На первый урок Полина опаздывала. Бежала вместе со спешащими к метро людьми, на ходу повторяя биологию.
За десять лет учёбы она слишком хорошо изучила дорогу, по которой ходила каждый день, чтобы обращать внимание на окружающую обстановку: деревья, дома, машины.
Из-за опоздания биологичка спросит её наверняка. Она всегда так делала.
Полина срезала дорогу по территории детской площадки и торопливо зашагала вдоль длинного девятиэтажного дома. За ним уже виднелся школьный забор.
Был конец апреля. Асфальт успел подсохнуть, на деревьях распускались листья, а в воздухе витало ожидание приближающегося тепла.
Однако не успела она дойти и до середины дома, как прямо перед ней на дорогу что-то звонко шлёпнулось. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что прилетевший невесть откуда предмет - это ключи.
- Милая, дорогая, помоги мне, очень тебя прошу, - раздался сверху торопливый женский голос. - Дверь захлопнулась. Никак не могу выйти. А у меня и хлеб закончился, и молоко.
Полина вскинула голову. Из окна второго этажа, высунувшись чуть ли не по пояс, на неё смотрела старая худощавая женщина.
- Извините, я на урок опаздываю, - девочка огляделась, но, как нарочно, поблизости никого не оказалось.
- Это быстро, - заверила женщина. - Много времени не займёт. Всего лишь нижний замок отпереть. Там ключ такой жёлтенький, сразу увидишь. Сорок пять решётка сто семнадцать. Это домофон. Сорок пять - сто семнадцать. Слышишь?! Квартира сорок пятая.
Девочка растерянно покрутила в пальцах жёлтый ключ.
- Сделай доброе дело и господь отблагодарит тебя.
Широко шагая через ступени, Полина быстро поднялась на второй этаж.
Ключ вошёл в замочную скважину и без труда повернулся.
Дверь распахнулась.
Старушка была невысокая и щуплая, с покрытыми рыжими пигментными пятнами руками. Жидкие волосы пушились вокруг её головы. Глаза, брови и губы были такие бесцветные, что казалось будто их вовсе нет на лице. Один нос. Мясистый, пористый, синеватый, как у законченных алкоголиков. На ней был пёстрый ситцевый халат и открытые пластиковые шлёпки, из которых торчали неприятные деформированные пальцы с толстыми жёлтыми ногтями.
- Вот спасибо, милая, прямо не знаю, что бы я без тебя делала.
Девочка кивнула, принимая благодарность, и уже собиралась поспешить вниз, как женщина вдруг снова её окликнула.
- Погоди. Смотри, что у меня есть.
Из поднятой на уровень головы руки выскочил блестящий кругляшок, но не упал, а повис на верёвке, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Полина на секунду задержала на нём взгляд, однако этого было вполне достаточно, чтобы перед глазами поплыло.
Девочка попыталась уловить смысл этой фразы, но собрать мысли не удалось, они, будто выпущенные из клетки птицы, выпорхнули и разлетелись в разные стороны. "Титиулети" кувыркалось в воздухе странное бессмысленное слово. Гладкое и блестящее, как раскачивающийся кругляшок.
Крупные пуговицы на халате женщины завертелись колесом.
- Шла машина тёмным лесом, за каким-то интересом, инти-инти-интерес выходи на букву "С", если поезд не пойдёт, машинист с ума сойдёт.
В третьем классе у неё был лизун. Желеобразная игрушка, которую можно было мять, растягивать и сплющивать.
Теперь она сама превратилась в этого самого лизуна. Бесформенного, тягучего, податливого. Девочка не чувствовала ни рук, ни ног, ни своего тела вообще. Что-то внутри переливалось и перетекало, но возможно это было лишь утратившее осмысленность и ощущения сознание. Примитивное простейшее, не ведающее собственного существования.
Первый проблеск разума пришёл вместе с негромким, словно хруст влажного снега, поскрипыванием. Затем что-то больно кольнуло.
Девочка тут же вспомнила, что у неё есть руки, пошевелила пальцами и резко раскрыла глаза.
Она лежала на узкой низенькой кровати, а возле неё сидела старуха, и щурясь, прилаживала медицинскую трубку к торчащему из её запястья катетеру.
