да, пожалуй ... - Альфа сделал глоток чая и протянул руку к блюду с баранками. - Садитесь, Сигма, все равно делать пока нечего.
- Ошибаетесь, - улыбнулся Сигма. - В соседнем доме засел снайпер, и мы не знаем, чей ...
ххх
Дождь ... Гроза ...
"Буря, мать ее!" - Гавриил Сидорович Кочергин перекрестился - без фанатизма, но все-таки - и опрокинул в рот третью рюмку водки.
Смешно, ей богу, смешно! Двадцатый век на дворе, а все равно перед стихией человек червь или того хуже. Бессилен, слаб и мал, а боги севера, знай, себе воюют ...
"Ох!" - Кочергин поймал себя на святотатстве и искренно расстроился. Или святотатством называется глумление над крестом и святыми иконами, а он сейчас впал в грех поганства? Но что поделаешь? Нет твари божьей без греха, а за Гаврилой Кочергиным и кое-что посущественнее числилось. Одно спасение, что инквизиции в княжестве никогда не было. Впрочем, потому и не было, что половина населения - и это в лучшем случае - явные или скрытые язычники.
"Ох, мне, и еще три раза ох!" - Кочергин недрогнувшей рукой налил себе еще одну восьмидесятиграммовую рюмку до краев, поднял резко, но, не расплескав и малой толики, и влил в открытое жерло жаждущего, аки солончаковая степь, рта.
"Хорош!" - Гаврила Сидорович поставил рюмку на стол, закурил, и снял трубку с телефонного аппарата.
- Семга! - Коротко отбил он дневной пароль. - Кочергин на проводе.
- Так точно, господин полковник! - По-уставному откликнулась трубка.
- Дай мне приемную министра.
- Есть.
И пошли рулады переключений, подключений, рапортов, опознаваний и прочей чепухи, но, следует признать, ровно через минуту и тридцать две секунды Кочергин услышал в трубке:
- Приемная военного министра. Вас слушают.
- Полковник Кочергин. - Представился Гаврила Сидорович, знавший, что там, в приемной, и так уже знают, кто и откуда взялся звонить Самому. - Герман Тимофеевич приказал доложить о проделанной работе.
- Ждите.
"Жду ..."
- Да!
"Однако!"
И в самом деле, министры так быстро обычно не отвечают, но, по-видимому, это был особый случай.
"Не ищи неприятностей на свою!... "
В следующие пять минут полковник был занят делом: пользуясь военно-канцелярским социолектом великорусского языка, которым Кочергин владел даже лучше, чем родным северянским диалектом, он излагал сложившиеся в Шлиссельбурге жизненные обстоятельства и проблемы службы, связанные с этими обстоятельствами. Судя по редким междометиям, прилетавшим "с той стороны", рапорт Кочергина проходил вполне успешно. Осмелев от такого к себе отношения, полковник решил даже поделиться с бароном Коржем некоторыми, вполне, надо сказать, простительными сомнениями, возникшими у Гаврилы Сидоровича в ходе выполнения высочайших распоряжений.
- Разрешите задать вопрос, господин генерал? - Спросил он, скосив жадный взгляд на початую бутылку, стоящую перед ним на столе.
- Ну?
- А что, командир "росомах" всегда с собой в командировки ирбиса возит?
- Какого ирбиса? - Явно не понял вопроса министр.
- Барса, - объяснил, опешивший от собственной глупости, полковник.
- Не понял. - Министр помолчал и спросил, неожиданно перейдя на свистящий шепот. - Какой, на хрен, барс?
- Снежный барс, - едва не теряя сознание, пролепетал Гаврила Сидорович. - Их ... Их еще ирбисами ... Он, как ры... рысь ...
- Ты в своем уме, полковник?!
- Он такой ... се... - Сжало горло, и воздух едва просачивался в опустевшие легкие. - Седой ... с длинными ...
- Кто? - Кажется, по ту сторону кабеля собеседнику полковника Кочергина было не многим лучше.
