Однажды, в тринадцатом веке, в спокойном доселе краю, пахали в лесу дровосеки и жизнь проклинали свою. С утра и до ночи работай, налоги барону давай, детишек корми желторотых, помрешь и поднимешься в рай. Дубок вековечный завален и с треском упал в бурелом. Трухлявый пенек обкорнали и тут же уселись на нем.
-- А где это было? На Рейне, где делают рыбки буль-буль?
-- Не там, а в холодном Голштейне. Прохладном (был месяц июль). Повсюду зеленые листья, грибов и цветов круговерть, и время подумать о жизни. Но вот приближается смерть! Нашествие гуннское снова?! Спаси от незванных гостей! Звенят золотые подковы за тем перекрестком путей. Чье это огромное войско?
-- А кто его знает, мужик. Они говорят по-монгольски и саблями делают "вжик"! Один из пришельцев в кафтане поверх золотистой брони...
-- Ну что замолчали, пейзане? Оглохли, Христос сохрани? -- лениво и очень неспешно, сжимая поводья в руке, Пусянь вопрошает с усмешкой на датском своем языке (Он был, говорят, полиглотом. Пока продолжается жизнь -- с утра и до ночи работай, а также прилежно учись).
Крестьяне от страха вспотели, но смелый нашелся один:
-- Да мы ничего не хотели от вас, молодой господин...
-- Какая ирония, братцы, -- Пусянь повернулся к своим, -- могу стариком называться, а эти зовут молодым. Спасибо, небесные сферы! За тысячи старых грехов меня назовут Агасфером на сотне земных языков!
Крестьянам:
-- По этой дороге мы к немцам идем на войну. Платить не забудьте налоги в мою (не барона) казну!
И скрылся за тем поворотом, желая победу добыть. Крестьяне вернулись к работам -- налоги придется платить!
Был тихий и ласковый вечер, дышал полноцветием трав. Но вышел Пусяню навстречу какой-то германский альтграф. Где море упавших ласкало, а трупы затягивал ил, сразились у Датского Вала -- и снова Пусянь победил! Ведущий кочевников диких, которые просто зверье, в ряды полководцев великих он имя добавил свое. Живой и совсем не убитый, жует на ходу ветчину, идет с многочисленной свитой Пусянь из семейства Ваньну. Собой бесконечно доволен, в усмешке кривляющий рот, обходит победное поле и тут же приказ отдает:
-- Мы пленных набрали немало. Лишь девок отправить в Бишкек. Кто ранен -- добейте кинжалом, кто нет -- топором по башке!!!
Приказ кровожадный исполнен, никто не останется жив, и трупы уносит по волнам Балтийское море в залив. Наверное, Рижский, а может, Ботнический - тоже хорош. Мороз пробегает по коже, но быстро работает нож, вскрывая десятки артерий, и кровь выпуская из вен. Бохайцы - жестокие звери, сдаваться не вздумайте в плен! А в греческом пламени жарком (где нефть растворила смолу), сгорела Саксонская Марка, и ветер уносит золу.
Тогда объявляют из Вены -- от моря до западных гор, в Империи Римской Священной всеобщий для рыцарей сбор. Как смутного прошлого тени -- их скудным умам не постичь, в Европу явились журчени, Гнев Божий, хлестающий бич! К престолу простершие длани, с молитвой на бледных устах, "Спаси нас от гнева Пусяня!" - шептали германцы в церквях. Оставив заплывшие свечи, что долго коптили в стекло, броню одевали на плечи и тут же садились в седло. Война не закончится скоро, и те, кто останутся жить, свои золоченные шпоры сумеют в боях заслужить. Откроют десятки талантов поля многочисленны битв, немало повысят сержантов -- из тех, кто не будет убит. Погибнет кочевник проклятый, его разорвут пополам, но Тысяча Двести Тридцатый надолго запомнится нам. Войдет в подсознание прочно, как сказка про жуткую тварь, и летопись старую в клочья, и красной строкой в календарь.
На битву пришел португалец, и каждый германский вассал. Войска в полководце нуждались, но кайзер куда-то пропал. Где Фридрих? Отродие скверны, "Король, удивляющий мир"?!
-- Трусишка укрылся в Палермо и драпать собрался в Каир. Не станет вести легионы, которых нельзя перечесть. Слона потерял под Кремоной, а также имперскую честь. Но близко китаец раскосый, не время кричать "Караул!" Придется будить Барбароссу...
-- Но он же давно утонул!
-- Пусть в это немногие верят, но мне рассказал федерат, что кайзер укрылся в пещере, где верные рыцари спят. Он дремлет в обители сонной, своей бородою оброс, над пиком кружатся вороны, и даже один альбатрос. Под громкие возгласы "Шайзе!" и крики победные "Хох!" вернется воинственный кайзер, и гуннов захватит врасплох! Тевтонцы в ночном Кенигсберге, услышав, что Рыжий восстал, оденут свои хауберки на битву во имя Христа! Узнали смирение плоти, отринув мирские дела, но к Дикой готовы Охоте на слуг беспощадного зла! За ними потянутся шлейфом на самый последний блицкриг войска гибеллинов и гвельфов, забыв о раздорах на миг! Как греческий бог из машины, рояль, что забился в кусты, придут итальянцев дружины! Но это пустые мечты...
Сошлись на Эльбанских низовьях, при желтой волшебной луне, германцы с холодною кровью, бохайцы с горячей вдвойне. Сидевшие в седлах упруго, с трудом не срываясь на крик, скакали навстречу друг другу Пусянь и король Фредерик.