Быстро заполняя густым вишнёвым потоком прозрачную трубку, кровь полилась в стеклянную банку, которую женщина держала.
Комната была пустая. Голые стены, покрытые обоями в мелкий розовый цветочек, белый потолок со старой круглой электрической лампой без светильника и никакой мебели в пределах видимости.
- Вы кто? - прошептала Полина, ещё не до конца разобравшись, кто она сама такая. - Что вы делаете?
Старуха удивлённо вскинула бесцветные брови.
- Проснулась? - по её тону сложно было определить рада она или озадаченна. - Всё хорошо, милая, спи-спи. Баю-баюшки баю, не ложися на краю...
Отставив баночку на пол, она ловким движением выдернула трубку и заклеила катетер пластырем.
- Придёт серенький волчок... - в её руках появился шприц, и она торопливо уколола Полину в плечо.
На этот раз забвение ощущалось совсем иначе. Тревожное, мрачное, безысходное. Оно кружилось внутри неё чёрной, бездонной воронкой, проникая в каждый уголок сознания и погружая в пучину кромешного ужаса. Бессильное, вязкое, абсолютное. Болезнь, застывшая на пороге смерти.
Новое пробуждение случилось в темноте.
Полина с трудом пошевелилась и попыталась перевернуться на бок, левое запястье что-то крепко держало, но изменить положение ей всё же удалось.
Её слегка подташнивало и кружилась голова. Спина затекла, но больше ничего не болело.
Штука на запястье оказалась привязанной к кровати верёвкой. Недостаточно длинной, чтобы встать, но позволяющей немного двигаться. Полина села, свесив ноги.
Сквозь окно проникал слабый свет уличного освещения.
Сделав над собой усилие, девочка внезапно всё вспомнила. Утреннюю весеннюю улицу, начавшийся урок, адаптацию, ключи выпавшие из окна, старуху, откачивающую у неё кровь, родителей, дом, свою прежнюю спокойную жизнь.
Приступ паники удушливым спазмом сдавил горло и перекрыл кислород.
Полина зажала себе рот ладонью, но было поздно. Где-то хлопнула дверь и послышались торопливые шаркающие шаги.
Дверь бесшумно приоткрылась, вспыхнула лампочка на потолке.
- Что ты, милая? Сон плохой приснился? - старуха поспешила к Полине. - Ложись поскорее. Засыпай.
В ту же секунду в её руке появился кругляшок.
"Пуговица", - успела подумать Полина и снова провалилась в небытие.
Ей виделось широкое, залитое солнцем поле, табуны лошадей, несущиеся к горизонту, стремительная журчащая река, бескрайнее синее небо, деятельный дятел в красной шапочке, выводящий трели на лесной опушке, набегающие на песчаный берег волны, ей виделась свобода.
А когда она очнулась в следующий раз, то уже не могла вспомнить, кто она такая, как её зовут и где находится.
Девочка взглянула на свои руки. На локтевых сгибах растеклись буро-коричневые синяки и вздутия, катетер на запястье съехал в сторону.
С улицы до её слуха доносилось веселое щебетание птиц. Было светло.
В этот раз кричать она не стала. Лежала молча, разглядывая маленькие розочки на стенах и смутно припоминая, что куда-то торопилась.
Вскоре пришла женщина. Полина когда-то её уже видела и этот пёстрый халат тоже. Но по воспоминаниям она представлялась ей значительно старше. Старой и совсем древней. Этой же было лет шестьдесят. Волосы уложены в высокий пучок, брови подведены.
- Можно мне, пожалуйста, попить, - едва слышно произнесла Полина, удивляясь звуку собственного голоса.
Женщина ушла, а вернулась со стаканом воды и, присев на край кровати, придержала ей голову, пока она пила.
- А что со мной случилось? - спросила девочка, снова откидываясь на подушки. - Я заболела?
- Да. Тебе нужен покой. И еда.
Женщина принесла тарелку с небольшой порцией варёной печенки и брокколи.
- Много сразу не ешь. Желудок отвык.
- Я здесь давно?
- Довольно.
- И всё время спала?
- Да.
- И совсем не ела?