- Командир ...
- Седой?
- Да.
- А звание, у него, какое? - Вкрадчиво поинтересовался министр, и это были последние слова, которые услышал и запомнил полковник Кочергин до того момента, когда пять дней спустя, пришел в себя в окружном госпитале.
ххх
Странно, но вырваться из города не удалось. Дороги оказались перекрыты, да еще и буря эта гребаная началась. Хотя буря-то была, пожалуй, как раз кстати. Когда и просачиваться сквозь кордоны, как не в непогоду. И видимость ухудшается, и отвлекающих факторов полно, и собаки ни хрена не чуют, а только скулят ... Все это, разумеется, правда, но именно буря заставила Ирму не на шутку задуматься. Было в этой буре, понимаете ли, нечто такое, что Дюймовочка Цель нутром чуяла - оно! Но словами объяснить, к сожалению, не могла. Да еще и встреча та, что закончилась для нее хорошо, только потому что Иванна на своем "танке" подоспела. Непростые то были мужики - в смысле не просто чужие убийцы - ох, не простые. И что же выходило? А выходило, что по первости эти вот монстры, а теперь и буря накатила, от которой нервы "на цыпочки встали и мелко задрожали".
- Давай, в город вернемся. - Предложила она Иванне.
- Схарчат нас там, - невесело усмехнулась Скавронская, но "Коч", как ни странно, развернула и погнала по Объездному Кругу, хоть и возвращаясь в Шлиссельбург, но другой дорогой. - Куда едем-то?
- К Тугарину.
- На остров?! - Впрочем, обе они были в таком странном состоянии духа, что сморозить могли любую глупость.
- Зачем на остров? Они уже в городе. Едем в лавку!
Иванна хотела, было, спросить, откуда это Ирме известно, но вовремя прикусила язык.
- И что мы там потеряли? - спросила она вместо этого, но без нажима, просто чтобы что-нибудь сказать.
- Не знаю, - качнула головкой Ирма. - Но чувствую, это самое правильное сейчас решение.
- Эх ...
- Не веришь?
- В том-то и дело, что верю. Но сердце не лежит, ... Понимаешь?
- Понимаю. - Серьезно говорит Ирма. - А делать-то что?
- Так о том и речь! - И под начинающимся холодным дождем Иванна заставляет машину еще увеличить и без того немалую скорость. - Ладно! - Кричит она, превозмогая шум набирающего силу ливня. - Семь бед - один ответ, а там, глядишь, и накормят и горячим напоят!
ххх
А Максим Тугарин снова был занят делом. За окнами бесновалась буря: гремел гром, от которого, казалось, дрожала даже сама "мать сыра земля", били где-то совсем рядом чудовищные молнии, словно бог Перун вышел на охоту и гвоздил теперь по чем зря, выцеливая обезумевшего от ужаса зайца, метающегося по узким улицам старого Шлиссельбурга, а Тугарин знай себе смешивает что-то с чем-то в каменных блюдечках, толчет в ступках, заливает чем-то и ставит на огонь. И запах над этой его адской кухней, расположившейся на одном из круглых столов, стоит такой, что, то ли еще чуть-чуть и сблюешь от эдаких диких ароматов, то ли, напротив, окончательно и бесповоротно очистишь свой разум от препон, откроешь душу ветрам вечности и станешь вровень с богами. Эх, не было с ними крошки Цель, разбиравшей своим чутким бледным носиком составляющие тинктур и микстур ничуть не хуже, чем иной кто гривенник от гроша или пятиалтынного отличает. Но не было ее тут, хотя и Чернава Тугарина, как казалось Иванне, начисто лишенной, к сожалению, такой способности, могла бы много интересного рассказать о том, что и для чего творит сейчас ее муж. Вот только спросить было неловко, и оставалось Иванне лишь наблюдать за работой составителя ядов, попыхивая папироской, да удерживая на лице силой недюжинной своей воли выражение равнодушной незаинтересованности и, разумеется, собственного достоинства.