-- Отшлепать китайцев по морде, -- сказал Барбаросса-герой, -- Тевтонский поднимется Орден и все европейцы за мной! -- Он брови нахмурил сурово. -- Запомни, рога затрубят! Поход состоится Крестовый, и мы одолеем тебя!
-- Я думал, ты будешь в Париже, восставший из гроба мертвец. Ну что ухмыляешься, рыжий? Готовься увидеть конец! -- Пусянь за топорик берется (в нем двадцать один килограмм!), и точно метнув в полководца, его развалил пополам. Бледнее твоих альбиносов -- вся кровь утекла, как вода, свалился с коня Барбаросса и умер, теперь навсегда.
-- Прощай, -- прошептал простодушно врагу, что склонился над ним, и сдулся как шарик воздушный, пример подавая другим. Герои несметных баталий, как спички сгорая дотла, германцы за ним умирали, их смерть неприятной была. Как духи иных измерений, что носят на теле броню, упали на немцев журчени, и бой превратился в резню. Бохайцы носились мангустом, лишали и жизни, и прав. Прикладом забили курфюста, мозги по земле расплескав. Скончался великий электор, упал головою на куст -- он был не Ахилл, и не Гектор, а просто саксонский курфюст. Грохочет за выстрелом выстрел (нашли в Согдиане патент), и вот застрелили магистра, душа отлетела в момент. Сухие патроны в обойме ручных огнеметных мортир -- как овцы на дьявольской бойне тевтонцы покинули мир. И только в небесном эфире, еще не привыкли к стрельбе, летели отряды валькирий и брали погибших к себе -- в Вальгаллу, обитель героев, где пир закатили горой, где павший не знает покоя, и где продолжается бой.
И каждый услышал Пусяня, что был порождение тьмы:
-- Кто поле усеял костями? Да это же сделали мы! Помянем упавших, однако. Товарищи, шапки долой! Они захлебнулись атакой под саблей монгольской кривой, штандарты безумных имперцев едва подошли к рубежу. А где же Баварии герцог? Его я сейчас награжу! Лисиц рыжеватые шкурки мелькали в баварском лесу, а он заточил в Регенсбурге для смерти стальную косу.
Его наградили по-царски, ему не лежать в пустоте -- был пленный властитель баварский распят на высоком кресте. Распятие было воспето, большой оказалась цена. А в небе сверкала комета, но что предвещала она? Один бесконечный могильник, куда ватерпасы не кинь, где лягут потомки Брунгильды и всяких других героинь. И плач лебедей похоронный, что лето уносят на юг, о спящих в дубраве зеленой расскажет на мили вокруг.
Пусянь изучает рисунки из пачки трофейных гравюр.
-- Укрыли кольцо Нибелунги, -- властитель становится хмур. -- Пусть это легенда, не больше, здесь нечего спорить и крыть, но мы, покорители Польши, и мифы должны покорить! Пошлите на запад герольдов, в мою золотую казну добавьте остаток Рейнгольда, а мы продолжаем войну! Французы засели на Марне, но делать нам нечего там. Мои беспощадные парни, мы к южным пойдем городам!
И снова кочевники скачут, как стая чудовищ лесных, земля сотрясается в плаче, но это не трогает их. Носивший железные латы, не спавший три ночи и дня, уставший Пусянь-император упал с боевого коня.
-- Владыка подсолнечный, как ты?! Ты ранен?
-- Я цел, невредим. Пройти не смогли катафракты по этой дороге на Рим. А лошадь, сломавшая ногу -- она пригодится в обед. Поищем другую дорогу. Я видел противника след!
-- На Рим отправляемся, что ли?
-- Ты прав, безусловно на Рим. И с треском падет Капитолий под нашим тараном стальным! Кулак показав Тассилону, желаю одеть наконец Тарквиниев Гордых корону и Августов первых венец.
-- Ты слышал латинские песни певцов христианских держав, как римского бога наместник нашествие гуннов сдержал?
-- Не слышал. Наверное, басни. Но все же послушать готов. А я помечтаю о казни для этих латинских попов.
-- Когда прохлаждался Анфимий, престол захватить не успев, тогда в католическом Риме жил папа по имени Лев. Ценой неизвестных усилий Лев гуннов сумел задержать. Он вышел навстречу Аттиле, и гунны отправились вспять. Ты душ погубил миллионы, но грех совершил небольшой -- войди в христианское лоно всем телом, а также душой. Что может быть этого лучше? Ты станешь в Италии дож, прощение тут же получишь, и вечный покой обретешь...
-- Забудь, пропаганда и байки. И сравнивать даже нельзя бандитские гуннские шайки с моими войсками, друзья! Я шел поклониться в Каноссу, как самый простой феодал, но тут повстречал Барбароссу и планы свои поменял. Верхушку траянской колонны, все прежние знаки стерев, украсят мои легионы! В гробу завращается Лев! Я знаю, во времени скором, всего через несколько дней, украсят захваченный Форум знамена державы моей! Солдат, приготовься к осаде! Повыше Империи флаг! Поставить орудия сзади, взвести до упора рычаг!
Три раза ходила на приступ могучих бохайцев толпа, но смело сражаются триста швейцарских гвардейцев попа. Но вскоре на южных воротах -- две пули попали в живот -- свалился швейцарец трехсотый, и тут же открылся проход. Наместник Петра самозванный, боясь за свое существо, бежал в мавзолей Адриана, но стрелы настигли его. Великий бохайский фельдмаршал здоровых казнил, и калек.
Одно несомненно -- был страшен жестокий тринадцатый век.
Согдианский огнеметный пистолет IX века (в нижнем правом углу).