- Мне приходилось кормить тебя через трубочку и делать уколы.
- А раньше я жила не здесь?
- Нет.
- А где?
- Не знаю.
- Но как я тут оказалась?
- Я тебя нашла.
- И что я делала?
- Хватит. Не нужно так беспокоиться, а то опять сотворишь что-нибудь этакое.
- Этакое? Это какое?
Женщина погладила её по голове.
- Хочешь помыться?
Сидя со связанными перед собой руками в наполненной тёплой ванне, девочка испытывала одновременно блаженство от прикосновения воды к ноющему телу и недоумение. В голове множились вопросы. Они, подобно мыльным пузырям, вздувались и лопались, уступая место всё новым и новым: Чем она больна? Почему ничего не помнит? Зачем этой женщине заботиться о ней? Отчего она не в больнице или к ней не приходит врач? Ведь, если человек болен, к нему должны приходить врачи.
Женщина назвалась Раисой Михайловной, а её саму, как выяснилось, звали Маша. Но Полина совсем не ощущала себя Машей. Это имя звучало чужим и в какой-то степени неприятным. Ей было также интересно понять и свой возраст.
Когда Раиса Михайловна помогала ей забраться в ванну, девочке удалось выхватить в зеркале своё отражение: лохматую русую голову и кусочек выглядывающего из-под волос лица.
Похоже она была молодой. Об этом свидетельствовала и гладкая кожа, и маленькая, едва оформившаяся грудь, и острые детские колени.
Раисе Михайловне не нравились вопросы, так что Полина старалась спрашивать поменьше, ведь когда хозяйка начинала раздражаться, её лицо, стремительно меняясь на глазах, превращалось в старое, уродливое и злое.
- Ужасные волосы, - объявила Раиса Михайловна, выдавливая Полине на голову шампунь. - Сплошные колтуны и заросли. Нужно отстричь.
Спорить не имело смысла. Полина и сама не знала зачем ей волосы.
Толстыми стальными ножницами женщина обкромсала запутанные пряди и покидала в раковину. Вид их вызывал отвращение, словно это были не волосы, а сбитая на обочине собака.
- А мне когда-нибудь можно будет быть развязанной? - спросила Полина.
- Конечно, - заверила Раиса Михайловна. - Но позже.
- А когда позже?
- В один прекрасный день.
- Может, я должна для этого что-то сделать?
- Только слушаться меня. Тогда тебе и самой станет веселее.
Жизнь Полины действительно пошла веселее. В моменты пробуждений она хорошо ела, могла вставать для того, чтобы сходить в туалет на выставленное у подножия кровати высокое пластиковое ведро с крышкой, играла с пуговицами, шерстяными клубками и куском коричневого пластилина, а иногда Раиса Михайловна приносила ей старый, хриплый приёмник, послушать трескучую музыку.
Рядом с кроватью появилась кособокая тумбочка. Верёвка стала длиннее, а периоды небытия короче.
Полина знала, что пока она спит, хозяйка сливает из неё кровь через трубочку в стеклянную банку, но ей это совсем не мешало, она даже особо не задумывалась, зачем ей нужна эта кровь и почти привыкла к имени Маша.
Полина не была точно уверенна как именно устроена квартира и сколько в ней комнат. Когда хозяйка водила её в ванну, они всегда шли через тёмный коридор, и девочка успевала заметить только двери.
До тех пор, пока однажды она не проснулась, обнаружив возле своей кровати обрюзгшего сорокалетнего мужика с жирным животом.
Девочка закричала.
Раиса Михайловна влетела в комнату с необычайной для её возраста скоростью и тут же накинулась на него. Из-за темноты разглядеть толком, что происходит, не получалось, но Полина готова была поклясться, что на месте Раисы Михайловны, той которая заботилась о ней все эти дни, в тот момент появилась высушенная старуха с мясистым носом.
Дико взревев, мужик грузно рухнул на пол.
Полина сразу поняла, что он мёртвый, хотя видеть могла только бесформенную чёрную груду его тела.
Оставив дверь открытой, Раиса Михайловна молча выволокла его из комнаты.
- Кто это? Почему он пришёл? Вы убили его?