- Добавить? - Спросил, подходя к Иванне, ее муж.
- Лей! - Совершенно естественно улыбнулась она супругу и подставила свой бокал.
Вообще-то бокал был специальный, предназначенный для шампанского, но как-то так вышло, что, перейдя с острова в лавку Тугарина, компания переключилась на коньяк. Возможно, это была обыкновенная случайность, однако Иванне - чем дальше, тем больше - казалось, что ничего случайного в происходящем с ней, с ними, нет и быть не может. По определению. Никак.
Маркус улыбнулся в ответ и наклонил горлышко бутылки над бокалом.
- Шампанское французское и коньяк французский, - неожиданно, и ни к кому конкретно не обращаясь, сказала Чернава и, закурив, подошла ближе к Максиму Максимовичу. - А что это у тебя в той склянке? - Спросила она, останавливаясь около стола.
Что характерно, она не объяснила Тугарину, какую именно склянку имеет в виду. Даже не кивнула на нее. Но профессор свою жену понял и коротко ответил, не прерывая, впрочем, работы:
- Тирлич-трава, - сказал он. - Если хочешь, отсыпь себе ... Там вон тряпица подходящая.
Название показалось Иванне смутно знакомым, но вспомнить, что это за трава такая и для чего она нужна, ей сразу, не удалось. А вот Чернава, по-видимому, не только хорошо знала, о чем идет речь, но и от предложения своего мужа отнюдь не отказалась. Взяла половинку батистового платка, лежавшую с краю стола, осторожно вынула пробку из бутылочки прозрачного стекла, и высыпала на белоснежную ткань немного сухой мелко измельченной растительной массы: серо-зеленой с красноватым отливом. Иванна с интересом проследила за ее неторопливыми точными движениями, и ей вдруг почудилось, что невестушка сибирская хоть и желает владеть малой толикой этой, как назвал ее Максим Тугарин, тирлич-травы, а в то же время и опасается травки этой неизвестной. Боится рукой тронуть и в себя вдохнуть.
"Лихие дела!" - Удивленно подумала Иванна, откладывая это впечатление на потом, и приложилась к бокалу, отпив чуть-чуть жидкого и ароматного огня, который жжет, разумеется, но не сжигает, а согревает, расслабляя мышцы и наполняя сердце радостью.
О том, что не всякий алкоголь веселит, Иванна знала не то, чтобы давно, но все-таки знала. И о том, что алкогольное веселье, если оно вообще нисходит на пьющего, может разным по характеру испытываемых эмоций, пару раз слышала, но по-настоящему поняла, кажется, только сейчас. Коньяк подарил ей необыкновенную легкость, не украв ни ясности мысли, ни способности сосредотачивать внимание.
А Чернава между тем спрятала крошечный узелок с неведомой травкой в кошель на поясе и, обзаведясь, папироской - одной из тех, что словно по волшебству возникали в ее тонких "нервных" пальцах, стоило ей только захотеть - продолжила в высшей степени заинтересованное наблюдение за трудами своего мужа. Но, если в других вопросах она умудрялась демонстрировать почти божественную бесстрастность, окрашенную то мягкой иронией, то легким цинизмом, когда молодая госпожа Тугарина взглядывала на Максима Максимовича, она только что не светилась от счастья. Во всяком случае, Иванна понимала ее эмоции именно так и вполне разделяла, потому что ее и саму все еще как на центрифуге крутило: привыкнуть к мысли, что Маркус Максимилианович ее любовник и более того - муж, оказалось совсем не просто. И было даже не ясно, можно ли к этому привыкнуть вообще.
- У нас гости, - неожиданно сказал Максим Тугарин, и сразу затем, как бы выделяя и подчеркивая его слова, на улице ударила молния. Причем так близко, что на мгновение показалось - попала прямо в дом. Но, разумеется, это было всего лишь простительное в подобной ситуации преувеличение.
Фрагмент второй: крепость Оборье, свободная зона Тартар, Западная Сибирь, 3 сентября 1947 года
На дворе, почитай, уже ночь, но там, где вершилось теперь Главное Деяние, - а Ирина более не сомневалась, что так все и есть: Деяние, Главное! - еще был день. И сердце томилось неизвестностью, и на душе непокой, и разум не знает ответа, так ли все сделано, как следует, или случилась ошибка? Страшная, непоправимая беда... Но нет ответа, и чутье притупилось, и интуиция молчит, и шестое чувство - тонкое охотничье чутье, способное в иные моменты жизни вести тебя сквозь огонь и мимо капканов без малейшего вмешательства сознания, даже оно не вещует, пораженное той же немочью, что и другие чувства. Недаром же и перед глазами туман, и в ушах - все звуки словно бы через вату.
"Ох, лихо мне... Ох!"
Однако же и назад пути нет. Обманулась она в своем гадании или нет, дело сделано, и Матерая пришла...
"Но кто же мог знать!"
И то правда. Откуда же было Ирине знать, кто в эту пору ходит по "скрытым тропам"? Даже Великой не дано такое знать. Но тогда, выходит, что выбор ее и в любом случае был обречен, потому как играть нынче собрались такие силы, что не ей чета!
Последняя мысль успокоила чуть-чуть, примеряя с миром, где нет, как и не было никогда, той определенности, что избавляет умного человека от ошибок. Но утешение было слабым, да и человеком Ирина себя давно не считала. А так, что ж! Все, в общем-то, верно. Жизнь - это как охота в тумане, а мелькнувшая перед глазами тень то ли близко, то ли далеко, и кому еще принадлежит эта тень, иди, знай! Может, малому зверьку, а, может, и матерому медведю. Все может быть.
Ирина усмехнулась грустно, заметив, как старательно и умело, следует отметить, заговаривает сама себе зубы. И в этот момент - она как раз протянула руку к графинчику, чтобы налить себе водки - ударило под сердце. Да, как ударило! Словно кол острый прошел сквозь грудь, ломая ребра, кромсая плоть, и в сердце уколол. В самое сердце! И Ирина задохнулась в немом вопле, не в силах протолкнуть сквозь сжатое спазмом горло рвущийся на волю крик. Упала грудью на стол, лицом в столешницу, не чувствуя этой новой боли, потому что прежняя - была настолько невыносимой, что затмевала все прочее, как и любую другую боль.
Фрагмент третий: Шлиссельбург, 3 сентября 1947 года
Молния ударила так близко, что даже дом "повело", и в безжизненном электрическом свете Перунова огня, как на рентгеновском снимке, возникли на мгновение кости неодушевленных предметов, окружавших Захария, и засверкали холодным кладбищенским серебром чужие желания, тянущиеся, словно когти зверя, к его горлу.
"Жаль ... - Подумал он, плавно и бесшумно поднимаясь из кресла. - Такую позицию попробуй, найди. Однако все".
Он увидел краем глаза застывшие в полете капли дождя, крупные, словно сделанные из хрусталя виноградины, улыбнулся, когда они исчезли за ставшим вдруг черным оконным стеклом, и начал стрелять с обеих рук сразу. За тонкой стенной перегородкой и за дверью в коридор раздались крики, прокатился эхом какой-то невнятный шум, и грянули хаотические выстрелы, в которых, однако, не чувствовалось решимости, но зато ощущалась растерянность ...
ххх
- По-моему, это не гром ... - Адмирал Тугарин не был уверен. Вот если бы требовалось определить тип аэроплана по звуку мотора ...
- Непременно. - Ответил, не отвлекаясь от работы, казалось, полностью захватившей его внимание, Максим Максимович.
- Что значит, непременно? - Поднял бровь Маркус Максимилианович.
- Стреляют ... - Меланхолично заметила Чернава, не отрывая взгляда от рук мужа.
- Спасибо, милая, - усмехнулся в ответ адмирал. - Я догадался, что она не противотанковая.