- Это всего лишь тело. Нездоровое и уродливое. Он давно собирался его поменять.
- Как это поменять тело?
- Не хочу ничего объяснять, - Раиса Михайловна раздражённо вскинула руку с пуговицей на верёвке и покачала у Полины перед носом. - Куколка, балетница, воображала, сплетница, ниточка, иголочка, ти-ти-улети...
И девочка снова улетела.
Там, в глубоком причудливом сне с ней происходило нечто новое. Она блуждала по запутанным коридорам, извилистым лабиринтам и бесконечным тоннелям, искала нечто потерянное, чрезвычайно важное, однако совершенно непонятное. Всё искала и искала, а оно не находилось.
Разбудило Полину лёгкое похлопывание по щеке. Она приоткрыла глаза и тут же возле своего лица увидела изящную руку.
- Мама? - тихо проговорила она. - Что со мной?
- Всё хорошо, Маша, - сказала мама. - У тебя слабость и провалы.
- Что за провалы?
По стене с нежно-розовыми цветочками на бледных бежевых обоях мирно ползала толстенькая серая муха.
- Можешь вспомнить, что с тобой случилось?
Полина потёрла лоб и поняла, что так и застряла в тупике лабиринта.
- Нет, мамуль, не могу, - она потянулась, желая обнять женщину, но та отпрянула. - А для чего ты меня привязала?
- Чтобы ты случайно не ушла и не потерялась. Ты же не хочешь потеряться?
- А что с моими руками?
Её руки были такими тонкими и прозрачными, что могли бы, наверное, просвечивать, если бы не множественные кровоизлияния от плеча до запястья.
- Это от лекарств и витаминов.
- А мне можно вставать?
- Я разбудила тебя, чтобы отвести в ванную, - мама выдернула из руки катетер. - Вставай аккуратно.
В зеркале ванной комнаты Полина увидела себя и ужаснулась. Неровно остриженные волосы топорщились в разные стороны, под глазами темнели глубокие круги. Лицо осунулось и поражало бледностью, особенно сильно это было заметно рядом с розовощёкой и пышущей здоровьем мамой.
- Сколько мне лет? - спросила Полина.
Мама неопределённо пожала плечами.
- Шестнадцать...
- А тебе?
Она тоже посмотрела на себя в зеркало.
- Тридцать пять.
- Так странно, что я твоя дочь.
- Почему это?
- Ты такая красивая, а я урод.
- Тебе нужно поесть. И кровь вернётся. Если много спать, организм истощается. А нам твой организм ещё нужен.
Сидя в ванной и разглядывая белую кафельную плитку, Полина вдруг заметила в затёртых цементом швах над бортиком ванной неприятные, напоминающие кровь, бурые пятна.
- У меня смертельная неизлечимая болезнь? - девочка пристально посмотрела на женщину. - Опухоль мозга? Лейкоз?
- Да, нет же, - губы той растянулись в улыбке, но глаза смотрели холодно и равнодушно
Глядя в них, Полина внезапно увидела маму совсем другой: уродливой, старой и перекошенной. От этого жуткого видения её тело покрылось мурашками.
Девочка списала это на свою болезнь, но теперь от маминых прикосновений делалось неприятно. Ей чудилось, будто по лопаткам, на загривке, под волосами - везде снуют шершавые и пронырливые тараканы. Шуршат возле уха и норовят забраться между ног.
Полина едва слышно захныкала.
- Что случилось? - раздражённо поморщилась женщина.
- Мне холодно.
- Ладно, сейчас схожу за полотенцем.
Связанные руки Полина держала перед собой на согнутых коленях, но когда мама ушла, опёрлась ими о бортик ванной и перевалившись через бортик, поставила одну ногу на пол. Затем с трудом вытащила вторую ногу.
Просто удивительно насколько она ослабла.
Оглядевшись, девочка заметила висевший на крючке пёстрый халат, подцепила его связанными руками и, сдёрнув, принялась вытираться.
В ту же секунду, с лёгким стуком, из кармана халата выпала большая красная пуговица на верёвке.
Из коридора послышались по-старушечьи шаркающие шаги.
Быстро наклонившись, Полина подняла пуговицу и зажала в кулачке.