- Противотанковые тоже бывают ручными. - Снова подал реплику занятый своими алхимическими штудиями профессор.
- А противопехотные ... - Начала, было, Иванна, но адмирал Тугарин договорить ей не дал.
- А еще есть любомыдрые девушки, которые, не успев замуж выйти, начинают ставить на своих благоверных интеллектуальные опыты.
- Ты прав, - улыбнулась Иванна, поднимая руки на манер сдающихся в плен. - Меа кульпа.
- О! - Почти радостно воскликнул адмирал. - Моя жена говорит по латыни и признает свои ошибки.
- Не обольщайся, милый! - Улыбнулась Иванна. - Ошибки я признаю нечасто, а из латыни знаю всего два десятка фраз.
Ей стоило определенного труда завершить свою реплику, не споткнувшись. Дело в том, что еще в середине фразы она перехватила очень странный взгляд Чернавы, такой, что даже сердце ёкнуло, хотя Иванна и не смогла бы сказать определенно, что же там было в этом взгляде. Однако же факт. Это был отнюдь не рядовой взгляд, и эмоции, в нем отразившиеся, были, ой как, не простые. Но Пава Сибирская и сама, видимо, осознала, что и ее глаза могут вдруг стать зеркалом души, и взгляд отвела. Отвернулась, отошла в сторону, пряча от невестки потемневшие глаза, но что ни делай, ничто уже не смогло бы ей помочь. Сделанного не воротишь, как говорится. Знать бы еще, о чем, собственно, речь.
Иванна взяла со стола коробку папирос, выбрала одну, как выбирают девушки шоколадку в бонбоньерке, закурила и тоже посмотрела на Максима Тугарина:
- А что там с гостями? - Спросила она. - Или ты имел эту пальбу.
- Да, нет. - Тугарин снял с огня склянку сложной формы и понюхал ее содержимое. - Пальба это что-то другое, ... а гости ... - он встряхнул сосуд, рассматривая теперь изумрудную жидкость на свет. - Гости уже подъезжают, мне кажется. Какого она цвета? - Спросил он, обернувшись к Чернаве.
- Изумруд. Уральский или австрийский, как считаешь?
- Вот и мне так кажется, - кивнул Макс Тугарин, явно довольный полученным ответом, и протянул руку к деревянной ступке, в которой недавно что-то смешивал и растирал, чтобы снова смешивать и растирать. - Марик, будь добр, поднимись наверх, открой им дверь.
- Темнишь, брат! - Усмехнулся адмирал, но, тем не менее, послушно отправился открывать дверь.
- А это пулемет. - Прокомментировала Иванна, и тут же очередная молния с треском и шипением ударила в брусчатый камень мостовой буквально в нескольких шагах от лавки. - Ух!
- Не обращай внимания, невестушка! - Вероятно, Максим Максимович улыбался, но к Иванне он все-таки не обернулся. Был занят. Добавлял в раствор приготовленный им в ступке порошок. - Ммммм... Возможно, ... однако не обязательно ... Впрочем, ...
- Ты с кем, Макс, сейчас разговариваешь? - Спросила вместо растерявшейся от такого поворота дел Иванны Чернава.
- А? Да. Прошу прощения, дамы. Задумался ... Так вот о молниях. Не извольте, опасаться. Периметр у нас сердоликом скреплен, акацией и пеплом сандалового дерева, а в узлах турмалины, кипарис и папоротник, ну и еще кое-что ... Не пройдет...
"Кто?" - Хотела спросить Иванна, но промолчала. Если обо всем спрашивать, только на болтовню время и останется.
ххх
Бой длился шесть минут и одиннадцать секунд. Потом он закончился, и стороны приступили к подсчету потерь. Уходящий по крышам Захария должен был признать, что потерял в связи с инцидентом возможность сегодня же убить кого-нибудь из двух Тугариных, что было серьезным упущением, по сравнению с которым даже пуля в правом плече и сломанные ребра - два или три с левой стороны - не являлось чем-то, о чем стоило упоминать. Главное, ему пришлось оставить великолепную позицию. Все остальное - ерунда, тем более что уцелел - а могло ли быть иначе? - и даже оторвался от преследователей буквально за несколько минут, а это не просто даже в бурю.
Противная сторона потеряла три человека убитыми и пять - ранеными. Утрачено было так же преимущество анонимности, и стрелок - чей? - ушел, прорвавшись через все заслоны. Преследование захлебнулось, едва начавшись, и получалось, что кругом одни минусы, а из плюсов, как подумал Сигма, рассматривая место "скоротечного огневого контакта", у него оставалось только чувство собственного достоинства.
"Да и то, траченное молью..." - у Сигмы было своеобразное чувство юмора, его он тоже сохранил.
ххх
Девушки промокли до нитки - знать бы еще, до какой именно нитки - но жалкими отнюдь не выглядели, а когда спустились в лавку, то и воды с них стекало не так, чтобы много. Во всяком случае, половая тряпка, чтобы подтирать за несчастными жертвами непогоды, была явно лишней. Все это, разумеется, так, но, как радушный хозяин, Макс Тугарин промолчать не мог, да и все равно, что-нибудь же он должен был сказать, не так ли?
- Марик, ты бы девушкам полотенца, что ли, дал или одеяла предложил. - Максим Максимович не улыбался, смотрел внимательно, с интересом и без стеснения разглядывая гостий, но ни удивления, ни тем более раздражения не выказывал.
- Спасибо, - усмехнулась Ирма. - Адмирал был очень любезен, Максим Максимович. Чего он нам только не предлагал, но мы были непреклонны.
- Ну, хозяин - барин! - Пожал плечами Тугарин. - Даже если он - это она. Но вы, кажется, не представлены? - И Максим Максимович кивнул на своего брата и подошедшую к тому Иванну. - Разрешите представить, сударыни. Иванна Тугарина, - ("Очень приятно, Иванна", - представилась женщина и изобразила на лице что-то, отдаленно напоминающее улыбку). - Ее супруг и мой брат - адмирал Тугарин, Маркус Максимилианович.
- Что, серьезно? - Искренно удивилась другая Иванна. - Обалдеть! Когда же вы успели-то?
- Долго ли умеючи? - Возразила Иванна.
- Вообще-то, умеючи - долго, - мило улыбнулась Ирма и, в свою очередь, представилась тем, кто ее еще не знал:
- Ирма, - сказала она, с замечательным изяществом исполнив глубокий реверанс, словно всю жизнь только тем и занималась, что изучала всякие бесполезные в быту вещи: танцы, вышивание крестиком, книксены и прочие элементы высокого домашнего образования.
- Ну, если так карта легла, - в глазах "Иванны Скавронской" зажглось вдруг веселое безумие. - Можно и назваться. А коньячком, уважаемый, девушку угостите, или так и будем всухую говорить?
- Непорядок! - Улыбается в ответ Максим Тугарин, и блеск его глаз заставляет Чернаву насторожиться и, возможно, даже встревожиться.
Есть в этом что-то. Что-то такое, чего совершенно, казалось бы, не ждешь увидеть, а, обнаружив, не сразу и разберешь: то ли пьян Тугарин - в смысле, одурманен алкоголем и запахами трав и корений, с которыми только что имел дело, - то ли знает нечто, о чем не знает больше никто. Притом и то, и другое было похоже на правду. А Тугарин, пока его молодая жена "обдумывала ситуацию", уже начал разливать франкский алкоголь по бокалам для шампанского, оставив до времени в стороне свои яды и притирания, приготовляемые с неизвестной, но наверняка совсем не пустяшной целью.
- Ну, за знакомство! - Вопросительно улыбается он, поднимая свой бокал.
- Алам Шелли Шуаль, - чуть склонив голову в знак приветствия, представляется "Иванна" и гордо вздергивает подбородок.
- Приятно познакомиться, - с какой-то не вполне понятной интонацией отвечает ей Иванна Тугарина.