- Зачем ты вылезла? Кто тебе разрешил? Весь пол залила, - расшумелась мама, накидывая ей на плечи банное полотенце и больно растирая спину.
Дошлёпав до кровати, девочка тут же юркнула под одеяло и затряслась там от холода, однако прежде, чем мама примотала её руку к кровати, успела сунуть пуговицу под подушку.
С мамой было явно что-то не так. Полина никак не могла понять, что именно, но чувствовала. Мама не обнимала её, не целовала, не жалела и не разговаривала ласково, а на вопросы отвечала грубо и неохотно.
- Расскажи обо мне, - попросила Полина. - Что угодно. Что было со мной раньше? Я совсем ничего не помню. У меня были друзья? Я ходила в школу? Какая у меня была жизнь?
- Ничего не было, - отрезала та. - Любая жизнь - это действительность. Нет памяти - нет жизни.
- Странно, - стараясь не смотреть, как кровь струится по трубке, Полина внимательно следила за серой мухой. - А у мух есть память?
- Память мух намного лучше, чем у людей, - серьёзно ответила мама. - Мухи существуют на Земле тысячи лет и всё помнят. Человек пребывает внутри себя и знает только о себе, мухи же несут неосознанную коллективную вековую память, которая и обладает силой. А человек - слаб, потому что всегда начинает с нуля, и удобен лишь формой.
Банка набралась до краёв. Мама ушла. Но девочка долго ещё смотрела на ползающую по обойным розам муху.
Как же так выходит, что муха умирает, но другие мухи, которые потом родятся у неё, будут обладать её же памятью и использовать её опыт? Они станут приспосабливаться, приспособляться, адаптироваться...
Полина не знала, откуда ей знакомо слово "адаптация", но оно отозвалось в ней гаммой противоречивых чувств. От радости узнавания до панического отчаяния.
Получалось, что если бы у мухи был интеллект или хоть какой мало-мальский разум, она бы в разы превзошла человека по своему природному развитию. А если бы у человека появилась возможность сохранять всеобщую родовую память, то кем бы он стал? Каким? Смог ли бы, наконец, вырваться из круга, когда вынужден каждый раз начинать всё заново?
Девочка ужаснулась своим мыслям. Они будто бы были не её. Чужие. Взрослые. Тяжёлые.
Из прихожей до её слуха донёсся звон ключей и звук запираемой двери.
Ей и раньше приходили мысли о том, что можно было бы разузнать, что находится за пределами комнаты, но до этого дня она так и не осмелилась.
Дело было за малым: избавиться от привязи на руке. Вцепившись зубами в затянутый узел, Полина провозилась минут пять. Прежде она никогда не пыталась его развязать, и, вероятно, поэтому мама не особо следила за его надёжностью.
Тапочек возле кровати не было. Пришлось идти босиком. Ноги слушались плохо.
Дверь отворилась как всегда бесшумно и, выскользнув в тёмный коридор, она прислушалась.
Кругом стояла тишина.
В маминой спальне оказалось довольно светло. Высокая деревянная кровать с толстенной периной, лоскутным покрывалом и стопкой маленьких накрахмаленных подушечек в изголовье. У противоположной стены - огромное трюмо. На столике перед ним было наставлено множество баночек, свечей и шкатулок. Полина посмотрелась в зеркало и отшатнулась. Костлявая бледнолицая страшила, сидящая в нём, повторила её движения.
Осторожно заглянув в одёжный шкаф, девочка изумилась.
Одежда у мамы была такая разная, словно этот гардероб принадлежал пяти или шести женщинам. Чудаковатые шляпы, ситцевые платья, цыганские юбки, брючные костюмы, широкоплечие шерстяные пиджаки, комбинезоны и множество всякого другого, непонятно каким образом уместившееся в не очень-то объёмном шкафу.
Пол соседней комнаты - гостиной со стеклянными распашными дверями, застилал толстый красный ковёр. В углу от окна на тумбе стоял доисторический пузатый телевизор, а на лососево-розовой стене, прямо посередине, висела однотонная картина цвета древесной коры. Коричнево-серый цвет внутри картины двигался, переливался и складывался в образы.
Полина почувствовала внутри себя какое-то странное шевеление. Словно старый, проржавелый поезд, долгие годы неподвижно стоявший на запасном пути, вдруг неожиданно скрипнул.
Ну, конечно! Как же она могла забыть! Её мама каждое утро пила зерновой кофе, папа предпочитал коричневые ботинки чёрным, а её любимой игрушкой был плюшевый медведь Балу. И это совершенно точно было в её жизни. И не было сном. Но в таком случае, где же папа? Где все её игрушки и Балу?
На ослабленных ногах девочка отправилась на кухню. Одну за другой открыла дверки кухонных шкафчиков, однако ни одной банки с кофе обнаружить так и не смогла. Повсюду стояли только жестяные коробочки с приправами и чаями.
Что же всё-таки произошло с мамой?
Впервые за всё это время она подошла к окну.
Кустарник в палисаднике буйно зеленел, в ветвях деревьев прыгали птицы. Стояло лето.
Полина взглянула на асфальтированную дорогу под окнами и вдруг отчётливо вспомнила связку ключей и то, как поднимает их.
Одно за другим, яркими разрозненными, как перемешанный пазл, картинками воспоминания принялись вспыхивать у неё в голове.
Но тут послышался звук отпираемого замка. Девочка со всех ног кинулась назад в свою комнату, и едва успела притворить за собой дверь, как в прихожей раздались мамины шаги.
Обмотав руку верёвкой, она зажмурилась, лихорадочно припоминая всё ли вернула как было.
Выходило так, будто окружавший её мир был чужим.
Но главное, что она выяснила - это то, что мама вовсе не была мамой.
Коричневая картина что-то сделала с ней. Запустила испорченный механизм. Завела, как заводят механические часы. Полина всё думала и думала, но не так как раньше во сне: сумбурно и хаотично, теперь мысли связывались, выстраивались, цеплялись друг за друга.
Она лежала до самого вечера, пока на стены не наползли тени. Свет угас и комната погрузилась во мрак.
- Такая худая, - её разбудил дрожащий старушечий голос.
- Очень худая, - согласился мужчина. - Кожа да кости.
- Не хотите, не берите, - откликнулась мама. - Сама избавлюсь от неё.
- Она ходить-то может? - спросила ещё одна женщина, но молодая.
- Может, - сухо отозвалась мама.
- Ладно, - будто соглашаясь, произнесла молодая. - Дам за неё три колечка.
- А у меня деньгами, - произнёс мужчина. - Валюта любая. Но плачу бумажками. Сколько - сама назови.
- Могу квартиру предложить, - проскрипела старушка. - У меня от прошлого тела осталась. Хорошая сталинская трёшка. Освежить немного и нормально.
- Квартира? - мама задумчиво помолчала. - Я бы, пожалуй, перебралась. А то соседи уже интересуются куда делась Раиса Михайловна.
- Чего тебе квартира? - вспыхнул мужчина. - Бери деньгами - купишь любую.
- Скукота не скукота, а кушаешь ты то, что с прилавков и за деньги.
- Ты серьёзно предлагаешь столько бумажек, чтоб на правильную квартиру хватило? - продолжала размышлять мама.
- Не прямо сейчас, - уклончиво ответил мужчина. - Но в скором времени. Частями...
- Нет, мне новую жизнь прямо сейчас начинать нужно.
- Соглашайся на кольца, - снова подала голос молодая. - Эмоции просто так на дороге не валяются. Это тебе не деньги. Даю три на выбор и ещё бонусом "стыд", его никто покупать не хочет.
- Хорошее предложение, - мама опять помолчала. - Я бы от "надежды" не отказалась.
- Вы все знаете, что она мне нужнее всего, - сказала старая. - Ты её сожрёшь, а ты опустошишь, мне же она ещё долго прослужит. Откормить только нужно.
- Откормить нужно, - согласился мужчина.
- Идём, чайник вскипел, - сказала мама. - Там решим.
Они ушли и Полина со страхом приоткрыла глаза.
Что означал этот странный разговор? Что эти люди собирались с ней сделать? И возможно ли такое, что её могут съесть?