- Вот как! - Теперь удивленным выглядит адмирал. - А не высоковато ли звание, моя госпожа? Алам это же алуф мишне, не так ли? Сиречь, полковник!
- Да, нет, - пожимает плечами госпожа Шуаль. - В самый раз. Мне же тридцать два. Не девочка, чай.
- От, я же дурень! - Хлопает себя по лбу Марк Тугарин. - Экий же я, прости господи, раздолбай! - Он откровенно улыбается, и все вокруг него начинают тоже улыбаться, хотя некоторые все еще не знают, почему. - Так, тебя, моя госпожа, верно, Шалим, на самом деле, зовут? Я угадал?
- Так точно, адмирал! - Смеется Шалим Шуаль и перед тем, как вылить благоухающий виноградным спиртом напиток в пространство между великолепных своих губ, салютует Тугариным, всем четверым, хрустальным бокалом на тонкой высокой ножке.
- Вечерняя Звезда ... - С улыбкой качает головой Максим Тугарин. - Из рода Лис пустыни, ведь так? Я правильно перевел твое имя, госпожа полковник?
- Пейте, профессор! - Отвечает, выдохнув, полковник Шуаль. - Вы, как всегда, правы!
- Это ведь что-то значит? - Хмурится Иванна.
- Разве ты не слышал о дочерях Лилит и Самаела? - Спрашивает ее маленькая Ирма Цель, успевшая, как ни странно, прикончить уже немалую, надо отметить, порцию коньяка. - Их зовут лилим, а братьев их - шаддай.
- Вот как ... - Задумчиво тянет настоящая Иванна, но додумать свою мысль не успевает, потому что неожиданно перехватывает взгляд Чернавы, устремленный на Шалим. А в глазах Павы Сибирской, к ужасу госпожи адмиральши, совершенно не осталось уже сини, а плавится одно только набирающее жар и силу червонное золото, и выражение лица у невестушки такое ...
- Так вот почему ... - Реплика Чернавы не совсем понятна. Впрочем, кое-кто ее понимает, или думает, что понимает.
Но тут новая серия перуновых стрел вонзается в землю в опасной близости от приюта Тугариных, так что дом, еще пару часов назад казавшийся незыблемой скалой и надежным убежищем, начинает буквально ходуном ходить, скрепя, стеная и просыпая пригоршни пахучей сухой пыли с дощатого потолка на головы собравшихся в лавке людей.
- Однако! - Восклицает адмирал Тугарин. - Видел я зимнюю грозу в северной Атлантике ... И тайфун в Китайском море пережил, но что бы так ...
- Я встретила сегодня в городе матерого волкодлака ... - Ни к кому конкретно не обращаясь, роняет крошка Цель и, завладев оставшейся без присмотра бутылкой, наливает себе в бокал золотистую жидкость.
- Волкодлак?! - Хмурится Чернава Тугарина.
- Вот как ... - Максим Тугарин трет себе виски. - Он был один?
- Нет ...
О чем именно спросил Макс Тугарин? И откуда Ирма Цель узнала, о чем он спрашивает на самом деле? Но факт, что сам-то Тугарин знал, что его интересует, и на ответ Ирмы отреагировал вполне адекватно: кивнул, принимая к сведению, и посмотрел на брата.
- Кажется, дела наши, Марик, не так хороши, как я думал, - говорит он адмиралу с грустной улыбкой, внезапно появившейся на его губах. - Нам следовало бы поспешить ... Если еще не поздно ... Чара?
- Да, мой супруг! - Ответ госпожи Тугариной звучит как-то вызывающе литературно, но что удивительно, услышав эту реплику, краденую, как кажется, у кого-нибудь вроде Шиллера, никто даже глазом не повел.
- Ты Его имела в виду?
- Кажется, да ... Не помню, милый ... - Неуверенное движение губ, то ли желающих обозначить улыбку, то ли дернуться в оскале. - Туман ... забвение ... Река ... Ты ... Ты помнишь Итиль на рассвете? Тогда еще был туман ...