Нужно было срочно что-то делать: куда-то бежать или защищаться. Бежать? Но она и с кухни-то едва доплелась, когда вернулась мама. А защититься могла в лучшем случае от мухи.
Больше всего ей не хотелось быть съеденной.
Сунув руку под подушку, она вытащила пуговицу на верёвке. Счастье, что мама не обнаружила её раньше, стоило спрятать получше, но Полина совсем позабыла о ней.
Эта пуговица... Она что-то умела. Куколка, балетница, ти-ти улети...
- Это кто тут у нас проснулся? - появление мамы застало врасплох.
В комнате резко вспыхнул свет, и Полина, уже собираясь зажмуриться, от удивления широко распахнула глаза. Та, которой принадлежал мамин голос, и которая медленно подходила к её кровати, мамой вовсе не была. То есть она не была даже той мамой, которую девочка привыкла видеть в последние дни.
Перед ней с одеждой и обувью в руках остановилась девушка несколькими годами старше её. Юная, розовощёкая, наполненная жизнью. В белом платьице с незабудками.
- Ну, вот и всё, - сказала она. - Наше с тобой время вышло. Ты переезжаешь.
Она кинула на кровать серые спортивные штаны и футболку с длинным рукавом.
- Сама сможешь одеться?
- Вы кто? - ошарашено произнесла Полина.
- Много будешь знать, скоро состаришься, - девушка-мама расхохоталась так, будто сказала нечто смешное.
- Это какое-то волшебство? Магия?
- Послушай, у меня совершенно нет времени болтать с тобой. Не будешь одеваться, мне придётся сделать это самой, - на милом девичьем лице неожиданно проступил большой мясистый нос. - Поверь, приятного в этом мало.
- Что со мной будет?
Откинув одеяло, девочка свесила с кровати ноги, но к одежде не прикоснулась.
- Честно? Я не знаю. Просто ты больше не моя. Поэтому, давай, поскорее выметайся!
Девушка-мама протянула Полине кеды.
В этот момент, крепко зажав верёвку двумя пальцами, девочка выставила перед собой руку с раскачивающейся пуговицей. В глазах девушки вспыхнуло удивление, но стоило Полине произнести: "Куколка, балетница, воображала, сплетница, ниточка, иголочка", как лицо её поплыло, взгляд затуманился, голова безвольно наклонилась.
- Ти-ти улети! - для надёжности громко воскликнула девочка и, дотянувшись до руки бывшей мамы, усадила её рядом с собой на кровать. Перевязала ей запястье верёвкой, а затем уложила. Девушка спала.
Переодевание заняло больше времени, чем она рассчитывала, но всё же ей удалось самостоятельно натянуть и штаны, и футболку.
Пуговица оказалась отличной защитой, с ней было не так страшно пробираться к выходу. Подействует ли она одновременно на нескольких человек - оставалось только догадываться. Но это был единственный шанс выбраться.
Однако в коридоре стояла тишина. Голоса исчезли, а стеклянные двери гостиной были распахнуты. Повсюду горел свет.
Казалось, гости ушли и бояться нечего, но Полина всё равно продолжала идти вперёд с вытянутой в руке, подобно распятию, пуговицей.
И, то ли это было правдой, то ли ей чудилось, но коридор с каждым её шагом всё удлинялся, а входная дверь удалялась, тогда как дверной проём гостиной становился всё шире и ближе, и вот уже Полина, сама того не желая, остановилась на пороге настырной комнаты.
В гостиной никого не было. На маленьком столике стояли четыре фарфоровые чашки, чайник от сервиза и хрустальная конфетница с шоколадными шариками. В воздухе витал сладкий запах духов, старый чёрно-белый телевизор работал без звука.
На кресле с широкими подлокотниками лежала трость большого белого зонтика.
Девочка готова была поклясться, что сначала видела зонт, но стоило немного присмотреться, как зонт приобрёл человеческие очертания. У него появились руки, ноги, втянутая старческая голова и глаза. Огромные внимательные глаза, которые с любопытством разглядывали Полину.
- Здравствуй, девочка, - скрипучим голосом произнесла похожая на зонт старушка и перевела взгляд на пуговицу. - Тебе нечего бояться.