- Нет. - С сожалением качает головой Максим Максимович. - Прошлое по-прежнему скрыто от нас, но, возможно, ...
Он быстро подходит к одной из полок на стене и, не глядя - смотрит он сейчас на свою молодую жену - выдергивает узкий терракотовый графинчик, плотно закупоренный пробкой и запечатанный сургучом.
- Вот! - Говорит он, протягивая емкость Чернаве. - Это старое китайское вино из золототысячника ... - А левая рука составителя ядов уже разыскивает что-то на другой полке. - Ага! Вот ты где! - И он передает заинтригованной супруге пергаментный фунтик. - Добавь это в вино и выпей... Пока мы с Мариком будем... Впрочем, увидишь ...
- Да, не бойся, - улыбается принюхивающаяся к пакетику Ирма. - Дикий сельдерей, пион ... Что там третье?
- Пятилистник, - Мгновение Тугарин смотрит на Ирму, затем вздыхает, качает головой и поворачивается к брату. - Ты готов?
- К этому нельзя быть готовым или не готовым, - пожимает плечами адмирал и делает шаг навстречу Максиму Максимовичу. - Ну, давай, что ли, свою отраву, а то ...
И как бы в подтверждение его слов первая за все время молния бьет в дом Тугариных ...
Ретроспекция II (4): Старший сотник по кличке Счастливчик Макс. Ноябрь 1937.
- Попробуй вот это! - Генерал не стал звать слугу, а разлил вино сам, хотя слуг в этом доме - во всяком случае, на вкус Максима - было даже больше чем надо. - Это сорт "Шираз", - голос у Гур Зеева был низкий, рокочущий, но сейчас его силу смягчали интонации дружбы и веселья. - Я привез саженцы из Персии, и поверь, Макс, это вино достойно такого гостя, как ты!
- Полно, Шимон! - Отмахнулся Тугарин. - Ты меня так угощаешь, словно я особа королевской крови!
- Королевской? - Генерал пил с Тугариным вровень, но пьяным не был, как не захмелел и Макс. - И много в Европе королей, чей род?...
- Любопытно! - Улыбнулся, прерывая фразу Гур Зеева на самом интересном месте, Тугарин. - Ты это сам придумал?
- Нет, - улыбнулся в ответ Шимон. - Мне одна птичка на ухо начирикала.
- А что за птица прячется в ветвях того кедра? - Кивнул Максим на стоящее в отдалении величественное дерево.
- Это не птица. - В голосе генерала появилось новое выражение. Тугарин назвал бы его гордостью. - Думаю, что это пантэр... но, возможно, это просто моя младшая дочь.
- Твоя дочь лазает по деревьям?
- Легче сказать, где она не лазает! - Притворно вздохнул генерал. - Давай выпьем за наших детей, Макс. За любимых женщин, и за детей, которых они нам рожают.
- У меня пока нет детей, - развел руками Тугарин. - Так что, давай выпьем за твоих.
- Нет, так будут! - Отмахнулся Гур Зеев. - За наших!
ххх
- Нет, так будут! - Сказал отец.
- Древняя кровь. - Прошептала ал-Лат, как будто ветерок прошуршал по хвое.
- Он гость моего отца. - Твердо ответила Раав и прислушалась. В горах было неспокойно, там кто-то шел. Тяжелый, опасный, способный стать невидимкой... но не для нее.
- Не бойся! - Беззвучно улыбнулась ал-Лат. - Я не ал-Уззу, я не беру мужчин силой... Это Каркаданн.
- Я поняла.
- Встречала уже?
- Нет.
- Будешь драться?
- Буду.
- Тогда, пошли. Он идет к деревне. - Ал-Лат скользнула вниз, увлекая за собой Раав, и через мгновение они неслись уже через подлесок, невидимые и неслышимые словно бестелесные тени. - Туда! Мы перехватим его у вади Хромого Осла!